Анализ причин падения уровня дисциплины в русской армии в Первой мировой войне

Будучи далекими от мысли напрямую экстраполировать социальный портрет армии, созданный Деникиным, на современную российскую действительность, тем не менее, мы вряд ли должны полностью пренебрегать опытом подобного социального анализа.

Быть может, Деникин был первым, кто констатировал, что армия отражает в себе все недостатки и достоинства народа. Это первоначально гениальная констатация ныне низведена до уровня банальности.

Народ же, по мнению Антона Ивановича, страдал в то время такими пороками, как невежество, инертность, слабая воля к сопротивлению, к борьбе с порабощением, откуда бы оно ни исходило - «от вековой традиционной власти или от внезапно появившихся псевдонимов».

«Потребовалось потрясение слегка подгнивших основ, целый ряд ошибок и преступлений новой власти (то есть Временного правительства в марте-октябре 1917 г.), огромная работа сторонних влияний, чтобы инерция покоя перешла наконец в инерцию движения, кровавый призрак которого долго еще будет висеть над несчастной русской землей. Сторонним разрушительным влияниям в армии не противополагалось разумное воспитание. Отчасти по крайней неподготовленности в политическом отношении офицерского корпуса, отчасти вследствие инстинктивной боязни старого режима внести в казармы элементы «политики» хотя бы с целью критики противогосударственных учений. Этот страх относится, впрочем, не только к социальным и внутренним проблемам русской жизни, но и к вопросам внешней политики».

В то же время «своего рода естественной пропагандой служили неустройство тыла и дикая вакханалия хищений, дороговизны, наживы и роскоши, создаваемая на костях и крови фронта. Но особенно тяжко отозвался на армии недостаток техники и главным образом боевых припасов».

И, как бы подводя итог сказанному ранее, во второй главе, озаглавленной «Состояние старой армии перед революцией», Деникин счел нужным еще раз перечислить ее беды и невзгоды:

крупные недостатки в системе назначений и комплектования командного состава;

ошибки стратегии, тактики и организации;

техническую отсталость;

несовершенство офицерского корпуса, невежество солдатской массы, пороки казармы;

дезертирство и уклонение от военной службы, «в чем повинна наша интеллигенция едва ли не больше, чем темный народ. Но ведь не эти серьезные болезни армейского организма привлекали впоследст-вии особливое внимание революционной демократии. Она не умела и не могла ничего сделать для их уврачевания да и не боролась с ними вовсе. Я, по крайней мере, не знаю ни одной больной стороны армейской жизни, которую она исцелила бы или, по крайней ме-ре, за которую взялась бы серьезно и практически».

А что же армия? Каков народ - такова и армия. И... «старая русская армия, страдая пороками русского народа, вместе с тем в своей преобладающей массе обладала его достоинствами и прежде всего необычайным долготерпением в перенесении ужасов войны; дралась безропотно почти три года; часто шла с голыми руками против убийственно высокой техники врагов, проявляя высокое мужество и самоотвержение; и своей обильной кровью искупила грехи верховной власти, правительства, народа и свои».

Таковы, по мнению автора «Очерков русской смуты», были предпосылки разложения российской армии в первой четверти уходящего века. Предпосылки, дополненные действием иных негативных факторов, которые можно назвать более непосредственными причинами этого разложения.

Первым из них Деникин называет распутинщину у власти: «правда, переплетенная с вымыслом, проникала в самые отдаленные уголки страны и армии, вызывая где боль, где злорадство. Члены романовской династии не оберегли «идею», которую ортодоксальные монархисты хотели окружить ореолом величия, благородства и поклонения»...

Делится с читателем Деникин и впечатлением о первом случайном посещении думского заседания, когда «первый раз с думской трибуны раздалось предостерегающее слово Гучкова о Распутине: «В стране нашей неблагополучно...» Думский зал, до тех пор шумный, затих, и каждое слово, тихо сказанное, отчетливо было слышно в отдельных углах. Нависало что-то темное, катастрофическое над мирным ходом русской истории...» Впоследствии это, сначала лишь слегка уловимое предчувствие, как свидетельствует Деникин, вкупе с «пассивным противодействием ряда лиц, стоящих во главе военного министерства и генерального штаба, - лиц, неспособных или донельзя безразлично и легкомысленно относящихся к интересам армии», привело в войсках к тому, что «наиболее потрясающее впечатление произвело роковое слово: «Измена».

И оснований для этого было немало:

летом 1915 г. военный министр Владимир Александрович Сухомлинов был отстранен от должности по обвинению в государственном преступлении;

всевозможные слухи о связях «двора» с «германцами»;

череда военных неудач на фронтах.

Все это подрывало боевой дух армии, вело ее к окончательному внутреннему «поражению», завершившемуся ее разложением как единого государственного института...

Кажется невозможным не отметить и следующей его констатации, также имеющей некоторое отношение к событиям начала 90-х годов. Говоря о первом в истории России «параде суверенитетов» 1917-1918 гг., он замечает, что «явление распада русской государственности, известное под именем «самостийности», во многих случаях имело целью только от-городиться временно от того бедлама, который представляет из себя «Советская республика». Но жизнь, к сожалению, не останавливается на практическом осуществлении такого в своем роде санитарного кордона, и поражает самую идею государственности. Даже в землях крепких, как, например, казачьи области».

По-своему любопытно и мнение крупного военного мыслителя, каковым, бесспорно, и является генерал Деникин, о причинах войны: «Если верхи русской интеллигенции отдавали себе ясный отчет о причинах разгоравшегося мирового пожара - борьба государств за гегемонию политическую и главным образом экономическую, за свободные пути, проходы, за рынки и колонии.., то средняя русская интеллигенция, в том числе и офицерство, удовлетворялась зачастую только поводами - более яркими, доступными и понятными...

Офицерский корпус, как и большинство средней интеллигенции, не слишком интересовался сакраментальным вопросом о «целях войны». Война началась... Поражение повело бы к территориальным потерям, политическому упадку и экономическому рабству страны. Необходима победа. Все прочие вопросы уходили на задний план, могли быть спорными, перерешаться и видоизменяться...»

