Студент Жуков М.В.

Руководитель Соколова С.Н.

Тула, 2015

Оглавление

Введение

1. Смысле свободы и необходимости

2. Что скрыто за вопросом смысла жизни

3. Пять заповедей христианства

4. Непротивление как проявление закона любви. Непротивление и есть закон

5. Л.Н. Толстой и его нецерковное христианство

Заключение

Библиографический список

Введение

Исследованию проблематики смысла жизни в творчестве Л.Н. Толстого принадлежит особая роль. Данная проблема проходит центральной линией по всему многогранному творчеству писателя. Л.Н. Толстой не просто размышлял над смыслом жизни, он создал целостное и развернутое учение о смысле жизни. В данной контрольной работе ставится задача показать, что проблема смысла жизни была сквозной темой творчества Л.Н. Толстого.

Именно Толстому мы обязаны глубоким проникновением в духовный мир человека, показом того, что человек испытывает большие трудности в социальной и личностной сфере, что зачастую он беспомощен перед вопросами человеческого существования, проблемой добра и зла, несмотря ни на какие успехи научного знания и технического овладения миром.

Все его творчество пронизано в первую очередь проблемами нравственности. Понятие "прогресс" - в техническом смысле - не имеет для него никакого значения, будущее виделось ему иначе -- как прогресс нравственности и добра.

Вопрос о смысле жизни является не только животрепещущим для каждого человека в отдельности, но и вечным вопросом для философии.

1. Смысл свободы и необходимости

В размышления Толстого нашли то или иное, преимущественно идеалистическое, решение философские (как антологические, так и гносеологические) проблемы выявились его симпатии и антипатии, его отношения к различным течениям общественно политической, философской социологической мысли, эстетическим и этическим учениям. В его миросозерцании есть рациональные суждения, не потерявшие своего значения и в наши дни. Вместе с тем воззрения гениального писателя и известного мыслителя, выразителя настроений и чаяний многомиллионного патриархального крестьянства пронизаны кричащими противоречиями, глубокий анализ которых дал В.И. Ленин в своих статьях о Толстом.

С одной стороны Л.Н. Толстой наносил тяжёлый удар по догмам православной церкви. С другой стороны он ищет пути обновления религии, высказывает явные идеалистические утверждения. В то же время для Л.Н. Толстого характерно реалистическое восприятие природы и общественной жизни, у него встречаются материалистические суждения.

Исходя из позиции метафизики в решении ряда вопросов, допуская, например, существование вечных и неизменных истин, Л.Н. Толстой вместе с тем в своих художественных творениях отражает диалектику материального и духовного. Мастерское изображение Толстым “диалектики души”, подвижность и динамика воззрения многочисленных героев его романов, повестей, рассказов находится в явном противоречии с его метафизическими предрассудками, утверждениями, с присущей ему нечёткостью в вопросе о соотношении материального и идеального.

В области социологии, особенно в истолковании закономерностей общественно-исторического развития, Лев Николаевич утверждает ряд весьма важных и ценных в научном отношении истин. На материалах русской и мировой истории писатель в художественно-наглядной форме показывает движущие силы и определяющие факторы общественно-исторического объективного развития человеческого общества. В своём труде “Философия истории” Л.Н. Толстой рассматривал движение человечества. Он считал, что это движение непрерывно, а следовательно постижение законов этого движения есть цель истории. Но, что бы постигнуть законы непрерывного движения - суммы всех произволов людей, ум человеческий допускает произвольное, непрерывный единицы. Это достигается двумя приёмами. Первый приём состоит в том, что бы взяв произвольный ряд непрерывных событий, рассматривать его отдельно от других, тогда как не может быть началом никакого события, так как оно непрерывно вытекает из другого. Второй в том, что бы рассматривать действия одного человека (царя), как сумму произволов людей, тогда как сумма произволов людских никогда не выражается в деятельности одного лица.

Но для изучения законов истории нужно изменить совершенно наблюдения предмет, оставить в покое царей и полководцев, а изучать однородные, бесконечно малые элементы, которые руководят массами. Предметом истории всегда была жизнь народов и человечества. Но историки разделились на старых (древних) и новых. Решались вопросы о воле людей и о том, чем она управлялась. Для древних вопросы эти разрешались верою в непосредственное участие божества в делах человечества. Новая история это отвергала. Она отвергала теорию, но следовала ей на практике. Вместо прежних угодных божеству целей народов: греческого, римского, которые представлялись целями движения человечества, новая история поставила своей целью благо французского, германского, английского и в самом высшем отвлечении, цели блага цивилизации всего человечества, под которым разумеются обыкновенные народы, занимающие маленький северо-западный уголок большого материка. Новая история отвергла верования древних, но пришла к ним другим путём:

1) Что народы руководятся единичными людьми;

2) Что существует известная цель, к которой движутся народы и человечество.

Но Толстой считает, что соединить эти две истории невозможно. Но если соединить обе истории вместе, как то и делают новейшие историки, то это будет история монархов и писателей, а не история жизни народов.

По мнению Толстого, важнейшую роль в истории играют свобода и необходимость. Это философские категории, выражающие взаимоотношение между деятельностью людей и объективными законами природы и общества. Свобода это способность человека действовать в соответствии со своими интересами и целями, опираясь на опознание объективной необходимости. Необходимость это то, что не может в данных условиях не произойти, что обязательно должно произойти. Это также развитие явлений, которое с неизбежностью вытекает из внутренних существенных взаимосвязей, взаимоотношений и взаимодействий этих явлений. Соотношение свободы и необходимости всегда меняется, то есть религия, здравый смысл, человечество, наука права и сама история одинаково понимают это отношение между необходимостью и свободой. Все без исключения случаи в которых увеличивается или уменьшается наше представление о свободе и необходимости имеют только 3 основания:

1) Отношение человека, совершившего поступок к внешнему миру. Если рассматривать одного человека, а на него действуют какие либо предметы, то свобода уменьшается, а необходимость увеличивается.

