Переселенческая политика царизма во второй половине XIX века

Чинам переселенческого ведомства была дана инструкция действовать с максимальной быстротой при образовании переселенческих участков. Это вызвало неслыханный произвол чиновников в процессе выделения излишков казахского землепользования. Производители работ избегали обсуждать с местным казахским населением их земельные нужды и всячески старались запугать население, чтобы добиться максимальной нормы «выработки» и получить похвалу от начальства. Так, производитель работ Палкин завоевал громкую известность среди казахов Петропавловского и Омского уездов тем, что делал произвольные инструментальные изыскания возле самых кибиток и объявлял: «Здесь будет межа с поселком: если не уберетесь, будете платить крестьянам за потраву». Казахи снимались и уходили, а Палкин шел следом за ними, пока не достигал намеченной цели - изъятия тех земель, которые ему были нужны для устройства поселка [41, с. 35].

Попутно с образованием переселенческих участков велись работы по выделению казенных лесных дач. О них подробно рассказал покойный т. Сед ельников, работавший статистиком переселенческой организации: «У лесничих, как и у производителей работ, на практике все дело сводилось к тому, чтобы не только удовлетворить, но и удивить, поразить начальство выдающейся максимальной быстротой и успешностью своих работ, не придавая особенного значения их качеству, целесообразности и осмысленности. Вот почему производители работ «пекли, как блины» десятки переселенческих участков, в свою очередь, не желая отставать, наскоро стряпали «лесные дачи», нередко из совершенно негодного материала в виде корявой березовой поросли, рассеянной отдельными куртинками на огромных пространствах, вполне заслуживающих названия «заячьи объедки» [41, с. 36].

В материалах одного обследования упоминается такой случай, имевший место в 1911 году. В аул Б.-Каратока 4 аульной группы приезжает таксатор и заходит в первую попавшуюся юрту. Хозяин юрты говорит, что у него большая семья и гостю будет тесно. Таксатор сделал недовольную мину и заявил: «Посмотрим, кому будет тесно». На другой день он приезжает с рабочими, вбивает кол в середину юрты и говорит: «Здесь будет угол лесной дачи». Казахам оставалось только эвакуироваться [41, с. 37].

Поэтому лесные дачи зачастую были только изъятыми участками почти без всякого леса. В тех же материалах говорится о лесных дачах «Придорожные Рощи» (в 4 ауле) и «Желтуха», облесенных лишь на 10 проц., а в остальной частя, представляющей собой открытую степь, которая используется как пахотные и сенокосные угодья, сдаваемые окружающему населению в аренду [41, с. 38].

Одним из методов вытеснения казахов было смещение казахских аулов с насиженных освоенных мест, с зимовок, причем многие аулы подвергались смещению неоднократно. Смещаемая группа аулов подлежала вселению на оставшиеся у аульного земельного общества земли, причем общество обязывалось по закону вознаградить пострадавших соответствующим отводом участков. Фактически общество очень неохотно отводило смещаемым земли или совсем отказывало им; в лучшем случае давало наихудшие участки. Поэтому смещаемые подвергались мытарствам, бродяжничали, пока не устраивались, идя в кабалу к баю или кулаку-переселенцу, нередко работая на своем бывшем наделе в качестве батрака. Ревизовавший Туркестан в 1908 году сенатор Пален, приводит факты таких беззаконных и постоянных смешений казахов, с разрушением жилищ, изъятием садов, древесных насаждений [42, с. 50].

«При изъятиях в широких размерах допускается не только смещение отдельных киргизских хозяйств и мелких хозяйственных аулов с зимовых стойбищ, а целых сотен таких хозяйств; при образовании участков Краснореченского, Новопокровского и Байтыковского допущен даже снос трех мечетей. Такие массовые смещения происходят отчасти вследствие того, что чины партии отчуждают сразу в одном куске громадные площади, мерою нередко свыше 10 тысяч десятин, тогда как образование участков на меньших площадях, но в разных местах значительно ослабило бы это оскорбляющее правовое чувство всего населения разрушение очагов киргизской оседлости. Между тем, гораздо проще и дешевле образовывать участки на землях, обработанных туземцами, сославшись на обеспеченность туземцев другими землями, проверить которую чины администрации положительно не в силах. По этому пути пошли чины переселенческого управления» [42, с. 51].

Эти смещения вызывали частые столкновения между русским и казахским населением, так что даже департамент полиции секретным циркуляром №66461 от 17 июля 1908 года сообщал «о вооруженном столкновении в Тургайской области между киргизами и русским населением. Такое поведение киргиз вызывалось главным образом несправедливым разрешением в пользу русских переселенцев земельного вопроса».

Наконец, правительство не принимало никаких мер против стихийного самовольного переселения. Вступая в сделку с байством, переселенцы сначала арендовали казахские земли, а затем прочно обосновывались на них и требовали землеустройства. А так как баи, волостные управители и аульные аксакалы сдавали чаще всего земли общества, пользуясь феодально-родовым обычным правом распоряжения этой землей, без согласия общества, то, естественно, возникла необходимость ухода казахов на другие места. Таким образом, например, образовались по линии Сибирской магистрали» селения Привольное, Борисовское, Александровское, Полтавка, Боголюбка, Михайловка и др., всего за три года 22 селения с 75 515 десятин земли. Мало того, впоследствии стали происходить самовольные захваты казахских земель силой, что еще более усиливало антагонизм. Вот архивные документы по этому вопросу:

«Теперь же нужно приступить к устройству переселенцев во избежание столкновений их с кочевниками, так как, если переселенцы сейчас же не получат надела, то они прибегнут к захватам. Затем уменьшение угодий кочевников, несомненно, встретит среди них противодействие, прекратить которое, может быть, придется военной силой», протокол особого совещания при Туркестанском генерал-губернаторе [42, с. 51].

«В крае проживает 200 семей неустроенных переселенцев. Во избежания волнений от самовольных захватов, я разрешил временно аренду земель переселенцам» телеграмма за №135 от 3 февраля 1906 г. военному министру.

