Женщины в Древней Спарте

Размещено на http://www.allbest.ru/

Размещено на http://www.allbest.ru/

Введение

спартанка семейный лаконофоб воспитание

Особый интерес к «женской теме» обусловлен разнообразием ролевых функций, которые осваивают женщины в современном обществе. Мир, в котором не так давно акцент был сделан на предоставлении женщине возможности реализовать свои карьерные амбиции, в последнее время в связи с нестабильностью в экономическом секторе, а также обострившейся демографической проблемой, обращается к патриархальной политике. Проявляется это в форме ограничения участия женщин в государственно-профессиональных сферах, что порождает недовольство женщин и напряженность. В результате чего перед государствами становится задача по выработке политики, предоставляющей равные условия реализации для женщин.

Тема роли женщины в Античном мире всегда была актуальна - интересовала, и будет интересовать историков. Существует немало исследований различных сторон жизни и деятельности наиболее известных представительниц аристократической элиты, а также простых жительниц античных государств.

Всесторонний анализ жизни и деятельности женщин, начиная с древнейших времен, позволяет вернуться к истокам процесса вхождения женщины в социум, где и произошло осознание важности и необходимости присутствия женщин в жизни общества. Изучение проблемы взаимоотношений женщины и социума обеспечит понимание значимости активной деятельности женщин в становлении правового государства, а также будет содействовать повышению статуса женщины.

В классическом греческом полисе ярко выражено доминирование мужского начала. Человек - это всегда мужчина, муж. Женщина не только не занимает высокого положения в обществе, но по своему положению всегда несамостоятельна, полностью зависит от мужчины. Она является низшим существом, и это положение четко формулирует Аристотель. Отличаясь теми или иными особенностями, в разных полисах положение женщины в целом одинаково.

Но женщины древней Спарты (Лакедемона) представляли собой совершенно особую породу женщин. В отличие от других гречанок, они были спортивны и образованы. В 7 веке до н.э. великий законодатель Ликург реорганизовал политическую и социальную структуру этого древнего полиса, создав дисциплинированное и сплоченное общество, в котором женщины занимали высокое социальное положение. Хотя прямых исторических документов, описывающие жизнь и культуру древних спартанок, сохранилось немного, историки полагаются на творение древних поэтов (до 7 века до. н.э.), а также на произведения историков и писателей последующих времен и (в немалой степени) - на мифологию.

Предметом исследования выступает жизнь женщин древней Спарты.

Объектом исследования является женщина древней Спарты рассматривающиеся в качестве отдельной социокультурной общности, для которой характерен жизненный стиль, определяемый правовым статусом женщины в семье и обществе, установленные нормы поведения, а также определенные способы реализации в обществе.

Цель данной работы заключается в изучении положения женщин на территории древней Спарты.

В соответствии с поставленной целью необходимо решить следующие задачи:

- изучение поведения женщин в Спарте;

- рассмотрение политического положения женщины;

- изучение основополагающих начал, устройства спартанской семьи;

- рассмотрение вопроса о воспитании девушек в Спарте;

- описание женских костюмов.

1. Спартанская гинекократия

1.1 Две крайности: лаконофобы и лаконофилы

Пожалуй, никакой другой аспект пресловутого спартанского образа жизни не привлекал к себе в древности такого пристального внимания и интереса, как поведение женщин и то особое, по понятиям древних, явно ненормальное положение, которое они занимали в обществе. У одних, так называемых «лаконофилов», этот интерес смешивался с нескрываемым восхищением и преклонением перед государственной мудростью великого спартанского законодателя Ликурга; у других - лаконофобов - его дополняло столь же откровенное неприятие, переходящее в чувство глубокого нравственного негодования. Сугубо негативная позиция этой второй группы наблюдателей с предельной ясностью выражена в одном из разделов II книги «Политики» Аристотеля. Ликург обвиняется здесь в том, что, позаботившись о насаждении добрых обычаев и нравов среди мужской части населения Спарты, он не сумел сделать то же самое по отношению к женщинам, которые будто бы воспротивились воле законодателя, и ему пришлось отступиться от своего замысла. Предоставленные самим себе женщины предались своеволию, распущенности и роскоши, и более того, начали вмешиваться в государственные дела, что, в конце концов привело к установлению в Спарте самой настоящей гинекократии. «Да и какая разница, - горестно вопрошает философ, - правят ли сами женщины или же начальствующие лица находятся под их властью? Ведь следствие (в обоих случаях) одно и то же». В вину спартанским женщинам ставится то, что они позволяли себе роскошествовать, бросая тем самым вызов строгим нормам официальной морали, что они оказывали какое-то давление на должностных лиц, так что те попали в плохое положение и вообще вели себя дерзко и нагло.

Завершая весь этот перечень обвинений, Аристотель дает понять, что именно ненормальное положение женщин было одной из главных причин того, что Спарта во второй половине IV в. до н.э. страшно обезлюдела и лишилась своей былой военной мощи. По его словам, женщины в это время завладели двумя пятыми всей земли, находящейся в пределах государства, что повлекло за собой резкое сокращение числа граждан, пригодных к военной службе.

Конечно, мы не вправе забывать о том, что, изображая положение дел в спартанском государстве в столь мрачном свете, великий философ имел в виду, прежде всего современную ему упадочную Спарту, уже утратившую свою былую славу и могущество и пораженную тяжелым внутренним недугом. Возможно, те проявления женской распущенности, о которых рассуждает автор «Политики», были так или иначе связаны с этим упадком и, напротив, не были характерны для более ранних этапов развития спартанского полиса. Здесь невольно напрашивается сравнение с Римом времен империи, где женская свобода также вышла, по понятиям древних, далеко за рамки дозволенного. Однако, сохранившиеся в греческой литературе отголоски более ранней антилаконской традиции, убеждают нас в том, что Аристотель был, не так уж одинок и не так уж оригинален в своей неприязни к спартанским женщинам. Об их распущенности, роскошестве и расточительности был осведомлен уже его учитель Платон и писал о них почти в тех же выражениях, что и Аристотель, хотя и не так многословно.

