Способы циклической организации в сборнике Н.В. Гоголя "Миргород"

Размещено на http://www.allbest.ru//

Размещено на http://www.allbest.ru//

Способы циклической организации в сборнике Н.В.Гоголя «Миргород»

Введение

Работа посвящена проблеме сборника Н.В. Гоголя «Миргород» как циклического единства и способам его организации.

Писатель никогда не был обделен вниманием исследователей. Интерес литературоведов всё больше вызывают мировоззрение и творческий метод загадочного писателя. Данным вопросам посвящено невероятное количество научно-исследовательской литературы различного толка. Однако проблема циклизации в творчестве Гоголя вниманием незаслуженно обделена и по сей день остаётся в тени. А ведь перу Николая Васильевича, ни много ни мало, принадлежат четыре цикла опубликованных повестей: «Вечера на хуторе близ Диканьки» (1831), «Миргород» (1835), «Арабески» (1835),

«Петербургские повести» (1842). Этим обуславливается актуальность

выбранной темы исследования.

Предметом исследования становятся способы циклической организации и их реализация Н.В. Гоголем, объектом - цикл повестей «Миргород».

Целью работы является изучение, а также раскрытие циклизации как характерной особенности и отличительной черты гоголевской поэтики на примере сборника «Миргород». При этом принципиальным положением нашей концепции является рассмотрения повестей в полном составе и в авторской последовательности расположения: «Старосветские помещики»,

«Тарас Бульба», «Вий», «Повесть о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем». Только при таком подходе к изучению сборника

перед взором предстанет, говоря словами Г.А. Гуковского1, «построение особого смысла и значения, не заключенного в каждой из них порознь».

Поставленная цель определяет следующие задачи работы: во-первых, для начала необходимо разобраться, что есть цикл и какова его природа. Во- вторых, нужно выявить структурно-композиционный строй и понять его механизм в цикле Гоголя. В-третьих, заключить, в чём же состоит единство прозаического цикла «Миргород».

Целью и задачами исследования обусловлена структура дипломной работы: введение, четыре главы, заключение, библиография.

Во введении объясняется выбор темы исследования, обосновывается его актуальность, ставятся цель и задачи. Даётся общая характеристика работы.

Первая глава посвящена изучению теории цикла и проблеме

«Миргорода» как циклического единства в отечественном и зарубежном литературоведении. Проводится обзор исследований, которые эту проблему так или иначе затрагивают. Выявляются вопросы, в решении которых мы видим свой посильный вклад в изучение данной темы.

Вторая глава посвящена вопросу преемственности между сборниками

«Вечера на хуторе близ Диканьки» и «Миргород», выявлению общих мотивов и образных рядов, их генезису.

В третьей главе предпринята попытка реконструировать сквозной сюжет цикла и обосновать последовательность повестей, его образующих. Найдены и прокомментированы внутритекстовые переклички.

Четвёртая глава вновь посвящена вопросу преемственности.

«Миргород» рассматривается уже не как продолжение «Вечеров», а как

предтеча последующего сборника Н.В. Гоголя «Петербургские повести». Прослеживается эволюция идей автора, лежащих в основе обоих циклов.

В заключении подводится итог проведённой работы и формулируется тема будущего исследования.

В библиографию включена исследовательская литература, служившая нам подспорьем при написании выпускной квалификационной работы.

Научно-теоретической базой исследования выступили следующие труды:

Белый. А. Мастерство Гоголя. Исследование. - М.: Книговек, 2011. - 416 с.

Давыдов А. Душа Гоголя. Опыт социокультурного анализа. - М.: Новый хронограф, АИРО-XXI, 2008. - 365 с.

Гуковский Г.А. Реализм Гоголя. - М.-Л.: Государственное издательство художественной литературы, 1959. - 530 с.

Есаулов И.А. Спектр адекватности в истолковании литературного произведения («Миргород» Н.В. Гоголя). - М.: Рос.гос.гуманит.ун-т, 1995. - 100 с.

Все цитаты из произведений Гоголя приводятся по следующему изданию: Гоголь Н.В. Полное собрание сочинений в четырнадцати томах. - М.-Л.: АН СССР, 1937-1952. Цитаты сверены с указанным первоисточником, а потому ссылки на них в тексте нашей работы оговариваться не будут.

Глава 1. Теория цикла и проблема «Миргорода» как циклического единства в отечественном и зарубежном литературоведении

1.1 Теория цикла

Под литературным циклом принято понимать объединение нескольких самостоятельных произведений на основе жанрового, идейно-тематического, содержательного или иного замысла. Л.Е. Ляпина2 отмечает, что специфика такого объединения заключается в приобретении текстами добавочных смыслов, которые вне цикла не обнаруживаются. Таким образом, можно заключить, что семантическая составляющая цикла обширнее и богаче, чем совокупность смыслов отдельных текстов, которые этот цикл составляют.

Первые примеры использования слова «цикл» в нашей художественной культуре М.Н. Дарвин находит в статье В.Г. Белинского о «Сумерках» Е. Баратынского: «Целый цикл отжила наша Русь». Но здесь, конечно, цикл использован как понятие историко-философское, а не литературоведческое. В литературоведении, по мнению Дарвина, это понятие стало употребляться позже, лишь на рубеже XIX-XX вв., начиная с трудов А.Н. Веселовского.

Однако как явление циклизация существовала испокон веков. Очевидно, в основе тяготения к циклической форме лежит стремление к созданию единого мирообраза, уподобляющее создание цикла жизнестроительству, где автор способен отдельному и частному придать свойства всеобщего.

Циклы с древности создавались в Китае (Цюй Юань, Тао Юань-мин, Ду Фу, Бо Цзюй-и), в средневековье - в Индии (Джаядева, Видьяпати, Чондидаш), в корейской поэзии явление циклизации можно наблюдать у

поэтов «озерной школы» в жанре сиджо; классика арабской лирики также оформлена в цикл.3 Богата на циклы литература европейская: античная, итальянская (Петрарка), германская (Гёте, Гейне, Новалис, Шамиссо, Ленау), английская (Шекспир, Джонн Донн, Блейк), французская (поэты Плеяды, Гюго, Бодлер), польская (Мицкевич).4 Обильнейший материал даёт русская литература, в том числе фольклор, где былины и предания, как правило, группируются вокруг центрального образа богатыря: Ильи Муромца, Добрыни Никитича, Алёши Поповича и других.

Циклизация присуща всем родам литературы: эпосу, лирике, драме.

