Философские исследования зарождения языка при помощи метафорического принципа

Размещено на http://www.allbest.ru/

Размещено на http://www.allbest.ru/

Содержание

Введение

1. Метафора

1.1 Компаративисткий подход

1.2 Прагматический подход

1.3 Семантический подход

1.4 Концептуальная метафора

1.5 “Прямолинейный” подход

2. “Философские исследования”

3. Метафора в философии позднего Витгенштейна

3.1 Классический подход к пониманию значения

3.2 Инструментальный подход к пониманию значения

3.3 Метафора как инструментальное значение

3.4 Метафорический принцип

3.5 Начало языка

Заключение

Список литературы



Введение

Долгое время исследовательский интерес к метафоре не распространялся за пределы филологии, метафора считалась не более чем литературным оборотом.

Однако с начала 20 века положение изменилось: в связи с развитием аналитических исследований в области языка метафорой заинтересовались логики и философы. Этот интерес был связан с исследованиями, альтернативными проекту построения «идеального языка», который разрабатывали Г. Фреге, Б. Рассел, Л. Витгенштейн (в «Логико-философском трактате») и другие представители этой традиции.

Классиками альтернативной программы были, в частности, А. Айер, писавший о несводимости языка к четким формальным структурам, и «поздний» Витгенштейн открывший в теории «языковых игр» теории широкие перспективы новых подходов к анализу языка.

Серьезные трудности и парадоксы программы построения «идеального языка» очевидны: наряду с действительно ценными результатами этой программы она неминуемо ведет к упрощенной и неправдоподобной картине, явно несоответствующей живой практике языка.

С этим связано возрастание интереса к «несущественным» аспектам языка, которые пытались нивелировать сторонники формалистского подхода к языку. Именно таким, не вмещающимся в простую и однопорядковую систему языка элементом является метафора, привлекшая, наконец, заслуженное внимание исследователей.

На сегодня существует множество разнообразных концепций, которые понимают метафору как неотъемлемый компонент мышления и речи. При этом вопрос о природе метафоры недостаточно прояснен, что, возможно, не позволяет заметить наиболее глубокие, сущностные особенности функционирования языка. Данная работа представляет собой попытку хотя бы частично решить данную проблему.

Актуальность работы: Интерес к метафоре растет с каждым годом, очевидно, что разработки этой темы актуальны для широкой традиции аналитической философии, в том числе, философии сознания, для многих разделов современной логики, для исследований в области моделирования искусственных интеллектуальных систем.

Цель работы заключается в том, чтобы продемонстрировать, каким образом при помощи метафорического принципа возможно зарождение языка. В задачи данной работы входит описание метафоры в рамках существующего на сегодняшний день философского подхода, и развитие этой темы в сторону исследования «метафорического принципа» как важнейшего и родового принципа функционирования языка.

Методология исследования предполагает применение уже существующих способов обсуждения метафор к конкретным примерам языковых практикам, демонстрацию ограниченности некоторых существующих подходов, и выработку новых методов анализа, позволяющих расширить представление о метафоре до наиболее общего «метафорического принципа» языка. На основе данного принципа предполагается построение модели возникновения и развития языка, описание первичных языковых форм.



1. Метафора

Впервые термин “метафора” был введён Аристотелем в его работе “Поэтика”: “Метафора -- перенесение слова с измененным значением из рода в вид, или из вида в род, или из вида в вид, или по аналогии” Аристотель. Этика. Политика. Риторика. Поэтика. Категории. Минск: Литература, 1998. - С. 1096. “Перенесение слова с изменённым значением из рода в вид” означает такое перенесение, при котором изначальное значение вкладывается в слово с более распространённым смыслом. Аристотель в данном случае приводит пример со значением слова “стоять”: когда говорят “мой корабль встал”, подразумевают, прежде всего, что он встал на якорь, так как это действие является частным случаем действия “стоять”. Однако Аристотель отмечает и обратное перенесение значения, когда более распространённый смысл вкладывается в выражение частного случая данного смысла. В данном случае нам приводится следующий пример: "Да, Одиссей совершил десятки тысяч дел добрых" Там же. С. 1097. Если в первом случае происходило перенесение частного смысла на слово с более распространённым смыслом, то теперь всё наоборот: общий смысл вкладывается в выражение, изначально имеющее более конкретное значение, а именно смысл множественности был вложен в выражение “десятки тысяч”. Согласно данному ранее определению метафоры, следующим типом перенесения будет перенесение из вида в вид. Чтобы точнее понять данный тип перенесения, Аристотель приводит такой пример, а точнее даже два: "отчерпнув душу мечом" и "отрубив (воды от источников) несокрушимой медью". И “отчерпнуть”, и “отрубить” находятся примерно на одинаковом уровне распространённости, то есть оба являются видами, практически схожими по объёму. Более того, они оба относятся к одному виду действия, а именно, к действию “отнять”, вследствие чего два данных понятия могут быть взаимозаменяемы, так как они оба возносятся своим значением к одному и тому же понятию, а так как и “отрубить”, и “отчерпнуть” по объёму не сильно различаются, то и взаимозамена не приведёт к серьёзным изменениям смысла.