Но еще задолго и до Аристотеля, и до Платона в чем-то сходные суждения высказал великий трагический поэт Еврипид. В его трагедии «Андромаха», созданной еще в те времена, когда Спарта находилась в зените своей славы и могущества, старец Пелей сурово порицает спартанца Менелая за то, что он ничего не сделал для того, чтобы оградить свой семейный очаг от скверны прелюбодеяния. Сам Пелей, однако, находит поступок Елены вполне естественным и соответствующим тем нравам, которые царят у нее на родине: «…А впрочем, спартанке как и скромной быть, когда / с девичества, покинув терем, делит она палестру с юношей и пеплос / ей бедра обнажает на бегах…/ Невыносимо это… Мудрено ль /, что вы распутных растите». Брюзжание Пелея явно повторяет обрывки каких-то реальных разговоров, которые поэт мог подслушать у афинских моралистов в первые годы Пелопоннесской войны или еще до ее начала. Очевидно, среди современников Еврипида слухи о непозволительно свободном образе жизни спартанских женщин были, что называется, «притчей во языцех».

Прежде чем судить о том, насколько справедливы были все эти обвинения, необходимо выслушать также и другую сторону - друзей и почитателей Спарты, лаконофилов. Связанная с этим сюжетом лаконофильская традиция наиболее полно представлена в сочинениях Плутарха, заимствовавшего многие из своих суждений и оценок у таких авторов более раннего времени, как Критий, Ксенофонт, Филарх и целый ряд других, не столь известных. В «Биографии Ликурга» (XIV. 1-4) он вступает в прямую полемику с Аристотелем, доказывая, что спартанский законодатель отнюдь не обошел женщин своим вниманием, а, напротив, очень хорошо позаботился об их воспитании. Вслед за Ксенофонтом он усматривает большую заслугу Ликурга в том, что, обязав спартанских девушек упражняться в беге, борьбе, метании диска и копья, он тем самым наилучшим образом подготовил их к тяготам ожидающего их материнства и, что особенно важно, гарантировал им и их будущим супругам здоровое потомство.

Вероятно, отвечая на один из наиболее часто повторявшихся выпадов лаконофобов, обличавших непристойное поведение юных спартанок, которые то ли совсем нагишом, то ли в одном только коротком хитоне появлялись перед юношами и мужчинами во время торжественных процессий, священных танцев, песнопений и атлетических состязаний, Плутарх уверяет читателя, что «их нагота не заключала в себе ничего постыдного и даже, напротив, способствовала тому, что у девушек вырабатывался самый возвышенный образ мыслей и укреплялось чувство собственного достоинства».

Переходя вслед за тем к описанию брачных обычаев и семейной жизни спартанцев, он дает достойную отповедь недругам Спарты, видимо, особенно изощрявшимся в остроумии по поводу неслыханного распутства, будто бы царившего в этом государстве.

Опровергая эти домыслы, Плутарх обращает внимание читателя на величайшую стыдливость и целомудрие, которые проявляли молодые супруги уже в первый год их совместной жизни. Следуя правилу, установленному Ликургом, они могли встречаться лишь урывками, обязательно в неосвещенном помещении и непременно в тайне от всех окружающих. «Бывало, - замечает историк, - что уже и дети рождались у некоторых, прежде чем им удавалось увидеть своих супруг при свете дня».

Как и Ксенофонт, чью аргументацию он здесь в основном использует, Плутарх находит эти меры предосторожности весьма полезными, как с точки зрения чисто евгенической, так и с точки зрения нравственной.

Защищая спартанцев от обвинений в бесстыдстве, Плутарх не мог не умолчать о некоторых особенно щекотливых аспектах их сексуального поведения, явно идущих вразрез с общегреческими представлениями о морали. Но даже и эти очевидные отклонения от нравственной нормы он постарался обратить на пользу своим «подзащитным». По его словам, Ликург, стремясь вытравить из сердец граждан «пустую бабью ревность», предоставил возможность «сообща заводить детей людям достойным».

Плутарх ясно дает понять читателю, что главной заинтересованной стороной было государство, контролировавшее и направлявшее процесс детопроизводства в масштабах всей гражданской общины. «Ведь Ликург, - утверждает он, - впервые признал, что дети принадлежат не их отцам, но всему государству, и именно поэтому хотел, чтобы граждане рождались не от кого придется, а (только) от лучших родителей». И тут же уже без всяких околичностей сравнивает этих образцовых производителей с припускными самцами, оплодотворяющими сук и кобыл по желанию их хозяев, которые однако же забывают о всех правилах евгеники, когда дело касается их собственных жен, и после расплачиваются за свое неразумие, воспитывая хилых и немощных

Детей, рожденных от них самих, а не от «порядочных молодых людей» со стороны, как это заведено в Спарте. Завершая этот в высшей степени интересный пассаж, Плутарх замечает еще, что все эти порядки, так хорошо устроенные, с точки зрения как естества, так и политики, были настолько далеки от распространившейся позже так называемой «женской распущенности», что прелюбодеяние среди них (т.е. спартанцев) было бы чем-то совершенно невероятным.

Вскоре, однако, становится ясно, что весь этот патетический слог, в которых Плутарх облек свое восхищение мудростью спартанского законодателя и его заботой о женском благонравии, был во многом наигранным. В «Сопоставлении», которым завершаются биографии Ликурга и Нумы Помпилия, он решительно отдает «пальму первенства» римскому царю, находя оптимальным избранный им способ решения «женского вопроса». Акценты в оценке нравов и поведения спартанских женщин, а также их общественного положения здесь явно смещены в сторону «общих мест» антилаконской традиции. Брачные обычаи спартанцев и в особенности обычай уступки жен другим мужчинам теперь уже не кажутся Плутарху такими уж превосходными. По его мнению, «человек, способный на такое дело, либо совершенно равнодушен к своей супруге, либо, повинуясь закону, обречен терзаться жестокими муками ревности». Уже не вызывают у него былого восторга и спартанские принципы женского воспитания. Теперь он склоняется к мысли, что Ликург, допустив девушек и женщин к участию в атлетических состязаниях, предоставил им слишком большую и по природе им несвойственную свободу, что не могло не шокировать поборников общественной нравственности в других греческих государствах и не раз служило поводом для насмешек и издевательства поэтов. Плутарх напоминает, что уже Ивик называл спартанских девушек «обнажающими бедра», что об их неистовой похотливости был хорошо осведомлен Еврипид. Эта ничем несдерживаемая свобода сделала спартанок «чересчур дерзкими и мужественными, что первыми испытали на себе их собственные мужья, ибо они и домашними делами распоряжались самовластно, и при обсуждении важнейших государственных дел могли свободно высказывать свое мнение». Симпатии автора здесь явно на стороне римского законодателя, который в отличие от Ликурга сумел привить девушкам и женщинам скромность, стыдливость и послушание. Таким образом, Плутарх как бы раздваивается, солидаризируясь то с восторженными почитателями спартанских порядков, то, напротив, с их неистовыми хулителями, и в результате вступает в очевидное противоречие с самим собой.

