Запах как эстетическое чувство

Размещено на http://www.allbest.ru/

ФЕДЕРАЛЬНОЕ АГЕНСТВО ПО ОБРАЗОВАНИЮ РФ

ГОСУДАРСТВЕННОЕ ОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕ УЧРЕЖДЕНИЕ ВЫСШЕГО

ПРОФЕССИОНАЛЬНОГО ОБРАЗОВАНИЯ «РОССИЙСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ

ПЕДАГОГИЧЕСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ ИМЕНИ А.И. ГЕРЦЕНА»

Факультет философии человека

Кафедра теории и истории культуры

Тема: «Запах как эстетическое чувство»

Дипломная работа

студентки VI курса

Сенниковой Екатерины Юрьевны

Научный руководитель:

Доктор философских наук,

зав. кафедрой этики и эстетики Валицкая А. П.

Рецензент: Линевская Д. О.

Санкт-Петербург

2008

Содержание

Введение

Глава I. Запах как чувство «четвертого измерения»

1. Запах как ориентационное чувство

2. Запах и аромат. Типология запахов

3. Язык запахов. Запах и образ

Глава II. Ароматы и запахи в культуре

1. «Запах - душа лекарства»

2. Дизайн запаха

Заключение

Литература

Приложение. О способе подачи материала на уроках Мировой Художественной Культуры

Литература к приложению.

Введение

Дипломная работа посвящена проблеме определения чувства запаха как эстетического чувства.

Актуальность. Запах как феномен культуры долгое время не исследовался должным образом. И. Кант называл запах самым «животным» из человеческих чувств и считал, что обоняние почти никак не связано с эстетическими и символическими составляющими культуры. [29,с.15]

«Какое внешнее чувство самое неблагодарное, без которого, как нам кажется, легче всего обойтись? - Обоняние», - говорил Г. Зиммель.[21,с.5]

Действительно, обоняние играет важнейшую роль в жизни животных: оно помогает при охоте, чужой запах является сигналом опасности. Но для человека обоняние утратило это «животное» значение и стало на новый уровень - уровень эстетический.

Запах, как одно из пяти чувств, формирует у человека восприятие окружающей реальности на бытовом уровне, но сообщает на подсознательном уровень эмоциональную окраску происходящего.

Обонятельное впечатление, полученное однажды, становится мнемонемой, помогает вспомнить ситуацию, при которой данное обонятельное впечатление было получено, причем набор запахов, из которого оно складывалось, человек может относительно точно воспроизвести. Следовательно, необходимо считать запах пространственно - временным чувством.

Это чувство владеет воображением авторов, оно прочно заняло свои позиции в литературе, где собраны воедино многие проблемы обоняния в рамках всеобъемлющих вопросов репрезентации.

Объектом исследования является мир эстетических чувств и ориентиров.

Предмет - запах в эстетических переживаниях.

Цель исследования заключается в изучении особенностей запаха как эстетического чувства.

Поставленной целью обусловлены задачи исследования:

1. ввести чувство запаха в ряд ориентационных эстетических чувств;

2. исследовать роль запахов в культуре;

3. рассмотреть роль запаха в современном мире и его применение в арттерапии.

Методологическим и теоретическим обоснованием дипломной работы послужил комплекс подходов, сформировавшихся в:

а) естественнонаучных дисциплинах, где сделаны фундаментальные исследования в области обоняния и классификации запахов (Ф. Рюйш, К. Линней, Г. Цваардемакер);

б) антропологическим исследованиях, где рассматриваются различные системы оценки запахов (И. Кант, Г. Зиммель, соавторов Люсьенн, А. Рубен);

в) психологии, рассматривающей сильные эмоциональные реакции на «пусковой механизм» запаха (З. Фрейд, статьи соавторов К. Классен, Д. Хоувз, Э. Синнотт);

г) культурологии в изучении ароматов и запахов (А. Корбен, А. Ле Герер, Ж. Вигарелло, О. Вайнштейн, Е. Жирицкая, А. Строев, Г. Кабакова).

Особое значение для решения поставленных задач имеют исследованиям запахов в литературе, где многие стороны проблемы собраны воедино и репрезентируются с точки зрения эстетики (М. Пруст, Ф. Достоевский, Э. Золя, П. Зюскинд и др.)

Основные методы, применяемые в исследовании:

историко-культурный; структурно-функциональный, позволяющий раскрыть значение запаха как определенного кода, также компаративистский метод, помогающий в оценке ароматов и запахов в литературе и герменевтический подход.

Практическая значимость работы состоит в том, что данное исследование может быть использовано при решении практических методологических задач, а также при разработке педагогических программ, при подготовке теоретического материала к урокам культурологического цикла в средней школе.

Проблема запаха как эстетического чувства - одна из наиболее неисследованных областей, так как даже при возможности проведения эксперимента, ассоциативный ряд в подсознании человека строго индивидуален, и сложно выявить первопричину его возникновения. Долгое время запах не исследовался на должном уровне, проблемой является сбор и обработка материала, требуется множество свидетельств одного плана.

Исследование имеет несколько этапов: первичный сбор культурологического материала; поиск общих универсальных структур, их анализ и синтез; определение значения обоняния в жизни общества или отдельного человека, а также в пространстве культуры, анализ современной практики использования запахов.

Пять известных способов чувственного восприятия исследуются с различных естественнонаучных и гуманитарных позиций, обоняние же исследуют наибольшее количество научных подходов к нему, поскольку является одним из способов культурно - эстетической интеграции и оценки, так как представляет собой сам язык описания данной сферы и саму способность осмысления этой сферы.

В настоящее время феномен запаха представляет большой интерес для исследователей по причине своей уникальной многогранности:

Запах изображается как маркер своего и чужого в культуре. Рассматриваются межкультурные подходы к исследованию обонятельного гедонизма (Ж.-П. Жардель, соавторы Б. Шаал, К. Руби, Л. Марлье, Р. Суссиньян, Ф. Контар, Р. Э. Трембле).

Манипуляции с запахом рассматриваются через отправление древних культов (М. Детьен, А. Ле Геррер);

Рассматривается влияние запаха на организм и душевные силы человека, потому как запах - неотъемлемая часть человеческого быта (А. Корбен);

Анализируется определенный набор запахов как неотъемлемая часть каждой исторической эпохи (О. Вайнштейн);

Философско-эстетическая составляющая запаха проявляет себя также в мире переживаний ароматов (статьи Б. Грасиана «Чуткий нос» и К.Ф. Васса «Духи для переписки»);

Французскими исследователями (коллоквиум в Грассе: А. Фернандез, Ж. Кондо, Ж. Мириманофф) рассматривается География запахов. В этой связи М. Серр рассматривает обоняние как чувство, рождающее поэзию, чувство, благодаря которому возможно увидеть, почувствовать родную Гаронну в белом вине.