Первые попытки осмысления циклизации были сделаны в отношении текстов лирических. В 1932 году в Германии была опубликована статья «Das Zyklische Prinzip in der Lyrik» И. Мюллера, в которой на примерах циклов Шекспира, Гёте и Рильке были постулированы основные принципы структуры лирического цикла. В 1946 году в Америке Х.М. Мастэрд выпустила монографию, посвящённую истории немецких лирический циклов

VX-XX вв. В 50-х к исследованию циклов американской прозы обратился немецкий учёный В. Фридрих, посвятив их изучению диссертацию. Ни одна из этих работ должного резонанса не имела.

Активно привлекать исследователей проблема циклизации начала в 60-е годы XX века, ознаменовавшиеся для филологии энергичным овладением системным подходом. Благодаря публикациям поэтов рубежа веков, характерной особенностью которых была циклизация, в центре внимания вновь оказались именно тексты лирические.

С 1960-го по 1990-ый год шло накопление обильного фактического материала по изучению циклов писателей XIX-XX вв.: Пушкина, Салтыкова- Щедрина, Некрасова, Есенина, Маяковского, Блока и др. Совместными усилиями исследователей происходило постепенное осмысление литературного цикла как историко-литературного явления, а также соотнесение его с логикой литературной жизни в целом.

В 1970-80-х гг. были проведены фундаментальные исследования русских прозаических циклов. Циклами 1820-30-х гг. занимался А.С. Янушкевич, 1840-60-х - Ю.В. Лебедев; лирическими циклами эпохи Пушкина - М.Н. Дарвин, поэтикой лирического цикла - И.В. Фоменко. Среди зарубежных исследований следует выделить монографию о циклах Блока, включающую ряд теоретический глав, принадлежащую Ф. Инграшу.

Однако многие ключевые вопросы не решены даже по сей день. Среди них вопрос о статусе цикла как литературного жанра. Каких только терминов не вводили исследователи даже по отношению к наиболее изученному проявлению литературной циклизации - лирическим циклам: В. А. Сапогов и Л. К. Долгополов окрестили его «жанровым образованием», И.В. Фоменко --

«вторичным жанровым образованием», М.Н. Дарвин -- «сверхжанровым единством», «явлением незавершенного жанрового генезиса» -- К. Г. Исупов. Некоторые учёные (R. Vroon) и вовсе отказывали лирическому циклу в жанровом аспекте.6

Н.Н. Старыгина выделяет три сложившихся в литературоведении концепции цикла как жанра:

Цикл как жанр или «жанровое образование». Довольно распространённая концепция. Её придерживаются Ю.В. Лебедев, В.Ф. Козьмин, А.С. Бумшин, Г.И. Соболевская.

Цикл как «наджанровое объединение». Такого взгляда придерживаются А.В. Чичерин, С.Е. Шаталов.

Цикл как «художественная лаборатория новых жанров. Это самая распространённая точка зрения, которую разделяют такие учёные, как Б.М. Эйхенбаум, Г.М. Фридлендер, Ю.В. Лебедев и многие другие7.

Среди других не до конца решенных вопросов - проблема целостности литературного цикла.

М.М. Гиршман уверен, что циклическая целостность художественной формы не равноценна целостности самостоятельного текста. Уподобить отдельное произведение цикла «части» в самостоятельном произведении, по мнению Гиршмана, нельзя. Исследователь утверждает, что художественный текст представляет собой именно «органическое целое», ибо ему свойственно особенное саморазвитие; а всякий элемент, его образующий, не только теряет свои свойства вне целого, но и существовать за его пределами не может8. Потому отдельные составляющие цикла вполне способны на самостоятельное существование и художественный статус вне оного. В большей степени это применимо к циклам лирическим (например, стихотворение А. Блока «Ночь, улица, фонарь, аптека…» из цикла «Пляски смерти»). В то время как часть литературного произведения за его пределами существовать может сугубо в виде части или отрывка (например, «Повесть о капитане Копейкине» отдельно от «Мёртвых душ»).

М.Н. Дарвин придерживается мнения, что целостность циклической формы по происхождению вторична и организуется на базе «первичной целостности составляющих его художественных произведений» и при условии её (первичной целостности) сохранения. Единство цикла Дарвин призывает рассматривать как единство противоположностей, которое характеризуется действием как «центростремительных», так и

«центробежных сил».

Нерешенным остаётся вопрос, насколько обширной может быть область употребления термина цикл. В этой связи Л.Е. Ляпина10 предлагает развести понятия цикла и циклизации. По её мнению, циклизация - это процесс, плодами которого становятся разные типы художественных единств, главный среди которых - цикл. М.Н. Дарвин придерживается другого мнения, согласно которому циклизация предоставляет обширные возможности «образования многообразных циклических форм в процессе исторического развития литературы».

Циклы делятся литературоведами на те, которые были заранее задуманы своими создателями как собственно циклы и те, которые были написаны в разные годы и только потом объединены.

Согласно терминологии Дарвина, это первичный (который был задуман как цикл изначально) и вторичный (ряд произведений, объединённых автором впоследствии) циклы.

И.В. Фоменко разделяет циклы на авторские и читательские. Цикл авторский задуман и создан автором. Читательский воедино собирает редактор. Авторского замысла такой цикл, разумеется, лишён, поэтому функционировать как единый текст не может.

В. Дынник разграничивает циклы «на те, где циклизация - результат последующей разработки уже данного отчасти материала, и на те - где циклизация есть осуществление основного композиционного замысла»13. Также Дынник отмечает, что циклизация первого рода является более характерной для древней и средневековой поэзии, а циклизация второго - для новой литературы. В качестве примеров к первому рода приводиться греческая циклическая поэзия, состоящая из совокупности поэм разных

авторов, посвящённая описанию подвигов греческих богов и героев.

Е. Хаев делит циклы на связанные (задуманные и реализованные автором, где ключевые и второстепенные произведения в одинаковой мере насыщены инвариантами) и свободные (цикл создан не автором; выделяются ключевые тексты, которые образуют смысловое ядро структуры и соотносятся с текстами второстепенными).

Наиболее полная классификация предлагается Л.Е. Ляпиной в монографии «Циклизация в русской литературе XIX века», где циклы разделяются:

По степени авторского участия. Цикл может авторским и неавторским (собранным воедино редактором);

По истории создания. Цикл может быть задуманным как целое изначально или же объединённым постфактум;

По особенностям речевой структуры. Цикл может быть стихотворным или прозаическим;

По роду. Цикл может быть лирическим, эпическим или драматическим;

По жанру. Цикл может быть элегическим или очерковым.