Сопоставляя разноречивые суждения Плутарха и некоторых других античных авторов о спартанских женщинах, мы можем теперь определить, в чем заключалось основное различие в трактовке этого «деликатного вопроса» представителями двух противоположных традиций: лаконофобской и лаконофильской. В то время как лаконофобы в своих рассуждениях всячески подчеркивали своеволие и распущенность жен и дочерей спартиатов, видя в них носительниц стихийной разрушительной силы, враждебной закону и порядку, лаконофилы, напротив, пытались объяснить все странности и аномалии в их поведении их дисциплинированностью и законопослушанием. В изображении лаконофобов Спарта превратилась в своего рода перевернутый мир, в котором обычно бесправные и униженные женщины будто бы чуть ли не полностью подчинили себе мужчин и, оттеснив их от кормила власти, взялись сами вершить как домашние, так и государственные дела. Лаконофилы со своей стороны явно переоценили степень социализированности спартанских женщин, сделав их послушными рабынями государства, ради высших интересов которого они готовы были стать неким подобием «рожающих машин». В основе суждений как того, так и другого рода, по всей видимости, лежит один и тот же «мужской шовинизм», т.е. взгляд на женщину как на существо низшего рода, по своей природе нуждающееся в опеке и надзоре.

1.2 Спартанка - «держательница семейного надела»

И Аристотель, и Плутарх (первый косвенно, второй прямо) связывают политическое влияние и могущество спартанских женщин с их из ряда вон выходящим богатством. Но принадлежавшие им огромные состояния едва ли могли возникнуть в те времена, когда в Спарте еще действовала приписываемая Ликургу уравнительная система землепользования. Основным владельцем каждого из 9000 так называемых «древних наделов» считался мужчина-спартиат. Доходы, получаемые с надела, обеспечивали его взносы в сисситии, а также, по-видимому, пропитание его детей. При этом, однако, определенная их часть была закреплена за женщиной, очевидно, супругой владельца надела. Согласно Плутарху, мужчина получал 70 медимнов ячменя и соразмерное количество вина и масла, а женщина - 12 медимнов ячменя и соответствующую норму жидких продуктов. То обстоятельство, что женщина имела свою четко фиксированную законом долю в общих доходах семьи, пожалуй, говорит о необычности занимаемого ею положения. Вероятно, это означает, что она считалась в каком-то смысле совладелицей клера, хотя, как далеко простирались ее владельческие права, сейчас судить трудно.

В то же время ее участие в разделе и реализации урожая, полученного с земельного участка, признанного в принципе государственной собственностью, можно понять и как косвенное указание на то, что она так же, как и ее муж, принадлежала к категории лиц, состоящих на государственной службе. И именно по этой причине материально ни от кого не зависела.

В определенных ситуациях женщина могла оказаться единственной наследницей семейного имущества. Спартанцы называли таких наследниц - «держательницами семейного надела». Об их особом положении свидетельствует тот факт, что в случае преждевременной смерти отца, если он не успел позаботиться о замужестве наследницы, его должен был заменить один из царей, который подыскивал девушке жениха.

Однако, за исключением этих особых случаев, девушек в те времена, когда еще сохраняли свою силу законы Ликурга, выдавали замуж вообще без всякого приданого, вероятно, для того, чтобы избежать дробления семейного достояния. Все эти правила, очевидно, перестали соблюдаться после вступления в силу так называемой «ретры Эпитадея», практически легализировавшей в Спарте режим частной собственности, при котором каждый гражданин мог свободно распоряжаться своим имуществом. В этой ситуации собственность, включая землю и другую недвижимость, должна была более или менее равномерно распределяться между представителями обоих полов. Результатом этого, по-видимому, и может считаться та ненормально высокая концентрация земельных владений в руках женщин, на которую обращает внимание Аристотель в известном пассаже «Политики» (1270а 23-29), прямо связывая ее с вошедшими в его время в обычай большими приданными и правом свободного распоряжения судьбой дочерей-наследниц и их состояний.

1.3 Семейная жизнь и слухи о распущенности спартанских женщин

Как было уже замечено, слухи о распущенности спартанских женщин, за которыми, во всей видимости, скрывается представление об их непозволительно свободном образе жизни и исключительно развитом социальном темпераменте, восходят ко временам, намного более ранним - по крайней мере, ко второй половине V в. Насколько позволяет судить цитированный выше отрывок из еврипидовской «Андромахи», в те годы спартанкам ставилось в вину по преимуществу их бесстыдство, прямо связывавшееся с сексуальной вседозволенностью и супружеской неверностью. О том, что распущенность спартанских женщин чаще всего понималась в древности именно как половое распутство, свидетельствует голоса в словарях Гезихия, Суды и Фотия с пояснением: «Предлагать себя чужим (или, может быть, чужеземцам), ибо лаконяне очень плохо стерегут своих жен». Тот же смысл имеет, по-видимому, и любопытный анекдот о некоем Гераде, утверждавшем, что спартанские законы не предусматривали никакого наказания за прелюбодеяние, так как само это преступление было здесь абсолютно неизвестно. Плутарх ссылается на эту историю в «Биографии Ликурга» (XV. 10), пытаясь подкрепить ею свои рассуждения о необыкновенном целомудрии семейной жизни спартиатов. Но скрытая скабрезная «соль» анекдота от него явно ускользает.