2) Ко времени. Это есть то основание в следствие которого жизнь и деятельность людей живших века тому назад, связанная со мною во времени, не может представляться мне столь свободною, как жизнь современная, последствия которой мне ещё не известны. Рассуждение о свободе поступка становятся сомнительными, чем дальше переносится воспоминаниями и вперёд суждениями. Свобода людей становится сомнительной, а закон необходимости очевиден.

3) К причинам произведшим поступок. Представления о свободе и необходимости увеличиваются или уменьшаются в зависимости от причин, но как бы не удлиняли и не укорачивали период времени, как бы понятно или непостижимо были бы для нас причины - мы никогда не сможем себе представить не полной свободы, не полной необходимости.

Так как:

1) Представить себе человека свободным, вне пространства невозможно;

2) Для того, что бы представить его движение свободным, надо представить его в грани настоящего, прошлого и будущего, т.е. вне времени, а это невозможно;

3) Нельзя совершить поступок без причины, так как то, что я хочу совершить поступок без причины и есть причина моего поступка.

Точно так же мы не можем представить человека, его действия без участия свободы и подлежащего только закону необходимости, так как всё равно есть доля свободы.

Всё это ведёт к двум основаниям миросозерцания человека к разуму и сознанию. Разум выражает законы необходимости, а сознание выражает сущность свободы. Свобода, ничем неограниченная, есть сущность жизни в сознании человека. Только при соединении свободы и необходимости есть ясное представление о жизни человека. Толстой считает, что в отыскании причин история должна поставить своей задачей отыскание законов, так как несмотря на отдельные элементы фатализма Толстой правильно решает вопрос о роли народных масс в истории, в создании ими материальных благ и духовных ценностей, справедливо критикует точку зрения тех историков и социологов, которые изображают обладающую властью отдельную личность, как нечто определяющее в историческом действии.

Вообще Толстой пытался постигнуть человека и природу в её единении с человеком. Толстой развинчивает “новую культуру” светский стиль мышления, но зовёт не к традиционной, а к “своей” церкви. Толстой - теоретик единения. Он восстаёт против распада на составляющие, чему подвержена современная наука, общество, культура. Он призывает людей к единственному природному единству. Значение творчества Толстого для развития русской мысли очень велик и не однозначно. Он преодолел секуляризм русской мысли. Секуляризация - это освобождение общественного и индивидуального от влияния религии. Он показал интеллигенции иной путь, но сам не пошёл им. Он не был понят ни последователями, ни современниками.

2. Что скрыто за вопросом о смысле жизни

По мнению Толстого человек находится в разногласии, разладе с самим собой. В нем как бы живут два человека - внутренний и внешний, из которых первый недоволен тем, что делает второй, а второй не делает того, чего хочет первый. Эта противоречивость, саморазорванность обнаруживается в разных людях с разной степенью остроты, но она присуща им всем. Противоречивый в себе, раздираемый взаимно отрицающими стремлениями, человек обречен на то, чтобы страдать, быть недовольным собой. Человек постоянно стремится преодолеть себя, стать другим.

Однако мало сказать, что человеку свойственно страдать и быть недовольным. Человек сверх того еще знает, что он страдает, и недоволен собой, он не приемлет своего страдательного положения. Его недовольство и страдания удваиваются: к самим страданиям и недовольству добавляется сознание того, что это плохо. Человек не просто стремится стать другим, устранить все, что порождает страдания и чувство недовольства; он стремится стать свободным от страданий. Человек не просто живет, он хочет еще, чтобы его жизнь имела смысл.

Осуществление своих желаний люди связывают с цивилизацией, изменением внешних форм жизни, природной и социальной среды. Предполагается, что человек может освободиться от страдательного положения с помощью науки, искусств, роста экономики, развития техники, создания уютного быта и т. д. Такой ход мыслей, по преимуществу свойственный привилегированным и образованным слоям общества, заимствовал Л. Н. Толстой и руководствовался им в течение первой половины своей сознательной жизни. Однако как раз личный опыт и наблюдения над людьми своего круга убедили его в том, что этот путь является ложным. Чем выше поднимается человек в своих мирских занятиях и увлечениях, чем несметней богатства, глубже познания, тем сильнее душевное беспокойство, недовольство и страдания, от которых он в этих своих занятиях хотел освободиться. Можно подумать, что если активность и прогресс умножают страдания, то бездеятельность будет способствовать их уменьшению. Такое предположение неверно. Причиной страданий является не сам по себе прогресс, а ожидания, которые с ним связываются, та совершенно неоправданная надежда, будто увеличением скорости поездов, повышением урожайности полей можно добиться чего-то еще сверх того, что человек будет быстрее передвигаться и лучше питаться. С этой точки зрения нет большой разницы, делается ли акцент на активность и прогресс или бездеятельность. Ошибочной является сама установка придать человеческой жизни смысл путем изменения ее внешних форм. Эта установка исходит из убеждения, что внутренний человек зависит от внешнего, что состояние души и сознания человека является следствием его положения в мире и среди людей. Но если бы это было так, то между ними с самого начала не возникло бы конфликта.

