Феномен анонимности в истории культуры и его место в эпоху новых медиа

Размещено на http://www.allbest.ru/

ОГЛАВЛЕНИЕ

ВВЕДЕНИЕ

ГЛАВА I. АНОНИМНОСТЬ В ИСТОРИИ КУЛЬТУРЫ

1.1 Архаика: боль означивания

1.2 Приватное и публичное в контурах Античности

1.3 Средневековье: кластеры ускользания

1.4 Что дальше, если нет короля

1.5 В защиту антиутопии

ГЛАВА II. ИЛЛЮЗИИ ИНТЕРНЕТА

2.1 На пути к коммуникативной утопии

2.2 Киберутопизм vs. Интернетоцентризм

2.3 Реальность тотальной слежки

2.4 Клиповое мышление

2.5 Ж. Делез об обществе контроля

ГЛАВА III. АНОНИМНОСТЬ В УСЛОВИЯХ МЕДИАРЕАЛЬНОСТИ

3.1 От средств коммуникации к медиа

3.2 Свобода, маска, децентрация

3.3 Мем-теория и «бедный образ»

3.4 Философия техники: предостережения и интуиции

3.5 Иллюзия Интернета: девять параграфов спустя

3.6 Принцип анонимности и коллективное тело медиа

3.7 Стерильность, инвалидизация, дефицит

3.8 Апология анонимности: круг замкнулся

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

СПИСОК ИСПОЛЬЗУЕМОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

ВВЕДЕНИЕ

Экстенсивное развитие средств электронной коммуникации, начиная со второй половины XX в., становится существенным фактором для изменения как форм, так и содержания социальных взаимодействий. Последние десятилетия можно обозначить как становление цифровой эпохи: Интернет уже стал неотъемлемой частью жизни в значительной части мира и продолжает захватывать все большие сферы общественной деятельности, а также определять конкретные формы социальных феноменов. В связи с этим неизбежно возникает вопрос о характере этих феноменов: на каких основаниях они покоятся, каков характер их природы, являются ли они чем-то действительно новым как прямым порождением цифровой эпохи?

Одним из таких феноменов, особенно привлекающим внимание в культурных и технологических условиях современности, является феномен анонимности. Трудно сейчас представить развитое общество, в котором отсутствовали бы сложные протоколы идентификации личности, Интернет же в первые годы своего распространения казался вестником эпохи свободы, так как государственная власть была не в состоянии контролировать свободные коммуникационные потоки. Приватность же обеспечивалась за счет анонимности сетевой коммуникации, тесно связанной с техническими сложностями идентификации. Тем не менее, подобный проект потерпел поражение, в связи с чем возникает вопрос о причинах; так как анонимность предполагалась одним из ключевых элементов данного проекта, есть основания предполагать наличие у феномена анонимности дополнительных культурных смыслов.

Помимо очевидного, лежащего на поверхности понимания анонимности через призму современных технологий коммуникации, остаются также другие смыслы этого понятия, так или иначе проявленные на протяжении европейской культуры и обнаруживающие себя в разных качествах. Особое место в работе уделено современной ситуации новых медиа и медиареальности в целом. Тема работы звучит следующим образом: «Феномен анонимности в истории культуры и его место в эпоху новых медиа». Понятие новых медиа используется как обозначение медиа, являющихся на данный момент передовыми, так же, как это понятие используется в медиафилософии. В контексте мифодизайна разработка данной темы видится способом прояснить многие современные социальные мифы, в частности, миф об исключительной негативности анонимности.

Объектом исследования является европейская культура, рассмотренная в историческом преломлении от архаики до ситуации медиареальности. Предмет исследования - феномен анонимности в качестве культурного элемента, имеющего влияние на всех этапах развития европейской культуры, в столкновении с противостоящим ему феноменом власти.

Цель исследования: прояснить положение феномена анонимности в культуре, выявить способы его влияния на культуру, доказать, что анонимность возникает вместе с культурой, является ее структурным элементом, а также продемонстрировать зависимость специфики анонимности от конфликта с механизмами власти и контроля.

Достижение данной цели предполагает следующие задачи:

· определение момента первого появления феномена анонимности в истории культуры

· определение характера феномена анонимности на разных этапах формирования культуры

· анализ влияния феномена анонимности на развитие культуры

· анализ феномена Интернета через призму концепта анонимности

· выявление влияния Интернета на становление медиареальности

· анализ медиареальности и выявление места анонимности в ней

Теоретической базой при выполнении данного исследования послужили работы отечественных и зарубежных культурологов и исследователей культуры, теоретиков масс-медиа, медиафилософии. Обзор библиографии. Библиография включает в себя, с одной стороны, классический корпус авторов, представляющих европейскую теоретическую мысль XX в. (Ж. Делез, Ф. Гваттари, М. Фуко, Ж. Бодрийяр, С. Жижек), с другой стороны - работы философов, относящихся к классикам медиафилософии (В.В Савчук, Д. Кампер, К. Вульф). Остальные источники так или иначе располагаются в поле культурологии, затрагивая такие темы, как архаика, средневековье, медиа, коммуникации. Отдельно можно выделить книгу Р. Докинза «Эгоистичный ген», имеющую неожиданное значение в русле данного исследования.

В основе методологической базы данного исследования использован диахронический метод, позволивший провести последовательное выявление необходимых фактов, относящихся к проблеме, и структурно-функциональный, с помощью которого стало возможно провести анализ. Также использованы общенаучные методы системности и экстраполяции.

Структура работы. Настоящее исследование состоит из оглавления, введения, трех глав, заключения, библиографического списка использованной литературы.

Первая глава «Анонимность в истории культуры» посвящена анализу феномена анонимности в культуре, последовательно разбираются архаика (с выявлением истока понятия анонимности и преломление через концепцию М. Фуко), античность (с использованием категории публичного/приватного), средневековье (вводится понятие «кластера ускользания», анализируются феномены паломничества и ереси), Новое время (используется концепция власти М. Фуко). В пятом параграфе разбирается знаменитая дистопия «1984» как перекресток между анализом власти и рассмотрением вестника свободы.