Как мы уже это видели на примере того же Плутарха, авторы, придерживающиеся лаконофильской ориентации, в своих попытках защитить спартанских женщин, а, стало быть, и самих спартанцев от обвинений в распутстве обычно прибегали к двум контраргументам. Во-первых, сделав нормой временную уступку жен другим мужчинам, Ликург стремился обеспечить каждую спартанскую семью здоровым потомством, а все спартанское государство достаточным количеством хороших солдат. Во-вторых, право решения в таких случаях обычно принадлежало мужу, а не жене, которая должна была безропотно повиноваться его повелениям и рожать детей от любого казавшегося ему «порядочным» мужчины. При этом и Плутарх, и Ксенофонт, у которого он преимущественно заимствовал свою аргументацию, явно имели в виду, что партнеры по такого рода сделкам так или иначе узаконивали детей, прижитых от чужой жены или чужого мужа, и признавали их своими. Ксенофонт, пытаясь объяснить читателю, почему спартанцы так охотно вступали в эти противоестественные союзы, уверяет, что в таких случаях «женщины желают распоряжаться (одновременно) двумя домами, мужчины же присоединить к (своим) сыновьям братьев, которые могли бы разделить с ними благородство происхождения и (телесную) крепость, не претендуя, однако, на их имущество».

Однако, совершенно по-иному описывает, по-видимому, этот же обычай Полибий, историк достаточно серьезный и объективный, которого трудно заподозрить в какой-то неприязни к спартанцам и их нравам. По его словам, «у лакедемонян издавна было заведено, чтобы трое или четверо мужчин имели (одну общую) жену, иногда же (даже) и большее их число, если они были братьями, причем их дети считались общими; а для того, кто произвел на свет уже достаточно детей, отдать (свою) жену кому-нибудь из друзей считалось делом прекрасным и согласным с обычаем». Согласно наиболее распространенной интерпретации первой части этого пассажа, Полибий имел в виду особую форму брака, обычно обозначаемую термином «полиандрия». Однако спартанская семья, судя по всему тому, что нам о ней известно, была обычной моногамной семьей, и Геродот, вероятно, знал, что он говорит, назвав «совершенно неспартанским» поведение царя Анаксандрида II, женатого на двух женах, с которыми он жил в двух разных домах. Поэтому логичнее было бы предположить, что так называемая «полиандрия» в действительности представляла собой всего лишь поочередное сожительство одной женщины с несколькими мужчинами, которые могли быть связаны между собой отношениями дружбы или родства, хотя соблюдение этого условия, вероятно, не считалось чем-то обязательным. Дети, рожденные от таких связей, считались «общими», поскольку в каждом конкретном случае отцовство трудно было установить. Но отсюда вовсе не следует, что они и воспитывались сообща всей компанией сожителей их матери, которые должны были в этом случае вести также и общее хозяйство на одном из спартанских клеров. Некоторые из них, возможно, усыновлялись своими предполагаемыми отцами, другие пополняли ряды незаконнорожденных.

Но всегда ли такой отказ от своих владельческих прав на жену происходил по инициативе самого супруга, и были ли на самом деле жены спартанцев такими пассивными и покорными созданиями, какими их хотелось бы видеть Ксенофонту или Плутарху? Отрицательный ответ на этот вопрос вытекает уже из всего сказанного выше о необычайно высоком (по греческим меркам) уровне социальной активности спартанских женщин, об их гордом и независимом характере, который древние нередко расценивали как слишком строптивый и необузданный. Лаконофобы, несомненно, были ближе к истине, чем их противники, утверждая, что спартанки сами весьма охотно шли на сексуальные контакты с посторонними мужчинами, не дожидаясь пока их принудят к этому их не слишком строгие мужья. Общественное мнение, по всей видимости, не только не осуждало связи такого рода, но напротив, поощряло их, руководствуясь соображениями евгенического или какого-то иного порядка. На это указывает сохраненная Плутархом (Плутарх. XXVI. 8-9; XXVIII. 3) история Хилониды и Акротата. Хилонида, молодая и красивая жена Клеонима, незадачливого претендента на спартанский престол, была влюблена в юного и доблестного Акротата, сына царя Арея, соперника Клеонима. Потерпев поражение, как в политической борьбе, так и в своей семейной жизни, Клеоним привел в Спарту прославленного полководца Пирра с большим войском, рассчитывая с его помощью вернуть утраченную царскую власть. В кровопролитном сражении под стенами Спарты Акротат показал чудеса героизма и, когда он с победой возвращался в город, старцы приветствовали его криками: «Ступай, Акротат, и возьми Хилониду! Только сделай для Спарты хороших детей!». Этот эпизод показывает, что спартанские женщины могли вступать во внебрачные связи, отнюдь не спрашивая согласия своих мужей и встречая при этом полное понимание и поддержку со стороны окружающих. Дети, рожденные от таких связей, по-видимому, расценивались гражданами Спарты как вполне удовлетворительное оправдание факта супружеской измены, даже если их родители отказывались, или почему-либо не могли признать их своим законным потомством. В ситуации, изображенной Плутархом, их ожидала, по всей видимости, именно такая участь, поскольку Акротат не был мужем Хилониды, а ее законный супруг ненавидел и ее саму, и ее возлюбленного.