«Переселенцев нужно теперь же устроить на землях, на которых кочевниками произведены затраты, долженствующие быть возмещенными. Прошу поддержать мои предложения, так как до устройства новых ирригационных сооружений это единственный способ устроить без кровавых столкновений прибывающих переселенцев. Генерал-губернатор Субботич» (телеграмма №192, военному министру).

«Господину Туркестанскому генерал-губернатору доверенных от общества №3 аула Алма-Атинской волости, Пишпекского уезда Турдыбая Дахылбаева и Токбая Кендметаева прошение. Несмотря на слезы наших доверителей, крестьянам села Ново-Покровки отведено в двух участках 9370 десятин земли, в пределах которых находятся наши сады, постройки, курганы, более 300 десятин клевера, мельницы, караван-сарай и могилы предков» [42, с. 52].

«Прошение Туркестанскому генерал-губернатору от киргиз Сейкимовской волости Пишпекского уезда Малмака Самакова и Бердыбая Джиенбекова. 543 человека аула №5 просят о следующем: в мае 1906 года на нашей земле поселились самовольцы, забрали 85 десятин клеверников, 8500 деревьев, 41 саклю и 40 десятин пшеницы, завладели также крестьяне единственным арыком. Арык был проведен нашими дедами. В 1906 году крестьяне землю не пахали, а продавали на лето и получали доход. Просьба основана на положении об управлении Туркестанским краем и на манифесте 17 октября 1905 года, что все население края равноправно и ограждено от насилий. 2 мая 1907 года». На прошении резолюция генерал - губернатора Гродекова: «Просители должны примириться с состоявшимся фактом» [42, с. 53].

Еще был один дополнительный источник изъятия казахских вполне пригодных земель - это дарение. За награждения почетными халатами, золотыми и серебряными медалями, званием почетного потомственного гражданина и т.д. казахские волостные аксакалы, бии преподносили в дар правительству общественную землю. На таких землях возникли, например, поселки Чиили и Джулек Перовского, Кзыл-Ординского уезда [42, с. 54].

Описанная в общих чертах переселенческая политика царизма ярко обнаруживает военно-феодальную сторону царского самодержавия - захват земель на правах завоевания сначала путем военной, а затем крестьянской колонизации. Гарантируя в соответствующих законоположениях неприкосновенность «обычаев» покоренных народов, царизм сделал своей опорой феодально-родовое байство, закрепил феодально-родовую эксплуатацию и захватное право на землю. Те же принципы были применены и в колонизационной политике. Царизм отбирал земли у казахов по праву завоевателя, считая эти земли за «государственные», отданные лишь во временное пользование казахов. Наряду с организованной передачей казахских земель переселенцам, царизм санкционировал самовольные захваты. И в земельной политике внутри казахского общества, и в переселенческой политике царское самодержавие придерживалось одного принципа кулачного права, права захвата, права военно-феодальной эксплуатации [42, с. 55].

Каковы были последствия этой политики царизма. Феодально-родовая верхушка была против колонизации; ибо сохранение прежних порядков и прав на землю обеспечило ей безраздельное господство, а с проведением колонизации приходилось делиться с новыми эксплуататорами. Но так как новые хозяева были сильнее и не очень церемонились с байством, оно частью пыталось использовать переселенческую политику в своих интересах. Байство продолжало захват лучших угодий, сдавало их в аренду крестьянами, присваивало себе по существу право распоряжения всеми почти землями «родовой» общины. В целях расширения своего землепользования байство направляло массы на захват соседних, смежных земель других аулов. Таким образом, борьба за землю еще больше усилилась под влиянием переселенческой политики царизма. Если исследовать архивные документы того времени, то найдется огромнейший материал по всякого рода тяжбам и спорам о земельных границах. К борьбе родовых группировок за власть присоединяется борьба их за землю. Решения царской администрации по этим тяжбам составляют огромные тома архивных «дел». Сколько ужасного произвола допускалось при этом, какое широкое поле деятельности открывалось для переводчиков, «аткаминеров» и прочего сброда, какой богатый возникал источник дополнительной эксплуатации масс путем вымогательства, взяток. Весьма часто бывали случаи убийства и кровавых столкновений [42, с. 56].

Царская переселенческая политики не способствовала переходу казахского натурально-потребительского замкнутого хозяйства в сторону повышения его товарности, развития техники. Прежний хозяйственный строй разлагался чрезвычайно медленно. Феодально-родовые отношения сковывали развитие производительных сил. Трудящиеся массы работали на бая, за бесценок продавали свой труд кулаку-переселенцу, платили покибиточную подать и налоги за пастьбу скота в казенных дачах, выносили всю тяжесть беззаконных поборов, всяких «шыгынов» (расходов по приему начальства, выборам и т.д.), взяток, «подарков», угощенья. Разорение и обнищание и пауперизация масс достигали высшей степени.

Существует мнение о некоторой «положительной» роли колонизации, а именно, что якобы казахи научились у переселенцев земледельческим навыкам, сами в результате начинали оседать. Мы считаем, что это мнение совершенно неверно [42, с. 57].

Крестьянин, переселившийся из внутренней губернии России, как будто бы освобождался от власти помещика. Он как будто бы уходил от крепостной кабалы помещика-землевладельца и от его же административной опеки в лице земского начальника. На самом деле это было конечно не так. Крестьянин попадал под бдительную опеку крестьянских начальников, уездных начальников и участковых приставов. Кроме того, он был скован «миром», обществом. Кулак при поддержке царской администрации господствовал в переселенческой деревне. Правительство не давало переселяющемуся крестьянину орудий производства. Материальная помощь переселенцами была незначительной. Зато правительство предоставляло им право грабежа и эксплуатации казахских масс, право на захват земли, словом, все удовольствия феодальной эксплуатации, чем и пользовалась зажиточная часть переселенцев. Поэтому совершенно ясно, что правительство культивировало кулацкую верхушку переселенческой деревни, создавало из нее свой надежный оплот. Лишенные усовершенствованных орудий производства, с низким техническим уровнем хозяйства, с односторонним хлебопашеством, с навыками, мало приспособленными к новым условиям, особенно к искусственному орошению дедовскими приемами обработки земли, переселенческое крестьянство в этих условиях раскалывалось: 1) на группу зажиточных и кулацких хозяйств, хищнически эксплуатировавших землю, закабалявших и разорявших казахские массы, были кулаки, имевшие десятки казахских батраков, на своего рода маленьких помещиков-полуфеодалов, и 2) на массу середнячества и бедноты, либо переходивших из поселка в поселок в поисках новых лучших мест, так называемых «бродячих» переселенцев, либо влачивших жалкое полуголодное существование [43, с. 70].