Вообще данную монографию стоит выделить особо. Работа вышла в 1999 году и среди трудов по цикловедению является самой фундаментальной своего десятилетия. Ляпиной удалось провести обобщённое исследование на материале литературных произведений XIX века, в результате чего циклизация предстала целостным феноменом, получающим теоретико- литературное осмысление.

Стоит также сказать несколько слов о признаках цикла. Лирический и прозаический циклы во многом схожи, но так как предметом нашего изучения является именно цикл прозаический, то говорить будем именно о нём.

К основным жанровым признакам прозаического цикла относятся:

единая атмосфера книги;

сквозной образ читателя;

сквозные мотивы и образы;

лейтмотивность повествования;

особый хронотоп.

Также значимым признаком является обзорность композиции. Это отметил М.М. Гин, в представлении которого обзорный принцип композиции представляет собой такое построение художественного текста, при котором организующее ядро представляет целостность «идейно- тематического задания, проблематика, угол зрения, под которым и в соответствии с которым собирается материал», а не фабульный стержень.

Очень удачно подмечено Н.Н. Старыгиной, что характерной особенностью прозаического цикла является восприятие окружающей действительности во всём её объёме и пестроте, внимание к причинно-

следственным связям, а также «проникновение в глубинные процессы» жизни не только общественной, но и духовной17. Задачу цикла Старыгина видит во всестороннем изображении жизни человека и народа в их взаимосвязи.

1.2 Проблема «Миргорода» как циклического единства в отечественном и зарубежном литературоведении

Г.А. Гуковский стал первым, кто обозначил проблему «Миргорода» как единства. Данный исследователь рассматривает «Миргород» не просто как сборник рассказов, а как единую книгу с единой установкой. По мнению Гуковского, эта книга замкнута в себе настолько, что не допускает ни перестановок повестей в своём составе, ни «чужеродных» вставок извне. Только при рассмотрении сборника в его первозданном единстве возникает

«построение особого смысла и значения, не заключённого в каждой из них порознь». Мы разделяем эту точку зрения.

Структуру «Миргорода» Гуковский делил на первые повести каждой его части и вторые. Первые, которые он также называл вводными, представляли собой объединение «мечты как нормы» и её «искажение». Во вторых повестях «норма» существовала отдельно («Тарас Бульба»), искажение («Повесть о том, как…» - отдельно. По Гуковскому,

«Старосветские помещики» и «Вий» являются более самодостаточными произведениями, а две другие повести представляют собой парную оппозицию.

Вслед за Гуковским, И.А. Есаулов уверен, что замкнутость «Миргорода» не допускает перестановок в своём составе или же

«чужеродных» вставок. Есаулов считает ошибочным и невнимательным по отношении к авторскому расположению повестей в сборнике утверждение о том, что «Вий» мог бы послужить финальной повестью «Вечеров», а открывать «Миргород» могла бы повесть «Иван Федорович Шпонька и его тётушка». Однако с концепцией Гуковского относительно структуры

«Миргорода» Есаулов не согласен, считая, что реальное художественное содержание цикла в эту систему не совсем укладывается. То, что Гуковский не считает нужным останавливаться на месте «Вия» в цикле, Есаулов находит «симптоматичным».

В. Беспрозванный, автор статьи ««Миргород» Н.В. Гоголя: Цикл как текст» разделяет точку зрения вышеназванных исследователей относительно рассмотрения «Миргорода» как единого текста. Более того, Беспрозванный считает, что такой взгляд на данный сборник осознавался и самим Гоголем.

Важный вклад в изучение «Миргорода» внесли Ю.М. Лотман22 и М.Н. Виролайнен, раскрыв существенные черты поэтики отдельных повестей цикла. Однако в работах этих исследователей проигнорировано деление цикла на две части и не даётся комментариев относительно заданной

последовательности повестей. Впрочем, уделить внимание двум этим аспектам не сочли нужным и многие другие исследователи.

Не учитывал авторского деления цикла на две части Н.Л. Степанов24, который видел «основной пафос» «Миргорода» в том, что «миру мелких стяжателей, нравственных уродов <…>, Гоголь в «Тарасе Бульбе» противопоставил сферу народной жизни». Однако логических объяснений тому, зачем повесть «Тарас Бульба» объединяется с одной из противопоставляемой ей повестей в единую часть цикла, не даётся.

Похожей концепции придерживалась Т.Г. Морозова. По её мнению, в цикле должны были «взаимно оттенять друг друга» реалистические повести («Помещики», «Повесть о том, как…») и «Тарас Бульба».

Распространённым подходом к изучению «Миргорода» является рассмотрение цикла с нарушением установленной автором последовательности повестей.

Х. Мак-Лин, американский исследователь, считал, что в повестях

«Миргорода» выражены отдельные фазы развития психики её автора и различные этапы его «бегства от любви». С целью подвести сборник под свою теорию, он «располагал» произведения в той последовательности, которая, по его мнению, соответствовала этапам «бегства» Гоголя: «Тарас Бульба», «Вий», «Старосветские помещики», «Повесть о том, как…».

В концепции Г.Н. Поспелова «героические запорожцы противостоят

<…> помещикам, а страшная борьба Хомы Брута <…> нелепой ссоре миргородских существователей». Эта концепция встречается очень часто.

Например, в исследованиях С.И. Машинского, И.В. Карташовой, И.И. Агаевой. Конечно, логика авторской последовательности при таком подходе не проясняется. Также в исследованиях не поднимаются следующие вопросы: для чего, «разоблачив» старосветских помещиков в первой части

цикла, даётся аналогичное противопоставление во второй? Почему в первой части «Миргорода» опровержение первой повести даёт вторая, а во второй части - наоборот? В чём, собственно, вообще смысл такого двойного противопоставления?

Особняком стоит И.П. Золотусский, который характеризует

«Старосветских помещиков» как «торжество согласия и примирения, торжество меры и равновесия между реальным и идеальным». Именно Золотусский окрестил начальную повесть сборника «поэмой о бессмертии чувств» и справедливо заметил, что переходя от неё к эпическому «Тарасу Бульбе», Гоголь «не утратил высоты переживания <…> к своим героям».

Также можно выделить ряд исследователей, которые в своих работах допускали исключение какой-либо повести из циклического единства, не считая его, видимо, достаточно замкнутым.

