Особенности репрезентации языковой личности в военном дискурсе

Taille gearbeitetem Mantel, und auch ein Blechbuchschen mit Gehorschutzern.

Obergefreiter Schnitzler, der Kammerunteroffizier, war ein dunner, behender Mann mit raschem Mundwerk. »Meckern Sie nicht! Wenn was nicht pa?t, tauschen Sie's um!«

(S. 143)

-- Тише, приятель!

-- Это шеф, -- прошептал Махт. -- Смотрите, чтобы никто из вас дыхнуть не смел!

Новичкам выдали однобортную шинель и форменную одежду, выходной мундир, а также жестяные коробки со звукоглушителями. Каптенармус -- старший ефрейтор Шницлер, был худой, юркий человечек, бойкий на язык.

-- Не вякать! -- сразу же предупредил он возможные жалобы. -- Если что не так, обменяете потом! (c. 149)

»Name!« Und dann: »Worauf warten Sie, Holt? Haun Sie ab, Sie Spund, in zehn Minuten ist Morgenappell!« (S. 145)

-- Фамилия? -- И, когда Хольт назвал себя: -- Чего ты тут шатаешься, Хольт? Проваливай, да поживее, растяпа! Через десять минут утренняя поверка! (c. 151)

Das Antreten ging nicht ganz reibungslos vor sich. Wolzow geriet mit einem der Oberhelfer aneinander, der ihn einfach zur Seite schieben wollte. »Benimm dich!« sagte Wolzow schlie?lich. »Du haltst deine Fresse, Neuer!« - »Mensch!« rief Wolzow. »Spiel dich nicht auf, sonst kracht's!« - »Ruhe im Glied!« brullte der Unteroffizier, Engel mit Namen. »Wollt ihr wohl die Schnauze halten?« Von hinten raunte es: »La? ihn, Gunsche, machen wir andermal!« Das gibt Arger, dachte Holt. Er sah Wolzow verachtlich den Mund verziehen. Hinten murmelte jemand: »Der Neue soll sich wundern!« (S. 145)

При построении не обошлось без неприятностей. Вольцов сцепился с одним из «старичков», который бесцеремонно его толкнул.

-- Нельзя ли повежливее? -- окрысился на него Вольцов.

-- Утри рыло, теленок!

-- А ты не прыгай, а то облицовку попорчу!

-- Молчать! -- заорал на них унтер-офицер, его звали Энгель. -- Что распушили хвосты, петухи?

В задних рядах шептали:

-- Плюнь, Гюнше, он нам еще ответит!

Запахло дракой, подумал Хольт. Вольцов скорчил презрительную гримасу.

Кто-то сзади сказал вполголоса:

-- Ужо почистим новичку умывальник! (c. 151 - 152)

»Batterie … stillstann!« schrie Gottesknecht. Er kann also auch schreien, dachte Holt … »Zur Meldung an den Herrn Hauptmann Augen … rechts!« Gru? und Meldung: »Batterie mit zwei Unteroffizieren, zehn Mann und achtundachtzig Luftwaffenhelfern angetreten.« (S. 146)

-- Батарея, смир-рно! -- гаркнул Готтескнехт. Так, значит, и он умеет кричать, подумал Хольт. -- Для приветствия господина капитана -- равнение направо! -- Откозыряв, он доложил: -- Батарея в составе унтер-офицера, десяти старших ефрейторов и восьмидесяти восьми курсантов построена! (c. 152)

»Morn, Batterie!«, und: »Morn, Herr Hauptmann!« scholl es im Chor zuruck. »Lassen Sie ruhren«, sagte Kutschera. (S. 146)

-- Здравствуйте!

-- Здрас-сте, господин капитан! -- дружно прозвучало в ответ.

-- Вольно! -- сказал Кутшера. Даже когда он говорил спокойно, голос его гремел на всю площадь.

-- Батарея, вольно! -- скомандовал Готтескнехт. (c. 152)

»Hort mal her«, sagte der Hauptmann. Er offnete kaum den Mund, aber seine Stimme war drohnend und durchdringend. Er hatte die Hande in den Manteltaschen vergraben. »Jetzt wird eingeteilt. Wenn das langer als eine halbe Stunde dauert, passiert was. Punkt acht …« - er nahm die Linke aus der Manteltasche und blickte auf die Armbanduhr - »melde ich die Batterie einsatzbereit. Wird hochste Zeit; hier ist bi?chen was los. Das kotzt mich an, wenn die Schweine da oben rumkurven, und ich kann ihnen keins draufgeben.« Er erklarte den Kampfauftrag: »Schutz der umliegenden Industrieanlagen und Wohnviertel.« Dann verstummte er unvermittelt; er wollte sich abwenden, und der Hund sprang schon auf die Fu?e. Aber Kutschera hielt mitten in der Bewegung inne und drohnte: »Ein Wort an die Neuen! Wenn sich einer beim ersten Gefecht die Hosen vollschei?t, das ist mir egal. Aber wehe, einer macht schlapp! Wenn die Bruder nicht spurn, dann sollen ihnen die Oberhelfer das beibiegen. Selbsterziehung ist noch immer das solideste.« (S. 146 - 147)

-- Слушать всем! -- начал капитан. Он едва приоткрывал рот, но голос его оглушал и, казалось, отдавался во всем теле. Руки он засунул в карман плаща. -- Сейчас вас разобьют повзводно. Если это займет больше получаса, будете иметь дело со мной! Ровно в восемь, -- он вытащил руку из кармана и поглядел на часы, -- я объявлю батарею готовой к бою. Да н давно пора, здесь у нас, надо вам сказать, пошаливают. А меня прямо за душу берет, когда эти сволочи позволяют себе кружить у нас над головами, а я не могу им всыпать. -- Он объяснил им боевую задачу: «Оборона окружающих промышленных объектов и населенных пунктов». На этом он и оборвал свою речь и уже хотел уходить; собака, почуяв это, вскочила на ноги. Но Кутшера раздумал и снова загремел: -- Два слова новичкам! Если кто из вас в первом бою наложит в штаны, меня не касается. Но с трусами и паникерами у меня разговор короткий! В случае, если ваш брат будет плохо справляться с делом, старшие курсанты за этим присмотрят. Что может быть лучше самовоспитания! (c. 153)

»Eine uble Schinderei«, erzahlte Ziesche, wahrend sie sich in der kleinen Stube einrichteten. »Wir haben den ganzen Tag gebaut und geschippt, dann aufmunitioniert. Die Hauptarbeit haben Russen gemacht, aus einem Lager, die mu?ten scharf ran, die Posten haben sie mit Knuppeln angetrieben.« - »Mit Knuppeln?« fragte Holt. »Gibt's das?« »Du lebst wohl auf dem Mond!« sagte Ziesche. »Warum soll's das nicht geben?« - »Hast du schon mal was von Volkerrecht gehort?« fragte Gomulka. »Quatsch doch nicht! In diesem Krieg geht es um Sein oder Nichtsein, da spielen rechtliche Erwagungen keine Rolle! Die Russen sind sowieso blo? Tiere!« ( S. 148)

-- Ну и поиздевались же над нами, -- рассказывал Цише, -- пока мы устраивались в новом жилье. Пришлось оборудовать новую огневую позицию, целый день работали плотниками и землекопами, выгружали боеприпасы. Правда, основную работу проделали русские военнопленные, эти-то вкалывали почем зря, часовые подгоняли их дубинками.

-- Дубинками? -- переспросил Хольт. -- Разве это полагается?

