На протяжении XV-XVI вв. рязанская книжная культура, несомненно, продолжила оригинальное развитие. Имеющиеся данные, хотя и немногочисленные, позволяют говорить о параллельном существовании в какой-то период времени древних традиций местной книжной культуры и новых подходов, в частности, в искусстве украшения рукописной книги. Думается, что это в первую очередь было связано с переосмыслением тех идей, которые были восприняты русскими книжниками в период второго южнославянского влияния. Бурные творческие и общественно-политические искания эпохи образования единого Русского государства могли дать импульс творческому осмыслению древних традиций рязанской книжности. Обратимся к рассмотрению сохранившихся книжно-рукописных памятников с образцами тератологического орнамента.

Во второй половине XVIII века, вероятно, в окрестностях Зарайска, бытовало лицевое Евангелие - тетр 1401 года. Рукопись принадлежала зарайскому купцу К.И. Аверину. К.Ф. Калайдович называет принадлежавший известному купцу-коллекционеру памятник "Зарайское Евангелие 1401 г.". Исходя из анализа филологических особенностей памятника, Н.Н. Дурново полагал, что Евангелие "писано, по-видимому, в Зарайске". Кроме того, Г.И. Вздорновым приведены сведения о том, что М.Н. Сперанский писал "об уникальном письме этой рукописи, где встречается много сокращений". В орфографии рукописи можно, в частности, отметить написание "еры" в виде

Рукопись в 4°, на 215 лл., написана на пергамене в два столбца мелким уставом. Имеется датирующая запись писца на листе 214 об.:". кончало еуангелье се месяца иоуня в 10 на памя (ть) святого священном (мученика) Тимофея епископа Прускаго. лет (а) 6909". На листах 3 об., 59, 94 об., 157 об. в Евангелии 1401 г. имеются заставки и инициалы тератологического орнамента поздних форм. Известно, что отличительной особенностью тератологического стиля "в развитом, вполне сложившемся виде" является, прежде всего, отсутствие какой-либо рамки, в отличие, к примеру, от старовизантийского орнамента. "Старые мотивы плетений и растений. превращаются в единое целое, давая картину сложных сплетений и жгутов. Иногда среди них помещается изображение человека, птицы, какого-нибудь чудовища, сливающегося с плетением". Вслед за Л.В. Черепниным М.Н. Тихомиров и А.В. Муравьев обращают особое внимание на отличительные особенности рязанской тератологии, прежде всего в вопросах преобладающего цвета и датировки: "В рязанских рукописях дается фон зеленого цвета. С XV в. тератологический орнамент сохраняется только в рязанских рукописях. Эта особенность рязанских рукописей имеет большой интерес". Этот любопытный факт привлек внимание и А.В. Арциховского, но причина нетипичного явления в русской книжной орнаментике, очевидно, осталась для ученого также неясна: "Тератологические узоры. распространились в XIII - XIV веках из Новгорода по всей Руси. Такие узоры известны в рукописях псковских, ростовских, суздальских, рязанских, полоцких и т.д. В XV веке они повсеместно (кроме почему-то Рязани) вытесняются новым орнаментом, распространившимся из Москвы".

Представляют интерес суждения Ф.И. Буслаева, В.Н. Щепкина и М.В. Щепкиной по вопросу о возможном наличии символики в мотивах тератологии: "Мы полагаем, что орнамент, как повторяющееся сочетание линий и красок, может воздействовать эмоционально". Ф.И. Буслаев был склонен связывать чудовищно-фантастические мотивы изображений людей, животных и растений - тератологическое плетение - с татарской страницей отечественной истории. По мнению В.Н. Щепкина, в такой цветовой особенности тератологических заставок, как киноварная полоса с желтой подкраской и черными ресничками, можно увидеть "отдаленное зарево пожаров". М.В. Щепкина выражает уверенность: "Никаких логических, смысловых положений примыслить орнаменту нельзя". Возможно, тератологический орнамент рязанских рукописей был не лишен своеобразной образно-символической нагрузки. Очевидно, наиболее общим представлением о характере тератологического орнамента, дольше всего сохранявшегося, как отмечают многие авторы, в рязанских рукописях, можно признать положение об эмоциональности, повышенной экспрессивности "чудовищного" стиля.

На листах 3, 58об., 94об., 157об. в Зарайском Евангелии имеются миниатюры с преобладающим насыщенным зелено-синим тоном. На них соответственно изображены евангелисты Матфей, Марк, Лука и Иоанн с учеником Прохором. Отличительным особенностям содержания композиции последнего изображения (Иоанн Богослов с учеником Прохором) предположительно могла соответствовать одна из рязанских рукописей (известна по описи), оказавшаяся в Иосифо-Волоколамском монастыре в XVI веке, которая содержала, вероятно, близкую в отношении содержания и художественного смысла миниатюру. Украшения настоящей рукописи привлекли внимание археографов: "Архитектурный фон миниатюры с Марком и пейзажный фон миниатюры с Иоанном чрезвычайно близки аналогичным миниатюрам в Евангелии Хитрово. В архитектурных формах. чувствуются влияния Палеологовского Ренессанса. Живопись сложная, богатая, качественная. Общий тон миниатюр пуховатый, сумрачный (темные зеленый, синий, сиреневый тона)". В рукописи также имеется нераскрашенный рисунок более позднего времени (л.156 об.) с изображением молодого человека, пишущего на покрытом скатертью столе книгу. По предположению археографов, на рисунке изображен Иоанн, монах Евхаитский.

