В сущности, перед нами двойники - трагическая и комическая вариация одного образа, одной темы, но говорить о пародии в этом случае, как и в описанных выше, следует, хронологически двигаясь назад, пятясь: Видоплясов - снижено-комическая пародия на Смердякова, но никак не наоборот. Точно так же пародийными вариациями князя Мышкина выступают князь из "Дядюшкина сна" и Ростанев с Видоплясовым из "Села Степанчкова".

В комическом освещении даны в "Селе Степанчикове" и образы, которые в трагическом ключе предстанут в "Бесах". Мочульский, например, соотносит образ перезрелой девы, полупомешанной Татьяны Ивановны с образом м-ль Лебядкиной: "Она тоже мечтает о суженом, ждет своего Ивана Царевича, - пишет Мочульский, - Татьяна Ивановна кокетливо бросает розу к ногам племянника Ростанева. Достоевский чувствовал, что роза символически связана с образом бедной помешанной. Он сохранил её и для своей "хромоножки”. Марья Трофимовна приезжает в церковь с розой в волосах" Там же.С. 149. .

Но связь "Села Степанчикова" с "Бесами" обеспечивают не только и не столько образы юродивых женщин, сколько соотношение Фомы Фомича Опискина и Степана Трофимовича Верховенского.

Фома Фомич явился в дом к генералу Крахоткина "как приживальщик из хлеба" [3, 7]. Степан Трофимович же с удивлением и обидой обнаруживает, что и он, воспитатель детей и драгоценный друг Варвары Петровны, постоянно находился в положении приживальщика: "…друг мой, я открыл ужасную для меня. новость: Je suis un простой приживальщик et rien de plus! Mais r-r-rien de plus! [я лишь простой приживальщик и ничего более! Н-ничего более! (франц.)] " [10, 26]. Попрекает его этим и сын Петруша, который, общаясь с отцом в язвительном тоне и имея целью уколоть, задеть за живое, обнажает перед ним истинную природу его положения:

" - Я исполнял лакейскую должность? - не выдержал Степан Трофимович.

Хуже, ты был приживальщиком, то-есть лакеем добровольным. Лень трудиться, а на денежки-то у нас аппетит" [10, 239].

Прошлое Степана Трофимовича, как и Фомы, окутано ореолом таинственности, но известно, что оба они пережили страдания, степень которых ими самими вполне могла быть преувеличена. Фома Фомич служил, страдал "за правду", в Москве занимался литературою. Степан Трофимович охотно принимал на себя роль гонимого и ссыльного, о чем, впрочем, Хроникер замечает, что тот не только не был в ссылке, но даже не находился под особым присмотром, а прошлые неудачи и страдания являлись таковыми, скорее, по прихоти самого Степана Трофимовича: "…он тогда самбициозничал и с особенною поспешностью распорядился уверить себя раз навсегда, что карьера его разбита на всю его жизнь "вихрем обстоятельств”" [10, 10]. Степан Трофимович, как и Фома, непризнанный литератор. Хроникеру в руки попадает собственноручный список одной из его либеральных поэм, "ходившей по рукам, в списках, между двумя любителями и у одного студента" [10, 9]. Но, в отличие от произведений Фомы Фомича - по замечанию рассказчика, необыкновенной дряни, - эта вещь "не без поэзии и даже не без некоторого таланта; странная, но тогда (то есть вернее в тридцатые годах) в этом роде часто пописывали" [10, 9]. Надо сказать, что Хроникер в "Бесах" относится к Степану Трофимовичу с куда большим уважением и благосклонностью (хоть и не без иронии), чем рассказчик в "Селе Степанчикове" - к Фоме Фомичу. О Степане Трофимовиче Хроникер прямо заявляет, что положение его ложно и все его отношение к либеральным идеям - пародия, подражание тем, кто "воплощенной укоризною <…> стоял перед отчизною": "Наш же Степан Трофимович, по правде, был только подражателем сравнительно с подобными лицами, да и стоять уставал и частенько полеживал на боку. Но хотя и на боку, а воплощенность укоризны сохранялась и в лежачем положении, - надо отдать справедливость, тем более, что для губернии было и того достаточно" [10, 12].

Есть здесь и чрезвычайно красноречивая смысловая и словесная перекличка: глава девятая второй части романа "Бесы" называется "Степана Трофимовича описали". Это "описали" (т.е. произвели обыск, опись и изъятие бумаг), похоже, восходит к Опискину - но не буквально, а ассоциативно и иронически. "Вон и Фома грозился меня описать" [3, 28], - жалуется Бахчеев рассказчику в самом начале истории, буквализируя таким образом фамилию Опискин.