-- Ты что, с луны свалился! -- вскинулся на него Цише. -- А почему бы и нет? -- А ты никогда не слышал о международном праве? -- в свою очередь спросил Гомулка.

-- Что за чушь ты мелешь! В войне, где решается вопрос -- быть или не быть, какие уж тут правовые нормы! Да и о ком тут говорить? Ведь эти русские просто звери. (c. 154 - 155)

»Gefechtsschaltung!« rief Ziesche. »Los, Stahlhelm, Gasmaske, Gehorschutzer! Fenster auf, sonst sind die Scheiben hin! … La?t euch Zeit, Feuerbereitschaft klingelt nur zweimal!« Sie liefen schon den Lattenrost entlang. Als Holt den Geschutzstand betrat, sah er ein paar Luftwaffenhelfer mitten in der Feuerstellung das Muo auslegen, ein riesiges, aus wei?en Tuchern gebildetes Quadrat mit einem Kreuz darin, das allen deutschen Flugzeugen Landebefehl gab. (S. 148)

-- Тревога, к бою! -- крикнул Цише. -- Разобрать каски, противогазы и звукоглушители! Окна настежь, а не то здесь целого стекла не останется!.. Время у вас есть: при команде «Приготовиться к ведению огня!» сигнал дают дважды.

И вот они бегут по решетчатому настилу. Когда Хольт вошел в орудийный окоп, он увидел, что двое курсантов выкладывают среди огневой сигнальное полотнище -- исполинский квадрат из белого холста с крестом посередине, знак, приказывающий немецким летчикам, находящимся в воздухе, приземлиться. (C. 155)

Wolzow grinste, haute ihm auf die Schulter und sagte: »Na, ›Leiche‹, ruhig Blut!« (S. 149)

Вольцов улыбнулся и хлопнул его по плечу:

-- Ну, ну, Трупик, не робей! (c. 155)

Auf einmal brullte von der B 2 die Stimme Unteroffizier Engels: »Feuerbereitschaft!« (S. 149)

Вдруг с командирского пункта послышался голос унтер-офицера Энгеля: «Приготовиться к бою!» (c. 156)

»Sie haben gesagt, ich darf laden!« Schmiedling lief krebsrot an. »Wern S' wohl pariern!« (S. 150)

-- Вы сказали, что я буду заряжать, -- заартачился Вольцов.

Щмидлинг побагровел:

-- Выполнять приказ! -- заорал он. (c. 156 - 157)

Schmiedling war sehr aufgeregt. Seit Feuerbereitschaft befohlen worden war, sagte er immer wieder: »Machen S' mir ka Schand net … I bitt Sie!« Und plotzlich: »I hab's im Gfuhl, heut gibt's was!« Dann wieder rief er: »Dos Schie?en is net schlimm! Dos kracht aweng, net wahr … Stellen S' Ihnen blo? net unters Rohr, dort is die Druckwell am schlimmsten!« (S. 150)

Шмидлинг страшно волновался. С тех пор как была подана команда «К бою!», он неустанно повторял:

-- Только не осрамите меня, ребята… Христом богом прошу. -- И вдруг: -- Душа у меня не на месте, как бы чего не было. -- Снова и снова он повторял: -- Стрелять не опасно! Только что шуму многовато… Не становитесь под ствол, там взрывная волна всего сильней! (c. 157)

»Motorengerausch in neun!« - »Mensch!« brullte Kutschera. »Die Flugmelder, diese Idioten, die pennen wohl?!« »Zunder hat Werte!« schrie Vetter, (S. 151)

«Шум моторов -- направление девять!»

-- Дьявол! -- ругнулся Кутшера. -- А что делает пост воздушного наблюдения? Заснули эти мерзавцы, что ли?

-- Данные для взрывателя приняты! -- доложил бледный как полотно Феттер (c. 158)

- »Anton feuerbereit!« schrie Schmiedling ins

Kehlkopfmikrophon. »Feuer frei!« Dann kam schon Schmiedling mit dem Ankundigungskommando: »Gruppenfeuer …« Holts Herzschlag setzte aus. »Gruppe!« krachzte Schmiedling, ( S. 151)

-- «Антон» к бою готов! -- крикнул Шмидлинг в ларингофон.

-- Огонь!

А за ним и Шмидлинг подал предварительную команду: «Беглый…» У Хольта остановилось сердце. «Огонь!» -- хрипло выкрикнул Шмидлинг (c. 158)

»Wann die Bruder zruckkimma, denselbign Weg, da mu? dos wieder so klappen!« (S.153)

-- Ежели эти бродяги полетят назад тою же дорогой, надо их так же угостить! (c. 160)

»Hor mal, Neuer …«, sagte Gunsche in norddeutschem Dialekt; er war nur wenig kleiner als Wolzow, der ihn sofort unterbrach: »Neuer? Ich hei? Wolzow, das wirst du dir ja wohl noch merken konnen!« Herrlich frech! dachte Holt. Blo? nicht einschuchtern lassen! Gunsche zog die Brauen hoch, seine Augen funkelten. Die Zwillingsbruder hinter ihm, zwei kraftige Burschen, pusteten sich machtig auf und nahmen die Hande aus den Taschen. Gunsche sagte drohend: »Wenn du noch mal den gro?en Rand riskierst, dann bist du dran mit Selbsterziehung!« Holt sah, da? Wolzow sich duckte, und sagte schnell: »La?t uns in Ruhe, ihr Hamburger!« Gunsche fuhr ihn an: »Du haltst die Fresse, du Spund, sonst …« - »Sonst?« schrie Wolzow (S. 154)

-- Эй, ты, новичок! -- обратился к ним Гюнше на северонемецком диалекте. Он был только чуть ниже Вольцова.

-- Какой я тебе новичок? Меня зовут Вольцов, заруби себе на носу!

Вот это я понимаю! -- подумал Хольт. Чем наглее, тем лучше! Только не позволить себя запугать. Гюнше высоко поднял брови, глаза его сверкали. Близнецы, стоявшие позади, напыжились и вынули руки из карманов.

-- Ты бы поменьше задирался, а то узнаешь, что такое самовоспитание! -- предупредил Гюнше грозно.

Увидев, что Вольцов пригнулся, словно для прыжка, Хольт сказал:

-- Оставьте нас в покое, гамбуржцы!

-- А ты закрой пасть, затычка несчастная! Не то и тебе…

-- Ты что… -- взвился Вольцов, (c. 161)

»An den Baum binden und auspeitschen!« drohnte Kutscheras Stimme. »Die Neuen verprugeln die Alten, wo gibt's denn so was!« Seine Sympathie lag eindeutig bei den Hamburgern. Plotzlich stand Gottesknecht an seiner Seite, und Kutschera drehte ihm unwillig den Kopf zu. Wenn er uns jetzt in den Rucken fallt, dachte Holt, dann hat Gilbert recht, dann ist Gottesknecht ein Aas. Aber Gottesknecht sagte, leise, wie es seine Art war: »Verzeihung, Herr Hauptmann, ich hab's von der B 2 angesehen. Die Neuen trifft diesmal weniger Schuld. Gunsche hat den ersten Schlag gefuhrt.« »So!« sagte Kutschera unzufrieden, und einen Augenblick lang sah es so aus, als wolle er den Wachtmeister zurechtweisen. Aber dann sagte er: »Da misch ich mich nicht ein … Gunsche!« schrie er, und zu den Zwillingen: »Pingels, ihr Arschlocher! Mensch, wenn ihr euch so blod anstellt, dann la?t euch halt von den Spunden verdreschen!« Riesenhaft, von seinem Hund gefolgt, stiefelte er davon. Gottesknecht sagte: »Jetzt ist Ruhe, meine Herren, sonst mach ich mit und bestraf euch alle zusammen!« Gunsche, als auch Gottesknecht verschwunden war, zischte: »Das kommt euch teuer zu stehn!« Wolzow sagte: »Halt die Fresse …« Auf einmal schrie er, nach vorn geneigt, mit geballten Fausten, und Holt hatte Wolzow noch nie so in Wut gesehen: »Ihr sollt mich kennenlernen! Ich schlag euch reif fur's Krankenhaus!« - »Schlu?!« sagte Holt und zog Wolzow davon. (S. 154 - 155)

-- Привязать к дереву и отхлестать плетью! -- загремел Кутшера. -- Неслыханное дело -- новички расправляются со старшими! -- Симпатии его были явно на стороне гамбуржцев.