Современных авторов, изучающих запах с различных точек зрения, объединяет культурологический подход в исследованиях данной проблематики.

Структура работы. Дипломная работа объемом 106 страниц состоит из введения, 2 глав, заключения, библиографии и приложений.

Глава I. Запах как чувство «четвертого измерения»

1. Запах как ориентационное чувство

Запах как феномен культуры долгое время не исследовался должным образом (заметим, что исследования, связанные с запахами должны иметь как можно большее количество свидетельств). [17,с.4]

И. Кант называл запах самым «животным» из человеческих чувств и считал, что обоняние почти никак не связано с эстетическими и символическими составляющими культуры. [29,с.16]

«Какое внешнее чувство самое неблагодарное, без которого, как нам кажется, легче всего обойтись? - Обоняние.

Не стоит культивировать или тем более изощрять его ради наслаждения, ведь предметов, возбуждающих (особенно в густонаселенных местностях) отвращение, больше, чем предметов, доставляющих удовольствие и наслаждение, испытываемое через это чувство, всегда бывает лишь мимолетным и преходящим. - Но это чувство имеет немаловажное значение как негативное условие хорошего самочувствия, предостерегающее нас от того, чтобы вдыхать вредный воздух (о феномене «вредного воздуха» в работе будет сказано ниже) (угар, дурной запах болота и падали) и употреблять в пищу гнилые продукты».[33, с.5]

Г. Зиммель анализирует зрение, слух и обоняние и описывает их социологические функции. Он говорит о взаимодействии людей, о некоем видении Другого через себя, через свои чувства. Обонянию опять - таки не уделяется должного внимания.[21, с.6]

«…По сравнению со знанием и слухом социальное значение низших чувств второстепенно, хотя значение обоняния не настолько мало, как можно было бы предположить ввиду свойственных этому чувству тупости и неспособности к развитию. Нет сомнения в том, что каждый человек наполняет окружающий его слой воздуха характерным запахом, причем существенным для возникающего таким образом обонятельного впечатления является то, что аспект чувственного восприятия, касающийся субъекта, т.е. его удовольствие или неудовольствие, в нем значительно преобладает над восприятием, направленным на объект, т.е. познанием». Он рассуждает о межрасовом неприятии, о «контакте между образованными людьми и рабочими» и приходит к выводу о том, что «сближение двух миров невозможно просто в силу непреодолимости обонятельных впечатлений (…)Социальный вопрос есть не только вопрос этики, но и вопрос носа», - говорит он.

Поэтому Г. Зиммель признает и «положительную сторону» обоняния, великую его способность сообщать человеку на особом, глубинном или подсознательном уровне эмоциональную окраску происходящего (а иначе - духа пространства): «…никакое зрелище пролетарской нищеты и уж тем более никакой реалистический рассказ о ней, кроме самых вопиющих случаев, не потрясет нас так чувственно и так непосредственно, как тот дух, что встречает нас, когда мы входим в подвальную квартиру или в притон». [21,с.8]

С ростом цивилизации, - сетует он, - все больше неприятных, чем приятных запахов. Запахи города все чаще отталкивают. А чувство обоняния рассчитано на меньшие расстояния, нежели зрение и слух, поэтому на долю человеку с тонким обонянием приходится, по его мнению, меньше удовольствий, ведь «…нюхая что-нибудь, мы втягиваем это впечатление или этот объект, источающий запах, так глубоко в себя, в наш центр, мы так сказать, ассимилируем его с собой посредством витального процесса дыхания так полно, как это не бывает ни с одним другим чувством, кроме тех случаев, когда мы едим. Обоняя атмосферу другого человека, мы, воспринимаем его самым интимным образом; он, так сказать, проникает в виде воздуха в самую сердцевину наших чувств». Поэтому и возникает «изолирующий эффект обонятельного отвращения», особенно это наблюдается в холодных странах, в отличие от южных стран, где нет необходимости «скученного пребывания в закрытых помещениях». [21,с.10]

Человек старается дистанцироваться, изолироваться, создать свою интимную сферу с помощью запаха, уже, - аромата. «Стремление к гигиене в равной степени и следствие и причина», - подытоживает Зиммель. [21,с.10]

«И, наконец, искусственный запах играет свою социологическую роль, совершая своеобразный синтез индивидуально-эгоистической и социальной телеологии в области обоняния». Духи - то же, что и украшения: «Они добавляют к личности нечто совершенно безличное, взятое извне, однако настолько сливающееся с нею, что оно как бы исходит от нее». Духи создают определенную сферу вокруг их носителя, подобно одежде, духи призваны украшать, хотя они и несут в себе некую стилизацию, растворяющую личность в целом, однако своим мощным воздействием на чувства, они привлекают внимание к личности, пусть и в чем - то заменяют ее. [21,с.11]

Философы Просвещения уделяли, в частности, серьезное внимание запахам. Дидро считал обоняние самым сладострастным из всех чувств. Руссо в «Эмиле» (1762), подробно рассматривая все пять чувств, показывает, что запахи связаны с воображением и желанием: они - знак не столько присутствия человека, сколько ожидания его или воспоминания о нем. Особенно важны они в любви, и жалости достоин тот мудрец, которого не заставлял трепетать аромат букета, что носила на груди возлюбленная. Руссо доказывает, что запахи субъективны: женщины более чутки к ним, чем мужчины, а дикари воспринимают их острее и оценивают иначе, чем европейцы. И в этом контексте вновь возникает татарин, знакомый нам по Горсею; теперь он превращается в миф: Руссо полагает, будто татарин должен с тем же наслаждением нюхать кусок вонючего лошадиного мяса, что какой-нибудь французский охотник - полупротухшую куропатку. [56,с.76]

В Грассе, т.е. на «земле ароматов», но уже значительно позже, в 1990-е годы прошел коллоквиум, организаторы которого стремились показать место запаха в самых различных областях - от искусства и техники до космогонических представлений. [17,с.635]

Как показывают материалы этого конгресса, с одной стороны, есть общее для всех культур восприятие запаха (об этом говорит, по крайней мере, само существование оппозиции хороший / дурной запах), однако категория эта крайне индивидуальна, и деление здесь практически бесконечно - от нации до отдельного человека.