Нужно отметить, исследователи предлагали разные территориальные атрибуции миниатюр рассматриваемой рукописи: В.Н. Щепкин относил их к Новгородской школе, А.Н. Свирин - к Московской. Современные археографы склонны, судя по всему, воздерживаться от какой-либо территориальной привязки художественных украшений кодекса, просто констатируя факты. По мнению Г.И. Вздорнова, В.Н. Щепкин не привел никаких доказательств новгородского происхождения рукописи, кроме ссылки на стиль орнамента, который, по его словам, указывает "скорее всего, на северо-западную половину России". Но наблюдения самого Г.И. Вздорнова, относящего миниатюры к московской школе, - о палеографии и особенностях орнаментальных украшений рассматриваемого памятника - дают основания сомневаться как в новгородском, так и московском происхождении самого кодекса: "Заставки и тератологические инициалы Евангелия 1401 года не имеют ничего специфически новгородского: они десятками встречаются и в книгах неновгородского происхождения. В языке рукописи признаки новгородского говора отсутствуют. Правда, здесь нет и московского "аканья". Не имеет новгородских аналогий и почерк Евангелия 1401 года - мелкий, но отчетливый устав". Близкие аналогии в письме и орнаментальных мотивах украшений рукописи автор видит в нескольких книжных памятниках, связанных с именами митрополита Алексия и Никона Радонежского.

Однако, Т.Б. Ухова выражает мнение о нетипичности употребления тератологического орнамента в рукописях Троице-Сергиевого монастыря, основываясь, в том числе, на материале одного из кодексов, упоминаемого Г.И. Вздорновым с целью обоснования противоположного частного тезиса (Служебник Никона Радонежского, РГБ, ф.304, № 8670): "Орнамент же тератологический не был в обычае мастеров Троице-Сергиева монастыря". Для нас может представлять интерес объяснение особенностей "балканского" стиля троицких рукописей, которое дано Т.Б. Уховой, поскольку это объяснение явно претендует на статус обобщения широких наблюдений над спецификой и принципами книжной орнаментики. Рассмотрение примера особого орнаментального канона, который исследовательница связывает с новгородским монастырем Рождества Богородицы на Лисичей горке, приводит к постановке справедливого вопроса: "Не вправе ли мы заключить из этого, что стихийное копирование было не в характере художников и писцов, украшавших рукописные книги орнаментом? Что они имели выучку своей школы и придерживались ее принципов даже тогда, когда писали свои книги в условиях непосредственного контакта с мастерами других школ?".

Имеет смысл говорить о тератологическом орнаменте рязанских рукописей XV - XVI вв. как свидетельстве наличия особой традиции книжной орнаментики, о характерной выучке рязанских иллюстраторов книжных кодексов, во всяком случае, о попытках местных книжных мастеров выработать собственные специфические принципы в искусстве украшения рукописных книг, которые могли стремиться развить и переосмыслить эстетические и содержательные основы господствовавшего в предшествующий исторический период орнаментального стиля книжности Древней Руси.

Интересные наблюдения о сочетании признаков архаичности и элементов передовых художественных тенденций XV в. в особенностях миниатюр Евангелия 1401 г. принадлежат А.Н. Свирину: "Евангелие. Украшено миниатюрами без фона и рам, что подчеркивает некоторую их архаичность. На каждой миниатюре с изображением евангелистов помещается дерево - деталь, необычная для этой темы. Обобщенность архитектурных форм, эскизность в трактовке гор придают монументальность изображениям. В целом рукопись еще полна художественных традиций XIV века. Миниатюра, изображающая Иоанна и Прохора, является самым ранним примером книжного искусства XV века. На фоне горного пейзажа, около пещеры, изображен сидящий Иоанн, слушающий откровение свыше и диктующий его Прохору. Он внимательно записывает слушанное. Безукоризненный рисунок фигур прекрасно передает выражение лиц, многочисленные складки одежд, под которыми чувствуется стройное, живое тело, - черты, характеризующие стиль миниатюры почти на всем протяжении XV века". Совершенно очевидно, ученый не настаивает на жесткой территориальной атрибуции при описании художественных украшений.

О.С. Попова, тоже склоняясь к предположению о московском происхождении миниатюр Евангелия 1401 г., несомненно, далека от выражения категоричных суждений по поводу сложной художественной системы памятника, в первую очередь его миниатюр: "Письмо их очень индивидуально. Миниатюры Евангелия 1401 г. - по происхождению стиля одни из наиболее сложных произведений, созданных в эту эпоху".

В целом, с учетом отмеченных фактов в языковых особенностях памятника, с учетом общих тенденций в русском искусстве украшения рукописной книги, когда с началом XV века принципы орнаментации рукописей в стиле тератологии стали терять былую актуальность (кроме Рязани), говорить о московском происхождении всего кодекса, судя по всему, нет достаточных оснований. Итак, можно сделать вывод о том, что в миниатюрах Зарайского Евангелия 1401 года заметно оригинальное сочетание разных художественных тенденций. Это можно отнести как на счет времени создания (самое начало XV века), так и предполагаемой рязанской атрибуции в вопросах происхождения текста и бытования рукописи. Нужно принимать во внимание немаловажный факт позднейшего бытования рассмотренного книжного памятника на исконно рязанской территории, которая стала московской позднее. Кроме того, в отношении миниатюр нет причин быть совершенно уверенным в той или иной атрибуции, поскольку единого мнения на этот счет нет, а в предложенных выводах исследователей, несомненно, в целом заметна высокая степень гипотетичности. Нельзя не учитывать мнения об использовании тератологического орнамента в XV веке преимущественно в рязанских рукописях. Одной из немногих известных нам книг, интересных с этой точки зрения, является именно Зарайское Евангелие.

