Системный политический кризис в начал ХХ века: власть и оппозиция

Размещено на http://www.allbest.ru/

Системный политический кризис в начал ХХ века: власть и оппозиция

1. Левый радикализм в России: неонародники и социал-демократы

Реформы 60-70-х годов ХХ годов ХIХ века стимулировали процесс формирования направлений и течений, составивших в своей совокупности общественное движение в России и ставших основой общенациональной оппозиции в начале ХХ века. В ее сложной структуре нашлось место всем: самобытникам и националистам, славянофилам и западникам, консерваторам и либералам, эсерам и социал-демократам. И если в некоторой части оппозиции (либеральной) присутствовало осознание недопустимости перехода от идейно-политической конфронтации к решению проблем насильственными методами, то в ее радикальных кругах, наоборот, тяготение к выше обозначенным методам и в целом революционной практике усиливалось.

Если социал-демократия воспроизвела народническую и революционную методологию в превращенной форме, то эсеровские организации были прямыми наследниками классического народничества. Последнее возникло в 60-е годы прошлого века и достигло кульминации в 70-е годы. Массовое движение разночинской интеллигенции к «народу» в буквальном смысле слова принимало различные формы (устная пропаганда, переселение в деревню, индивидуальный террор), отличалась высокой степенью организованности. Строгая дисциплина, искусная конспирация были свойственны народническим организациям «Земля и воля» (1876 г.), «Народная воля», «Черный передел» (1878 г.). Кульминацией и одновременно крахом классического народничества стало убийство царя Александра II членами «Народной воли». Достоинством советской историографии постсталинского периода (т. е. с сер. 50-х годов) является обстоятельное изучение фактической истории народнического движения. Труднее согласиться с оценками места и роли классического народничества в революционной истории. В новейшей литературе высказываются порой полярные точки зрения на этот счет. Одни полагают, что «альтернативой марксизму могло быть лишь учение о социализме, выработанное народническими теоретиками -- федералистами» [1]. Другие подчеркивают, что большевистский волюнтаризм, теоретическое обоснование особо важной роли сознательного меньшинства, модель «казарменного социализма» заимствованы из народничества, прежде всего у ткачевского, заговорщического его варианта [2]. Очевидно, что оценка столь грандиозного явления, каким было народничество, не может быть однозначной. К историческим заслугам классического народничества мы относим поиск почвенного, самобытного пути развития России; стремление сделать народ субъектом исторического творчества; создание прочных политических организаций и формирование особого типа личности, ориентированной на приоритет общественных ценностей. Идею особого исторического пути страны в наиболее развернутом виде сформулировал теоретический гений народничества Александр Герцен. Осмысливая опыт европейских революций середины XIX века, крайне негативно квалифицируя его, он сформулировал концепцию иного варианты развития России: «Нам нечего заимствовать у мещанской Европы…[3]». «Я чую умом и сердцем, что история толкается именно в наши ворота»[4]. При этом Герцен избежал примитивного отрицания позитивного опыта, накопленного европейскими странами: «наука Запада и его трагическая судьба» по-прежнему дают «богатые средства», чтобы теоретически осмыслить пути русского развития [5]. Главным гарантом истинно национального, почвенного варианта он, как и все народники, считал мощную общинную традицию. В общине может произойти освобождение личности «без фаз европейского развития». Поэтому задачу духовной элиты он видел в том, «чтоб на основаниях науки сознательно развить элемент нашего общинного самоуправления до полной свободы лица, минуя те промежуточные формы, которыми по необходимости шло, плутая по неизвестным путям, развитие Запада. В естественной непосредственности нашего сельского быта, в шатких и неустоявшихся экономических и политических понятиях, в смутном праве собственности, в отсутствии мещанства (т.е. собственности - Л.С.) и необычайной усвояемости чужого мы имеем шаг перед народами, вполне сложившимися и усталыми [6]. Таким образом, народники продолжили начатой славянофилами поиск варианты развития, отвечающего особенностям России, опирающегося на национальную традицию.

Следующим прогрессивным моментом в деятельности народничества было стремление сделать сам народ субъектом преобразовательского творчества. Это стремление в 60-е и 70-е годы приобрело наивные формы «хождения в народ», т.е. создания крестьянских поселений. Известные успехи были достигнуты Я.В.Стефановичем и Л.Г.Дейчем в 1877 г., В.Н.Фигнер и Е.Н.Фигнер, А.И.Ованчиным-Писаревым в 1878 г. Но они были временными. Несмотря на наивность и утопизм, одно уже великое, массовое, почти повсеместное (в 43 губерниях) хождение в народ возвышает его участников. Различными тактическими средствами, пропагандой (П. Лавров), немедленным бунтом (М. Бакунин), народники пытались решить главную задачу - вовлечь в активную деятельность саму «почву», пробудить ее. И даже столь характерный для классических народников террор рассматривался ими как средство, порою последнее, крайнее, к которому приходилось прибегать в результате краха других, более «мирных» способов поднять мужика. А.К. Соловьев пришел у мысли о цареубийстве только тогда, когда «потерял веру в пропаганду среди крестьян» [7].

Народники смогли создать прочные организации, способные в сложнейших политических условиях противостоять царским спецслужбам. Это были «Земля и воля» 1863 и 1875 годов, «Народная воля» 1878 года. Последняя благодаря высокой дисциплине, конспиративному мастерству смогла осуществлять свою опасную деятельность около трех лет.

Наконец, классическое народничество обессмертило себя плеядой ярких человеческих натур, ставших по сути нашим национальным достоянием. Можно обвинить их в наивности, утопизме, теоретической и политической бесплодности, но нельзя не восхищаться самоотверженностью, готовностью к самопожертвованию, целеустремленностью. Собственная жизнь в их менталитете была далеко не самой дорогой ценой за великое дело социального освобождения трудящихся.

Вместе с тем, классическое народничество несет значительную долю исторической ответственности за столь отчетливо проявившиеся в XIX, а еще более в ХХ веке «родимые пятна» преобразовательского процесса в России - элементы утопизма, волюнтаризма, терроризма.