На сколько тщательно можно зафиксировать это явление? Все зависит от конкретности и разработки материала: чем более подробна получившаяся картинка, тем больше и возможности реконструкции мимолетных явлений. Именно благодаря подобной тщательности и проработанности, становится в какой-то степени возможным воссоздание панорамы чужой (во времени или в пространстве) культуры - воссоздание в буквальном смысле - духа, атмосферы эпохи.

«Семантический анализ слова дух и однокоренных ему показывает сложность славянских представлений о природе запаха. В прошлом оно означало дуновение, ветер, испарение, жизненное начало, бесплотное существо, душу, духовную сторону человека, настроение, направление, а также, слух. В современном языке он относится еще и к запаху, предаваемому движением воздуха, через дыхание, позволяющему познать истинную природу человека (…)» [24,с.53]

Большинство исследователей естественных наук характеризуют обоняние как два чувства:

1 - ответственность за непосредственное восприятие запаха;

2 - реагирование на химические вещества без запаха во внешней среде, то есть, на феромоны. Однако, действие феромонов на человека вызывает множество споров. [15, с.7]

Однако, как мы уже выяснили, что запах, это не только биологическое и психологическое явление, это феномен культурный и, следовательно, социально - исторический. Даже способ репрезентации обоняния как биопсихологического феномена - сам по себе культурологический феномен. Если запах воспринимается членами общества на межличностном уровне, то исторические исследования запаха в культуре представляют собой не что иное, как проникновение в самую суть культуры.

Запах - это та пространственная характеристика, на которую опирается человек. Мишель Серр начиная статью «Не торопитесь, молчите, вкушайте», рассуждением о, казалось бы, простой воде, пишет: «у воды есть вкус, цвет, мы по запаху догадываемся о ее близости, закрыв глаза, мы различаем множество оттенков вкуса, пресную воду, воду из- под крана, стоячую, городскую или горную… ». [54, с.37]

Запах для него восходит ко вкусу: «Второй язык» - вкус различает 4-5 качеств: сладкое, горькое, кислое, соленое…Он требует от обоняния праздного богатства». [54, с.37]

«…Варвары узнаются по тому, как они едят, шумя и болтая на убогом языке, не замечая ни летучих запахов, ни вкуса». Варвары «едят и пьют вперемешку сладкое и соленое, заменяя нос ртом, сводя ощущения к вкусу, изысканное разнообразие - к грубым ощущениям». [54, с.38]

В этой статье исследователь описывает запаховую карту области нижней Гаронны. Он говорит: «Следовало бы наложить друг на друга несколько карт: географическую карту почвы, виноградников, и получится мозаика, где смешаны желтый, розовый, синий цвет, цвет бутылочного стекла (…)писатель заставляет переливаться на поверхности муар подземных жил(…)». [54, c.37] Исследователь видит, как природа и климат влияют на определенный вкус вина: «В белом вине, этом золотом календаре, смешаны вырвавшиеся на свободу, ветер, солнце и дождь». [54, с. 39] Таким образом, можно говорить о поэтике чувств.

Климат может быть благоприятным (temps - «погода», франц.) и неблагоприятным (intemperie - непогода), это обязательно скажется на вине будущего года. В его вкусе можно будет различить «холод, влагу, сушу, ясное или облачное небо». И вся «метеорологическая карта предстанет на языке» ценителя через воспоминания того сезона. «В белом вине, этом золотом календаре, смешаны вырвавшиеся на свободу ветер, солнце и дождь…». [54, с.39]

Выходит, ароматы пробуждают в человеке поэтические чувства. Так, человек преобразует действительность, она приобретает для него еще большую многогранность.

Таким образом, даже время года в воображении человека предстает как определенный набор запахов. Общим набором для запаха весны, например, могут быть такие запахи: ранняя весна предполагает таяние снега, значит, запах талой воды будет необходимым элементом весенней композиции, туда также войдет и запах свежести (категория совсем уж абстрактная).

Где-то в лесу найдут первые нежные цветы. Лед начнет сходить и скрывшийся поблизости ручеек зажурчит. Жизнь!

Ощущение простора, чувство отдохновения. Откуда?

Запахи и звуки 8 марта будут слышны несколько дней, запахи духов, смех людей, запахи надежд. Свежевыкрашенные скамейки, начинающее греть солнце…быстро принявшие сигнал жизни люди откликнутся новыми ароматами, теперь они будут разноситься в воздухе быстрее. В ароматах женских духов парфюмеры поселят этот весенний дух.

Как собственно, и в коллекциях других времен года, другого пространства.

У Петербурга - есть свой весенний запах - огуречный запах корюшки, обязательное поедание которой стало петербургской традицией. «На Фонтанке треснул лед, в гости корюшка плывет” -- городской фольклор не мог обойти такого яркого, типично столичного явления, как массовый лов корюшки и столь же массовое поедание ее горожанами. Неповторимый «огуречный» запах этой рыбешки -- петербургский ольфакторный весенний бренд». [32, с.80]

«Анатомические» (по Н.П. Анциферову, изучающему «физиологию» и «психологию» Петербурга) природные особенности влияли на звуки и запахи столицы, разделяли их на летние, осенние, зимние, весенние и внесезонные. [2, c.18] Предвестником окончания зимы был шум масленичных гуляний. В середине XIX века в такие дни за 500--700 метров от праздничных балаганов было слышно, «как в звонком морозном воздухе стоял над площадью веселый человеческий гул и целое море звуков -- и гудки и писк свистулек, и заунывная тягучка шарманки, и гармонь, и удар каких-то бубен, и отдельные выкрики». С. Р. Минцлов вспоминал, что звон бубенцов 8 февраля 1904 года был слышен даже через двойные рамы.