Вторая глава «Иллюзии Интернета» посвящена рассмотрению Интернета в историко-культурном и культурологическом ключе, излагается краткая история, рассматриваются концепции понимания и использования Интернета, способные вызывать иллюзии, излагаются современные методы слежки с использованием технологии, в качестве перехода к следующей главе рассматривается феномен клипового мышления и концепция общества контроля Ж. Делеза.

Третья глава «Анонимность в условиях медиареальности» раскрывает место феномена анонимности в структуре медиареальности, доказывается оправданность использования понятия анонимности. Анализируется структура медиареальности, свойства информации, выделяется основная проблема современного человека в описанных условиях и дается попытка обозначить способы ее решения.

ГЛАВА I. АНОНИМНОСТЬ В ИСТОРИИ КУЛЬТУРЫ

1.1 Архаика: боль означивания

Согласно Большому Оксфордскому словарю, «анонимность» означает «находиться в анонимном состоянии», в свою очередь прилагательное «анонимный» значит «не имеющий имени». Oxford Dictionaries // Anonymity. URL: http://www.oxforddictionaries.com/definition/english/anonymity [дата обращения: 25.04.16] Толковый словарь Ушакова не содержит в себе существительное, а прилагательное трактуется точно так же: «неизвестный по имени». Толковый словарь Ушакова // АНОНИМ. URL:http://ushakovdictionary.ru/word.php?wordid=699 [дата обращения: 25.04.16] Действительно, наиболее распространено использование понятия анонимности в утилитарных целях, когда следует в буквальном смысле обозначить нежелание автора того или иного текста или действия. Значение слова «аноним» можно применить к любому произведению искусства, научному труду; следует также различать анонимность как сознательную позицию автора по отношению к своему произведению от вынужденной позиции средневекового монаха. Но только ли этим фигура автора является определяющей, ограничивается ли данный феномен одним этим смыслом?

Архаическая культура на начальных своих этапах не нуждалась в анонимности, как минимум по причине отсутствия понятия авторства, стоящего в оппозиции. Выработка коллективной идентичности изначально игнорирует этот аспект, будучи сосредоточенной на зависимости от воспоминаний и механизма памяти - это утверждает К. Вульф, когда пишет о миметическом воспроизводстве эмоций и воспоминаний в ритуалах. Как память, так и воспоминания селективны, память занимается отбором пережитых событий, а воспоминание выбирает из этого выбранного комплекта то, что нужно вспомнить прежде всего. Обращаясь к концепции Э.Тульвинга, Вульф приписывает процессам памяти свойство начинаться уже в раннем возрасте, а также выделяет:

- первичную основную память, содержащую неосознанные восприятия,

- память рутинных действий,

- семантическую память, содержащую освоенное знание,

- эпизодическую память, являющуюся автобиографичной.

Именно эпизодическая память «отличает людей от животных и именно к ней в первую очередь обращены акты воспоминания». Вспоминаемое человеком зависит в равной степени от окружающих его людей, так как именно коллективные воспоминания формируют сообщества. В дальнейшем ведущую роль в образовании общества играет ритуал, вписывающий эмоции в память; его можно понимать в качестве действия, в основе своей имеющий инсценирование и перформативность. Ритуалы помогают не только создавать сообщества, но также сообщать их между собой или реструктурировать изнутри; они выступают в качестве социальных конфигураций, отличных от речевых форм коммуникации, в которых создаются порядок и иерархия путем совместного социального действия и его интерпретации. В комплексе эти три вида процессов - миметические, ритуальные и перформативные - взаимодействуют в ходе формирования человека и конституирования субъекта. В условиях архаики анонимность пока видится избыточным концептом: здесь еще нет полноценного выделения индивидуального начала, мир воспринимается как предельно «слитное, обезличенное равенство» Фрейденберг О.М. Поэтика сюжета и жанра. - М.: Лабиринт, 1997. - С. 30 447 c. , при этом он вечно обновляется, совершая в своем развитии круговое движение; смерть понимается не как нечто самостоятельное, а выступает неизменно в связке со своей противоположностью. Однако, если обратиться к истокам письма, мы обнаружим, что мысль человека архаики естественно вырастает из самой жизни, органично с ней сливаясь, но после этого начинает обретать самостоятельность, в конечном итоге способную заменить ее собой. Речь идет о резании органических материалов - в первую очередь костях животных; первые следы «записи» представляют собой выцарапанные линии. Эти царапины следует понимать как первые знаки на поверхности мира - животное представляет собой облик Вселенной и писец преобразует мир в соответствии с мимесисом, отдавая знаку свое тело и воплощаясь им же в знаке одновременно. По сути, это тело, которое пишет, но в то же время записывается, это тело клеймит само себя в то же самое время, когда списывает клеймо с родового тела на тело Земли. Дитмар Кампер пишет, что «ранние свидетельства сигнификации выдают способность, которая сегодня встречается крайне редко: способность почувствовать боль материала, на который наносятся знаки. Согласованность ощущений доходит до нерасторжимости. Разделение еще не свершилось: разделение между субъектом и объектом, которое запустит игру силы и власти».

Д. Агамбен анализирует понятие гения, рассматривая его историю: «Латиняне называли genius бога, под чьей опекой каждый человек оказывается в момент рождения». В определенном смысле этот бог есть выражение того начала, которое определяет существование человека в целом; он есть то, что нам наиболее близко. Но вместе с этим Агамбен отмечает и глубоко противоположный смысл, отмечая genius в качестве безликой, анонимной силы, которая инициирует процесс субъективации человека. История человечества в целом - это результат экстериоризации, управляемой genius, экстериоризация означает зарождение культуры, предполагающей непрерывный захват и освоение новых территорий. Здесь и возникает анонимность как нечто содержащееся в самой структуре культуры, являясь ее скрытым источником.