Утопизм народнической доктрины заключался, на наш взгляд, в абсолютизации архаичных форм экономической и духовной жизни русского народа. Подчеркнем существеннейший акцент. Сам факт внимания к традиционным и наиболее распространенным формам жизни, их учет составляет как раз сильную сторону народничества. Более того, Герцен, Чернышевский и их сторонники видели в этих формах, прежде всего, в общие, основную ячейку будущего справедливого социального устройства в России. Возможно, что в этой гипотезе содержалась значительная доля истины. Можно с известными оговорками согласиться с точкой зрения известного специалиста по истории народнического движения В.Ф.Антонова, что многие элементы народнической модели обустройства страны были реальны, обоснованы [8]. Однако абсолютизация, т.е. преувеличение роли старых форм, и, с другой стороны, надежды на возможность избежать, изолироваться от рыночных форм хозяйствования, элементов капиталистического способа производства и уклада жизни превращала здравые народнические идеи в неосуществимые утопии. «…В избе русского крестьянина, - писал Герцен, - мы обрели зародыш экономических и административных установлений, основанных на общинном землевладении, на аграрном и инстинктивном коммунизме» [9]. Может быть, и в избе, но не одной только крестьянской избе даже тогда, в XIX веке можно было измерить уклад, труда и жизни русского человека.

Волюнтаризм заключался в допущении навязывания воли мизерного меньшинства нации ее основной массе, хотя бы и во имя самой благородной цели. Ярче всего волюнтаризм проявился в ткачевском, или «заговорщическом», направлении народничества. Петр Ткачев, по справедливому мнению исследователей его деятельности, соединил социализм и бланкизм. В его доктрине особо важное значение придавалось деятельности партии интеллигентов-заговорщиков, которые, захватив власть, сверху же декретировали бы социализм. Это -- ориентация на волю меньшинства, хотя бы и «лучшего». Таким образом, отказ от действий по вовлечению самих масс в общественное творчество был отказом от наиболее сильных сторон народничества, взрывал его идеологию изнутри. Традиция русского, ткачевского бланкизма была объективно одним из непосредственных источников идеологии ленинизма. Важно при этом помнить, что речь идет об известном влиянии, а не об отождествлении.

Непросто характеризовать и народнический терроризм. В нем причудливо смешались черты антигуманные и проявления высшего гуманизма. Террор действительно занимал весьма значительное место в деятельности народников на всех этапах данного движения. Кульминацией же террористической активности стала деятельность «Народной воли». Ее акции приобрели, громкую известность, а «успешное» цареубийство 1 марта 1881 г. вообще стало рубежом в российской истории. Однако они не считали террор единственным или главным тактическим средством. Считая в принципе аморальным всякое насилие над человеком, народовольцы отрицательно относились к нападению на президента США Дж. Гартфилда: «В стране, где свобода личности дает возможность честной идейной борьбе, где свободная народная воля определяет не только закон, но и личность правителей, в такой стране политическое убийство как средство борьбы есть проявление того же духа деспотизма, уничтожение которого в России мы ставим своей задачей.

Деспотизм личности и деспотизм партии одинаково предосудительны, и насилие имеет оправдание только тогда, когда оно направляется против насилия» [5].

Последняя фраза вышеприведенного высказывания как раз многое объясняет в отношении классических народников к террору. Двумя главными обстоятельствами усиливавшегося увлечения данным видом политической активности стали, во-первых, неудачные попытки пробуждения общества иными, ненасильственными способами (крах хождения в народ). Во-вторых, репрессивная, достаточно жестокая политика самодержавия. С августа 1878 г. по 1 марта 1881 г. 48 (из 63) процессов были проведены военным судом. В зиму 1878/79 гг. в Петербурге было арестовано свыше 2 тыс. человек. Одесский генерал-губернатор Э.И.Тотлебен отправлял в ссылку вагонами; киевский -- М.И.Чертков, в апреле-мае 1879 г. ежемесячно подписывал по несколько смертных приговоров. За 1879--1882 г. было казнено 30 революционеров.

Отдавая себе отчет в мощи конкретно-исторических обстоятельств, которые вызвали тяготение к террору, довольно интенсивное его использование на всех этапах народнического движения, подчеркнем, что абсолютизация политического насилия «Народной волей» была, по сути, изменой сути народничества и привела движение в его классической форме к историческому краху. Об этом хорошо писал в свое время Г.В.Плеханов: «Народничество стояло в резко отрицательном отношении ко всякой государственной идее; народовольцы рассчитывали осуществить свои социально-реформаторские планы с помощью государственной машины. Народничество открещивалось от всякой «политики»; народовольцы видели в «демократическом перевороте» самое надежное средство социальной реформы. Народничество основывало свою программу на так называемых «идеалах» и требованиях крестьянского населения; народовольцы должны были обращаться главным образом к городскому и промышленному населению, а, следовательно, и отвести интересам этого населения несравненно более широкое место в своей программе. Ставом, в действительности «народничество» было полным и всесторонним отрицанием народничества» [6]. Дав образцы высочайшей духовности, народничество романтизировало террористическую традицию и, тем самым, значительно укрепило ее, за что, таким образом, и несет серьезную историческую ответственность.

Цареубийство 1 марта 1881 года стало кульминацией классического народничества и одновременно началом его политической смерти, поскольку с этого момента оно потеряло приоритет в освободительном движении. Но народнические организации время от времени возникали и в 80-е годы. В 90-е годы народнические организации принимают название социалистов-революционеров. Крупнейшими из них в конце XX века были «Союз социалистов-революционеров», «Партия социалистов-революционеров» и «Рабочая партия политического освобождения России» (РППОР). «Союз социалистов-революционеров» (1896 г.) во главе с А.А. Аргуновым возник в Саратове. Затем его организации появились в Москве, Петербурге, Казани, Орле. «Союз» прямо заявлял о своем родстве с «Народной волей», был сторонником индивидуального террора и начал издавать газету «Революционная Россия», которая впоследствии стала главным печатным органом партии эсеров. Зародыш «Партии социалистов-революционеров» или «Южной партии» возник в 1894 г. в Киеве (И.А. Дьяконов, Н.Н. Соколов, И.П. Дидровский). В 1897 году было заявлено о создании Партии, в программном Манифесте которой (1900 г.) отсутствовало упоминание о народничестве и терроре. Достаточно многочисленная для своего времени «Рабочая партия политического освобождения России» образовалась в 1899 г. в Минске, ставила в качестве первоочередной задачи борьбу за политическую свободу посредством террора. Именно здесь появился и стал благодаря своей кипучей энергии и организаторским способностям известен Григорий Гершуни, «завербованный» «бабушкой» русской революции Екатериной Брешко-Брешковской.