Словом, материальный и культурный прогресс означают то, что они означают: материальный и культурный прогресс. Они не затрагивают страданий души. Безусловное доказательство этого Толстой усматривает в том, что прогресс обессмысливается, если рассматривать его в перспективе смерти человека. К чему деньги, власть и т. п., к чему вообще стараться, чего-то добиваться, если все неизбежно оканчивается смертью и забвением. “Можно жить только, покуда пьян жизнью; а как протрезвишься, то нельзя не видеть, что все это - только обман, и глупый обман!”. Трагизм человеческого бытия, по мнению Толстого, хорошо передает восточная (древнеиндийская) басня про путника, застигнутого в степи разъяренным зверем. “Спасаясь от зверя, путник вскакивает в безводный колодезь, но на дне колодца видит дракона, разинувшего пасть, чтобы пожрать его. И несчастный, не смея вылезть, чтобы не погибнуть от разъяренного зверя, не смея и спрыгнуть на дно колодца, чтобы не быть пожранным драконом, ухватывается за ветки растущего в расщелинах колодца дикого куста и держится на нем. Руки его ослабевают, и он чувствует, что скоро должен будет отдаться погибели, с обеих сторон ждущей его, но он все держится, и пока он держится, он оглядывается и видит, что две мыши, одна черная, другая белая, равномерно обходя стволину куста, на котором он висит, подтачивают ее. Вот-вот сам собой обломится и оборвется куст, и он упадет в пасть дракону. Путник видит это и знает, что он неминуемо погибнет; но пока он висит, он ищет вокруг себя и находит на листьях куста капли меда, достает их языком и лижет их”. Белая и черная мышь, день и ночь, неминуемо ведут человека к смерти - и не вообще человека, а каждого из нас, и не где-то и когда-то, а здесь и теперь, “и это не басня, а это истинная, неоспоримая и всякому понятная правда”. И ничто от этого не спасет - ни огромные богатства, ни изысканный вкус, ни обширные знания.

Вывод о бессмысленности жизни, к которому как будто бы подводит опыт и который подтверждается философской мудростью, является с точки зрения Толстого явно противоречивым логически, чтобы можно было с ним согласиться. Как может разум обосновать бессмысленность жизни, если он сам является порождением жизни? У него нет оснований для такого обоснования. Поэтому в самом утверждении, о бессмысленности жизни содержится его собственное опровержение: человек, который пришел к такому выводу, должен был бы прежде всего свести свои собственные счеты с жизнью, и тогда он не мог бы рассуждать о ее бессмысленности, если же он рассуждает о бессмысленности жизни и тем самым продолжает жить жизнью, которая хуже смерти, значит, в действительности она не такая бессмысленная и плохая, как об этом говорится. Далее, вывод о бессмысленности жизни означает, что человек способен ставить цели, которые не может осуществить, и формулировать вопросы, на которые не может ответить. Но разве эти цели и вопросы ставятся не тем же самым человеком? И если у него нет сил реализовать их, то откуда у него взялись силы поставить их? Не менее убедительно возражение Толстого: если жизнь бессмысленна, то как же жили и живут миллионы и миллионы людей, все человечество? И раз они живут, радуются жизни и продолжают жить, значит, они находят в ней какой-то важный смысл? Какой?

Не удовлетворенный отрицательным решением вопроса о смысле жизни, Л.Н. Толстой обратился к духовному опыту простых людей, живущих собственным трудом, опыту народа.

Простые люди хорошо знакомы с вопросом о смысле жизни, в котором для них нет никакой трудности, никакой загадки. Они знают, что надо жить по закону божьему и жить так, чтобы не погубить свою душу. Они знают о своем материальном ничтожестве, но оно их не пугает, ибо остается душа, связанная с Богом. Малообразованность этих людей, отсутствие у них философских и научных познаний не препятствует пониманию истины жизни, скорее наоборот, помогает. Странным образом оказалось, что невежественные, полные предрассудков крестьяне сознают всю глубину вопроса о смысле жизни, они понимают, что их спрашивают о вечном, неумирающем значении их жизни и о том, не боятся ли они предстоящей смерти.

Вслушиваясь в слова простых людей, вглядываясь в их жизнь, Толстой пришел к заключению, что их устами глаголет истина. Они поняли вопрос о смысле жизни глубже, точнее, чем все величайшие мыслители и философы.

Вопрос о смысле жизни есть вопрос о соотношении конечного и бесконечного в ней, то есть о том, имеет ли конечная жизнь вечное, неуничтожимое значение и если да, то в чем оно состоит? Есть ли в ней что-либо бессмертное? Если бы конечная жизнь человека заключала свой смысл в себе, то не было бы самого этого вопроса. “Для решения этого вопроса одинаково недостаточно приравнивать конечное к конечному и бесконечное к бесконечному”, надо выявить отношение одного к другому. Следовательно, вопрос о смысле жизни шире охвата логического знания, он требует выхода за рамки той области, которая подвластна разуму. “Нельзя было искать в разумном знании ответа на мой вопрос”, - пишет Толстой. Приходилось признать, что “у всего живущего человечества есть еще какое-то другое знание, неразумное - вера, дающая возможность жить”.

Наблюдения над жизненным опытом простых людей, которым свойственно осмысленное отношение к собственной жизни при ясном понимании ее ничтожности, и правильно понятая логика самого вопроса о смысле жизни подводят Толстого к одному и тому же выводу о том, что вопрос о смысле жизни есть вопрос веры, а не знания. В философии Толстого понятие веры имеет особое содержание, не совпадающее с традиционным. Это - не осуществление ожидаемого и уверенность в невидимом. “Вера есть сознание человеком такого своего положения в мире, которое обязывает его к известным поступкам”. “Вера есть знание смысла человеческой жизни, вследствие которого человек не уничтожает себя, а живет. Вера есть сила жизни”. Из этих определений становится понятным, что для Толстого жизнь, имеющая смысл, и жизнь, основанная на вере, есть одно и то же.

Понятие веры в толстовском понимании совершенно не связано с непостижимыми тайнами, неправдоподобно чудесными, превращениями и иными предрассудками. Более того, оно вовсе не означает, будто человеческое познание имеет какой-либо иной инструментарий, помимо разума, основанного на опыте и подчиненного строгим законам логики. Характеризуя особенность знания веры, Толстой пишет: “Я не буду искать объяснения всего. Я знаю, что объяснение всего должно скрываться, как начало всего, в бесконечности. Но я хочу понять так, чтобы быть приведенным к неизбежно-необъяснимому, я хочу, чтобы все то, что необъяснимо, было таково не потому, что требования моего ума неправильны (они правильны, и вне их я ничего понять не могу), но потому, что я вижу пределы своего ума. Я хочу понять так, чтобы всякое необъяснимое положение представлялось мне как необходимость разума же, а не как обязательство поверить”. Толстой не признавал бездоказательного знания. Он не принимал ничего на веру, кроме самой веры. Вера как сила жизни выходит за пределы компетенции разума. В этом смысле понятие веры есть проявление честности разума, который не хочет брать на себя больше того, что может.