Ничто не мешает нам, однако, представить и иное, не столь драматичное развитие той же коллизии. Поступая в соответствии с общепринятыми в Спарте нормами морали, «обманутый супруг», очевидно, должен был смотреть «сквозь пальцы» на любовные увлечения своей жены, не проявляя никаких признаков ревности, а в иных случаях, возможно, даже вступал в полюбовное соглашение с ее избранником, т.е. действовал, примерно так, как это изображается в соответствующих разделах «Лакедемонской политии» Ксенофонта и «Биографии Ликурга» Плутарха, но не прибегая к принуждению. Как было уже сказано, дети, прижитые в таком «браке левой руки», либо признавались законными наследниками одного из участников этой сделки, либо оставались под его опекой на положении незаконнорожденных. В этой связи особого внимания заслуживает одно место в «Греческой истории» Ксенофонта (V. 3,9). Перечисляя всех, кто сопутствовал царю Агесиполиду в его походе против Олинфа в 380 г. до н.э., историк упоминает в числе прочих также и «незаконнорожденных сыновей спартиатов, людей приятной наружности и не чуждых благ государственности». Под «благами государственности» в данном случае, скорее всего, подразумевается воспитание, которое эти «бастарды» могли получить в агелах вместе с законными детьми граждан Спарты. В завещании спартанца Ксуфия, вырезанном на бронзовой табличке из тегейского храма Афины Алей, незаконнорожденные названы в перечне наследников на втором месте после законных детей завещателя, но перед его родственниками, что свидетельствует так же, как и цитированный только что текст Ксенофонта, об их довольно высоком общественном положении. Едва ли можно считать оправданным широко распространенное в науке отождествление представителей этой социальной прослойки с детьми, родившимися от связей спартиатов с илотскими женщинами. При столь характерной для внутренней жизни Спарты обостренности социального антагонизма связи такого рода могли быть и небезопасны и, скорее всего, не поощрялись общественным мнением. К тому же спартиатам не было никакой надобности рыскать по илотским поселкам в поисках «пригожих поселянок», когда в их распоряжении было столько свободных женщин и девушек. Многие из них, вероятно, охотно прибегали к этому способу умножения своего мужского потомства, не подвергая опасности дробления свои наследственные наделы. И в этом их интересы вполне совпадали с чаяниями всего спартанского государства. Ведь привлекая незаконнорожденных на военную службу, оно могло в какой-то мере компенсировать убыль численности гражданской общины, оставляя в неприкосновенности ее экономическую основу.

2. Свободный образ жизни спартанских женщин

2.1 Воспитание спартанских девушек

Как это чаще всего бывает, истина должна находиться где-то в промежутке, разделяющем две крайности лаконофилов и лаконофобов. Попробуем теперь определить ее местоположение несколько более точно. Взяв за точку отсчета безрадостную участь афинянки из «приличной семьи», известную нам по «Домострою» Ксенофонта и судебным речам ораторов IV в., мы неизбежно должны будем признать, что в своей повседневной жизни ее спартанская современница пользовалась несравненно большей свободой.

Судя по отрывочным сообщениям источников, эта свобода должна пониматься в первую очередь как освобождение от монотонного и отупляющего домашнего труда, который в других греческих государствах превращал женщин в особую разновидность полурабынь.

Так, Ксенофонт восхищается мудростью Ликурга, который в заботе о правильном деторождении освободил спартанских девушек от слишком строгого домашнего надзора и вместо того, чтобы, как это обычно бывает в других греческих полисах, сидеть за ткацким станком в ожидании замужества, обязал их укреплять свое тело атлетическими упражнениями наравне с юношами. По словам Платона, взрослые женщины в спартанских семьях также были избавлены от прядения, ткачества и, вероятно, от других видов физического труда. В их обязанности входило лишь общее попечение о домашнем хозяйстве и воспитании детей, тяжелую работу, по-видимому, исполняли домашние рабыни, то ли покупные, то ли взятые из илотских поселков. Время, свободное от забот о семье и хозяйстве, спартанки могли посвящать занятиям атлетикой, продолжая, как и в юности, тренировать свое тело на благо самим себе и государству (на это прямо указывает Платон в разделе «Законов»). Пример образцовой гражданки Лакедемона являет собой Лампито в «Лисистрате» Аристофана, изображенная комедиографом с явной симпатией, хотя и не без оттенка иронии. На комплименты, которыми ее осыпает главная героиня комедии: «Почтеннейшей спартанке, Лампито, привет! Какой красою блещешь ты, любезная! Румяна как и телом как упитанна! Да ты быка задушишь!» - она отвечает без ложной скромности: «Ну, еще бы нет! Не зря ж борюсь я, прыгаю и бегаю». Судя по ее участию в организованном Лисистратой сексуальном бойкоте, Лампито - уже не девица, а вполне зрелая замужняя женщина.

Воспитание спартанских девушек мало чем отличалось от юношеского воспитания. Греческими философами было провозглашено почти полное равноправие полов: «Способности одинаково распределены между полами, и все занятия доступны по природе и женщине и мужчине,» - эта мысль просматривается во всех основных философских трудах того времени. Девушек учили бегать, прыгать, бороться, метать диски и дротики; они учились так же танцам и пению. Причем физические упражнения по своей сложности не уступали мужским. Это объяснялось тем, что «от здоровых и сильных супругов и дети будут сильными и здоровыми». Женщинам также, по достижении определенного возраста, разрешалось принимать участие в военных походах и криптиях. И кроме того, они присутствовали при всех государственных, военных и религиозных праздниках, исполняя песни и ритуальные танцы.

Атлетические упражнения не только физически укрепляли и закаляли спартанских девушек и женщин, готовя их к выполнению их основной биосоциальной функции, т.е. к родам и материнству, но и прививали им чувство собственного достоинства, уверенность в своих силах, смелость и независимость. И, наконец, что особенно важно, женская атлетика, впрочем, точно так же, как и мужская, была весьма эффективным средством воспитания социальных инстинктов и приобщения индивида к политической и религиозной жизни полиса. Раньше, чем кто бы то ни было другой это, по-видимому, понял Платон, предусмотревший занятия атлетикой для женщин в своем первом проекте идеального государства. Подобно мальчикам-подросткам, и юношам, проходившим курс гражданского воспитания, спартанские девушки были разбиты на возрастные группы, называвшиеся так же, как и у мальчиков, «агелами» или «илами». Во время атлетических и музыкальных состязаний, обычно сопутствовавших большим религиозным празднествам, эти группы, по-видимому, вступали в борьбу друг с другом как соревнующиеся за первенство «команды». Своеобразные отношения любви-дружбы, связывавшие девушек-сверстниц, входивших в эти компании, могли, как и у мужчин, сохраняться в течение всей жизни и, несомненно, способствовали укреплению царившего в них коллективного духа.

Кроме того, спартанки должны были уметь сражаться с оружием в руках, ведь, доведись илотам поднять восстание, когда спартанские мужчины отправятся на войну, именно их женам и дочерям придется отражать атаки мятежников. Так что не слишком далеки от истины были те, кто называл спартанок амазонками.