Эсеровские организации возникли и в эмиграции: «Союз русских социалистов-революционеров» (1894 г.) в Берне и «Аграрно-социалистическая лига» (1900 г.) (В.М. Чернов и М.Р. Гоц). В самом начале XX века значительно активизировался процесс консолидации эсеровских организаций. В 1901 году заявили о слиянии и создании единого Центрального Комитета «Союз социалистов-революционеров» и Южная Партия. Позднее к ним присоединились бернский «Союз» и «Аграрно-социалистическая лига». Датой провозглашения партии социалистов-революционеров стал январь 1902 года. В третьем номере газеты «Революционная Россия» было помещено извещение о создании партии.

У истоков ПСР стояла плеяда исключительно энергичных, деятельных, самоотверженных людей.

Живой и осязаемой связью между народниками 70-х и новым поколением была Екатерина Брешковская. Она родилась в 1844 году в семье черниговского помещика. В юности оставила семью и погрузилась в революционную деятельность.

Хождение «в народ», арест, суд и пять лет каторжных работ, выход на поселение, побег, новый арест, новый суд и опять четыре года каторжных работ. В 1896 году, когда, наконец, закончились сроки всех ее каторг и ссылок, она оказалась среди совершенно новых людей, но не растерялась, энергично принялась собирать эсеровские силы. «За границу шли вести: Бабушка витает по всей России, как святой дух революции, зовет молодёжь к служению народу, крестьян и рабочих -- к борьбе за свои трудовые интересы, ветеранов прошлых движений -- к возврату на тернистый путь революции» [7], -- писал в своих мемуарах В.Чернов.

Илья Рубанович был членом одесской народовольческой организации, был арестован, выслан за пределы Российской империи. Одним из основателей «Аграрно-социалистической лиги» был Леонид Шишко, выходец из дворянской среды, офицер, оставивший военную карьеру. Вместе со своим товарищем предложил свои услуги земству в качестве народных учителей. Затем активно участвовал в деятельности кружка Н.В. Чайковского. Л. Шишко стал одним из ведущих авторов «Революционной России». Феликс Волховский, как и Брешковская, начинал с «хождения в народ». После трех лет тюремного заключения и одиннадцати лет Сибири в 1889 году он бежал сначала в Америку, потом в Англию, где сблизился с местными социалистами. Вместе с другими эмигрантами он издавал «Летучие листки» «Фонда вольной русской прессы». С образованием Аграрно-социалистической лиги он становится ее членом. Бесспорно, ярчайшей «звездой» на эсеровском небосклоне был лидер и теоретик партии Виктор Михайлович Чернов (1873--1952 гг.). Эмигрировав из России после окончания ссылки в 1900 году, он активно занялся организацией партии. К тому времени он был уже известен как теоретик неонародничества. Будучи глубоким и оригинальным мыслителем, В.Чернов в то же время продолжил теоретическую традицию народничества, представленную такими яркими именами, как В. Воронцов, Н. Даниельсон, С. Южаков и Н. Михайловский.

Сергей Николаевич Южаков (1849--1910) вдохнул новую жизнь в ведущую ипостась народнической теории -- крестьянскую. Россия, но его мнению, «только как мужицкая страна» «может явиться на верховный культурный совет нации и потребовать себе места по праву». Объяснял он это спецификой социальной структуры населения. Суть крестьянской, т. е. собственно русской идеи Южаков видел в том, что крестьянство здесь сохранило идею труда, не дифференцированного от жизни, «... истинно крестьянский труд есть, прежде всего, труд на себя». У нас нет начала приобретенного права, на котором строится вся жизнь на Западе». Общинная идея есть лишь частное выражение основного принципа мужицкой идеи. Тезис о крестьянском характере страны и отказ отождествлять крестьянскую идею с общинной можно считать драгоценным вкладом Южакова в русскую общественную мысль.

Выдающимся мыслителем был Николай Константинович Михайловский (1842--1904 гг.). Он развил в новых исторических реалиях, в условиях, когда «островки» капитализма уже были в России фактом -- идею А. Герцена о преимущественно некапиталистическом развитии страны. «Положение России, -- писал Н. Михайловский, -- представляет пока действительно громадные выгоды: но, между прочим, потому, что мы позже других вышли на работу цивилизации и, как карлик на плечах великана, можем следить за причинами и результатами настоящего положения старой, многострадальной Европы, черпая из нее для себя уроки. Эти уроки, быть может, ценнее тех положительных благ, которые мы получаем из рук европейской цивилизации» [8].

В.М. Чернов считал себя учеником Н. Михайловского и продолжателем народнической идеи. Уже в ранней, гимназической юности «народ» был нашей религией», -- писал он в воспоминаниях. Окончив гимназию, он поступил в Московский университет. Активная общественная деятельность, аресты, заключения, наконец, ссылка не позволили ему закончить образование. Но большой я неустанной работой над собой В. Чернов сформировался в человека большой эрудиции и оригинального мышления, который сумел пойти дальше своего учителя, много занимался философией. Его работы были отмечены вниманием солидных ученых. О его интеллектуальной самостоятельности свидетельствует отношение к марксизму. В. Чернов принадлежал к той генерации, которая почти поголовно «прошла» через марксизм. Он тоже испытал его влияние, но в отличие от многих своих ровесников никогда не считал себя сторонником марксизма, да и не был им. «Мы, не марксисты, прилежнее всего занимались именно Марксом. Мы считали тогда «вопросом чести» знать Маркса лучше, чем его сторонники. Это порой превращалось у нас в какой-то спорт. Мы должны были наизусть знать все самые «существенные» боевые цитаты, на которые приходилось опираться в спорах. Те, кто, как я, обладали хорошей памятью, порой «откатывали» Маркса по памяти целыми страницами. Молодые же марксисты все остальное отвергали» [9].