Но тут, откуда ни возьмись, появился Готтескнехт, он стал рядом с капитаном, и тот неохотно повернулся к нему. Если еще и он нанесет нам удар в спину, значит, Гильберт прав и Готтескнехт подлец и зверь. Но вахмистр сказал, как обычно, не повышая голоса:

-- Простите, господин капитан, я наблюдал за ними с командирского пункта. На этот раз новички меньше виноваты. Гюнше ударил первым.

-- Та-ак… -- недовольно протянул Кутшера; казалось, он собирается оборвать вахмистра. Но, передумав, он заявил: -- В таком случае мое дело сторона. Слыхали, Гюнше? -- И, обращаясь к близнецам: -- Пингели, сукины дети! Если вы такие болваны, значит, так вам и надо, чтобы вас колотила всякая мелюзга! -- И, величественно повернувшись, мастодонт зашагал дальше в сопровождении своей собаки.

-- А теперь умерьте свой пыл, господа! -- сказал Готтескнехт, -- а не то я займусь вами: накажу всех скопом!

Когда и Готтескнехт удалился, Гюнше прошипел:

-- Вы за это поплатитесь!

-- Кончай звонить! -- огрызнулся Вольцов. И вдруг закричал, весь перегнувшись вперед и стиснув кулаки, Хольт еще не видел его в такой ярости: -- Вы меня еще узнаете! Я вам такое устрою -- в больницу на карачках поползете!

-- Хватит! -- вмешался Хольт и утащил его прочь. (c.162)

Wolzow knallte seinen Spind zu. »Ich hab's beim Wachtmeister verschissen, wieso wei? ich nicht. Ich hab's womoglich auch beim Chef verschissen. Jetzt ist mir alles egal! Ich nehm's mit der ganzen Batterie auf. La? sie drau?en antreten, deine Herren Oberhelfer, meinetwegen konnen sie alle auf einmal kommen … Meinst du«, schrie er Ziesche an, »ich mach mir was draus, wenn zur Abwechslung ich mal die Fresse vollkriege? Da mussen sie mich totschlagen, oder aber es hei?t danach: Auge um Auge, Zahn um Zahn, solang ich noch einen Finger ruhren kann.« (S. 155 - 156)

Вольцов с треском захлопнул шкафчик.

-- Мне житья не дает вахмистр, уж и не знаю почему, а теперь, возможно, за меня возьмется и капитан. Но я на это плюю! Пойду один против всей батареи! Пусть выходят твои старшие курсанты все на одного! Ты что? -- накинулся он на Цише. -- Думаешь, я испугаюсь, если кто-нибудь набьет мне морду! Да меня хоть до смерти исколоти, но уж потом так и знай: око за око, зуб за зуб, пока я в силах хоть пальцем шевельнуть! (c. 163)

»So. Da wolln wir mal … Nach Norden weg, marsch, marsch!« (S. 156)

Та-ак, а теперь начнем… Ну-ка, по направлению к северу -- бегом, марш! (c. 164)

»Gilbert, der will was! Reg dich nicht auf!« - »Er soll mir den Buckel runterrutschen!« gab Wolzow zuruck. (S. 157)

-- Гильберт, что-то ему от нас нужно! Брось дурить!

-- Пошел он… -- огрызнулся Вольцов. (c. 165)

»›Der Wolzow bekommt eine Abreibung, der Holt gleich mit‹, sagen die. Ich hab's verboten, aber was nutzt das? Der Chef hat nichts dagegen!« (S. 160)

Вольцову поставим горчичник, а за компанию и Хольту. Я запретил им, но это не поможет. Начальство-то ведь не против! (c. 168)

»Mein Onkel ist zum Generalleutnant befordert worden«, rief Wolzow. »Das nenne ich eine Offizierskarriere!« Ziesche war uberrascht. »General? Deswegen die gro?e Klappe!« - »Nur keinen Neid!« brummte Wolzow gutgelaunt. (S. 160)

-- Вот так так! Дядю произвели в генерал-лейтенанты, -- ликовал Вольцов. -- Это я понимаю -- офицерская карьера!

-- Генерал? -- удивился Цише. -- То-то, я гляжу, ты так заносишься!

-- Прошу без зависти! -- снисходительно буркнул Вольцов (c. 168 - 169)

»Hau ab, du Pennbruder«, schimpfte Wolzow. (S. 162)

-- Пошел вон, ротозей! -- ругался Вольцов (c. 170)

Schmiedling erklarte: »So a schneller Verband, dos sein Lightnings sein dos, oder Mosquitos, Pfadfinder nennen wir dos, weil damit diejenigen vorausfliegn und die Ziel markieren mit die Christbaum!« (S. 162)

-- Скоростные самолеты, -- пустился в объяснения Шмидлинг, -- это «лайтнинги» и «москито», мы еще зовем их «следопыты», они летят впереди и засекают цель «рождественскими елками». (c. 171)

Die sind ja viel zu schnell!« Wolzow tobte im Geschutzstand herum: »Ich trete dir in den Arsch, wenn das nicht besser klappt mit der Munition!« (S. 163 - 164)

Вольцов выходил из себя.

-- Да подноси же быстрей снаряды, или я тебе так наподдам, забудешь как садиться!

(c. 172)

Der Hauptmann bellte: »Gleich geht's los! Schmiedling, halten Sie sich bereit, Mensch, wenn der Wolzow schlapp macht!« Dann ging er. Schmiedling rief: »Die zwoa Flaschen, Wolzow, die san uns sicher!« (S. 164)

-- Сейчас начнется! -- пролаял капитан. -- Шмидлинг, приготовьтесь заменить Вольцова, если он скиснет! -- Сказав это, он исчез.

-- Ну, Вольцов, кажись, дело в шляпе! Две бутылки наши! -- крикнул Шмидлинг. (c. 173)

»Herhoren! Was sich heut nacht an Frieda abgespielt hat, das genugt furs Kriegsgericht!« Kutschera stand vor der angetretenen Batterie, die Hande in den Manteltaschen. »Macht, wozu sind Sie Waffenmeister, wenn die Spritze bei dem bi?chen Schie?en auseinanderfallt?« Er brullte immer, aber jetzt war seine Stimme ungeheuer: »Wenn die Kanone nicht besser in Schwung kommt, sperr ich die ganze Bedienung ein!« Der Hund erhob sich auf die Vorderpfoten und knurrte. Kutschera trat mit dem Stiefel nach ihm. »Du haltst's Maul, Mensch! … Die andern Geschutze waren gut. Bei Anton ging's rund, da war die Tollwut ausgebrochen? « Die Oberhelfer flusterten miteinander. »Der Wolzow ist ein Gauner!« drohnte Kutscheras Stimme. Und zu Gottesknecht: »Geben Sie ihm Extraausgang.« (S. 166)

Хольт с Гомулкой возвращались освещенной заревом пожара ночью.