До своего замужества они оставались в родительском доме. Впрочем, в отличие от других греческих девушек, они жили отнюдь не затворницами. Они обязаны были участвовать в празднествах и торжественных процессиях, в том числе петь и танцевать на них без одежды или в коротком хитоне, в присутствии молодых людей. В Афинах такое было немыслимо.

Спортивные тренировки не превратили спартанок в некое подобие современных культуристок. Наоборот, они слыли самыми красивыми женщинами в Греции. Красавицы Лаконии и в обыденной обстановке старались пленить юных воинов, у которых было мало времени на «прогулки под луной». Девушки носили одежду с глубоким боковым вырезом - таким, что при каждом шаге открывал девическое бедро. По всей Греции спартанских девушек прозвали «обнажающими бедра», «phainomerides». «Одеваться по-дорийски» означало «оголять почти все тело». У Еврипида в трагедии «Андромаха» один из персонажей так порицает спартанские нравы: «А впрочем, спартанке так и скромной быть, когда с девичества, покинув терем, делит она палестру с юношей и пеплос ей бедра обнажает на бегах… Невыносимо это… Мудрено ль, что вы раступных ростите»

Девушки в Спарте выходили замуж обычно 18-25 лет, в то время как в Афинах - в 14 лет. Приданого, кроме личных вещей, им не давали, чтобы не дробить семейное имущество. Право выбора невесты оставалось за женихом (любой спартиат был обязан жениться до 30 лет). По древнему обычаю юноша похищал будущую жену и прятал ее у подруги. Потом она возвращалась домой, но свадьбы все еще не было. Долгое время молодые люди встречались украдкой. Днем мужчина проводил время со сверстниками, а ночью навещал жену. Подобная сдержанность, писал Плутарх, помогала супругам сохранить новизну чувств, в то время как частое наслаждение пресыщает людей и гасит их любовь. Все это время женщина оставалась в родительском доме, не покидая его. «Так тянулось довольно долго, у иных уже дети рождались, а муж все еще не видел жены при дневном свете»

Сильная и решительная спартанка рядом с хрупкой и робкой афинянкой казалась, наверное, существом, лишенным пола. Словно стараясь ни в чем не уступать мужьям, спартанки и одежду носили, напоминавшую мужскую. Не любили украшения, не пользовались косметикой и духами. Во всей Греции не было женщин крепче и энергичнее их. Они всегда держались независимо, в то время как афинянки жили так, как веками позже будут жить наложницы в гареме. Карл Отфрид Мюллер так описывал разницу между спартанками и другими гречанками: «У ионийских греков женщина, как сообщает Геродот, делила с мужем ложе, но не стол; он не могла назвать его по имени, а звала «господином»; жила она замкнуто в своей части дома; примерно такие же порядки сложились и у афинян». Жены афинян слушали и молчали, когда говорили мужчины; жены спартанцев, не стесняясь, спрашивали о чем-либо мужчин и метко комментировали происходящее. До мозга костей эти женщины были дочерьми Спарты. Для них не было большей чести, нежели знать, что их сыновья героически пали на поле сражения. Суровость спартанских матерей стала нарицательной. Они судили своих детей строже любого судьи. Перед сражением спокойно посылали их на смерть и с презрением отказывались от них, в случае, если они запятнали себя недостойным поведением. Что матери чувствовали на самом деле, не скажет нам ни один древний историк.

Исторически сложилось так, что спартанские женщины жили отдельно от мужчин, - те постоянно были на войне или в военных лагерях. Мужчины занимались чем угодно - тренировались, участвовали в трапезах, охотились, - только не проводили время с семьей. В Спарте семейная жизнь терпелась, но не приветствовалась. Лишь после 30 лет спартанцы покидали казармы, в которых жили, и получали право на частную жизнь.

По словам Арнольда Тойнби, явно ненормальное положение спартанской женщины было прямым следствием того ненормального образа жизни, который вели мужчины-спартиаты. С раннего детства вырванный из лона семьи и вынужденный жить в казарме, спартиат, по-видимому, совершенно терял вкус к семейной жизни. Вот потому женщины пользовались необычайной для Эллады свободой.

Получившие такое воспитание женщины едва ли были приучены смиренно угождать своим мужьям, взирая на них только снизу вверх, как на существ, высших по природе. В «Биографии Ликурга» (XIV. 3) Плутарх обращает особое внимание читателя на остроумие спартанских девушек, упоминает о насмешках и похвалах, которыми они осыпали юношей в своих песнях, возбуждая их честолюбие. Образчики такого рода острот и метких суждений представлены в принадлежащем тому же автору сборнике «Изречений лакедемонянок». Основную часть этих изречений составляют наставления матерей, обращенные к идущим в бой сыновьям (среди них и знаменитое «или с ним, или на нем»). Все они вещают как бы от лица самого спартанского государства, настойчиво повторяя главные заповеди официальной морали, некогда провозглашенные в «Воинственных элегиях» Тиртея. Как олицетворение деспотической власти закона они посылают на смерть своих сыновей и с презрением отказываются от них, если им удается вернуться живыми с поля битвы. Власть женщины-матери над своими детьми здесь как бы сливается с властью государства над гражданами. Отнюдь неслучайным в этом контексте выглядит и известное изречение Горго, дочери Клеомена и жены героя Фермопил Леонида. Парируя упрек некой афинянки, обвинявшей спартанок в том, что они - «единственные из женщин, которые правят мужами», она будто бы ответила: «Но ведь мы единственные и рождаем мужей».