Т.А. Грамзина в своём исследовании проигнорировала открывающую сборник повесть, выделив в «Миргороде» только три «линии творчества» Гоголя: «героико-патетическую» («Тарас Бульба»), «фантастическую» («Вий»), «сатирическую» («Повесть о том, как…»).

М.С. Гус, говоря о вариантах сюжетов рассматриваемого цикла, опять же выделял их только три: «лирико-драматический» («Старосветские помещики»), «трагический» («Вий»), «комедийный» («Повесть о том, как…»). Их единство Гус видел в «демонологической окраске», которую в«Тарасе Бульбе» ему обнаружить не удалось.

В.А. Зарецкий выделял в качестве двух сквозных тем цикла противопоставление «дерзкий мечтаний» низменной буколической жизни и

«трагических коллизий». Однако исследователю пришлось признать, что «Повесть о том, как…» из этой концепции выбивается, так как прямого развития тема «дерзкий мечтаний» не получает.

Таким образом, мы ознакомились с основными вехами в изучении цикла, рассмотрели его основные теоретические концепции, а также выделили основные положения в исследованиях, касающихся степени единства «Миргорода».

Выводы по 1-ой главе

В результате проведённой работы был выявлен ряд нерешённых вопросов: В чём заключается логика установленной Гоголем последовательности повестей? По какому принципу автор произвёл деление цикла на части и какое циклообразующее значение это деление имеет для единства сборника? Если каждая из частей включает в себя противопоставление, то в чём оно состоит и для чего даётся дважды? Именно

в решении этих вопросов нам видится свой скромный вклад в изучении сформулированной темы.

Приступая к анализу «Миргорода» как цикла, следует заявить о следующих принципиальных положениях нашей концепции. Для удобства обратимся к уже приведённой выше классификации Л.Е. Ляпиной.

«Миргород» является циклом:

авторским;

изначально задуманным как целое;

прозаическим;

эпическим;

очерковым.

Обладает следующими признаками прозаического цикла:

единой атмосферой книги;

сквозными мотивами и образами;

лейтмотивностью повествования.

Однако, в отличие от «Вечеров», в «Миргороде» нет таких признаков прозаического цикла, как: образ издателя; адресация читателю; отсутствует единый хронотоп. Также в «Миргороде» нет единой сюжетной рамки, а в

«Вечерах», как мы помним, обе части книги обрамляли рассказы деда дьяка Фомы Григорьевича, удачно соединяющие собой события прошлого и настоящего, явь и небыль. Отсутствие этих характерных для прозаического цикла признаков создает немалые трудности в отстаивании права

«Миргорода» считаться циклическим единством, а потому требует глубокого филологического анализа текста для выявления таких способов циклической организации данного сборника, которые неочевидны на первый взгляд.

Глава 2. Генезис основных мотивов и образных рядов «Миргорода» в «Вечерах на хуторе близ Диканьки». Связь между циклами

2.1 «Миргород» как продолжение «Вечеров»

Ещё до публикации «Миргорода», входящая в него «Повесть о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем», была издана во второй книге альманаха «Новоселье» с датой «1831». Сопровождающий повесть подзаголовок гласил: «Одна из неизданных былей Пасичника Рудаго Панька». В повести упоминаются персонажи-рассказчики, знакомые читателю по «Вечерам» - Фома Григорьевич и Макар Назарович.

Книгу «Миргород» свет увидел в 1835 году. На сборнике стоял следующий подзаголовок: «Повести, служащие продолжением Вечеров на хуторе близ Диканьки». Между двумя этими сборниками лежат полтора года, проведённые Гоголем в состоянии кризиса. Творческий кризис писателя продлился с момента издания второй части «Вечеров» до конца 1833 года.

Первым сборником писатель был впоследствии разочарован. В сентябре 1832 года в письме к поэту И.И. Дмитриеву Гоголь характеризовал свой первый цикл из украинской жизни как «несовершенные начатки». Почти через пятнадцать лет, в январе 1847 года, Гоголь писал школьному товарищу Н.Я. Прокоповичу, что бы счастлив, «если бы появилась такая моль, которая бы съела внезапно все экземпляры «Ревизора», а с ними

«Арабески», «Вечера» и всю прочую дребедень». В 1851 году писатель был решительно намерен исключить «Вечера» из собрания сочинений.

Местом действия второго сборника остаётся Украина. В качестве заглавия писатель выбирает название уездного города Полтавской губернии,

в котором писатель родился и провёл детские годы. Такова отличительная черта Гоголя: изображая действительность, ему необходимо очертить её пространственными рамки и наделить территориальными признаками. Сопровождался цикл двумя эпиграфами, призванными убедить читателя, что под Миргородом подразумевается город весьма конкретный, «при реке Хороле». Однако топоним «Миргород», помимо локальности, вмещает в себе также и всемирность, когда город приравнивается миру, а мир - городу. А.С. Янушкевичу удалось разгадать в названии цикла палиндром «Дорог Рим»35, что роднит гоголевский цикл с античным осмыслением Рима - это отражается в традиционной для римских письменных документов вводной формуле «Urbi et orbi» - «К городу и миру».

Равно как и повести «Вечеров», «Миргород» насыщен колоритом родных гоголевских краёв. Собственно в Миргороде происходит действие только одной повести (о ссоре двух Иванов), однако характерные черты родных для Гоголя мест угадываются в каждом рассказе. По свидетельствам современников и биографов, особенно много черт родового гнезда писателя передано в открывающей сборник повести «Старосветские помещики». «Это

не кто другой, как он сам вбегал, прозябнув, в сени, хлопал в ладоши и слышал в скрипении двери: «батюшки, я зябну», - писал П.А. Кулиш, первый биограф Николая Васильевича, - Это он вперял глаза в сад, из которого глядела сквозь растворенное окно майская темная ночь…»..

В основе сюжетов «Вечеров» и «Миргорода» лежит сознание человека, не отделяющего себя от своей земли, своих корней и культуры. Образ соседской общины, товарищества и братства - один из главенствующих у Гоголя. Писатель не раз говорил, что уже с детских лет имел устоявшиеся

взгляды и никогда не колебался в вопросах ценностей: веры, культурной тождественности, способа мышления. Этот идеал оказывается в полной мере реализованным в «Вечерах», но находит своё воплощение и в «Миргороде».