Во время тамбовской ссылки (1895--1899 гг.) В.Чернов активно участвовал в создании крестьянских организаций, первых в России. Именно он написал устав «Братства для защиты народных прав», в котором говорилось о необходимости наделения крестьян землей за счёт помещиков. Тогда началась его публицистическая деятельность. Публицистические и теоретические статьи В. Чернова все чаще появлялись в журналах «Новое слово», «Начало», «Русское богатство». Не случайно по окончании ссылки он оказался центром эсеровской эмиграции, стал бессменным редактором «Революционной России» (1902--1906 гг.). На страницах этой газеты и в своих программных работах «Характер современного крестьянского движения» и «Социализация земли и кооперация в сельском хозяйстве» он теоретически обосновал основные программные идеи неонародничества. В. Чернов как теоретик воплотил в себя все сильные и слабые стороны эсеровского движения. Его творчество производит впечатление поразительной смеси гениальных и утопических идей. Думается, что это не просто эмоциональное впечатление. Мысль Чернова пыталась «схватить» сложнейшую российскую действительность во всех се ипостасях. Теоретические противоречия Чернова -- это отражение реальной и глубокой противоречивости самого развития России.

Две группы противоречий доминируют в его теоретических произведениях и политических документах. Между ярко выраженной гуманистической направленностью и апологетикой террора, во-первых; между достаточно глубоким пониманием специфики экономического и общественного развития России -- и весьма уязвимой программой социализации земли, во-вторых. Остановимся на данных противоречиях более подробно.

Гуманизм В.Чернова мы видим в ярко выраженной ориентации на интересы личности. Это тем более важно подчеркнуть, что неонародники были убежденными социалистами. Их теоретическая модель социализма во многом совпадала с представлениями социал-демократов: централизованное общество, планомерная организация экономики. Однако модель Чернова в гораздо большей мере была ориентирована на интересы личности, гармонию между ней и обществом: «ценою принижения личности мы придем, в конце концов, к вырождению, а не расцвету личности»; «общество и личность могут и должны так размежеваться, чтобы выиграли оба»; «творческая мощь социального целого окажется не обратно, а прямо пропорциональна развитию творческих потенций всех отдельных личностей» [10].

Гуманизм неонародничества выражался и в принципиальном отказе от односторонне классового подхода марксистов, от градации различных социальных групп по степени сознательности, революционности и т. п. Чернов с первых шагов своей деятельности подчеркивал, что крестьянство не уступает рабочим в организованности, интеллекте и является «не менее социалистическим», чем пролетариат. Ведущим политическим термином эсеров был термин «трудовой класс», в который они включали рабочих, крестьян и демократическую интеллигенцию. Позднее В. Чернов образно писал о необходимости единства серпа, молота и книги. Парадокс заключался в том, что, никогда не участвуя в боевой деятельности эсеров, лидер партии обосновал необходимость и целесообразность политического террора: «Вопрос в средствах борьбы... есть не принципиальный вопрос, а вопрос удобства, вопрос обстоятельств целесообразности». «Кровь есть ужас; ведь и революция -- кровь. Если террор роковым образом неизбежен, то значит он целесообразен». «Террор в революции соответствует артиллерийской подготовке в бою» [11]. В одной из статей, посвященных террористическому элементу в «нашей программе», В. Чернов обосновал необходимость и роль террора: террор необходим и неизбежен; он является средством агитации, способным заставить людей политически мыслить, хотя бы против их воли; террор также является средством самообороны. В статье под названием «Как отвечать на правительственные зверства?» читатели «Революционной России» информировались о том, что во время Батумской рабочей демонстрации перебито около 30 человек из безоружной толпы. «Наш ответ таков: нельзя ограничиваться пассивными протестами, нужна вооруженная борьба, вооруженная самозащита, вооруженный отпор, вооруженное возмездие» [12].

Одна из сторон второго противоречия составляет, возможно, «изюминку» неонародничества и может быть поставлена в заслугу Виктору Чернову. Он отмежевался от классического народничества в отношении к российскому капитализму и общине, признавал факт капитализма в России и разложения общины. «Мы не сомневались, что капитализм в России развивается; мы искали только типические национальные особенности в характере этого развития». Не «быть или не быть капитализму, а как его встретить (курсив В. Чернова) -- вот как для нас ставился в согласии с Михайловским вопрос». «Мы ведь не хотели ни в коем случае походить на сентиментальных народников, дорожащих консервативными формами патриархальной общины». Но в отличие от либералов и марксистов, сосредоточившихся преимущественно на апологетике российского капитализма, В. Чернов одним из первых в России поставил вопрос о типе капитализма в России и, более широко, о типе капитализма в преимущественно аграрных странах. В поисках ответа Чернов выявил некоторые существенные особенности капиталистической эволюции в России. Важнейшую он видел в преобладании негативных последствий (анархия производства, кризисы, обнищание трудящихся) этого способа производства над позитивными (экономический прогресс, концентрация, высокая организованность). «Мы сказали себе, что основная особенность русского капитализма -- переразвитие, гипертрофия его «шуйцы» над его «десницей», его отрицательных, разрушительных, дезорганизующих сторон над сторонами положительными, созидательными, организующими. Но, вместо того, чтобы базировать что-то на олицетворении этого дефицита, -- городском босяке и интеллигентской богеме -- мы сделали другой вывод: не только есть света, что в капиталистическом окошке; надо в некапиталистическом мире, т. с., прежде всего, в мире крестьянского труда, искать самостоятельных ростков объединения, обобществления труда и собственности, надо естественную программу требований борьбы настоящего, коренного, индустриального пролетария объединить, гармонически слить с такой же естественной программой требований и борьбы настоящего, коренного трудового крестьянства» [13]. Таким образом, признавая капитализм в России, Чернов не абсолютизировал его, видя в экономическом и общественном укладе страны смесь капиталистических и некапиталистических элементов. В этом состояла суть теоретической парадигмы неонародничества и его сильнейшая сторона. Чернов как бы взял у классического народничества идею некапиталистического развития, но опять же отказался от одностороннего подхода предшественников, отказавшихся признавать возможность, неизбежность развития капитализма на российской почве. Подход Чернова интересен и тем, что он обратил внимание на значительную разницу в темпах развития и типах промышленного и аграрного развития страны в начале XX века. Признавая победу капитализма в промышленности и городе, он отстаивал способность крестьянского хозяйства успешно сопротивляться капитализму, к некапиталистической эволюции. Таким образом, Чернов воспроизвел формулу классического народничества -- некапиталистический путь, но в усеченном варианте -- лишь применительно к аграрному сектору. Это было много реалистичнее, чем абсолютный отказ видеть элементы нового способа производства в России. Постановка вопроса о т и п е капиталистической эволюции России, отказ от абсолютизации как капиталистического, так и некапиталистического уклада и ряд других идей должны найти место в сокровищнице российской общественной мысли.