В этом анекдоте, как и в других свидетельствах древних о спартанской гинекократии, реальное положение вещей, несомненно, представлено в сильно искаженном и гиперболизированном виде. Тем не менее, у нас нет достаточных оснований для того, чтобы сомневаться в том, что уровень социальной активности спартанских женщин был, по греческим стандартам, чрезвычайно высок, что по временам могло приводить даже к разного рода политическим эксцессам. Конечно, нельзя не считаться с тем, что почти все дошедшие до нас упоминания о прямом вмешательстве женщин в государственные дела Спарты, относятся к достаточно позднему времени (не ранее 70-х годов IV в. до н.э.) и, по крайней мере, у Плутарха ограничиваются лишь узким кругом лиц из высших слоев общества, принадлежавших к царским и другим аристократическим родам. По своим амбициям и всему складу мышления эти «знатные дамы», стоявшие очень близко к главным «жизненным центрам» спартанской большой политики, видимо, не так уж сильно отличались от женщин из эллинистических царских династий или же гордых матрон республиканского и императорского Рима. Оба наши источника: и Аристотель, и Плутарх, однако, в равной мере настаивают на том, что такое положение вещей существовало в Спарте с незапамятных времен. По Аристотелю - уже Ликург столкнулся с распущенностью женщин и, пытаясь бороться с ней, вскоре убедился в своем бессилии. Плутарх подтверждает его слова, замечая, что женщины в Спарте всегда владычествовали над мужчинами. Но, что особенно важно, оба эти автора достаточно ясно дают понять, что причастность женщин к управлению государством отнюдь не была здесь каким-то изолированным или случайным явлением, что, скорее напротив, она может считаться закономерным следствием всего их образа жизни и того неподобающе высокого положения, которое они занимали в спартанском обществе.

2.2 Знаменитые спартанки: Елена и Атланта

Самая известная спартанка - легендарная Елена Прекрасная, которую похитил Парис и из-за которой якобы разыгралась десятилетняя Троянская война. Из всего, что известно о древних спартанках с очевидностью следует, что сложившийся образ Елены как нежной послушной дамочки абсолютно не соответствует реалиям древней Спарты. Кстати, считалось, что спартанки от природы красивы, и им было запрещено использовать какие бы то ни было виды макияжа.

Еще древнеримский поэт Овидий, лучше представлявший себе древнюю Спарту, описывал юную Елену, занимающуюся борьбой (в обнаженном виде) в школе борьбы и атлетики «палестре», в отдаленном тренировочном лагере. В отличие от низшего сословия Лакедемона, илотов, которым было вообще запрещено заниматься спортом и военным обучением, свободные спартанцы, в том числе женщины, были физически закаленными и тренированными, владели оружием и приемами рукопашного боя.

Елена - не слабая безропотная женщина, подчинившаяся неумолимой судьбе и грубой силе (как многие думают) - нет ничего более далекого от истины! По словам историка Беттани Хьюз, (автора книги Елена Троянская), «многие изображения Елены - от голливудских фильмов до романтических живописных полотен и литературы - абсолютно неверны, они передают позднейшие фантазии, а не реальности Спарты периода позднего бронзового века, времени и места, в котором жила Елена около трех тысяч лет назад. Спартанских женщин времен Елены можно сравнить с воинственным народом женщин - амазонками».

Реальное воплощение спартанки - Аталанта, легендарная женщина-атлет, побеждавшая мужчин. Хотя она родилась не в самой Спарте, а в соседней Аркадии, но по всем признакам ее можно без сомнения считать настоящей спартанкой, ведь все полисы Пелопоннеса находились под гегемонией спартанцев.

Аталанта, воплотила в себе силу и мужество в сочетании с женственностью и эротизмом. Будучи многосторонней атлеткой (быстрым бегуном, прекрасным стрелком из лука, борцом) и мужественной красивой женщиной, намного опередившей свое время, она прославилась многими подвигами. Несмотря на то, что Аталанта знаменита участием в традиционно мужских занятиях - в охоте, в военных действиях, в борьбе и в беге, она при этом излучала ауру женской сексуальности.

Согласно древнегреческой мифологии, Аталанта была единственной женщиной, которая плавала в Колхиду с Аргонавтами за золотым руном и сражалась вместе с ними против колхидцев, получив ранение, которое помогла залечить Медея. В походе Аталанта познакомилась с Пелеем. с которым ей впоследствии пришлось бороться на похоронных играх памяти Пелия.

Отец Аталанты хотел сына, поэтому он оставил новорожденную Аталанту в лесу. Согласно легенде, богиня Артемида послала охотников спасти ее. Эти охотники растили ее как свое дитя. Когда Аталанта выросла, она наслаждалась охотой и хотела быть незамужней и девственной как сама богиня Артемида. Аталанта была очень спортивная и сильная, она была способна победить любого в стрельбе из лука. Она считалась самым быстрым бегуном среди смертных, уступая, пожалуй, лишь мифическому Евфему, который умел ходить по воде.

Претендентам на ее руку предлагался выбор: победить ее в беге или быть казненным в случае проигрыша. Она опередила в беге всех поклонников, которые в результате были казнены (знали на что шли). Лишь однажды Аталанта проиграла забег своему сопернику, претенденту на ее руку и сердце Гиппомену (по другим легендам - Мелеагру). Боясь проиграть, он умолил Афродиту помочь. Она дала ему три золотых яблока (айву) из сада Гесперид, с тем, чтобы он разбросал их на пути Аталанты. Увидев на беговой дорожке золотые плоды, непобедимая бегунья стала их подбирать, дав возможность жениху опередить ее. Если бы он проиграл забег, то лишился бы не только приза в лице Аталанты, но и самой жизни.

Первый свой подвиг юная Аталанта совершила во время Калидонской охоты. Артемида наслала на Калидон огромного свирепого вепря за то, что царь Ойней, не принес ей жертву. В охоте на вепря, которую возглавил Мелеагр, участвовало много народу, в том числе, молодая женщина, непорочная и быстроногая Аталанта. Мужчины возражали против участия женщины, но Мелеагр, влекомый похотью, настоял на своем. Первая пролитая кровь оказалась кровью двух присоединившихся к охоте кентавров. Они решили вдвоем овладеть Аталантой, но она сразила их из лука. В течение длительной тяжелой охоты Аталанта нанесла чудовищу первое и решающее ранение, после чего его добил Мелеагр, который решил отдать трофей (шкуру и голову вепря) Аталанте. Но сыновья Фестия посчитали унизительным отдавать шкуру убитого зверя женщине, в то время как мужчины тоже участвовали в охоте. Они настаивали на своем естественном праве на трофей, коль скоро Мелеагр отказался от него. Тогда разьяренный Мелеагр убил их обоих.