Таким образом, объективные наблюдения исследователей о необычном характере художественных особенностей в системе украшений Зарайского Евангелия 1401 г. (в первую очередь миниатюры) и отдельные более поздние особенности в палеографии приписок книжного памятника дают представление о существовании условий для появления рукописи подобного уровня в Рязанской земле в период наивысшего расцвета княжества на рубеже XIV-XV веков, а также о принципах, которыми могли руководствоваться неизвестные нам художники и книгописцы.

В рамках настоящего диссертационного исследования интересны сведения еще об одном кодексе: об оригинальных образцах тератологического стиля в Псалтыри начала XV века (РНБ, Фр. № 2). Псалтырь была написана в память смоленского князя Глеба Святославича по заказу его вдовы Елены. Возможно, имя этой княгини упомянуто среди других в записи западнорусским полууставом XV в. на пергаменном Евангелии-апракос первой половины XIV в., содержащем заставки и инициалы "звериного" орнамента (Сибирское отделение РАН, собр. М.Н. Тихомирова, № 1). Евангелие принадлежало князю Василию Михайловичу Друцкому, сын которого князь Дмитрий был женат на княгине Анастасии, дочери великого князя Олега Ивановича Рязанского.

В литературе предложены два варианта происхождения орнаментальных украшений Псалтыри - Новгород или Смоленск. Но вопрос остается спорным. В такой ситуации нельзя не учитывать мнение исследователя рязанского летописания А.Г. Кузьмина, который считает, что в конце XIV - начале XV века у смоленских князей, испытывавших давление Литвы, наиболее близкие отношения были именно с рязанскими князьями. Брат смоленского князя Глеба Юрий в конце XIV - начале XV века пребывал в Рязани и умер в рязанском Веневском монастыре'. Представляют интерес наблюдения А.В. Арциховского об отличительных особенностях украшений Псалтыри начала XV в., особенно о тенденции к исчезновению одного из основных признаков, характеризующих новгородскую тератологию (голубой фон), и о необычном инициале "М" (л.275 об.), напоминающем таковой же в более поздней рязанской рукописи с тератологическим орнаментом:". голубой фон сведен до минимума. Буква М составлена из двух рыбаков, тянущих сеть. Художник даже отважился приписать перебранку. Левый рыбак говорит: "Потяни, корвин сын"; правый отвечает: "сам еси таков". Все это написано на страницах "Псалтыри" такими же буквами, как и церковный текст книги, только буквы поменьше, чем в псалмах. М. резко отличаются по колориту от тератологических инициалов той же рукописи. Красок много: волосы русые, одежды синие, зеленые, желтые и красные".

Наблюдения В.Д. Лихачевой о вероятности символики в особенностях маргинальных миниатюр Псалтырей, которые по характеру и назначению изображений близки инициалам, видимо, должны учитываться при оценке подобных отмеченному колоритных орнаментальных украшений. А.А. Сидоров замечает, что изрядная доля реализма древнерусских книжных мастеров часто затрудняет выяснение принципов сочетания рисунка с текстом. Вероятно, наличие зеленого, желтого и красного цветов в инициале Псалтыри начала XV в. связано с отличительной особенностью трактовки мотивов тератологии в позднем рязанском исполнении, поскольку в украшениях Евангелия епископа Ионы Рязанского с записью 1544 г. присутствует именно эта цветовая гамма. Кроме того, в рукописи Ионы Рязанского имеется инициал "М", нужно подчеркнуть, в виде сходного изображения двух рыбаков с сетью (подробнее о Евангелии Ионы Рязанского будет сказано далее в настоящем параграфе). Выдвинем предположение, что такие отличительные признаки как оригинальная особенность инициала "М", а также редкое преобладание в книжно-рукописной орнаментике зеленого фона, могли неслучайно присутствовать именно в рязанских книжных памятниках.

Дело, в частности, в том, что по данным таких источников, как свидетельства иностранцев (вторая половина XV - первая половина XVI вв.), эта русская территория представляла собой богатый край, особенно изобиловавший лесными и рыбными угодьями. С точки зрения представления о естественном изобилии рязанских мест представляют интерес свидетельства о Рязанской земле у венецианцев Иосафата Барбаро и Амвросия Контарини (вторая половина XV века), сходные с более ранними наблюдениями участников миссии Пимена в Константинополь конца XIV в., а также данными жалованных грамот рязанскому духовенству. И. Барбаро принадлежит оценка рязанского процветания в широком смысле: "Жители здесь все христиане и исповедуют веру Греческую. Страна. вообще лесиста и довольно хорошо населена". И.Д. Иловайский в этой связи делает любопытный вывод, предполагающий существование торговых связей Новгорода, Москвы и Рязани: "Нет никакого сомнения в том, что предприимчивые Новгородцы вывозили отсюда сырые материалы и сбывали их в Западную Европу". Самая лучшая характеристика рязанского благосостояния принадлежит Сигизмунду Герберштейну, записки которого относятся к первой четверти XVI столетия: "Эта область есть самая плодоносная между Московскими провинциями. Здесь великое множество меду, рыбы, птиц и зверей;. Берега покрыты густыми лесами. эта река славится богатством рыбы". В последней главе диссертационного исследования показаны книжные связи Рязани XVI столетия с Иосифо-Волоколамским монастырем и Новгородом. Возможно, отмеченные наблюдения об особенностях исторического развития Рязанского княжества в XV веке, вероятное наличие широких торговых контактов рязанцев со многими областями, как к югу и юго-востоку, так к северу и северо-западу, - в первую очередь с Новгородом - могут дать представление о существовании предпосылок формирования и развития культурных связей русских областей в XV веке.