Казачье население края, отданное под власть атаманов, урядников и офицеров, в этом отношении представляло еще более отсталую массу, где полуфеодальные отношения сохранялись в еще большей степени.

Приведем характеристику, данную ревизией сенатора Палена, для подтверждения нарисованной картины. Этот последователь Столыпина ясно видел необходимость известной ломки докапиталистических отношений в интересах самого же царизма; мы считаем, что Пален, дал более верную оценку роли переселенческого крестьянства, чем многие другие исследователи. Переселенческое крестьянство, благодаря условиям, в которые оно было поставлено, не явилось носителем новых капиталистических отношений; оно было более отсталым даже по сравнению с крестьянством внутренних губерний и совершенно не походило на переселенцев-фермеров Америки и Австралии, которые были свободы от феодальных пут. Эта сторона дела для понимания национальных пут. Эта сторона дела для понимания национальных взаимоотношений в истории казахов имеет большое значение. Вот что пишет по этому поводу Пален, подтверждая свои положения данными обследования переселенческих хозяйств:

«Нельзя признать согласным с современной земельной политикой разрешение переселенцам устраиваться на общинном праве, так как, очевидно, не было, и нет разумных оснований насаждать такие формы землепользования, которые уничтожаются в центре государства. Такой земельный строй является отсталым даже по сравнению с теми формами землепользования, которые уже давно приняты оседлым населением и прочно усвоены даже киргизами». Сенатор Пален, дает следующую общую характеристику колониальной системы царизма в Казахстане: «Эти причины в связи с недостаточно активным отношением краевой администрации свели колонизацию области к беспорядочной раздаче государственных сумм и обработанных трудом коренного населения земель наименее энергичным и культурным представителям русской народности». Другими словами, сенатор Пален, сетовал на то, что правительство не передает землю в частную собственность кулаку, а создает отсталую общину, которая не может являться столь прочно опорой, как столыпинский «помещик» [43, с. 71].

Далее Пален, переходит к характеристике переселенческого хозяйства и, прежде всего, останавливается на использовании искусственного орошения. «Русские селения получили наделы с уже готовыми арычными системами. В первые годы крестьяне орошали свои поля при помощи киргизов, но потом довольно скоро свыклись с несложными приемами полива. Тем не менее в настоящее время умение пользоваться водой для орошения оставляет желать многого. Нередко арыки дают меньше воды, чем это необходимо, споры из-за воды с киргизами возникают часто, и почти везде пользование водой крайне нерасчетливое. В местностях многоводных, например, в селении Гавриловском, Капальского уезда, крестьяне так злоупотребляют обилием воды, что на некоторых полях почвенный слой оказался смытым неразумным поливом. Опыт Семиречья показал, что крестьяне крайне небрежно относятся к предоставленным в их пользование казенным оросительным сооружениям. Русское население убеждено, что такие сооружения и содержаться должны на казенный счет. При образовании новых селений крестьяне получают бесплатно уже готовые киргизские арыки, стоимость которых возмещается киргизами казной. Это не может не действовать развращающим образом на крестьян» [43, с. 72].

Переходя к характеристике ведения земледельческого хозяйства, Пален пишет: «Во всех селениях Семиреченской области, как старых, так и во вновь образуемых, землевладение общинное, на праве бессрочного пользования, с периодическими переделами. В большинстве селений переделы производятся каждые 2-4 года, и лишь в немногих поселках, главным образом в Лепсинском уезде, установлены более долгие сроки. Севооборота в хозяйстве нет никакого, пшеница сеется на одном и том же месте до тех пор, пока продолжает давать урожай. Поля в старых селениях до такой степени выпаханы, что не выдерживают более одного посева, так что каждый раз после пшеницы требуется дать отдых земле хотя бы в течение года. Отсутствие, какого бы то ни было севооборота, и возделывание почти исключительно зерновых хлебов составляет общую черту всех русских селений области [43, с. 73].

Это мнение высказанное ревизией Палена, поддерживает известный инженер Васильев в своей книге «Семиреченская область как колония». Васильев приводит сравнительные цифры казахского и русского хозяйства по соотношению площадей поливных и богарных, цифры сбора с десятины главнейших хлебов и, наконец, соотношение различных культур в хозяйстве.

В отношении специальных культур Пален пишет: «Специальные культуры - садоводство, виноградарство, табаководство, возделывание волокнистых растений - почти совершенно отсутствуют, хотя почвенные условия им благоприятствуют, хотя и не повсеместно. Немногие существующие в области виноградники, а также сады и табачные плантации принадлежат не крестьянам, а купцам, мещанам, офицерам, чиновникам, сартам и дунганам».