Наиболее известный и знаменитый подвиг Аталанты - победа в борцовском поединке над Пелеем на состязаниях в честь умершего Пелия. Женщина сумела одолеть героя-мужчину. Пелей, проигравший борцовский поединок Аталанте, позже воспользовался своим опытом единоборства с женщиной и сумел победить в борьбе могучую нимфу Фетиду, что было условием его женитьбы на ней. От их союза родился легендарный герой Ахилл.

Так совпало, что пути трех античных героинь (Пентесилеи, Елены и Аталанты) причудливо переплелись у стен Трои. Пелей стал отцом Ахилла, который сражался с Пентесилеей у стен Трои и убил ее, а Елена могла наблюдать за сражением с крепостной стены.

Любопытно, что большую часть многочисленных изображений нагих женщин по всей Греции VI веке до н.э. составляют изображения Аталанты и Пелея на сосудах (как их единоборство, так и их нахождение в зале для борьбы - палестре), а также бронзовые статуэтки спортсменок-победительниц (вероятно той же Аталанты). Это свидетельствует о том, что вся Древняя Греция восхищалась спартанками, способными заниматься спортом и даже побеждать мужчин.

Говоря о Спарте, невозможно не упомянуть олимпийские игры и их женский вариант - Гереи, игры, устраиваемые в честь богини Геры. Согласно одной из легенд, Аталанта участвовала таких первых зарегистрированных женских спортивных соревнованиях, которые проводились на стадионе в Олимпии (вероятно, в олимпийский год, накануне мужских состязаний). Первые Игры Геры датируются шестым веком до н.э. Руководил играми «Совет шестнадцати женщин», каждая из которых носила одежду Геры. На этих играх девственницы соревновались в беге по возрастным группам - начиная от более юных и заканчивая наиболее зрелыми. Победительницу увенчивали лавровым венком, и в честь нее жертвовали Гере корову. В честь победительниц устанавливали статуи, одна из них - известная скульптура спартанской бегуньи, находящаяся в Музее Ватикана. Позади девушки изображена пальмовая ветвь - символ победы. Еще одна известная спартанская скульптура - бегущая девушка (вероятно Аталанта), у которой обнажены правое плечо и грудь.

По-существу, античные Олимпийские Игры были событиями «только для мужчин» - женщины (исключая жриц Деметры) не имели права даже посещать соревнования бегунов и единоборцев (хотя девочкам, по-видимому, это не запрещалось). Ослушниц ждало весьма суровое наказание - их сбрасывали с горы Типум, хотя исполнения подобной кары не зафиксированы. В то же время, женщины допускались для участия в конных состязаниях, да и то, не в качестве наездников, а как владелицы колесниц.

Жившая в четвертом веке до н.э. спартанка Киниска наняла мужчин править своими четверными колесницами, которые дважды победили - на Олимпийских Играх 396 и 392 г. до н.э. Горькая ирония заключалась в том, что она, вероятно, не видела как победили ее колесницы.

Согласно античному путешественнику и географу Павсанию (2 век н.э.), в истории античных Олимпийских Игр был один случай, когда женщина все же присутствовала при состязаниях единоборцев. В 404 г. до н.э. Ференика (Каллипатира), тренировавшая собственного сына, кулачного бойца Писодора, пришла на стадион, облачившись в длинный мужской плащ, дабы скрыть принадлежность к женскому полу. После внезапной смерти мужа Каллинакса (кулачного бойца и тренера сына), Ференика сама тренировала сына, поскольку вышла из знаменитой семьи кулачных бойцов Диагоров с Родоса и знала этот спорт не понаслышке. В порыве радости от победы отпрыска, Ференика совершила неосторожное движение и явила миру свои женские признаки. Обман раскрылся. Но нет правил без исключений - Ференике повезло: поскольку ее отец, три брата, племянник и сын были олимпийскими победителями, судьи все же избавили ее от наказания, однако внесли в правила проведения олимпиад следующее условие - отныне тренеры спортсменов-участников должны были присутствовать на стадионе обнаженными.

2.3 Женская одежда

Общее развитие культуры, остро развитое чувство красоты, воспитанное поколениями, определяли покрой греческой женской одежды. Еще в период архаики женские греческие одежды отличались стройностью линий, создаваемых струящимися тканями.

В классическую эпоху одежда подчеркивала красоту женского тела, облагороженную мягко падающими тканями, сквозь которые слегка намечаются, а при движении ясно проступают его формы. Здесь расположение и ритм драпировок подчинялись тому закону художественного единства, который впервые в истории человечества был найден греками - принцип «золотого сечения».

Женская одежда была значительно разнообразнее и красочнее мужской. Основными ее видами были также хитон и гиматион, но кроме них существовали и другие.

Изображения женской одежды дают нам возможность выделить два основных типа хитонов: хитон с отворотом - диплойдий и широкий хитон с застежками вдоль рук или без застежек - ионический хитон. Хитон с отворотом представлял собой прямоугольный кусок ткани больше человеческого роста на 60-70 см, сшитый в долевом направлении. Верхний край его отгибали на 50-60 см, затем скрепляли пряжками - фибулами на плечах, слегка драпируя переднюю часть. На местах скреплений отворот драпировали несколькими складками. Хитон подпоясывали поясом, распределяя всю его ширину ровными мягкими складками вокруг фигуры или только по центру переда и спинки. Излишек длины образовывал сверх пояса своеобразный напуск - колпос. Часто колпос сверху скрепляли еще одним поясом. Иногда хитон первого типа делали из двух кусков неодинаковой длины, кусок для спинки был значительно длиннее, - тогда излишек ткани служил для головы покрывалом.

Диплойдий (отворот хитона) был предметом особых забот и щегольства греческих женщин, часто его отделывали вышивкой, а в эпоху эллинизма делали из ткани другого цвета. Длина диплойдия могла быть различной: до груди, бедер, коленей. Свободные фалды и драпировки диплойдия придавали большую живописность костюму, а соотношение его основных частей (диплойдий, колпос и нижняя часть хитона) создавали превосходные пропорции, придававшие фигуре бульшую стройность.