Условия хозяйственного процветания должны были, с одной стороны, стимулировать приток торгово-ремеселенного населения и обеспечивать широкие торговые связи Рязани, с другой - осознание местных выгод могло способствовать достаточно независимому положению Рязанского княжества среди русских территорий. Все это, вероятно, способствовало сочетанию разнообразных культурных явлений в жизни края и могло быть характерно для рязанской книжности рассматриваемого времени. Природа края могла явиться одной из основ оригинального развития местных традиций книжной культуры, в первую очередь, - традиции тератологического орнамента.

В контексте признака разговорной речи - бытовая перебранка двух рыбаков - в пояснении к инициалу "М" в Псалтыри начала XV в., которое соседствует с текстом литургического характера, имеет смысл привести следующее научное наблюдение. Д.И. Иловайский, размышляя о филологических особенностях рязанских актов в сравнении с московскими, писал:". укажем. на большую простоту оборотов и большую близость к разговорной речи. В последнем явлении конечно отражается меньшее влияние книжнаго церковнославянского элемента на древнерязанскую грамотность". Требуется, очевидно, уточнение, что книжный язык и язык актовых источников - не одно и то же. Но подмеченная Д.И. Иловайским тенденция действительно могла отразиться в творчестве книгописцев в рассмотренном случае, что, с нашей точки зрения, совсем не обязательно должно свидетельствовать об отсутствии у местных книжников достаточных познаний в церковнославянском языке. Наблюдения Б.А. Успенского о ситуации "церковнославянско-русской диглоссии" в древнем восприятии и применении церковнославянского и русского языка, в частности, о греховном и кощунственном речевом поведении, убеждают в возможности иной трактовки "вторжения" элемента разговорной речи в пространство книжного языка. Можно заключить, что такие визуально выраженные признаки, различающих литургический текст и приписку к рассмотренному элементу в тератологической орнаментике рукописи, как буквы "поменьше", обнаруживают специально подчеркнутое размежевание разных планов языкового поведения. Если такая трактовка верна, то литургическому тексту книжного памятника предпослана определенная образная символика: культура, цивилизация в противостоянии "чудовищной" сущности, хаосу. Поэтому, отмеченные особенности скорее должны рассматриваться как следы оригинальной рязанской культурной и письменной традиции. Судя по всему, мы располагаем достаточными основаниями предполагать возможность рязанского происхождения Псалтыри начала XV века.

Как отмечалось, Л.В. Черепний обратил внимание на явление поздней рязанской тератологии XVI в. Но рязанских рукописей с подобными украшениями известно немного. Может представлять интерес тот факт, что на золоченой чаше из Рязанского архиерейского дома, которую украсили фантастическим орнаментом, была зафиксирована надпись, имеющая, вероятно, отношение к рязанской книжно-рукописной традиции и позволяющая получить определенное представление об одной из возможных причин невосполнимых утрат рязанской книжности: "Глухому гуслия, слепому зерцало, тако же и безумному книжная премудрость".

Представляет значительный интерес тот факт, что одна книг с поздним "чудовищным" орнаментом принадлежала рязанскому епископу Ионе (1523 - 1547). В связи с рассмотренным наблюдением об особенностях оформления рязанских рукописей первостепенный интерес представляют приведенные известным искусствоведом XIX века В.В. Стасовым свидетельства о принадлежавших Ионе Рязанскому двух рукописных книгах XVI в. - Евангелии недельном и Триоди цветной. На этих кодексах была оставлена однотипная вкладная запись (с датой и без), свидетельтсвующая в книжных вкладах рязанского владыки в храм святого Николая Чудотворца на Волосово во Владимире. Заставки и инициалы рязанских рукописей приведены в альбоме В.В. Стасова в качестве образцов "восточно-русского" орнамента. Особенно изысканную систему украшения, представляющую собой яркий пример оригинального, позднего использования "чудовищного" стиля, содержит Евангелие. Л.В. Черепниным в качестве иллюстрации его наблюдений были приведены четыре инициала из этой рукописи. В рамках учебного пособия ссылок на использованные образцы орнаментальных украшений, изданные В.В. Стасовым, и на листы рукописи не дано, Евангелие с записью 1544 г. не упоминается.

В ходе предпринятого поиска заинтересовавшая нас рукопись была заново открыта для исследователей рязанской книжности при содействии сотрудников книжных фондов Рязанского и Владимиро-Суздальского музеев-заповедников Е.В. Шапиловой и М.Ю. Глазкова. Уникальный памятник рязанского происхождения оказалось на экспонировании в Суздале, на выставке "Книжные сокровища шести столетий". Новые данные в записях на листах Евангелия о целом ряде рязанских книг, принадлежавших епископу Ионе, переданных им в качестве вклада в Никольскую церковь на Волосово, имеют немалое значение для выяснения истории рязанской книжности первой половины XVT века.