Из такого понимания веры вытекает, что за вопросом о смысле жизни скрыто сомнение и смятение. Смысл жизни становится вопросом тогда, когда жизнь лишается смысла. “Я понял, - пишет Толстой, - что для того, чтобы понять смысл жизни, надо прежде всего, чтобы жизнь была не бессмысленна и зла, а потом уже - разум для того, чтобы понять ее”. Растерянное вопрошание о том, ради чего жить, - верный признак того, что жизнь является неправильной. Из произведений написанных Толстым вытекает один-единственный вывод: смысл жизни не может заключаться в том, что умирает вместе со смертью человека. Это значит: он не может заключаться в жизни для себя, как и в жизни для других людей, ибо и они умирают, как и в жизни для человечества, ибо и оно не вечно. “Жизнь для себя не может иметь никакого смысла... Чтобы жить разумно, надо жить так, чтобы смерть не могла разрушить жизни”.

лев толстой смысл жизнь

3. Пять заповедей христианства

Как считает Л.Н. Толстой, суть нравственного идеала наиболее полно выражена в учении Иисуса Христа. При этом для Толстого Иисус Христос не является Богом или сыном Бога, он считает его реформатором, разрушающим старые и дающим новые основы жизни. Толстой, далее, видит принципиальную разницу между подлинными взглядами Иисуса, изложенными в Евангелиях, и их извращением в догмах православия и других христианских церквей.

«То, что любовь есть необходимое и благое условие жизни человеческой, было признаваемо всеми религиозными учениями древности. Во всех учениях: египетских мудрецов, браминов, стоиков, буддистов, даосистов и др., дружелюбие, жалость, милосердие, благотворительность и вообще любовь признавались одною из главных добродетелей». Однако только Христос возвысил любовь до уровня основополагающего, высшего закона жизни.

Как высший, основополагающий закон жизни, любовь является единственным нравственным законом. Закон любви - не заповедь, а выражение самой сущности христианства. Это - вечный идеал, к которому люди будут бесконечно стремиться. Иисус Христос не ограничивается прокламацией идеала. Наряду с этим он дает заповеди.

В толстовской интерпретации таких заповедей пять. Вот они:

1) Не гневайся;

2) Не оставляй жену;

3) Не присягай никогда никому и ни в чем;

4) Не противься злому силой;

5) Не считай людей других народов своими врагами.

Заповеди Христа - «все отрицательные и показывают только то, чего на известной степени развития человечества люди могут уже не делать. Заповеди эти суть как бы заметки на бесконечном пути совершенства...». Они не могут не быть отрицательными, поскольку речь идет об осознании степени несовершенства. Они - не более чем ступень, шаг на пути к совершенству. Они, эти заповеди, составляют в совокупности такие истины, которые как истины не вызывают сомнений, но еще не освоены практически, то есть истины, по отношению к которым выявляется свобода современного человека. Для современного человека они уже являются истинами, но еще не стали повседневной привычкой. Человек уже смеет так думать, но еще не способен так поступать. Поэтому они, эти возвещенные Иисусом Христом истины, являются испытанием свободы человека.

4. Непротивление как проявление закона любви. Непротивление и есть закон

По мнению Толстого, главной из пяти заповедей является четвертая: «Не противься злому», налагающая запрет на насилие. Древний закон, осуждавший зло и насилие в целом, допускал, что в определенных случаях они могут быть использованы во благо - как справедливое возмездие по формуле «око за око». Иисус Христос отменяет этот закон. Он считает, что насилие не может быть благом никогда, ни при каких обстоятельствах. Запрет на насилие является абсолютным. Не только на добро надо отвечать добром. И на зло надо отвечать добром.

Насилие является противоположностью любви. У Толстого есть по крайней мере три связанных между собой определения насилия. Во-первых, он отождествляет насилие с убийством или угрозой убийства. Необходимость применения штыков, тюрем, виселиц и других средств физического разрушения возникает тогда, когда стоит задача внешнего принуждения человека к чему-либо. Отсюда - второе определение насилия как внешнего воздействия. Необходимость внешнего воздействия, в свою очередь, появляется тогда, когда между людьми нет внутреннего согласия. Так мы подходим к третьему, самому важному определению насилия: «Насиловать значит делать то, чего не хочет тот, над которым совершается насилие». В таком понимании насилие совпадает со злом и оно прямо противоположно любви. Любить - значит делать так, как хочет другой, подчинять свою волю воле другого. Насиловать - значить подчинять чужую волю своей.

Непротивление - больше чем отказ от закона насилия. «Признание жизни каждого человека священной есть первое и единственное основание всякой нравственности». Непротивление злу как раз и означает признание изначальной, безусловной святости человеческой жизни.

Через непротивление человек признает, что вопросы жизни и смерти находятся за пределами его компетенции. Он одновременно вообще отказывается от того, чтобы быть судьей по отношению к другому. Человеку не дано судить человека. В тех же случаях, когда мы как будто бы судим других людей, называя одних добрыми, других злыми, то мы или обманываем себя и окружающих, Человек властен только над собой. «Все, что не твоя душа, все это не твое дело», - говорит Толстой. Называя кого-то преступником и подвергая его насилию, мы отнимаем у него это человеческое право. Отказываясь сопротивляться злу насилием, человек признает эту истину, он отказывается судить другого, ибо не считает себя лучше его. Не других людей надо исправлять, а самого себя.

