Размещено на http://www.allbest.ru/

Министерство образования Российской Федерации

Российский государственный гуманитарный университет

Философский факультет

Кафедра современных проблем философии

Дипломная работа

Вера и интуиция жизни. Религиозно-философские искания Л.Н. Толстого

Москва 2013

Содержание

Введение

Глава I. От отрицания жизни к ее утверждению

1.1 В поисках смысла жизни

1.2 Вера и любовь

Глава II. Страдания и два облика смерти

2.1 Смерть и личностное Я

2.2 Философия жизни в художественном творчестве

2.3 Толстой и Шопенгауэр

Глава III. Вера без чудес и "догмат" непротивления

3.1 Откровение и правила жизни

3.2 Личность и разум

3.3 Добро и непротивление злу насилием

Глава IV. Религия, нравственность и наука

4.1 Религия как отношение к миру

4.2 Вера, неверие и наука

Заключение

Список использованных источников и литературы



Введение

Осмысление человеческой жизни всегда вырастает из самой жизни. Оно неразрывно связано с религиозными и философскими исканиями человека, с поисками высших ценностей, с поисками первичных, фундаментальных отношений человека к миру. Каковы эти отношения? Даны ли они свыше или устанавливаются людьми? Что является основой связи между людьми - религия или мораль? Если это религия, что же тогда является основой самой религии - божественное откровение или правила жизни, устанавливаемые выдающимися людьми?

Отношение духовных ценностей и социальной жизни, источники добра и зла, проблема свободы воли, отношение нравственности и религии - это вечные проблемы философии. Значительную остроту они приобрели в XIX веке, в эпоху технического прогресса, войн, революций, социальных реформ. Прогресс, жизнь и практика становятся высшими ценностями западной культуры.

Значительны перемены и в России, которые связаны прежде всего с подготовкой и проведением реформы 1861 года. Русская философия XIX в., так же как и западная, все больше обращается к проблемам социальной жизни. В России христианские ценности сохранялись в основном в низших слоях общества, а в высших, в "культурной толпе", по выражению Л.Н. Толстого, царило неверие или, по крайней мере, "нерешенность" относительно веры. Оппозиция западничества и славянофильства во многом совпадала с оппозицией секулярной и религиозной философии.

Отношение человека к Богу и необходимость религиозного осмысления жизни становятся основной предпосылкой для русских религиозных мыслителей. Из этого вырастала и проблема религиозного преобразования жизни, пути которого виделись по-разному.

Особое место в русской мысли и философии занимает "великий писатель земли русской" Лев Николаевич Толстой. Его нельзя причислить к какому-либо лагерю или направлению. С одной стороны, с его отрицанием государства, церкви и т.д. он близок к анархизму (что пытались использовать революционеры всех мастей), с другой - к религиозной философии, так как он хотел преобразовать жизнь на религиозной основе. Толстой пытался разрешить дилемму между верой в сверхъестественное и неверием. Он попытался создать целостное мировоззрение, в котором метафизическое видение жизни должно было послужить основой для разрешения этой дилеммы.

Огромным было значение религиозных и философских идей Толстого в России. Даже философы, которые не признавали его критику христианства, говорили о том, что именно Толстой пробил брешь в религиозном индифферентизме.

Н.А. Бердяев видел заслугу Толстого в том, что он, как никто, "заставил христианский мир задуматься над своей нехристианской, полной лжи и лицемерия жизнью. Он -- страшный враг христианства и предтеча христианского возрождения". С.Н. Булгаков писал, что Толстой "уподобляется в этом смысле влиянию тех мыслителей древности, которые были "детоводителями ко Христу" и "христианами до Христа"…И там, где есть место Сократу, Платону, Аристотелю, Птоломею, Омиру, не окажется ли места и Толстому, не в самом храме, но при входе в храм, к которому он приблизил некоторых своим общерелигиозным влиянием".

Традиционно считается, что жизнь Толстого "переломлена" на две половины: до 70-х годов - это великий писатель и человек "от мира сего", а после 80-х годов - это уже человек "по ту сторону добра и зла": человек, который вывел себя из культурных общепринятых традиций, и в силу этого, как пишет Мережковский, "одни говорят, что это христианский подвижник, другие - безбожник, третьи - фанатик, четвертые - мудрец…..- основатель новой религии".

Мы согласны с Дм. Мережковским, оспаривающем взгляд о глубоком нравственном и религиозном перевороте, случившимся с Толстым в конце 70-х годов. В подтверждение того, что все идеи "позднего" Толстого зародились задолго до "переворота", можно привести запись Толстого, сделанную им еще в Севастополе (в 1855 г.): "Вчера разговор о божественном и вере навел меня на громадную и великую мысль, осуществлению которой я чувствую себя способным посвятить жизнь. Мысль эта - основание новой религии, соответствующей развитию человечества, религии Христа, но очищенной от веры и таинственности, религии практической, не обещающей будущее блаженство, но дающей блаженство на земле". И этой задаче Толстой всецело посвятил себя.

Собственно говоря, переворот заключался в том, что Толстой не только стал отрицать науку, религию и искусство, но и отказался от всего, что он сам ранее создал как писатель.

На пути "основания новой религии" Толстой сталкивается с проблемой, которая важна не только для него, но которую пытались разрешить многие мыслители прошлого и настоящего. Проблема эта - отношение религии и этики. Суть ее заключается в том, возможна ли мораль, не имеющая религиозного основания. Положительный ответ на этот вопрос мы находим в кантовской этике, которая оказала большое влияние на Толстого. Однако он не был всецело под влиянием Канта. Толстовская "интуиция жизни", о которой пойдет речь дальше, выводила его за пределы формальной этики Канта. Только на первый взгляд решение этой проблемы у Толстого состоит в замене религии этикой.

В дипломной работе поставлены три задачи: 1) выявить глубинную основу мировоззрения Толстого, которую мы называем "интуицией жизни", и показать, что она, особенно ярко проявившись в художественном творчестве, одновременно является основой религиозного мировоззрения Толстого; 2) рассмотреть проблему отношения этики и религии у Толстого на основе работ: "Исповедь" (1882), "В чем моя вера?" (1884), "О жизни" (1887), "Религия и нравственность" (1894), "Что такое религия и в чем сущность ее?" (1902), описать эволюцию в понимании веры и религии у Толстого и показать, что в этой эволюции "интуиция жизни" остается неизменной основой мировоззрения Толстого; 3) рассмотреть, каким образом Толстой пришел к пониманию принципа непротивления злу насилием как основы религиозного мировоззрения.