Сопоставим это с оценкой другого генерала, занимавшего противоположную позицию во многом - Брусилова. Он даёт оценку состоянию армии в канун войны, считая, что при таком состоянии неудачи были неизбежны, но они не одни способствовали разложению.

«Скажу лишь несколько слов об организации нашей армии и о ее техническом оснащении, ибо ясно, что в XX столетии одною только храбростью войск без наличия достаточной современной военной техники успеха в широ-ких размерах достигнуть было нельзя.

Пехота была хорошо вооружена соответствующей винтовкой, но пулеметов было у нее чрезмерно мало, всего по 8 на полк, тогда минимально необходимо было иметь на каждый батальон не менее 8 пулеметов, а на дивизию... 160 пулеметов; в дивизии же было всего 32 пулемета. Не было, конечно, бомбометов, минометов и ручных гранат, но в расчете на полевую войну их в начале войны ни в одной армии не было. Ограниченность огнестрельных припасов была ужасающей, крупнейшей бедой...

Что же касается организации пехоты, то я считал - и это оправдалось на деле, - что 4-батапьонный полк и, следовательно, 16-батальонная - части слишком громоздкие для удобного управления. Использовать их в боевом отношении достаточно целесообразно - чрезвычайно трудно... Что касается артиллерии, то в ее организации были крупные дефекты, и мы в этом отношении значительно отставали от наших врагов <...>

Нужно признать, что большинство высших артиллерийских начальников совсем не по своей вине не умели управлять артиллерийскими массами в бою и не могли извлекать из них ту пользу, которую пехота имела право ожидать <...>

Сами по себе кавалерийские и казачьи дивизии были достаточно сильны для самостоятельных действий стратегической конницы, но им недоставало какой-либо стрелковой части, связанной с дивизией, на которую она могла бы опираться. В общем, кавалерии у нас было слишком много, в особенности после того, как полевая война перешла в позиционную.

Воздушные силы в начале кампании были в нашей армии поставлены ниже всякой критики. Самолетов было мало, большинство их были довольно слабые, устаревшей конструкции. Между тем они были крайне необходимы как для дальней и ближней разведки, так и для корректирования артиллерийской стрельбы, о чем ни наша артиллерия, ни летчики понятия не имели. В мирное время мы не озаботились возможностью изготовления самолетов дома, у себя в России, и потому в течение всей кампании значительно страдали от недостатка в них. Знаменитые «Ильи Муромцы», на которых возлагалось столько надежд, не оправдали себя. Дирижаблей у нас в то время было всего несколько штук, купленных по дорогой цене за границей. Это были устаревшие, слабые воздушные корабли, которые не могли принести и не принесли нам никакой пользы. В общем, нужно признаться, что по сравнению с нашими врагами мы технически были значительно отсталыми, и, конечно, недостаток технических средств мог восполняться только лишним пролитием крови, что имело свои весьма дурные последствия. <...>

Мы выступили с удовлетворительно обученной армией. Корпус же офицеров страдал многими недостатками, и к началу войны мы не могли похвастаться действительно отборным начальствующим составом».

А вот ещё один видный автор, на этот раз профессиональный историк.

Николай Николаевич Головин (1875-1944) - профессор, генерал-лейтенант русской армии, участник Первой мировой войны. Работая в 1907-1914 гг. профессором Николаевской академии Генерального штаба, он сформировался как серьезный, широко известный военный ученый. Уже в это время у него сложился свой, особый подход к изучению военной науки, подготовке и воспитанию военных кадров. Все годы мировой войны Н.Н. Головин не только воевал, но и изучал боевые действия. В 1914 г. Головин назначается в штаб 9-й армии, в 1915 г. исполняет обязанности начальника штаба 7-й армии. В этот период генерал руководил разработкой и непосредственно участвовал в осуществлении боевых операций, в том числе знаменитого Брусиловского прорыва. С апреля 1917 г. он начальник штаба Группы армий в Румынии.

Летом 1919 г. Головин принимает приглашение адмирала Колчака возглавить штаб его армии. В августе этого года Головин прибывает в Омск, где успешно рудил обороной города. Как начальник штаба Верховного главнокомандующего Головин в этот период проявил себя и как грамотный политик, “сильно повлияв на решение Колчака созвать Государственное Земское совещание”, призванное консолидировать политические течения Урала и Сибири. Однако уже через месяц, в октябре, Н.Н. Головин неожиданно покидает ставку А.В. Колчака, по официальной версии по болезни эвакуирован в госпиталь в Токио. Ко всему нужно добавить сложившуюся у него конфликтную ситуацию с Главнокомандующим Восточным фронтом генералом М.К. Детериксом и его окружением, так, что по-видимому, существовало несколько причин, вызвавших отъезд Головина: “ как умный и предусмотрительный человек, он сейчас же понял, что ошибся (в смысле оценки сибирской обстановки), и сразу отошел правда, не без благожелательного содействия своего “друга” - генерала Детерихса и других”.

Оказавшись после революции и гражданской войны в 1920 г. в эмиграции, генерал Головин становится одним из создателей Высших военных курсов в Париже и Белграде, работавших по программе Николаевской военной академии, преподает историю Первой мировой войны во Французской военной академии, читает лекции в Вашингтоне и Стэндфордском университете. При этом он не приемлет новый общественный строй на родине, но остаётся её истинным патриотом, активно выступает в своих научных работах против принижения и искажения западными историками роли России в Первой мировой войне.

Н.Н. Головин написал более 30 монографий и 100 научных работ и статей по военной истории, которые в разные годы выходили за границей, и только в 2001 г. в нашей стране вышла его большая работа “Военные усилия России в мировой войне”. Именно в этой работе Головин одним из первых в мировой практике приступает к изучению такой области знаний как социология войны. Книга дает теоретический анализ военных и политических действий России в ходе мировой войны.