Неизбежность различения внешнего приводит к все более и более интенсивной сигнификации, которая отмечена постоянной болью. Ужас культурного знака превращается в праздник и безудержный смех; происходит рождение экстаза, соединяющего предельные ощущения удовольствия и боли. Невыносимость боли от нанесения знаков на чистую поверхность преодолевается именно за счет техники вхождения в организованное тело; но именно невозможность, учитывая тотальность сигнификации, списать эту боль на других концентрирует ее невыносимость. Процедура сигнификации является процедурой обозначения подвластной территории, культурный знак - это знак власти. Как пишет В. Савчук, отмечая сходство между «насилием» и «населением», «населить, обжитить, претворить «хаос» в «гармонию» ухоженного места, дома, угодий, поля и пастбища, следовательно, изменить мир согласно своему представлению - значит притеснить его, нарушить сложившийся порядок». Анонимность в данной ситуации выступает как стремление освободиться от кровавого гнета знака, так или иначе избавиться от власти; уже в этом месте можно зафиксировать онтологический характер анонимности, которая выступает своего рода апофатическим стержнем культуры (апофатическим постольку, поскольку способным определяться через сигнификацию и идентификацию, будучи безликим самому), обязательным структурным элементом.

Тем не менее, фигуру автора в смысловом поле понятия анонимности можно парадоксальным образом реанимировать с помощью «убийства» - как делает в своем знаменитом докладе «Что такое автор?» М. Фуко, сопоставляя письмо со смертью. Древнегреческое сказание предназначалось для увековечения бессмертия героя, но для этого была необходима ранняя смерть, после которой его жизнь, освященная таким образом, ушла бы в бессмертие; арабский рассказ имел такую же тему, «рассказ длился до раннего утра именно для того, чтобы отодвинуть смерть, оттолкнуть срок платежа, который должен был закрыть рот рассказчика. Рассказ Шехерезады - это отчаянная изнанка убийства, усилие всех этих ночей удержать смерть вне круга существования». По мысли Фуко, письмо неизбежно связано с жертвой и жертвоприношением самой жизни, становящееся добровольным стиранием и совершается в самом существовании писателя; творение ради бессмертия получило право быть убийцей своего автора, при этом пишущий субъект сам запутывает все следы и знаки своей индивидуальности, в результате чего маркер писателя теряется и в игре письма он теперь вынужден исполнять роль мертвого. Речь, разумеется, не идет об исчезновении автора как такового: акцент смещается в сторону функции классификации дискурсов, группировки их между собой, противопоставления, разграничения, или приведения в определенные отношения, имя автора также может выступать в качестве метки для определения способа бытия дискурса. В таком смысле «убийство» автора как имени собственного возрождает его в качестве своей противоположности - анонимности, глубоко и неистребимо вживляющейся в тело культуры, подобно греческому герою, умерщвленному ради бессмертия.

1.2 Приватное и публичное в контурах Античности

Дальнейшая дифференциация человеком окружающего мира, выработка механизмов рефлексии и конструирование субъекта неизбежно приводит его к очерчиванию собственных границ, после чего происходит дезинтеграция единого коллективного тела. В данном контексте имеет смысл связать феномен анонимности с культурной категорией «приватного/публичного», где он имеет точки соприкосновения с обоими понятиями.

Если говорить об античной культуре, то, поскольку она в значительной степени описывается ситуацией архаики, в ней «сфера приватного в общем синкретизме социальной реальности организационно не выделяется» Козырьков В.П. Частная жизнь личности и приватизация культуры // Вестник ННГУ. Серия: Социальные науки. - 2002. - №. 1. - 2002. - №. 1. - С.126. Общинный, а в дальнейшем и полисный образ жизни держали человека в границах социальной открытости, регламентируя и вынося в область общественного обсуждения все, что сейчас мы привыкли относить к сфере приватного. Постепенно сфера приватного начинает расширяться, в период эллинизма уже прослеживаются разнообразные проявления, такие как частное право, частная переписка и т.п., хотя общинный принцип все еще остается социальной доминантой, способной разрушать границы приватности при необходимости. Особенно ярко это видно на при рассмотрении правовой системы Рима, где общее благо выступало в качестве основного критерия разграничения публичного и частного права, а соотношение между ними решалось однозначно в пользу первого. Поскольку публичные дела являлись общими интересами, их был уполномочен охранять каждый гражданин; специфика римского права допускает институт защиты публичных интересов с помощью средств частного права. Основным моментом здесь является то, что частное возникает из общего, в противовес дифференцирующему мышлению, интегральность и целостность первична; так что публичное и частное право относятся друг к другу как целое и часть, а не как равнозначные элементы; также следует отметить здесь и присутствие анонимности, но скорее не в перспективе сопротивления, а в качестве подспорья примату действия, здесь каждый получал именно столько, сколько он заслужил.

1.3 Средневековье: кластеры ускользания

Закат эпохи Августа был отмечен отношением римлян к своей публичной жизни как к формальной обязанности. Римлянин пассивно подчинялся правилам, но вкладывал значительно меньше энергии в акты повиновения; окончательное исчерпание публичной жизни дало указание на новую точку приложения своей энергии, которую римляне нашли именно в сфере приватного, выступившую мистическим проводником, возможностью ускользнуть от контроля со стороны сферы публичной жизни и долго. Как пишет Р. Сеннет, «эти убеждения имели своим источником различные ближневосточные секты, среди которых христианство постепенно стало доминирующим; в конце концов, христианство перестало быть духовным убеждением, практикуемым в тайне, ворвалось в мир и само стало новым источником общественного порядка».