В работе ставится также задача рассмотреть полемику среди русских философов в эмиграции, которая возникла по поводу книги И.А. Ильина "О сопротивлении злу силою", поскольку в наше время проблема адекватного ответа насилию стала еще более актуальной.

Литература о Толстом необозрима, это главным образом - литературоведческие исследования, но я опирался в основном на те работы, которые связаны с религиозно-философскими исканиями Л. Толстого, учитывая также, что эти искания нашли свое отражение и в художественном творчестве Толстого. Среди них особое место занимает фундаментальный труд Дм. Мережковского "Л. Толстой и Достоевский" (1900-1902), который помог представить целостную картину философско-религиозных воззрений Толстого.

Чтобы описать интуицию жизни Толстого, я, с одной стороны, опирался на его философские трактаты, особенно на его работу "О жизни", а с другой стороны, - на анализ художественного творчества Толстого в работе Бицилли П.М. "Проблема жизни и смерти в творчестве Толстого"

К анализу религиозных воззрений Толстого, изложенных в работе "В чем моя вера?", чтобы подчеркнуть различие в традиционном понимании веры как Откровения от собственных убеждений Толстого относительно христианства, я привлек работы В.Н. Лосского, который, на мой взгляд, наиболее полно раскрыл сущность основных христианских догматов, отвергаемых Толстым. При рассмотрении проблемы отношения нравственности и религии были использованы те работы Н.А. Бердяева, в которых он выявил ряд антиномий в "христианстве" Толстого, а также работы С.Н. Булгакова, Л. Шестова, В.В. Зеньковского и др.

Чтобы подчеркнуть актуальность проблемы непротивления злу насилием, в дипломной работе подробно рассматриваются работы русских философов И. Ильина, В. Зеньковского и Н. Бердяева - наиболее ярких участников полемики по поводу книги И. Ильина "О сопротивлении злу силою". В ходе исследования рассматривалось также влияние на Толстого И. Канта, А. Шопенгауэра и Ж.-Ж. Руссо. Особое внимание было уделено влиянию Шопенгауэра на Толстого, поскольку оно было наиболее глубоким и сильным.



Глава I. От отрицания жизни к ее утверждению

1.1 В поисках смысла жизни

На первый взгляд жизнь - это что-то само собой разумеющееся, данное нам непосредственно. Но когда человек начинает спрашивать себя, что такое жизнь и в чем ее смысл, возникает множество неразрешимых вопросов, которые он пытается разрешить на протяжении всей своей жизни. И дело не только в попытке разрешить эти вопросы; даже когда люди просто говорят и рассуждают о жизни, само понятие жизни как бы "отрывается" от действительности и, более того, обретает метафизический смысл. Говоря о смерти, мы часто размышляем так: "Ну, что делать? Ведь это - жизнь". Может быть, в этой простой фразе содержится нечто бульшее, чем упоминание того факта, что смерть встречается в нашей жизни наряду с другими явлениями. Возможно, и в этом проявляет себя интуиция жизни?

Лев Николаевич Толстой - великий художник и "певец жизни": все его образы - как описание природы, так и описание людей - исполнены невероятной силы жизни. Возможно, это связано не только с великим талантом художника, но и с тем чувством жизни, которое было у него самого. На фоне всего этого великолепия и полноты жизни, его герои, особенно те, в которых он пытался воплотить самого себя, постоянно задают себе те же самые вопросы, которые мучили их создателя. Так, герой Толстого Левин "думал о том, что он такое и для чего он живет, … не находил ответа и приходил в отчаянье; но когда он переставал спрашивать себя об этом, он как будто знал, и что он такое и для чего он живет, потому что твердо и определенно действовал и жил".

В этой главе я попытаюсь представить мысли о жизни Толстого в трех планах: как они представлены в "Исповеди", которая является глубочайшим анализом хода собственных размышлений; в трактате "О жизни", где эти самые мысли представлены как бы в готовом виде и как возражения предполагаемым противникам (в основном, это люди науки и, если можно так выразиться, собственные заблуждения Толстого); и как они представлены в заключении романа "Анна Каренина", где описание мыслей Левина можно назвать художественным авторефератом "Исповеди", и где они, соединяясь с описаниями жизни и природы, приобретают особо яркое выражение.

Хочется отметить, что в способе изложения мыслей в этих произведениях прослеживаются две противоположные тенденции: с одной стороны, желание проповеди, подчеркивание особенности своего учения, а с другой стороны, в этой же самой проповеди - отказ от индивидуальности, от личности и (одна из главных предпосылок Толстого) глубокая убежденность, что это чувство и интуиция жизни изначально присущи всем людям без исключения.

Возможно, именно эта предпосылка и является источником отказа от индивидуальности (хотя трактат "О жизни" носит описательный характер, но в нем тоже есть элементы проповеди, и сами названия глав трактата говорят об этом). Как отмечает В. Зеньковский: "…обладая исключительно яркой индивидуальностью, упорно и настойчиво следуя во всем своему личному сознанию, Толстой приходит к категорическому отвержению личности…"

Даже в то время, когда Толстой пришел к полному отчаянию и увидел всю бессмысленность жизни, даже тогда у него оставалось чувство, которое можно назвать "интуицией жизни". Толстой говорит о силе, которая влекла его прочь от жизни, но при этом отмечает, что эта сила не была желанием убить себя. Именно это замечание и говорит о том, что даже когда он считал смерть полным уничтожением, даже тогда он сохранял чувство "интуиции жизни". "Жизнь мне опостылела -- какая-то непреодолимая сила влекла меня к тому, чтобы как-нибудь избавиться от нее. Нельзя сказать, чтоб я хотел убить себя. Сила, которая влекла меня прочь от жизни, была сильнее, полнее, общее хотенья. Это была сила, подобная прежнему стремлению жизни, только в обратном отношении". Его alter ego, Левин, тоже думал об этом: "Надо было избавиться от этой силы. И избавление было в руках каждого. Надо было прекратить эту зависимость от зла. И было одно средство -- смерть. Но Левин не застрелился и не повесился и продолжал жить". И то, что Толстой хотел убить себя в самом расцвете своих физических и умственных сил, имея все для полного счастья: семью, детей и т.д., еще более подтверждает мысль о том, что вопросы жизни и смерти и страдания не зависят от внешних обстоятельств.