Человек играет свою собственную роль только тогда, когда он борется со злом в самом себе. Ставя перед собой задачу бороться со злом в других, он вступает в такую область, которая ему не подконтрольна. Люди, совершающие насилие, как правило, скрывают это. Скрывают и от других и от самих себя. В особенности это касается государственного насилия, которое так организовано, что «люди, совершая самые ужасные дела, не видят своей ответственности за них....Одни потребовали, другие решили, третьи подтвердили, четвертые предложили, пятые доложили, шестые предписали, седьмые исполнили». И никто не виноват. Размытость вины в подобных случаях - не просто результат намеренного стремления спрятать концы. Она отражает само существо дела: насилие объективно является областью несвободного и безответственного поведения. Люди через сложную систему внешних обязательств оказываются соучастниками преступлений, которые бы ни один из них не совершил, если бы эти преступления зависели только от его индивидуальной воли. Непротивление от насилия отличается тем, что оно является областью индивидуально ответственного поведения. Как ни трудна борьба со злом в самом себе, она зависит только от самого человека. Нет таких сил, которые могли бы помешать тому, кто решился на непротивление.

Толстой подробно рассматривает расхожие аргументы против непротивления. Три из них являются наиболее распространенными.

Первый аргумент состоит в том, что учение Христа является прекрасным, но его трудно исполнять. Возражая на него, Толстой спрашивает: а разве захватывать собственность и защищать ее легко? А пахать землю не сопряжено с трудностями? На самом деле речь идет не о трудности исполнения, а о ложной вере, согласно которой выправление человеческой жизни зависит не от самих людей, их разума и совести, а от Христа на облаках с трубным гласом или исторического закона. «Человеческой природе свойственно делать то, что лучше». Нет объективного предопределения человеческого бытия, а есть люди, которые принимают решения. Поэтому утверждать об учении, которое относится к человеческому выбору, касается решимости духа, а не физических возможностей, утверждать про такое учение, что оно хорошо для людей, но невыполнимо, - значит противоречить самому себе.

Второй аргумент состоит в том, что «нельзя идти одному человеку против всего мира». Что, если, например, я один буду таким кротким, как требует учение, а все остальные будут продолжать жить по прежним законам, то я буду осмеян, избит, расстрелян, напрасно погублю свою жизнь. Учение Христа есть путь спасения для того, кто следует ему. Поэтому тот, кто говорит, что он рад бы последовать этому учению, да ему жалко погубить свою жизнь, по меньшей мере не понимает, о чем идет речь. Это подобно тому, как если бы тонущий человек, которому бросили веревку для спасения, стал бы возражать, что он охотно воспользовался бы веревкой, да боится, что другие не сделают того же самого.

Третий аргумент является продолжением предыдущих двух и ставит под сомнение осуществление учения Христа из-за того, что это сопряжено с большими страданиями. Вообще жизнь человеческая не может быть без страданий. Весь вопрос в том, когда этих страданий больше, тогда ли, когда человек живет во имя Бога, или тогда, когда он живет во имя мира. Ответ Толстого однозначен: тогда, когда он живет во имя мира. Рассмотренная с точки зрения бедности и богатства, болезни и здоровья, неизбежности смерти жизнь христианина не лучше жизни язычника, но она по сравнению с последней имеет то преимущество, что не поглощается полностью пустым занятием мнимого обеспечения жизни, погоней за властью, богатством, здоровьем. В жизни сторонников учения Христа меньше страданий уже хотя бы по той причине, что они свободны от страданий, связанных с завистью, разочарованиями от неудач в борьбе, соперничеством. Опыт, говорит Толстой, также подтверждает, что люди главным образом страдают не из-за их христианского всепрощения, а из-за их мирского эгоизма. Учение Христа не только более нравственно, но оно и более благоразумно. Оно предостерегает людей от того, чтобы они не делали глупостей.

Таким образом, обыденные аргументы против непротивления являются не более чем предрассудками. С их помощью люди стремятся обмануть самих себя, найти прикрытие и оправдание своему безнравственному и гибельному образу жизни, уйти от личной ответственности за то, как они живут.

Заповедь непротивления соединяет учение Христа в целое только в том случае, если понимать ее не как изречение, а как закон - правило, не знающее исключений и обязательное для исполнения. Допустить исключения из закона любви - значит признать, что могут быть случаи нравственно оправданного применения насилия. Если допустить, что кто-то или в каких-то обстоятельствах может насилием противиться тому, что он считает злом, то точно так же это может сделать и любой другой. Ведь все своеобразие ситуации и состоит в том, что люди не могут прийти к согласию по вопросу о добре и зле. Если мы допускаем хоть один случай «оправданного»убийства, то мы открываем их бесконечную череду. Чтобы применять насилие, необходимо найти такого безгрешного, кто может безошибочно судить о добре и зле, а таких людей не существует.