Оба литератора (писатели, описатели) - и Фома Фомич, и Степан Трофимович - безуспешно претендуют на творческую самостоятельность, которой не обладают, оба хотят и пытаются играть гражданскую роль (Верховенскому-старшему, в отличие от Фомы, это удастся), оба в критические минуты не пасуют, однако, разумеется, по-разному и в конечном итоге совершенно по-разному разрешаются их судьбы и самоопределяются их романные "физиономии".

Однако очевидно, что и в этом случае, внося пародийный элемент в сам образ Степана Верховенского, Достоевский при создании его опирается на "заготовку", которая имела и продолжает иметь абсолютно самостоятельное значение (образ Фомы Опискина) и в то же время несет в себе пародийные относительно будущего персонажа черты.

Не только образы героев, но и сюжетные ситуации, обозначенные в "Селе Степанчикове", но переосмысленные, лишенные комедийного звучания, будут использованы Достоевским в дальнейшем творчестве.

Напомним два примера, уже описанные в литературоведении.

Пример первый.К. Мочульский отмечает в "Селе Степанчикове" намек на драматическую ситуацию, которая станет основой для создания сцены свидания Грушеньки и Катерины Ивановны. "В ней идиллия примирения, - пишет Мочульский, - заканчивается разрывом после того, как Грушенька просит "ручку барышни”… и не целует её. В "Селе Степанчикове” бедный чиновник и добровольный шут Ежевикин, при знакомстве с племянником Ростанева, тоже просит "ручку”. "Раздался смех… я было отдернул руку, этого только, кажется, и ждал старикашка.

Да ведь я только пожать ее у вас просил, батюшка, если только позволите, а не поцеловать. А вы уж думали, что поцеловать? Нет, отец родной, покамест еще только пожать… А вы меня уважайте: я еще не такой подлец, как вы думаете”" Там же. С. 148. .

Пример второй. К своим именинам сын Ростанева Илюша не без помощи Сашеньки - остроумной девочки с горячим сердцем - подготавливает наизусть стихотворения Козьмы Пруткова "Осада Памбы". Чтение сатирического стихотворения постоянно прерывается репликами Ростанева, безуспешно пытающегося доказать всем и, в первую очередь, Фоме Фомичу свою способность не только любить литературу, но и понимать её. Б.М. Гаспаров считает, что включение стихотворного фрагмента в текст повести усиливает её сквозную пародийность: "В романе действует и оживает как бы вся его пародийная система. Она, безусловно, сконцентрирована в сцене прочтения Осады Памбы, откровенно обнаруживает себя в "персональном” прутковском приеме - комическом столкновении текста и читательского комментария" Гаспаров Б.М. Мистификация - это наука [Электронный ресурс]. Режим доступа: http: //old.russ.ru: 81/journal/edu/99-01-18/gaspar. htm . Стихотворение, кроме того, - своеобразная оценка героями-чтецами ситуации и поведения других героев.

Эти параллели, как нам кажется, требуют дополнительного развития и уточнения.

В подобную проанализированной Гаспаровым ситуацию - столкновение с поэтическим текстом и аттестация с его помощью - Достоевский ставит своих героев в романе "Идиот". Одним из центральных эпизодов романа является сцена, когда Аглая читает балладу Пушкина "Рыцарь бедный", умышленно переменив в тексте здравицу Богоматери "Ave Mater Dei" на инициалы Настасьи Филипповны, тем самым усилив сравнение с рыцарем бедным князя Мышкина и одновременно невольно (или вольно) смутив и даже уязвив его.

В философском гипертекстовом романе Дмитрия Галковского "Бесконечный тупик", основанном на сложной системе примечаний и комментариев фраза "Какого русского писателя ни возьми, везде допросы, допросы, допросы" Галковский Д.Е. Бесконечный тупик [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http: //www.samisdat.com/3/311-105. htm отсылает читателя к своеобразной модели русского "веселого разговора"-допроса: "назовите фамилию, домашний адрес, номер телефона". Там же. В качестве литературного примера Галковский приводит две сцены из повести "Село Степанчиково" - сцену очередной пытки Фомой Фомичом полковника Ростанева: "Заронил ли я в вас искру небесного огня, или нет? Отвечайте: заронил я в вас искру, или нет?" [3, 16] и сцену, в которой Фома требует от Фалалея ответа за произнесенную им поговорку "Натрескался пирога, как Мартын мыла". Галковский поясняет: "Может быть, допросы в России выместили проповеди и исповеди, а проповеди и исповеди, в свою очередь, подготовили почву для допросов. Слишком большая тяга исключительно к высшему типу общения при секуляризации культуры обернулась серьёзной болтовнёй, формализованным легкомыслием, протоколируемыми пустяками, от которых зависит жизнь и смерть. Фома стал допрашивать присказку, каламбур" Там же. .