-- Скажи по-честному, Зепп… ты боялся?

Гомулка не сразу ответил:

-- Да, боялся.

-- Ну что ж, в этом нет ничего позорного, -- сказал Хольт. -- Важно преодолеть страх!

-- Слушать всем! Такого неслыханного безобразия, как этой ночью на «Фриде», вполне достаточно, чтобы весь расчет предать военному суду! -- Кутшера стоял перед построившейся батареей, как всегда руки в карманы. -- Махт, какого черта вы называетесь орудийным мастером, когда клистир у вас, постреляв самую малость, рассыпается на части! -- Он и всегда-то рычал, но теперь голос его казался чудовищным трубным гласом. -- Если не приведете орудие в порядок, я весь расчет упеку в тюрьму! -- Собака, привстав на задние лапы, угрожающе заворчала. Кутшера пнул ее сапогом. -- Цыц, приятель, и чтобы я ни звука не слышал!.. Другие орудия стреляли исправно. «Антон» ни минуты не зевал, там, видно, собрался сердитый народ! -- В рядах старших раздался ропот. -- А уж Вольцов у них отчаянный малый! -- продолжал греметь Кутшера. И, обращаясь к Готтескнехту: -- Предоставьте ему лишний день отпуска. (c. 175)

Tag und Nacht trieb sie die Glocke ans Geschutz. Dies war ihr Leben, fur lange Zeit. (S. 166)

Днем и ночью собирались они по тревоге у орудия. И к этому -- на долгое, долгое время -- свелась вся их жизнь (c. 176)

»›Es gibt hochstens einzelne Verbrecher in Deutschland, die durch einen Sieg der Alliierten etwas gewinnen wollen, und mit diesen Verbrechern werden wir fertig!‹ … Was das ist?« sagte er auf Gomulkas Frage. »Ja, schlafst du denn? Die Fuhrerrede vom 9. November!« Er las weiter: »Hier, zum Luftkrieg! ›… die Herren mogen es glauben oder nicht, aber die Stunde der Vergeltung wird kommen!‹ - ›… die Manner sind aufgesprungen, haben die Arme zum Gru? erhoben und riefen mit feuchtblanken Augen stolz und begluckt Heil um Heil ihrem geliebten Fuhrer zu …‹« - »Lies lieber mal den Wehrmachtbericht«, sagte Gomulka ungeruhrt, »uber den Fall von Kiew kann man namlich auch feuchtblanke Augen bekommen!« Ziesche warf ihm einen bosen Blick zu und las mit seiner heiseren, etwas hohen Stimme: »›Sonnenschein kann jeder vertragen, aber wenn es wettert und sturmt, dann zeigen sich erst die harten Charaktere, und dann erkennt man auch den Schwachling …‹« Holt war so mude, da? er nur noch Satzfetzen wahrnahm: »›… am Ende steht der Sieg … niemals verzagen … von hier hinausgehen mit der fanatischen Zuversicht … fanatischen Glauben … da? es gar nichts anderes geben kann als unseren Sieg!‹« (S. 167)

-- «В Германии разве только считанные преступники ждут для себя какой-то выгоды от победы союзников, но мы этим предателям потачки не дадим!..» Что такое? -- отозвался он на вопрос Гомулки. -- Да ты спишь, что ли? Это речь фюрера от девятого ноября. По поводу воздушной войны!.. -- Он продолжал читать: -- «Этим господам вольно не верить, но час расплаты уже не за горами!.. -- Солдаты повскакали с мест и, приветственно подняв руки, вновь и вновь восклицали со слезами на глазах „хайль“ и снова „хайль“ нашему возлюбленному фюреру…»

-- Почитай-ка лучше сводку, -- невозмутимо сказал Гомулка. -- Там насчет потери Киева -- тоже нельзя слушать без слез…

Цише метнул на него сердитый взгляд и продолжал читать своим сиповатым, срывающимся на визг голосом:

-- «Солнечный свет каждому мил, но лишь когда гремит гром и ревет буря, проявляют себя стойкие характеры и познаются трусы и маловеры…»

Хольт так устал, что до него доходили только обрывки фраз: «…уверенность в конечной победе… не терять мужества при неудаче… выйдем отсюда с фанатической убежденностью… с фанатической верой… что победа нам обеспечена!» (c. 177)

Heute regte sich Wolzow auf. Er liebaugelte, wie alle, mit dem Flakschie?abzeichen, das den schweren Batterien nach etwa sechs Abschussen verliehen wurde. »Es ist eine Gemeinheit!« piepste Zemtzki. Dann rausperte er sich und gab seiner Stimme einen moglichst tiefen Klang, denn Gottesknecht hatte ihm einmal »wegen unmilitarisch hoher Stimme« Nichtgenugend gegeben. »Ich war Dienstag nacht Flugmelder! Die Jager waren seit einer Stunde abgeflogen, als die Halifax runterkam!« - »Eine himmelschreiende Sauerei ist das!« schimpfte Wolzow. (S. 168)

На этот раз заволновался и Вольцов. Он, как и все, мечтал о значке зенитчика, которым награждались батареи за шесть сбитых самолетов.

-- Черт знает, что такое! -- пищал Земцкий. Он откашлялся и продолжал, стараясь говорить басом, -- Готтескнехт как-то поставил ему «плохо» за «неподобающий военному жидкий голосок»: -- Я во вторник нес службу воздушного наблюдения. Истребители уже с час как убрались, когда упал «Галифакс».

-- Сволота! -- не утерпел Вольцов. (c.178)

Dienstags war der sogenannte »Schultag«. Alle Luftwaffenhelfer der Batterie gingen zum Chemie- und Physikunterricht nach Gelsenkirchen; die Batterie war unterdessen nicht feuerbereit. Die Oberhelfer fuhren zwar auch in die Stadt, schickten jedoch nur ein paar Mann in die Schule. Auch Holts Klasse betrachtete den Dienstag Vormittag nun als Feiertag. Man sa? von neun bis eins im Cafe, wo man Orangeade zu sich nahm und mit den Freundinnen verabredet war, mit den Schulerinnen der Essener, Gelsenkirchener und Wattenscheider Madchenschulen. Kutschera lie? an den Schultagen eine Anwesenheitsliste fuhren, die er von Zeit zu Zeit kontrollierte, und Branzner, der selbst nie den Unterricht versaumte, entschuldigte Holt und seine Freunde mit tausend Ausreden, von »krank« bis

»unabkommlich«. Sehr beliebt waren vollig unsinnige Entschuldigungen: »Holt mu? heute den Rohrmantel waschen«, »Wolzow und Gomulka fehlen wegen zu hoher Gebrauchsstufe«. (S. 169)

Вторник считался «школьным днем»: все курсанты отправлялись в Гельзенкирхен на уроки химии и физики. В эти дни батарея была небоеспособна.

