Переселенческая политика царизма во второй половине XIX века

Царизм создал колонизационный фонд не путем увеличения культурной площади земель, а путем изъятия обработанных и орошенных земель у коренного населения окраин.

Уже к 1913 году основная масса пригодных для хлебопашества земель была у казахов изъята. Кроме пашен изымались леса и другие угодья, выделенные в «единственное владение казны» и составившие так называемые «казенно-оброчные статьи». В результате казахи лишились удобных мест для зимовок, необходимого им топлива и сенокосных угодий. При проведении земельных изъятий, разоряя казахский народ, царизм в некоторых случаях стремился оградить интересы верхних слоев казахского общества. Это стремление со стороны царизма объясняется тем, что некоторые из них были социальной опорой царизма в колонизуемых районах Казахстана, из их среды выделялась низшая администрация, проводившая мероприятия царизма среди казахского населения. Царская администрация предоставляла многим феодалам и баям возможность пользования землей в меру их «действительной потребности», кроме того, им дополнительно давались в аренду части казенных оброчных земель. Те из них, которые имели заслуги перед царизмом, получали участки земли в частную собственность. Так, например, известный в Семиречье своей верной службой царизму Шабдан Джантаев получил в потомственное владение участок площадью до 400 десятин к югу от станции Токмак «в благодарность за оказанные услуги при покорении края». Крупнейший бай, предприниматель Юлдашев Вали-Ахун пользовался обширными арендованными землями в Джаркентском уезде Семиреченскои области [31, с. 70].

Не довольствуясь этим, он арендовал ещё 1500 десятин из войскового запаса Семиреченского казачьего войска. В годы столыпинской аграрной реформы отличительной особенностью политики в отношении переселения было усиление угнетения коренного населения. Но вопреки этому правительственному курсу, независимо от действий местного чиновничьего аппарата и действий, переселение объективно приводило и к некоторым прогрессивным последствиям.

В частности, к ним можно отнести образование переселенческих поселков с совместным проживанием коренного населения с русским крестьянством. Благодаря общности интересов происходил обмен навыками в сельскохозяйственных работах, перенимались способы обработки орошения почвы, орудий труда и т.д. Общение коренного населения с переселенцами приводило к сближению в ряде областей экономики и культуры [31, с. 71].

Переселение крестьян, благодаря трудовому взаимообщению русских и казахов, ускорило переход казахского народа к земледелию и оседлости, способствовало усвоению казахскими земледельцами более передовых форм хозяйства и, в конечном счете, к ускоренному проникновению капиталистических отношений в сельское хозяйство, к значительным сдвигам в развитии производительных сил и росту товарного земледелия в Казахстане. Вместе с тем, нельзя не отметить, что хотя в отдельных районах переход казахов к земледелию и произошел под непосредственным влиянием русских крестьян, но в целом в Казахстане его ускоренное развитие связано с общим развитием производительных сил края в последней трети XIX в. Более того, хозяйственные и дружественные связи, установившиеся между казахским и русским народами, помогли также последним заимствовать основные приемы земледелия, связанные с искусственным орошением, в частности, в Южном Казахстане и Семиречье [31, с. 72].

Немаловажным моментом является тот факт, что основной особенностью в земельных отношениях крестьян-переселенцев в Казахстане было отсутствие помещичьего землевладения и крепостнических пережитков, а, следовательно, и наличие более благоприятных условий для свободного развития капитализма в сельском хозяйстве.

Таким образом, колониальная политика царизма, социально-экономические процессы в крае, приведшие к значительному ухудшению положения коренного населения, толкали народ на борьбу против царских колонизаторов. Наиболее ярким проявление этой борьбы явилось восстание 1916 г. в Казахстане.

1.3 Временное положение 1868 года в Казахстане

Отменив крепостное право в России, царское правительство приступило к подготовке устройства системы управления казахами Оренбургского и Западно-Сибирского генерал-губернаторств. Дореформенные органы управления не устраивали царизм, который желал приблизить структуру колониальной администрации в Казахстане к структуре административных органов центральных районов империи.

В этих целях специальной комиссией, созданной Оренбургским генерал-губернатором Л. Безаком в сентябре 1864 г., были собраны сведения, которые могли бы ответить на вопросы: 1) Какие недостатки имеют место в существующей системе управления и могут ли они быть устранены без радикального ее изменения; 2) Какие имеются недостатки в способе взимания кибиточного сбора с казахов и можно ли улучшить этот порядок, и какими мерами; 3) Целесообразность переноса центра области из г. Оренбурга вглубь Казахстана с тем, чтобы управление местным населением сделать более эффективным [32, с. 18].

Собрав соответствующие сведения, областное правление оренбургских киргизов подготовило «Доклад о новом устройстве управления казахами». В этом документе был сделан вывод о необходимости создания новой системы управления «сообразной с общими узаконениями империи», а также с учетом «характера народа, степени его развития», экономических и политических условий, в которых находилось «ордынское население».

«Соображения» Оренбургского областного правления были изучены в Министерстве военных, a также внутренних дел, которые, несмотря на определенные разногласия между ними, признали необходимым: «Для изучения начал и составления проекта будущего устройства Киргизского управления командировать в степь особую комиссию в составе двух членов, по одному от каждого министерства, делопроизводителя и двух депутатов от Западной Сибири и Оренбургского края». В эту комиссию, названную «Степной», были назначены: со стороны Министерства внутренних дел полковник Гирс, Военного министерства - полковник Гейне, депутатами - полковник Гутковский и капитан Проценко [33, с. 81].

Эта комиссия должна была, по результатам объезда Казахской степи и сбора мнений ага-султанов, волостных управителей и биев, представить проект «устройства Киргизского управления» в указанные министерства после предварительного его рассмотрения генерал-губернаторами Оренбургского края и Западной Сибири.