Каламбур повторится в романе "Бесы": эту же поговорку, к слову, принесенную Достоевским с каторги и даже записанную в "Сибирской тетради" Архипова А. В.. Комментарии: Ф.М. Достоевский. Село Степанчиково //Достоевский Ф.М. Собрание сочинение в 15-ти томах. Л.: «Наука», 1988.Т. 3. С. 524. повторит беглый преступник Федька Каторжный в разговоре с Николаем Ставрогиным: "Я вон в пятницу натрескался пирога как Мартын мыла, да с тех пор день не ел, другой погодил, а на третий опять не ел. Воды в реке сколько хошь, в брюхе карасей развел. Так вот не будет ли вашей милости от щедрот; а у меня тут как раз неподалеку кума поджидает, только к ней без рублей не являйся" [10, 205].

В "Селе Степанчикове" и в "Бесах" услышанное в Сибири выражение Достоевский использует с разными целями. В первом случае с его помощью он предоставляет Фоме возможность провернуть операцию ломки и искажения идиоматических смыслов, во втором - использует как речевую характеристику героя, действительно побывавшего в остроге.

В "Селе Степанчикове" испытывает Достоевский и новые принципы построения текста.

Рассказчик в "Селе Степанчикове" и Хроникер в "Бесах" - два родственных варианта субъектно-объектной организации повестей и романов Достоевского, берущих начало в творчестве писателя с повести "Дядюшкин сон", писавшейся одновременно с "Селом Степанчиковым". В комической повести "Дядюшкин сон", планируемой изначально как комедия, а после - как часть большого романа, Достоевский полностью вверяет свой текст условному Летописцу, который, являясь частью мордасовского общества, не может судить о нем беспристрастно и объективно: он иронизирует, и рассказ его - не просто фиксация событий, а настоящая скандальная хроника. Ироничность стиля рассказчика, памфлетность изображения мордасовской жизни сменяются объективным изображением происходящего, когда речь идет о встречах Зины с умирающим Васей. Е.А. Иванчикова в статье "Рассказчик в повествовательной структуре произведений Достоевского", обращая внимание на эту особенность, говорит об эпизодическом проявлении в тексте повести принципа двусубъектности повествования, который проявляется в стилистической дифференциации текста и позже будет развит в романах Достоевского "Бесы", "Идиот", "Братья Карамазовы" Иванчикова Е.А. Рассказчик в повествовательной структуре произведений Достоевского/ Е. А, Иванчикова // Достоевский. Материалы и исследования / Под ред.Г.М. Фридлендера. СПб.: Наука, 1994.Т. 11.С. 43. .

Рассказчик в "Селе Степанчикове" - другой вариант "летописца". Племянник Сережа пробует свой литературный талант в описании событий одного дня, произошедших с ним в имении Ростанева, - получившийся текст и есть повесть "Село Степанчиково и его обитатели. Из записок неизвестного". Особенность повествователя состоит в том, что здесь он сам является непосредственным участником событий: рассказчик письмом своего дяди приглашен в имение, чтобы жениться на незнакомой ему женщине - гувернантке Настеньке за тем лишь, чтобы спасти её и "составить её счастье" [3, 18]. В романе "Бесы" "жениться на "чужих грехах”" [10, 86] принуждается Степан Трофимович Верховенский.

Предложение дяди заманчиво для рассказчика романтической своей стороной, и он едет в Степанчиково, хоть до сих пор не имел ни намерения жениться, ни даже возлюбленной.

Попадая в Степанчиково, сразу показавшееся ему сумасшедшим домом, ростаневский племянник становится летописцем событий: автор дистанцируется от него и всецело доверяет ему рассказ о происходящем. Дистанция между автором и рассказчиком обозначена, благодаря многочисленным, причем ироническим, аттестациям последнего. Рассказчик молод - он, по собственному выражению, "только соскочил со сковороды" [3, 18], малоопытен, неуверен в оценках. Эти характеристики выводят его самого под свет рампы, превращают из субъекта в объект изображения.

Его записки - первый литературный опыт, этим объясняется "нестройность" повествования, но ведет он свои записки исправно, обращаясь не только к тому, что видит и слышит непосредственно, но и присовокупляя к своим характеристикам (которым, кажется, не вполне доверяет) мнения о Степанчикове и его жителях, услышанные до и после поездки от разных лиц. Например, об идее Фомы Фомича и генеральши женить Ростанева на Татьяне Ивановне рассказчик узнает от прежнего сослуживца дяди, который, "возвращаясь с Кавказа в Петербург, заезжал по дороге в Степанчиково" [3, 19]. Чтобы поведать читателю биографию Коровкина, с которым, разумеется, рассказчику не удалось иметь ни одного разговора за время пребывания в Степанчикове и о котором он мог знать от дяди только то, что тот человек науки, рассказчик "нарочно делал справки и кое-что узнал о прежних обстоятельствах этого достопримечательного человека" [3, 7].