Выставление рам являлось своеобразным сигналом для множества людей, зарабатывавших торговлей вразнос, для уличных музыкантов и артистов. «...И на сколько различных голосов, напевов, размеров и ритмов возглашали они во всех пропахших сложной смесью из кошачьей сырости и жареного кофе дворах свои откровения торговых глашатаев…» -- отметил в своих записках Лев Успенский. Он же указал на роль запахов и звуков разносной торговли в складывании особого ритма городской жизни: «Бывало, подходит время, и слышно со двора: «Огурчики малосольные, огурчики!» Пройдет положенный срок -- доносится другая песня: «Брусника-ягода, брусничка!» Осенью всюду звучит: «А вот кваску грушевого, лимонного!» Весной же… зазвучало и понеслось привычное, как в деревне свист скворца или грачиный гомон на березах: «Клюква подснежна, клюк-ва-а!» Во время постов бойко шла торговля рыбой, и «селедошницам» не надо было особенно надрываться, чтобы сбыть свой товар. На Троицу в город приезжали тысячи возов с березовыми, липовыми и рябиновыми ветками, с охапками полевых цветов, которыми принято было украшать церкви и жилища в этот праздник. После этого праздника продавцы банных веников вносили во двор аромат сушеных березовых листьев, а торговцы швабрами -- особый дух липовой коры. [32, с.82]

Примечательно, что в литературе и в мемуаристике почти нет июньско-августовского Петербурга (за исключением фантастики белых ночей), так как пишущие люди поголовно в эти месяцы наслаждались свежим воздухом и покоем сельской жизни. Духота, пыль и грохот от строящихся и ремонтируемых домов, стремление провести на природе короткое лето были причиной массового выезда петербуржцев на дачу. Запах времени года здесь соединяется с запахом города.

Уличное освещение, введенное по европейским образцам Петром I в 1718 году, до 1863 года имело вполне родной аромат, поскольку лампы заправляли конопляным маслом. В 1849 году в Петербурге в нескольких центральных районах появились спиртовые фонари, которые в 1860-е годы пришлось заменить на керосиновые, поскольку «никакой самый строгий надзор не в силах уследить за теми ухищрениями, при помощи которых неблагонадежные служители присваивали себе часть материалов». Во время заправки уличных светильников при всей аккуратности фонарщиков капли топлива проливались, и в маловетреную погоду по улицам тянуло керосином, спиртом или конопляным маслом. Поскольку фонари не зажигались с 1 мая по 1 августа, эти легкие запахи становились знаком окончания лета. [47, с.7]

Лучина, свеча, керосиновая лампа своими запахами прибавляли реальности всему, что попадало в круг, вырванный из темноты. Газ, наоборот, отрывая свет от запаха горения, от этой реальности отодвигал. (Не потому ли фонари Александра Блока издают «белесый», «бессмысленный и тусклый свет» и вообще к их образу так любят обращаться литераторы для усиления фантастичности городского пейзажа в своих произведениях?).

Ольфакторный (или обонятельный) и звуковой фон петербургской осени также получил довольно слабое отражение в литературе и мемуарах. Одно из немногих исключений -- фрагмент из записок Мстислава Добужинского, которому нравился сентябрьский Каменноостровский проспект: «Цоканье копыт, шуршание резиновых шин, только что появившихся, а утром стук молотков (чинили шоссе) и особенный петербургский запах сырости -- все одно с другим сливается в уютнейшее воспоминание осени на Каменном острове». [32, с.85] Осенняя поездка в Павловск «пошуршать листьями» была для многих петербуржцев ритуальным ежегодным действом. Запах сырости и жухлой листвы оставлял свой след в душе. [35, с.86]

В холодное время года, как теперь принято говорить -- отопительный сезон, город пропитывался запахом множества печей. Тысячи бело-серых «хвостов» привлекли к себе внимание Ф. М. Достоевского: «Подойдя к Неве, я остановился на минутку и бросил пронзительный взгляд вдоль реки в дымную, морозно-мутную даль… Сжатый воздух дрожал от малейшего звука, и словно великаны со всех кровель обеих набережных подымались и неслись вверх по холодному небу столпы дыма, сплетаясь и расплетаясь по дороге, так что казалось, новые здания вставали над старыми, новый город складывался в воздухе». [35, с.86] Русские леса расплачивались за европейский облик имперской столицы. Итальянские, французские, английские архитекторы и их русские последователи в своих проектах на первое место ставили эстетические достоинства здания и удобство планировки. Создатели великого города не особенно задумывались о том, как жить зимой в подобии венецианского палаццо на границе с Лапландией. Запах дыма в зимние месяцы разносился не только из многочисленных дымовых труб домов. «Всемирная иллюстрация» писала в 1890 году: «во время больших морозов в Петербурге и в Москве на улицах нередко зажигаются огни: из соседних домов приносят по нескольку полен, которые складывают одно на другое и зажигаются; около такого костра вы найдете кучку дворников из ближайших домов, обязанных неотлучно быть на улице у своих ворот, да двух-трех извозчиков, замерзших в ожидании седока. Такие уличные костры завелись в наших столицах издавна, и в начале нашего столетия их жгли так же аккуратно, как и ныне. Они дали повод к весьма пикантной басне, распускавшейся тогда о нас в Западной Европе: европейцы и особенно французы, побывавшие на Руси зимой, рассказывали по возвращении домой, что русские принуждены топить улицы, -- иначе бы, дескать, им и на улицу нельзя было выйти… Вместо простых костров в центре города часто устраивались металлические бочки-«грелки». Возле них грелись кучера, ожидавшие разъезда театральных зрителей (1880-е годы). Альтернативой были специальные жаровни с углями, но костры не сдавали свои позиции». [35, с.89]

Абсолютное доминирование дровяного дыма в ольфакторной картине зимнего города породило противопоставление Россия--Запад в этой сфере. Для М. Добужинского запах каменного угля был символом заграницы: в России паровозы и пароходы ходили на дровах, и только на первой прусской станции Эйкунден можно было уловить дым от ископаемого топлива. Это «европейское» ольфакторное впечатление отметили также И. А. Бунин и Ф. М. Достоевский. В свою очередь, иностранцы обращали внимание на огромное количество древесины, предназначенной для отопления города, и на то, что каменный уголь до второй половины XIX века применялся довольно редко. И это естественно, ведь для них это было привычно, а потому, по выражению Лотмана, «не порождало текста». [35, с.89]

Запахи, так же как и звуки, составляли своеобразный календарь, задавали ритм жизни как всего города, так и отдельных его районов. «Наши патриотические русские запахи, действующие на обоняние входящего в любой гаванский дом, можно разделить на двухнедельные, возобновляющиеся каждые две недели, это -- запах от только что испеченного черного хлеба; далее -- на запахи воскресные; это запах от домашних сдобных булок и от больших пирогов с сигом, сомовиной, рубленой капустой, с яйцом, морковью, кашей, грибами и вареньем. Потом тамошние запахи можно разделить еще на скоромные и постные, горячих и жаркъх; потом еще на запахи ежедневные, от щей и от матушки нашей гречневой каши, румяной, малиновой, рассыпчатой…» -- так оценивал один из бытописателей атмосферу Гавани середины XIX века. [35, с.90]