Старшие курсанты тоже ездили в город, но школу посещало всего несколько человек. Проведав об этом, и класс Хольта стал смотреть на вторник как на выходной день. С девяти до часу молодежь просиживала в кафе, потягивала лимонад и заводила знакомства с девушками, ученицами окрестных женских гимназий. Кутшера завел для школьных дней список посещаемости и время от времени его просматривал, но Бранцнер, аккуратно посещавший уроки, находил для Хольта и его приятелей сотню отговорок вроде «заболел» или «не мог отлучиться от орудия».

В особенном фаворе были нелепые отговорки вроде: «Хольту на сегодня велено постирать чехол для ствола» или: «Гомулка и Хольт отсутствовали по случаю слишком высокой суммы метеорологических и баллистических поправок».

(c. 179)

… gehorte es zum guten Ton, mit einem Luftwaffenhelfer befreundet zu sein. (S. 169)

… признаком хорошего тона считалось водить дружбу с курсантами. (c. 179)

Doktor Klage, dem Wolzows rude Art noch nicht

bekannt war, stand dicht neben Wolzows Bank und wiederholte: »Wolzow, bitte gehen Sie …« - »Lassen Sie mich in Ruhe!« schrie Wolzow und sprang so wild von seinem Sitz auf, da? der Lehrer mit einer unwillkurlichen Bewegung der Abwehr zuruckwich; bei dieser Bewegung aber stie? er versehentlich Wolzow vor die Brust. »Prugeln wollen Sie mich!« schrie Wolzow. »Sie wollen mich prugeln …?« Holt, der hinter ihm sa?, fa?te ihn am Koppel: »Gilbert, gib Ruh!« - »Prugeln, wo gibt's denn so was!« krahte Vetter in seiner Ecke. Wolzow, durch Holts Einmischung etwas zur Besinnung gebracht, verlie? die Baracke mit den Worten: »Als der beste Ladekanonier der Batterie hab ich's doch nicht notig, mich von dem prugeln zu lassen!« (S.171)

Доктор Кляге, еще незнакомый с замашками своего ученика, стоял над самой его партой и настойчиво повторял:

-- Пожалуйста, Вольцов, прошу вас…

-- Отвяжитесь! -- выкрикнул Вольцов и так стремительно вскочил со своего сиденья, что учитель испуганно отпрянул, инстинктивно приготовившись защищаться; при этом он невольно толкнул Вольцова в грудь.

-- Вы что же, бить меня собираетесь? -- заорал Вольцов. -- Попробуйте только тронуть!

Хольт, сидевший сзади, схватил его за ремень:

-- Брось, Гильберт, опомнись!

-- Это что еще за мода -- драться! -- крикнул и Феттер из своего угла.

Вольцов, немного отрезвленный вмешательством Хольта, выбежал из барака со словами:

-- Меня, лучшего заряжающего на всей батарее, вздумал бить какой-то учителишка! (c. 181)

»Mensch, wenn Sie schon Schmu machen, dann so, da? man mich nicht mit dem Salat belastigen kann!« (S. 174)

-- Уж если вы плутуете, делайте это так, чтобы я ничего не знал! (c. 184)

Nach dem ublichen Sonntagsessen, Rinderbraten mit einer So?e, die »Bratenwasser Din A 4« genannt wurde, Sauerkraut und Pellkartoffeln, (S. 178)

После воскресного обеда -- неизменного тушеного мяса с подливкой, именуемой «баланда по-армейски», кислой капусты и картофеля в мундире (c. 189)

Wolzow stand mitten im Zimmer. »Welch hoher Besuch!« spottete jemand. Wolzow sagte ruhig: »Wir sollten uns in Zukunft vertragen!« - »Vertragen?« rief ein Zwilling und fuhr in seinem Bett hoch. »Jetzt, wo mein Bruder furs Leben entstellt ist?« - »Ich hab niemanden uberfallen «, erwiderte Wolzow. Der Oberhelfer Wilde erhob sich. »Es gibt ungeschriebene Gesetze beim Militar. Vertragen konnen wir uns, wenn ihr eure Abreibung weghabt!« Wolzow schrie, mit einem Schritt auf Wilde, der eilig den Tisch zwischen sich und Wolzow brachte: »Noch so ein hinterhaltiger Uberfall … dann gnade euch Gott!« Die Oberhelfer stimmten ein Hohngelachter an, aber es klang nicht echt. »Es hat keinen Zweck«, sagte Holt spater. »Das nennt sich nun Kameradschaft: einer bekampft den anderen. Ich hab mir das anders vorgestellt im Einsatz. Eine verschworene Gemeinschaft …« - »Blodes Gewasch!« schimpfte Wolzow. Vetter rief: »Verschworene Gemeinschaft, da mu?t du dir erst funfzig mit dem Ochsenziemer verpassen lassen!« (S. 181 - 182)

Вольцов остановился посреди комнаты. Кто-то съязвил:

-- Высокие гости пожаловали!

Но Вольцов и бровью не повел:

-- Давайте жить в мире, -- предложил он спокойно.

-- Жить в мире? -- отозвался один из близнецов, вскочив в постели. -- И это после того, как моего брата изуродовали на вечные времена!

-- Напал-то не я, -- возразил Вольцов. Но тут поднялся старший курсант Вильде.

-- В армии существует неписаный закон, -- сказал он. -- Мир будет заключен не раньше, чем мы сделаем вам обтирание!

Услышав это, Вольцов взвыл от ярости и шагнул к Вильде, а тот, не теряя времени, отгородился столом.

-- Еще одно такое подлое нападение, -- предупредил Вольцов, -- и пусть над вами смилуется господь бог!

В ответ раздалось насмешливое гоготание противника, но в нем не чувствовалось обычной уверенности.

-- Ничего у нас не выйдет, -- заявил позднее Хольт. -- Тоже мне, товарищи! Один готов другому горло перегрызть. Раньше я себе иначе представлял армию. Думал, это -- братское содружество.

-- Болтовня! -- огрызнулся Вольцов.

А Феттер:

-- Братское содружество -- но сперва получай свои полсотни горячих ременной плеткой! (c. 192 - 193)

Gomulka, mit Holt unter der zugigen Plane, sagte:

»Das Leben ist auch ohne Kanone mal ganz angenehm!« (S. 197)

Гомулка, прикорнув под хлопающим на ветру брезентом, заметил с удовлетворением:

-- Оказывается, жизнь может быть прекрасна и без пушек! (c. 210)

Warum arbeitest du so viel, Vater? - Der Mensch hat

eine Aufgabe! Ein Mensch ohne Aufgabe vegetiert wie ein Tier. Vegetiert wie ein Tier, schie?t Hirsche, schie?t mit der Kanone, rauft sich mit Oberhelfern … Was ist meine Aufgabe? dachte Holt. Es ist Krieg. Wir kampfen fur Deutschland. Von Kindheit an stand es in allen Lesebuchern: Furs Vaterland sterben, Langemarck, Schlageter, und so weiter. (S. 197 - 198)

»Зачем ты так много работаешь, папа?» -- «У каждого должна быть своя жизненная задача, сынок! Без жизненной задачи человек прозябает, как животное».

Прозябает, как животное, охотится на оленей, палит из пушки, дерется с товарищами… А у меня какая задача? -- спрашивал себя Хольт. И отвечал: Война. Мы воюем за Германию. С детства читал он в хрестоматиях: Шлагетер, Лангемарк и так далее… Умереть за отечество! (c.210)

»Lies, was Rilke uber die russische Seele schreibt«, horte er. Jetzt erst ri? das Gespinst seiner Gedanken auseinander. Er blieb stehen. »Ich denke, es sind alles Untermenschen?« fragte er, und er wunderte sich nicht einmal uber den neuen Widerspruch. Sie sagte: »Irgendeinen Vorwand mu? man ja haben, um sie umzubringen.« (S. 206)

Прочти, что пишет Рильке о русской душе, -- услышал он ее голос. И только тут паутина его мыслей рассеялась. Он остановился.