В племяннике Ростанева - молодом еще литераторе, овеянном романтическими мечтами, - можно попробовать увидеть если не пародию, то дружеский шарж не только на любого начинающего писателя, но и на раннего Достоевского. Похоже, это взгляд из другого времени, со стороны, на пыл и неосторожность молодости, когда он, сам еще только соскочивший со сковороды, попадал в большой и сложный мир литературы с тем же, что и у рассказчика, стремлением "как можно скорее наделать разных чудес и подвигов" [3, 19]. Рассказчик постоянно упрекает себя за то, что слишком молод, и именно этим обстоятельством объясняет свое поведение и те многочисленные неловкие ситуации, в которые он попадает. "Молодость иногда не в меру самолюбива, а молодое самолюбие почти всегда трусливо" [3, 42] - говорит он о себе, и сквозь эти слова просвечивает признание Достоевского в собственном излишнем, почти хлестаковском самолюбии (которое, впрочем, с возрастом его не только не покинуло, но и усугубилось - достаточно вспомнить, как вскружил Достоевскому голову успех от произнесенной им речи на открытии памятника Пушкину в 1880 году: "Что петербургские успехи мои! Ничто, нуль сравнительно с этим!" [30 (I), 184] - пишет он А.Г. Достоевской).

Самопародия? Скорее автошарж…

Но Достоевский в "Селе Степанчикове" не только "поднимал на смех собственные страхи и пороки" Сараскина Л. Достоевский. М.: Молодая гвардия, 2011.С. 331. , как полагает Л. Сараскина, но и "пробовал на зуб", подвергал ироническому испытанию те идеи и убеждения, которые позже будут разработаны им на страницах крупных романов.

Племянник полковника, искренне переживая и за дядю, и за женитьбу, которая ему видится романтическим приключением, еще не попав в имение и не познакомившись с обществом, предпринимает попытки разобраться, что такое Фома Фомич Опискин и как удалось ему своими капризами и выходками заслужить и всеобщее внимание, и всеобщее уважение. В попытках этих он мечется между осуждением и оправданием Опискина, предлагая сначала Бахчееву, а после Ростаневу выслушать собственную идею по поводу положения Фомы: "…может быть, мы оба ошибаемся насчет Фомы Фомича, - говорит он Бахчееву, - может быть, все эти странности прикрывают натуру особенную, даже даровитую - кто это знает? Может быть, это натура огорченная, разбитая страданиями, так сказать, мстящая всему человечеству. Я слышал, что он прежде был чем-то вроде шута: может быть, это его унизило, оскорбило, сразило?. Понимаете: человек благородный. сознание. а тут роль шута!. И вот он стал недоверчив ко всему человечеству и. и, может быть, если примирить его с человечеством. то есть с людьми, то, может быть, из него выйдет натура особенная. может быть, даже очень замечательная, и. и. и ведь есть же что-нибудь в этом человеке? Ведь есть же причина, по которой ему все поклоняются?" [3, 29]. Рассказчик несколько раз в начале повести обращается к этой своей гуманистической идее, но разворачивающиеся в дома события, да и финал демонстрируют её несостоятельность. В итоге он сам признает: "…было ясно, что Фома Фомич воцарился в этом доме навеки и что тиранству его теперь уже не будет конца" [3, 158].

"Есть же что-нибудь в этом человеке?" - одна из ключевых гуманистических идей Достоевского. В "Селе Степанчикове" рассказчик говорит о возвращении человека к самому себе и примирении его с человечеством, но здесь эти идеи не только не получают убедительного подтверждения, но и обретают ироническое освещение, пародийную подсветку, ибо в случае Фомы гуманистическая программа не срабатывает, герой уворачивается и от прозрения, и от наказания. А это, в свою очередь, иронически освещает фигуру рассказчика.

Шут Ежевикин, объясняя причины своего незавидного положения, произносит: "Фортуна заела, благодетель, оттого я и шут" [3, 51], хотя рассказчик очень проницательно замечает, что "корчил он из себя шута просто из внутренней потребности, чтоб дать выход накопившейся злости" [3, 166]. Кажется, что здесь мысль о фатальном влиянии общества и обстоятельств на поведение человека впервые подвергается Достоевским критике - уже одно то, что она высказана героем-шутом, говорит об этом. Но именно здесь, в "Селе Степанчикове", Достоевский, не оправдывая преступного тиранства Фомы, выводит целую вереницу героев, которые составляют благодатную общественную среду для формирования мучителя и злодея из простого приживальщика: это и окруженная облаком приживалок злобная и глупая генеральша, и сплетница Перепелицына, и мошенники Мизинчиков и Обноскины, и простодушный добряк Ростанев, и полупомешанная Татьяна Ивановна, и даже рассказчик, не готовый сразу признать в Фоме человека ничтожного и пытающийся установить настоящие причины его озлобленности, - словом, настоящий бедлам.