Гоголь был твёрдо уверен, что человеческое единство способно сделать людей и их жизнь лучше. По его мнению, именно единомыслие и единодушие ведёт к спасению души. В письме от 22 марта 1835 своему другу Максимовичу Гоголь писал: «Послушай, брат: у нас на душе столько грустного и заунывного, что если позволять всему этому выходить в наружу, то это чорт знает что такое будет. <…> Есть чудная вещь на свете: это бутылка доброго вина. Когда душа твоя потребует другой души, чтобы рассказать всю свою полугрустную историю, заберись в свою комнату и откупори ее, и когда выпьешь стакан, то почувствуешь, как оживятся все твои чувства. Это значит, что в это время я, отдаленный от тебя 1500 верстами, пью и вспоминаю тебя. И на другой день двигайся и работай, и укрепляйся железною силою, потому что ты опять увидишься с старыми своими друзьями.»

Родоплеменной культуре, лежащей в основе сознания и художественном методе писателя, отвечает соответствующее отношение к жизни. Гоголь считал, что одна только мысль о скорой встрече с друзьями способна придать человеку жизненной силы. Не может быть хандры, когда рядом твои друзья, твоя родня, твоё племя. В единении с ними обретается целостность, и тогда - всё нипочём! Показательно, что Максимовича писатель называет братом.

В «Выбранных местах из переписки с друзьями» Гоголь, живущий на тот момент в чужом для него Петербурге, настаивал на том, что каждому необходимо вспомнить свои русские корни, чтобы вся Россия была как «один человек».

В основе сюжетов «Вечеров» и «Миргорода» лежат идеалы родоплеменной культуры, людского братства, неотделимость человека от его корней и природы. Основной персонаж этих циклов - юный Гоголь, с сожалением обнаруживший в поздних работах, что в большом городе этим идеалам места нет.

2.2 Генезис основных мотивов и образов. Связь между циклами

А. Давыдов приходит к заключению, что «цельное впечатление от «Вечеров» происходит из слияния человека с природой». Анализ этого слияния Гоголем производится через посредство смыслов жизни и смерти - неотъемлемых и неизбежных составляющих законов природы, где всё имеет свой ритм и цикл.

Гоголь противопоставляет жизнь тому неизвестному, неизведанному, загробному, что таит в себе смерть, но при этом страстно желает найти гармонию между этими двумя крайностями человеческого бытия. Гоголь проводит мосты между двумя мирами, а своё писательское место он видит ровно на середине такого моста. В этом заключается творческий метод писателя, с помощью которого он анализирует человеческую цельность в

«Вечерах», а затем и в «Миргороде». Этот метод А.Давыдов окрестил

«потусторонне-посюсторонним» анализом.

Интересно, что в украинских циклах Гоголя показаны вроде как православные верующие: и в церковь ходят, и праздники православные

отмечают… Но ведь кто соседствует с этой христианской общиной? Черти!

«-- Знаете ли, что душа моя давно продана нечистому. -- Экая невидальщина! Кто на веку своем не знался с нечистым?». «Черт-баба» Солоха приходит в праздник на церковную службу, а дьяк, тем временем, щурит в её сторону глаз, а голова, на неё глядючи, поглаживает усы; философ Хома, ходивший к булочнице «против самого страстного четверга» искреннее изумляется от одного лишь предположения сотника, что он может быть известен «святою жизнию» и «богоугодными делами». Тарас Бульба бьётся за христианство, однако читателю не удаётся найти в повести хоть каких-нибудь воплощённых в Тарасе христианских идеалов и принципов; бьётся он, по сути, не за веру, а за привычный ему и другим козакам образ жизни.

Изображаемое Гоголем братство - православно-языческое, а потому наравне с человеком включается в себя и природу, и языческих духов, и православного Бога.

Гоголь однажды сказал про Пушкина: «Из двух начал явился». Под одним началом подразумевалось «отрешение от земли и существенности» и устремленность в «область бестелесных ведений». Под вторым -«прикрепление к земле и к телу», к «осязаемой существенности». Д.С. Мережковский находит, что такая характеристика сполна описывает и самого Гоголя.

В письме к В.А.Жуковскову от 30 октября 1837 года Гоголь писал:

«Если бы Вы знали, с какою радостью я бросил Швейцарию и полетел в мою душеньку, в мою красавицу Италию. Она моя! Никто в мире ее не отнимет у меня! Я родился здесь». Россия и её неприглядные реалии казались писателю сном.

В письме к М.П. Балабиной, через полгода, в апреле 1838, писатель делился впечатлениями о второй поездке в Рим. Город показался ему ещё прекрасней, чем прежде. Гоголю чудилось, будто он увидел свою подлинную родину, в который он не бывал телесно, но мыслями - непрестанно: «родину души своей я увидел, где душа моя жила еще прежде меня, прежде чем я родился на свет».

Рим - самое реальное воплощение одного из тех начал, которые видел в Пушкине Гоголь. Неслучайно в переводе с греческого Рим означает силу, крепость плоти. Рим - это самое великое, всемирное, всеохватывающее

«прикрепление к земле и к телу» и к «осязаемой существенности». Мережковский говорит, что Гоголь «языческую древность <…> не то что понимает или чувствует - он живёт в ней». Не только гоголевские герои наделены православно-языческим сознанием, но и самому христианскому началу души писателя не чуждо начало языческое, с его подчеркнутой телесностью, силой и крепостью плоти, сладострастием.

В этой связи парадоксально то, что гоголевские биографы имеют основания полагать, что в своей жизни писатель так и не испытал любовного чувства к женщине. А. Тарасенков, врач, наблюдавший писателя незадолго до кончины, внёс следующую запись в его анамнез: «Болезней в нем не было заметно; сношений с женщинами он давно не имел и сам признавался, что не чувствовал в том потребности и никогда не ощущал от этого особого удовольствия».

В юношеском письме к влюбленному Данилевскому Гоголь писал, что хотя и понимает душевное состояние товарища, однако сам ничего подобного не испытывал, и благодарит за это судьбу, потому что «это пламя меня превратило б в прах в одно мгновение». Остановимся на выделенной

курсивом фразе. Мгновенное превращение в прах - не это ли происходит с гоголевскими героями, попавшими под влияние женских чар? Полный отказ от себя, своего Я, своего вообще - всех прежних ценностей и идеалов, которые, казалось бы, невозможно поколебать. Так крепкий духом и телом кузнец Вакула в повести «Ночь перед рождеством» от неразделённой любви к первой красавице на селе Оксане доходит до состояния, в котором «за грустью не видит света» и сокрушается: «Прежде, бывало, я мог согнуть и разогнуть в одной руке медный пятак и лошадиную подкову; а теперь мешков с углем не подыму. Скоро буду от ветра валиться». Когда красавица спрашивает его, правда ли, что мать его ведьма, кузнец отвечает: «Что мне до матери? ты у меня мать, и отец, и все, что ни есть дорогого на свете». Так же легко от всего, «что ни есть дорогого на свете» из любви к прекрасной полячке отказывается один из сыновей Тараса Бульбы, Андрий, когда та говорит, что есть причины, не позволяющие ему любить её: «- А что мне отец, товарищи и отчизна! <…> Отчизна моя - ты! Вот моя отчизна!».