Последним способом создания метафоры является аналогия. Он принципиально отличается от двух предыдущих, так как прежде происходит перенос в рамках связанных друг с другом рода и вида, то есть происходило заимствование того же смысла, просто иного уровня обобщённости. Однако при аналогии происходит выход из рамок одного вида, более того, начинают рассматриваться не только сами смыслы, но и отношения между этими смыслами. Аристотель в данном случае приводит следующий пример: “Чаша так же относится к Дионису, как щит к Арею; поэтому можно назвать чашу щитом Диониса, а щит чашей Арея" Аристотель. Этика. Политика. Риторика. Поэтика. Категории. Минск: Литература, 1998. С. 1097. Начинаются поиски сходства между целыми конструкциями. Более того, в данном случае не обязательно соблюдение правила “из вида в вид”, то есть, чтобы одна конструкция была хотя бы примерно в такой же степени общей, как и другая. При аналогии частные смыслы могут возноситься до уровня самых общих, и наоборот, пример чего мы можем видеть и у Аристотеля: “Что старость для жизни, то вечер для дня; поэтому можно назвать вечер старостью дня, а старость вечером жизни, или, как у Эмпедокла, закатом жизни” Там же.. В другом своём произведении, а точнее в “Риторике”, Аристотель указывает, каким образом следует использовать метафору в прозаической речи. Прежде всего, Аристотель указывает на то, что метафора является одним из элементов обыденного языка, употребляемой повсеместно, поэтому она является одним из “разрешённых” приёмов при составлении речей: “Для стиля прозаической речи полезны только имена общеупотребительные прямого смысла и метафоры, а доказательство тому -- то, что все пользуются только ими” Аристотель. Риторика. Поэтика. - М.: Лабиринт, 2000. С. 115 . Однако так как метафора является загадкой, то есть не просто словом, но по сути своей творением иного смысла, скрытого от прямого взгляда, то и обращаться с ней следует с подобающей осторожностью. “Метафора в высокой степени обладает ясностью, приятностью и необычностью, и её нельзя заимствовать у другого” Там же. С. 116 . То есть, как и в любой обыденной речи, метафора должна быть простой и понятной, без ненужных усложнений. Метафора не должна быть ни комедийной, ни чересчур трагичной или торжественной.

Как мы можем видеть, метафора понималась Аристотелем больше как один из множества простых приёмов по украшению речи. Метафора виделась больше как инструмент поэтов и риторов, и никак иначе. Однако в середине XX века метафора начинает всё чаще фигурировать в философских спорах, и связано это прежде всего с возникновением и развитием аналитической философии, ставившей во главу угла изучение языка. За этот период были сформированы четыре подхода к рассмотрению метафоры: компаративистский, прагматический, семантический и прямолинейный подходы.

1.1 Компаративистский подход

Данный подход является развитием взгляда на метафору, заложенного Квинтилианом. Этот взгляд основывается на приравнивании метафоры к сравнению. То есть метафора содержит в себе те же элементы и тот же массив информации, что и сравнения, и одно в принципе может быть заменено другим. Говоря конкретно о метафоре, Квинтилиан указывает на то, что она является сокращенным сравнением:

“В общих словах, Метафора является сокращенной формой Сравнения; разница лишь в том, что Сравнения - это нечто, что открыто сравниваемо с вещами, что мы хотим описать, в то время как метафора - это одно слово, замещенной другим” “In general terms, Metaphor is a shortened form of Simile; the difference is that in Simile something is [overtly] compared with the thing we wish to describe, while in metaphor one thing is substituted for the other” -- Institutio Oratoria, ca. 95 AD, 8.6, 8-9..

Подход Квинтилиана подразумевает под собой то, что метафора заключается не в предложениях, а в отдельных словах. То есть понимание метафоры не зависит от всего предложения в целом, но лишь от понимания того, какое слово было заменено, и таким образом прямо указывает на то сравнение, чьим сокращением оно является. Однако данный подход не учитывает момента, когда для понимания метафоры требуется знание не только пары заменяемых слов, но контекста их употребления. В данном случае смысл метафоры заключается не просто в сравнении двух терминов и употреблении одного термина вместо другого, но в постановке одного термина в чужой контекст употребления. Таким образом скрытое, или сокращенное, сравнение перестаёт быть явным, и подобное сравнение нельзя просто увидеть, его приходится додумывать. Именно данный подход к осмыслению метафоры и использовались последующими сторонниками компаративистского подхода. Детальнее всего это направление нашло своё выражение в работах Роберта Фогелина. Согласно его работам, всякое сравнение сводится не только к нахождению общих особенностей, но также напрямую зависит от контекста данного сравнения, так как именно только исходя из контекста может стать явным, какие именно особенности двух сравниваемых предметов рассматриваются как схожие. Кроме того, Р. Фогелин указывает на то, что эти два предмета имеют разную значимость по отношению друг к другу. Они схожи не симметрично, то есть утверждая, что А схоже с Б, мы не можем в равной мере утверждать, что Б схоже с А. В качестве примера Фогелин приводит момент из личного опыта:

“Говоря о собственном опыте, однажды я был поражен сходством между нынешним Папой Римским на фотографии и Арнольдом Палмером. [На тот момент Папа был Джоном Полем II.] Было не трудно определить источник данного сходства: у Папы были глаза Арнольда Палмера. И в то же время меня ничто не принуждало сказать, что Арнольд Палмер похож на Папу Римского. Почему нет? Ответ, я думаю, в том, что глаза Арнольда Палмера - морщинистые и чуть косоглазые - одна из отличительных особенностей его лица: она будет отображаться, например, в изображающих его карикатурах. С другой стороны, глаза Арнольда Палмера не являются отличительной особенностью лица Папы Римского. Говоря совсем грубо, мне кажется, что Папа Римский похож на Арнольда Палмера, но никак наоборот, потому что Папа Римский обладал одной из отличительных особенностей Арнольда Палмера, в то время как Арнольд Палмер не обладал отличительной особенностью Папы Римского” “To start with a personal experience, I was once struck by the present Pope's likeness (in a photograph) to Arnold Palmer. [The Pope at the time was John Paul II.] It was not difficult to identify the source of the likeness: the Pope has Arnold Palmer's eyes. At the same time, I felt no compulsion to say that Arnold Palmer looked like the Pope. Why not? The answer, I think, is that Arnold Palmer's eyes--that crinkled down-the-fairway squint--are one of the distinctive features of his face: it would appear, for instance, in caricatures drawn of him. On the other hand, Arnold Palmer's eyes are not distinctive features of the Pope's face. Put very crudely, it seemed to me that the Pope resembled Arnold Palmer, but not conversely, because the Pope possessed one of Arnold Palmer's distinctive features whereas Arnold Palmer did not possess a distinctive feature of the Pope”. - Fogelin, Robert J., 1988, Figuratively Speaking, New Haven: Yale University Press. - p. 43.