В романном творчестве и публицистике 70-х годов Достоевский страстно оспаривает формулировку шестидесятничества "среда заела" и активно борется с учением о среде.

Вести полемику с либералами-шестидесятниками в "Преступлении и наказании" Достоевский доверяет "резонеру" Разумихину: "Я тебе книжки ихние покажу: все у них потому, что "среда заела”, - и ничего больше! Любимая фраза! Отсюда прямо, что если общество устроить нормально, то разом и все преступления исчезнут, так как не для чего будет протестовать, и все в один миг станут праведными. Натура не берется в расчет, натура изгоняется, натуры не полагается! У них не человечество, развившись историческим, живым путем до конца, само собою обратится наконец в нормальное общество, а, напротив, социальная система, выйдя из какой-нибудь математической головы, тотчас же и устроит все человечество и в один миг сделает его праведным и безгрешным, раньше всякого живого процесса, без всякого исторического и живого пути!" [6, 196-197].

Полемика с теорией обусловленности преступлений влиянием среды звучит и в романе "Идиот". Евгений Павлович Радомский в затеянной с князем Щ. и князем Мышкиным дискуссии о русском либерализме приводит в качестве примера страстную речь защитника, оправдывающего молодого человека - убийцу шести человек тем, что в его бедственном положении мысль об убийстве для него естественна. Радомский поясняет: "Но моему личному мнению, защитник, заявляя такую странную мысль, был в полнейшем убеждении, что он говорит самую либеральную, самую гуманную и прогрессивную вещь, какую только можно сказать в наше время" [8, 279], словами этими передавая собственное отношение Достоевского к либеральной адвокатуре, объясняющей действия преступника зависимостью от обстоятельств.

В "Дневнике писателя" за 1873 год Достоевский публикует статью "Среда", в которой, затрагивая вопрос о судебной реформе 1864 года, пишет: "Нет, народ не отрицает преступления и знает, что преступник виновен. Народ знает только, что и сам он виновен вместе с каждым преступником. Но, обвиняя себя, он тем-то и доказывает, что не верит в "среду”; верит, напротив, что среда зависит вполне от него, от его беспрерывного покаяния и самосовершенствования. Энергия, труд и борьба - вот чем перерабатывается среда. Лишь трудом и борьбой достигается самобытность и чувство собственного достоинства" [21, 18].

Таким образом, вот этой сложной темы соотношения личности, характера человека и окружающей среды Достоевский тоже касается в своей "комической" повести - доводя до пародийного абсурда расхожее убеждение во власти среды над человеком и неизбывности перенесенного страдания, якобы дающего право "страдальцу" на последующий моральный реванш; логикой сюжета наглядно демонстрируется, что подобная социально-нравственная стратегия неизбежно перерастает в потакание паразитизму, бесстыдству и тиранству.

И в то же время в этом контексте обретает пародийное звучание сама тема перенесенного страдания: она звучит в повести на разные лады, бесконечно варьируется, повторяется, она подается в ироническом ключе, потому что фигуры многочисленных "страдальцев" села Степанчикова заведомо лишены серьезности и трагизма.

Но сама назойливость звучания темы, плотность и густота этого звучания - в соотношении со страдальческой судьбой создателя повести - обретает дополнительный смысл: похоже, перед нами попытка пародийного преодоления Достоевским собственного неизбывного страдания…

Подводя итоги сказанному, отметим:

1. В повести "Село Степанчиково и его обитатели" в пародийно-комическом ключе представлены зародыши тех образов и характеров, мотивов и сюжетных положений, которые, будучи углублены и развиты, в дальнейшем творчестве Достоевского будут использованы для создания образов трагических.

2. В тексте повести Достоевский намечает сюжетные ситуации, ставшие впоследствии ключевыми моментами в развитии действия романов "Братья Карамазовы", "Идиот". Но и здесь Достоевский не уклоняется от общей линии сквозной пародийности своей повести, и то, что впоследствии приобретет драматическую и даже трагическую смысловую и эмоциональную насыщенность, в "Селе Степанчикове" явлено под маской пародии и шутовства.

3. Образ рассказчика в повести - одна из первых попыток вверения Достоевским собственного текста условному повествователю. Наряду с этим образом задумывался и формировался образ летописца в "Дядюшкином сне", а хроникер как таковой появится в "Бесах".

4. Достоевский на страницах повести не только обличает себя - свое молодое самолюбие и надежды. Самопародия здесь усложняется тем, что Достоевский высмеивает те идеи и положения, вокруг которых будет вращаться его собственная творческая мысль уже через несколько лет после публикации "Села Степанчикова". Кроме того, судя по густоте и явственности звучания мотива перенесенного страдания, данного в пародийном ключе, повесть стала художественным опытом преодоления Достоевским только что пережитой трагедии.