Впрочем, можно найти и более буквальную и наглядную иллюстрацию превращения в прах. В миргородской повести «Вий» есть эпизод, в котором Хоме рассказывается про то ли околдованного панночкой, то ли в неё влюблённого псаря Микиту. Все отзываются о нём как о славном человеке, знавшем своё дело. Но как только стал он «заглядываться беспрестанно на панночку», псарь тотчас «пропал», «обабился», «сделался черт знает что». Стоило панночке взглянуть на него - тут же у Микиты всё валилось из рук и путалось в голове. Далее Спирид рассказывает философу о происшествии:

«Один раз панночка пришла на конюшню, где он чистил коня. Дай говорит, Микитка, я положу на тебя свою ножку. А он, дурень, и рад тому: говорит, что не только ножку, но и сама садись на меня». Вид панночкиных ножек так ошеломил несчастного псаря, что, нагнув спину и схватившись за них, Микита «пошел скакать, как конь, по всему полю, и куда они ездили, он ничего не мог сказать; только воротился едва живой, и с той поры иссохнул

весь, как щепка; и когда раз пришли на конюшню, то вместо его лежала только куча золы да пустое ведро: сгорел совсем; сгорел сам собою».

Гоголевское отношение к женщинам примечательно настолько, что послужило темой множества отдельных работ и исследований. В произведениях Гоголя женщина почти всегда предстает искушающим началом (Ганна из «Майской ночи, или Утопленницы», Оксана из «Ночи перед рождеством», полячка из «Тараса Бульбы», панночка из «Вия» и др.), внося свою лепту в противоборство добра и зла в изображаемом писателем мире. Согласно Гоголю, «женщина влюблена в черта» («Записки сумасшедшего»), поэтому перевес в большинстве случаев оказывается на стороне зла. Наглядно формулу про влюбленность в черта иллюстрирует Солоха, но и те красавицы, которые в связях с нечистым замечены не были, часто у Гоголя оказываются уподоблены ведьмам и самим чертям. Хавронья Никифоровна в «Сорочинской ярмарке» была отпотчевана парубками

«дьяволом» и «столетней ведьмой». Винокур в «Майской ночи, или Утопленнице» на вопрос головы о том, хороша ли его жена, отвечает: «Стара як бис». К обобщающему выводу в «Вие» приходит Тиберий Горобець:

«Ведь у нас в Киеве все бабы, которые сидят на базаре, - все ведьмы».

Примечательно, что демонического ореола и сравнения с ведьмой у Гоголя избегают только женщины, ставшие матерями (за исключением Солохи, которая по отношению к Вакуле никаких материнских функций не выполняет): это Катерина из «Страшной мести» и мать Остапа и Андрия из

«Тараса Бульбы». В других повестях циклов образ матери просто-напросто отсутствует: Параску из «Сорочинской ярмарки» воспитывает отец и мачеха; мачеха-ведьма была у Утопленницы из «Майской ночи»; отцом воспитывались красавица Оксана из «Ночи перед рождеством» и Пидорка с Ивасем из «Вечера накануне Ивана Купала»; не было матери у панночки из

«Вия»; убита мать пани Катерины; не знали матери и отца Петрусь Безродный и Хома Брут.

Быт козаков у Гоголя наполняют преимущественно пьянство, чревоугодие, курение люльки да валяние дурака. Всё это также проявление бесовского начала. Но мужчину писатель наделяет возможностью выбирать, в пользу какой силы делать свой выбор: добра или зла. Выбор возлагает на плечи козака ответственность за исход борьбы между тёмными и светлыми силами, что наглядно изображается в «Вие». Образ панночки двойственен: в ней заключено и зло, и добро. Но Хома Брут единственный, кому это открыто. Свидетельствуют об этом слова панночки в просьбе к сотнику: «Он знает». Полётом на ведьме открывается для Хомы красота и другая, светлая сторона ведьмы. Недаром в её глазах он увидел загоравшийся рассвет и блеск глав киевских церквей. Красота, по Гоголю, именно то, что должно спасти мир. А Хома - тот, кому нужно спасти красоту, отмолив и отвоевав её у тёмных сил. К сожалению, к такому испытанию бурсак оказывается не готов.

В повестях «Вечеров» тёмной силе противостоит молодое поколение. Но особенно важно обратить внимание на то, что проводником этой нечисти выступает поколение старшее. Подобно христианским пророчествам о том, что «грехи отцов падут на детей их», писатель вводит следующие аппозиции: Пётр и Ивась/Корж в «Вечере накануне Ивана Купала»; Лёвко/голова в

«Майской ночи, или Утопленнице»; Вакула/Солоха в «Ночи перед рождеством»; Данило и Катерина/Колдун в «Страшной мести». В

«Миргороде» на примере старого Бульбы и его сыновей уже ставится вопрос о том, что не только дети должны нести ответ за грехи родителей, но и родители ответственны за неокрепшие души своих потомков.

«Человек без честного рода и потомства, что хлебное семя, кинутое в землю и пропавшее даром в земле. Всходу нет, никто не узнает, что кинуто семя», - так пишет в «Страшной мести» Гоголь. Писатель, почитавший родоплеменную культуру и бившийся за единство, братство, необходимость держаться корней. Однако в семьях, изображаемых Гоголем, родовая связь нарушена. Нет понимания и преемственности. Герои - либо неполные

сироты, воспитанные только одним родителем (преимущественно отцом), либо совсем «безродные», отца и матери никогда не знавшие (Пётр из

«Вечеров накануне Ивана Купала» и Хома Брут). Чем больше родовой разлад, тем слабее и уязвимее делается человек. Нечисть это, безусловно, чувствует. Человек безродный для неё привлекательнее всего. Он одинок, его вера не прочна, а почва - не тверда. Безродный лишён корней, связи с предками, связи с землёй. Он, как в стихотворении Цветаевой, «на земле стоит лишь одной ногой».