Для решения этой задачи ей было необходимо: 1) выявить возможность введения новой системы управления казахами на основе общих начал гражданской администрации в империи; 2) выяснить, какой характер должно носить «внутреннее самоуправление киргизов; должны ли при этом правительственные учреждения ограничиться лишь сбором податей и охранением спокойствия в степи вообще, не вмешиваясь в их народный быт; 3) определить, какие органы власти могут быть приемлемы для управления краем, принять за «непременное правило нераздельность власти и ответственности правительственных лиц», а также изыскать наилучшие способы контролирования действий местной власти; 4) представить свои соображения о новом порядке судопроизводства в крае; 5) определить порядок землепользования в Казахстане в увязке с вопросами о целесообразности принятия мер к оседанию казахов и усиления колонизации казахской степи; 6) установить, какие меры и возможности существуют для ограничения влияния ислама среди «киргизов», с одной стороны, и распространения христианской веры среди них, с другой [33, с. 84].

Таким образом, комиссия интересовалась всеми сторонами жизни казахского народа, что вытекало из целей и задач колониальной политики царизма превратить Казахстан в дешевый источник сырья и рынок сбыта товаров.

Ответить на поставленные выше вопросы было нелегко, к тому же в самой комиссии не существовало единого мнения о характере, масштабах и глубине реформирования системы колониального управления в степи. Если Гирс и Проценко, игнорируя хозяйственные и этнические особенности местного населения, стремились навязать ему в целом административное управление, существующее в России, то Гейне и Гутковский стояли за частичное сохранение у казахов внутреннего самоуправления. А.К. Гейне придерживался, в частности, позиции «отстоять» то, что полезно «как для правительства, так и для киргиз» [33, с. 85].

Разгорелась дискуссия между Министерством внутренних дел и колониальной администрацией Оренбургского края, поддержанной «Степной комиссией». Первое полагало целесообразным применение различных систем в управлении Сибирским и Оренбургскими степями. Оно мотивировало свою позицию тем, что устройство единообразной системы управления для этих двух регионов чревато политическими последствиями, ибо предполагало объединение казахов обеих территорий. А это возбуждает, по мнению Министерства внутренних дел, национальное чувство, представляющее политическую опасность в будущем. Министерство указывало, что существовавшая ранее «действенность в управлении степями», отчасти «содействовала разъединению киргизского народа и служила средством к его умиротворению [33, с. 86]. Стремясь теперь к тому, чтобы возбудить в киргизах, тем или другим способом, чувство единства, которое при неблагоприятных обстоятельствах могло бы послужить нам во вред, было бы мерой в высшей степени не политической. Оренбургский генерал-губернатор Н. Крыжановский возражал, указывая на то, что единая система управления для обеих частей Казахской степи отнюдь не противоречит одному из основных принципов колониальной политики царизма - разъединению казахского народа. Таким образом, корень разногласий, как между членами «Степной комиссии, так и Министерством внутренних дел и Оренбургской администрацией состоял не в целях, а в тех или иных средствах увековечивания господства русских над местным населением, удержании последнего в покорности. Н. Крыжановский писал: «При том положении введение общих административных начал в управление киргизами Оренбургского и Сибирского ведомств нисколько не объединит их в политическом отношении. Киргизы остаются по-прежнему под управлением двух генерал-губернаторств». Ф. Гирс, А. Гутковский, Л.Г. Сенявин и другие выступали за то, чтобы реформы управления были проведены в какой-то мере с учетом общественных условий жизни казахов, что вызывало недовольство, как военного ведомства, так и Министерства внутренних дел. Сенявин утверждал: «Главное наше желание, чтобы не отделять, а по возможности более и более привязывать киргизов к правительству, и для этого, а равно для удобнейшего вообще управления сим народом, необходимо, чтобы все приноровлено было к кочевому его быту и к степени его нравственного состояния» [33, с. 87].

Однако разногласия среди колониальных чиновников относительно ведения той или иной системы управления в степи касались лишь низших звеньев колониальной администрации. Они видели главную цель реформы в том, чтобы «вселять в киргизах повиновение и покорность», «пресекать всякие в степи беспорядки».

Более радикальной была позиция Ч.Ч. Валиханова, который исходил из основополагающего положения о том, что закон может быть жизненным только тогда, когда он выражает интересы народа. «Тот закон хорош для народа, - писал он, - который более всего известен. Закон родной, под которым человек вырос и воспитывался, как бы закон этот был не совершенен, должен казаться ему лучше, понятнее и яснее самых мудрых законодательств, взятых извне, навязанных сверху» [33, с. 90].

Демократические взгляды Ч. Валиханова отразились наиболее четко в его высказываниях об относительности роли закона и политических реформ в обществе. По его мнению, и закон, и политические реформы, в конечном счете, должны быть направлены на повышение жизненных условий народа.

Царское правительство не тяготили, однако, подобные благие намерения. Оно было озабочено поисками наиболее эффективного с точки зрения колониальных интересов способа управления Казахской степью, чтобы держать местное население в узде и беспрекословном повиновении.

Для решения этих и других задач был образован особый комитет под председательством военного министра генерал-адъютанта Милютина. Решения комитета были обязательны для комиссии Гирса, которая почти после трехлетней работы завершила свою деятельность и в октябре 1867 г. представила в Кабинет Министров Российской империи проект «Временное положение об управлении в степных областях Оренбургского и Западно-Сибирского генерал-губернаторств» [33, с. 91].

Проект был одобрен лишь в общих чертах 22 октября. Кабинет распорядился сообщить об этом выписками из журнала: министерствам военному, внутренних дел и финансов к исполнению.

Проект получил статус «временного», так как правительство считало, что «в делах, подобных настоящему, один лишь опыт может служить безопасным и вполне надежным руководителем».

По Временному положению 1867-1868 гг., территория Оренбургского и Сибирского ведомств была разделена на четыре области, по четыре уезда в каждом [34, с. 22].