Заключение

Пародийное искажение мира в "Селе Степанчикове" не могло не сказаться на языке произведения, прежде всего на языке его героев, поскольку язык формирует картину мира, и по его предъявлению в речи мы в данном случае можем вполне обоснованно сказать, что эта картина аномальна, карнавально и пародически преломлена, вывернута наизнанку.

Речь героев полна сломов и искажений, каламбуров и ошибок в употреблении слов и их форм. Причем главным субъектом речевых деформаций становится опять-таки Фома Фомич Опискин.

Уже фамилия его может трактоваться как намек на ошибку при письме. Опискам близки оговорки - случайные ошибки, но уже в устной речи. Именно речь Опискина помогает читателю обнаружить в нем не просто человека неумного, нахватавшегося чужих словечек и выражений и употребляющего их не к месту и не ко времени, а человека, у которого нет литературного вкуса и чувства языка, его поэтической стороны.

С пафосом начиная очередную речь и вворачивая в нее метафоры, Фома Фомич демонстрирует беспомощность перед внутренней логикой языка и в одном предложении сталкивает смыслы метафорические и буквальные. Вот один из характерных в этом плане пассажей: "Вот нравственность, которую вы посеяли, которая взошла и которую вы теперь… поливаете. Но нечего терять слова!" [3, 68].

Нередко герой подменяет одно значение слова другим. Например, субстантивированное прилагательное "комаринский" (от словосочетания "комаринский мужик", обозначающего русскую народную плясовую песню) он превращает в обозначение "героя этой песни" и дотошно пытает такого же стилистически невменяемого, как он сам, Фалалея: "Ну, что же сделал этот экономический мужик? За какие подвиги его так воспевают и… выплясывают?" [3, 68].

Искажает Фома Фомич и смысл употребляемых фразеологизмов: в его речи нередко происходит подмена словарных компонентов фразеологических единиц, что, несомненно, влияет на их стилистическую окраску: "Я вас давно раскусил, я вас насквозь понимаю!" [3, 73] - сообщает Фома Фомич полковнику Ростаневу. Замена глагола "вижу" глаголом "понимаю" разрушает первоначальный вариант фразеологизма, но, выдавая стилистическую глухоту Фомы, в то же время становится способом его характеристики: обновленная идиома подчеркивает его стремление "вгрызться в печенки" каждому из своих визави, держать его под прицелом своего прокурорского "понимания".

Искажение фразеологизмов по тому же принципу - с заменой словарных компонентов - наблюдаем и в речи других героев повести. Рассказчик, описывая стратегию поведения Фомы, говорит: "Фома <…> тотчас же почувствовал, что прошла его роль шута и что на безлюдье и Фома может быть дворянином" [3, 9]. Здесь устойчивое сочетание "на безрыбье - и рак рыба" намеренно преобразуется, с тем чтобы обнажить вполне прагматическую цель "духовной миссии" Фомы Фомича.

Обозначая масштаб потрясений, произведенных вошедшим во вкус тиранства Фомой, рассказчик замечает: "Но, разумеется, это были еще только цветки" [3, 11], нарушив целостность состава устойчивого выражения и заменив в нем слово с уменьшительно ласкательным суффиксом (цветочки) на однокоренное без него. Читатель, мысленно продолжая начатую фразу и пользуясь при этом той же логикой, может себе представить, какими ягодами обернется для жителей имения тиранство Фомы.

Расширение состава фразеологизма, влекущее изменение его общего значения, также встречается в речи рассказчика. "Генеральша к вечеру захворала; весь дом повесил нос" [3, 62] - пишет он об обстановке в имении, складывающейся во время допросов-пыток производимых Фомой Фомичом над Фалалеем, постоянно видевшем во сне белого быка. Фразеологизм "повесить нос" сочетается с одушевленными именами существительными, а в данном случае происходит метонимическая замена, обобщающая всех жителей Степанчикова ёмким понятием "дом"; вот и выходит, что "дом повесил нос". Сама по себе метонимия, без связи с фразеологизмом, не создает комического эффекта, но умышленное нарушение сочетаемости этих приемов приводит к созданию неожиданной и почти фантастической картины.

Подталкивая дядю к Настеньке, неудавшийся жених-рассказчик говорит ему: "дай вам бог любовь и совет!" [3, 109]. Преобразование фразеологизма "совет да любовь" здесь заключается только в изменении порядка слов и синонимической замене союза. Эта инверсия не влияет на значение сказанного, и, по-видимому, возникает уже как инерционная, в контексте устойчивой традиции подмен и искажений.

В иных случаях происходит разрушение образного значения фразеологизма. Поиски увлеченной романтическими грезами и похищенной Обноскиным Татьяны Ивановны рассказчик венчает фразой: "Мы упали на виноватых как снег на голову" [3, 122]. В данном контексте глагол "упали" вместо "свалились" воспринимается буквально, и всё включающее фразеологизм выражение в результате производит комический эффект.