Наиболее ярко интуиция жизни чувствуется в сцене гибели Анны Карениной; хотя Толстой и заканчивает эту сцену тем, что жизнь Анны потухла как свеча, но во всем том, что он говорит ранее, ощущается та же самая "интуиция", несмотря на кажущееся ощущение, что это - прощание с жизнью. Описание жизни здесь "перевешивает" саму смерть: "Привычный жест крестного знамения вызвал в душе ее целый ряд девичьих и детских воспоминании, и вдруг мрак, покрывавший для нее все, разорвался, и жизнь предстала ей на мгновение со всеми ее светлыми прошедшими радостями… И свеча, при которой она читала исполненную тревог, обманов, горя и зла книгу, вспыхнула более ярким, чем когда-нибудь, светом, осветила ей все то, что прежде было во мраке, затрещала, стала меркнуть и навсегда потухла"

И в "Исповеди", и в трактате "О жизни" Толстой говорит о противоречии жизни человека. В "Исповеди" это противоречие Толстой видит в том, что человек продолжает жить, несмотря на то, что знает - жизнь бессмысленна. Это противоречие все время мучило самого Толстого, который постоянно задавал себе вопросы: "Зачем? Ну, а потом?". В трактате "О жизни" Толстой усматривает основное противоречие жизни в следующем: человек стремится к благу (это, пожалуй, самое главное определение жизни), но он видит что, для достижения этого блага он должен тем или иным образом ущемить блага других людей и более того, это приводит иногда к смерти других людей; следовательно, жизнь есть зло.

Толстой приходит к мысли о бессмысленности жизни, он постоянно задает себе вопросы: "Какой смысл моей жизни? -- Никакого. -- Или: Что выйдет из моей жизни? -- Ничего. -- Или: Зачем существует все то, что существует, и зачем я существую? -- Затем, что существует". К этим вопросам Толстой пришел в результате своего "отпадения" от веры. Веру свою он считал неискренней, скорей это была не вера, а доверие к тому, что ему внушали с детства, и к тем обрядам и традициям, которые он наблюдал вокруг себя. Но он не мог оставаться неискренним: "Отпадение мое от веры произошло во мне так же, как оно происходило и происходит теперь в людях нашего склада образования…, людях правдивых с самими собою…". После отпадения от веры Толстой пытался найти разрешение этих вопросов в другой вере. Это была вера в совершенствование, вера в прогресс и вера в науку - естественную и метафизическую.

Сначала Толстой был убежден в способности науки ответить на все вопросы, в том числе и о смысле жизни. Он попал в среду ученых людей, убеждения которых состояли в том, что: 1) все развивается и совершенствуется, "все, что существует, то разумно. Все же, что существует, все развивается". ("Я тоже развиваюсь и совершенствуюсь, в этом и состоит моя жизнь"); 2) все состоит из атомов и молекул, бесконечных процессов в веществе, и когда мы до конца познаем все тайны этих биологических процессов, мы, наконец, узнаем, в чем состоит жизнь. Но, в конце концов, Толстой пришел к выводу: "Ну, я знаю, -- говорил я себе, -- все то, что так упорно желает знать наука, а ответа на вопрос о смысле моей жизни на этом пути нет". Так же размышляет и его герой: "Организм, разрушение его, неистребимость материи, закон сохранения силы, развитие -- были те слова, которые заменили ему прежнюю веру. Слова эти и связанные с ними понятия были очень хороши для умственных целей; но для жизни они ничего не давали…"

По мере того, как Толстой размышлял над этими вопросами и изучал все возможные науки, он пришел к выводу, что, во-первых, развитие, которое он наблюдал в самом себе, стало "замедляться" и даже начался процесс старения; и, во-вторых (и это является самым важным моментом в духовном перерождении Толстого), что наука занята не исследованием жизни как таковой, а исследованием процессов, отражающих эту жизнь. В "Исповеди" Толстой пишет: "Но как в области опытных знаний человек, искренно спрашивающий, как мне жить, не может удовлетвориться ответом: изучи в бесконечном пространстве бесконечные по времени сложности изменения бесконечных частиц, и тогда ты поймешь свою жизнь, точно так же не может искренний человек удовлетвориться ответом: изучи жизнь всего человечества, которого ни начала, ни конца мы не можем знать и малой части которого мы не знаем, и тогда ты поймешь свою жизнь".

Толстой определяет жизнь как само собой понятное для всех людей: "Но именно потому, что все понимают, что оно значит, мы и обязаны употреблять его всегда в этом понятном всем значении". А наука подменяет это понятие тем, что, собственно говоря, не является жизнью, или тем, что называется жизнью в совсем другом смысле: "большинство опытно-научных исследователей жизни вполне уверены, что они изучают не одну только сторону жизни, а всю жизнь. Астрономия, механика, физика, химия и все другие науки вместе, и каждая порознь, разрабатывают каждая подлежащую ей сторону жизни, не приходя ни к каким результатам о жизни вообще".

Толстой спрашивает: Где я тогда могу полагать свою жизнь - в себе как в целостном и духовном существе, или - в клетке, в которой происходят определенные процессы? "Чему же я припишу свойство жизни -- клеточкам или себе? Если я допущу, что клеточки имеют жизнь, то я от понятия жизни должен отвлечь главный признак своей жизни, сознание себя единым живым существом; если же я допущу, что я имею жизнь, как отдельное существо, то очевидно, что клеточкам, из которых состоит все мое тело и о сознании которых я ничего не знаю, я никак не могу приписать того же свойства".

Толстой говорит, что наука всегда претендует на то, чтобы изучить жизнь со всех сторон, а это невозможно, во-первых, потому что ни один предмет нельзя видеть сразу, со всех сторон, во-вторых, просто потому, что жизнь в истинном смысле находится вне сферы научного исследования: "Как нельзя подойти к предмету сразу со всех сторон, так нельзя сразу и со всех сторон изучать явления жизни. И волей-неволей устанавливается последовательность. Вот в ней-то и все дело. Последовательность же эта дается только разумением жизни". И Толстой настаивает главным образом на том, чтобы слова всегда употреблялись в подлинном их значении.