После распада империи Каролингов конституируется новая доминирующая идея - тождество земного порядка вещей с Церковью. Так приватное и публичное попадают в соподчинение по отношению к сакральному. Социальный синкретизм, свойственный античной культуре, в той или иной степени сохраняется, частная жизнь также сохраняет свой прозрачный характер через, например, отдельные институты покаяния и исповеди. Реальность продолжает медленно разделяться на сегменты - возникают сословно-корпоративные структуры, в которых приватная жизнь подчинена жесткой регламентации согласно их интересам. Монархи были заинтересованы в привлечении института религии на свою сторону по причинам его значительного влияния на средневекового человека, так, епископы управляли многими городами на правах графов, а через какое-то время им стали жаловать и остальную территорию; города с кафедральными соборами находились на особом попечении. Именно в это время институт контроля и власти начинает набирать огромную силу; основой явилась идеологема единого христианского мира, составляющими которой (помимо тождества Церкви и земного порядка вещей) стали идеи смирения и покорности. Библейская история становится главным источником коллективных представлений о прошлом, а ее отдельные эпизоды должны были не просто учить, а вызывать стремление подражать. В контексте такой идеологии средневековое общество порождает жесткую как сословную, так и внутрисословную иерархию, что заставляет скрытые внутри культуры силы анонимности подниматься наружу, создавая локальные очаги сопротивления внутри сложившейся структуры.

В качестве примера подобных очагов сопротивления можно привести феномен паломничества. Замкнутость раннего средневековья, предполагающая идеал статичности и вечного порядка, заставляет проснуться импульс движения; жажда движения будто бы заранее содержится в образе неподвижности. Современный медиевист Ж. Ле Гофф отмечает неслыханный расцвет паломничества, когда появляется так называемый homo viator («человек дороги»). В широком смысле паломниками (или пилигримами) мог называться не только тот, кто держит путь к святым местам, но и любой человек, пребывающий вне свой родины. Люди средневековья противоречиво находились между своими родными невзрачными местами и отдаленными горизонтами всего христианского мира, где мир опутан сетью дорог, ведущих во всех возможных направлениях. Реакция Церкви на это изначально была положительной, причем паломничества в виде актов смиренного покаяния всячески поощрялись и поддерживались. Истинной целью паломничества Церковь попыталась представить именно покаяние, акт самоотречения от прошлой жизни. Тем не менее, уже в XII в. благотворный характер паломничества ставится под сомнение: например, предложение раздать нищим деньги, отложенные на путешествие, выставляется более богоугодным, а польза от самого путешествия на самом деле лишь в том, что человек может увидеть там красивые места, при этом сам туда отправился, ведомый мелким тщеславием. Возникает противопоставление пилигрима и монаха, для которого «дорогой» является уединение и полное подчинение воле настоятеля; именно институт монашества наиболее остро отреагировал на попытку ускользнуть из зоны контроля, изощренно критикуя «самоугодливых рабов чрева», доходя до максимально изящных схоластических попыток представить именно монашество как паломничество, а путь паломника - как монашеское служение. Постепенно паломничество лишается ореола праведности и покаяния и образ паломника приобретает сугубо негативную окраску в перспективе взгляда Церкви как структуры власти.

Куда более опасным для дерзнувшего ускользнуть туда сегментом была ересь. Христианство сопровождалось ересями практически с самого начала его истории, ортодоксальная линия развивается постепенно, отдельные программы зарождаются параллельно и Церковь достаточно рано начинает их осуждать. После XII в. в столкновение вступают две тенденции: Церковь стремится избежать господства со стороны светских властей, последние же стремятся менее зависеть от Церкви. По сути, еретические движения представляли собой форму протеста против тотальности господства Церкви, охватывающего как духовное, так и земное. Атака на ереси готовилась Клюнийским орденом, имевшим в христианском мире огромное влияние. Настоятель монастыря написал три трактата, ставших руководством по ортодоксальному христианству. Один из этих трактатов был направлен против священника, отказавшегося от заупокойных месс, второй трактат стал первым в христианском мире выступлением против Мухаммеда, наконец, третий - сочинение, клеймящее евреев как богоубийц; также Церковь концептуализирует ересь как болезнь, ничем не уступающую чуме по опасности и последствиям заражения. Таким образом сегмент реальности, управляемый изнутри принципом анонимности как сопротивления жесткому означиванию, приводит к еще более жесткому ответу и вытесняется за пределы универсума. К середине XIII в. Европа была ввергнута в войну против еретиков, удачно представленной в качестве «светского крестового похода», а в 1232 г. Папа Григорий IX учредил папскую инквизицию, которая обладала юридическим правом судить еретиков на всем христианском пространстве и в качестве основного метода своих действий использовала чудовищные пытки. Кластеры ускользания в этот период, гарантируя избравшему их человеку возможность следовать собственному пути, становятся по-настоящему опасными и отмеченными печатью стигматизации, тем самым придавая ситуации пребывания в них оттенок подлинности переживаний, ощущения подлинности существования.

1.4 Что дальше, если нет короля

феномен анонимность культура медиареальность

М. Фуко ставит этот вопрос практически во всех произведениях, его исследования неизменно вращаются вокруг этой ключевой для французов темы Революции. Ее границы скрепили между собой современность и классическую эпоху Разума. М. Фуко, разумеется, следует очень давней традиции французской исторической науки, но предпринимает попытку написать «другую историю», в которой казнь короля стала бы не самым ярким событием: в связи с этим и поднимается такой вопрос.

Прежде всего, необходимо выделить режимы существования власти. Один из них - старое, где власть воплощена в королевском теле, учитывая характерные артибуты; другой - современное, власть здесь рассеяна по всему социальному пространству и не принадлежит никому. Феномен королевского тела очень важен для Фуко, но не сам по себе, а в качестве возможного ориентира для дистанции, чтобы сосредоточить внимание на другом полюсе, где расположены его антагонисты М. Фуко пишет, что «на другом полюсе можно представить себе тело осужденного; он тоже обладает правовым статусом, создает собственный церемониал и вызывает целый теоретический дискурс, но не для того, чтобы обосновать избыток власти, а для того, чтобы выразить недостаток власти, отпечатывающийся на телах тех, кто подвергся наказанию». Фуко М. Надзирать и наказывать. Рождение тюрьмы. - М.: Ad Marginem, 1999. - С. 44 В отличие от исследователей проблематики ментальностей, Фуко выбирает проблематику практики, в какой-то степени приближаясь к марксизму на этом уровне аналитики. Здесь выделяется новый тип различий между режимами, связывая их с практиками власти.