Связь с землёй очень важна для Гоголя. Культура, которую он воспевает, «вышла из земли, как из утробы». Гоголевский персонаж живёт в землю: он из земли приходит и обратно в землю уходит. Земля вообще хранит в себе многое: и страшные клады, и могилы неупокоенный нечистых дедов, которым «душно», и подземного царя своего - Вия. Именно с темой земли сопрягается тема «мести рода, как рока»в таких повестях, как «Вечер накануне Ивана Купала», «Страшная месть», «Вий».

Где отщепенец, оторванец, безродыш - там обязательно появится чужеземец: из другой ли страны, с другого ли света… Это, конечно, нечистый под разными личинами рыщет. Это и Басаврюк - дьявол в человеческом облике, и отец Катерины, который двадцать один год

«пропадал без вести» там, где «и люди не те, и церквей Христовых нет», и страшный гость «оттуда», из самых недр, которого и ведут только затем, чтобы указать на безродного железным пальцем. Безродны Хома и Пётр, совсем неладен род Катерины. Быть беде!

У беды всегда есть приметы: это появление в земле неровностей, трещин, выпуклостей, дыр; различных деформаций. Потому Петрусь за

кладом спускается именно в Медвежий овраг, а хутор пана Данила расположен «между двумя горами». Потому селение, на которое привозят философа, стоит на уступе горы, которая «вся изрыта дождевыми промоинами и проточинами». Потому татарка ведет Андрия в город сквозь

«низменную лощину - почти яр».

Тема рода в повестях Гоголя тождественна теме земли, которая может быть как своей, так и чужой. Исток рода - в предках. Но «у кого род оскудел», тому земля - «камень клада, которого ищут путём неестественным». Андрей Белый выдвигает формулу: «для оторванного от

рода земля - «заколдованное место». А потому, подобно старику из

одноимённой повести, Хома, по выражению Белого, «доплясался» до Вия; Пётр - обратился в золу.

Белый заключает, что гоголевская фабула двузначна, и именно в этой двузначности выявляется сюжет: «антиномия между родом и личностью»46. Наиболее отчётливо этот сюжет звучит в «Тарасе Бульбе», показывая не просто отрыв особи от рода, но разрыв самого рода. Подобно тому, как для Тараса во главе угла стоит служение отчизне, а не кровные узы, для его сына превыше всего оказывается служение возлюбленной. Но формула, которую Андрий выдвигает, понятия отчизны и любимой женщины уравнивает:

«отчизна есть то, чего ищет душа наша». Потому нельзя назвать его гибель бесславной: его предательство имеет высокие мотивы, и погибает он за«свою отчизну». Старый Бульба, провозглашающий родство не кровное, а

«по душе», мстя за измену, выступает не как представитель рода, к которому они с Андрием относятся, а как обособленная личность. Остап и Андрий для

Тараса сыновья постольку, поскольку они сыны Отечества. А что родовых чувств, кровных - это не то, «любит и зверь своё дитя». В «Тарасе Будьбе», таким образом, понятие рода и семьи, имеет два значения: семья как собственно семья, с ее сильным «материнским», женским началом, и семья как многонациональный коллектив, мужское «товарищество», братство людей по духу, а не по крови. И второе значение для казаков и самого Тараса гораздо важнее первого. Более того, демонстративно противопоставляется первому. Но для автора два этих понятия «семьи» не могут противопоставляться, они органично спаяны. Без любви к семье, к дому и к матери и сама любовь к Отечеству лишается своих корней. Вот почему для Гоголя позиции Андрия и Тараса - это две «страшные крайности». Ибо, замыкаясь в себе, подрывают единство и преемственность традиций рода.

В «Миргороде», за исключением «Вия», атрибуты нечистой силы рисуются Гоголем не так буквально, как в «Вечерах». Это уже не черти и ведьмы, а богопротивность бездуховного существования. Впрочем, этот переход наметился ещё в двух заключительных повестях «Вечеров»: ни в

«Иване Федоровиче Шпоньке и его тетушке», ни в «Заколдованном месте» мы не находим демонических сил. Шпонька и его бесцельная, бесплодная жизнь - первый персонаж в копилку гоголевских «мертвых» душ. Начиная с этой повести, писателю открывается, что смерть души может наступить не только через посредство тёмных сил. П.А. Николаев резюмирует, что пафос повести про Шпоньку и его тётушку представляет собой порождение народного мышления, «которое рядом с возвышенным духовным существованием не может не заметить и соответственно оценить унылую пустопорожность прозаического прозябания».

Как было сказано выше, в «Миргороде» мы ещё находим одну повесть, где чертовщина выражена характерными внешними атрибутами. Однако примечательно, что в «Вие» установка сделана, в первую очередь, на изображение гибели души отнюдь не под влиянием дьявольской силы. Не демон убивает Хому, а маловерие и страх. Губительной оказывается среда бурсы, разгульная и лишённая смысла и веры. Примечательно, что бурса - это та среда, из который вышли Остап с Андрием, среда, которая была хорошо знакома и Тарасу: «Здесь были все бурсаки, не вытерпевшие академических лоз и не вынесшие из школы ни одной буквы». В «Вие» выходки бурсаков представлены бурлеском: каникулярные походы и бои, подвиги на рынке - всё это пародийная антитеза эпическим подвигам в

«Тарасе Бульбе».

Однако пагубной оказывается не только среда бурсы, но сами характеры персонажей Халявы, Тиберия Горобца и Хомы Брута. Интерес представляют «громкие» имена, которые носят бурсаки: Тиберий был вторыми римским императором из династии Юлиев-Клавдиев, в чьё правление, по косвенным данным, был распят Иисус Христос. Брут известен, прежде всего, как лучший друг и убийца Цезаря. Любопытен образ самого Вия: его призывают мертвецы и они же ведут его, чтобы он указал на Хому Брута. Получается, что Вий - это властитель мёртвых душ, уместно даже сказать полководец, с учётом его железного лица, символизирующего войну. Это ещё одна из деталей, сближающая повести «Вий» и «Тарас Бульба». Но об этом позже.