Мы располагаем возможностью использовать данные краткого описания Евангелия первой половиной XVI века в 1° (37,2 х 25,2 х 9,6), на 320 + II лл., которое хранится в фондах Владимиро-Суздальского музея-заповедника под № В-1782: "Филигрань: Солнце в круге. Почерк: устав, вязь киноварью. Чистые страницы на лл. боб., 9, Юоб., 94, 148об., 233об., ЗЮоб., 311. Орнамент: тератологический (рязанский), инициалы оригинальной формы. Заставки: лл.11,96,149,236; малые заставки: лл.1 об.,

Всё в красках - красная, зеленая, желтая, черная. Миниатюры: лл.9 об., 94 об., 234 об. (страничные). Многоцветные - листовое золото, темпера. Евангелисты - соответственно - Матфей, Марк, Иоанн. Миниатюра с евангелистом Лукой (между лл.148-149) утрачена" (изображения некоторых тератологических инициалов с зеленым фоном и миниатюры с Матфеем и Иоанном даны в Приложении к диссертации, илл.13-19). С указанными В.В. Стасовым листами с заставками настоящее описание согласуется в том случае, если предположить утрату одного из листов более первоначальной нумерации (между лл.2 - 7). Исследование рукописи de visu позволило прийти к некоторым выводам. Филигрань "Солнце в круге" просматривается на том листе, где на обороте присутствует первая миниатюра с изображением евангелиста Матфея (остальные листы рукописи без филиграней, что является достаточно редким явлением). Вероятно, вопрос с датировкой книжного кодекса по бумаге нельзя считать закрытым. Ситуация несколько осложняется еще и тем, что рукопись написана уставом нескольких уверенных почерков (использование устава для XVI века далеко не типично), что может свидетельствовать об особой выучке писцов, знакомых с более древней рукописной традицией, либо о сложившейся местной традиции позднего использования уставного почерка. Очевидно, почерки рукописи (не менее двух) требуют дальнейшего тщательного изучения. Но уже сейчас можно сказать, что они содержат как архаичные элементы, их использование связано, скорее всего, с традициями времени второго южнославянского влияния (например, позднее использование 'юса большого' [ж]), так и элементы московского полуустава XVI в. (напр., 'земля' [?], значительно выдающаяся ниже строки). Отметим неустойчивость начерков 'ук' (не менее четырех вариантов, в т. ч. [X], а также оригинальной вариант в виде двух капелек и выносной растянутой галочки) и оригинальный вариант написания 'аз* в виде мелкого ромба с длинной (но не выходящей за строку) вертикальной мачтой.

Признаки второго южнославянского влияния в Евангелии еп. Ионы Рязанского требуют отдельного рассмотрения. Отмечаем использование писцами практически всех акцентных знаков (главным образом 'исо', 'оксия', 'кендема', 'апостроф', см. Приложение, илл.13-17), характерных для греческой письменности, перенесенных, "очевидно, через посредство южнославянской письменности". Употребление всего набора акцентных знаков было характерно для болгарских "тырновских" рукописей XIV в. По наблюдениям М.Г. Гальченко многие древнерусские писцы XV в. ограничивались набором из двух-трех знаков. Употребление большинства акцентных знаков в рязанском кодексе рассматривается в диссертации как важный дополнительный аргумент в пользу поздней датировки рукописи первой половиной XVI века:". на протяжении XV в. и последующих столетий использование акцентных знаков становилось вес более существенным элементом нормы книжного письма".

Важно отметить, что в рязанском памятнике не встречен такой ранний признак второго южнославянского влияния как запятая или точка с запятой. Вместо них, как в древнерусской письменности XI-XIV вв., употребляется точка на уровне середины высоты строки (хотя, как правило, уже к концу XIV в. точка начинает ставиться внизу строки, см. Приложение, илл.14-17). Названный элемент, по сути до сих пор малоизученный, мог быть связан со стремлением писцов к архаизации письма. Либо он свидетельствует об оригинальной традиции книжного письма рязанских рукописей (точки употребляются и в Псалтыри с последованием кон. XV-XVI вв., см. Приложение, ил.11).

Рассматриваемую графико-орфографическую систему относим к четвертой группе (по классификации М.Г. Гальченко), которая по набору признаков занимает промежуточное положение между системами с расширенным минимальным и максимальным набором. Необходимо отметить определенную нестабильность системы, например, по следующим трем признакам:

1) употребление 'и восьмеричного' и 'десятиричного';

2) употребление диграфа 'оу' и монографа 'у' (последний встречается редко, см., напр., л. 208об., 2-я стрк. снз.);

3) случаи написания с 'юсом большим' (часто встречающимся на месте лигатуры Я, т.е. графемы-дублета 'оу', практически заменяющим ее, но употребляемым после согласных нерегулярно). Употребление в графико-орфографической системе Евангелия епископа Ионы 'юса большого' (в основном в соответствии с *и) может иметь отношение к наблюдению М.Г. Гальченко о факультативности его использования. Очень важно, что ж встречается в тексте конца XV в. в древнейшей части Следованной Псалтыри (РИАМЗ, № 5653) (образцы почерка см. в Приложении, ил.10). Интересно предварительное наблюдение исследовательницы об употреблении 'юсов' в русских рукописях XVI в.:". возникло впечатление (пока я еще не могу его проверить), что в XVI в. 'юсы' встречаются в древнерусских рукописях чаще, чем в XV в. Похоже, что течение процесса [т. н. второго южнославянского влияния - Д. Г.] было не равномерно-поступательным, а волнообразным (что, кстати, выглядит очень правдоподобно)". Графико-орфографическая система настоящей рукописи является одним из подтверждений этого предположения (Приложение, илл.16, 17). Таким образом, первой половиной XVI в. рукопись можно датировать и по почерку.