-- Русская душа? Но ведь это же недочеловеки? -- спросил он, уже ничему не удивляясь.

-- Надо же было что-то придумать, чтобы безнаказанно их истреблять, -- усмехнулась она. (c. 218)

»Aber der Fuhrer«, rief Ziesche, wie immer uber Wolzows Sachlichkeit erbittert, »hat am 9. November ausdrucklich gesagt: ›Was ist das schon, wenn wir, durch die Kriegsnotwendigkeit gezwungen, einmal einige hundert Kilometer aufgeben mussen …‹« - »Durch Kriegsnotwendigkeiten? Durch die Russen gezwungen«, sagte Wolzow, »immer noch durch die Russen! … Ach, halt's Maul«, fuhr er Ziesche an, »einem Eierkopf wie dir mu? das der Fuhrer 'n bi?chen sanfter beibringen. Die militarische Wahrheit ist nur fur Manner wie mich.« (S. 211)

-- Ведь фюрер в своем выступлении от девятого ноября сказал: «Не беда, если под давлением необходимости мы иной раз вынуждены отойти на несколько сот километров…»

-- Под давлением военной необходимости! -- передразнил его Вольцов. -- Скажи уж прямо: под давлением русских… Все тех же русских! Лучше помолчи, дубина! Понятно, для таких сопливцев, как ты, фюрер старается позолотить пилюлю. Настоящая военная правда -- для людей с крепкими, нервами, вроде меня! (c. 225)

Gomulka, ein Pflaster am Hinterkopf, sagte: »Jetzt helfen wir nicht mehr, jetzt oberhelfen wir.« (S. 218)

Гомулка, с нашлепкой за ухом, сострил:

-- Теперь мы не просто курсанты, а оберкурсанты. (c. 232)

Kutschera wandte das Gesicht dem Major zu und kniff die Augen zusammen. »Es ist Vorschrift, Herr Major! Wir haben Feuerbereitschaft. In ein paar Minuten sind die Bomber hier!« »Man kann sich doch nicht wortlich an die Vorschriften halten«, sagte der Major noch. (S. 221)

Кутшера повернулся к майору и прищурил глаза.

-- Таково предписание, господин майор! Мы дали команду готовиться к бою. Через несколько минут здесь будут бомбардировщики.

…-- Нельзя же безоговорочно выполнять все предписания, -- выговаривал ему майор. (c. 235 - 236)

Auch Wolzow fuhr Gomulka an und schlug mit der flachen Hand auf den Tisch: »Schlu?! Es ist Krieg, da kann es jeden erwischen.« Er breitete seine Karten aus. (S. 224)

На этот раз на Гомулку обрушился и Вольцов.

-- Хватит разговоров! -- рявкнул он. -- Это война! На войне каждого может стукнуть! -- И он разложил на столе свои карты. (c. 239)

»Batterie … stillstann! Wir gedenken des Kameraden Zemtzki, der fur Fuhrer und Vaterland gefallen ist. Ruhrt euch! … Herhorn! Die Batterie hat in Hamburg schon mal schwere Verluste gehabt. Ein Toter ist nischt Neues! Der Zemtzki hat Mut gehabt, dafur hat ihm der Major das Ekazwoo verliehen. - Ruhe im Glied! Nun sag ich eins: Wenn das Gequatsche auf den Stuben nicht aufhort, von wegen dem Muo und so … Ich greif mir die Meuterer raus und sperr sie ein! Krieg ohne Tote, wo gibt's denn so was!« (S. 224 - 225)

-- Батарея смир-рно! Почтим память камрада Земцкого, павшего за фюрера и отечество!.. Вольно! Внимание! Наша батарея уже в Гамбурге понесла тяжелые потери. Смерть на войне -- обычное дело. Земцкий совершил геройский поступок, и в признание его заслуг майор наградил его Железным крестом второй степени… Сохранять спокойствие! А теперь предупреждаю: если в бараках не прекратится болтовня насчет сигнального полотнища и так далее, я сам займусь бунтовщиками и засажу их в военную тюрьму! Где это слыхано, чтобы на войне не было жертв! (c. 239)

Vier Abschusse! Zemtzki war vergessen. Wolzow zeigte sich aufgekratzt. »Noch zwei Abschusse, dann gibt's das Flakschie?abzeichen. « Holt ging mit Gomulka den Lattenrost entlang, er fuhlte sich wie vor den Kopf geschlagen. »Sepp! Die vier Abschusse, das ist blo? das schlechte Gewissen vom Major!« - »Schau dich um«, sagte Gomulka. »Gestern war alles deprimiert, und jetzt?« Im Unterricht sa? Holt zerstreut und unaufmerksam auf seinem Schemel. Schlie?lich ging er in die Stube hinuber und warf sich auf sein Bett. Wenn ich falle, wird tags darauf kein Mensch mehr an mich denken. (S. 225)

Четыре сбитых самолета! О Земцком уже не вспоминали. Особенно радовался Вольцов.

-- Еще две сбитые машины, -- и нам выдадут значки зенитчиков.

Хольт с Гомулкой в глубоком унынии возвращались в барак.

-- Зепп! Четыре сбитых самолета -- это просто нечистая совесть майора.

-- Замечаешь? -- сказал Гомулка. -- Вчера все нос повесили, а смотри, что делается сегодня!

На уроке Хольт не мог сосредоточиться и ничего не понимал. Наконец он выскользнул в соседнюю комнату и бросился на койку. Если меня убьют, думал он, завтра ни одна душа обо мне не вспомнит! (c. 240)

Dieser Gedanke befriedigte ihn wenig. Schicksal, Gesetz des Handelns, fanatisch glauben, dachte er wieder; sind wir wirklich willenlos ausgeliefert, nur … Figuren im gro?en Spiel? Aber das Nachdenken und Grubeln, uberlegte er, bringt nichts ein. Hart werden. Glauben. Sich fanatisch der Sache verschworen. Es geht nicht, da? mich ein paar Bomben aus dem Gleichgewicht bringen! (S. 227)

Однако эта мысль не принесла ему спокойствия. Так, значит, смиряйся, покорись судьбе, поступай как заповедано, верь всему, что скажут! Неужто мы безвольные орудия, пешки в большой игре? Брось! Все эти размышления и сомнения ни к чему не приведут; внушал он себе. Надо быть твердым! Верить! Фанатически отдаться общему делу! Не терять равновесия из-за какой-то несчастной бомбы! (c. 242)