История мировой войны в отечественной и зарубежной научной литературе в основном представлена работами, как считает военный историк И.В. Образцов, “анализирующими военно-политическую, стратегическую и социально-экономическую составляющие, Н.Н. Головин подверг впервые историю войны социологическому анализу”.

Приведем несколько фрагментов из исследования Н.Н. Головина, представляющих, определенный научный интерес и с позиций сегодняшнего дня.

Так, в первой главе своего исследования “Русские законы о всеобщей воинской обязанности” автор сравнивает закон 1874 г. с аналогичным законом Германии. Из сравнения положений двух законов Н.Н. Головин приходит к выводу, что Германия готовилась к проявлению большего напряжения на войне, нежели Россия “Германия считала нужным для своей защиты иметь в распоряжении армии 28 возрастов, в то время как Россия - только 22”.

Во второй главе “Затруднения России в использовании её многолюдья” автор анализирует труд Менделеева “К познанию России”, где на большом цифровом материале показывает неподготовленность России в военном отношении к мировой войне. Так, в каждых двух хозяйствах страны участвовало “в добыче заработков только 3 человека, а 8 жили на счет производительной работы первых трёх”. Получается, что из 128 млн. населения империи только 24% лиц участвовали в производственной и хозяйственной жизни страны, против 38-40% в Америки, Франции и Германии. Одной из причин, как считает автор, является “большая численность детей в России”. Согласно переписи 1897 г. в стране процент населения моложе 10-летнего возраста достигал 27,3%, в то время как США он был равен 23,8%, в Германии 24,2%, а во Франции только 17,5%, причем ситуация не изменилась вплоть до 1917 г. Из этих данных Н.Н. Головин делает очень интересный вывод, который имеет большое значение в военном отношении: ”хозяйственная жизнь страны разрушается призывом в войска тем быстрее, чем меньший процент населения участвует в производительной работе страны”.

Следующим, на мой взгляд, интересным фактом, который рассматривает автор, является проблема освобождения от призыва в армию по различным льготам. Так, согласно устава о воинской повинности 1874 г. около 48% ежегодного призыва в империи освобождались по семейному положению в мирное время, а половина из них кроме того освобождались также от службы в военное время, для сравнения этот показатель во Франции 0%, в Германии 2%, в Австро-Венгрии 3% и только в Италии 37%. Из вышеизложенного генерал делает вывод: ”Россия стремилась в каждом крестьянском хозяйстве сохранить рабочие руки”. Таким образом, наш закон не только обеспечивал в мирное время народное хозяйство нужными рабочими руками (один работник на семью), а даже переходил пределы этой необходимости. Но эта “роскошь покупалась дорогой ценой в военное время”.

Сегодня одной из острых проблем современной армии является “физическая готовность” новобранцев. Перед Первой мировой войной процент лиц призывного возраста, освобождавшихся по причинам физической негодности от службы у воюющих стран выглядел следующим образом Австро-Венгрия - 50%, Германия - 37%, Италия - 27%, Франция - 21% и Россия - 17%. Но причину того, что Россия стоит на последнем месте Головин видит не в высоком уровне здоровья населения страны, а то что нашему уставу дававшему большое развитие льгот по семейному положению “приходилось понижать уровень требований к физической годности новобранца”.

В третьей главе “Затруднения в надлежащем устройстве и оборудовании российской вооруженной силы” автор подвергает анализу проблемы “дешевизны” содержания русской армии в мирное время. Так, в зависимости от численности армии в мирное время Германия тратила 17,3%, Австро-Венгрия 17,6%, Россия 24,3% и Франция 28,6% своего годового бюджета на военные расходы. Следовательно, перед русским военным ведомством стояла дилемма: либо сократить численность армии, либо гнаться за дешевизной содержания. Выбран был второй путь. “Дешевизна” содержания имела своим первым следствием, как пишет Головин “слабость профессиональных кадров, как раз то, в чем, при общем недостатке культурности народных масс, Русская Армия особенно нуждалась”. И как следствие к июлю 1914 г. некомплект в офицерском составе русской армии составлял 3000 офицеров.

Недостаток в средствах автор видит и в развитии российского железнодорожного транспорта, которое сказалось на мобилизационных возможностях русской армии. Так, по подсчетам генерала Редигера “средний переезд новобранцев в России равнялся 900-1000 верстам, для Франции, Германии и Австро-Венгрии этот показатель не превышал 200-300 верст”. Приведенные автором работы данные показывают очень большую отсталость России по сравнению с западными соседями в протяженности железнодорожной сети. Особенно, как считает ученый, отрицательное влияние в этом отношении имело для России заключение союза с Францией. Её генеральный штаб “панически боялся остаться в начале войны один на один с главными силами германской армии”. Поэтому, по словам Головина, он требовал от России сосредоточения армии у западной границы, и даваемые Францией займы “обуславливались строительством железнодорожных линий, идущих от меридиана Петербурга к германской границе”. Стеснение в финансовых средствах отразилось не только на начертании и развитии сети, но отразилось и на техническом оборудовании железных дорог. Среднесуточный пробег наших “воинских поездок” не превышал 300 верст, это в два раза медленнее движения воинских поездов во Франции.

Еще одним слабым местом, по сравнению со всеми великими державами начала ХХ в., было то что, “Россия имела меньше всего доступов к морю”. Подтверждением этого стало вступление в войну Турции, когда Россия уподобилась “заколоченному дому, в который можно было проникнуть только через дымовую трубу”. Автор наглядно иллюстрирует это цифрами: с осени 1914 г. наш вывоз падает сразу на 98% , а ввоз на 95%, таким образом, империя оказалась “блокированной” в большей степени, нежели Германия.

Другой, не менее важной темой, которую затрагивает генерал является “мираж” многолюдья в России. Н.Н. Головин, подчеркивает, что из 15,5 млн. мобилизованных в армию за годы войны (или 47,4% трудящихся мужчин), это составляло всего 9,3% от общей численности населения империи. Для Франции, Великобритании и Германии исчерпание половины, населения участвующего в производственном процессе, наступало только тогда, как пишет ученый, когда “процент призванных в армию достигал 18-20% от общей численности населения”.