Переходя к способам обработки земли и формам землепользования, Пален, дает следующую оценку переселенческого хозяйства: «Обработка земли на крестьянских наделах самая первобытная. Пашут на глубину 2-4 вершков, по одному разу, больше с весны. Удобрение не применяются. Урожаи, первоначально доходившие до 180-200 пудов с десятины, понизились в настоящее время до 30 - 60 пуд. Хозяйство семиреченских крестьян состоит в том, что земля истощается безрассудными посевами, повторяющимися на одних и тех же местах до тех пор, пока поле, вместо хлеба, не начинает родить сорные травы. Крестьяне не удовлетворяют спрос даже в тех случаях, когда он имеется, вследствие чего в городах Семиречья цены на такие продукты, как молоко, сыр, фрукты, свинина чрезвычайно высоки, так как крестьяне ничего кроме зерновых хлебов не производят. Неодолимым препятствием для перехода к высшим формам хозяйства на крестьянских землях является существующий в области порядок землевладения. Право частной собственности на землю может быть приобретено в Семиречье лишь в городах. Крестьяне сами начинают сознавать вред переделов, тем более, что в Семиречье даже киргизы ведут, в сущности, хуторское хозяйство, а на казачьих землях распространены широко заимки» [43, с. 74].

Единственный выход для крестьян был в аренде казахских земель. Значение этого фактора видно из следующих данных ревизии Палена: «Крестьяне по истощении почвы и при заглушении полей сорными травами оставляют свои земли под залежь, берут в аренду земли у киргизов. Ничтожность взимаемой последними арендной платы, а часто и безвозмездная уступка находящейся в их пользовании земли, ради только того, чтобы новь была поднята русским плугом, а также исключительное плодородие целины, лишь вызывает в крестьянах стремление к распашке киргизской земли. Эти последние земли эксплуатируются таким же хищническим способом. Такая аренда чрезвычайно широко распространена во всех уездах области; не арендуют у киргиз земли только бедняки и малосемейные хозяйства. В селении Николаевском лишь два двора арендуют у киргизских соседей 10 десяти, все же остальные дворы снимают у киргизов землю исполу на следующих условиях: земля обрабатывается и засевается крестьянами их трудом, инвентарем и семенами; поливают киргизы, они же и убирают урожай; молотят крестьяне своим трудом и скотом, после чего урожай делится пополам. Более богатые семьи снимают, таким образом, по 30 десятин, победнее-5-10 десятин на двор. Преобладает издольная аренда, реже денежная, от 2 до 4 руб. за десятину [43, с. 75].

Но казахские земли служили не только для аренды под хлебопашество. «Киргизские земли не только служат для крестьян средством к расширению их запашек и сенокосов, но и дают возможность русским селения содержать значительное количество скота. Во всех уездах области за крайне низкую цену крестьяне сдают киргизам свой скот на выпас или пользуются киргизскими землями как пастбищем. Например, в поселках Пржевальского уезда дома оставляют только рабочие лошади и волы, а также молочный скот 2-3 коровы на двор, весь же остальной скот сдается на выпас киргизам, которые угоняют его в горы. За лето с головы крупного рогатого скота крестьяне платят 50 копеек, за мелкий - гораздо дешевле. В Капальском уезде, в поселке Гавриловском с марта до ноября весь крестьянский нерабочий скот пасется у киргизов в горах, с платою от 50 копеек до 1 руб. с головы. Приплод возвращается крестьянам [44, с. 14].

Скотоводство, ведшееся исключительно силами казахских хозяйств, являлось крупными источником обогащения переселенцев. Щербина давал норму для казахского среднего чисто скотоводческого хозяйства в 16 голов при переводе на крупный, а среднее для переселенческого хозяйства, для которого скотоводство являлось подсобным, - было 12, или с переводом мелкого - 12 с небольшим голов на хозяйство [44, с. 15].

Наконец, приведем характеристику переселенцев, даваемую царским сенатором: «По единодушному отзыву администрации и переселенческих чинов переселенцы обнаруживали большую беспечность в борьбе за существование и особливую настойчивость в спрашивании казенных ссуд и даровой земли. В 1906-1907 гг. главную заботу администрации составляло неспокойное состояние именно русского населения, проявившего восприимчивость к противоправительственной пропаганде, что побудило объявить часть уездов области на положении усиленной охраны, имеющейся до настоящего времени в Верненском и Пишпекском уездах».

Характеристика, данная Паленом казахскому и переселенческому хозяйствам Туркестана, т.е. нынешних Южно-Казахстанской и Алма-Атинской областей, в значительной степени аналогична характеристике, дававшейся царскими администраторами для других казахских областей. Приведем еще несколько выдержек из секретного отчета в Петербург Степного генерал-губернатора Шмидта за время с 15 июня 1906 г. по 28 мая 1908 г.: «Предпринятая мною поездка по Акмолинской и Семипалатинской областям привела к убеждению в значительном имущественном расстройстве всего местного населения и крайне неудовлетворительной постановке его административного управления. Естественные богатства Степного края являют разительную противоположность бедности его обитателей. Прекрасные хлебородные поля и жалкое хозяйство земледельца, роскошные пастбища и убогий скот киргиза-кочевника, неисчислимые богатства, сокрытые в недрах земли, и весьма слабое развитие фабричной и горной промышленности» [44, с. 16].

Далее Шмидт переходит к характеристике казахского землепользования: «Возобновившееся после войны с новой силой переселенческое движение, влекущее за собой все большее и большее земельное стеснение киргизов, вносит расстройство в их хозяйство, так как киргизы лишаются лучших земель, водных источников и лесов и нередко вынуждены покидать жилища и мечети. Такое положение вызывает серьезное опасение за их ближайшее будущее, порождает неприязнь к русским и даже нередко доводит до враждебных столкновений с крестьянами, которые стремятся занять господствующее положение с целью эксплуатировать киргиз».

Далее отчет рисует уже знакомую картину: «неоднократные смешения одних и тех же аулов»; «изъятие лучших земель и водных источников, сопряженное нередко со смещением самих жилищ киргизов, несомненно разоряет их обеднению и превращению хозяев в зависимых батраков их более зажиточных сородичей. Понемногу накопляется протест, враждебность, недоверие ко всему русскому: законам, ограждающим лишь интересы русского населения, русскому народу, волной заливающему степи». Особенно обращает отчет внимание на устройство кочевых животноводческих хозяйств, обеспечение «жизненно необходимых все составных частей скотоводческой площади: земли зимовых стойбищ, весенники, летники, осенники». «В частности, особенную остроту приобрел вопрос о землеустройстве киргиз, имеющих зимовые стойбища в десятиверстной полосе Сибирского казачьего войска. Почти все участки сдаются владельцами в аренду, главным образом тем же киргизам, хотя не из первых рук. Для наделения же землею проживающих на этих участках киргиз в числе 6420 кибиток, т.е. более 30 000 человек, потребуется около 128 400 десятин [44, с. 17].