Holt empfand einen schmerzhaften Druck in der Brust. Mitleid ist Schwache! sagte er zu sich selbst, aber er fischte doch die angebrochene Zigarettenpackung aus der Tasche. Er wollte sie den Gefangenen hinwerfen, doch dann ging er die paar Schritte uber den Acker und druckte die Schachtel in eine rauhe Hand. Als er vor dem Gefangenen stand, sah er mit Erschutterung, da? die Tierhaftigkeit aller dieser Gestalten nichts anderes war als das letzte Stadium eines unvorstellbaren korperlichen Verfalls. Er wollte in seiner Verwirrung auch noch die Streichholzschachtel wegschenken. Da sagte der Gefangene muhsam, als bereite das Sprechen ihm Schmerzen: »Brot!« Holt lief in die Stube zuruck und ri? seinen Spind auf. Sie hungern! dachte er. Im Essenfach lagen genug Lebensmittel. Butterkeks und Drops wurden seit Wochen taglich als Alarmzulage verteilt und hauften sich in den Spinden. Er verstaute alles in seinen Taschen und zog dann den Mantel uber, denn offen durfte er die Lebensmittel nicht hinaustragen. Was er zu tun im Begriff war - daruber war Holt sich klar -, war verboten und galt als strafbar. Er zogerte und wurde unsicher. Dann schob er doch das Brot unter den Mantel und dachte: Mag es strafbar sein, mogen es … Untermenschen sein, ich wurde auch keinen Hund verhungern lassen! Dann fiel ihm ein, da? es zehn, zwolf Manner waren. Er ri? auch Gomulkas Spind auf. Sepp wurde es billigen, dessen war er sicher. Eine halbe Dauerwurst, Brot, ein Wurfel Kunsthonig, reichlich Keks … Er raffte alles zusammen. Dann sah er die halbe Flasche Korn stehen, die Gomulka fur seinen Geburtstag aufsparte. Er nahm die Flasche an sich. Ruhig verlie? er die Stube, nicht gesonnen, sich erwischen zu lassen. Sorgsam sah er sich um. Au?er den arbeitenden Gefangenen war niemand zu sehen. Wer wei?, wo sich der Posten herumdruckte! Die Fenster der gro?en Stube lagen auf der anderen Seite. Er lief uber das Feld. Die Gefangenen rissen das Brot in Stucke und versteckten es unter ihren Kleidern. Sie arbeiteten weiter. Einer nach dem anderen kletterte auf den Grund des Bombentrichters hinab und trank aus der Kornflasche. Holt ging in die Stube zuruck und legte sich auf sein Bett. Er versuchte zu schlafen. (S. 229 - 230)

У Хольта болезненно сжалось сердце. «Жалость обличает малодушие», -- сказал он себе и все же достал из кармана початую коробку. Он хотел бросить ее пленным, но одумался и, подойдя ближе, сунул ее в первую попавшуюся корявую руку. Но пока он стоял против пленного, он, к ужасу своему, увидел: то нечеловеческое, что поразило его в этих жалких тенях, есть не что иное, как последняя степень истощения. Растерявшись, он протянул пленному и спичечную коробку, но тот, с трудом, словно каждый звук причинял ему боль, пробормотал: «Хлеба!»

Хольт бросился в барак и рывком распахнул дверцу своего шкафчика. Их морят голодом! -- гвоздило у него в мозгу. В отделении для провизии было много всякой снеди. Уже несколько недель в дни тяжелых боев им выдавали кекс и леденцы, и все это накапливалось в шкафчиках. Он рассовал по карманам все свои запасы и накинул шинель: выносить съестное из барака строго воспрещалось. Но ведь то, что он собирается сделать, -- мелькнула мысль, -- запрещено и подлежит суровому наказанию. Минуту он помедлил в нерешительности. Но потом спрятал хлеб под шинель, говоря себе: пусть меня накажут, пусть это недочеловеки, я и собаку накормлю, если увижу, что она голодна! Тут он вспомнил, что там не один голодный, а человек десять-двенадцать. Он открыл и шкафчик Гомулки, зная, что Зепп не стал бы возражать. Полкруга копченой колбасы, краюха хлеба, кубик искусственного меда, пригоршня печенья… Все это он собрал в охапку. Потом увидел полбутылки водки. Зепп берег ее ко дню своего рождения. Водку он сунул за пазуху.

Спокойно вышел он из барака с твердым решением не попасться. Осторожно огляделся. Кроме работающих военнопленных, никого не было видно. Часовой куда-то скрылся. Окна большой комнаты, где шел урок, глядели на противоположную сторону,

Хольт бегом бросился в поле. Пленные расхватали хлеб и спрятали его на себе. Они продолжали работать и только один за другим крадучись спускались в воронку и там прикладывались к бутылке. Хольт поспешил назад и с сильно бьющимся сердцем кинулся на койку. Он даже попытался заснуть. (c. 244 - 245)

Gomulka blickte sich unwillkurlich um, als Holt erzahlte. Dann sagte er: »Gut … Ich bin einverstanden.« - »Ob es richtig ist?« fragte Holt. »Sie sind unsere Feinde.« - »Sie haben nicht angefangen«, sagte Gomulka. In der Stube sa? Wolzow auf einem Hocker und schnippelte mit dem Fahrtenmesser am Nagel seiner gro?en Zehe herum. Vetter und Rutscher sa?en auf ihren Betten. Ziesche redete mit Schwung und Enthusiasmus, und die anderen horten heute tatsachlich zu. »Seht sie euch ruhig aus der Nahe an«, sagte Ziesche, als Holt und Gomulka in die Stube traten. »Das ist sehr lehrreich. Klarer kann der Beweis, da? es sich um einen rassisch ganz minderwertigen Typ handelt …« - »Bei den Russen?« fragte Gomulka. - »Ja. Ihr braucht euch blo? mal die Gesichter anzusehen …« Gomulka unterbrach Ziesche schon wieder: »Die Russen sind als Slawen aber doch Arier«, sagte er. »Wieso?« fragte Ziesche verblufft. »Ach so! Arier?«

»Ja, naturlich«, sagte Gomulka. »Das mu?t du doch wissen!« »Sieh mal«, erwiderte Ziesche, wahrend er seine Gedanken ordnete. »Auch unter den arischen Rassen, verstehst du … Also die sind nicht einheitlich, nicht wahr! In Ru?land, also da liegt die Sache klar, da ist das Element der Organisation seit je germanisch und nicht slawisch gewesen. Unter allen Ariern stehen die Germanen weitaus am hochsten, weil sie die nordische Rasse am reinsten verkorpern.« Erst jetzt merkte Holt, wie sehr Gomulka Ziesche aus dem Konzept gebracht hatte. »Das sollte dir eigentlich alles klar sein …«, sagte Ziesche aggressiv,»aber du mit deinem slawischen Namen bist uberhaupt lasch und angekrankelt …« Wolzow hatte bisher zugehort, den nackten Fu? im Scho?, den Dolch in der Hand. »Was soll denn das hei?en? Du denkst wohl, du bist allein ein guter Nationalsozialist?« - »Dein Name ist auch nicht arischer!« sagte Holt. Vetter lachte meckernd. Ziesche lief puterrot an. Er wackelte mit dem Kopf. »Mein Name entstand durch Abschleifung aus einem rein germanischen! Aber auf den Namen kommt es nicht an, vielmehr …« - »Schon gut«, sagte Gomulka. »Nur eins ist mir noch unklar: Selbst wenn die Slawen nicht so hochwertig sind wie die nordische Rasse, deswegen sind sie doch immer noch Arier! Kann man sie denn da als Untermenschen bezeichnen?« (S. 230 - 231)

Слушая торопливый рассказ Хольта, Гомулка невольно оглядывался по сторонам. Потом сказал:

-- Ладно, я, конечно, за…

-- Да, но правильно ли я поступил? Ведь это же наши враги?

-- Начали-то не они! -- возразил Гомулка.

Вольцов сидел на табурете и кинжалом срезал себе ногти на ногах. Феттер и Рутшер присели на своих койках. На этот раз они с интересом прислушивались к тому, о чем с пафосом толковал им Цише.