Целый раздел работы русского генерала посвящен интендантскому снабжению армии, в котором анализируется подготовка и снабжение армии в ходе Первой мировой войны. Автор приходит к выводу, что перед войной в стране прочно бытовало мнение, что “естественные богатства России считались столь большими, что все пребывали в спокойной уверенности, что получать для Армии все нужное для войны не представит никаких трудностей”. C началом войны благополучие в интендантском снабжении закончилось очень скоро. Уже в 1915 г. правительству пришлось сделать крупные заказы на различные предметы снабжения в Англии и Америке. Хотя предположительно за мировую войну было израсходовано 65 млн. пар сапог, 15 млн. валенок, 12 млн. полушубков, 51 млн. комплектов теплого белья, 782 тыс. штук седел и 217 млн. подков ”богатые источники средств России не были исчерпаны до конца войны, но использовать их не умели”.

К наиболее интересным выводам приходит генерал Головин изучая ход самих боевых действий. Так, на мой взгляд представляет особый интерес изучение такого вопроса, как “сдаваемость” в плен в результате вспыхнувшей революции. “Сдаваемость” в плен у солдат увеличивается в 1917 г. по сравнению с 1916 г. почти в семь раз, у офицеров она увеличивается меньше чем в два раза. Ещё одним характерным примером является “возвращаемость” личного состава в действующую армию после выписки из госпиталей и лазаретов. По подсчетам автора для офицеров он достигал 91%, в то время как для солдат он равняется всего 37%. И как вывод сделанный уже после окончания гражданской войны, звучит у Головина: “Линия, разделившая впоследствии в гражданскую войну борющиеся стороны на “белую” - по преимуществу офицерскую, и “красную” - по преимуществу солдатскую, ярко здесь намечается”.

Из анализа конкретных событий мировой войны Головин выводит “закон распространения разложения армии в тылу фронта”, проявившийся в стране в том, что “быстрее всего процесс разложения шел в солдатских массах Северного фронта, в непосредственном тылу которого находился главный очаг революции - Петроград. Второе место по своей “разлагаемости” занимают армии нашего Западного фронта, в тылу которого находился второй центр революции - Москва. Наконец, в наилучшем моральном состоянии находились наши армии Румынского фронта; пребывание на территории чужого государства значительно задерживало проникновение заразы”.

Интересной является проблема “взаимоотношение кровавых потерь и пленных среди призывников различных губерний России” этот показатель, как замечает автор характеризует и различную степень их “моральной упругости”. Так, из 100% потерь, понесенными контингентами, призванными из Ковенской губернии, при 33% кровавых потерях потери пленными составляют 67% (максимальный показатель по стране). Людские потери призывников из Ставропольской губернии составляют 67% убитыми и ранеными и 43% пленными, области Войска Кубанского 85% и всего лишь 15% пленными (наименьший показатель по империи). Другой, не менее важный пример, количество русских пленных - 260 тыс., пытавшихся бежать из германского плена. Такого большого процента бежавших военнопленных не давала ни одна из воюющих армий. Заметим, что факт побега из плена отмечался особыми нашивками на рукаве кителя и часто служил основанием для выдвижения на вышестоящую должность.

Дезертирство в армии - один из показателей, который характеризует “моральный дух” этой армии. Н.Н. Головин на обширном материале рассматривает и эту проблему и приходит к выводу, что если до революции русскую армию в среднем в месяц оставляло 6300 человек, то после революции в пять раз больше (30900 чел). “Таким образом, к концу войны на каждые три чина Действующей Армии приходилось не менее одного дезертира”.

И наконец, интегрированным показателем настроения солдатских масс генерал считал содержание солдатских писем, по которому можно дать общую картину изменения настроений на фронте. Так, в феврале 1916 г. ”корреспонденция, посланная из Армий Западного Фронта, была распределена следующим образом: 2,15 % - писем в угнетенном настроении, 30,25% - писем бодрых, 67,6% - писем уравновешенных, но содержащих в себе спокойную веру в конечный успех Русской армии”.

Даже эти фрагментарные данные, полученные ученым, позволяют взглянуть на историю Первой мировой войны под определенным углом зрения, позволяющим за черствыми цифрами количества войск и вооружения увидеть русского солдата и офицера в перипетиях военной стихии и оценить его моральные качества.

Одной из форм разложения дисциплины в армии, как отмечают исследователи, было братание на фронте.

Первая мировая война началась для России так же, как и все войны предшествовавшего cтoлeтия - с патриотического подъема. Успешно прошла мобилизация, было немало и добровольцев. Однако воевать пришлось не кадровой армии, как было до этого, а всему народу, так как уже в первые месяцы войны в ходе кровопролитных сражений довоенная профессиональная армия понесла невосполнимые потери, особенно ее офицерский и унтер-офицерский состав. И осенью 1914 г. в действующую армию стало вливаться наспех обученное пополнение. Это была главным образом малограмотная сельская молодежь, а также рабочие необоронных профессий, не проходившие до войны службу в армии. Они были недисциплинированны, распущены и легко подвергались любой негативной пропаганде (в первую очередь революционной и антигосударственной). К тому же уже к началу военной кампании 1915 г. война приобрела позиционный характер. Резко ухудшилось материально-техническое и продовольственное снабжение фронта, поскольку Россия не была готова к длительной войне. Все это, а также тяготы и лишения фронтовой жизни, явилось причиной зарождения антивоенного движения среди солдат. Это проявилось в виде дезертирства, добровольной сдачи в плен, саморанений, отказа исполнять боевые приказы и в других нарушениях воинской дисциплины, но наиболее ярко - в форме братания.