Но Толстой разочаровался не только в естественных науках, но и в метафизических науках и в философии. Он говорит о том, что вычитал у философов только одно - "жить бессмысленно" - именно то, к чему он сам пришел. Толстой опирался на тех "великих мудрецов", которые отрицали жизнь. Это, прежде всего Будда, Шопенгауэр и автор Экклезиаста, которого Толстой называет Соломоном. Нужно отметить, что Толстой и себя причислял к их числу - он прямо так и пишет: "…мы с Соломоном и Шопенгауэром поставили вопрос так верно и истинно, что другого ничего быть не может…".

Начиная свои размышления о философии и метафизических науках, Толстой справедливо замечает, что, "опытная наука тогда только дает положительное знание и являет величие человеческого ума, когда она не вводит в свои исследования конечной причины. И наоборот, умозрительная наука -- тогда только наука и являет величие человеческого ума, когда она устраняет совершенно вопросы о последовательности причинных явлений и рассматривает человека только по отношению к конечной причине".

Но рассуждение Толстого о метафизических науках сводится к тому, что они только ставят вопросы, но не отвечают на них. Они ставят вопросы, подобные тем, которые он сам себе задавал: "…что такое я и весь мир? и зачем я и зачем весь мир?". На эти вопросы, по мнению Толстого, философия не может ответить, даже когда философы полагают в основании мира какую-то одну субстанцию, они только констатируют факт, что эта субстанция существует, а зачем она существует и что из этого следует, они ответить не могут: ""что такое я и весь мир?" -- "всё и ничто"; а на вопрос: "зачем существует мир, и зачем существую я?" -- "не знаю"". Поэтому Толстой делает справедливый вывод о том, что истинная философия должна вопрошать, а не отвечать.

Толстой, как и его герой Левин, тоже "перечитал и вновь прочел и Платона, и Спинозу, и Канта, и Шеллинга, и Гегеля, и Шопенгауера -- тех философов, которые не материалистически объясняли жизнь. Мысли казались ему плодотворны, когда он или читал, или сам придумывал опровержения против других учений, в особенности против материалистического; но как только он читал или сам придумывал разрешения вопросов, так всегда повторялось одно и то же. Следуя данному определению неясных слов, как дух, воля, свобода, субстанция, нарочно вдаваясь в ту ловушку слов, которую ставили ему философы или он сам себе, он начинал как будто что-то понимать. Но стоило забыть искусственный ход мысли и из жизни вернуться к тому, что удовлетворяло, когда он думал, следуя данной нити, -- и вдруг вся эта искусственная постройка заваливалась, как карточный дом, и ясно было, что постройка была сделана из тех же перестановленных слов, независимо от чего-то более важного в жизни, чем разум.

Одно время, читая Шопенгауера, он подставил на место его воли -- любовь, и эта новая философия дня на два, пока он не отстранился от нее, утешала его; но она точно так же завалилась, когда он потом из жизни взглянул на нее, и оказалась кисейною, негреющею одеждой". Герой Толстого так же пришел к убеждению, что все, до чего философы дошли рассудочным путем, было давно ему известно, и все эти построения являются искусственными.

И все-таки Толстой "вычитал у мудрецов" не только отрицание смысла жизни. В "Исповеди" он приводит только те цитаты из мудрецов, которые отрицали жизнь. В трактате "О жизни" он говорит о том, что все мудрецы с древних времен раскрывали людям смысл жизни. И этот смысл в основном сводится к тому, что достижение истинного блага возможно только через отречение от личности: это единственный путь устранения основного противоречия жизни - так как достижение личного блага невозможно без нарушения права других людей, нужно отречься от своей личности.

Действительно, очень часто удивляешься тому совпадению мыслей и изречений мудрецов разных эпох и народов: ""Жизнь -- это распространение того света, который для блага людей сошел в них с неба", сказал Конфуций за 600 лет до Р. X.

"Жизнь -- это странствование и совершенствование душ, достигающих все большего и большего блага", сказали брамины того же времени. "Жизнь -- это отречение от себя для достижения блаженной нирваны", сказал Будда, современник Конфуция. "Жизнь -- это путь смирения и унижения для достижения блага", сказал Лао-Дзе, тоже современник Конфуция. "Жизнь -- это то, что вдунул бог в ноздри человека, для того, чтобы он, исполняя его закон, получил благо", говорит еврейская мудрость. "Жизнь -- это подчинение разуму, дающее благо человеку", сказали стоики. "Жизнь -- это любовь к богу и ближнему, дающая благо человеку", сказал Христос, включая в свое определение все предшествующие". Именно это совпадение Толстой очень точно объясняет: "А так как положение в мире всех людей одинаково и потому одинаково для всякого человека противоречие его стремления к своему личному благу и сознания невозможности его, то одинаковы, по существу, и все определения истинного блага и потому истинной жизни…" Такое совпадение мыслей, полагает Толстой, подтверждает то, что все эти мудрецы, да и в принципе все люди обладают единой интуицией жизни и единым разумом. Конечно, такая жизненная сила и интуиция жизни может служить примером для подражания - именно она дает человеку силы не только к жизни, но и может являться источником творчества. Но и тут может возникнуть вопрос - достаточно ли одной этой интуиции для ощущения полноты жизни, или необходима какая-то внешняя по отношению к жизни опора, или даже - достаточно ли человеку самого этого ощущения жизни? Состоит ли задача человека только в том, чтобы понять жизнь, пускай даже самые высшие духовные проявления этой жизни?



1.2 Вера и любовь

Как же сам Толстой от спорного отрицания жизни перешел к ее утверждению? Конечно, он приходит к утверждению жизни через деятельную веру и деятельную любовь. Толстой сам признается, что какими бы несомненными ему не казались доводы Соломона, Шопенгауэра и свои собственные о том, что жизнь бессмысленна, у него всегда было чувство, "что что-то здесь не так". Он не мог понять этого разумом, но чувство это всегда присутствовало: "Разум работал, но работало и еще что-то другое, что я не могу назвать иначе, как сознанием жизни… и эта-то сила и вывела меня из моего отчаянного положения и совершенно иначе направила разум".