Своеобразным приемом обработки фразеологизма в речи рассказчика является контаминация нескольких фразеологических единиц, то есть соединение их фрагментов в одной фразе. Например, описывая мягкость и доброту своего дяди, рассказчик высказывается следующим образом: "…он был так добр, что в иной раз готов был решительно все отдать по первому спросу и поделиться чуть не последней рубашкой с первым желающим" [3, 5]. В этом выражении сливаются две идиомы: "поделиться последней рубашкой" и "первый встречный", причем первый фразеологизм распространяется дополнительным элементом "по первому спросу", а во втором происходит замена словарного компонента - существительное "встречный" заменяется на "желающий". Таким образом рассказчик акцентирует внимание читателя на чрезмерности проявляемого Ростаневым великодушия, одновременно посмеиваясь над этим качеством своего дяди. Подобное ироничное использование фразеологизмов придает повествованию рассказчика фельетонный, памфлетный отблеск, Этой же цели объективно служат и другие речевые и грамматические ошибки в речи рассказчика: "Фома Фомич был употреблен для переговоров" [3, 9], "она [генеральша] не надышала на него [Фому Фомича] " [3, 11], "чего от меня надеетесь?" [3, 37], "неописанное негодование" [3, 62], "немедленно получились желаемые плоды" [3, 126], "располагайте мною во веки веков" [3, 81].

М. Бахтин, говоря об особенностях карнавального языка, отмечал характерную для него своеобразную логику карнавальной "обратности" Бахтин М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса. М.: Худ. лит., 1965.С. 14. , в соответствии с которой противопоставленные по своей природе категории (верх и низ, лицо и зад) меняются местами. В тексте повести "Село Степанчиково", которую Бахтин считал произведением карнавализованной литературы, тоже встречаются подобные замены. Так, описывая мучения Фалалея, постоянно видящего сны про белого быка из это подвергающегося насмешкам и наказаниям, рассказчик пишет: "целую неделю сряду, каждую божию ночь, Фалалей постоянно видел белого быка" [3, 62]. И хоть Фалалей действительно видел сны по ночам, выражение "каждая божия ночь" - это перевертыш фразеологизма "каждый божий день", основанный на антонимических отношениях пары день-ночь. Точно так же изменяет структуру фразеологизма и полковник Ростанев, который вместо устойчивого выражения "бес попутал" восклицает: "Бог попутал!" [3, 133].

То, что в имении все вывернуто наизнанку, подтверждает фраза Ростанева: "Маменька в обмороке, и всё это теперь вверх ногами" [3, 81]. "Всё это" вверх ногами не только теперь, а постоянно.

Еще один герой, в чьей речи удивительным образом сочетается несочетаемое - Бахчеев. "Всезнай! всю подноготную знает, все науки произошел!" [3, 25] - говорит он о Фоме, как будто ставя ему в заслугу существование наук вообще (Фома не прошел науки и не превзошел их, а произошел - породил, сочинил) и тем самым подчеркивая значимость этого человека в масштабах Степанчикова. Для жителей Степанчикова Фома - центр мира, источник знаний и мнений.

Бахчеев, как и Фома, как и рассказчик, использует искаженную фразеологию: "влюблен, как сибирский кот" [3, 28], - говорит он о Ростаневе, тогда как в оригинале фразеологизм выглядит так: "влюблен, как мартовский кот". Временная характеристика меняется на пространственную - и устойчивое выражение теряет ассоциативную связь с явлением, которое фиксирует (мартовское пробуждение природы), но приобретает оттенок значения, для Достоевского важный биографически, - Сибирь, каторга.

Возникают в речи Бахчеева и другие окказионализмы: "Да на что и нашему-то брату знать по-французски, на что? С барышнями в мазурке лимонничать, с чужими женами апельсинничать?" [3, 25] - негодует он. Слова "лимонничать" и "апельсинничать" в значении "любезничать" здесь - авторские неологизмы.

Таким образом, характер речи и - шире - языка повести повторяет ее сюжетно-характерологическую тенденцию к смещению, искажению, усилению, комикованию - пародированию языковых единиц.

Итак, наше исследование подошло к концу.

Мы не только подтвердили факт пародийности повести "Село Степанчиково и его обитатели" относительно тех литературных и жизненных явлений, которые уже были отрефлексированы в этом качестве литературоведением, но и дополнили сделанные ранее наблюдения новыми существенными доказательствами.

Мы существенно расширили круг литературных "первоисточников" повести, а также показали, что ее пародийность направлена не только вовне, но и внутрь самой себя, что пародийность в данном случае выступает как принцип организации системы персонажей.