Продолжая разбирать особенности контекста сравнения, Фогелин указывает на то, что при всяком сравнении присутствует канон сравнения, выводимый из контекста разговора. Данный канон и определяет, на что следует обращать внимание, какие отличительные и схожие черты подвергаются рассмотрению при сравнении двух предметов. В разговоре при появлении небуквальных выражений, то есть когда говорящий говорит одно, но при этом подразумевает нечто иное, у слушателей начинает работать процесс “корректировки”, то есть восприятия и дальнейшего редактирования предложения у себя в уме таким образом, чтобы оно стало осмысленным в контексте всего разговора. И при выражении сравнения участники разговора могут прибегать к различным канонам. Самый простой из них - обще-преобладающий канон. Этот канон возникает первым, так как он основан на буквальном, очевидном сходстве предметов, “лежащем на поверхности”. Например:

Снег - это как дождь

Сравнение в данном случае очевидно, как и схожие черты: и то и другое - осадки, падающие с неба, из облаков, и то и другое может быть спрогнозировано и так далее. Однако бывают случаи, когда сравниваются предметы, схожесть которых является не столь очевидной:

Сессия - это как дождь.

Данное сравнение является небуквальным, переносным и уже не поддается под общий канон, упомянутый ранее. В данном случае говорящий вводит новый канон, который заключается в обходе буквальных признаков предметов, абстрагировании. Слушатели начинают искать условие истинности данного сравнения и, пользуясь нововведенным каноном, выделяют те признаки предметов, которые не замечаются в них с первого раза, а только после обдумывания. И подобное сравнение может быть истинным только в переносном смысле, но не в буквальном. И как уже было указано ранее, подобные сравнения не могут быть перевернуты. Например, говоря о сессии как о дожде мы можем продолжить сравнение:

Мы можем говорить о сессии как о чем-то, о приближении чего мы практически всегда предупреждены, но не смотря на это, не всегда бываем подготовлены. И даже если у нас есть накопленные знания, своеобразный зонт, позволяющий без волнения пережить это явление, далеко не каждый из нас проходит через сессию не промокнув.

Однако, не смотря на приведенное сравнение, мы не можем говорить о дожде как о чем-то, к чему надо готовиться, читая огромное количество литературы и запасаясь успокоительным. Подобные сравнения не симметричны, и именно поэтому, сказав:

Дождь - это как сессия.

мы будем иметь в виду нечто совершенно другое, нежели (2).

Как было указано ранее, согласно данному подходу метафоры являются сокращенными сравнениями, поэтому фраза “Сессия - это дождь” может быть приравнена к (2).

Подводя итог, выделим основные моменты данного взгляда на метафору:

Метафора - это сокращенное сравнение;

Данное сравнение не симметрично;

Существуют каноны сравнения, включая общепринятый и не общепринятые;

Не смотря на это, остальные подходы не продолжают традиции Аристотеля и Квинтилиана, но позволяют взглянуть на метафору с совершенно иной стороны. Поэтому сейчас мы перейдем к иному подходу, который видит метафорический процесс в ином ключе, но все же так же основан на некотором упрощенном представлении о метафоре.

1.2 Прагматический подход

Суть прагматического подхода к метафоре заключается в различении произношения, или слов, выражения и смысла, который говорящий вкладывает в эти слова. То есть данный смысл происходит не из слов фразы, но привносится со стороны самим говорящим. Говоря простым языком, “говорим одно, имеем в виду другое”. Первой попыткой философского осмысления метафоры в рамках данного подхода является коммуникативная импликатура Грайса Grice, Herbert Paul, 1989, “Logic and Conversation, Lecture 2” in Studies in the Way of Words, Cambridge, Massachusetts and London: Harvard University Press, pp. 22-40., к разбору которой мы сейчас и приступим.

Импликатура - это результат импликации, то есть вложения в слова смысла, или намек на смысл, отличающийся от прямого смысла данных слов. Импликатура может быть конвенциональной и коммуникативной. Конвенциональная импликатура - заранее известна и связана с общим употреблением тех или иных выражений (пример: “собаку на этом съел”). Коммуникативная импликатура, в свою очередь, подразумевает выведение нового смысла в процессе разговора.

Сам разговор подразумевает последовательность взаимосвязанных фраз, являющейся результатом совместной деятельности его участников. В связи с этим можно сформулировать принцип, согласно которому строится всякое нормальное общение: «Твой коммуникативный вклад на данном шаге диалога должен быть таким, какого требует совместно принятая цель (направление) этого диалога» “Make your conversational contribution such as is required, at the stage at which it occurs, by the accepted purpose or direction of the talk exchange in which you are engaged” - Там же, p. 26. Данный принцип называется Принципом кооперации. Именно факт не только следованию данному принципу, но и ожиданию того, что твой собеседник также его соблюдает, делает возможным взаимопонимание и всякое общение. Мы можем выделить конкретные постулаты, являющиеся основой соблюдения данного принципа. Все постулаты делятся на четыре категории: Количества, Качества, Отношения и Способа.

Категория Количества:

Постулат 1. «Твое высказывание должно содержать не меньше информации, чем требуется (для выполнения текущих целей диалога)»;

Постулат 2. «Твое высказывание не должно содержать больше информации, чем требуется».

Первый постулат нужен для поддержания хода беседы и, соответственно, успешности кооперации. Второй - для того, чтобы излишность информации не вводила в заблуждение и не уводила разговор с изначально заданной темы.

Категория Качества:

Постулат 1. «Не говори того, что ты считаешь ложным»;

Постулат 2. «Не говори того, для чего у тебя нет достаточных оснований».

Категория Отношения: постулат релевантности или “Не уклоняйся от темы”.

Категория Способа охватывает не то, что человек говорит, но как он говорит. Единый постулат - “Выражайся ясно” - разбивается на несколько частных:

Постулат 1. «Избегай непонятных выражений»;

Постулат 2. «Избегай неоднозначности»;

Постулат 3. «Будь краток (избегай ненужного многословия)»;

Постулат 4. «Будь организован».