Когда Толстой разочаровался во всех науках и в философии, и стал искать у окружающих "этого разъяснения в жизни", то сначала он обнаружил четыре способа решения этого вопроса: " первый выход - это выход неведения… Второй выход - это выход эпикурейства… Третий выход есть выход силы и энергии (который направлен на уничтожение жизни как зла - К.М.)…Четвертый выход есть выход слабости ("тянуть жизнь")". Но вскоре Толстой убедился, что он не может принять ни один из этих выходов, поскольку наблюдал все это у людей своего круга. Оглянувшись "вокруг себя", он увидел, что кроме него и этих людей существуют миллиарды людей, которые, несомненно, видели в жизни смысл: "как я мог до такой степени смешно заблуждаться, чтобы думать, что жизнь моя, Соломонов и Шопенгауэров есть настоящая, нормальная жизнь, а жизнь миллиардов есть не стоящее внимания обстоятельство", - удивился Толстой.

Но в чем же видели смысл жизни эти самые миллиарды? Они его видели именно в вере, в той самой вере, которую Толстой отверг. Он высказывает очень интересную мысль о том, что вера, даже если она сама по себе глупа и не имеет никакого смысла, необходима уже потому, что именно она придает смысл жизни. (Это подобно утверждению Канта о том, что все такие понятия, как "Бог", "бессмертие" и т.д., хотя и не даны нам в реальности, но имеют огромное значение для нашей моральной жизни и даже управляют нашей жизнью).

Здесь Толстой опять столкнулся с противоречием: он не мог принять веру, поскольку это было неразумно. Но именно вера устанавливает то отношение, которое необходимо для разрешения его вопросов - это отношение конечного к бесконечному. Основной вопрос, который может задать любой человек - каково отношение между мной, конечным, и бесконечным миром? Толстой признал, что его ошибка заключалась в том, что при попытке разрешить вопрос о смысле жизни, он всегда "приравнивал… конечное к конечному и бесконечное к бесконечному". Поэтому у него и выходило, что "сила есть сила,…воля есть воля, бесконечность есть бесконечность, ничто есть ничто, и дальше ничего не могло выйти": получалось подобно тому, как в математике - вместо того, чтобы решать уравнение решают тождество.

Таким образом, на вопрос: "Почему я существую?", получали ответ: "Потому, что существую". А иногда и такие ответы: "0+0=0". "Что выйдет из моей жизни?" - "Ничего". Именно такой ответ и получал Толстой: "жизнь, представляющаяся мне ничем, есть ничто". Вера же - это установление отношений между Богом и человеком, между конечным и бесконечным. И теперь, вместо отрицательных ответов и тождеств, Толстой получает совершенно другие ответы: "Как я ни поставлю вопрос: как мне жить? -- ответ: по закону божию. Что выйдет настоящего из моей жизни? -- Вечные мучения или вечное блаженство. Какой смысл, не уничтожаемый смертью? -- Соединение с бесконечным богом, рай"

В этом рассуждении о вере Толстой как бы применил к себе самому то, что он говорил относительно задач опытных и метафизических наук. Но, тем не менее, ему постоянно мешало противоречие между верой и разумом, потому что при попытке разумом повторить весь ход мысли - все разрушалось. "Проверяя ход рассуждений разумного знания, я нашел его совершенно правильным. Вывод о том, что жизнь есть ничто, был неизбежен; но я увидал ошибку". Именно в этом смысле нужно понимать слова Толстого о том, что высшая разумность "отравляет" нам жизнь. (Значение "разумного сознания" в трактате "О жизни" отличается от значения "разумного знания" в "Исповеди": если "разумное сознание" носит более высший и метафизический характер, и именно ему должна подчиняться личность человека, то "разумное знание" - это эмпирическое знание, которое очень часто мешает нам).

Здесь Толстой отмечает ограниченность декартовского "строго разумного знания", обоснованного с помощью радикального сомнения. Толстой говорит, что именно такое строго разумное знание исключает вопрос об отношении конечного и бесконечного и ведет к упомянутым ответам-тождествам. Переход к вере заставил его отказаться от своей исключительной индивидуальности и посмотреть на "миллиарды" других, которые видели смысл жизни в "неразумной" вере. Он понял, что с тех пор как существует человечество, именно вера придает жизни смысл: "Какие бы и кому бы ни давала ответы какая бы то ни была вера, всякий ответ веры конечному существованию человека придает смысл бесконечного, -- смысл, не уничтожаемый страданиями, лишениями и смертью".

Он определяет веру как "силу жизни": "вера в самом существенном своем значении не есть только "обличение вещей невидимых" и т. д., не есть откровение…, не есть только отношение человека к богу…, не есть только согласие с тем, что сказали человеку…-- вера есть знание смысла человеческой жизни, вследствие которого человек не уничтожает себя, а живет". Но в этом определении вера носит абстрактный характер, ибо Толстой как бы отбрасывает в сторону все главные определения веры. Более того, далее Толстой замечает, что пока человек живет, он должен во что-то верить - это тоже доказывает, что для Толстого, во всяком случае, на первом этапе принятия веры, главным является не отношение к Богу, не откровение, а придание вере характера некоторой неопределенной субстанции.

Толстой стал искать смысл самой веры и снова обратился к людям своего круга (повторив свой ход поисков смысла жизни), но у них он не увидел подлинной веры, потому что вера должна, прежде всего, уничтожать страх перед страданиями и смертью, а эти люди точно так же боялись смерти, как и неверующие. Для них вера опять-таки была одной из форм эпикурейства. Здесь Толстой высказывает главную мысль в отношении веры, утверждая, что только деятельность этих людей могла бы доказать, что у них есть подлинная вера, а подобной деятельности он не видел.