Характеризуя переселенческие хозяйства, Шмидт пишет: «Некультурность переселенцев служит также одной из главных причин невозможности сносно устроить хозяйство по водворению на месте. Постоянное бродяжничество с места на место в чаянии отыскания лучших земель, их стремление, использовав действенные силы земли, бросить затем ее, не подвергая ее правильной, культурной обработке - все это неизбежно вносило, задержи в ход землеустроительных работ. Для естественного и безболезненного слияния туземного населения с русским необходимо, прежде всего, культурное превосходство, которого нет». Шмидт, как и Пален, ищет выхода в столыпинской реформе, в насаждении хуторских хозяйств и отрубов, в покупке через Крестьянский поземельный банк офицерских и чиновничьих земель Сибирского казачьего войска по «справедливой» цене, т.е. цене, доступной кулакам и богатеям [44, с. 18].

Эти документы царских администраторов полностью подтверждают данную нами выше оценку земельной политики царизма. Военно-феодальная сторона его выступает совершенно отчетливо. Переселенческие массы русского крестьянства были отданы во власть и эксплуатацию кулацкой верхушки и царской администрации. Ощущая вековой недостаток в сельскохозяйственном инвентаре, с отжившим дедовским способом обработки земли, с общинным уклоном землепользования, переселенческая беднота и маломощное крестьянство находилось в полной зависимости от кулака. Истощенные испаханные земли создавали при крайне экстенсивном ведении хозяйства острое малоземелье. Царизм, ведя военно-феодальную разбойничью политику в отношении казахских масс, производя колоссальный грабеж лучших казахских земель и, тем самым, закрывая казахским массам, возможность перехода к земледелию, к изменению отсталой докапиталистической экономической структуры хозяйства, одновременно допуская такой же грабеж казахских масс со стороны кулацкой верхушки и зажиточной части переселенческого крестьянства, сеял национальный антагонизм. Аренда земель полуотработанного типа, сдача скота на выпас казахам за ничтожную плату с присвоением товарной его части, все это - формы не капиталистической, а полуфеодальной эксплуатации. Несомненно, царская колонизационная политика носила весьма сходный характер с колонизационной политикой Англии, Франции и Испании в Америке, Австралии и Африке. На этом основано мнение о том, что царизм намеренно ставил казахское население в тяжелые условия и намеренно вызывал восстания в целях истребления казахов и захвата земель. Это так называемая «теория провокации», полагавшая, что именно провокационная политика царизма явилась основной причиной восстания 1916 года [44, с. 19].

Провокация занимала в царской политике вообще почетное место, как и других империалистов мира - это бесспорно. Но поставить восстание 1916 года в зависимость от «прямой провокации» царизма было бы неверно и поверхностно. Колониальная политика царизма базировалась на военно-феодальном грабеже и эксплуатации казахских масс. Эта политика увеличила классовые противоречия как внутри казахского общества, рост байства, усиленное ограбление и эксплуатация им трудящихся масс, так и в области национальных взаимоотношений, привилегированное положение переселенческого и казачьего русского населения, как оплота царизма, а отсюда великорусский шовинизм, национальная вражда, господство переселенческой и казачьей кулацкой верхушки. Переселенческая политика царизма в той или иной степени задевала интересы всех слоев казахского народа. Байство было недовольно ограничением сферы его эксплуатации и грабежа масс, а нередко и в силу изъятия земель; массы же разорялись и непосредственно страдали от земельных изъятий. Казахское население превращалось в нацию угнетенную, порабощенную российским империализмом. Поэтому все слои казахского населения так или иначе были настроены против переселенческой политики царизма [44, с. 20].

После революции 1905 года наступает третий период в переселенческой политике царизма. Переселение достигает максимальных размеров, начинается буквально вакханалия земельных изъятий. Особенно усилились эти явления после поездки царских министров Столыпина и Кривошеина за Урал в 1910 г. Необходимость спасения помещичьего землевладения и страх, вызванный пронесшейся бурей аграрно-крестьянской революции, ставили перед царизмом вопрос о необходимости принятия ряда мероприятий, в том числе проведения «реформы». Известный закон от 9 ноября 1906 года о выходе на отруба и о частной собственности на землю должен был начать «эру» более быстрого проникновения капитализма в деревню. Но для этого были нужны земли. Чтобы не задеть «интересов» помещиков, была усилена деятельность поземельного крестьянского банка, покупавшего у помещиков земли по хорошей цене [44, с. 21].

С другой стороны, развертывая переселенческую политику, правительство рассчитывало на получение дополнительного земельного фонда для обрубщиков: земля переселявшихся крестьян неизбежно должна была попасть в руки кулаков.

Таким образом, совершенно ясно, почему до 1905 года переселенческая политика носила неустойчивый характер: временами - запрет переселения 1870-1880 гг., ввиду нужды в рабочих руках после «освобождения» крестьян и стремления помещиков закрепить крестьянство для продолжения полукрепостнической кабалы; временами - разрешение вольного переселения а также самовольного в целях создания костяка из русского господствующего элемента в завоеванных краях; ясно, почему после 1905 г. переселение превращается в поощряемое правительством мероприятие, способствующее цели усиления разложения крестьянства и тяги его к образованию хуторских хозяйств [45, с. 74].

Однако методы и система переселения оставались те же: захваты казахских земель и укрепление на этой основе феодальной эксплуатации масс со стороны байства и кулачества.