Первое братание случилось в апреле 1915 г. перед Пасхой. Все последующие вспышки этого явления были достаточно редки и происходили спонтанно. И о нем почти забыли и солдаты, и командование. Однако волна братания снова напомнила о себе ровно через год, а именно 10 апреля 1916 г., в день Святой Пасхи. Именно тогда снова состоялись братания, но уже более массовые, чем были до этого. Они-то и привлекли внимание высшего командования. Так, главнокомандующий армиями Юго-Западного фронта генерал от кавалерии А.А. Брусилов в приказе № 643 от 18 апреля 1916 г. не только сделал упор на том, что братание является наиболее злостной формой нарушения воинской дисциплины, но и указал на, так сказать, нерыцарское поведение со стороны командования противника. В приказе особо обращалось внимание на то, что «враг еще раз, как и следовало ожидать, проявил присущее ему вероломство, а в поведении некоторых, к сожалению, наших офицеров и стрелков сказалась недопустимая праздничная распущенность и проглянули славянская незлобивость, беспечность и добродушие, совершенно неуместное в боевой обстановке... Некоторые прапорщики, лишенные должного руководства, растерялись, допустили ряд крупных упущений, чем дали возможность противнику безнаказанно увести наших пленных». Любопытно, что в том же приказе говорилось, что «командующему 4-й стрелковой дивизией, генерал-майору Деникину за отсутствие должного руководства и требовательности объявляю выговор». Сам же А.И. Деникин, описывая этот случай братания, не придавал ему в то время серьезного значения. Он, в частности, писал: «Братание ... имело даже традиционный характер в дни Святой Пасхи; но вызывалось оно исключительно беспросветно-нудным стоянием в окопах, любопытством, просто чувством человечности даже в отношении к врагу - чувством, проявлявшимся со стороны русского солдата не раз и на полях Бородино, и на бастионах Севастополя, и в Балканских горах. Братание случалось редко, преследовалось начальством и не носило опасной тенденции». Генерал от инфантерии Ю.Н. Данилов, бывший тогда командиром 25-го армейского корпуса, также не видел серьезной опасности в «этой тенденции». Весьма снисходительно он описывает сцену братания в своих очерках: «На нейтральной полосе между окопами завязывается оригинальное знакомство. Сблизившиеся люди пожимают друг другу руки, обмениваются непонятными словами, газетами, папиросами, а иногда и бутылкою спирта или другого напитка. С нашей стороны наиболее смелые, влекомые все тем же любопытством, заглядывают в чужие окопы и рассказывают потом чудеса о житье-бытье немецких солдат... Так это дело братания повелось у нас на фронте уже с Пасхи 1916 г. Потом шло, всё усиливаясь». Здесь следует отметить, что русское командование, говоря о причинах, побуждавших солдат брататься, не обращало внимания на национальные и религиозные особенности поведения солдатской массы. Как известно, в армиях Германии и особенно Австро-Венгрии служило огромное количество солдат славянского происхождения - поляки, чехи, словаки, украинцы и другие. В своей массе они не видели в русских солдатах врагов. Нередки были среди солдат-славян и массовые сдачи в русский плен. Такие настроения подогревало и то, что царское правительство одной из главных целей Первой мировой войны провозгласило освобождение славянских народов от австро-венгерского и германского порабощения. Что же касается религиозного фактора, то мы видели, что всплеск братания в годы войны приходился именно на Пасхальные дни, когда солдаты-христиане, а таких было абсолютное большинство, отмечали один из самых великих своих праздников. Этой причиной объясняется то, что на Кавказском фронте не было братаний русских солдат с турецкими.

Весьма показательно, что в мемуарах многих русских военачальников вообще отсутствуют какие-либо упоминания о братаниях периода 1915-1916 гг. Это, безусловно, свидетельствует о том, что в те годы они не придавали этому явлению особого значения.

Если представители русского командования в стихийных и редких братаниях 1915-1916 гг. видели лишь нарушение воинской дисциплины, вызванное простым «любопытством», не носившем «опасной тенденции», то германское руководство решило его использовать в своих интересах. Как уже отмечалось, противник иногда брал во время братания наших солдат в плен. Однако впоследствии австро-германское командование отказалось от такой практики, вполне обоснованно опасаясь прекращения братания с русской стороны. «С наступлением для Германии трудных времен, - писал генерал Ю.Н. Данилов, - правительство императора Вильгельма озаботилось созданием в различных пунктах страны особых отделений для пропаганды идей, способных облегчить германскому народу продолжение и благополучное окончание войны». Летом 1916 г. по инициативе германского верховного командования (прежде всего, генерала Э. Людендорфа) деятельность этих отделений была объединена в одну организацию. Пропаганда распространялась всевозможными путями, но особое значение придавалось словесной передаче обработанных в нужном смысле сведений. «Мысль существует, - говорил Э. Людендорф по поводу этого способа, - а откуда она взялась - неизвестно». Здесь следует отметить, что пропаганда в соответствующих направлениях велась не только на территории Германии и ее сателлитов, не только в нейтральных странах, но в основном направлялась широким потоком в государства, находившиеся с Германским блоком в состоянии войны. «Шла она туда двумя путями, - писал далее Ю.Н. Данилов, - с фронта и через тыл, но имела одну цель: угасить в народах и войсках этих государств дух войны и подорвать в них внутреннюю дисциплину... Для России с непрочной государственностью, темною массою и правительством, не пользовавшимся общественным доверием, пропаганда эта оказалась смертельным ядом». Именно такое явление Первой мировой войны, как братание, подходило для такой пропаганды как нельзя лучше. Но не только одно германское верховное командование обратило внимание на возможности, которые открывало братание, для развала армии и подрыва боевого духа солдат. Пристально следя за событиями на фронте, вождь большевиков В.И. Ленин понимал, что с помощью братания можно осуществить лозунги большевистской партии самым безболезненным и легким способом, представив это явление как «инициативу самих солдатских масс». Еще в феврале 1915 г., выступая на Конференции заграничных секций РСДРП, проходившей в Берне (Швейцария), он призывал к поддержке «братанья солдат воюющих наций в траншеях и на театре войны вообще», видя в этом стихийном явлении «первые шаги по пути превращения современной империалистской войны в гражданскую».