Равнинный рельеф препятствовал охвату города (или его значительной части) одним взглядом с какого-либо возвышенного места, как это возможно, например, во Флоренции или в Париже. Петербург оглядывали с берега Невы, где человека встречал не шелест деревьев и запах поля, а плеск волн и дух воды -- чужой для Руси. По соленой воде проходила граница «инакости» по отношению к православию и ко всему русскому. «Заморский» означало «чужой», а «за морями» -- несказанную даль. Не по-русски пах у воды город Святого Петра! Антропогенные шумы и запахи Северной столицы тотально подавляли природные, вследствие чего усиливалось впечатление об ее иноземности, «каменности» и предельной удаленности от того, что в умах россиян ассоциируется с образом родины (лес и поле). Балтийские ветры уносили жилые запахи, и город терял один из важнейших признаков места обжитого. В сочетании с ясно видимыми объектами это способствовало появлению чувства нереальности. Не случайно многим город казался призрачным именно у Невы, где ничто не мешало воздушным потокам. Когда Родион Раскольников рассматривал Исаакиевский собор с Николаевского моста, «…необъяснимым холодом веяло на него всегда от этой великолепной панорамы; духом немым и глухим полна была для него эта пышная картина». [35,с.94] А известная художница А. П. Остроумова-Лебедева очень любила, «когда дул западный, морской ветер. Он приносил запах моря, свежесть и ясное чувство простора».[35, с. 94]

Запах стихии. Наводнение, специфически петербургское стихийное бедствие, имело свое звуковое и «запаховое» оформление.

В доме после наводнения. Другой ольфакторный (или обонятельный) след наводнения оставляли в самих жилищах: насквозь промокшие печи нещадно чадили из-за упавшей тяги, продукты горения не вылетали в трубу, а частично впитывались кирпичами, а затем «выдавливались» внутрь помещений, наполняя их резким неприятным запахом дегтя. Ситуация усугублялась тем, что топить приходилось сырыми дровами, так как буря разметала заготовленные на зиму штабеля сухих поленьев.

После возвращения Невы в свое обычное русло ее буйство еще долго напоминало о себе запахом сырости от промокших стен, дров и подвалов, что, впрочем, не шло ни в какое сравнение с тем смрадом, который производило содержимое тысяч помоек и выгребных ям, разнесенное волнами по всему городу [48, с.132], а также размытые могилы. Особенно сильно страдало Смоленское кладбище. В 1824 году там всплыло столько гробов, что мальчишки катались в них, как в лодках. На Васильевском острове «весь грунт <был> занесен каким-то зеленым вонючим илом, вероятно с моря». [50, с.132] Вода прибывала так стремительно, что не всегда удавалось перегнать на безопасное место даже лошадей. Другой медленно передвигающийся и плохо управляемый скот при высоком уровне воды был практически обречен. А. С. Грибоедов, свидетель катастрофы 1824 года, отметил в своей статье «Частные случаи петербургского наводнения», что на Большой Галерной улице лежали «раздутые трупы коров и лошадей». Поэтому со стороны Смоленского поля очень долго несло жутким запахом горелого мяса -- в громадных кострах уничтожались четыре тысячи утонувших коней и коров. «Жертва Посейдону - истребителю» (М.И. Пыляев). Этот же смрад разносился и из многих других мест: полиция и дворники жгли погибшую мелкую живность -- собак, кур, кошек, мышей и крыс. [50, с.133] О пережитых ужасах долго напоминал особый затхлый запах хлеба, который пекли из подмоченной муки. Навигация к тому времени уже завершилась, санный путь еще не установился, и даже самые расторопные купцы не могли привезти в город свежие продукты.

Мостовая источающая свой запах. Петербург видел все мыслимые виды мощения -- от гатей из хвороста до асфальта. Наиболее распространенным покрытием стал булыжник, а фирменным -- торцы. Последний способ появился в 1832 году. На специальный дощатый настил плотно укладывались торцами вверх шестигранные деревянные шашки. Практически ежегодная замена летом части шашек приводила к тому, что улица издавала «смолистый сырой аромат, этот возбуждающий бодрящий аромат в осеннем воздухе». [35, с.95] Однако сосновые и лиственничные торцы ароматизировали улицу только в первые дни после укладки. Потом они и дощатые настилы, на которые укладывались шашки, впитывали грязную воду, а затем возвращали ее в виде гнилостных испарений. Тем не менее, несмотря на дороговизну торцевой мостовой, на то, что она впитывала неприятные запахи, в «доасфальтовый» период она считалась лучшей, поскольку обеспечивала мягкость и бесшумность хода экипажа. Все парадные улицы имели такое покрытие.[60, с.109]

Пушечная вонь и ад. Пушечные заряды и основу пиротехнических изделий до начала XX века составлял дымный порох, и в его дыму буквально тонуло праздничное пространство города. Когда в воздух взлетали ракеты, начинали крутиться огненные колеса, а на специальных стендах загорались разноцветные надписи и фигуры, воздух наполнялся волнующим запахом баталии, позволявшим острее сопереживать торжество русского оружия. Иллюминация и салют в государственных торжествах имели одно явно незапланированное следствие. Как известно, присутствие беса в народном сознании маркировалось запахом серы, которая наряду с древесным углем и селитрой была составной частью пороха. Петр Великий, накатывая на своих подданных волны «злосмрадного» дыма во время торжеств с явными языческими чертами, подавал своим противникам, радетелям старины, более чем веский повод подозревать себя в связях с антихристом. В XVI--XVII веках салюты производились так, чтобы пушечный дух не смешивался с колокольным звоном.[35, с.96]

Еще одно ольфакторное впечатление могло смущать православный люд во время официальных празднеств. При иллюминации до второй половины XIX века применялись плошки, заправленные свиным, говяжьим или бараньим салом, -- дешевые, устойчивые к задуванию и дождю, но нещадно коптившие. В России в церковном обиходе применялись только восковые свечи, поскольку изготовленные из животного жира считались нечистыми. Поэтому запах горелого сала, витавший на церемониях, претендовавших на святость, вдумчивым россиянам должен был казаться странным и неуместным. Иллюминации пахли смоляным дымом от сжигавшейся по таким случаям тары из-под этого продукта, в котором, между прочим, варились в аду закоренелые грешники. [35, с.97]