Мы обнаружили в творчестве Достоевского явление художественной "реабилитации" образов и идей, которые изначально даны как сниженно-пародийные, а также проанализировали самопародийные смыслы и способы их воплощения в повести "Село Степанчиково и его обитатели".

Мы подтвердили правомерность предложенной нами дополнительной классификации пародии.

Работа над темой позволила нам не только получить вышеперечисленные результаты, но и увидеть перспективы, наметить дальнейшие пути исследования. Это, в частности, проблема соотношения двойничества и пародийности; исследование амбивалентного потенциала пародии (наличие в ней утверждающего, возвышающего начала); разработка идеи реабилитации пародийных образов и смыслов в творчестве Достоевского; дальнейшее исследование пародийных приемов в языке произведений Достоевского.

Сделанные нами на материале повести "Село Степанчково и его обитатели" наблюдения представляются продуктивными для анализа последующего творчества писателя.

Практическая ценность нашего исследования состоит в возможности использования ее результатов в преподавательской, учебной и научной работе.

Библиографический список

1. Айхенвальд, Ю.И. Достоевский // Айхенвальд Ю.И. Силуэты русских писателей. В 3 выпусках. Вып.2. - М. 1908. - С.90-108.

2. Алекин, В.Н. Об одном из прототипов Фомы Опискина /В.Н. Алекин // Достоевский и мировая культура. Альманах № 10. - М., 1998. - С.243-247.

3. Алексеев, М.П. О драматических опытах Достоевского / М.П. Алексеев // Творчество Достоевского/Под ред. Л.П. Гроссмана. - Одесса, 1921. - С.41-62.

4. Архипова, А.В. Комментарии: Ф.М. Достоевский. Село Степанчиково/ А.В. Архипова // Достоевский Ф.М. Собрание сочинение в 15-ти томах. - Л.: "Наука", 1988. Т.3. - С.503-510

5. Бахтин, М.М. Проблемы творчества Достоевского.5-е изд. Доп /М.М. Бахтин. - Киев: "NEXT", 1994. - 509 с.

6. Бахтин М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса / М.М. Бахтин. - М.: Худ. лит., 1965. - 528 с.

7. Белинский, В.Г. Полное собрание сочинений. Т.10. Статьи и рецензии.1846-1848. / В.Г. Белинский - М., 1956. - 474 с.

8. Белобровцева, И.З. Мимика и жест у Достоевского /И.З. Белобровцева // Ф.М. Достоевский. Материалы и исследования. Т.3. - Л.: Наука, 1978. - С. 195-204.

9. Бердяев, H. A. Миросозерцание Достоевского / Н.А. Бердяев. - М.: Директ-медиа, 2012. - 305 с. [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http://www.biblioclub.ru/book/42199/.

10. Битюгова, И.А. Роман И.А. Гончарова "Обломов" в художественном восприятии Достоевского /И.А. Битюгова // Ф.М. Достоевский. Материалы и исследования. Т.2. - С. 191 - 198.

11. Вересаев, В.В. Гоголь в жизни. Систематический свод подлинных свидетельств современников / В.В. Вересаев. - Харьков, 1990. - 640 с.

12. Виноградов, В.В. Поэтика русской литературы: Избранные труды / В.В. Виноградов. - М.: Наука, 1976. - 512 с.

13. Вокруг Достоевского: в двух томах. Том 1. О Достоевском. Сборник статей под. ред.А.Л. Бема. - М.: Русский путь, 2007. - 576 с.

14. Галковский, Д.Е. Бесконечный тупик / Д.Е. Галковский [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http://www.samisdat.com/3/311-105. htm

15. Гальперина, Е. Пародия/Е. Гальперина // Литературная энциклопедия: В 11 т. Т.8. - М.: ОГИЗ РСФСР, "Советская энциклопедия", 1934. - С.451-457. [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http://feb-web.ru/feb/litenc/encyclop/le8/le8-4512. htm

16. Гаспаров, Б.П. Мистификация - это наука / Б.П. Гаспаров. - [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http://old.russ.ru: 81/journal/edu/99-01-18/gaspar. htm

17. Гаспаров, М.Л. Пародия/ М.Л. Гаспаров // Большая Советская Энциклопедия. (В 30 томах) / Глав. Ред. Прохоров А.М. Изд.3-е. - М.: "Советская энциклопедия", 1975.Т. 19. Отоми-Пластырь. - 1975. - С.225.

18. Гоголь в воспоминаниях современников / Под общ. ред. Н.Л. Бродского, Ф.В. Гладкова, Ф.М. Головеченко, Н.К. Гудзия. - М. - Л.: ГИХЛ, 1952. - 720 с.

19. Гоголь, Н.В. Собрание сочинений в 7-ми томах. Т.4. Драматические произведения / Коммент.Ю. Манна. - М.: Худож. лит., 1985. - 423 с.