Высшими представителями в колониальной администрации в Казахстане являлись генерал-губернаторы. Они возглавляли весь административно-полицейский аппарат края, кроме того, контролировали почти все, находившиеся на подведомственных им территориях, правительственные органы и учреждения, различные сословные и общественные организации. Генерал-губернаторам было предоставлено право ревизии всех гражданских учреждений. В его функции входило также командование войсками соответствующего военного округа; кассационное решение дел, рассмотренных судами нижестоящих инстанций; назначение начальников отделов областных правлений, уездных начальников, представление к должности военного губернатора по согласованию с Военным министерством. Генерал-губернатор имел право непосредственно апеллировать к царю, получая лично от него особые указания и поручения. В целом он был посредником между центральными министерствами и областными учреждениями. Таковы были и полномочия Оренбургского генерал-губернатора [34, с. 23].

Оренбургское генерал-губернаторство делилось на две области - Уральскую и Тургайскую.

Территория, входившая в состав Тургайской области до 1868 г., составляла восточную часть, и значительное пространство средней части бывшей области «оренбургских казахов» [34, с. 24].

Вновь образованная область занимала пространство в 480 тыс. кв. верст или в 42,5 млн. десятин и граничила на севере с Оренбургской губернией, на востоке с Акмолинской, на юге с Сыр-Дарьинской и на западе с Уральской областями.

Тургайская область делилась на четыре уезда: Илецкий (Актюбинский), Николаевский (Кустанайский), Тургайский и Иргизский. Для образования уездов, определения их границ, создания уездных управлений и введения в действие Временного положения были сформированы особые организационные комиссии под председательством уездных начальников. Ими были в Илецком уезде - надворный советник Плотников, в Иргизском - капитан Вогак, в Николаевском - А. Сипайлов, Тургайском - подполковник Яковлев. В качестве членов комиссии были привлечены представители местного населения, такие как Султан Сейдалин, есаул Куланбаев и другие. 31 декабря 1868 г. в Илецком уезде была организована первая волость - Тузтобинская, состоявшая из семи аульных старшинств. Определены границы и других волостей, входивших в состав этого уезда: Буртинской, Тереклинской, Аралтюбинской, Ойсыл-Каринской. Военному губернатору были представлены поименованные списки юртовладельцев каждого уезда. Позднее были организованы Каратугайская, Актюбинская и Хобдинская волости [34, с. 27].

Трудность реализации реформ заключалась в том, что число кибиток в прежней территориальной единице - дистанции не всегда доставало для образования волости, поэтому приходилось «ломать» родовые границы и волость образовывать из двух и более дистанций. Так, например, Тузтобинская волость была образована из бывших 9-й и части 57-й дистанций, так как в одной 9-й дистанции для образования волости не хватило соответствующего по «Положению» числа кибиток [35, с. 44].

Последовательности в образовании области, уездов и волостей не было. 2 января 1869 г. объявлено о закрытии области «Оренбургских киргизов», областного правления и управлений султанов - правителей частей области, а также об образовании Тургайской области, Тургайского областного правления и уездных управлений. А работа по образованию волостей продолжалась в течение февраля месяца, как это имело место при определении границы Арал-Тюбинской и Ойсыл-Каринской волостей. Аналогичное положение имело место при образовании волостей и в других уездах области: Ходжакульской, Кызыл-Джарской, Аралчийской, Кабыргинской, Ордаконганской, Тулагайской, Джалаулинской в составе Иргизского уезда; Сартской, Чубарской, Суиндской, Дамбарской, Джетыгаринской, Аракарагайской, Мендыгаринской, - в составе Николаевского уезда; Тусунской, Кара-Кугинской, Сарыкопинской, Наурзумской, Кара-Тургайской - в составе Тургайского уезда [35, с. 45].

На образование каждой волости и, входивших в нее аульных старшинств с определением их границ на картах, комиссия отводила одну или две недели, что не позволяло ей учесть все детали, связанные с землепользованием местного населения. Некоторые вопросы вовсе оставались нерешенными. Так, например, не были своевременно представлены карты Дамбарской и Аманкарагайской волостей, так как их границы не были определены. Такое же положение имело место в Аракарагайской и Мендыгаринской волостях, образованных 26 марта 1869 года. Описание границ волостей производилось по зимовым стойбищам, однако границы летовок не соответствовали им и вследствие этого сразу же возникли конфликты между отдельными аулами и волостями [35, с. 46].

Административно-территориальное устройство области было всецело доверено организационной комиссии во главе с уездными начальниками. Военный губернатор имел представление о ходе и итогах деятельности этих комиссий лишь по рапортам последних. В силу того, что волости образовывались в спешном порядке, происходили пересмотр их границ, объединения и разъединения. Поэтому первоначально не только в Санкт-Петербурге, но и в Оренбурге не имели точных сведений о структуре местной колониальной администрации, количестве волостей и аульных старшинств. Так, например, в 1870 г. в «Русском инвалиде» сообщалось, что в Тургайской области было образовано 30 волостей. В «Военном сборнике» была дана лишь приблизительная картина: «Волости состояли из 1000-2000 кибиток, образованные не по родовому, а территориальному принципу из соседних аулов - 100-200 кибиток» [36, с. 77].

На самом деле, как было указано нами выше, в Тургайской области было образовано всего 28 волостей, что подтверждается архивными материалами. По числу кибитковладельцев они были разными. Кара-Кугинская область Тургайского уезда состояла из 2380 юртовладельцев, Сары-Копинская волость - 2212, Наурзумская - 1971, Кара-Тургайская - 2495 юртовладельцев. Несмотря на большие усилия, организационным комиссиям не удалось установить точное количество кибитковладельцев по ряду волостей. А. Сипайлов, председатель организационной комиссии Николаевского уезда, в своем рапорте Военному губернатору Тургайской области указывал на «исключительное положение в Новолинейном районе: «В особенности пребывание значительного числа киргизов на внутренней стороне в обширных уездах Троицком и Челябинском лишает комиссию возможности иметь теперь же верные сведения о числе кибитковладельцев некоторых аулов, вошедших в состав Саройской волости» [36, с. 78].