Существует несколько путей нарушения данных постулатов. Во-первых, говорящий может нарушит тот или иной постулат не демонстративно, например, постулат Качества, результатом чего будет ложь, или постулат количества, приводящей к уловке в разговоре, в результате чего собеседник вводится в заблуждение. Во-вторых, говорящий может не просто нарушить, но принципиально отказаться от соблюдения постулата. В случае с постулатом Количества это будет отказ от продолжения беседы. Однако возможны ситуации, когда при нарушении того или иного постулата нормальное общение продолжается, так как Принцип Кооперации и ожидание его соблюдения в целом стоят выше соблюдения отдельных постулатов. Существует два типа ситуаций, в которых нарушение постулата практически никак не влияет на целостность разговора:

Ситуация, когда два постулата сталкиваются в противоречии, например, когда соблюдение первого постулата категории Количества невозможно, иначе это приведет к нарушению второго постулата категории Качества. Например:

А - Сколько виноградин было собрано в прошлом году?

Б - Много.

Б в данном случае нарушает постулат Количества, так как не предоставляет требуемой информации, однако делает он это в силу того, что просто не знает истинного ответа на данный вопрос, что и подразумевает своим же ответом.

Ситуация, когда говорящий отказывается от соблюдения постулата демонстративно, то есть говорящий имеет возможность не нарушать постулат, не пытается скрыть своё нарушение и при этом не пытается ввести в заблуждение, то есть уверен в том, что собеседник может его понять. Данный случай обычно является эксплуатацией коммуникативной импликатуры, то есть осознанным её введением. Данная ситуация может быть разделена по нарушаемым постулатам:

2.1. Несоблюдение постулата категории Количества, то есть ситуация, когда говорящий недоговаривает, но при этом подразумевает то, что было недоговорено. Подобное происходит, когда говорящий отвечает вопросом на вопрос, произносит тавтологическое утверждение или намеренно не дает конкретно ту информацию, которую запрашивали. Пример:

А - Он хороший водитель?

Б - Ну, он умеет водить.

В данном случае А известно, что тот, о ком идет разговор, умеет водить, и он знает, что Б это знает, и наоборот. Однако Б говорит нечто очевидное, не предоставляя необходимую информацию, хоть он ей и располагает, что является явным нарушением постулата Количества. Тем самым Б указывает на некомпетентность водителя.

2.2. Несоблюдение постулата категории Качества, то есть ситуация, когда слова говорящего в прямом смысле ложны, ложность эта намеренная, и намеренность эта рассчитана на то, что она будет понята собеседником. Такие ситуации являются по сути своей употреблением различных фигур речи: иронии, литоты и, что для нас самое важное, метафоры:

Ирония: о человеке А, который не раз опаздывал на встречи и забывал сделать порученные ему задания, говорят: “А - пунктуальный человек”. В данном случае слушающему, который знает об организованности А, это представляется ложью, однако так как слушающий знает, что говорящий также знает, что это ложь, он делает вывод, что говорящий выражает пропозицию, отличную от прямого смысла сказанного, но в то же время напрямую связанную с данным высказыванием. Ближайшая смыслу данного высказывания отличная от него пропозиция - его отрицание.

Литота: про человека, который не спал на протяжении нескольких дней, говорят: “У него небольшое недосыпание”. Другими словами - преуменьшение.

Метафора: “Она - солнце моего рассвета”. В отличие от иронии, где подразумевалось отрицание высказывания, в данном случае подобное отрицание не возможно в принципе, так как здесь совершается категориальная ошибка. Согласно Грайсу, метафора является попыткой приписывания объекту признака того предмета, к которому говорящий приближает объект своего высказывания, причем сближение это происходит “более или менее причудливым образом” “more or less fancifully” - Там же, p.35.

Как мы можем видеть, Грайс в своём понимании метафоры обращается к древним подходам, основанным на сходстве или аналогии, к чему впоследствии отнеслись довольно скептически. Серль, например, считал, что довольно сложно увидеть сходство между реальным холодом и людьми, которые холодны к чему-либо в метафорическом смысле. В конце концов Серль приходит к тому, что:

“Вопрос “как работает метафора” очень схож с вопросом “как одни вещи напоминают нам другие вещи?”. Ни на один из эти вопросов не существует единого ответа...” “The question, “How do metaphors work?” is a bit like the question, “How does one thing remind us of another thing?” There is no single answer to either question… “ - Searle, Introduction to Expression and Meaning, 1979, x

Это выявляет два немаловажных момента относительно прагматического подхода. Во-первых, следуя Грайсу, коммуникативная импликатура может удастся только в том случае, если при нарушении постулата на ум приходит нечто конкретное и определенное, и ничто иное, однако сам Грайс не объясняет сам процесс связи нарушения с тем, что на приходит ум, и почему это происходит, так как, и это во-вторых, результат использования метафоры часто является непредопределенным, то есть может быть перефразирован более чем одним способом. Данная проблема неопределенности стала одной из причин возникновения и развития теории релевантности Спербера и Уилсона, являющейся переосмыслением прагматики Грайса. Согласно данной теории, всякий разговор, и метафоры в том числе, большую часть речи является несвязанным, так как то, что сказано, отличается от того, что имеется в виду, и приобретает смысл только в момент появления сходства интерпретаций между смыслом, заключенным в произнесенных словах, и смыслом, который говорящий в эти слова вкладывает. В данном случае говорящий может два варианта его понимания слушателем: понимание сильной импликации, то есть того, что заложено в произнесенной фразе, и слабой импликации, то есть того, понимание чего зависит от контекста разговора, цели разговора и т.д.

В общем и целом, понимание слушателем сказанного и подразумеваемого происходит следующим образом: слушатель начинает свое понимание с самого очевидного, то есть с прямого смысла произнесенного. Далее он начинает добавлять вспомогательные посылки, которые, на его взгляд, помогают пониманию, потом, на основе полученного набора посылок, слушатель начинает делать выводы, начиная с легких и очевидных и двигаясь в сторону уменьшения прямой связи с произнесенным. Из полученного набора выводов слушатель оставляет только те, которые кажутся ему наиболее верными и вероятными в данной ситуации. Все это продолжается до достижения “точки безубыточности”, то есть до тех пор, пока полученные выводы компенсируют затраченные усилия на их получение.