Вот почему Пален, громит переселенческие организации за устаревшие методы землеустройства крестьян и критикует администрацию, тормозящую переход к массовой оседлости казахов. Его установка направлена на создание крепкого капиталистического фермера, кулака и бая, чтобы этим путем обуздать массы трудового крестьянства, склонного к «противоправительственной пропаганде». Пален даже так характеризует политику переселенческой организации: «При заселении Семиречья таким способом в нем постепенно утверждается общественный строй, гораздо более согласованный с социалистическими теориями, нежели с основанными законами империи; такого рода политика, вызывая крупные расходы государственного казначейства, удовлетворяет только на краткое время потребности отбросов сибирского переселения и местных обывателей, развращаемых возможностью без затраты труда и средств получить даром участок ценной земли, а в придачу к нему и казенную ссуду». Как видно, сенатор своеобразно понимал «социалистические теории», разумея под ними, очевидно, псевдосоциалистические мелкобуржуазные теории народников, эсеров. Но, в общем, Пален, дал верную характеристику устаревших феодально-крепостных методов царского колониального земельного грабежа, не приемлемых с точки зрения столыпинского деятеля, пытавшегося подновить, «реформировать» царизм. Выступает против переселенческой политики и казахская национальная буржуазная интеллигенция [45, с. 76].

Они требовали прекращения переселения, сохранения казахского землепользования в прежнем виде, были против оседания, за кочевой быт, ибо считали, что землеустройство казахов, которое царское правительство частично проводило, лишь урежет земельные просторы. Положительная сторона их деятельности заключалась в борьбе против царской переселенческой политики, но в то же время они под флагом защиты «общенародных интересов» поддерживали байство. За сохранение земельных просторов, за кочевое скотоводство, за прекращение переселения - вот лозунги казахской буржуазной интеллигенции, отражавшие интересы феодально-родовой верхушки.

В этом отношении позиции казахской буржуазной интеллигенции сближаются с позицией представителей царского правительства на местах, которые выступали «в защиту» казахов и критиковали переселенческое управление. Они также выступали якобы во имя интересов всего казахского населения, вскрывали отрицательные стороны переселенческой политики [45, с. 77].

Вот образцы:

«…В заключение г. Пильца (начальник переселенческого управления) об установлении норм обеспечения кочевников наблюдается противоречие начала с концом. Вначале он говорит, что «поземельное устройство туземного населения не выдерживает никакой критики». Но, приняв во внимание 25000 переселенцев, нужно издать закон для разрешения земельного вопроса, а пока действовать по-старому. Следовательно, интересы почти миллиона кочевников Семиречья игнорируются ради устройства самовольных переселенцев».

Число кочевников Семиречья исчисляется по данным 1905 г. в 838352 души. Между тем всех распаханных земель в области считается до 1/2 миллиона десятин, из которых половина приходится на долю киргиз. Отсюда вывод, что рассчитывать эти земли, как переселенческий фонд, нельзя. Только создание новых ирригационных сооружений поставит колонизационное дело на твердое основание» [45, с. 78].

Заведующий переселением возлагает большие надежды на прибалхашские земли. Он говорит, что если даже эти земли окажутся неподходящими для переселенцев, то «они могут быть использованы для возмещения киргиз, выдворяемых из различных мест». По мнению Белецкого, колонизационный вопрос и землеустройство кочевников решается просто: места удобные идут переселенцам, а кочевники «выдворяются» в прибалхашскую пустыню.

Действия переселенческих организаций клонились к принудительному отчуждению орошенных киргизских земель. Этот способ господин Велецкий намерен провести в Чемолгане, о чем сообщает верненским переселенцам, «охотникам до чужой земли». «Затем, при определении излишков земли необходимо изыскать приемы более совершенные, чем глазомерная съемка и расспросные сведения, на основании которых даже высказывается возможность изъятия в Лепсинском уезде, без статистических исследований, 130000 десятин». «Но переселенческая организация поступает наоборот. В число лишних земель включает орошенные пашни, клеверники, а киргизам оставляет «пригодные» для распашки земли без арыков, которые они должны сами провести. Это несправедливо и незаконно» [45, с. 79].

«Нельзя согласиться, чтобы было закреплено за населением количество воды, которым они пользуются, и экономно расходовать эту воду. Сделать это - значить поставить крест на дальнейшем развитии у кочевников земледелия и обречь их на вымирание, так как скотоводческое хозяйство уменьшится ввиду изъятия у них земель, а для расширения пахоты не будет достаточного водного запаса» [45, с. 80].

Завоевание царизмом Казахстана усилило уже раньше происходивший процесс феодализации. Земельная политика царизма, прежде всего, способствовала захвату земель сначала со стороны феодальной аристократии ханами и султанами, а затем и со стороны байства, ибо царизм по существу явился организатором казахских господствующих классов. Ожесточенная борьба за землю между отдельными родовыми группами еще более усилилась. При этом захватное право на землю не только базировалось на физической силе, как в старину, но и опиралось теперь главным образом на царский административный аппарат [45, с. 81].

В 1869 году в Туркестанском крае создается особая комиссия по изучению земельных отношений «туземного» населения. Исходные положения ее изложены в следующем документе правителя канцелярии туркестанского генерал-губернатора Гомзина от 11 авг. 1869 г. «Руководствуясь обычаем больше, чем писаным законом, население переживает переходную эпоху от азиатского к русскому управлению, а также и в своем хозяйстве. Происходит захват земли, выделяются из общинной земли большие и малые участки, с одной стороны, а, с другой стороны, люди, имеющие права на землю, отказываются от обладания ею. Падеж скота и прирост населения обращают массы киргиз к земледелию, но свободных земель не находится, так как власть не выяснила своих прав на них, а население также не решается считать их за собой. Наряду с этим происходит купля и продажа казенной земли. Разрешение поземельного вопроса нельзя не признавать своевременным еще и потому, что при общем бесправии и сомнении в своих правах, при обаянии русской власти в умах покоренных даже трудное будет легко, и каждое изменение будет принято за улучшение. На основе вышеизложенного необходимо образовать комиссию в составе представителя Сырдарьинского областного правления, Семиреченского областного правления, Джизакского и Аулиеатинского уездных начальников, помощников уездных начальников Чимкентского и Ходжентского уездов, кроме того, 3 членов от туземцев и от каждого из уездов или отделов Сыр-Дарьинской области, Зеравшанского округа и т. Ташкента [46, с. 14].