Толстой считал также несостоятельной аргументацию в пользу насилия, согласно которой насилие оправдано в тех случаях, когда оно пресекает большее насилие. Когда мы убиваем человека, который занес нож над своей жертвой, мы никогда не можем с полной достоверностью знать, привел ли бы он свое намерение в действие или нет, не изменилось ли бы что-нибудь в последний миг в его сознании. Когда мы казним преступника, то мы опять-таки не можем быть стопроцентно уверены, что преступник не изменится, не раскается и что наша казнь не окажется бесполезной жестокостью. Но и допустив, что речь идет о преступнике закоренелом, который бы никогда не изменился, казнь не может быть оправдана, ибо казни так воздействуют на окружающих, в первую очередь близких казнимому людей, что порождают врагов вдвое больше и вдвое злее, чем те, кто были убиты и зарыты в землю. Насилие имеет тенденцию воспроизводиться в расширяющихся масштабах. Поэтому самая идея ограниченного насилия и ограничения насилия насилием является ложной. Именно эта-то идея и была отменена законом непротивления. Насилие легко совершить. Но его нельзя оправдать. Толстой ведет речь о том, может ли существовать право на насилие, на убийство. Его заключение категорично - такого права не существует. Если мы принимаем христианские ценности, и считаем, что люди равны перед Богом, то нельзя обосновать насилие человека над человеком, не попирая законы разума и логики. Поэтому-то Толстой считал смертную казнь формой убийства, которая намного хуже, чем просто убийство из-за страсти или по другим личным поводам. Вполне можно понять, что человек в минутной злобе или раздражении совершает убийство, чтобы защитить себя или близкого человека, можно понять, что он, поддавшись коллективному внушению, участвует в совокупном убийстве на войне. Но нельзя понять, как люди могут совершать убийство спокойно, обдуманно, как они могут считать убийство необходимым. Это было выше толстовского разумения. «Смертная казнь, - пишет Толстой в «Воспоминаниях о суде над солдатом», - как была, так и осталась для меня одним из тех людских поступков, сведения о совершении которых в действительности не разрушают во мне сознания невозможности их совершения».

5. Л.Н. Толстой и его нецерковное христианство

Толстой - это великий мастер художественного слова и великий мыслитель. Вся его жизнь, его сердце и разум были заняты одним жгучим вопросом, который в той или иной степени наложил свой болезненный отпечаток на все его сочинения. Мы чувствуем его омрачающее присутствие в "Истории моего детства", в "Войне и мире", в "Анне Карениной", пока он окончательно не поглотил его в последние годы его жизни, когда были созданы такие работа, как "Моя вера", "В чем моя вера?", "Что же делать?", "О жизни" и "Крейцерова соната". Тот же самый вопрос горит в сердцах многих людей, особенно среди теософов; это поистине - вопрос самой жизни. "В чем смысл, цель человеческой жизни? Каков конечный исход неестественной, извращенной и лживой жизни нашей цивилизации, такой, какая навязана каждому из нас в отдельности? Что мы должны делать, чтобы быть счастливыми, постоянно счастливыми? Как избежать нам кошмара неизбежной смерти?" На эти вечно стоящие вопросы Толстой не дал ответа в своих ранних сочинениях, потому что он сам не нашел его. Но он не мог прекратить бороться, как это сделали миллионы других, более слабых или трусливых натур, не дав ответа, который по крайней мере удовлетворил бы его собственное сердце и разум; и в пяти вышеназванных работах содержится такой ответ. Это ответ, которым на самом деле не может удовольствоваться теософ в той форме, в какой его дает Л.Н.Толстой, но в его главной, основополагающей, насущной мысли мы можем найти новый свет, свежую надежду и сильное утешение. Однако для того, чтобы понять ее, мы должны вкратце проследить тот путь, посредством которого Толстой достиг того мира, который был им найден; ибо пока мы не сможем почувствовать так же, как и понять те внутренние процессы, которые привели его к этому, его решение, подобно любому другому решению жизненной проблемы, останется мертвой буквой, чисто интеллектуальной словесной концепцией, в которой полностью отсутствует жизненная сила; простой спекуляцией, лишенной живой истины и энтузиазма.

Подобно всем думающим мужчинам и женщинам нашего времени, Л.Н. Толстой утратил веру в религию в детстве; ибо такая утрата детской веры - неизбежная в жизни каждого человека - не является, как правило, результатом глубокого размышления; это скорее естественное следствие нашей культуры и нашего общего жизненного опыта. Он сам говорит, что его вера исчезла, и он не знает, как. Но его юношеское устремление к этическому усовершенствованию, продолжало сохраняться еще около десяти лет, постепенно забываясь, и в конце концов совершенно исчезло. Видя вокруг себя торжествующие амбиции, любовь к власти, эгоизм и чувственность; видя презрение и насмешливое отношение ко всему тому, что называется добродетелью, добротой, чистотой и альтруизмом, и не способный иметь ни ощущения внутреннего счастья и наполненности, ни внешнего успеха, Толстой шел по пути, которым движется мир, поступая так, как он видит поступают другие, принимая участие во всех порочных и низменных поступках "благопристойного мира". Далее он обращается к литературе, становится великим мастером слова, наиболее преуспевающим писателем, пытаясь, как он сам рассказывает, скрыть от себя свое собственное невежество, поучая других. В течение нескольких лет он продолжал совершать такое подавление своей внутренней неудовлетворенности, но перед ним все более часто, все более мучительно вставал этот вопрос: Для чего я живу? Что я знаю? И с каждым днем он все яснее видел, что он не может дать на него ответ. Ему было пятьдесят лет, когда его отчаяние достигло наивысшей точки. Находясь на вершине своей славы, счастливый муж и отец, автор многих прекрасных сочинений, наполненных глубочайшим знанием людей и жизненной мудрости, Толстой осознает невозможность дальнейшего продолжения жизни. "Человек не может вообразить себе жизнь без желания благополучия. Желать и приближать это благополучие - это и есть жизнь. Человек исследует в жизни только то, что он может в ней улучшить". Наша наука, напротив, изучает только тени вещей, а не их истинную сущность; и находясь в заблуждении, что это второстепенное и неважное является существенным, наука искажает идею жизни и забывает о своем истинном предназначении, состоящем в проникновении именно в эту тайну, а не в изучении того, что сегодня открывается, а завтра - забывается.

Философия говорит нам: "Вы являетесь частью человечества, поэтому вы должны соучаствовать в развитии человечества и в реализации его идеалов; цель твоей жизни совпадает с целью жизни всех других людей". Но как это может помочь мне узнать, что я живу для того же, для чего живет и все человечество, если мне не сказали, что это такое, для чего должно жить человечество? Почему существует мир? В чем состоит результат того, что мир существует и будет существовать? Философия не дает ответа.