Городской запах (уже - Петербургский). На атмосферу, окружавшую горожан, влияли технические новшества, трансформация самого городского пространства. В деревне или небольшом монокультурном городе все звуки и ароматы составляют общее фоновое поле, одинаково всем понятны и подвергаются схожим оценкам. В многоликом Петербурге -- ситуация особая. Мегаполис с многообразием социальных функций, с разноуровневой и разновекторной бытовой культурой, с различным микроклиматом в каждом районе и даже в каждой квартире неминуемо должен был иметь сложный набор ароматов и звуковых полей. Людей с тонким носом при переходе из одной улицы в другую тотчас обдает совершенно другим запахом. В особенности, как говорится, бьют в нос улицы многолюдные и отличающиеся множеством вывесок с изображениями разных привлекательных предметов. «Иногда, обыкновенно рано утром и поздно вечером, в холодную погоду, запахи эти делаются видимы и почти осязательны, сгущаясь в неблаговонный туман или теплый пар, долго носящийся по разным улицам и пахнущий чем-то прелым…», - пишет Владимир Лапин в статье «Запахи и звуки Петербурга».

Улицы. Гороховая пахнет странной смесью горячего хлеба с деревянным маслом. Большая Подьяческая -- старыми сапогами и сушеными грибами. Чернышев переулок -- сбитнем, тухлыми яйцами и соленой севрюжиной. Фонарный… Но всех не перечтешь. Подробное исчисление запахов принадлежит статистике Петербурга. Мы ограничимся одним указанием на это любопытное и малоисследованное обстоятельство. [60, с.110]

Таким образом каждый человек воспринимает время года, стихию, время суток через призму своего места своего обитания. Это место накладывает свой неповторимый отпечаток. Само место обитания, город или деревня - пахнет. Потому как все имеет свой запах. Даже душа (часто употребляемые эпитеты: «гнилая» или «кристальная», «чистая»).

Так, обоняние для Серра - чувство, рожденное из гармонии человека и природы: «Сладкий запах коров чарует мудрого». [55, с. 39] Уважение к запахам составляет искусство диагностики, - говорит он. «Ветеринару надо перестать быть ветеринаром, если ему не нравится ни мускус, ни жировой выпот. Мудрость превосходит интуицию или определяет ее, мудрый узнает, конечно, мяту или сирень, но он узнает и людей, и их слабости, недостатки, болезни или приливы энергии, их особость». Это запахи профессии. Так пахнет это ремесло. И в этом мудрость.

…Куртка шофера

Пахнет бензином.

Блуза рабочего -

Маслом машинным…

(Джанни Родари «Чем пахнут ремесла»).

Возникает слабость привести нравоучительное стихотворение целиком и полемизировать над словами «только безделье не пахнет никак». И начать с того, что такое безделье и когда оно возникает. Человек в любом случае источает запах, на его коже выделяется некий секрет, возможно неощутимый. Так, одежда закрывает девяносто процентов поверхности нашего тела, а когда мы применяем духи с феромонами, мы заменяем и усиливаем действие своих феромонов, которые постоянно и тщательно смываем в ванной и уничтожаем дезодорантами. Не зря говорят, что у страха есть запах - на стрессы и расстройства организм откликается выработкой отпугивающего, неприятного, вызывающего негативное к нам отношение феромона - репеллента. [67, с.132] Ветеринар же «узнает животных, воздействующих на других, попугая, акулу, свинью, животных доверчивых или недоверчивых, подпускающих к себе или спасающихся бегством. Этот опыт источает запах ненависти и плохого пищеваренья, кислого пота и неприязни», - это ли не прямое доказательство того, что чувство обоняния формирует опыт любого живого существа. [55, с.40]

Следовательно, здесь нужно говорить о вопросе допуска или не допуска в личностную среду, принятия или непринятия, человека. Тема «допуска» в свою очередь затрагивает этические аспекты: в каких ситуациях уместны будут данные запахи. Тяжелая не только физически, но и требующая большой эмоциональной отдачи работа балерины также пахнет потом, другой вопрос, что этот запах никак не доступен ее поклонникам.

«…Только счастливая любовь сочетает два согласных букета: запахи, пола, соития, такие глубинные, что порой нам кажется, что мы теряем сознание», - пишет Мишель Серр. [55, с.40]

«Обоняние, дающее ощущение встреч и союзов, редкостное чувство своеобразия, - претворяет знание в память, пространство - во время, а быть может и вещи - в живые существа», - заключает он. [55, с.40]

Обоняние всеобъемлюще, оно посягает на все сферы человеческой деятельности. Запах - вокруг. Запах и нюх - средство выживания животных. Запахи - нечто необходимое, необходимое даже в диагностике.

Поэт преображает запах, поэт воспевает ее аромат, не задумываясь, а может он только запах?

Человек может охарактеризовать с помощью запаха практически любое. Страны, города, как например у Бодлера в «Бедной Бельгии»: «Первые впечатления. Говорят, что у каждого города и каждой страны свой запах. Париж, говорят, пахнет и пах, кислой капустой. Кейптаун пахнет бараниной. Некоторые тропические острова пахнут розой, мускусом или кокосовым маслом. Россия пахнет кожей. Лион пахнет углем. Весь Восток пахнет мускусом и падалью. Брюссель пахнет жидким мылом».

Запахи пробуждают самые сильные воспоминания, самые сильные чувства, мгновенно возвращают в прошлое. Если зрение напрямую связано с сознанием, то обоняние - с подсознанием, с ночной, потаенной струей души. [57, с. 76]

Запах - такая наполняющая пространство, которая сообщает его дух.

Неслучайно, «дух» в русской культуре означает и «запах» и «душа».