Таким образом, предположив, что так проходит всякое понимание слушателем говорящего, говорящий может сделать вывод о том, к чему может привести произнесенная им фраза, но исключительно в общих чертах. Однако, как мы можем быть уверены в том, что понимание слушателем происходит именно подобным образом?

Согласно общему принципу человеческого познания наше внимание всегда направлено на то, что в сложившихся условиях является самым релевантным и ценным для последующего размышления. Более конкретно объект внимания оценивается по двум пунктам: новизна и уместность информации, которую может предоставить объект познания, и количество усилий, которое придется потратить на размышление о нем. Отсюда выводятся два принципа:

Когнитивный Принцип Релевантности: всякий процесс понимания движется в сторону уменьшения очевидности и ясности делаемых выводов, их связи с первоначальным смыслом.

Коммуникативный Принцип Релевантности: говорящий, стремясь привлечь внимание слушателя, имплицитно уверяет его в том, что объект рассмотрения, предоставляемый им, является не просто релевантным, но самым релевантным в рамках сложившихся обстоятельств.

Из данных принципов следует, что со стороны слушателя, в момент полагания им, что данная фраза является достаточно релевантной, он сам обязывается продолжить процесс понимания данной фразы, до тех пор, пока он либо не дойдёт до выводов, стоящих усилий, которые были в данные выводы вложены, либо же сдастся на полпути, передумав относительно достаточности релевантности данной фразы. Говорящий же со своей стороны, тем, что обращает на себя внимание слушателя, имплицитно уверяет его не только в достаточной релевантности того, что он говорит, но и истинности всех возможных выводов, сделанных слушателем, уверенного в том, что произнесенное релевантно.

Однако данная схема работает только в том случае, если те выводы, за которые ручается говорящий, будут так же истинны и релевантны для слушателя. То есть если слушатель решит, что какие-то выводы не относятся к делу или даже противоречат ходу разговора, то он просто обойдет стороной их обдумывание, что может привести к непониманию слушателем говорящего. Отсюда мы видим, что говорящий в таком случае произносит иную фразу, которая, с одной стороны, будет более релевантной для слушателя, а с другой не будет иметь части информации, которая была заложена говорящим в первой фразе. Таким образом мы можем сделать вывод, что для говорящего всегда существует несколько вариантов фраз, и он обязан не только ручаться за релевантность сказанной им фразы по отношению к разговору, но и за релевантность данной фразы интересам слушателя, иначе между говорящим и слушателем начнут возникать недопонимания.

Как мы видим, метафора является одним из вариантов всего набора релевантных фраз, доступных в данной ситуации для говорящего. Если метафора используется в процессе разговора, то это значит, что говорящий посчитал употребление данной метафоры не только релевантным к сложившейся ситуации, но и релевантной для интересов слушателя. Грубо говоря, говорящий знает, что слушатель “поймёт и оценит”. В случае же с письменной или другой подобной же монологичной речью, когда говорящий не имеет прямой связи с слушателем/читателем, и не может ориентироваться на его информационные интересы, то говорящий/пишущий опирается на релевантность фразы всему тексту и, возможно, примерной целевой аудитории.

Подводя итоги, выделим в данном подходе основные пункты, важные для нас при дальнейшем анализе метафоры:

Языковое высказывание зависит не только от говорящего, но и от воспринимающего;

Когнитивный Принцип Релевантности - всякий процесс понимания движется в сторону уменьшения очевидности и ясности делаемых выводов, их связи с первоначальным смыслом;

Коммуникативный Принцип Релевантности - говорящий, стремясь привлечь внимание слушателя, имплицитно уверяет его в том, что объект рассмотрения, предоставляемый им, является не просто релевантным, но самым релевантным в рамках сложившихся обстоятельств;

Метафора как наиболее релевантный вариант из доступных.

1.3 Семантический подход

Семантический подход к пониманию метафоры заключается в том, что метафора рассматривается как результат взаимодействия слов и их смыслов, полученный в результате влияния конкретного контекста произнесения данных слов. То есть если мы принимаем некоторую произнесенную фразу за метафорическую, то она приобретает метафорический смысл, новый и отличный по отношению к её буквальному смыслу. Далее, следуя принципу композициональности, то есть пониманию смысла фразы как результата функции смыслов слов, её составляющих, мы делаем вывод, что данное присвоение метафоричности всей фразе основано на принятии за метафору отдельных её составляющих, то есть конкретного словосочетания или слова. Данная составляющая фразы называется фокусом метафоры. И, основываясь на фокусе, метафоричный смысл распространяется на остальную часть фразы, называемую рамкой метафоры, то есть вся остальная фраза начинает пониматься в ином свете, из неё выводится новый смысл. Однако не стоит понимать рамку метафоры в качестве пассивного участника формирования метафорического смысла. Изначально, столкнувшись с какой-либо фразой, мы пытаемся понять её в буквальном смысле. Если данная фраза содержит метафору, то вся фраза в её буквальном смысле становится несвязной или попросту искаженной. Тогда мы начинаем обращаться к буквальным смыслам каждого слова данной фразы, являющимся более однозначными, и только после этого, в результате соотнесения всех смыслов слов данной фразы друг с другом происходит метафорический поворот, то есть мы, проанализировав всю фразу в свете понимания смысла каждого слова, начинаем понимать её иначе, чем прежде, в метафорическом смысле. Говоря проще, метафора является результатом разрешения семантического напряжения между фокусом и рамкой, и разрешение это проходит как согласно буквальному смыслу фокуса, так и буквальному смыслу всей остальной рамки.