Как уже отмечалось, в 1915-1916 гг. братание не было массовым и частым явлением, и только после победы Февральской революции оно стало быстро принимать лавинообразный характер. Почему так произошло? «Недоверие к Верховному командованию, - рассуждал в своих мемуарах А.Ф. Керенский, - которое неудержимо нарастало в нижнем эшелоне в те несколько месяцев, которые предшествовали катастрофе, в первые недели после революции вырвалось наружу и привело к взрыву, подорвав саму основу дисциплины - доверие солдат к офицерам». И далее он отметил, что в первые недели после Февральской революции «вся страна прошла через кризис, но именно на фронте этот кризис приобрел глубокие и опасные черты. Ведь с потерей дисциплины армия неизбежно разлагается и теряет свою боеспособность». Именно после победы Февральской революции, когда в войсках стремительно стала падать воинская дисциплина, братание явилось одним из главных лозунгов партии большевиков на фронте. В Апрельских тезисах В.И. Ленин отмечал необходимость усиленной пропаганды братания. В проекте резолюции о войне Петроградской общегородской конференции партии большевиков, написанном В.И. Лениным в апреле 1917 г., заявлялось, что братание является одним из наиболее действенных средств, способных ускорить прекращение войны. Под братанием, подчеркивал В.И. Ленин, большевики понимают, во-первых, издание воззваний на русском языке с переводом на немецкий для распространения их на фронте; во-вторых, устройство митингов русских и немецких солдат, через переводчиков, без присутствия офицеров. В таких воззваниях и на таких митингах должны разъясняться взгляды большевистской партии на войну, должно указываться на то, что если в России и Германии власть перейдет в руки трудящихся, то тогда будет обеспечен быстрый конец войны и демократический мир между всеми воюющими государствами. Та же ленинская мысль о превращении братания «в сознательное и возможно более организованное движение к переходу всей государственной власти во всех воюющих странах в руки революционного пролетариата» прозвучала и на Седьмой (Апрельской) всероссийской конференции партии большевиков. 21 апреля в «Правде» было опубликовано «Воззвание к солдатам всех воюющих стран», также написанное В.И. Лениным.

Оно было издано на русском, немецком и других языках и распространено на фронте. 28 апреля «Правда» вновь обращается к вопросу братания - печатается статья В.И. Ленина «Значение братанья». В ней подчеркивалось, что братание «начинает ломать проклятую дисциплину ... подчинения солдат “своим” офицерам и генералам, своим капиталистам (ибо офицеры и генералы большей частью либо принадлежат к классу капиталистов, либо отстаивают его интересы)». Отсюда ясно, что братание есть «одно из звеньев в цепи шагов к социалистической пролетарской революции». Далее отмечалось: «чтобы братанье возможно легче, вернее, быстрее шло к нашей цели, мы обязаны заботиться о наибольшей организованности и о ясной политической программе его». В связи с этим В.И. Ленин требовал от армейских большевиков активизировать свою деятельность так, «чтобы солдаты переходили теперь к такому братанью, во время которого обсуждалась бы ясная политическая программа», а солдат призывал обсуждать «эту программу в своей среде и вместе с немецкими солдатами! Такое обсуждение поможет вам найти верный, наиболее организованный, наиболее близкий путь к прекращению войны и к свержению ига капитала». Следует подчеркнуть, что во всех статьях, посвященных братанию, В.И. Ленин стремился придать этому явлению не столько антивоенный, сколько политический характер.

Наиболее распространенными формами проведения братания большевиками являлись, как рекомендовал В.И. Ленин, издание воззваний на русском и немецком языках, устройство во время братаний митингов. В воззваниях и на митингах большевики пытались убедить солдат, в том, что войну можно окончить и добиться справедливого мира только путем свержения своих правительств. Здесь же следует добавить, что только «Правда» в период с марта по октябрь опубликовала 18 различных материалов, посвященных братанию. Вопросы, так или иначе связанные с братанием, содержались и в других большевистских газетах, в первую очередь в «Солдатской правде» и «Окопной правде», а также в «Социал-демократе».

Как известно, большевиков-военнослужащих в действующей армии было немного, и они, естественно, не могли часто организовывать братания на фронте протяженностью полторы тысячи километров. Каким же способом проникали посланцы большевистской партии в действующую армию? Как писал в своих мемуарах А.Ф. Керенский, «делегаты Совета, действуя от имени рабочих и крестьян, стали быстро набирать в армии силу - именно им доверили выступать в качестве комиссаров, ответственных за всю деятельность созданных комитетов ... воспользовавшись сложившейся ситуацией, большевистские агенты под личиной делегатов и комиссаров внедрялись в армию; такое нетрудно было осуществить в первые дни революции, когда “комиссарские мандаты” выдавали всем без исключения, не удосуживаясь проверить, с какой целью претендент на мандат отправляется на фронт». Сказанное А.Ф. Керенским дополняет А.И. Деникин. В своих очерках он писал, что «по всему фронту совершенно свободно разъезжали партизаны из Совета и Комитета ... с организацией “показного братания” и целым ворохом “Правд”, “Окопных правд” и “Социал-демократов”».

Весьма интересный эпизод по этому поводу приведен в воспоминаниях А.А. Брусилова. «В бытность мною главнокомандующим Юго-Западным фронтом во время германской войны, - писал генерал, - большевики и ранее и после февральского переворота сильно агитировали в рядах армии. Во времена Керенского у них было особенно много поползновений проникать в армию... Помнится один случай ... мне докладывал мой начальник штаба генерал Сухомлин следующее: несколько большевиков прибыли в штаб в мое отсутствие. Они заявили ему, что желают проникнуть в армию для пропаганды. Сухомлин, очевидно, растерялся и разрешил им ехать. Я же это, безусловно, не одобрил и велел их вернуть обратно. Приехав в Каменец-Подольск, они явились ко мне, и я заявил им, что ни в каком случае допускать их в армию не могу, так как они желают мира во что бы то ни стало, а Временное правительство требует войны до общего мира, заодно со всеми нашими союзниками. И тогда же я выслал их из пределов мне подвластных».

Следует добавить, что для проникновения на фронт большевики использовали также и маршевые роты, следовавшие из тыловых гарнизонов в действующую армию.