Распоряжением генерал-губернатора Кауфмана членами означенной комиссии от «туземцев» назначены: младший помощник уездного начальника Кураминского (Ташкентского) уезда Омар Марджанов (казах), арык-аксакал Покентской волости Ходжа-хан Хайдарханов (узбек) и представитель Карасуйского хозяйственного управления мулла Кул-Мамбет (казах). Затем были дополнительно назначены членами поземельной комиссии от казахов Перовского (Кзыл-Ординского) уезда сотник (казачий офицерский чин) Байкадамов и хорунжий Тулепов. Любопытны обстоятельства, при которых был назначен членом поземельной комиссии некто Байтык Канаев из Семиречья [46, с. 15].

Основное стремление царского правительства заключалось в том, чтобы, оградив интересы казны, захватить как можно больше земель для устройства переселенцев и для увеличения доходов казны. «Для установления такого важного права, как права на землю едва ли можно избрать лучший момент, когда обаяние русской власти на зените, прежние права подтачиваются и расшатываются и не имеют для населения, еще в высшей степени косного, поэтического и драгоценного колорита благословенной старины». Земельная политика являлась также мощным орудием в руках царизма для привлечения на свою сторону феодально-родовой верхушки путем закрепления ее прав на землю [46, с. 17].

Один из феодалов Перовского (Кзыл-Ординского) уезда Ирмухамед Касымов подает следующее прошение Туркестанскому генерал-губернатору: «Настоящим прошу о подтверждении предоставления мне пожизненного права кочевки на тех местах, которыми я до сих пор пользовался, без чего буду, стеснен до разорения. Не жалею средств, чтобы быть полезным правительству. Всякую милость ценю и готов на всякие услуги» На прошении резолюция: «Объявить Касымову, что всеми землями, какими он по праву пользовался до сих пор, может и впредь пользоваться по-прежнему, никакой перемены в этом быть не должно. Кауфман, 14 февраля 1870 года» [46, с. 18].

Таким образом, захватное право было закреплено царизмом, почему процесс феодализации был не остановлен, а наоборот усилился. Неравенство в распределении земельных угодий достигало больших размеров. Захваты прежних «общинных» земель со стороны байства развернулись еще в большей степени, чем до завоевания.

В общем, казахское землепользование представляется в следующем виде. Признаками, определяющими организацию хозяйственной территории, являются постоянные призимовочные территории (кыстау), весенне-осенние пастбища (коктеу и кузеу) и летние (джайлау). Зимние пастбища частью находим в общинном пользовании, а частью (лучшие из них, не покрывающиеся зимой снегом или рано освобождающиеся от снега весной) подвергались захвату и обособленному пользованию отдельных хозяйств (так называемые «кой-булюк» - овечье пастбище, «ата-булюк» - отцовщина). При зимовках находились сенокосные и пахотные угодья (земледелие и сенокошение были частично развиты), которые оказывались целиком захваченными в обособленное пользование, главным образом, байством. В общинном пользовании сохранялись лишь худшие остатки [46, с. 19].

Осенне-весенние пастбища находятся в общинном пользовании, но каждый хозяйственный аул, или группа их, стоит на особом водопое (озере или колодце) и не допускает других в эти места. Наконец, летние пастбища большей частью находились в общинном пользовании. Точных границ землепользования, как они существуют у оседлых земледельцев, у кочевников-скотоводов не было, ибо границы угодий изменялись в зависимости от различных условий, в первую очередь климатических.

Наименьшей земельно-хозяйственной единицей является хозяйственный аул, который носит в себе пережитки отношений первобытной общины (в части коллективного пользования некоторыми видами угодий) и представляет собой особую форму феодально-родовых отношений (внеэкономическая эксплуатация баем-аксакалом, захват им лучших земельных угодий и т.д.). Стойкость хозяйственного аульного расселения, поэтому указывает на наличность и влияние докапиталистических (феодально-родовых) отношений. Объединение хозяйственных аулов в род основывалось на общности хозяйственных интересов, как, например, совместный выпас скота на некоторых видах угодий. Родовое объединение также базировалось главным образом на земельных отношениях. Таким образом, род и род в одинаковой степени служили средством земельных захватов для феодалов [46, с. 20].

Род, с одной стороны, оберегал границы землепользования, а с другой, - являлся средством захвата новых земель феодально-родовой верхушкой. Разделения земель по роду угодий, точных границ землепользования не существует, и определяющими моментами землепользования являются живые урочища, а иногда вбитый в землю кол. Так называемое «захватное право на землю» является преобладающей формой землепользования.

«Родовая община» старых буржуазных авторов представляет собой именно эти земельные распорядки. Но в анализе буржуазных авторов существеннейшей кардинальной ошибкой является полное непонимание внутри родового землепользования. Получаются те же ошибки, что и в вопросах русской крестьянской общины.

Рассмотрим взгляды русских буржуазных и мелкобуржуазных народнических ученых на дореволюционный строй казахских земельных отношений. Большие материалы статистических и экономических обследований остались в работах отдельных авторов и экспедиции времен царизма (работы экспедиции Шербины, Кузнецова, работы известного П. Румянцева, Седельникова, Дмитриева, Аристова, Хворостанского) [46, с. 21].

Известный этнограф Аристов так характеризует казахское землепользование на основе родовой общины: «Недостаток пастбищ вследствие размножения скота, борьба за них, происходящие отсюда и от других причин внутренние смуты и раздоры, наконец, внешние нашествия и воины - все это влияет на группировки родов и их частей, вызывая образование новых кровных союзов. Среди внутренних смут и брожений выдающуюся роль играют сильные и удачливые вожди, под властью которых собираются не одни только близкие родственники, но и отдаленные по крови родственники, но и отдаленные по крови родственники, даже иноплеменники. Возникающие таким образом союзы приравниваются народным сознанием к родовым, хотя в состав их входят части разных родов и даже целые группы иноплеменников» [46, с. 22].