Именно деятельность этих людей, а не их суеверие, оттолкнули Толстого от их веры. И он стал сближаться с "трудовым народом": даже суеверия, которые были у народа, были необходимы ему. Он видел, что в отличие от "тех" людей, "эти" спокойно переносят страдания и иногда даже с радостью приближаются к смерти. Здесь на все вопросы он находил ясные ответы, которые в общем можно выразить словами мужика, сказавшего Левину, что надо "жить для бога, для души"

"Жизнь для Бога и для души" Толстой понял как необходимость отказа от себя, от своей индивидуальности и полной отдаче себя другим, а именно - деятельной любви. Когда он это понял, то увидел, что все его сомнения, неудачные попытки разрешить вопросы о жизни, и невозможность принятия веры, происходили даже не от неправильного рассуждения, а от "дурной жизни", оттого, что он сам жил дурно. На этом пути "дурной жизни", он не мог получить других ответов, кроме тех, что жизнь есть зло и бессмысленность. Толстой сам признается, что его спасло только то, что он смог вырываться из своей исключительности. Кроме того, его мучило другое чувство. Это было чувство, а не рассуждение - "чувство мучительного искания Бога". Если раньше, под влиянием Канта и Шопенгауэра, Толстой считал доказательство бытия Бога невозможным, то теперь он сам пытался опровергать Канта. И рассуждает так: "Причина, говорил я себе, не есть такая же категория мышления, как пространство и время. Если я есмь, то есть на то причина, и причина причин. И эта причина всего есть то, что называют богом; и я останавливался на этой мысли и старался всем существом сознать присутствие этой причины. И как только я сознавал, что есть сила, во власти которой я нахожусь, так тотчас же я чувствовал возможность жизни".

Толстой неоднократно возвращался к этим рассуждениям, ощущая при этом то "радостные волны жизни", то чувство, что все опять умирает вокруг него и в нем. Он начал не только "теоретически" постигать веру, но "вместе с народом" ходить в церковь и исполнять церковные обряды. Именно обряды смущали Толстого, пока он не понял, что их нужно исполнять и принимать ради единения и любви. Он понимал и принимал слова "возлюбим друг друга да единением", и это для него было важнее, чем слова, которые он не понимал и пропускал: "исповедуем отца и сына и святого духа".

Таким образом, любовь помогла удержаться вере, а вера - любви. Он определяет любовь, как "чувство разрешающее все противоречия жизни человеческой и дающее наибольшее благо человеку", и если жизнь - есть деятельность, то "любовь есть единственная разумная деятельность человека". Именно через такую "деятельную любовь" путем полного самоотречения, и достигается истинная жизнь и истинное благо: "Любовь истинная есть сама жизнь… Жив только тот, кто любит".

Толстой понимал необходимость "примерять" конечное к бесконечному; но, несмотря на то, что именно этот принцип помог Толстому выйти из отчаяния и обрести, как ему казалось, веру, в своих дальнейших рассуждениях он не "примерял" этот принцип в отношении самой веры. Интересно отметить, что вера для Толстого как бы ограничивается пониманием смысла жизни, и не выходит дальше этого понимания: "Основа веры есть смысл жизни, из которого вытекает оценка того, что важно и хорошо в жизни, и того, что неважно и дурно. Оценка всех явлений жизни есть вера".

При таком понимании веры, это слово вполне можно заменить словом "убеждения". Для Толстого вера - то же, что убеждения, по которым мы оцениваем жизнь и придаем ей определенный смысл. И все же он чувствовал истинный смысл веры, когда писал, что хотел бы очистить христианство "от веры и таинственности".

Для Толстого тайна - это только то, что непонятно, и следовательно, то - что надо отвергнуть. Здесь хотелось бы привести высказывание православного философа В.Н. Лосского, который отмечает, что наша мысль должна раскрываться "навстречу тайне"; и что тайна - это вовсе не секрет. Быть может, тайна - это как раз то, что движет нашу мысль:

"Но не одно только чувство, но и ум наш также должен быть религиозным, мысль также должна раскрываться навстречу истине, вернее -- ни то, ни другое в отдельности, но все наше существо в едином горении и трезвении…. христианизация ума, превращение философии в созерцание, насыщение мысли тайной, которая не есть какой-то скрываемый от всех секрет, а свет неистощимый".

Толстой сознательно ограничивает свою мысль рамками социального рационализма. И может быть, именно в силу этого ограничения он часто впадает в противоречия. Когда мысль движется в одной плоскости, противоречия неизбежны - при отсутствии опоры на идею более высокого уровня, на идею высшего порядка - рассуждения всегда будут сталкиваться друг с другом.

Можно даже отметить два момента: 1) когда Толстой понял, что смысл жизни в самоотречении и в делании добра другим (почти все герои ранних рассказов думают об этом); 2) отказ от этого самого самоотречения и от делания добра - понимание того, что это все - гордость: "Это все гордость, убежище от заслуженного несчастия, спасение от зависти к чужому счастью. Жить для других, делать добро! Зачем? когда в душе моей одна любовь к себе …", - пишет он в повести "Казаки" (1863 г.). Практически это выразилось в том, что во время переписи в Москве Толстой отказался от благотворительности не потому, что не хотел помогать, осознав бессмысленность "подаяния" одному за счет другого, но потому, что сам процесс "подаяния" доставлял ему удовольствие. Хотя в будущем он постоянно помогал самым различным людям.

Глава II. Страдания и два облика смерти

2.1 Смерть и личностное Я

Но не только вера и не только любовь как "светлые стороны жизни" привели Толстого к утверждению жизни и к тому, что можно назвать "интуицией жизни", но и страдания. Как это ни кажется странным, понимание Толстым смерти и страдания, усиливают эту "интуицию жизни". Переход от понимания смерти как полного уничтожения к совершенно новому представлению ее как перехода к новому отношению к миру, к новой жизни, стал центром в интуиции жизни Толстого.

Если сначала отпад от веры, разочарование во всех видах знаний привели Толстого к "вопрошанию", то смерть любимого брата, перевернувшая всю его жизнь, хотя и повергла его в отчаяние, стала источником его разочарования в жизни, но в дальнейшем - побудила его искать смысл жизни и стала источником его убеждения в невозможности смерти: "он ужаснулся не столько смерти, сколько жизни без малейшего знания о том, откуда, для чего, зачем и что она такое"

В трактате "О жизни" Толстой пишет, что когда человек умирает, его жизнь становится более яркой, полной и реальной: "Сила его жизни после его плотской смерти действует так же или сильнее, чем до смерти, и действует как все истинно живое". Рассуждения Толстого о смерти связаны с той предпосылкой, что истинная жизнь находится не в пространстве, не во времени, и поэтому Толстой говорит о том, что прекращение плотского общения с человеком вовсе не доказывает, что смерть действительна. Кроме того, - что такое память? Для Толстого, воспоминание об умершем человеке: "…есть та самая его невидимая, невещественная атмосфера, которая окружала его жизнь и действовала на меня и на других при его плотском существовании, точно так же, как она на меня действует и после его смерти".