Труд Алена Корбена «Миазм и нарцисс» стал основополагающим в смысле изучения запахов, но к географии запахов ученые обратились лишь в последние годы. Французские ученые изучают повседневные ароматы далеких, экзотических стран; особое внимание уделяют запахам своих городов и провинций. Конечно, не остаются без внимания и запахи путешествий. Поль Клаваль утверждает (и с ним нельзя не согласиться), что до XIX в. в путевых заметках, письмах и мемуарах запахи упоминаются крайне редко: человек ориентируется в пространстве с помощью зрения, а слух и обоняние играют вспомогательную роль. Люди сперва рассказывают о том, что они видели, а уж потом, о том, что чувствовали. Восприятие запахов редко бывает нейтральным (привычное не замечают), оно сливается с оценкой пространства, людей, событий. Зачастую описание ароматов или вони свидетельствует не о чутье автора, а о его настроениях, переживаниях или о его круге чтения. [57, с. 80]

В путевых заметках XVI-XVII в. святые места благоухают, что естественно. С этим благоуханием непременно связано какое - нибудь предание. Запах и благоухание становятся доказательством его. «Проскинтарий. Хождение старца Арсения Суханова в Иерусалим и прочие святые места» описывают церковь святого Николы в окрестностях Иерусалима: «Тут в стене заделано, сказывают, 360 мощей святых отцов, избранных от арабов. А благоухание в той церкви бесчисленно хорошо, что и сказать нельзя: какой дух, как пахнет сладко, тут же де было из горы шло миро, и то де миро поклонницы разобрали, и ныне нет, а благоухание чудное всем людям и неведомо от чего». Та же ситуация возникает и в светском путешествии по Италии, совершенном стольником П.А. Толстым в самом конце XVII в. «И в одном месте на море стоял дух великой ентарного масла, властно как бы множество ево пролито где было. О том сказывали мне неаполитанцы, что в том месте в древние лета был великий город, множество делывали ентарного масла; и волею Божию в древние же лета тот город и с островом, на котором он стоял, потопило морем; и с того времени и доднесь на том месте обонялся дух ентарного масла». [49, 178] Употребляемые выражения «Де» и «сказывали мне»: запах из реально учуянного, - пишет А. Строев - становится услышанным, он переносится из настоящего в прошлое, из земного мира - в подводный. Дух отсылает к одному из многочисленных преданий о затонувшем городе, начиная с мифа об Атлантиде.

П.А. Толстой также описывает и подземные источники в Падуе: «Бывают от тех горячих вод густые пары, подобны дыму, а имеют те пары дух к обонянию человеческому тяжелой, подобно тому, как падает нефть горелая или скипидар», все это запахи подземного мира, где находится ад…[49, с.180]

Существует понятие «народный дух». Опять - таки, иностранцами описывается Московия, где жители как и во всех северных странах, крепкие и здоровые (…) «что же касается московской области и пограничных с нею, то здесь вообще воздух свежий и здоровый (…), здесь мало слышали об эпидемиологических заболеваниях или о моровых поветриях» - утверждает Адам Олеарий («Описание путешествия в Московию», 1630е - 1640е гг.). [57, с.98]

Почему же носы путешественников так чувствительны к совсем не родным запахам? Ответ, очевидно, кроется в самом вопросе. Чужая земля не может пахнуть по-другому.

Англичанин Джером Горсей рисует апокалиптическую картину правления Ивана Грозного: «Настал час божьей мести», - пишет он. Москва смердит. Дьявол пришел туда, его вонь - его отличительный признак, признак смерти. Татарское войско подожгло Москву, и в этом свирепом огне сгорели и задохнулись от дыма несколько тысяч мужчин, женщин и детей. Но такое положение дел весьма оправдано, здесь людям было не до того, чтоб соблюдать гигиену, люди умирали в подвалах и задыхались, как далее пишет сам Горсей. Иван Грозный поручает Горсею доставить в Лондон послание королеве Елизавете. Опасения англичанина усиливаются, когда в Лифляндии его арестуют на границе как шпиона: «Всякие гады ползали по моей постели и по столу, куры и петухи склевывали их на полу и в жбанах с молоком, не говоря уж о грязи, которая не могла мне причинить особого вреда, страх за свою судьбу заставил не обращать на это внимания». [11, с.87] Именно страх заставлял Горсея обращать внимание на эти неприглядные мелочи, на антисанитарию, но и стерильность помещений явно действует на нервы человеку, которого терзают опасения или страхи. Запах водки от писем, переданных Елизавете, видимо, представил Горсея как человека мужественного, пережившего ад в России, поэтому она выразила ему свое удовольствие! А запахи московитов стали восприниматься как «дикарские». Следующее путешествие в Россию Горсей предпримет в качестве официального посланника, теперь страх исчезает полностью, а вместе с ним исчезнет и запах.

Д.И. Фонвизин воспроизводит неприглядную картину путешествий по Франции и Италии. Его описания из писем подтверждают «Картины Парижа» Луи-Себастьяна Мерсье (1781 - 1784), которые показывают Париж как центр наук, искусств, вкуса - и одновременно как зловонную тюрьму, средоточие порока и мерзостей. Воздух города отравлен: ручьи мочи, горы нечистот, вредные производства создают угрозу для жизни; животные бежали бы оттуда, будь их воля, а люди привыкли. [60, с.418] «В Париже ночные горшки выплескивают из окон прямо на улицу, люди мочатся на стены домов; но и в Версале не лучше. Даже в королевском парке зловоние, а в боковых аллеях нечистоты. Колбасник колет и опаливает свиней под окнами министров, чад стоит несусветный. На городских улицах гниют сточные воды и валяются дохлые кошки. [30, с.322]

«Верона город многолюдный как все итальянские города, не провонялый, но прокислый. Везде пахнет прокислою капустою. С непривычки я много мучился, удерживаясь от рвоты. Вонь происходит от гнилого винограда, который держат в погребах; а погреба у всякого дома на улицу, и окна отворены». Угнетает Венеция: «Жары, соединяясь с вонью каналов так несносны, что мы здесь больше двух дней не пробудем». «Надлежит зажать нос въезжая в Лион, точно так же, как и во всякий французский город(…)Господа французы изволили убить себе свинью - и нашли место опалить ее на самой середине улицы!». [61, с.418]Фонвизин не терпит смещения разных жизненных сфер: сельского поведения и деревенских запахов в городе, средоточении цивилизации.