П.П. Румянцев, производивший большие статистико-экономические исследования казахского хозяйства, о значении казахского рода пишет так: «Вся экономическая и социальная жизнь казахского народа сосредоточивалась в роде: сородичи вместе кочевали и пасли свой скот, вместе устраивали баранты, вместе отбивали нападения врагов, вместе отправляли празднества и обряды. Вне рода киргиз был беспомощен, он терял свою самостоятельность и в лучшем случае делался слугой хана - «теленгутом» [46, с. 23].

Статистик переселенческого управления Н.Ф. Дмитриев рассматривает родовое право на землю в его «эволюции». «Прежде, при совершенно кочевом образе жизни скотоводов, земельные порядки выражались только в том, что различные родовые группы отстаивали или, вернее, завоевывали исключительное право пользования тем или другим урочищем в течение только известного времени года, так как при частых перекочевках с одного урочища на другое, иногда расположенное на расстоянии сотни верст, фактически нельзя было отстаивать право пользования урочищем в течение круглого года, не существовало каких-либо строгих разграничений даже между крупными родами. Дальнейший процесс развития земельных отношений выразился на первых порах в захвате различными родовыми группами некоторых урочищ в свое постоянное (в течение круглого года) пользование. Начавшее слагаться, таким образом, родовое землепользование, разумеется, не имело строго установленных границ. Определяющим землепользование признаком являлось урочище. Характерно то, что казакам того времени, и даже в современный нам период, совершенно не были известны обычные способы определения земельных площадей: о квадратных метрах они почти совершенно не имеют представления. Само слово граница - «шекара» произошло от «шеек» и «ара», т.е. «уходи из середины». Это определенно говорит, что землепользователя того времени интересовали не столько определенные в современном смысле границы землепользования, а главным образом центр его, основное лучшее угодие, быть может, с естественным водным источником» [46, с. 24].

Вывод всех указанных авторов тот, что у казахов господствующей формой землепользования являлась родовая общинная собственность. Народническая теория оказала на всех исследователей казахского землепользования чрезвычайно большое влияние. Установив у казахов родовую земельную общину, буржуазные исследователи видели при царизме лишь дальнейшее развитие и эволюцию этой общины в смысле ее приближения к русской крестьянской общине, понимая последнюю также в народническом духе. Царская земельная политика, поэтому не одобрялась, как политика, разрушающая эту общину. Ярким представителем этой народнической теории в вопросе о казахской «родовой общине» был известный деятель переселенческого управления Ф.А. Щербина [46, с. 25].

Так как, нашим современным исследователям казахского землепользования приходится главным образом опираться на дореволюционные исследования казахского хозяйства, то большинство из них не сумело выйти полностью из-под влияния буржуазных исследователей. В результате, до сих пор чрезвычайно важные вопросы, стоящие перед практиками в вопросах колхозного строительства в казахском ауле, теоретически очень слабо освещены. Вопрос о происхождении казахского хозяйственного аула, причины его длительного существования, конкретные меры к ликвидации пережитков отсталых общественных отношений, на которых держится хозяйственная аульная организация хозяйства, значение и понимание социальной сущности остатков родовых отношений - все эти вопросы оказываются неосвещенными. Потому необходимо уяснить себе земельные отношения в условиях полного преобладания кочевого скотоводческого хозяйства [46, с. 26].

Понятие «общины» в применении к доклассовой общественно-экономической формации включает в себя понятие о господстве коллективной собственности в условиях неразвитого производства. В земельных отношениях этот процесс характеризуется образованием феодальной собственности на землю.

Итак, по мере развития феодального способа производства старые общинные земельные распорядки начинают изменяться в сторону распада широкой патриархальной семьи близких родственников и образования парной семьи, в сторону замены родового расселения соседским. Общинные пережитки еще очень долгое время сохраняются в форме редких переделов земель, общинного пользования выгонами, лесами [46, с. 27].

В дальнейшем, когда основным, определяющим общественное развитие моментом, становится феодальный способ производства, общинные порядки продолжали отчасти сохраняться под господской опекой феодала, служа основой эксплуатации крестьян.

Царскую земельную политику, поэтому рассматривают как политику, которая вела к распаду этой родовой общины вследствие внедрения торгового капитала, изъятия земель под переселение и т.д. Думают также, что в царский период в отдельных районах Казахстана, особенно в кочевых районах, господствовал родовой строй. Между тем, это совершенно неверно и приводит к полному непониманию внутренних классовых отношений в казахском обществе.

Известный буржуазный исследователь родового строя М. Ковалевский должен был признать на основе изучения родового быта ряда народов России, что роды «были более политическими, чем кровными союзами». Цитированный выше этнограф Аристов также отметил факт, что род часто не является объединением ближайших родственников, и что в него входят даже «группы иноплеменников». Но эти исследователи не могли объяснить причины такого явления [47, с. 11].

Появление имущественного неравенства у кочевников несомненно относится к очень отдаленным временам и оно связано с частной собственностью на стада. Обладание стадами требует, очевидно, обладания необходимой земельной территорией. Пребывание отдельных патриархальных семей в родовом объединении диктовалось потребностью совместного использования земельных угодий, выпаса скота, охраны его, защиты и т.д., а не кровным родством, как часто утверждали, говоря о «роде», «племени». Следовательно, прежде всего, должна была установиться родовая собственность на землю. Если просмотреть общую картину расселения родов в прошлом, то ясно будет видно, что кочевки казахов были обособлены между различными группами. Происходила борьба между родами за лучшие пастбища, за лучшие зимовые стойбища. Право на землю по старинному казахскому адату (обычаю) определялось и доказывалось наличностью на данном участке земли первого оставшегося помета скота («кий») [47, с. 12].