Скептицизм, нигилизм, отчаяние - в эту сторону уводят подобные мысли думающего человека, если он ищет последнее слово Мудрости в науке и философии различных школ. Таково, также, реальное, внутреннее, ментальное состояние, в котором находятся многие люди как внутри, так и вне Теософского общества.

По отношению к этой проблеме жизни Толстой разделяет людей в целом на четыре класса:

Некоторые, обладающие слабым и незрелым интеллектом, счастливо живут в своем невежестве - для них проблема жизни, как таковая, не существует.

Другие достаточно осознают и понимают эту проблему, но намеренно отворачиваются от нее, поддерживаемые благоприятными внешними обстоятельствами, позволяющими им пройти по жизни как бы в состоянии опьянения.

Третью группу составляют те люди, которые знают, что смерть лучше, чем жизнь, прошедшая в заблуждении и невежестве; но они продолжают жить, потому что они не имеют достаточной силы для того, чтобы положить внезапный конец этому обману - жизни.

Наконец, существуют сильные и стойкие натуры, которые осознают весь идиотизм этого фарса, который разыгрывается с ними, и одним ударом кладут конец этой глупой игре.

"Я ничего не мог бы сделать",- говорит он,- "только думать, думать о том ужасном положении, в котором я находился... Мое внутреннее состояние в это время, которое вплотную привело меня к самоубийству, было таково, что все, что я сделал до тех пор, все, что я все же смог бы сделать, казалось мне глупым и дурным. Даже то, что было для меня наиболее дорого в этой жизни, что столь долго уводило и отвлекало меня от жестокой реальности - моя семья и мое творчество - даже это утратило для меня всякую ценность".

Он, наконец, выбрался из этой пропасти отчаяния. "Жизнь - это все,- заключил он,- я, сам мой разум является созданием этой всеобщей жизни. Но в то же самое время Разум - это создатель и последний судья человеческой жизни, присущий ей самой. Каким же образом тогда разум может отрицать смысл последней, не отрицая самого себя и не называя себя лишенным смысла? Следовательно, я могу назвать жизнь бессмысленной лишь потому, что я не познал ее смысл". Убежденный в том, что у Жизни есть смысл, Толстой ищет его среди тех, кто действительно живет - среди людей. Но здесь он снова встречается с разочарованием, горчайшим изо всех, поскольку именно здесь была его последняя надежда. Ибо среди людей он обнаружил единственное решение проблемы жизни, которое покоилось на представлении о вселенной, противоположном разуму, и основывалось на слепой вере, которую он так давно отбросил в сторону.

"Я подверг,- рассказывает он,- дополнительной проверке представления моего разума и обнаружил, что Разум в недостаточной степени отвечает на мои вопросы, поскольку он не рассматривает концепцию Бесконечного (Беспричинного, Вневременного и Внепространственного), потому что он объясняет мою жизнь, проходящую во времени, пространстве и причинной обусловленности, опять-таки в терминах времени, пространства и причинности: такое объяснение на самом деле является логически корректным, но только лишь в терминах тех же самых компонентов, то есть, оставляя исходное и конечное основание жизни - единственное, что нас волнует и интересует - необъясненным. Религия, напротив, делает прямо противоположное: она не признает логики, но знает концепцию Бесконечного, с которой соотносит все сущее и, в некоторой степени, дает правильные ответы. Религия говорит: Ты должен жить согласно закону Божиему; результатом твоей жизни будет или вечное мучение, или вечное блаженство; смысл твоей жизни, которая не уничтожается после смерти, состоит в соединении с Бесконечным Божеством.... Концепция Бесконечного Божества, божественности Души, зависимости человеческих поступков от Бога - таковы представления, которые зародились в сокровенной глубине человеческой мысли, и без которых не было бы никакой жизни, и я также не смог бы существовать".

"Но что же такое Бог? На какой последовательности мыслей основывается вера в его существование и в зависимость человека от него? Если я есть",- рассуждает Л.Н. Толстой,- "тогда должен быть смысл моего бытия, и смысл для такого основания, и некий первичный смысл, и это и есть Бог. Я чувствую успокоение; мои сомнения и сознание своего сиротства в жизни исчезли. Но когда я спрашиваю себя: что есть Бог? Что я должен делать по отношению к нему? - Я обнаруживаю лишь банальные ответы, которые снова разрушают мою веру... Но я имею в себе концепцию Бога, сам факт и необходимость такой концепции,- и никто не может лишить меня этого. Однако, откуда же эта концепция? Откуда же ее необходимость? Эта необходимость является самим Богом. И я снова чувствую радость. Все вокруг меня живет и имеет свой смысл. Представление о Боге - это поистине не сам Бог; но необходимость создания этого представления, стремление к познанию Бога, благодаря познанию которого я и живу,- это и есть Бог, живой и дающий жизнь Бог... Живя в этой мысли, ты действуешь как проявление Бога, и тогда твоя жизнь будет свидетельствовать о существовании Бога".

Толстой вновь обрел веру, "свидетельство невидимых вещей", и его религиозная вера выражалась в течение трех лет его жизни в полном соответствии с наиболее строгими предписаниями православной церкви. Но в конце концов, обнаружив, что церковь и все христианское общество в целом поступает прямо противоположно его главным представлениям об истинной Религии, он оторвался от православия и захотел понять, в чем состоит для него Истина в Религии, путем изучения Нового Завета.