Этого нельзя сказать без оговорок о центральной программной идее эсеровского народничества, автором которой опять же был В.Чернов -- социализация земли. Ее суть заключалась в переходе земли не в частную собственность, а «в собственность всего общества и в пользование трудящихся» [14]. Мелкое крестьянское трудовое хозяйство способно победить крупнее, потому что оно идет к развитию коллективизма через общину и кооперацию. В кооперации В.Чернов увидел возможность сохранить «общинный дух» уже без общины в ее архаическом виде. Необходимым условием реализации этой возможности должны были быть ликвидация помещичьего землевладения, переход земли в общенародное достояние, уничтожение частной собственности на землю и ее уравнительное перераспределение. Несомненно, что аграрная теория Чернова содержала здравые идеи, была демократически ориентирована, но не давала сколько-нибудь удовлетворительного решения главной проблемы России -- крестьянской. Более того, она сеяла иллюзии о возможности простого и полного ее разрешения.

Аграрный проект составлял сердцевину всей программы партии эсеров. Хотя официально она была принята на I съезде, состоявшемся в конце 1905 -- начале 1906 гг., ее основные положения были тщательно обсуждены на страницах «Революционной России», начиная с 1902 года. Конечную цель эсеры видели в организации социалистического общества. Но ее реализация невозможна без определенных переходных этапов. Социализация земли рассматривалась ими как раз как мера демократического, а не собственно социалистического характера. В области политической требования программы-минимум заключались в «полной демократизации всего государственного и юридического строя на началах свободы и равноправия» [15], что означало реализацию основных прав человека: свободы совести, слова, печати, собраний и союзов, свободы передвижения, выбора занятий, свободы стачек, неприкосновенности личности и жилища; всеобщее равное избирательное право. На смену самодержавию должна была прийти демократическая республика с развитым местным самоуправлением. Эсеры были весьма прогрессивны для своего времени в решении национального вопроса, они предлагали федеративное устройство государства и безусловное право национальностей на самоопределение. Радикальной и обстоятельно разработанной была и собственно «пролетарская» часть программы.

Задолго до конституирования партии эсеры развернули активную деятельность, прежде всего террористическую. Ещё в 1901 году для этой цели была создана Боевая организация, которую возглавил Григорий Гсршуни. В тс предреволюционные годы деятельность Боевой организации была сосредоточена на подготовке покушений на крупнейших сановников: министров, членов царской семьи. Поскольку это было чрезвычайно опасно и в то же время исключительно важно для неонародников, Боевая организация была тщательно законспирирована, была автономна даже по отношению к руководящим органам партии. Стать ее членом было весьма непросто и считалось большой честью. В предреволюционные годы эсеры совершили серию крупных покушений. В 1901 году Карповичем был убит министр просвещения Боголепов. Через год Балмашев совершил покушение на министра внутренних дел Сипягина. Его преемник Плеве был застрелен в 1904 году, великий князь Сергей Александрович -- в феврале 1905 г. Требуя в 1905 году от царя издания Манифеста, эсеровский террор использовался в качестве одного из веских аргументов: «Давайте Манифест, иначе эсеры стрелять будут» [16]. Произвол царской бюрократии был так силен, что практически всё общественные и политические силы, в том числе и принципиальные противники террора отнеслись к данной деятельности неонародников весьма сочувственно.

Организационное оформление партии эсеров оказалось довольно длительным процессом. В 1903 году они провели Заграничный съезд, на котором приняли Обращение. В этом документе в основу построения партии был положен принцип централизма [35]. В 46 номере «Революционной России» от 5 мая 1904 года был опубликован проект программы, написанный Черновым [17]. В данном проекте Чернов обосновал теоретико-методологические основы неонародничества, что свелось к следующему: был определен научно тип капитализма в России, сочетающий капитализм в промышленности и некапитализм, эволюцию в аграрном секторе; крестьянское трудовое хозяйство не должно восприниматься только через его сопряжение с капиталистическими отношениями, а как продукт и результат собственной инициативы; крестьян нельзя насильственно загонять в коллективистские формы, необходимо поощрять их инициативу; крестьянское хозяйство не является мелкобуржуазным, а трудовым [тем самым была заложена историографическая традиция теории некапиталистической эволюции крестьянских хозяйств и аграрного социализма]; крестьяне не являются социалистами по природе, но общинно-корпоративный мир деревни вырабатывает трудовое самосознание, на которое мог наложиться социалистический идеал.

К 1905 году партия имела 25 комитетов и 37 групп в России, сосредоточенных в основном в губерниях Юга, Запада, Поволжья.