Основателем данного подхода по праву считается Ричардс И.А., впервые выделивший и разобравший такие составляющие метафоры, как “оболочка”, или “vehicle”, и “содержание”, или “tenor”. Однако классический семантический взгляд на метафору, частично уже изложенный нами выше, берет своё начало из работ Макса Блэка. Особенность его подхода к метафоре заключается в том, что он выделяет такие её компоненты, как “фокус” и “рамка”. Фокусом метафоры является слово, в котором сосредоточена и от которого начинается метафоризация. Рамка метафоры - это контекст, окружающий фокус и являющийся обязательным условием для метафоры. Данный контекст может быть не только письменным, то есть заключаться в предложении или тексте, в котором метафора была употреблена, но также и в иных обстоятельствах, как например интонация, исторический контекст и т.д. Рамка метафоры позволяет понимать фокус метафоры не в её буквальном, но в ином, нестандартном смысле.

Цель же метафоры заключается в том, чтобы в более краткой форме выразить смысл другого выражения, являющегося буквальным. Здесь Блэк вводит такое понятие, как “субституция”. Субституциональный взгляд на метафору заключается как раз в том, что метафора понимается как замена буквального выражения. Говоря более простыми словами, метафоры - это когда “говорят одно, а имеют в виду другое”. В связи с этим возникает вопрос - а для чего метафора тогда вообще нужна, если тот же самый смысл может быть выражен буквальной фразой? Блэк предлагает два ответа на этот вопрос. Во-первых, буквальный эквивалент метафоры далеко не всегда присутствует, в связи с чем метафора является единственным способом передачи необходимого смысла. Многие слова, которые вряд ли покажутся нам метафоричными, изначально были именно метафорами: “ребро” куба, “ножка” стола, чайный “носик” и так далее. Когда же метафора не призвана восполнить недостаток в словаре, то используется она исключительно в стилистических целях. Существует множество объяснений, отчего метафора является допустимым способом улучшения стилистики текста: может быть, читателю нравится решать головоломки, может быть - “приятное удивление”, а может метафора доставляет читателю удовольствие каким-то иным способом. Как пишет сам Макс Блэк: ”Все эти «объяснения», как мне кажется, основываются на следующем принципе: если у тебя вызывает сомнение какая-нибудь особенность языка, приписывай ее существование удовольствию, которое она доставляет читателю. Неоспоримое достоинство этого принципа заключается в том, что он проходит всегда, даже при отсутствии каких-либо свидетельств в его пользу” “The principle behind these "explanations" seems to be: When in doubt about some peculiarity of language, attribute its existence to the pleasure it gives a reader. A principle that has the merit of working well in default of any evidence” - Max Black, Proceedings of the Aristotelian Society, New Series, Vol. 55 (1954 - 1955), p. 281.

Субстициональный взгляд на метафору является одним из проявлений теории “общего” языка, согласно которой любое смысловое, или семантическое, изменение, является следствием изменения или замены буквального значения. То есть если у нас есть образное выражение, то за этим выражением всегда будет стоять буквальное выражение, к которому можно прийти, проделав операцию, обратную той, благодаря которой выражения из буквального стало образным. Но какие именно операции используются в данном случае? В основном это сравнение или аналогия. И здесь, наряду с субституциональной метафорой, можно выделить метафору как эллиптическое, или сокращенное, сравнение. С одной стороны, и то, и другое заменяют собой буквальное и более развернутое выражение, и к тому же сравнение может лежать в основе субстинциоальной метафоры, в то же время, если субстициональная метафора является полной заменой буквального выражения, то в случае с эллиптическим сравнением основное отличие от буквального оригинала будет заключаться в отсутствии прямого сравнения, выражающегося в союзе “как”. Подобный подход Макс Блэк считает неподходящим, в том числе из-за размытости критериев сравнения, требующих уточнений. В случае же с метафорой, считает Блэк, уточнения не имеют места быть, так как метафора сама создает точки сходства между двумя объектами, а не находит их, как это делает сравнение.

Здесь мы подошли к иной точке зрения на метафору. Блэк называет её интеракционисткой, и заключается она в понимании метафоры как во влиянии рамки на наше восприятие фокуса метафоры. Данное влияние основано на “системе общепринятых ассоциаций”. Такая система присутствует в любой культуре и в общем и целом она везде одинакова, исключая индивидуальные моменты, зависящие от особенностей той или иной культуры. Говоря кратко, каждое понятие имеет набор общепринятых ассоциаций, всплывающих в уме при упоминании этого самого понятия. Данные ассоциации играют ключевую роль в процессе метафоризации. Когда мы воспринимаем фокус в рамке, мы проецируем ассоциации, связанные с рамкой метафоры, на фокус. Например, “Машина - это зверь”. Прежде всего мы определяем для себя общие ассоциации, связанные с понятием “зверь” (жестокость, дикость, возможность приручить), после мы находим в понятии “машина” общие точки, к которым определенные ассоциации в принципе могут быть отнесены, и после уже воспринимаем фокус (“машину”) в свете новых ассоциаций.

Следует указать на то, что данные процесс имеет побочные последствия. Во-первых, выделяя и приписывая фокусу одни ассоциации, мы тем самым затеняем другие его ассоциации (в нашем случае, видя в машине зверя, мы “забываем”, что машина - творение рук человека, и всё её поведение зависит исключительно от того, кто её сделал и кто ей управляет). Во-вторых, проецируя ассоциации с рамки на фокус, возможно обратное влияние, и мы начнем иначе воспринимать саму рамку (например, зверь, как и машина, становится для нас бездушным механизмом).

Как мы можем видеть, интеракционисткий взгляд метафору, отстаиваемый Максом Блэком, является более сложной и более полной системой, нежели сравнительный или субстициональный подходы. Здесь метафора воспринимается как нечто единое и цельное, что невозможно передать буквальной перефразой.

Подводя итог, мы можем выделить следующие пункты:

В метафоре выделяются фокус метафоры (само слово или словосочетание) и её рамка (контекст, не ограниченный одним лишь текстом);

Цели метафоры: практические и эстетические;

Интеркационисткий подход: образование метафоры посредством взаимовлияния фокуса и рамки друг на друга посредством “системы общепринятых ассоциаций”.