Любопытно, что в месяцеслове по боковым полям листов 301 об. и 304 специально выделены имена святых Николая, Бориса и Глеба (более мелким почерком), что, видимо, может иметь отношение к рязанскому книжному центру - месту написания рукописи. Орнамент определен в кратком описании, как "тератологический (рязанский), инициалы оригинальной формы". Рукописный кодекс украшен тремя миниатюрами, четырьмя большими тератологическими заставками и двумя малыми (1 большая заставка, не воспроизведенная в альбоме орнаментов В.В. Стасова, дана в Приложении к настоящей работе, ил.17).

Похожая, достаточно редкая филигрань с изображением Солнца, имеется в другой рукописной книге первой половины XVI в. - сборнике Житий и слов, включающем в том числе Житие св. Николая Чудотворца с чудесами [л. 199 об.], чудеса и деяния св. Николая [л.218], Слово о житии Николы Чудотворца, [л.238], Слова Иоанна Златоуста, в 1°, 631 + III лл. (Сибирское отделение РАН, собр. М.Н. Тихомирова, № 280.). М.Н. Тихомиров указывает на похожие образцы бумажных водяных знаков в виде Солнца в альбоме Брике (№ 13908 - 13909; 1522 - 1531 гг.), а также обращает особое внимание на наличие в рукописном сборнике чистых листов (в Евангелии епископа Ионы также оставлены чистые листы). Сходные филиграни с изображением Солнца имеются в Сборнике со службами славянским и русским святым (РНБ, Соф.420). Филигрань с Солнцем (сходна Брике, № 13930 [1492 г.]) встречается в тех частях конволюта, где находятся памяти святым, канонизированным до Макарьевских соборов 1547 - 1549 гг.

Значительный интерес для выяснения истории рязанской книжности первой половины XVI века и дополнительную информацию по книжным вкладам епископа Ионы Рязанского в Волосовский храм св. Николая Чудотворца близ Владимира представляют записи на Евангелии, в том числе, очевидно, автограф - полууставом (по лл.3, 3 об., 4, 4 об., 5, 5 об., 6) и скорописью XVI века (л.9).

Первая из них убеждает в использовании В.В. Стасовым именно этой книги, а вторая содержит упоминания о других книгах и о близких епископу Ионе людях, быть может, в том числе писцах (?): "Лета 7052 сие Евангелие положил на престол святому чюдотворцу Николе на Волосово смиренный владыка Иона Рязанскый своей души на память и кои будет настоятел игумен и священницы и вы бога ради сии евангелие прочитайте а инока Андроника и меня грешнаго поминайте в святых своих молитвах, а вас господь Бог помянет в царствии небеснем"; "Да Иона же приложил рязанской [двенадцать] Милей [?] да книгу четью да книгу Златоуст учительный да Устав тогож лета 7 пятдесят второго месяца июля 4 день На память своей души а поминати инока Андроника да мене Иону да инока Никандра да иноку Устинию И кое будет у чюдотворца Николы настоятел игумен и священици вы Бога ради поминайте а вас Христос помянет в царствии небеснем а меня Бога ради благословите и простите в сии век и в будущий а вас Бог простит и благословит в сии век и будущий кто мене помянет сим будет поменен от Бога да Бога ради помяните и Елизара". (Выделено мной - Д. Г.) На листе 9 внизу полууставом записано: "Смиренный владыка Иона рязанскый руку свою приложил".

Весьма интересна запись, свидетельствующая о вероятных московских книжных связях рязанского епископа Ионы И. В Евангелии толковом Феофилакта Болгарского (от Матфея и Марка) XVI в. с чертами южнославянской орфографической традиции в русском правописании (РГБ, собрание Отдела рукописей [ф.218], № 1009) по лл.4-13 имеется запись 1562 г. о книжном вкладе в Волосов Николаевский монастырь (позднее, по данным П.М. Строева, ставший домовым Московской митрополии), связанная с именем епископа Ионы Рязанского: "Лет<а> 7000 седмьдесятнаго положил сию книгу евангелие толковое тетро Матфеи да Марко в дом чюдотворца Николы на Волосово по государе по своем по владыце Ионе резанском. И вы, господине, бога ради сие евангелие на соборе чтите, а его, государя, в вечный синаник напишите и его родители поминайте, которые у вас в синанику написаны, да Настас<ь>ю бога ради деля напишите. А хто сию книгу от чюдотворца похитит, по тот ся судит с родители перед Спасом. Рож<д>ественыи поп Важен с Москвы". Судя по всему, мы имеем дело с совершенно малоизвестными следами рязанско-московско-владимирских книжных связей второй четверти XVI в. Этот факт, не исключено, может иметь определенное отношение и к вопросу о завершающем периоде рязанского летописания.

Вследствие важности научного положения о примерах позднего использования тератологического орнамента оно не осталось незамеченным учеными-исследователями. Правда, до последнего времени опубликованные поздние тератологические инициалы не были идентифицированы с Евангелием еп. Ионы Рязанского, его разыскание было затруднено по причине отсутствия в учебном пособии Л.В. Черепнина точных ссылок на издание конца XIX в., и, следовательно, отсутствия сведений о местонахождении конкретного памятника рязанской письменности. Более известен другой рязанский памятник, также содержащий "чудовищные" мотивы в орнаментике, с записью о заложении Переяславля Рязанского в 1095 г. у церкви св. Николы Старого - это Псалтырь с последованием (следованная) конца XV - XVI вв., в 2°, на 548 лл. (РИАМЗ, № 5653).