Правда, братания не были особенностью Русского фронта.

В качестве доказательств приводятся знаменитые солдатские братания на других фронтах в рождественские дни 1914 года. Этим братаниям посвящена недавняя книга Стенли Уайнтроба (Stanley Weintraub. Silent Night: Remarkable Christmas truce of 1914).

Автор поставил себе целью уяснить, что правда, а что выдумка в легендах, ходящих об этих братаниях. Сделать это было не совсем просто. Участников первой мировой войны осталось на свете с десяток, всем им перевалило за сто, да и свидетельские показания тех из них, кто пожелал бы и смог бы дать таковые, стоят недорого - просто потому, что легенды давно вытеснили из памяти ветеранов, в ту страшную пору - мальчишек, реальные события. Зато всяческих мемуаров, журнальных и газетных статей, полковых историй и иных документов о первой мировой войне - море разливанное. Вот их-то Уайнтроб и проработал с чисто немецкой методичностью (фамилия историка, разумеется, немецкая; на немецкий лад он - Вайнтрауб). Список источников занимает у него больше места, чем у иных авторов - целая глава связного текста.

Рождественские братания начались после заключения сторонами двухдневного перемирия на западном фронте. Там преобладали христиане, для которых Рождество - один из двух главных праздников года. (Со стороны Антанты, заметим, были целые нехристианские полки - индусские, в составе британских сил; на восточном и кавказском фронтах было немало мусульман, в турецкой армии они и вообще преобладали; кроме того, в армиях обеих коалиций сражались евреи, - но общей картины все это не меняет.) И вот правительства договорились о перемирии. Помимо сакрального смысла к нему подталкивала и чисто практическая необходимость: нужно было похоронить убитых. Война велась траншейная. Солдаты видели трупы вчерашних товарищей в нескольких метрах о себя на ничьей земле, что не способствовало боевому духу. Перемирие для похорон - вообще древнейший и, конечно, дохристианский обычай.

Но вот печальный долг павшим был отдан, и полоса между траншеями очистилась. По обе стороны начались празднества с обильными возлияниями, украшение рождественских елок, зажигание елочных свечей, песни, а вслед за ними ... и футбол. Да, да! Как ни трудно в это поверить...

Братания начались на французской территории - между немцами и британцами. Именно в таком порядке; как правило, инициатива исходила от немцев, которые в ту пору выигрывали войну. Солдаты сперва сближались с опаской, затем пили и обменивались продовольственными пайками, а затем вспомнили об английской игре, ставшей международной. В большинстве случаев играли не нестоящими надувными мячами, а суррогатами; случалось даже - завернутой в тряпье гильзой от снаряда. Впрочем, кое-где и настоящие мячи нашлись - что, согласимся, само по себе удивительно. Война ведь велась жуткая, зима стояла суровая, снежная, а тут - мячи!

Занятно, что в футбольных матчах тоже почти всюду побеждали немцы. Самый обычный счет был 3:2 в их пользу. Документы, главным образом - газеты, сохранили подробности этих небывалых международных встреч.

Поначалу выйти к противнику безоружным было непросто, требовалось мужество. Да и командиры от братаний были в ужасе и пытались унять их. Но ничего из этого не вышло. Настроение было именно рождественское. Люди изголодались по человеческому общению и тянулись друг к другу. А физически - осуществить братание было совсем просто. Траншеи противника располагались близко, немцы и британцы прекрасно слышали друг друга. Толчком к сближению, полагает автор, послужили рождественские песни, которые хором. Немецкая рождественская песня Тихая ночь (Stille Nacht) - вещь задушевная, она редко кого оставляет равнодушным. В британских траншеях аплодировали, слушая ее, а кое-где и плакали. Рождественские традиции у немцев вообще сильны. А британцы трогательных песен не пели, в их репертуаре преобладали задорные и грубоватые сатирические солдатские песенки.

Были и случаи нарушения перемирия. И с той, и с другой стороны многие были озлоблены затянувшейся войной (что худшее - впереди, еще не знали). Было немало и фанатиков-националистов. Случалась пальба и по пьяному делу, и по недоразумению. Потом стороны оправдывались друг перед другом, ссылаясь именно на недоразумения.

Впрочем, один случай недоразумением не назовешь. В самый разгар перемирия один немец появился перед британкой траншеей со словами, что вызывает желающего на штыковой поединок. "Хочу, говорит, биться насмерть, но - не с ирландцем!" Почему, так и осталось загадкой. Вызов принял шотландец. Обе стороны наблюдали за этой жестокой схваткой, не вмешиваясь. Верх взял шотландец, заколовший немца. Так что были и такие братания... Но все же это - исключение. Гораздо характернее другой эпизод. В рождественскую ночь британский летчик пролетел над французским городом Лиллем, занятым немцами, и сбросил изумленным неприятелям большой хорошо упакованный сливовый пудинг. А лейтенант Джон Рейт - тот самый, который впоследствии основал Би-Би-Си - дал немецким офицерам званый обед во французском замке, с шампанским и при свечах.

Кризис на втором этапе войны был определён ещё одним фактором - изменениями кадрового состава в армии.

“Государству надлежит принять самые настойчивые меры к тому, чтобы … дать армии непрерывный поток новых офицеров. Уже в настоящее время некомплект офицеров в частях пехоты … в среднем превышает 50%” [1, с. 56]. Эта цитата из рапорта главнокомандующего Северо-Западным фронтом генерала от инфантерии М.В. Алексеева, поданного в июле 1915 г. на имя военного министра, свидетельствует об одной из многочисленных проблем, с которыми столкнулась государственная власть и высшее военное руководство России с началом Первой мировой войны.

Как и в мирное время, основная нагрузка по решению этой проблемы была возложена на военно-учебные заведения (вузы), занимавшиеся подготовкой кадров для замещения первичных офицерских должностей. При этом пришлось вводить особые правила комплектования военных училищ, требования к организации и содержанию образовательного процесса, а также внести коррективы в порядок выпуска юнкеров по завершению обучения.