1.4 Концептуальная метафора

Данный подход к пониманию метафоры интересен прежде всего тем, что он даёт метафоре более масштабный и существенный статус, чем во всех остальных взглядах. Авторами данного подхода являются Джордж Лакофф и Марк Джонсон. Также, как и в остальных философских подходах к метафоре, Лакофф и Джонсон не считают её каким-то риторическим приёмом. Напротив, для них метафора является способом систематизации, структурирования и познания мира, помогающим нам в объяснении окружающих нас явлений. Более того, метафора - это даже не один из инструментов, которому есть альтернативы, метафора пронизывает нашу обыденную речь и наше мышление:

“Для большинства людей метафора является инструментом поэтического воображения и риторических излишеств -- частью какого-то особенного, а не повседневного языка. Более того, метафора обычно рассматривается как собственно языковая характеристика, связанная скорее со словами, чем с мышлением и деятельностью. По этой причине множество людей считает, что они прекрасно обходятся без метафор. Вопреки этому мнению мы обнаружили, что метафора пронизывает нашу повседневную жизнь, причем не только язык, но и мышление и деятельность. Наша обыденная понятийная система, в рамках которой мы думаем и действуем, по сути своей метафорична” Лакофф Дж., Джонсон М. Метафоры, которыми мы живем: Пер. с англ. / Под ред. и с предисл. А. Н. Баранова. -- М.: Едиториал УРСС, 2004. - с. 25.

В качестве простого и показательного примера авторы приводят метафору “СПОР - ЭТО ВОЙНА”. Они приводят множество различных примеров, доказывающих данную точку зрения и демонстрирующих, как мы используем метафору для описания происходящего посредством терминов, принадлежащих иному понятию:

“Мы рассматриваем человека, с которым спорим, как противника. Мы атакуем его позиции и защищаем свои. Мы побеждаем или проигрываем. Мы разрабатываем и используем стратегии” Там же, с. 26.

Основываясь на это, они дают определение сути метафоры: “Суть метафоры -- это понимание и переживание сущности (thing) одного вида в терминах сущности другого вида” Там же, с. 27. Это ясно дает понять, что метафора не приравнивает две разные сущности, но одна сущность структурируется и осознается как таковая в терминах другой. Метафоры по сути дела облегчают наш процесс мышления, позволяя рассуждать о достаточно абстрактных вещах терминами, основанными на эмпирическом опыте. Данные концепты выстраиваются в единую когнитивную схему, основанную на самом участнике разговора, или когнитивном агенте. То есть эмпирический опыт происходит не из универсального взгляда на мир со стороны, но с позиции субъекта, отчего все концептуальные метафоры включают в себя субъективные позиции, когда схема выстраивается вокруг когнитивного агента. Таким образом, всякая концептуальная структура берёт своё начало в наших нейронных структурах и сенсорном опыте, ими обеспеченным Lakoff G. Johnson M. Philosophy in the flesh: The embodied mind and its challenge to Western thought. NY. Basic Books, 1999 - p. 77-78. Однако концептуальная метафора не только структурирует наше понимание тех или иных сущностей, выводя конкретный концепт, одновременно помогающий нам в понимании и выражении происходящего, но и ставит границы, не позволяющие нам видеть иные стороны обсуждаемого. Концептуальная метафора “формирует” наш опыт, создавая по сути дела “новые реальности”:

“Новые метафоры обладают способностью творить новую реальность. Это может случиться, если мы начнем постигать опыт на языке метафоры, и это станет более глубокой реальностью, если мы начнем на ее языке действовать. Если новая метафора становится частью понятийной системы, служащей основанием нашей деятельности, она изменит эту систему, а также порождаемые ею представления и действия. Многие изменения в культуре возникают как следствия усвоения новых метафорических понятий и утраты старых. Например, западное влияние на мировые культуры частично объясняется внесением в них метафоры ВРЕМЯ - ЭТО ДЕНЬГИ” Лакофф Дж., Джонсон М. Метафоры, которыми мы живем: Пер. с англ. / Под ред. и с предисл. А. Н. Баранова. -- М.: Едиториал УРСС, 2004. - с.175.

Метафора, помимо “высвечивания” определенных аспектов понятия, к которому была применена метафора, так же и “затемняет” другие. Она заставляет обращать внимание на конкретные черты понятия, подчас заставляя нас думать, что они единственные, или, по крайней мере, определяющие. Например, метафора СПОР - ЭТО ВОЙНА “высвечивает” агрессивные и оппонентские стороны понятия “спор”, заставляя нас подходить к вопросу спора именно со стороны противостояния, атаки, наступления и так далее. Однако, “высвечивая” данные признаки, данная метафора так же “затемняет” другие, как например то, что спор - это прежде всего сотрудничество в поиске истины:

“Та же системность, которая позволяет нам осмыслять некоторый аспект одного концепта в терминах другого (например, интерпретировать спор как войну), с неизбежностью «затемняет» другие стороны этого концепта. Позволяя сфокусировать внимание на одном аспекте понятия (например, на «военной» стороне спора), метафора может препятствовать тому, чтобы мы заметили другие аспекты понятия, несовместимые с нею. Например, в пылу спора, намереваясь атаковать позиции противника и защищать свои, мы теряем из виду кооперативность спора” Там же, с. 31.

Как мы видим, согласно Лакоффу и Джонсону, метафора является не просто частным моментом переносного смысла, но системообразующим принципом, позволяющим нам подниматься по ступеням абстракции. Здесь можно выделить следующие пункты:

Системообразующая функция - метафора является источником категоризации и структурирования нашего познания мира и мыслительных процессов;

Нейронная основа - метафоры выбираются не просто так, но согласно одному важному принципу - они основаны не на объективном мировосприятии, но на субъективном сенсомоторном опыте, личном телесном взаимодействии с окружающей средой;

“Высвечивание” и “затемнение” - метафора не только помогает выделить существенные стороны осмысливаемого понятия, но и затемняет другие, не менее важные аспекты. Метафора таким образом творит “новую реальность”, в которой мыслят и действуют согласно принятой концептуальной метафоре.