Но прежде чем обсуждать те заключения, к которым он пришел, рассмотрим сначала фундаментальную позицию Толстого с теософской точки зрения. Его аргумент о существовании Бесконечного Бога как необходимого "первоначального основания" человеческого разума, полностью совпадает с аргументами теософов о существовании Космического или Универсального Разума, и как аргумент, он не доказывает ничего сверх того. Зараженный западной привычкой к чувственности, он приписывает Универсальному Разуму антропоморфные черты, которыми последний не может обладать, и, таким образом, сеет семена неестественности и приводит к выводам о тех практических действиях, к которым он пришел впоследствии. В главном он прав; но в попытке удовлетворить требования своей эмоциональной натуры, он впадает в квази-антропоморфизм. Однако, для нас более важно обратить внимание на ту горькую картину, на которой он рисует те ментальные страдания, которые сегодня мучают каждого честного и искреннего мыслителя, и на то, что он указывает путь, единственный путь, на котором возможно спасение. Ибо, исходя из его основной концепции, мы приходим, при тщательном и внимательном рассуждении, к фундаментальным представлениям теософского учения, как мы это увидим впоследствии.

Заключение

Толстого часто упрекают в абстрактном морализме. Что он из-за сугубо моральных соображений отрицал всякое насилие и рассматривал как насилие всякое физическое принуждение и что по этой причине он закрыл себе путь к пониманию всей сложности и глубины жизненных отношений. Однако это предположение неправильное.

Идею непротивления нельзя понимать так, будто Толстой был против совместных действий, общественно значимых акций, вообще против прямых нравственных обязанностей человека по отношению к другим людям. Совсем наоборот. Непротивление, по мнению Толстого, есть приложение учения Христа к общественной жизни, конкретный путь, преобразующий отношения вражды между людьми в отношения сотрудничества между ними.

Отвергая представление о существовании человека исключительно как биологического существа, всецело подчиненного диктату инстинктов, писатель полностью не отрицал власть «природы»над человеком, а также не возлагал все надежды по усовершенствованию человеческого бытия на деятельность его разума. Наоборот, писатель подчеркивал неоднократно, что чрезмерная рационализация бытия человека ни в коей мере не приблизит его к постижению смысла жизни. Только способность личности возвышаться над своим естеством и опираясь на него как на необходимое условие существования, утверждать разумные, истинно человеческие основания бытия, по убеждению Л.Н. Толстого, есть единственный критерий осмысленности ее жизни.

Обессмысливание представления о жизни, происходящее в результате полного порабощения человека «плотью», служит, по Л.Н. Толстому, самым главным препятствием на пути постижения им смысла своей жизни, в то время как освобождение из-под ее власти вновь возвращает его к самому себе как духовному и нравственному, человеческому существу-Homo moralis. Это открытие человека в себе бесконечности своей сущности, которая и становится единственным реальным основанием бесконечности своей существования, и есть, как утверждал писатель, тот высший смысл жизни, который может стать доступен каждому человеку.

Не следует также считать, что Толстой призывал отказаться от противодействия злу. Наоборот, он считал, что противиться злу можно и нужно, только не насилием, а другими ненасильственными методами. Более того только тогда по настоящему можно противиться насилию, когда отказываешься отвечать тем же. «Защитники общественного жизнепонимания объективно стараются смешать понятие власти, т. е. насилие, с понятием духовного влияния, но смешение это совершенно невозможно». Толстой сам не разрабатывал тактику коллективного ненасильственного сопротивления, но его учение допускает такую тактику. Он понимает непротивление как позитивную силу любви и правды, кроме того, он прямо называет такие формы сопротивления, как убеждение, спор, протест, которые призваны отделить человека, совершающего зло, от самого зла, призывают к его совести, духовному началу в нем, которые отменяют предшествующее зло в том смысле, что оно перестает быть препятствием для последующего сотрудничества. Толстой называл свой метод революционным. И с этим нельзя не согласиться. Он даже более революционен, чем обычные революции. Обычные революции производят переворот во внешнем положении людей, в том, что касается власти и собственности. Толстовская революция нацелена на коренное изменение духовных основ жизни.

Л.Н. Толстой видел смысл жизни не в том, чтобы жить, зная, «что жизнь есть глупая, сыгранная надо мною шутка, и все-таки жить, умываться, одеваться, обедать, говорить и даже книжки писать. Это было для меня отвратительно...»--писал он. Признать бессмыслицу жизни Толстой не мог, как не мог видеть ее смысл только в личном благе, когда «живет и действует человек только для того, чтобы благо было ему одному, чтобы все люди и даже существа жили и действовали только для того, чтобы ему одному было хорошо...»Жить так, не заботясь об общем благе, по Толстому, может лишь «животная личность», не подчиняющаяся велению разума.

Идеи Толстого и сегодня актуальны, они оказывают огромное влияние на нравственный мир человека, не то, как он решает для себя вопросы смерти и бессмертия. Не случайно столь часто к ним обращаются в наши дни представители разных философских систем и направлений, включая материалистические.

Реальный философский гуманизм дает такой идеал, определяющий смысл человеческой жизни в ее индивидуальных, личностных и общечеловеческих, социальных параметрах. Этот идеал утверждает вместе с тем диалектическую взаимосвязь природно-биологического и социального, конечного и бесконечного, смерти и бессмертия человека, получающего свои завершенные формы в том, что единство соответствует его сущности в материальной и духовной культуре человека. Именно на этом в конечном счете и основывается регулирующая роль нравственности как в индивидуальной жизни человека, так и в его отношении к смерти. И это позволяет утверждать, что лишь в бессмертии разума и гуманности человека -- бессмертие человечества. Таково глобальное предназначение человека и человечества, их ответственность за сохранение жизни и разума на нашей планете, без чего невозможно преодолеть все угрозы, исходящие от неразумности и антигуманизма.

Библиографический список

1. Абрамович Н.Я. Религия Толстого. - М., 1914. - С.140

2. Введение в философию: В 2 т. М., 2000

3. Гусейнов А. А. Великие моралисты. М., Республика, 1995

4. Жданов В.А. Любовь в жизни Л. Толстого. М.,1928.-С.58.- 151

5. Розенталь М. М. Философский словарь. М., Издательство политической литературы, 2005

6. Философский энциклопедический словарь. М., 1998

7. Л.Н. Толстой. Исповедь. Соч. в 32 томах. Т. 16.

Размещено на Allbest.ru