Таким образом, возрождение неонародничества в иной форме на рубеже XIX--XX веков было выражением стремления русского народа, т. е. самой почвы идейно самоопределиться. Поэтому возникновение партии социалистов-революционеров, одной из первых политических организаций в стране, представляется глубоко закономерным. Исторической заслугой эсеров можно считать преимущественную ориентацию на крестьянство и первоочередное решение аграрного вопроса. Неонародники, прежде всего В. Чернов, напряженно осмысливали характер исторического развития России и в некоторых существенных моментах (особый тип капитализма в России) на пути к созданию оптимальной «почвенной» модели социально-экономического развития. Однако успешно завершить решение этой проблемы они не смогли. Партия эсеров воспроизвела не только силу, но и слабость «почвы», что проявилось в определенной противоречивости теории, программы и тактики партии, склонности к экстремизму. Эсеры возродили террористическую традицию в российском освободительном движении и несут за это историческую ответственность. Террористическая традиция сняла обильную кровавую жатву в России XX века и бумерангом нанесла смертельный удар самой Партии социалистов-революционеров. В теории и политической платформе неонародничество соединило элементы и социалистической и крестьянской утопии. Поэтому эсеровские иллюзии были, быть может, наиболее почвенными из всех политических иллюзий, которыми столь богата была Россия начала нынешнего столетия.

90-е годы XIX века можно смело назвать началом утробного периода российских политических партий. Значительное оживление всей общественной жизни выражалось, в частности, в происходившем параллельно вызревании их политических программ и элементов организации. С некоторым опережением эти процессы разворачивались в российском социал-демократическом движении.

К 80-м годам XIX века социалистическое движение, исчерпав ресурсы классического народничества, обрело новое - «теоретическое» - дыхание в марксизме. Возникнув как интеллектуальное отражение раннего промышленного капитализма [37] в англосаксонских странах, марксизм в последней четверти века, едва миновав зенит популярности, находился в преддверии коренной внутренней метаморфозы, названной позднее бернштейнианской ревизией. Российские радикалы восприняли данную идеологию почти в ее первозданной чистоте.

Этот исторический феномен российского марксизма -- дискуссионная историографическая проблема наших дней. Почему идеологический продукт индустриального развития западноевропейских стран столь прочно укоренился в архаической стране и оказал столь сильное воздействие на всю ее историческую судьбу?

Как минимум две причины популярности марксизма очевидны:

-- высокие темпы развития капиталистических явлений в экономической и социальной жизни России в 90-е годы XIX, значительный численный рост промышленных предприятий и занятых на них рабочих;

-- значительная часть российской молодежи, оказавшаяся в европейских странах в результате вынужденной эмиграции или с целью получения образования, стала очевидцем утверждения западного пролетариата как самостоятельной политической силы. Во многом решению этой исторически прогрессивной задачи способствовал марксизм. Не поддаться его интеллектуальному «обаянию» было чрезвычайно трудно.

Существенная же причина заключалась в сопряжении (совпадении) марксизма и большинства почвенных идеологических систем в одном чрезвычайно важном моменте. Марксова идея особой роли рабочего класса как освободителя всего человечества легко воспринималась в России людьми различных мировоззрений, поскольку в основе многих из них находилась идея русского мессианства.

Наиболее яркой фигурой среди русских революционных эмигрантов был Георгий Валентинович Плеханов (1856-- 1918 гг.). Оказавшись в Европе в свои 24 года, этот молодой человек уже был к тому времени довольно популярен среди молодых российских радикалов. Его знали как оратора, выступившего на первой в России политической демонстрации у Казанского собора (1876 г.), как многообещающего лидера одной из последних народнических организаций «Черный передел», ориентировавшегося в своей тактике на пропаганду социалистических идей в противоположность террористической тактике «Народной воли».

Происходивший из семьи средних по достатку тамбовских помещиков, получивший хорошее образование (гимназия в Воронеже, юнкерское училище, Горный институт в Петербурге), Плеханов стал одним из самых эрудированных и интеллигентных русских революционеров конца XIX -- начала XX века. Его отличали огромные личные способности, большое трудолюбие, высокая дисциплинированность, целеустремленность. Эти качества в соединении с безупречной честностью, искренним сочувствием к страданиям обездоленных людей не могли не породить крупную, хотя и весьма противоречивую фигуру российского освободительного движения. В эмиграции он начал интенсивно изучать марксистскую литературу, а в 1883 году вместе со своими единомышленниками, бывшими активными народниками -- П. Аксельродом, известной на всю страну Верой Засулич, стрелявшей в петербургского генерал-губернатора и, тем не менее, оправданной судом присяжных, Львом Дейчем и Н. Игнатьевым -- организовал группу «Освобождение труда». Свою цель члены группы видели в переводе марксистских произведений на русский язык и пропаганде их среди русской мыслящей общественности. За 20 лет своего существования группа вполне реализовала свою задачу, внесла существенный вклад в превращение марксизма в существенный элемент развития всей общественной мысли в России на рубеже веков. Плеханов, Засулич и Аксельрод перевели на русский язык около 20 марксистских работ, в том числе «Манифест коммунистической партии», «Нищету философии» и др.

Г.В. Плеханов в своих работах «Социализм и политическая борьба» (1883) и «Наши разногласия» (1885) предпринял одну из первых в истории российской общественной мысли попытку анализа происходивших в стране процессов с марксистских позиций. И на основе новейших для того времени статистических данных, экономических исследований убедительно доказал факт существования капиталистического уклада в стране: «Если... мы... спросим себя, пройдет ли Россия через школу капитализма, то, не колеблясь, можем ответить новым вопросом -- почему же бы ей и не окончить той школы, в которую она уже поступила? Все наиболее новые, а потому наиболее влиятельные течения нашей общественной жизни, все наиболее знаменательные факты в области производства и обмена имеют один несомненный и бесспорный смысл: они не только расчищают дорогу капитализму, но и сами являются необходимыми и в высшей степени важными моментами его развития. За капитализмом вся динамика нашей общественной жизни, все те силы, которые развиваются при движении социального механизма... Главный поток русского капитализма пока ещё невелик ... но в этот поток со всех сторон направляется такое множество великих и крупных ручейков, ручьев и речек, что общая масса направляющейся к нему воды огромна, и быстрый, сильный рост потока не подлежит сомнению. Его уже нельзя остановить, еще менее его можно высушить...» [18]. Не одно поколение русских радикалов училось марксизму по Плеханову. С уважением относились к Плеханову и сторонники других идейных течений. В частности лидеры российского либерализма -- П. Струве, П. Милюков, не соглашаясь с ним по ряду ключевых позиций, тем не менее позитивно оценивали как плехановскую критику народничества, так и его философские работы, прежде всего «К вопросу о развитии монистического взгляда на историю».