В обществе Старого порядка вовсе не царят практики жестокости, как можно подумать сначала, напротив, древнейший тип дисциплины был известен на Западе уже в первых монастырях, а с XVI по XVIII вв. зарождаются разнообразные дисциплинарные практики. Фуко так и называет общество того времени дисциплинарным. Однако после казни короля дисциплина приобретает характер практики власти, которая определяет сам режим ее существования, поэтому классические дисциплинарные институты, включая больницу, тюрьму и психиатрическую лечебницу, формируются именно после казни короля. В классической политической теории новым сувереном после короля может быть только народ, но для Фуко народ - фикция, он не может быть источником власти ни в форме целого, ни в форме выборных представителей. Ликвидация королевской власти приводит к народному самоуправлению лишь в качестве иллюзии. Отсутствие короля используют профессиональные психиатры, промышленники, организаторы школьного образования и медики. Они становятся агентами власти, практикующими дисциплину; по сути, она даже им не принадлежит, а вписана в структуру институтов, от имени которых они действуют. Революция перераспределяет власть от единственного центра к многочисленным центрам, представляющим собой именно дисциплинарные институты и скрепляющую их бюрократию. Так появляется особое пространство, в котором нет центра, но в великом множестве горят «очаги власти».

Также важную роль в данной концепции играет понятие населения; что интересно, народ и нация, бывшие традиционным объектом внимания исследователей, совершенно его не интересовали Фуко. Они рассматривались как фикция, порожденная конкретным типом политического дискурса ради легитимации перераспределения власти от суверена к его подданным. Но, как было отмечено, в возможность такого перераспределения Фуко не верит; помимо прочего, там, где было принято обнаруживать нацию, теперь можно найти другую реальность - население. Когда Фуко говорит о реальности населения, он подразумевает не только абстракцию технологии управления, но и реальное тело. Впрочем, это тело продолжало скрываться в тени тела короля. «В обществе вроде общества XVI века тело короля был не метафорой, а политической вещью, его телесное присутствие было необходимо для жизнедеятельности монархии… У Республики нет тела. Напротив, в течение XIX века новым началом становится тело общественное».

Видимо, прежде всего следует обратить внимание на политическую реальность, рассмотренную под углом географии и антропологии. Народ как республиканское тело было возможно исключительно в мире античности, где малая территория полисов позволяла собрать всех мужчин-воинов в одном строю. Республика нового типа не имеет такой возможности, поэтому локализовать такое тело становится невозможно. Территориальный фактор - главный отталкивающий принцип, который рассеивает тело Республики на сегменты. Также свою роль играют другие мотивы, например, изменение характера строя воинов, который представляет собой не просто мужчин-воинов, а сложный ансамбль инвалидов, который растет в том числе за счет детей и женщин. Республика не отождествлена с мужской частью, поскольку никакое ополчение более не может поддерживать ее военную безопасность - наступление эры огнестрельного оружия требует изменения масштаба тела; поэтому и возникает население как абстрактное тело общества.

Трансформация из абстракции в реальное становится возможным после появлений конкретных способов изучения населения; визуализация была обеспечена полицией - управленческой технологии дисциплины. Изначально она представляла собой комплекс власти-знания, но со временем из этого комплекса выделились новые отрасли, взявшими контроль за отдельными сферами жизни населения, а также появились сборщики данных о каждой из этих отраслей. Отмечая наиболее общие причины, в качестве катализаторов появления категории «население» Фуко называет демографический подъем XVIII в. в Западной Европе, необходимость интеграции активности людей в аппарат производства, а также чрезвычайную важность контроля всех сторон общественной жизни более превосходными и адекватными механизмами власти. Выделение причин более конкретных излишне. Так или иначе, население становится все более сложно дифференцированной реальностью, требующей специфической организации и структурирования. С этого момента управление государства связывается с многочисленными техниками надзора, вмешательства и анализа.

Рассеянность населения в физическом пространстве является его характерной чертой, оно не может быть собрано ни в одном из его мест, как уже было упомянуто; но зато известны места, откуда оно берет свое начало - это точки прироста и воспроизводства, главным из которых является семья, ведь именно в семье рождаются дети, формирующие впоследствии население. Фуко соединяет проблему детей как демографическое соотношение рождений и смертей с проблемой детства, выживания до уровня взрослого. Здесь необходимо учитывать физические и экономические условия выживания, достаточное количество инвестиций для преодоления границы бесполезности - «проблема заключается не в определении оптимального числа детей, а в правильном управлении этим возрастом. «Со второй половины XVIII в. семья - это мишень для великого предприятия медицинской аккультурации. Первая волна этого натиска проявляется в форме заботы о детях». Озабоченность власти проблемами воспроизводства населения привела к смене фокуса внимания на тело женщины-матери. Уже в середине XVIII в. бурно развиваются психиатрия и гинекология, выступающие основными инструментами медицинского контроля над женским телом, причем прежде всего объектом вмешательства становится женщина из буржуазных слоев.

Крайне важным является то, что утверждается асимметричность характера властных отношений: власть конституирует идентичность субъекта действия с помощью маркеров, но объект воздействия власти вовсе не марионетка; скорее, он интерпретатор, который реагирует на привнесенные властью условия в социальную среду. Практика свободы находится внутри оппозиции разума и безумия, проявляясь в сопротивлении норме. Там, где есть власть, всегда есть сопротивление, как пишет Фуко: «Объекты власти творчески интерпретируют предписанные требования, вносят смеховой, игровой элемент в отношениях с властью. Сопротивление объекта власти приводит к изменению системных отношений, формированию других форм субъективности, отрицающих систему идентификаций, «закон истины», навязываемый господствующими культурными стереотипами. Система координат власти имплицитно включает «элемент свободы».