Основой для «Тараса Бульбы», знаменательного для писателя произведения, над которым он в течение семи лет после публикации продолжал работу, послужила повесть «Страшная месть». Тема освободительной борьбы, по мнению П.А. Николаева, звучит во второй части

«Вечеров» не вдруг, а «совершенно естественно»48. Образ Данилы Бурульбаша позволяет полулегендарной повести претендовать на реалистическую трактовку заданной темы. Похожее «чудо искусства»49 произошло и в «Тарасе Бульбе»: «читателя не покидает ощущение, что был на свете исторический прототип Тараса Бульбы или просто он сам»50. Изначально фамилией Данило была выбрана Бульбашка (очевидная перекличка с фамилией Тараса), но изменена впоследствии на Бурульбаша. Объединяет повести мотив казацкой героики и защиты родной земли.

Как и «Тарас Бульба», «Страшная месть» близка к фольклорным сказаниям. Повесть о предавшем родину великом грешнике Гоголь выдержал в духе народной легенды и украинских исторических «дум», которые

«Страшная месть» напоминает даже по ритму. Особенно наглядно это проявляется в известном фрагменте с описанием Днепра.

Перекликается в повестях отношение Данилы и Тараса к женщине и её роли в семье; семейному укладу вообще. В «Страшной мести»: «-- Молчи, баба! <…> С вами кто свяжется, сам станет бабой. <…> Много было бы проку, если бы мы стали слушаться жен. Не так ли, хлопцы? наша жена -- люлька да острая сабля!». «-- Про эти дела, тесть, не ее, а меня спрашивать! Не жена, а муж отвечает.» В «Тарасе Бульбе»: «--Не слушай, сынку, матери: она-баба, она ничего не знает. <…> Ваша нежба -- чистое поле да добрый конь: вот ваша нежба! А видите вот эту саблю? вот ваша матерь!». Жена и одомашненное пространство воспринимается воинским духом козака враждебно. Поэтому Тарас не просто сторонится жены, он от неё обороняется: «Какого дьявола мне здесь ждать? Чтоб я стал гречкосеем,

домоводом, глядеть за овцами да за свиньями, да бабиться с женой? Да пропади она: я козак, не хочу! <…> -- Завтра же едем! Зачем откладывать! Какого врага мы можем здесь высидеть? На что нам эта хата? К чему нам все это? На что эти горшки? -- Сказавши это, он начал колотить и швырять горшки и фляжки». Для Бульбы и ему подобных воинов, битва и пир - единственный приемлемый способ существования. Жизнь на Сечи для козака

- аскеза, пусть разгульная и лихая, но домашний уют и тепло женской ласки в неё не вписываются. Женщине на Сечи не место. В козачьей системе ценностей женщина нужна для рождения козака, семейный очаг - для первых лет его жизни. А далее функцию семьи на себя берёт Сечь.

Материнское воспитание для козака чревато. Ему нужно вырасти суровым бойцом, воином - а как воспитает бойцом женщина, которая к воинскому делу никакого отношения не имеет?

По возвращении домой, Остап сразу проявляет себя, как воспитанник отца: это и высказывание Остапа о том, что «хоть ты мне и батько, а как будешь смеяться, то, ей-богу, поколочу», и заключение Тараса о том, что Остап «славно бьётся» и «добрый будет козак». В то время, как отец бьётся со старшим сыном, младший, «двадцати с лишком лет», стоит в объятиях матери, которая называет его «дитём». Об Андрии отец заключает:

«Мазунчик», т.е. любимчик, баловень. И действительно, мы видим, что у Андрия с матерью более тесная связь, чем у Остапа. Именно к младшему сыну, у которого в лице было «более какой-то нежности», мать кидается, провожая мужа и сыновей на Сечу. О предпочтении матерью Остапа свидетельствуют и его слова, обращённые к панночке: «У меня три хутора, половина табунов отцовских - мои, все, что принесла отцу мать моя, что даже от него скрывает она, - все мое». Вероятно, именно беззаветная любовь матери повлияла на формирование его характера и чувственного, языческого начала. В «Правилах жития в мире» Гоголь про чувственную любовь сказал:

«Такая любовь не может поступать разумно, потому что глаза ее слепы».

Вопреки всему, сакральное значение матери понимает и не умаляет даже старый Бульба: «Подойдите, дети, к матери: молитва материнская и на воде и на земле спасает».

Сечь, служение Родине - для Тараса Бульбы в этом заключено всё. Это для него и вера, и семья. Именно эту семью как единственно допустимую он отстаивает со всей силой и твёрдостью своего характера. А что до родовых чувств, кровных - это не то, «любит и зверь своё дитя». Поэтому Остап и Андрий для Тараса сыновья постольку, поскольку они сыны Отечества. Этим мотивируется самосуд над Андрием и знаменитые слова одобрения Остапу, мужественно принимающего свою казнь от еретиков: «Добре, сынку, добре».

Выводы по 2-ой главе

Подведём итоги. Во втором сборнике Гоголя, за исключением «Вия», олицетворением зла выступают уже не черти и ведьмы, а бездуховное существование. Однако даже в «Вие» установка сделана на изображение гибели души отнюдь не под влияние дьявольской силы: причиной гибели Хомы становятся страх и маловерие. Впрочем, стоит отметить, что этот переход наметился ещё в двух заключительный повестях предыдущего сборника: в «Иване Федоровиче Шпоньке и его тетушке» и в

«Заколдованном месте». Шпонька и его бесцельная, бесплодная жизнь стал первым персонажем в копилку гоголевских «мёртвых» душ.

Главенствующим образом в творчестве Гоголя является образ соседской общины, товарищества и братства. В полной мере идеал родоплеменной культуры реализуется писателем в «Вечерах», но находит своё воплощение и в «Миргороде».

В основе сюжетов обоих циклов лежит сознание человека, не отделяющего себя от своей земли, своих корней и своей культуры. Но те крайности бытия (жизнь/смерть, добро/зло, православие/язычество и проч.), которые в «Вечерах» были гармонично сопряжены, в «Миргороде» оказываются острыми углами.

Единой поэтической мыслью, который организован «Миргород», становится идея разобщения, намеченная ещё в «Вечерах». Мотив сиротства трансформируется в «Миргороде» в мотив бездетности (не имеют детей старички Товстогубы, теряет сыновей Бульба, погибает дочь Сотника). Это выражается в мотиве разрушения семейных уз и мести рода, как рока. Сюжет отрыва особи от рода достигает своего апогея в «Тарасе Бульбе», показывая разрыв рода вообще. В этом заключается усиление трагизма мироощущения автора в «Миргороде».

Трансформация и развитие основных мотивов и образных рядов

«Вечеров» в «Миргороде» свидетельствует о тесной связи этих сборников и преемственности между ними.

Глава 3. Замысел и реконструкция сквозного сюжета цикла