Н. Бердяев, не считая Плеханова глубоким философом, признавал, однако, за ним право быть «теоретиком марксизма» [19]. Словом, бесспорно, что Георгий Валентинович Плеханов был далеко не случайной фигурой в истории общественной мысли и общественного движения в России. За ним -- некая существенная грань всей нашей истории. Реальная и очень непростая научная проблема заключается как раз в том, чтобы выяснить, что это за грань.

В последние годы существенно изменились акценты историографических оценок теоретической и практической деятельности Г.В. Плеханова. Противоречия подходов Г.В. Плеханова по ряду ключевых для отечественного освободительного движения проблем объяснялись обстоятельно Р.В. Филипповым: во-первых, некоторыми специфическими чертами его личности и характера теоретической деятельности: априорностью, абстрактностью, известным схематизмом мышления, а, во-вторых, уровнем социально-экономического развития страны. Нельзя было «требовать от Плеханова и его группы безошибочных решений» в то время, когда налицо были неразвитость экономики и «неразвитость классовых противоречий», когда в стране не было сколько-нибудь широкого и самостоятельного рабочего движения, а крестьянская масса в политическом отношении еще спала глубоким сном [20]. Рядом работ 90-х годов был раскрыт потенциал объективного знания, который содержался в марксистско-ленинской схеме истории социалистической борьбы в России в ее интерпретации Плехановым.

Прежде всего, марксизм Плеханова -- это действительно ортодоксальный, перворожденный марксизм. Наиболее сильные моменты всей деятельности Плеханова связаны с тем, что он был последовательным революционным марксистом. С одной стороны, именно марксизм позволил ему одним из первых и наиболее адекватно описать и объяснить новые явления в экономической и социальной жизни России второй половины XIX века -- поразительно быстро развивающийся капиталистический уклад. Именно марксизм позволил ему обнажить и дать достаточно убедительную критику наиболее слабых, утопических элементов доктрины классического .народничества, в частности их иллюзорных надежд, что Россия окажется невосприимчивой к капиталистической «прививке». Капитализм стал в России реальностью, а точнее, еще одной стороной ее действительности. И одним из первых в полный голос, веско аргументировав заявление, сказал об этом Плеханов.

Одним из существенных социально-политических последствий развития капитализма является образование класса промышленных рабочих. И Россия в этом смысле не была исключением: с невероятной исторической скоростью ворвался в жизнь громадной страны новый класс -- пролетариат. И в данном случае Плеханов возвестил о рождении российского пролетариата и сформулировал его первую историческую задачу -- сформироваться в самостоятельную политическую силу и создать собственную партию. И, наконец, чрезвычайно важно, что, оставаясь убежденным социалистом и видя в социалистическом обществе высший идеал человеческого общежития, он рассматривал построение такого общества в России как отдаленную потенциальную задачу российских рабочих. Уже в первых, и быть может, самых лучших своих произведениях Плеханов отчетливо разделил социалистические и демократические задачи рабочего движения в России, подчеркнув первоочередную историческую необходимость последних; «...борьба за политическую свободу, с одной стороны, и подготовка рабочего класса к его будущей самостоятельной и наступательной роли, с другой стороны, -- такова, по нашему мнению, «постановка партийных задач», единственно возможная в настоящее время. Связывать в одно два таких существенно различных дела, как низвержение абсолютизма и социалистическая революция, вести революционную борьбу с расчетом на то, что эти моменты общественного развития совпадут в истории нашего отечества, -- значит, отдалять наступление того и другого» [22].

Парадокс заключается в том, что советская историография в лучшие свои времена тоже ставила в заслугу Плеханову фиксацию быстро прогрессирующего российского капитализма и рабочего класса и решительный отказ от народнического смешения демократических и социалистических целей освободительного движения. При внешнем сходстве наше представление о месте Плеханова иное.

Еще в начале нашего века ведущие представители иных политических течений, например, П. Милюков и Струве, пытаясь разгадать феномен социалистического движения в России, обращали внимание на то, что по своему объективному содержанию и направленности оно родилось и развивалось как демократическое. «Социализм в России больше, чем где-либо еще, представляет демократию в целом (курсив наш -- Л.С.). Это делает его политическую роль много более важной, чем в странах с большей и ранее развитой демократией» [23]. Аналогичную оценку этому явлению дал и Струве, подчеркнув, что российский социализм далеко не случайно утвердился на марксистском теоретическом фундаменте, т.к. «классовая борьба -- популярнейшая идея русской революции, потому и пришлась ей так ко двору, что русские люди менее, чем кто-либо, воспитаны в компромиссе и к компромиссу, а с другой стороны, учение о классовой борьбе, как готовая теоретическая формула, облекла и оформила то чувство ненависти и возмездия, которое воспитал в русском человеке старый порядок» [24]. По мнению другого писателя либерала А.С. Изгоева, марксизм нашел в России много жизненных корней, сыграв роль выкованного интеллигенцией орудия борьбы за освобождение [25]. Словом, в маркcистcко-социалистической оболочке бился демократический пульс гигантской, раздираемой противоречиями архаической страны. Потому достаточно было стать «отцом русского марксизма», кем по праву называли Плеханова, чтобы навсегда остаться уникальной фигурой в истории отечественной общественной мысли и общественного движения. Но Георгий Валентинович смог сделать на один шаг больше. Описывая зарождающееся российское рабочее движение в категориях ортодоксального, революционного марксизма, он сделал акцент на его демократическом потенциале и демократической миссии. Он рассматривал российский рабочий класс, прежде всего, как главную силу в борьбе против самодержавия, а его формировавшуюся партию как один из элементов будущей политической демократии в стране. Собственно социалистические задачи он с самого начала своей марксистской деятельности рассматривал как перспективные. При этом с годами он отодвигал решение этой задачи во все более отдаленное будущее, произнеся в конечном итоге в критическом 1917 году знаменитые слова о том, что Россия еще не смолола той муки, из которой можно испечь социалистический пирог [24]. Сделанное незадолго до смерти, это заявление стало по сути его политическим завещанием.