Толстой также доказывает, что страх смерти происходит только от того, что люди не понимают, в чем состоит истинная жизнь. Существует два взгляда на жизнь, которые оба логичны. Согласно первому взгляду - все, даже сознание человека, есть "произведение мертвого вещества"; сознание - это "призрак", несмотря на то, что оно способно охватить весь мир; а так как все происходит из мертвого вещества, то "жизнь есть игра смерти". Таким образом, если бы люди логически следовали этому взгляду, то они должны были бы бояться жизни, а не смерти. Смерть понималась бы ими как естественный переход вещества в новое состояние.

Согласно другому взгляду, истинная жизнь, которую мы сознаем в себе, проявляется вне пространства и времени; то, что происходит в пространстве и времени - это только отражение жизни, или призрак, и потому "временное и пространственное прекращение телесного существования при этом взгляде не имеет ничего действительного и не может не только прекратить, но и нарушить моей истинной жизни. И смерть при этом взгляде не существует"

Однако люди не следуют строго ни тому, ни другому взгляду, и продолжают бояться смерти. Происходит это потому, что они полагают свою жизнь в борьбе за существование и стремятся уменьшить свои страдания, а между тем, именно этой борьбой эти страдания они только увеличивают. Люди стараются улучшить внешние условия жизни, а при этом улучшении они все больше и больше теряют главный смысл жизни - любовь. Поэтому, как отмечает Толстой, "лучшее же внешнее устройство их существования зависит от большего насилия над людьми, прямо противоположного любви. Так что, чем лучше их устройство, тем меньше у них остается возможности любви, возможности жизни". Истинный смысл жизни только в "деятельной любви", а люди сознательно лишают себя этого.

Но даже если бы люди смирились со смертью, то страдания, которые наполняют жизнь, сами по себе могли бы "разрушить всякий разумный смысл жизни". В "Исповеди" Толстой приводит притчу о Сакия-Муни, который юношей впервые вышел из своего дворца и увидел все страдания человека и, наконец, смерть; а когда узнал, что это все будет и с ним, он решил, что "жизнь есть величайшее зло", от которого нужно освободиться, т.е. нужно освободить себя от жизни, и "освободить так, чтоб и после смерти жизнь не возобновлялась как-нибудь, чтоб уничтожить жизнь совсем, в корне". Собственно говоря, страдание и смерть - это единственные вещи, в которых мы не можем никак сомневаться.

Но в трактате "О жизни" Толстой совершенно по-другому смотрит на страдание. Почему же люди продолжают жить, несмотря на страдания, несмотря на то, что в каждый момент они могут умереть? Ведь нет закона, по которому одни подвергаются "случайностям самого ужасного страдания", а другие - нет? И Толстой отвечает: "люди все в глубине души знают, что всякие страдания всегда нужны, необходимы для блага их жизни, и только потому продолжают жить, предвидя их или подвергаясь им". Более того, именно страдание как "болезненное ощущение" вызывает деятельность, направленную на уничтожение страданий. И таким образом, страдание - это то, что "движет жизнь, и потому есть то, что и должно быть".

Но с другой стороны, Толстой далее доказывает, что страдание человека также не зависит от внешних условий. Чтобы это прояснить, Толстой опять проводит сравнение человека и животного. Для животного причина страданий - во внешних условиях, "в нарушении закона жизни животной"; чтобы избавиться от них, животное должно вырваться из этих условий, направить свою деятельность на исправление этих условий, поскольку оно живет только в настоящем. Человек же, поскольку он обладает разумным сознанием, как бы он не пытался преодолеть настоящие условия страданий, не может вырваться из круга страданий, потому что настоящие условия - только одна часть его страданий. Он размышляет над этим и ищет причину своих страданий. А причина, в конце концов, лежит не во внешних условиях, а либо в заблуждениях других, либо в собственных заблуждениях в прошлом. Т.е. заблуждения или грех и являются истинной причиной страданий человека, или, как это называет Толстой, "нарушение закона жизни разумного сознания".

Поэтому деятельность человека должна быть направлена на причину страдания, "на заблуждение, и деятельность эта освобождает страдание от его мучительности". Т.е. главное - не избавиться от страдания как от какого-то внешнего условия настоящего момента, а важно сознать свой или чужой грех, и тем самым принять страдание как необходимость. И более того, страдания эти составляют "необходимое условие жизни и блага людей". Такое понимание страдания опять-таки дает человеку возможность уяснить, что истинная жизнь находится не в пространственно-временных отношениях, и именно в этом смысле страдания являются благом: "Страдание это есть сознание противоречия между греховностью своей и всего мира и не только возможностью, но обязанностью осуществления не кем-нибудь, а мной самим всей истины в жизни своей и всего мира".

В определении жизни как особого отношения к миру, наиболее ярко проявляется "мистический имманентизм" Толстого, о котором говорит В. Зеньковский. Хотя эта теория изложена Толстым совершенно логично, она в себе несет некоторые противоречия.

С одной стороны, Толстой говорит, что люди боятся смерти потому, что боятся потерять свое "я". "Я" Толстой отделяет от сознания; сознание для Толстого не является единым, оно непостоянно, так как на протяжении всей жизни оно изменяется (и даже, если мы помним о своем прошлом, мы помним так, как будто мы помним не о себе, а о ком-то другом). Кроме того, во время сна наше сознание "обрывается совершенно и потом опять возобновляется". Значит, согласно Толстому, сознание определяется только пространственно-временными отношениями: "есть ряд последовательных сознаний, которые можно дробить до бесконечности". Но тогда, благодаря чему мы сознаем свое единство, несмотря на то, что наше тело и наше сознание постоянно изменяются? Мы сознаем это благодаря "Я", которое, по мысли Толстого, находится вне пространства и времени и дано нам изначально, и, более того, не начинается с нашего рождения и не кончается с нашей смертью.