1.5 “Прямолинейный” подход

Этот подход не понимает метафору как нечто находящееся в словах или вводимых смыслах. В данном взгляде на метафору превалирует значимость контекста произнесения той или иной фразы. Согласно “эффекту рамки” Ричарда Морана, метафора образуется за счет расположения двух подчас противоречащих смыслов рядом друг с другом, и один из данных смыслов - первичный, то есть именно на него обращается внимание, второй же - вторичный, то есть является “рамкой”, в свете которой первичный смысл начинает пониматься иначе. Отсюда следует, что парафразирование является не способом передать метафоричный смысл иными словами, как мы привыкли думать, но именно способом, параллельным по своей сути “эффекту рамки”, то есть он так же направлен на сообщение новой информации о первичном смысле. Более того, согласно данному подходу метафоричный смысл не является чем-то, что находится в слове или фразе, метафорический смысл - это не причина, а следствие метафорического понимания как процесса. То есть метафора как таковая появляется не в момент решения говорящим сказать метафору, а тогда, когда воспринимающий решает интерпретировать её как метафору. У фразы, содержащей в себе метафору, нет нескольких смыслов, но только один. В отличие от иных подходов, где воспринимающий является пассивной стороной в процессе формирования метафоры, то есть он идёт за говорящим, пытаясь его понять, в данном случае воспринимающий стоит наравне с говорящим и принимает равное активное участие в формировании метафорического смысла. Более того, данный метафорический смысл как результат в большой степени зависит и от воспринимающего, а не только от говорящего. Метафорическая истина в данном случае будет результатом удачной метафорической интерпретации, то есть, опять же, следствием формирования метафорического смысла, а не чем-то, что изначально вложено говорящим в произнесенную фразу. Если же слушающий не смог прийти к данной истине, то это не значит, что он понял только буквальный смысл фразы и не распознал дополнительный метафорический смысл, он просто не понял фразу.

Для лучшего понимания данной системы приведем два аспекта “прямолинейного” подхода к метафоре по версии Дэвидсона. Во-первых, Дэвидсон проводит аналогию между метафорой и шуткой. В обоих случаях как от говорящего, так и от слушающего требуется наличие творческих способностей. Не следует путать применение данных способностей с задаванием особых правил интерпретации в конкретной коммуникативной ситуации, так как изначально именно благодаря данным способностям стало возможным появление данной фразы. И так же, как в шутке, в метафоре есть свой смысл (point), не являющийся “вторым” и так далее, не понимание которого является непониманием всего высказывания в целом. Во-вторых, по Дэвидсону метафоры не обладают несколькими значениями, как считают многие сторонники других подходов, в особенности семантического. Значение всего метафорического высказывания складывается исключительно из буквальных значений каждого слова данного высказывания, и не из чего иного. То есть когда мы пытаемся понять метафору, мы не идем по пути поиска особого смысла, который будет привнесен извне и сделает набор буквальных значений осмысленным. Метафорический смысл как понятие имеет право на существование, но только в том плане, что он не предшествует, а следует из понимания метафорического высказывания. Метафорический смысл - это результат высказывания, и отсюда метафорической истиной является оценка успешности достижения данного результата.

Так же метафора не может называться скрытым сравнением. Сравнение по сути своей является прямым указанием на те или иные общие черты между сравниваемыми объектами, то есть сравнение напрямую говорит, в чем именно находится сходство. В метафоре же всё работает иначе. Метафора указывает не конкретную точку пересечения, но направление движения мысли, без указания пункта назначения. По сути метафора как таковая не может иметь какой-либо пропозициональности, своего четкого значения. Метафора - это момент прозрения, явившийся следствием восприятия буквального смысла одного слова метафорической фразы в свете другого.

Подводя итог, в данном подходе можно выделить следующие ключевые моменты:

Метафора образуется в момент восприятия её как метафоры;

Метафора - это взаимодействие буквальных, а не скрытых, смыслов слов предложения.



2. “Философские исследования”

метафора язык витгенштейн философия

“Философские исследования” были опубликованы после смерти автора, Людвига Витгенштейна, в 1953 году. Однако прежде чем приступить к их рассмотрению и дальнейшей с ними работе, следует сначала вкратце описать философскую предысторию Витгенштейна, дабы понять, на что именно данные исследования являются реакцией.

20 век для философии - век лингвистического поворота. Поворота от абсолютного идеализма к новой волне позитивизма. Основания для подобного изменения в умах философов крылись прежде всего в стремлении прийти к ясному и обоснованному выражению мыслей, к четким и обоснованным высказываниям, чего не хватало приверженцам абсолютного идеализма. И попытки к достижению ясности заключались в том, чтобы избавиться от недостатков обыденного языка, его парадоксов и несостоятельности, так как считалось, что именно это является основной причиной возникновения необоснованных заблуждений. Подобный взгляд на язык привел к тому, что главной задачей философии стала языковая ясность, исключение всякой возможности двусмысленности. И именно в такое философское настроение окунается молодой инженер Людвиг Витгенштейн, после того, как впечатлился работой Б. Рассела “Принципы математики”. В 1911 году Витгенштейн начал учиться у Рассела, и десять лет спустя, в 1921 году, на свет выходит его первая работа “Логико-философский трактат”. Описывая данную работу в двух словах, вполне справедливым будет замечание, что она написана в духе того времени. И более того, в дальнейшем она на этот самый дух оказала самое непосредственное влияние. Задача работы - добиться ясности в языке путем разделения между тем, о чем мы можем говорить с уверенностью, и тем, о чем говорить не следует. Говоря проще, постижение мира определяется границами языка, а именно границей между осмысленным и бессмысленным. Согласно “Логико-философскому трактату” язык представляет собой логическую структуру, являющуюся отражением мира, его “зеркалом”. Границы языка и мира в данном случае совпадают, что и ведет к тому, что “осмысленным” языком является только тот, что находится в границах, так как только в этом случае он действует в рамках мира, основываясь на объектах и фактах, содержащие в себе истинность или ложность. Всё то, что выходит за данные границы, не может быть как ни истинным, так и ни ложным, то есть “бессмысленным”, и о подобном следует молчать.