Вместе с тем, в одном существенном моменте Г.В. Плеханов был слишком типичным представителем отечественной революционной интеллигенции: и в теоретической деятельности и в политическом поведении он был весьма догматичен и нетерпим. В какой-то степени это объяснимо его личностными характеристиками: развитым самолюбием, стремлением к лидерству. Ближайшая соратница, порою обожествлявшая Плеханова, В. Засулич, тем не менее, писала о нем: «непомерно самолюбив и задирчив Жорж был всегда». В теоретической деятельности это выразилось в ярко выраженном догматизме, в стремлении интерпретировать в высшей степени специфичную и стремительно изменявшуюся российскую действительность с позиций исключительно ортодоксального, «чистого» марксизма. Так, в 1910г. (!), т.е. спустя почти тридцать лет после создания своего детища, он заявлял в письме Н.А. Рубакину: «Я стою на точке зрения идей группы «Освобождения труда». И в каждое данное время я ближе к той из нынешних фракций социал-демократии, которая ближе к этим идеям. Я считаю, что прогресс нашей партии именно состоит в лучшем и лучшем усвоении ею группы «Освобождения труда» [27]. Сказанное вовсе не означает, что взгляды Георгия Валентиновича не претерпевали эволюции. Искренне болея за судьбу страны, он постоянно анализировал ее историческое развитие и размышлял о ее судьбе. Но все подвижки в интерпретации экономических, социальных, политических явлений он пытался «втиснуть» в становившиеся все более узкими рамки ортодоксального марксизма. Незадолго до смерти, в 1917 году, он подчеркивал свою приверженность последнему: «Разница между Лениным и мной, это не разница между левыми и правыми, это разница в фазисах развития социализма. Ленин -- это утопический социализм, а не научный» [28]. Поэтому в новейшей отечественной историографии А.П. Логуновым плехановская разновидность марксизма правомерно и удачно квалифицируется как «охранительный марксизм». А можно ли было его (марксизм) вообще адаптировать, т. с. можно ли считать его в полном смысле научным (с точки зрения оценок перспектив и путей развития мировой цивилизации)?

Г.В.Плеханов не сумел в полной мере адаптировать марксизм и к «обстоятельствам времени», и к «обстоятельствам места». К его заслугам можно отнести четкую и одну из наиболее ранних в истории отечественной общественной мысли постановку вопроса о специфике российского капитализма и прогноз необычайной траектории его развития: «Политическое сознание в русском рабочем классе пробудилось раньше, чем в русской буржуазии. Наша буржуазия требует только субсидий, гарантий, покровительственного тарифа и вывозных пошлин; русские рабочие требуют политических прав» [29]. «Наш капитализм отцветет, не успевши окончательно расцвести». Однако в решении этой проблемы Плеханов все больше склонялся, что она пойдет по европейскому пути, что именно Европа демонстрирует закономерности общественно-исторического процесса, а все особенности России не больше, чем следствие ее отсталости».

Следует отметить, что деятели и деятельность группы «Освобождение труда» не были, особенно в первой половине своего существования, широко известны в России. Их влияние на общественное движение последней четверти XIX века в позднейшей советской историографии было сильно преувеличено. В истории же общественной мысли место Г.В.Плеханова и его соратников уникально: они положили начало российскому марксизму как интеллектуальному течению, без которого, каковы бы ни были дальнейшие судьбы, Россию конца прошлого столетия, видимо, понять было невозможно. Об этом вполне адекватно писал Павел Борисович Аксельрод: «Главное значение нашей теоретической и публицистической пропаганды не столько в экстенсивном ее воздействии на массу интеллигенции, сколько в интенсивном влиянии ее на мысль и действия наиболее передовых единиц этой интеллигенции».

В самой России марксизм стал широко популярен в 90-е годы благодаря активной деятельности так называемых «легальных» марксистов. Один из парадоксов российской истории заключается в том, что это были главным образом будущие лидеры формировавшегося либерального движения: Петр Бернгардович Струве, Николай Александрович Бердяев, Михаил Иванович Туган-Барановский, Сергей Булгаков и др. По остроумному замечанию Ричарда Пайпса, «если Плеханов может быть назван первым российским социал-демократом, то Струве -- первым социал-демократом в России» [30]. С 1890 года на квартире известной либеральной издательницы А. Калмыковой, где жил Струве, регулярно собирался кружок молодых интеллигентных людей, в котором активно обсуждались теоретические проблемы марксизма и исторические судьбы страны. Здесь были Водовозов, Боден, Павлов-Сильванский, Оболенский, Туган-Барановский. Они, как и члены многих других марксистских кружков, таких как возникшие еще в 80-е годы группы М. Бруснева, Точисского, студентов технологического института, занимались пропагандистской деятельностью. Но наиболее значительное влияние на всю общественную жизнь России прошлого века оказала теоретическая модель Струве. В 1894 году легально была опубликована его знаменитая работа «Критические заметки по вопросу о хозяйственном развитии России», где, используя экономическую концепцию марксизма, Струве вескими аргументами, конкретным анализом обосновывает несостоятельность народнических идей о некапиталистическом пути развития России. Народники, по мнению Струве, неправомерно противопоставляли национальное богатство, экономический прогресс и народное благосостояние. Социальный прогресс невозможен без экономического, а капиталистический способ производства как раз обеспечивает необходимый экономический прогресс. «Россия из бедной капиталистической страны должна стать богатой капиталистической же страной». Бедность масс русского населения есть в гораздо большей мере историческое наследие натурального хозяйства, чем продукт капиталистического развития»[31].