В исторической литературе указывается, что в ходе административно-территориальной реформы 60-х годов происходило смешение казахских родов. Думается, что такая точка зрения является преувеличением, поскольку в каждой волости доминировал один какой-либо род. Так, в упомянутой Саройской волости проживали, в основном, роды Кипчакского объединения и имелось незначительное число кибитковладельцев из родов Телеу, Алтын, Аргынов и Киреев. Такое же положение было в Чубарской волости, также расположенной в Новолинейном районе. Здесь доминировали кипчаки и, как доносил А. Сипайлов, имелось «самое незначительное число кибиток из родов аргынского, алшинского и кереитов» [36, с. 79].

Авторы «Временного положения» не ставили перед собой цели кардинального дробления ни родов, ни аульного управления. В этой связи нельзя согласиться с Е.Г. Федоровым и другими историками, утверждающими обратное. Министерство внутренних дел считало, что «в степи нередко случается: 25, 50, 55 кибиток зимуют совершенно отдельно, и они останутся без всякого полицейского надзора». Поэтому в ходе внедрения в жизнь реформы организационные комиссии переселяли мелкие казахские роды с места их зимовок, концентрируя аульное общество вокруг одного или двух многочисленных родов, о чем свидетельствует и выше приведенный нами анализ родового состава отдельных волостей. Нельзя отрицать, что одной из задач «Временного положения» являлось ослабление родовых начал. Но покончить с «родовой солидарностью» на практике не удавалось, колониальные власти не решались на крутую ломку родовых структур из-за боязни новых бунтов [36, с. 80].

Параллельно с образованием административно-территориальных единиц области шло формирование колониального аппарата. Во главе Тургайской области стоял военный губернатор, назначенный императором. Он являлся командующим всеми войсками, расквартированными на территории области. Помимо того военный губернатор Тургайской области был атаманом казачьих войск вверенной ему области; осуществлял надзор за судебными органами области, судами биев. Возглавлял весь аппарат управления областью, начиная с областного правления, кончая органами «общественного самоуправления». С его представления назначались уездные начальники. Он же утверждал в должности волостных управителей [36, с. 82].

Тургайское областное правление было образовано 2 января 1869 г. и находилось в ведении Министерства внутренних дел Российской империи. Оно соединяло в себе обязанности губернского правления, канцелярии губернатора, казенной палаты, управления государственными имуществами, действовало на правах палат уголовного гражданского суда. Членами областного правления были дивизионный доктор, архитектор и чиновник особых поручений по горной и лесной части. Правление возглавлялось вице-губернатором.

Пребывание областного правления вне пределов собственно области (находилось оно в г. Оренбурге) порождало значительную трудность, лишало губернатора и чиновников личных наблюдений и на этой основе формировать собственные взгляды на управление местным населением. Вследствие этого высшие чины областного управления вынуждены были черпать необходимые сведения только от уездной администрации. С другой стороны, указанное обстоятельство превращало уездного начальника в основу русского управления в Тургайской области. На уездного начальника, кроме управления делами уезда и уездной полиции, возлагались различные обязанности по линии министерств юстиции, финансов, государственных имуществ. Из четырех уездных начальников области трем были подчинены и войска, расположенные в подведомственных им уездах [37, с. 15].

В функции уездного начальника входило определение места и времени волостного съезда, утверждение аульного старшины. Кроме того, он имел право временно отстранять волостных управителей, налагать административные взыскания на должностных лиц низового звена и рядовых казахов, а также подвергать их аресту до семи суток. В целом он был полновластным хозяином в уезде, совмещая в себе не только административный, но и политический орган.

Казахи допускались к власти на низовом уровне административной системы. Но при том царское правительство стремилось создать такую местную администрацию, которая служила бы твердой опорой колониальных властей. Поэтому при введении в жизнь «Временного положения» на волостных управителей возлагалась большая надежда. Волостные управители и аульные старшины должны были назначаться по результатам выборов. Выборы были двухстепенными. Вначале в каждой волости от каждых 50 кибиток избирали одного выборщика. Съезд этих выборных избирал волостного управителя и его кандидата (заместителя). На выборах волостного управителя должен был присутствовать уездный начальник или его помощник. Русские власти, не надеясь, в какой степени выборы будут надежным инструментом, установили порядок вмешательства в этот процесс. Волостные управители избирались на три года из лиц не моложе 25 лет, не находящихся под следствием, не имеющих судимостей и пользующихся уважением и доверием народа. В функции волостного входили следующие вопросы: наблюдение за порядком в волости; сбор податей, приведение в исполнение судебных решений; присутствие на аульных сходах и контроль за выборами аульного старшины; выполнение решений волостного съезда; прием исковых заявлений.

Волостной управитель имел право подвергать аресту до трех дней или штрафу до трех рублей за неисполнение требований властей, за драки и т.п. Он представлял свидетелей и обеспечивал явку ответчиков на суд биев [37, с. 17].

Большие полномочия, которые давались волостному управителю, особенно в фискальном и земельных вопросах, делали эту должность особенно привлекательной для торгово-ростовщического слоя, а в целом для всей зажиточной верхушки казахского общества.

На самой низшей ступеньке «туземной» администрации находился аульный старшина, который выполнял в ауле те же функции, что и волостной управитель.

Для выборов старшины в ауле от каждых 10 кибиток избирали одного выборщика. Сход этих выборных избирал аульного старшину и его кандидата (т.е. заместителя). Для наблюдения за соблюдением порядка на выборах аульных старшин на них присутствовал волостной управитель [37, с. 18].

Выборы первых волостных управителей были проведены в спешном порядке. Управителем Ойсыл-Каринской волости Актюбинского уезда был избран Бекмурза Сандыбеков, которого уездный начальник Плотников в своем рапорте военному губернатору области охарактеризовал так: «По своим способностям и весьма заметному влиянию между джагалбайлинцами может быть полезным в должности волостного. В январе 1869 г. был представлен на утверждение именной список управителя Тусунской волости, его кандидата и судебных биев, избранных волостным съездом. Волостным управителем стал есаул Беремжан Чегенов, а его кандидатом - би Даурембек Беремжанов [37, с. 19].