По бумаге рукопись делится на две части (древнейшая на лл.1-83 об. - кон. XV в.). Бумага приблизительно датируется археографами 1480-ми - 1560-ми гг. Составители "Научных описаний" подвергли книжный памятник подробному археографическому анализу, хотя и не решили все загадки этой рукописи. Только в древнейшей части Псалтыри (л.1 - 83), относящейся к концу XV века они выделили как минимум 3 разных почерка этого времени, а также, с определенной долей вероятности, почерк XVII века (л.39 - 40 об.). Несколько почерков представляют полуустав XVI века (л.84 - 546). На листе 1 имеется запись почерком XVIII (?) - XIX вв.: "Книга сия писана в 1570 году Ильинской церкви попом Маркою. Зри надпись во второй тетради от конца. Она любопытна". На листе 524 один из писцов рукописи оставил запись 1570 года полууставом: "Дописана бысть книга Псалтыря следованьем рукою многогрешнаго ерея раба Божия ильинскаго попа Марка. На память святого апостола Матфея. Лето 7070 осмаго. При державе благовернаго царя и государя великого князя Ивана Васильевича всея Русии. При епископе Сергеи резанском и муромском. Написана рукою многогрешнаго раба Божия священнаго ерея ильинскаго попа Марка".

Интересно, что рязанский список четьего сборника избранных произведений Иоанна Златоуста "Маргарит" (ГАРО, Библиотека, № 14139) написан в 1557 году тем же писцом Марком, полууставом одного почерка. В кодексе блок отстал от переплета, имеется заставка цветными красками "византийского стиля" и полистная запись XVII в. О написании книги священником Марком свидетельствует приписка на последнем листе рукописи, почерком писца, особыми чернилами (пурпуром?):". При благоверном и христолюбивом царе и великом князе Иване Васильевиче всея Руси. И при. митрополите Макарьи всея Руси. Лета 7065 (года) месяца августа в 31 день. В доме великомученников Бориса и Глеба во граде Переславли. Рукою многогрешнаго раба Божия Ильи Пророка священника Марка.". Упоминание в записи писца имени митрополита Макария заставляет вспомнить о близкой времени написания рукописи эпохе создания Великих Миней-Четьих митрополита Макария: "К созданию Великих Миней-Четьих были привлечены широкие круги русских и славянских писателей, переводчиков и переписчиков. Была проделана огромная работа по сбору книг, переводу, переработке и переписке многих оригинальных и "иностранных" (переводных) памятников агиографии, публицистики, риторики, целых "четьих" сборников и библейских книг. Сбор рукописей и переписка книг велась по всем крупнейшим городским, монастырским и частным библиотекам России". Факт работы над двумя рязанскими рукописями одного и того же писца и его уверенный почерк не оставляют сомнений в том, что поп Марк обладал профессиональными навыками книгописца. Кроме того, упоминание места "списания" книги священником Ильинской церкви - Борисоглебского собора Переяславля Рязанского - может указывать на существование скриптория (специального отведенного места для переписывания и создания книжно-рукописных памятников). Вероятно, собор во имя святых мучеников Бориса и Глеба в Переяславле-Рязанском - место пребывания рязанских епископов в эпоху Рязанского княжества - в XVI веке продолжал играть заметную роль в жизни средневекового города. А.Г. Кузьмин склоняется к мысли о том, что он стал каменным в период владычества Ионы Рязанского (1522-1548). Это может свидетельствовать о его значимости, возможно, как центра в том числе книгописной деятельности.

В Псалтыри с последованием кон. XV-XVI вв. на листе 546-546 об. имеются записи скорописью XVI в. и полууставом кон. (?) XVI в.: соответственно о принадлежности книги рязанской церкви Николы Старого и с росписью правил чтения Псалтыри в великий пост и на страстной неделе. Ко второй записи имеется приписка переплетчика книжного памятника священника

церкви Николая Чудотворца Афанасия, тем же полууставным почерком: "А переплел и приписал и указ росписал как псалтырь в пост говорить николской поп Офонасеи. "; ниже запись 1595 г. этим же (?) почерком: "лета 7103 го (да)". Из этих записей можно сделать вывод о том, что Псалтырь стала значительным местным памятником книжности во второй половине XVI века в церкви Николы Старого.

Необычный характер художественного оформления Следованной Псалтыри не дает возможности археографам однозначно классифицировать все орнаментальные решения, четко разграничить стили. В ходе научного описания памятника в конце 1980-х - начале 1990-х годов перед учеными встали загадки, касавшиеся как содержания и записей, так и кодикологии и палеографии памятника: "Данная рукопись представляет несколько загадок, решить которые трудно.1) Абсолютно разная сохранность отдельных частей - такое впечатление, что л.1 - 83 долгое время хранились отдельно (сильно обветшали).2) С другой стороны, это не конволют, так как разрыва текста между л.83 об. и 84 нет. В рукописи вообще немного утрат, если посмотреть на её сохранность.3) Если это Псалтырь с добавлениями кон XV в., дополненная в XVI в. до Псалтыри следованной, то почему не поставлены номера глав в первой части, вторая же часть (с л.84) начинается главой 4-й (!) - библейскими песнями. И что в таком случае должно было быть главами 1 - 3-й, если все псалмы можно считать одной главой.4) Система украшений в двух частях рукописи очень разная, но по своей искусственности и качеству - крайне близкая.5) Откуда в рукописи эти обрывки столбцов, и как их текст соотносится с текстом записи кон. XVI в. Откуда это взялось?". Вслед за рассмотрением настоящей рукописи археографами, сделаем вывод, что Псалтырь является ценным памятником рязанской книжности и письменной традиции, а также важным историческим источником.