Важнейшую роль также играет группа феноменов, трактуемых как социальные патологии. Их реестр пополнялся в течение всего XIX в.: сюда входили гомосексуальность, неконтролируемые контрацептивные практики, пьянство, самоубийства, безумие, заразные болезни. Опасности подстерегали тело населения на каждом шагу, поэтому основными стратегиями государственного управления стали профилактика и обеззараживание. Фуко выстраивает концепт «диспозитива», этимологически относящегося к картографированию во время военных действий; этот концепт объединяет привилегированные объекты государственного вмешательства - это тело ребенка, тело матери, тело гомосексуалиста и совокупное тело брачной пары, использующих контрацепцию. Что между ними общего? Поток невидимых сил, который то набирает мощь, то грозит остановиться - речь, разумеется, идет о репродуктивном потоке; контролируя эти точки, власть может приводить силу потока в норму. Буржуазная репродукция продолжает оставаться принципиальным объектом контроля вплоть до конца XIX в., после утверждения буржуазии в качестве социального класса, она начинает проводить самостоятельную политику, утверждая ценность собственного тела и противопоставляя концепции «аристократического расизма», то есть, консервации, концепцию «буржуазного расизма», целью имевшей динамику и экспансию.

Как видно из концепции М. Фуко, с движением истории институт власти не стоит на месте, а усиливает свои позиции, изобретая новые, все более изощренные механизмы собственной реализации, воплощаясь в виде дисциплинарного общества. Стоит обратить внимание на то, что в этот период структуры власти, в отличие от статичной монолитности средневековья, сами заимствуют стратегию ускользания, дифференцируясь на множество специализированных кластеров (хотя и объединенных общим принципом функционирования). Это дает дополнительную возможность утверждать, что специфика существования анонимности взаимоопределена конфликтом с линией власти; впрочем, Фуко утверждает этот тезис прямым текстом. Что же касается возможностей ускользания в этот период, то принцип анонимности реконфигурирует кластеры ускользания соответственно тому же вектору, подразумевая, тем не менее, некий качественный скачок: власть предпринимает попытку усложнить свою структуру, на что зоны анонимности отвечают немедленно, грубо и безыскусно. Реакцией на стерильную чистоту и ослепительный свет акушерского наблюдения становится грязь, тьма и разврат, а стигматизация безумия оборачивается переживанием подлинности существования в условиях искусственного выталкивания за пределы общества. Ш. Бодлер, А. Рембо, П. Верлен, Э. По, О. Уайлд, В. ван Гог, Ф. Ницше, А. Шопенгауэр - все они избрали стратегию ускользания, которая уже содержалась в новой конфигурации власти, мрачный декаданс и эстетизация безумия перекроили социальное тело Европы вплоть до начала следующего столетия. Истоки такого ответа также можно проследить через теорию Т. Адорно и М. Хоркхаймера о нарастании власти инструментального разума, которая повела европейскую цивилизацию на путь постепенного саморазрушения.

1.5 В защиту антиутопии

Любопытным видится также рассмотрение классической антиутопии Дж. Оруэлла «1984», изображающей общество тотального контроля. Главный герой романа - мелкий партийный работник Уинстон Смит, работа которого заключается в изменении документов согласно постоянным изменениям линий партийной пропаганды. В обществе действует жесткая социальная иерархия, во главе которой якобы стоит Старший брат (якобы постольку, поскольку его никто никогда не видел - такую модель анонимности власти впоследствии использует Пол Пот). «На каждой площадке со стены глядело все то же лицо. Портрет был выполнен так, что, куда бы ты, ни стал, глаза тебя не отпускали. Старший брат смотрит на тебя, - гласила подпись». Этот образ постоянного наблюдения усиливается средствами научного прогресса, в квартире каждого человека располагается телекран - гибрид видеокамеры и телевизора, который невозможно отключить, контролирующий как внешнее, так и внутреннее; человек постоянно находится под давлением как потока идеологии, так и вероятности наблюдения за ним прямо здесь и сейчас. Под контроль ставятся абсолютно все сферы деятельности человека, включая любовь и дружбу, в разработке находится проект по искоренению возможности «мыслепреступлений» путем радикального обеднения языка, любой якобы такой же бесправный «элемент общества» может оказаться сотрудником полиции мыслей, детей с самого раннего возраста учат следить за собственными родителями, тренируют в качестве скаутов и будущих солдат.

Основной момент здесь в том, что даже подобная гротескная тотальность контроля не может охватить реальность полностью. Несмотря на всю последовательную и, казалось бы, предельную антигуманность, данная конфигурация все равно будто бы сама допускает возможность ускользнуть, молчаливо дает согласие на это. В квартире главного героя телекран был почему-то расположен не так, как должен был, в результате между стеной и телекраном образовалось небольшое пространство, где Смит мог какое-то время почувствовать себя свободным. Вести личный дневник строго запрещено, но возможность купить чистую тетрадь и чернила существует, а вскрывающие суть режима оппозиционные книги сам режим и выпускает. Несмотря на возможность следования стратегиям ускользания, роман заканчивается мрачно - Смит обнаруживает, что находится под наблюдением полиции мыслей уже семь лет, затем ею же подвергается истязанием и попадает в ситуацию столкновения с самым ужасным, что только можно себе представить, после чего полностью ломается и осознает принципиальную невозможность бунта против сложившейся системы. Впрочем, подобный финал логически следует из художественного замысла Оруэлла, здесь он необходим в качестве назидательной фигуры - если автор собирался написать важное предостережение, то любой другой финал рассказанной истории лишит его смысла. Ключевой момент находится в самой истории, в мыслях и действиях Уинстона Смита: если кластеры ускользания существуют, то ими нужно пользоваться; разумеется, существует опасность наказания за пребывание в этих кластерах, но именно опасность во многом и определяет характер этого пребывания. Даже если зоны свободы являются искусственно созданными ловушками, их нет смысла избегать, если они способны обеспечить ощущение подлинности существования и освобождения от непрерывного наблюдения.