Управителем Саройской волости был избран сотник Каумен Алдияров, его кандидатом - би Иманбай Худайбердиев. Аульными старшинами стали Абдрахман Бактыбаев, Сомжурек Дажабагин, Худайберген Досов, Тобулбай Абламбаев, Урумбай Илгулдин, Кула Малбагаров.

Кандидатами и биями в Тусунской волости были избраны Казыбек Казангапов, Киян Мусин, Джайнак Ананов, Тулеген Наурзбаев, Байжан Избасов, Уваш Байтуленов, Тауман Салпин, Кенжебай Атанов, Токмухамед Итаяков, Осман Алтынбаев [37, с. 20].

Выборы на должности местной колониальной администрации характеризовались острой межродовой и межличностной борьбой. Но такая ситуация была не везде. Так, по Тузтобинской волости Актюбинского уезда большинством шаров был избран управителем би Табынского рода Дажаманчал Муктыбаев и кандидатом его бывший начальник 9-й дистанции Ирмухамед Идигин. Но на другой день, после роспуска по домам волостных выборных, Муктыбаев отказался от своей должности, объявив о своем решении организационной комиссии. Свой поступок он мотивировал «незнанием им грамоты и важностью предстоящей для него обязанности и, вообще, непривычностью к деятельности подобного рода». Поэтому комиссия вынуждена была поручить временное исполнение обязанностей волостного управителя Идигину до утверждения его военным губернатором на эту должность [38, с. 105].

Аульными старшинами в этой области были избраны Баймекет Буранбаев, хорунжий Хангирей Арасланов (Арыстанов), Джайсанбай Джулдин, Мухамедгали Байтенов, Юсуп Тленшин, Турум Сартимбетов, Назмухамед Ярмухамедов.

Выборы как волостных управителей, так аульных старшин не обходились без подкупов и разного рода «угощений».

Население аулов, оказавшихся во время летней кочевки на территории другой волости или уезда, в полицейском отношении подчинялось местным властям, то есть аульному старшине и волостному управителю в пределах аула и волости, где временно находилось это население.

«Временное положение» внесло изменения в судебное устройство в степи. Были учреждены военно-судебные комиссии и уездные суды, действовавшие на основании общеимперских законов. Наиболее серьезные уголовные дела, особенно по тем «преступлениям», которые угрожали устоям колониальных порядков в регионе, рассматривались военно-судебной комиссией. Другие же преступления и гражданские иски на сумму свыше двух тысяч рублей относились к компетенции областного правления, имевшего права съезда мировых судей и палаты уголовного и гражданского суда России. Уголовные дела, по которым предусматривались наказания в виде ареста не свыше трех дней и штрафа до 100 рублей, а также гражданские иски до двух тысяч рублей рассматривались уездными судьями [38, с. 106].

Вместе с тем продолжал существовать и так называемый «народный суд», т.е. суд биев, который руководствовался нормами обычного права. Однако он значительно трансформировался. В ведении единоличного суда биев были оставлены лишь дела по временным искам не свыше 300 рублей у кочевников, а в оседлых районах - до 100 рублей, а также семейно-брачные дела.

Наиболее важные вопросы выносились на волостной и чрезвычайный съезды суда биев. Первый из них рассматривал гражданские иски на сумму до 500 рублей, а также апелляции по решениям единоличного суда биев. Кроме того, недовольные приговором суда биев по семейным и брачным делам могли обращаться с жалобой к уездному начальнику, который принимал решение единолично. На чрезвычайных съездах биев рассматривались споры между общинами, относившимися к разным волостям, и их решения считались окончательными [38, с. 107].

По «Временному положению» казахам-кочевникам разрешалось также обращаться непосредственно в русский суд, минуя суд биев. Суды биев не имели права приговорить виновных к телесным наказаниям и смертной казни.

Система «народного суда», будучи одним из звеньев колониального аппарата, объективно способствовала разложению традиционного обычного права.

По «Положению», должность, бия, стала выборной. Бии избирались волостным съездом на три года и утверждались военным губернатором. Само это обстоятельство создавало широкие возможности, для фактического подкупа должности бия и расцвету коррупции в суде.

В целом, административно-правовые реформы царизма в Казахстане были направлены на постепенную ликвидацию традиционного права местного населения и установление над ним действия общеимперских законов. Социально-правовой основой этому служило отнесение казахов всех сословий и категорий к «сельским обывателям», уничтожение прав и привилегий казахской аристократии (султанов) [38, с. 108].

Членами суда биев в Тургайской области в большинстве случаев были выходцы из одного рода. Так, в Тузтобинской волости биями были избраны Улубай Курумбаев, Ирмухамед Майтиев, Маканбай Сакаусартов, Аманияз Миньяшаров, Сарыкул Мусин, Бекмухамед Дусалин, Идрис Ильчибеков, и все они были из рода табын.

Сочетание имперской системы суда с так называемой народной системой суда (т.е. судами биев), ограниченной и приспособленной к имперским интересам, отражало стремление царского правительства предупредить недовольство коренного населения и более «гибче» водворить в степи новый колониальный порядок.

Содержание местного колониального аппарата тяжелым бременем легло на казахское население. В 1869 г., например, на эту цель по Тузтобинской волости было собрано 1370 рублей, по Саройской волости - 1180, Чубарской волости - 1300, Буртинской волости - 1800, Суиндукской волости - 1320, Тусунской волости - 3840 рублей серебром [38, с. 110].

К деятельности колониального аппарата в области были привлечены отдельные грамотные казахи в соответствии с указанным во «Временном положении» порядком о назначении одного из двух помощников уездного начальника из среды местного населения.

Начальник Тургайского уезда на эту должность, нашел достойным подполковника Султана Джангирова. «К исправлению должности письмоводителя» Тургайского уезда 3 марта 1869 г. был допущен хорунжий Алтынсарин.