Фонвизин был поклонником Руссо, который в своей «Исповеди» горько разочаруется в Париже (Фонвизин читал «Исповедь» уже после своей поездки): «Я представлял себе город, - пишет Руссо - столь же прекрасный, сколь обширный, самого внушительного вида, с великолепными улицами, мраморными и золотыми дворцами. Войдя в город через предместье Сен-Марсо, я увидал только узкие зловонные улицы, безобразные темные дома, картину грязи и бедности…» [30, с. 335]

Приехав осматривать красоты, Фонвизин описывает то, что другие путешественники обычно видят в России: «Ничего так не желаем, как поскорей все осмотреть и возвратиться. Вояж нам надоел и особливо мерзкие трактиры: везде сквозной ветер, стужа и нечистота несносная» (о Пизе). [60, с.90]

Герой Н.М. Карамзина в «Письмах русского путешественника» постоянно подставляет читателя на собственное место: вы «увидите», «зажмете нос», «повеет на вас», «вы подошли» и т.д. Личное письмо превращается в путеводитель. Карамзин знает, что образованный путешественник должен тонко чувствовать и живо реагировать на все происходящее, воспринимать мир всеми органами чувств. Хотя реальных запахов в «Письмах» немного. Они появляются в Германии и в Англии, во Франции.

И во Франции, и в Германии, Карамзина поражает нечистоплотность и неопрятность, порождающие дурной запах: «Пошедши далее, увидите... тесные улицы, оскорбительное смешение богатства с нищетою; подле блестящей лавки ювелира -- кучу гнилых яблок и сельдей; везде грязь и даже кровь, текущую ручьями из мясных рядов, -- зажмете нос и закроете глаза. Картина пышного города затмится в ваших мыслях, и вам покажется, что из всех городов на свете через подземельные трубы сливается в Париж нечистота и гадость». «Проходя мимо стены монастырского сада и келий, я чуть было не упал в обморок от мефитического воздуха, который тут спирается. Изрядное уважение к древностям! Вместо того чтобы путь к ним усыпать цветами, почтенные сестры льют туда из окон своих всякую нечистоту! Итак, господа французы, вы не должны бранить азиатских варваров, которыми великолепные храмы древности превращаются в хлевы!».

«Лишь только вышли мы на улицу, я должен был зажать себе нос от дурного запаха: здешние каналы наполнены всякою нечистотою. Для чего бы их не чистить? Неужели нет у берлинцев обоняния?», - скажет он о Германии. «Между франкфуртскими жидами есть и богатые, но сии богатые живут так же нечисто, как бедные. Я познакомился с одним из них, умным, знающим человеком. Он пригласил меня к себе и принял очень учтиво. Молодая жена его, родом француженка, говорит хорошо и по-французски и по-немецки. С удовольствием провел я у них около двух часов, но только в сии два часа чего не вытерпело мое обоняние!». Нечистота и неблагообразие иностранцев коробят русский взгляд и нюх не только на улицах, но и в богатых домах: «Белье столовое во всей Франции так мерзко, что у знатных праздничное несравненно хуже того, которое у нас в бедных домах в будни подается. Оно так толсто и так скверно вымыто, что гадко рот утереть». «Я остолбенел, увидя, какие на них рубашки! Не утерпел я, чтоб не спросить их: для чего к такой дерюге пришивают они тонкие прекрасные кружева?» [76]

Заметки путешественников традиционно строились на контрастах, поэтому Карамзин пишет: «Одним словом, что ни шаг, то новая атмосфера, то новые предметы роскоши, то самой отвратительной нечистоты - так, что вы должны будете назвать Париж самым великолепным и самым гадким, самым благовонным и самым вонючим городом». Далее он делает примечание: «Потому, что нигде не продают столько ароматических духов, как в Париже». Таким образом, естественные парижские запахи описываются как преувеличенно дурные, а искусственные - как чрезмерно приятные. Карамзин подробно описывает грязь, как француз может беспрепятственно скакать с камня на камень не боясь при этом запачкать костюм, в отличие от путешественника, для которого такой способ не подходит и который поэтому принужден покидать тротуар, рискуя попасть под колеса фиакра - так погиб в Париже Турнфор, объездивший целый свет. Тема смерти подчеркивается описанием текущей ручьями крови; Жан Брейяр, сопоставляя этот отрывок с другими письмами, небезосновательно усматривает здесь скрытую отсылку к событиям Французской революции. Страшен именно революционный Париж, свидетелем которого не был в 1790 г. путешественник, но о котором знает писатель Карамзин. Городская канализация предстает как метафора ада и одновременно мирового заговора сил зла: «Из всех городов на свете через подземные трубы сливается в Париж нечистота и гадость». [76]

Второй темой «Писем» стали цветы. Карамзин сравнивает лионскую и русскую фиалку, и родная фиалка оказывается лучшей по своему аромату, вероятнее всего потому, что русскую фиалку возможно подарить «любезнейшей из женщин». Русская фиалка ассоциируется с истинными, а не ложными чувствами, а потому и пахнет лучше. В Париже Карамзин осматривает дом актрисы Дервье, дивится на «ложе удовольствий», осыпанное неувядаемыми, Искусственными розами без терний и аромата. Но запах в спальню все равно доносится: «Из сей комнаты дверь в Гесперидский сад, где все тропинки опушены цветами; где все дерева благоухают». Развивая образ Парижа как волшебного храма любви, Карамзин регулярно прибегает к античной мифологии, уподобляя Францию древней Греции.

Когда путешественник описывает Россию своим парижским знакомым, она превращается у него в блаженную страну вечной весны, а ее запах - в символ благоухания природы: «Березовые рощи зеленеют, за ними и дремучие леса, при громком гимне веселых птичек, одеваются листьями, и зефир всюду разносит благоухание ароматной черемухи». [76] Российские запахи - природные. Прибыв из Парижа в Лондон, путешественник с грустью вспоминает парижские ароматы, а зефир уже становится символом цивилизации: «В ту минуты явился Английский парикмахер, толстый флегматик, который изрезал мне щеки тупою бритвою, намазал голову салом и напудрил мукою…я уже не в Париже, где кисть искусного Ролета подобно зефиру навевала на мою голову белейший ароматный иней. На мои жалобы: ты меня режешь, помада твоя пахнет салом, из пудры твоей хорошо печь сухари, Англичанин отвечал с сердцем I don't understand you, я вас не разумею!». А в Париже даже в банях, называемых русскими, посетителя натирают ароматическими эссенциями. Возвращение домой совершенно особенно, с одной стороны, как писал Грибоедов, «дым отечества нам сладок и приятен», с другой стороны человека при этом раздражают вонь и грязь, на которые он раньше не обращал внимания и которые теперь предстают как прямое свидетельство варварства, отсутствия цивилизации. [30, с.350]