Уже в первый день войны военный министр генерал от кавалерии В.А. Сухомлинов распорядился о проведении в военных училищах досрочных выпусков. Конкретные даты таких выпусков были установлены в результате предварительно проведенного согласования данного вопроса с руководством ряда Главных управлений Военного министерства: военно-учебных заведений (ГУВУЗ), артиллерийского (ГАУ) и военно-технического (ГВТУ). Артиллерийские училища, располагавшиеся в Петрограде, 24 августа 1914 г. должны были произвести в подпоручики юнкеров, перешедших в старший класс. Два месяца, т.е. до 1 октября, отводилось на завершение подготовки обучавшихся на старших курсах в военно-учебных заведениях, которые относились к ГУВУЗу. Окончательной датой выпуска юнкеров, поступивших в военные училища до войны, было определено 1 декабря 1914 года.

Параллельно шла работа по организации ускоренной подготовки. Основополагающим элементом в перестройке деятельности военно-учебных заведений было определение оптимальных сроков обучения. При решении этого вопроса руководство вооруженных сил оказалось перед дилеммой. С одной стороны, возникла острая необходимость в уменьшении сроков обучения, так как реалии войны требовали регулярного пополнения офицерского корпуса в количестве, значительно превышавшем выпуски мирного времени. С другой стороны, руководители военного ведомства осознавали, что сокращение учебного времени приведет к ухудшению качества подготовки будущих офицеров. Разрешение возникшего противоречия было найдено в дифференцированном подходе к выбору учебных программ и срокам их реализации в зависимости от типа конкретного вуза и его принадлежности к определенному роду войск.

Следует отметить, что необходимость организации ускоренной подготовки офицерских кадров в военное время была предложена Главным штабом и нашла свое отражение в соответствующем положении, которое было утверждено императором еще в 1912 г. Согласно этому документу после вступления России в войну сроки обучения предстояло сократить до 8 месяцев. Однако резко возросшая потребность армии в командном составе, вызванная необходимостью кадрового обеспечения мобилизационных мероприятий и большими потерями офицерского состава в ходе первых боев летом 1914 г., привели военного министра к решению о сокращении указанного срока вдвое применительно к пехотным училищам. Николай II поддержал предложение генерала В.А. Сухомлинова, утвердив 8 октября 1914 г. “Положение об ускоренной подготовке офицеров в военное время в военно-учебных заведениях с четырехмесячным ускоренным курсом“.

Действие этого документа первоначально распространялось на старшеклассников Пажеского корпуса, а также юнкеров пехотных, кавалерийских и казачьих училищ, принятых в вузы 1 октября и 1 декабря 1914 г. Позже - на обучавшихся в этих заведениях с 1 августа этого же года и на все приемы 1915 г.. Также оно касалось юнкеров старшего класса военно-топографического училища, которые добровольно желали служить прапорщиками в частях армейской пехоты, входивших в состав действующей армии.

При переводе на ускоренную подготовку инженерного и артиллерийских училищ руководство Военного министерства учло сложность подготовки в них, а также относительно небольшие потребности этих войск в начальный период войны в младших офицерских кадрах по сравнению с пехотой. Поэтому для них было разработано и учреждено отдельное “Положение об ускоренной подготовке офицеров в военное время в специальных военно-учебных заведениях с восьмимесячным ускоренным курсом”.

Предпринятые Военным министерством меры частично способствовали решению обострившихся кадровых проблем. Если в мирное время ежегодно офицерский корпус пополняли около 2 тыс. выпускников военно-учебных заведений, то только с начала войны до конца 1914 г. ускоренные выпуски поставили в армию 5026 поручиков (корнетов, хорунжих) и 3814 прапорщиков.

Еще большая дифференциация сроков подготовки произошла в ходе войны. В феврале 1915 г. военный министр получил право увеличивать указанные выше сроки в пределах до года, а с августа 1916 г. - до установленных законом для мирного времени. В случае необходимости он мог и уменьшать учебное время до минимальных пределов, указанных в соответствующих положениях. По мнению автора, тот факт, что военное руководство получило право оперативно решать вопросы по срокам обучения в зависимости от кадровых потребностей армии, положительно отразился на процессе комплектования офицерского корпуса.

К весне 1915 г. несколько спала острота проблемы обеспеченности сухопутных войск офицерами. Поэтому у Военного министерства появилась возможность продлить сроки обучения. Так, юнкерам кавалерийских училищ декабрьского 1914 г. набора выпуск перенесли на два месяца позже, а для остальных приемов курс был увеличен до 8 месяцев. Это стало возможным из-за относительно небольших потерь среди офицеров данного рода войск, а также усложненных, по сравнению с пехотой, требований к их подготовке.

Курс пехотных и казачьих вузов впервые был продлен на месяц для второго выпуска 1915 г. В отчете генерал-инспектора военно-учебных заведений отмечалось, что это было сделано с целью “дать юнкерам возможность посвятить некоторое время полевым практическим занятиям”. И в дальнейшем, при возможности, сроки подготовки в пехотных училищах для некоторых наборов увеличивались. Например, выпуск вместо 1 сентября 1916 г. состоялся на месяц позже, а запланированный на 1 октября - через два месяца, т.е. 1 декабря этого же года.

В специальных училищах первый ускоренный курс длился 9,5 месяцев. Юнкера, принятые в них 1 декабря 1914 г., обучались уже меньше 8 месяцев. Инженеры пополнили офицерские ряды 15 июля, а артиллеристы - 10 июля 1915 г. В связи с неполной укомплектованностью действующей армии артиллерийскими офицерами Николай II разрешил военному министру уменьшить срок обучения в соответствующих училищах до 5,5 месяцев. Но при определении дат конкретных выпусков военный министр всегда совещался с начальником ГАУ генералом А.А. Маниковским. Последний считал, что обучение артиллеристов должно быть не менее полугода и при этом с обязательным прохождением ими лагерного сбора. Как показало изучение нормативных документов, сроки обучения артиллерийских офицеров в основном составляли 6-7 месяцев.