За «заслуги» во введении в действие «Временного положения» несколько казахов были удостоены наград и других поощрений. «За усердие, услуги и преданность русскому правительству» серебряными медалями на Аннинских лентах для ношения на шее 16 февраля 1869 г. были награждены Уатай Утегенов (6-ой аул Ходжакульской волости Иргизского уезда) и Джанкучук Беркимбаев (1-ый аул Кзылжарской волости того же уезда)». За те же услуги в водворении новых колониальных порядков в Тургайской области указом императора от 14 августа 1870 г. управляющий аргынским родом войсковой старшина Казыбек Чегенев (первый) награжден орденом Св. Станислава 2-й степени для «нехристиан установленный и с грамотою на него». Ему были вручены положенные в таком случае тридцать рублей. Кроме того, были награждены орденами «для нехристиан установленными»: Св. Владимира 4-й степени - помощник начальника Тургайского уезда подполковник Султан Джигангиров; Св. Станислава 3-й степени - управитель Тусунской волости есаул Беримжан Чегенев, письмоводитель Тургайского уездного управления хорунжий Алтынсарин. Награды и поощрения от Организационной комиссии получили: 1) «за самоотверженность и неустрашимость, оказанные при тушении пожара в кибитке, где находились дела Организационной комиссии бархатную тюбетейку - Баидели Кусемисов, житель 4-аула Каракугинской волости Тургайского уезда; 2) «за распорядительность и примерное усердие, оказанные Организационной комиссии при введении нового Положения», бархатную тюбетейку - Байсал Асанбаев, аульный старшина Наурзумской волости; 3) «за усердную службу с 28 декабря 1868 г. по 1 февраля 1869 г. и ревностное содействие, оказанные Организационной комиссии при введении нового Положения», серебряный рожок - Итаяк Джайнаков, житель аула №1 Тусунской волости. Серебряный рожок достался и почетному бию Джумабаю Каражигитову. Довольствовались бархатной тюбетейкой би Багабай Кельдибеков (Тусунская волость), би Джанбускен Джангужин (Тургайская волость), шелковой материей - би Саян Кардакбаев (Каракугинская волость) [38, с. 111].

Позднее орденские знаки на Станиславской или Аннинской лентах пожалованы: почетному ордынцу Джаппаского рода Николаевского уезда зауряд хорунжему Мир-Якуп Мактыбаеву, кандидату управителя Каракугинской волости Тургайского уезда зауряд сотнику Орынбаю Каражигитову, управителю Чубарской волости Николаевского уезда Берчимбаю Карабаеву, зауряд хорунжему Сеид-Батижан Нурмухамедову, судебному бию Наурзумской волости Бабакаю Абилеву, зауряд хорунжему Абилу Тулькубаеву [38, с. 112].

Би Бекмухамед Карпыков представлен к награде от Оренбургского генерал-губернатора. Военный губернатор Тургайской области «суконным кафтаном с золотым галушком» пожаловал: бия Тургайского уезда Коргамбека Беримжанова, султана Аскара Ишмухамедова, бия Тлеубергена Тюбетева, «почетных киргизов» Алимбая Актасова и Сарсенбая Тюлебергенова [38, с. 113].

Анализ состава награжденных показывает, что колониальные власти при проведении административно-территориальной реформы стремились создать себе социальную опору в лице волостных управителей, судебных биев. Стремясь в целом оттеснить султанов от правления, царское правительство не отвергало одновременно услуг, оказываемых некоторыми представителями этого сословия колониальному аппарату, более того, поощряло их действия быть полезным русским властям. За выражение покорности последним отдельным султанам были прощены «прошлые грехи» и даже назначены государственные пенсии. Так случилось, например, с бывшим султаном - правителем Западной части Оренбургской области полковником Мухамедгалием Таукиным, который был снят с должности «за злоупотребление служебным положением», а также подозревался в связях с повстанцами, выступавшими протий введения «Временного положения» и подвергнут административной высылке с родных мест. Ходатайствуя о назначении ему пожизненной государственной пенсии перед Оренбургским генерал-губернатором, военный губернатор Тургайской области 17 октября 1873 г. писал: «Возвращение полковника Таукина из ссылки, с назначением ему от казны средств к поддержанию существования его семьи как бы в воздаяние за те услуги, оказанные им на службе русскому правительству, послужит, по моему мнению, мерой не только гуманной по отношению к самому Таукину, но и полезной для укрепления в среде инородческого племени убеждения в правосудии, благости и милости русского правительства» [38, с. 115].По инициативе колониальных властей, были организованы различные петиции и обращения, целью которых являлось изображение «Временного положения» как «милости», дарованной царем казахскому народу. Авторами «благодарственного письма» от имени жителей Тусунской волости, направленного на имя начальника Тургайского уезда, были: войсковой старшина Казыбек Чегенов, есаул Беримжан Чегенов, кандидат волостного управителя Дауренбек Беримжанов, бывший местный начальник Казыбек Казангаров, бывший начальник 40-й дистанции Кулжан Атанов, аульные старшины Кушен Кужабеков, Оспан Алтынбаев, Нурбай Талпаков, Тауман Сагинов и бии (их было 41). Они писали: «Неусыпными трудами, Ваше Высокоблагородие, успели уже положительно разъяснить нам содержание высочайше утвержденного о нас Положения. Великий царь даровал нам большие свободы и права, совершенно согласные с древними нашими обычаями. Он освободил нас от рекрутства, даровал нам свободу в вере, в кочевании, в назначении себе ближайших начальников и придал даже законную силу нашему народному суду по обычаям предков [38, с. 116].

Авторы письма просили свою «сердечную благодарность за отеческую заботливость о благосостоянии киргизского народа довести до сведения военного губернатора Тургайской области генерал-губернатора Крыжановского».