ГЛАВА II. ИЛЛЮЗИИ ИНТЕРНЕТА

2.1 На пути к коммуникативной утопии

Экстенсивное развитие науки в целом и средств электронной коммуникации в частности, начиная со второй половины XX в., становится существенным фактором для изменения как форм, так и содержания социальных взаимодействий вплоть до вероятного пересмотра самого понятия социальности. Последние десятилетия XX в. можно обозначить как становление цифровой эпохи: Интернет уже давно стал неотъемлемой частью жизни для значительной части планеты и продолжает активное наступление на неосвоенные сегменты реальности, а также определяет конкретные формы социальных феноменов. Неизбежно возникает вопрос о характере этих феноменов и их природы, об их основаниях и формах воплощения. Независимо от контекста, практически всегда при попытке серьезного разговора об Интернете вопрос о феномене анонимности возникает одним из первых, что позволяет предположить его исключительную важность в данном месте.

В качестве культурного феномена Интернет можно определить как медиум, сделавший возможным общение многих со многими в любой момент времени, учитывая также глобальный масштаб. По аналогии с «галактикой Гутенберга» (М. Маклюэн), возникшей в результате создания печатного станка, мир новых Интернет-коммуникаций можно назвать «галактикой Интернета». Создание и развитие Интернета демонстрирует яркий пример выхода людей за рамки в поисках пути новой реальности. Корни этого явления можно обнаружить в середине XX в. в США, где в 1958 г. для мобилизации научно-исследовательских ресурсов было основано APRA Агенство по перспективным исследовательским проектам. В 1969 г. создается компьютерная сеть APRANET, задача которой заключалась в катализации исследований процессов взаимодействия с компьютерной техникой. В основу построения сети легла революционная технология коммутации пакетов данных, которая обеспечила возможность существования децентрализованной гибкой сети. К 1971 г. в сети насчитывалось уже пятнадцать узлов, большая часть из которых являлась университетскими научно-исследовательскими центрами, следующим шагом стало подключение к APRANET других сетей (PRNET и SATNET), что дало возможность ввести концепт более высокого порядка - «сеть сетей»; 1973 г. ознаменовался публикацией статьи о базовой архитектуре глобальной сети, авторы которой использовали результаты работ, проводимых представителями разных компьютерных центров, связанных с собой посредством APRANET. Следующий шаг требовал наличия стандартизированного коммуникационного протокола для связи разных сетей друг с другом; этот протокол был создан также в 1973 г. и получил название TCP, а в 1978 г. он был разбит на две части с добавлением межсетевого протокола, в результате чего появился протокол TCP/IP, стандарт, который используется в основе Интернета по сей день.

В 1990 г. APRANET, будучи уже устаревшей технологически, выводится из эксплуатации, Интернет избавляется от военного окружения и правительство США принимает решение запустить процесс его приватизации, поскольку технология организации сетей стала всеобщим достоянием, а сфера телекоммуникаций была практически дерегулированной. М. Кастельс отмечает, что речь идет не столько о передаче Интернета в частную собственность, сколько о снятии с государства ответственности за его работу путем передачи его в общественное и частное управление. Параллельно с этим было началось выделение финансовых средств производителям компьютеров для того, чтобы они включали TCP/IP в свои протоколы; в конечном итоге, благодаря первоначальному проекту многослойной децентрализованной архитектуры и открытых коммуникационных протоколов, уже в начале 1990-х гг. Интернет начал стремительно развиваться в качестве глобальной сети, доступ к которой предоставлялся на коммерческой основе. Эта глобальная сеть оказалось способной бесконечно расширяться и реконфигурироваться в соответствии с возникающими потребностями коммуникации.

Финальным штрихом в развертывании глобальной сети стала разработка WWW, Всемирной паутины. Необходимо было приложение, которое позволило бы связывать информационные ресурсы между собой посредством интерактивной обработки данных. Американский философ и IT-специалист Т. Нельсон еще в 1965 г. предвидел появление гипертекста, а работающего над данным проектом с начала 1960-х гг. Однако, первое полноценное воплощение гипертекста создал Т. Бернерс-Ли, который к концу 1990 г. создал протокол передачи гипертекста, язык его разметки, унифицированный идентификатор ресурсов и программу для редактирования и просмотра: именно комплекс этих модулей стал называться Всемирной паутиной. Что особенно интересно, Т. Нельсон окончил разработку собственной системы в 2014 г., потратив на это более пятидесяти лет. Система Нельсона «Xanadu» подразумевает создание единого адресного пространства, где каждый байт данных будет иметь уникальный адрес, а виртуальные файлы - собирать, обрабатывать и предоставлять информацию пользователю. Такая структура подразумевает непрерывную связь обрывков информации с оригиналами, возможность оставлять комментарии к любой странице и ссылаться на любое место документа из любого места другого. Таким образом, по мнению создателя, создается своего рода литература, в рамках которой ссылки всегда находятся в пределах доступа, а также присутствует полноценная система защиты авторских прав. В настоящее время Нельсон не видит никаких перспектив соперничать с уже утвердившимся глобальным гипертекстом и сейчас рассматривает «Xanadu» как альтернативу форматам, пытающимся имитировать бумагу. По поводу Всемирной паутины Нельсон высказывается резко негативно: «Проект Xanadu - это не провал попытки изобрести HTML. HTML - это именно то, что мы пытались предотвратить: постоянно рвущиеся связи, ссылки, ведущие только наружу, невозможность отследить оригиналы цитат, отсутствие правового регулирования» Nelson T.H. Ted Nelson's Computer Paradigm, Expressed as One-Liners // Xanadu Australia URL: http://xanadu.com.au/ted/TN/WRITINGS/TCOMPARADIGM/tedCompOneLiners.html [дата обращения: 02.05.2016].