С другой стороны, Толстой пытается определить "Я" как степень любви или нелюбви к чему-либо, т.е. он пытается определить "Я" через мир. И в этом состоит противоречивость этой теории. На первый взгляд, "отношение к миру" - самое простое и естественное определение. Действительно, можно сказать, что моя жизнь - это мое "особенное отношение к миру": "Основа всего того, что я знаю о себе и о всем мире, есть то особенное отношение к миру, в котором я нахожусь и вследствие которого я вижу другие существа, находящиеся в своем особенном отношении к миру. Мое же особенное отношение к миру установилось не в этой жизни и началось не с моим телом и не с рядом последовательных во времени сознаний"

Но, во-первых, это определение противоречит даже тем определениям жизни, которые Толстой давал раньше: в своих определениях жизни он все время пытался отделить жизнь от мира. Толстой использовал апофатический метод, говоря о том, что жизнь - это не биологические процессы, не историческое и социальное развитие и т.д.

А во-вторых, под это понятие и определение "отношения к миру" можно подставить что угодно: например, в работе "Религия и нравственность" Толстой определяет религию тоже как "отношение к миру", и это же самое можно сказать о философии и даже - о научных теориях - все это будет "особенным отношением к миру". Такое определение жизни можно понять только, если рассматривать жизнь как внепространственное и вневременное, как то, что ниоткуда не приходит и никуда не уходит. При таком понимании, действительно уничтожается смерть. Жизнь - это вечное движение, а смерть - это установление нового "любовного отношения к миру", так как жизнь есть любовь, а любовь есть жизнь. При таком понимании жизни, жизнь - не только стремление к благу, но и сама - благо.



2.2 Философия жизни в художественном творчестве

В статье "Проблема жизни и смерти в творчестве Толстого" (1928), П.М. Бицилли выходит за рамки традиционных оценок и сосредоточивает свое внимание, по существу, на самой сердцевине толстовской философии.

Бицилли П.М. пытается не просто рассмотреть проблему жизни и смерти у Толстого, но и показать, что эта проблема является источником всех толстовских исканий и всего его творчества. Он подчеркивает мистичность миросозерцания Толстого, хотя и отмечает разницу между христианской мистикой и мистикой Толстого: "Надо только остерегаться смешения понятий "мистика" и "христианство". Существует "христианская мистика" и известны великие мистики, бывшие великими христианами; но "чистая мистика" и "чистое христианство" -- если только под христианством понимать христианское богословие, -- друг друга исключают. Мистическое миропонимание имманентно, христианское -- трансцендентно; первое стремится преодолеть понятия Творца и Твари, охватив их вместе некоторой высшей идеей -- Всеединства; для второго -- эти понятия являются предельными".

В целом, можно сказать, что Бицилли хотел выразить мысль, что "нехристианство Толстого" никак не умаляет его главную интуицию - интуицию жизни и интуицию смерти.

Для Бицилли главной интуицией является интуиция смерти. Смерть одновременно и отрицает жизнь, и включена в саму жизнь, является загадкой жизни. Поэтому, говоря об интуиции смерти, Бицилли подразумевает интуицию жизни. У Толстого было два облика смерти, которые он, по-видимому, заимствовал у Шопенгауэра. Смерть как уничтожение жизни, переход в небытие, и связанный с этим страх смерти; и смерть как умиротворение, как просветление души (в рассказе "Смерть Ивана Ильича" эти два образа соединяются и переходят один в другой: когда наступила смерть, смерти уже не было). Шопенгауэр, в свою очередь, ссылался на индийскую мудрость: "Индусы придавали богу смерти, Яма, два лика: один - страшный, пугающий, другой очень ласковый и добрый". Говоря о гении, Бицилли пишет, что "на то он и гений, т.е. индивидуальность в полном смысле слова, все "объективное" в себе ассимилирующая, а не просто поглощающая, а потому и способная созидать нечто новое, свое, а не только передавать воспринятое, как делают прочие люди"

Чтобы наиболее полно представить силу толстовской интуиции, Бицилли выбирает не публицистические произведения Толстого, а "Войну и мир" и "Анну Каренину". Ибо тут он сходится с Шестовым, который утверждает, что вся философия Толстого - в "Войне и мире". Этот роман предстает перед нами как сама жизнь. Можно даже сказать, что "Война и мир" - это не "война и общество" (как это обычно трактуют), а война - это борьба жизни и смерти, а мир - это их примирение.

По-видимому, интуицию по-настоящему возможно выразить только в художественном произведении. Когда Толстой пытался ее выразить в своих философских трактатах, он уподоблялся тем своим героям, которые действовали только по разуму и тем самым "разлагали" "жизненный процесс на отдельные "моменты", из коих каждый мыслится им самостоятельным целым". В художественных произведениях, где Толстой описывает всю жизнь, взаимопроникновение мельчайших частиц этой жизни, эта интуиция выражается сама собой, помимо воли автора (хотя он и работает над образами отдельных героев). По-видимому, выражение интуиции требует того самого "урагана образов", о котором писал Набоков в своем стихотворении "Толстой". Это даже не поток сознания отдельного героя, а бушующий океан Всежизни.

Говоря о том, что живые не понимают смерти, Бицилли приводит в пример Пьера Безухова, который никогда не понимал смерти. Пьер, в отличие от других героев Толстого, не был никак "трансформирован". Пьер - воплощение чистой идеи: "Олицетворение "чистой" идеи Жизни, Пьер выполняет в романе роль "жизнеподателя. Весь его образ -- категорическое "нет!", которое Жизнь бросает Смерти. Смерть обессмысливает Жизнь".

Но если смерть обессмысливает жизнь (об этом Толстой тоже много размышлял, переживая смерть близких людей), то почему же появляется другой образ смерти - смерти как умиротворения? Может быть, с этим связана мысль о том, что мы способны понимать только живое, и Толстой интуитивно всегда сопрягал смерть с жизнью? Бицилли приводит многочисленные примеры: радостный бал в доме Ростовых - и смерть старого князя Безухова, смерть Николая Левина совпадает с зарождением новой жизни - беременностью Китти и т.п. Таким образом, смерть - это переход в новую жизнь. (Этот же мотив присутствует и у Шопенгауэра).