Высшие колониальные чиновники решили, в свою очередь, уведомить самого царя о «Великом благодеянии, доставшемся степным кочевникам». С этой целью, т.е. «для выражения верноподданнических чувств и благодарности» 25 сентября 1875 г. военный губернатор Тургайской области предписал приступить к формированию и отправке депутации «почетных киргизов» в Санкт-Петербург. Одними из первых кандидатами для этой поездки были предложены Бекмухамед Карпыков и Минайдар Жараспаев. В своем письме от 7 января 1875 г. в г. Троицк А. Сипайлов их охарактеризовал «весьма толковыми и представительными, каких только нужно желать». Кроме того, он сообщил «об искреннем желании Сейдалина второго побывать в Петербурге» в качестве переводчика и «покорнейше» просил дать ему возможность воспользоваться этим случаем [39, с. 55].

От Тургайского уезда в состав депутации были предложены кандидат управителя Тусунской волости Коргамбек Беремжанов и старшина аула №1 Кара-Кугинской волости Кутебар Талдыбаев, который изъявил желание поехать в Санкт-Петербург за собственный счет. «Высокой чести выразить верноподданическую преданность и благодарность за все для них сделанное» удостоились младший помощник начальника Илецкого уезда зауряд-хорунжий Дербисали Беркимбаев, управитель Буртинской волости зауряд-сотник Баядил Кейкин и управитель Каратургайской волости би Джиенгур Исембаев, как влиятельные и богатые ордынцы [39, с. 56].

Русские историки, как и колониальные чиновники XIX в., действительно изображали «Временное положение» как «милость, дарованную царем» казахскому народу. Они уповали на то, что киргизские инородцы, став сельскими обывателями, окончательно слились с другими частями Российской империи и, что у этого народа далее не будет собственной, этнической истории. «Датой введения Степного положения, - писал П.П. Румянцев, - мы заканчиваем изложение истории киргизского народа, ибо далее нет уже истории киргизского народа, а есть история жизни сельских обывателей - инородцев степных, сибирских и среднеазиатских областей [39, с. 57].

Однако ни широкие жесты в отношении зажиточной верхушки казахского общества, ни искусственно организованные петиции для выражения населением «верноподданнических чувств и благодарности», ни возвеличивания «благодатности» реформ самими колониальными чиновниками не могли скрыть ее антинародной сущности, ее оторванности от реальной жизни. «Временное положение» окончательно ликвидировало все атрибуты этнической государственности казахов. При этом царизм не останавливался даже перед нарушением собственных законов, что зафиксировано в официальном документе. В журнале Комитета Министров о введении в действие указанного «Положения» (22 октября 1868 г.) записано, что в этом «проекте, обнимающем обширный круг предметов, содержатся весьма существенные отступления от действующих узаконений», поэтому Комитет «признал более осторожным, не утверждая ныне означенного проекта положения как закона постоянного, допустить применение оного в виде опыта» [39, с. 58].

В ходе этого «опыта», длившегося несколько десятилетий, царизм не только уничтожил начала государственности казахов, но вместе с этим узурпировал их жизненное пространство. Судебные реформы царского правительства «создали юридическую основу для практической деятельности колониальных органов по осуществлению геноцида в отношении казахского народа».

Колониальный аппарат, созданный в области реформами 60-х годов XIX в., функционировал с перебоями, деятельность его вызывала протесты не только со стороны народных масс, но и самих чиновников.

2. Массовое переселение крестьян: предпосылки и последствия

2.1 Усиление крестьянского потока в регионе и обострение земельного вопроса

Новое административное устройство Казахстана, произведенное царизмом в конце 1860-х годов, принадлежавшее к серии так называемых «великих реформ» 1860-х годов, превратило Казахстан в бесправную колонию. Административные меры были подкреплены целым рядом экономических мер царского правительства, которые закабаляли казахские трудящиеся массы.

Во главу угла этих мер должна быть поставлена земельная переселенческая политика царизма в Степном и Туркестанском краях.

Переселенческая политика царизма распадается на три периода: период военной колонизации, период крестьянской колонизации и, наконец, период после 1905 года.

Военная колонизация казахских степей продолжалась приблизительно до конца завоевания, т.е. до середины XIX столетия. По мере расширения Российского государства, расширения сферы эксплуатации со стороны дворянски-помещичьего класса и купцов была постепенно усмирена и приведена к покорности казачья вольница, т.е. крестьяне, бежавшие в донские, нижневолжские и уральские степи от крепостного гнета. Помещик как бы настигал беглецов, шел следом за ними. Казачество было реорганизовано в казачьи войска и сделалось форпостом российского завоевания Казахстана и Средней Азии [40, с. 18].

Об образовании трех казачьих войск на территории Казахстана мы уже говорили выше. Земли Сибирского казачьего войска, изъятые в основной массе от казахов, равнялись 5 миллионам десятин. Земли войска делились на юртовые наделы станиц и поселков, по 25 десятин на мужскую душу удобной земли - примерно около 3 миллионов десятин, земли офицеров и чиновников - 0,5 млн. десятин и 1,5 млн. десятин запасного фонда. Уральское казачье войско владело 6 млн. десятин земли, делившейся на те же три категории. Наделы Семиреченского казачьего войска равнялись 30 десятин удобной земли на мужскую душу населения. Общее количество земли, этого войска несколько меньше, чем в двух первых, а именно - на 610 484 десятин. Таким образом, площадь изъятых под военную колонизацию земель равнялась 11 610 484 десятин, число станиц и поселков трех войск таково: Сибирского - 208, Уральского - 166 и Семиреченского - 30, всего - 404 [40, с. 19].

Казачьи станицы строились по типу военных линий Горькая, Преснегорьковская, Ишимская, Иртышская, занимая стратегические пункты. Это отражалось на казахском землепользовании в смысле нарушения привычного цикла смены сезонных угодий, вынуждало казахов к перегруппировке, перекочевкам, т.е. в известной степени запутывало и усложняло земельные отношения. С другой стороны, казачье население, поставленное в особо привилегированное положение, занималось нередко прямыми грабежами казахских аулов. Однако в целом военная колонизация края не играла столь большой роли в переселенческой политике, и впоследствии результаты ее были захлестнуты переселенческой крестьянской волной; во всяком случае, она не имела здесь такой роли, как на Северном Кавказе, где казачья колонизация являлась основою в политике царизма в течение длительного периода [40, с. 20].