После выхода WWW в свет, совершались попытки модифицировать исходную модель, наиболее успешной стала система Mosaic, в которую была интегрирована усовершенствованная графика, обеспечивающая возможность поиска и распространения изображений, а также эргономичные элементы интерфейса. В 1994 была образована компания Mosaic Communications, которую позже пришлось переименовать в Netscape Communications: в октябре 1994г. компания разместила информацию о первом коммерческом браузере, а в 1995 г. стала распространять бразуер через Интернет: для использования в учебных целях бесплатно и по цене в $39 для коммерческого использования. Оглушительный успех Netscape заставил признать Интернет со стороны Microsoft, которые запустили собственный браузер Internet Explorer, входящий в стандартную поставку операционной системы Window 95. Как видно, к середине 1990-х гг. Интернет уже был приватизирован, и его принципиально открытая архитектура дала возможность соединить все компьютерные сети планеты в одну глобальную сеть.

Феномен анонимности имеет непосредственное отношение к теме Интернета как минимум в его преломлении через дихотомию приватного/публичного. Наличие у человека имени, судя по всему, сопоставимо по древности с возникновением высокоартикулированной речи; в ходе истории идентификация человека становится все более сложной и детализированной; сейчас трудно представить себе развитое общество, в котором отсутствовали бы сложные протоколы идентификации личности: от общегражданских паспортов до биометрии. Но уже задолго до оформления собственно Интернета возникло представление о нем как вестнике эпохе свободы, так как государственная власть была не в состоянии контролировать свободные коммуникационные потоки, приватность же обеспечивалась как раз за счет анонимности сетевой коммуникации, тесно связанной с техническими сложностями относительно идентификации. Тем не менее, дальнейшее развитие технологий и пристальное внимание к этому вопросу со стороны государственных структур порождают множество способов контроля, наблюдения и идентификации. Грубо говоря, контролер знает код сети, обычный пользователь - нет. Также следует особое внимание уделить самому понятию «сети»: сетевая структура с неизбежностью означает наличие в ней определенных узлов, потому что потенциальная континуальность так или иначе ограничена принципом дискретности изнутри, так что глобальная свобода, если предположить будет достигаться ценой локального контроля.

2.2 Киберутопизм vs. интернетоцентризм

В процессе существования Интернета бок о бок с обществом происходит глубокая трансформация власти, которая теперь окончательно переходит в область производства и распространения культурных кодов и информации. Сетевые коммуникации приобретают слишком большое значение в современности, вступая в статус полной имманентности миру, поскольку архитектура сети предполагает ее функционирование вплоть до уничтожения последнего подключенного к ней компьютера. Контроль сети становится рычагом, который способен превращать интересы и ценности в руководящие принципы, вплоть до возведения в статус идеологии. М. Кастельс считает, что о свободе в контексте современного состояния Интернета говорить вообще не имеет смысла, поскольку «в действительности она никогда не дана, это постоянная борьба, способность предопределять независимость и осуществлять демократию в любом социальном контексте», тем не менее, он сохраняет определенный оптимизм, считая Интернет средством объединения людей и потенциальной площадкой для выравнивания фундамента демократизации.

На самом деле прямая и жесткая цензура - это крайняя мера. Правительства, желающие сохранить контроль, непременно должны прибегать к более изощренным и менее очевидным мерам. Интернет действительно лишь кажется неконтролируемым, происходит это обычно в случаях узкого определения контроля через жесткость. Такой подход соблазнителен и многие до сих пор пребывают в плену иллюзии о бесконтрольности киберпространства, где граждане одержали победу, при этом совершенно забывая об эффективности традиционных методов контроля, до сих пор применяемых государствами.

Е. Морозов, говоря о такой иллюзии, обозначает ее как киберутопизм, критикуя, в том числе взгляд М. Кастельса на эмансипирующую природу сетевых коммуникаций. Цифровая горячка 1990-х годов во многом объясняется выросшим и осевшим в университетах поколением хиппи, увидевшем в Интернете возможность совершить то, что им сами не удалось в 60-х гг. Также вводится термин «интернетоцентризм», полагаемый столь же ошибочным, как и киберутопизм; суть его заключается в исключительной озабоченности вопросом «Как?», в то время как киберутопизм занят вопросом «Что?» Морозов Е. Интернет как иллюзия. Обратная сторона сети. - М.: АСТ, Corpus, 2014. - 570 c. // URL: http://readli.net/chitat-online/?b=342735&pg=3 [дата обращения: 04.05.16]. Обе позиции ведут в никуда, пока мы исходим из ложных посылок киберутопизма и пользуемся совершенно непригодными методами интернетоцентризма, реальность остается в стороне, а нам достаются иллюзии как единственный возможный продукт такого симбиоза.

Образы двух наиболее ярких антиутопий XX в., видимо, способны объяснить суть современного авторитаризма сетевой структуры. Ригидность мышления этих концепций, взятых в отдельности, зачастую приводит как к неразличению хакслианских элементов в диктатуре, так и оруэлловских - в демократии. Как писала Н. Кляйн, «Китай внешне становится похож на Запад («Старбакс», «Хутерс», крутые мобильные телефоны), а Запад становится похожим на Китай в менее заметных чертах (пытки, несанкционированное прослушивание переговоров, бессрочное содержание под стражей)».Очевидно, что большинство современных диктаторов готовы расстаться с образом мира Оруэлла, поскольку второй путь предполагает значительное удешевление расходов на контроль. Власть в лице государственных структур в современном мире уже не так жаждет крови; простое отвлечение людей в перспективе может принести гораздо больше денег, чем практики арестов, слежки и цензуры. Зачем Старшему брату следить за гражданами, если они увлеченно следят за коллизиями «Старшего брата» на экране?