В рассматриваемой рукописной книге отмечены черты неовизантийского, старовизантийского, балканского и тератологического орнамента. Инициалы тератологического стиля - позднего исполнения с подкраской киноварного контура разными красками. Авторы "Научных описаний" в древнейшей части рукописи зафиксировали инициалы, восходящие к старовизантийскому стилю (инициал "М" - человеческое лицо). В позднейшей части отмечены многочисленные тонкие киноварные инициалы и заголовки, заставка балканского стиля, плетеная, в красках (л.149). На листах 87 - 546 имеются тонкие киноварные и заголовки (в заголовках вязь). Археографы оставили под вопросом принадлежность неовизантийскому стилю инициалов в красках, а также тонких киноварных инициалов и заголовков на листах 84 - 86 об. На полях листов 513 об. и 516 об. изображен восьмиконечный крест, киноварью: "Царь славы Исус Христос Ника". Вероятно, эта выделенная киноварью приписка в Рязанской Псалтыри с восследованием кон. XV-XVI вв. может отражать значительно более древнюю традицию, поскольку сходная надпись на одном из фрагментов штукатурки Борисоглебского собора Старой Рязани датируется в составе археологического комплекса находок с изображениями-граффити домонгольским временем: "На одном из обломков вырезан крест в круге, рядом шестиконечный крест на Голгофе и надпись "Иисус Христос Ника"". Отнесение инициалов в древнейшей части рукописи конца XV века на листах 10 об. - 22, 26 - 38, 41 - 83 об. к тератологии в позднем исполнении оставлено археографами под вопросом. Однако, заставка на листе 79 (киноварный контур и фон, подкраска сине-зеленой и желтой красками, вязь в заголовке) отнесена к тератологическому стилю (изображения нескольких инициалов даем в Приложении к диссертации, илл.9-11). Исследование рукописи de visu выявило в инициалах на лл.47 ("Б", "П"), 55об. ("Б"), а также еще в нескольких художественно исполненных заглавных буквах после л.79 наличие в цветовой гамме тератологического плетения зеленой краски (см. Приложение, илл.6-8). Возможно, это - рука другого книжника-орнаментаписта.

Важные записи литературно-исторического характера, помещенные в Псалтыри, привлекаются для изучения общерусского культа св. Николая в рязанской истории и культуре XVI-XVIII вв. Данные этих записей в связи с вопросом о почитании св. Николая Мирликийского в Рязанской земле рассматриваются нами в следующем параграфе.

Очевидно, трудно переоценить значимость данных об оригинальных книжных украшениях XV-XVI вв., которые представляют собой, судя по сохранившимся памятникам, уникальную орнаменталыгую традицию Рязани. Эти важные для истории искусства русской рукописной книги, хотя и немногочисленные свидетельства дают нам право считать период XV-первой половины XVI веков (вплоть до владычества епископа Ионы Рязанского) временем сохранения и, быть может, нового осмысления традиции чудовищного стиля в контексте рязанского орнамента. Для него характерно, прежде всего, использование зелено-желто-красно-черной цветовой гаммы. Поздние образцы тератологического орнамента в рязанских рукописях XV-XVI вв. могут дать представление об определенном потенциале развития оригинального орнаментального стиля в древнерусской книжности на всем протяжении удельного периода русской истории. Ясно, что рязанские мастера-книжники должны были иметь под рукой значительное количество образцов тератологического орнамента в книжно-рукописных кодексах, если в условиях, когда орнаментальный канон уже прекратил развитие в других региональных книжных традициях, они, судя по сохранившимся памятникам, пытались переосмысливать и развивать оригинальную книжную традицию. Возможно, орнамент отчасти сохранял аутентичное (архаичное) эстетическое назначение и нес некую эмоционально-смысловую нагрузку. Причины этой вероятной тенденции сохранения древнего восприятия образно-фантастических мотивов книжно-рукописной орнаментики можно искать в более широком контексте истории и культуры Рязанского края XV - первой половины XVI века. Развитию важного явления рязанской книжной культуры могли способствовать определенные природные условия и особенности культурно-исторической жизни приграничного региона юго-востока Руси.

Итак, возможность новой, рязанской атрибуции известных книжных памятников с тератологическим орнаментом, рассмотренная в настоящем параграфе (Зарайское Евангелие 1401 г. и Псалтырь начала XV в.), а также наличие в украшениях двух других рукописей (Евангелие XVI в. епископа Ионы Рязанского и Псалтырь с последованием кон. XV-XVI вв.) образцов поздней тератологии убеждают в сложной, своеобразной природе рязанского чудовищного стиля. Проанализированный материал должен помочь в изучении малоизученной проблемы культурно-исторического развития Рязанского княжества, дольше всех среди Русских земель сохранявшего статус удельной территории.

Думаем, что продолжительная традиция рязанской тератологии может свидетельствовать об оригинальном характере книжно-рукописных традиций, как важной составной части культурной и письменной традиции Рязанского региона XV-XVI вв.

Раздел 2. Святой Николай Мирликийский в рязанской письменности XV-XVI вв.