-- Посмотрите на них как следует, -- говорил Цише, когда к компании присоединились Хольт и Гомулка. -- Это поучительное зрелище! Вы сразу же увидите, что перед вами расово неполноценные существа. Более наглядного доказательства и быть не может!

-- Это кто же, русские? -- спросил Гомулка.

-- Конечно, русские. Достаточно на них поглядеть…

-- Но ведь русские те же славяне, а это, как известно, арийцы, -- снова прервал Гомулка его ораторские излияния.

-- То есть как это арийцы? -- озадаченно спросил Цише.

-- Ну конечно, арийцы, -- пожал плечами Гомулка. -- И тебе это должно быть известно.

-- Нет, позволь, позволь, -- возразил Цише, стараясь привести в порядок свои мысли. -- Ведь и среди арийских рас, если на то пошло, большущая разница. Ведь их же нельзя и сравнивать, не правда ли? В России -- это уже установлено -- только германцы вносили элементы организации, славяне тут ни при чем. Среди арийских рас германцы неизмеримо выше всех, это наиболее чистые представители нордической расы.-

Только теперь Хольт заметил, как под наскоком Гомулки Цише путается в собственных доводах.

-- Ты и сам бы должен это знать, -- продолжал Цише злобно, -- но когда у человека чисто славянская фамилия, он поневоле вечно ноет и брюзжит.

Занятый своими ногами, Вольцов до сих пор безучастно слушал их препирательства. Но тут он поднял голову.

-- Это еще что за выдумки? Ты что же, воображаешь, что ты единственный здесь настоящий национал-социалист?

-- Твоя фамилия, Цише, тоже не очень-то арийская, -- поддал жару Хольт.

Феттер загоготал. Цише побагровел и решительно затряс головой.

-- Врешь, врешь! Моя фамилия произошла от усечения чисто германского корня. Но дело даже не в фамилии, тут важно…

-- Ладно, ладно, -- прервал его Гомулка. -- Одно мне все-таки неясно: пусть славяне и не такая полноценная раса, как нордическая, а все же они арийцы! Какое же у тебя основание называть их недочеловеками? (c. 245 - 246)

»Aber man mu? das doch auseinanderhalten,

ob man selbst im Schlamassel drinsteckt, oder ob man die Lage allgemein beurteilt. Hier, an der Karte, da ist das wie beim Schach, wo man sich als fairer Spieler uber jede schone Kombination des Gegners freut. Au?erdem nutzt das doch nichts, wenn man den Kopf hangen la?t!« (S. 247)

Но ведь это же совершенно разные вещи. Одно дело -- лужа, в которой мы все сидим, а другое -- оценка создавшегося положения вообще. Карта военных действий все равно что шахматная доска; как честный партнер, восхищаешься любой удачной комбинацией противника. А кроме того, что пользы вешать голову! (c.264)

Am Morgen schob sie ihm ein gro?es zusammengerolltes Heft unter den Arm. »Schau dir das an, damit du siehst, fur wen du dich eingesetzt

hast.« Er stopfte die Zeitschrift durchs Koppel und ruckte die Mutze zurecht, sie stellte sich auf die Zehenspitzen und flusterte, den Mund an seinem Ohr: »Komm bald wieder!«

In der Stra?enbahn nahm er sich das Heft vor. Vom Titelblatt grinste ihn eine grauenhafte Menschenfratze an. Darunter gro?e, fahle Buchstaben: »Untermenschen …«, »IB Sondernummer«. Viele Seiten lang die gleichen tierischen Gesichter, mittelalterliche Teufelsmasken, verzerrt, mit gebleckten Raubtierzahnen. Ab und zu eine kurze, einpragsame Textzeile: »Das Reich ist bedroht!« Oder: »Das Antlitz Judas, lustern nach deutschem Blute!« (S. 263 - 264)

-- Прогляди это, узнаешь, за кого ты вздумал заступаться. Он сунул его за ремень и поправил пилотку, а она привстала на цыпочки и прошептала, прильнув губами к его уху:

-- Приходи поскорей!

В трамвае он просмотрел журнал. С титульного листа глядела на него чудовищная образина. Под ней большими выцветшими буквами значилось: «Недочеловеки, Информационный бюллетень, специальный выпуск». По всем страницам ухмылялись какие-то страшные рожи, кривлялись средневековые маски чертей и ведьм с оскаленными зубами кровожадных хищников. Лишь кое-где были разбросаны краткие, но впечатляющие надписи: «Рейх в опасности!» или: «Обличие Иуды, алчущего немецкой крови». (c. 282)

Holt sagte: »Ich hatte Angst, du konntest mich verraten!« - »Wenn du wieder so eine verruckte Idee hast, dann such dir dazu einen andern! « fuhr Wolzow ihn an. »Von deiner Humanitatsduselei hab ich genug. Nimm dir ein Beispiel an Ziesche! Wenn's drauf ankommt, hat der mehr soldatische Harte als du!« (S. 265)

-- А я боялся, что ты меня выдашь, -- признался Хольт.

-- С этого дня, когда тебе взбредет в голову очередная блажь, поищи другого исполнителя, -- оборвал его Вольпов. -- Твоя сопливая гуманность у меня вот где сидит! Бери пример с Цише! Если хочешь знать, у него куда больше солдатской выдержки, чем у тебя! (c. 283)

Holt sagte: »Hor mal zu!« - »Hau ab«, sagte Ziesche bose. »Hau blo? ab!« - »Sachte!« meinte Holt. Aber Ziesche brullte los: »Verschwinde, du … du … du Schwein! Mit dir red ich nicht! Du hast die Ehre

meines Vaters …« - »Lauter!« sagte Holt. »Noch lauter, damit der Kuchenbulle was davon hat!« Der Obergefreite hinter der Theke war aufgewacht und schaute verstandnislos auf die beiden Jungen. Dann

schlo? er seine Schranke ab und verlie? die Kantine.

»Ich will dir mal was sagen«, meinte Holt. »Du hast was gesehen, was du besser nicht gesehen hattest. Wir beide denken da anders druber, es hat gar keinen Zweck, da? wir uns lange unterhalten. Aber da? du

dich hinsetzt und bruhwarm alles deinem Alten schreibst, das ist … erbarmlich ist das! Wenn du dich beleidigt fuhlst und fur'n Groschen Mut hast, dann machst du das mit mir ab und la?t deinen Vater aus dem Spiel!« (S. 271 - 272)

-- Послушай, Цише! -- обратился к нему Хольт.

-- Уматывай. Вон отсюда! -- огрызнулся Цише.

-- Не кричи! -- остановил его Хольт. Но Цише уже нельзя было удержать.

-- Пошел вон, свинья! Нам с тобой говорить не о чем! Ты посягнул на честь моего отца!

-- А громче не можешь? -- спросил Хольт. -- Погромче! Видишь, повару интересно!

Старший ефрейтор, дремавший за стойкой, проснулся как от толчка и обвел юношей бессмысленным взглядом. Потом встал, запер буфет и затопал к выходу.

-- Мне нужно сказать тебе два слова, -- примирительно начал Хольт. -- Ты нечаянно увидел то, что тебе не следовало видеть. Мы с тобой слишком по-разному смотрим на многое, и долго говорить нам ни к чему. Но то, что ты сразу же, еще не остыв, садишься, чтобы выложить все своему старику, -- это… это недостойно! Если ты чувствуешь себя оскорбленным и если у тебя в душе есть хоть капля мужества, сведи счеты со мной, а отца не трогай! (c. 291)