На относительно малое значение военной колонизации Казахстана указывает хотя бы следующее место из отчета царю Сибирского генерал-губернатора Казнакова (1875 г.): «Между тем доколе киргизы будут совершать одиноко в пустынных пространствах степей огромные орбиты своих кочевок, вдали от русского населения, они останутся верноподданными лишь на словах и будут числиться русскими только по переписям. Сопредельные с ними по линии казаки, по малочисленности своей, не принесли делу пользы, но сами научились поголовно киргизскому наречию и переняли некоторые, впрочем, безвредные, привычки кочевого народа» [40, с. 21].

Крестьянское переселение до 1905 года имело вначале период, когда правительство в целях обороны и заселения края русскими поощряло крестьянское движение, отводило переселенческие участки. В первую очередь эти меры принимались в северном Казахстане попутно с заселением Западной Сибири, в районах Кокчетавского и Атбасарского уездов (1879-1884 гг.). Однако большого успеха колонизация края еще не имела. «Освобожденных» крестьян помещик неохотно отпускал, спрос на дешевые рабочие руки во внутренней России был еще велик. Правительство закрыло тогда край для переселения, стремясь заселить Западную Сибирь. Тем не менее, переселенцы юга России и Украины, непривычные к суровым условиям Сибири, продолжали самовольно прибывать на юг, в знакомые степи. Тяга «за Ишим» росла. Все же цифры, характеризующие распространение русского крестьянского населения по Кокчетавскому и Петропавловскому уезду еще незначительны [40, с. 23].

Голод в Поволжье в 1891 году, а затем постройка Сибирской железнодорожной магистрали сразу значительно усилили переселенческое движение в Западную Сибирь и северный Казахстан, захватившие не только Кустанайский, Петропавловский, Акмолинский, Омский, Атбасарский уезды, но и Семипалатинскую область.

Для южных туркестанских областей количество крестьянского переселенческого населения равнялось к 1900 году по Семиреченской области 30-35 тыс. чел., и по Сыр-Дарьинской - 20-25 тыс. человек [40, с. 24].

Необходимость изъятия земель от казахов обосновывалась запасом значительного количества земель, пригодных для земледелия, но не используемых. Кроме того, известный колонизатор Хворостанский приводил такой довод: «На большой части занимаемой в настоящее время территории киргизы являются позднейшими пришельцами. Расселились они по этой территории, вытесняя других кочевников, а позднее и своих более слабых сородичей, во многих случаях с формального разрешения русской власти». Раз они (т.е. киргизы) получали землю с разрешения начальства, значит, начальство вольно ее отобрать, когда ему заблагорассудится. Изъятие земель шло как по линии передачи переселенцам, так и с целью создания источников государственного дохода путем образования казенно-оброчных статей, казенных лесов, единственных владений казны [40, с. 25].

Формальным основанием к изъятию у казахов земель были соответствующие статьи в Степном и Туркестанском положениях об управлении этими краями. Статьи 119 и 120 Степного положения признавали все казахские земли государственной собственностью. Статья 270 Туркестанского положения гласила:

«Государственные земли, занимаемые кочевьями, предоставляются в бессрочное пользование кочевников на основании обычаев и правил сего положения [41, с. 29].

Примечание. Земли, могущие оказаться излишними для кочевников, поступают в ведение главного управления землеустройства и земледелия».

Переселенческая политика царизма нанесла чрезвычайно большой ущерб казахскому государству. Отрицательные последствия этой политики в сочетании с укреплением байского господства обрушились всей своей тяжестью на казахские трудящиеся массы и на бедноту. Основными чертами, характеризующими царскую переселенческую политику, являются: 1) изъятие лучших, наиболее ценных угодий вместе с водными источниками по произволу чинов переселенческого ведомства; 2) полное игнорирование нужд казахского населения, порождавшее земельную путаницу и нарушавшее естественный и привычный цикл кочевок; 3) постоянное смещение казахских аулов с обжитой территории, со сносом строений, с занятием готовых ирригационных сооружений и древесных насаждений и 4) допущение массового самовольного переселения, с последующим оформлением переселенцев [41, с. 30].

Изъятие лучших земельных угодий в начале колонизации производилось без всяких норм; выработанные впоследствии экспедициями статистиков Щербины и Кузнецова нормы делу не помогли, так как редко их придерживались, находя их «преувеличенными». Особых тщательных обследований казахского землепользования не производилось, и землеустроительные партии сплошь и рядом основывались на устных «сведениях» об излишках земли и определяли изъятия на основе рекогносцировочной, «глазомерной» съемки. Мало того, в северном Казахстане, где пресные водные источники были немногочисленны, изъятие их для нужд поселков лишало возможности казахов осваивать остающиеся в их пользовании земли. Бывший переселенческий чиновник Чиркин по этому поводу писал: «После образования переселенческих участков киргизы бросали на произвол судьбы весьма обширные земельные площади и переставали ими пользоваться, так как у них изъяты были необходимые водные источники» [41, с. 31].

При землеотводных работах совершенно не соблюдались хозяйственно-технические правила землеустройства, вследствие чего оставшиеся в пользовании казахов земли были разбросаны, в них вклинивались переселенческие участки; совершенно не учитывалась необходимость сохранения соотношения между различными видами угодий (зимовки, летние, весенние, осенние пастбища), эти соотношения нарушились. Кочевые дороги также не обеспечивались; нередко зимовки были совершенно разобщены от джайлау, и казахам приходилось совершать окружной, обходный путь для того, чтобы, минуя переселенческие поселки, попадать на джайлау. Наконец, казахи постепенно оттирались в глубь степи на худшие земли, подальше от культурных центров, железных дорог и водных артерий [41, с. 32].