А. Горчаков и О. фон Бисмарк: казусы взаимоотношений

Размещено на http://www.allbest.ru/

А.М. Горчаков и О. фон Бисмарк: казусы взаимоотношений

Содержание

Введение

Глава I. Теоретико-методологические основы исследования

1.1 Казусная история как проблемное поле современной социогуманитаристики

1.2 Казус встречи: теоретические подходы к изучению

1.3 Казус прошлого как объект изучения

Глава II. Горчаков и Бисмарк: эволюция взаимоотношений

2.1 Характеристика личных отношений Бисмарка и Горчакова

2.2 Характеристика профессиональных отношений Бисмарка и Горчакова

Глава III. Казус встреч и отношений

3.1 Казус встреч в Петербурге

3.2 Казус встреч «военной тревоги 1875 г.»

3.3 Казус Берлинского конгресса

Заключение

Список использованных источников и литературы

Введение

1. Постановка проблемы

В отечественной исторической науке вплоть до середины прошлого столетия под влиянием господствовавшей марксистко-ленинской идеологии в качестве основных объектов исторических исследований выступали макроуровневые общественные процессы. Историки уже не просто описывали поступки исторических личностей, не пытались извлечь моральные уроки из истории, от нарративных позиций историографии они перешли к изучению таких сил, которые определяют ход истории. Появились исследования экономических и политических процессов стран мира, их взаимосвязи друг с другом, исследования, посвященные изучению становления средневекового города и т.п.

Тем не менее, во второй половине прошлого столетия произошло осознание того факта, что подобные исторические исследования привели к изменению предметных областей исследований. При этом эти изменения не расширили предметную область исторических исследований, а наоборот, сузили ее. Таким образом, анализирующая крупные исторические процессы макроистория уступила место микроистории, которая, в свою очередь, направляет все усилия на изучение отдельного единичного события или исторической личности с ее бытом, поступками и т.д. Такой переход знаменует смену ориентира исследовательского интереса на казусы прошлого.

В результате кризиса метанарратива, или как говорил Жан Франсуа Лиотар, «великих повествований», появилось множество работ, целью которых было изучение отдельного исторического факта или события, или явления как такового. Такие исследования не претендовали на выявление исторических законов и объяснение масштабных исторических процессов.

Стоит заметить, что и микроистория не обладает безграничными возможностями - уровень обобщения не всегда может отвечать ожиданиям. Но здесь в качестве объекта исследования обычно выступает индивидуальный поступок, единичный случай или особенная личность, вызывающая интерес. И изучение чего-то общего происходит именно через нить отдельных событий и отдельных личностей. И за такими частными фактами и выявляется все единство эпохи, процесса, взаимосвязей.

Масштаб исследования играет важную роль в определении цели и методов микроисторического анализа. Поскольку от выбора масштаба исследования напрямую зависят и результаты его познания, то изменение масштаба в данном контексте будет означать не столько увеличение или уменьшение его размера, но и его видоизменение. В результаты мы получаем другую реальность, поскольку выбираем то, что хотим изобразить. В данном случае важным будет являться принцип изменения, а не просто микропринцип.

Актуальность данной работы определяется повышенным вниманием к проблемам микроисторического анализа и казусной истории, которые обозначились в современной исторической науке в рамках постнеклассической научной парадигмы. В связи с этим тщательный анализ отношений двух канцлеров - О. фон Бисмарка и А.М. Горчакова - вполне укладывается в перспективное развитие отечественной историографии. Кроме того, в исследовании показана оценка Бисмарком Горчакова и наоборот, благодаря чему затрагивается еще одно актуальное направление исторической науки - роль личности в истории. Изучение деятельности двух канцлеров на государственных постах также вполне вписывается в рамки истории повседневности.

В качестве объекта исследования выступает личности А.М. Горчакова и О. фон Бисмарка. Предметом дипломной работы являются исследовательские возможности микроисторического анализа при интерпретации отношений между двумя канцлерами как исторического казуса.

Целью исследования будет являться попытка анализа отношений Горчакова и Бисмарка с позиции микроисторического анализа исторических фактов. Для достижения поставленной цели требуется решить ряд задач:

определить гносеологический потенциал микроисторического анализа к изучению исторических фактов;

рассмотреть роль каждого из дипломатов в определении курса внешней политики России и Пруссии (с 1871 года - Германии);

провести сравнительный анализ маркоисторического и микроисторического подходов к изучению казуса отношений;

выявить особенности личных и профессиональных отношений Горчакова и Бисмарка;

выявить обстоятельства, характер и последствия личных контактов Горчакова и Бисмарка в рамках микроисторического подхода к изучению казусов; горчаков бисмарк политика дипломат

проследить эволюцию отношений Бисмарка с А.М. Горчаковым и изменение их оценок относительно друг друга.

Хронологические рамки дипломного исследования охватывают период с 1851 года по 1878 года. Однако для того, чтобы исследование носило комплексный характер и для понимания специфики поведенческой линии Бисмарка и Горчакова потребовалось расширить рамки и периодически обращаться к более позднему периоду времени. Нижней хронологической границей исследования является 1851 год, время первого знакомства - когда О. Бисмарк был отправлен посланником от Пруссии в Союзный сейм, где уже присутствовал посланником от России А.М. Горчаков. Завершается исследование Берлинским конгрессом и фактическим отходом от руководства министерства Горчаковым.

Методологической основой работы выступили такие общенаучные методы как историзм, научность, объективность и системный подход. Принцип историзма призывает рассматривать исторические факты на основе соблюдения их временной последовательности и преемственной смены. Принцип системности диктует необходимость анализа взаимоотношений Бисмарка и Горчакова как комплекса взаимосвязанных элементов. Принцип научности призывает к необходимости базирования на исторических фактах и соответствия данным источников. Поскольку исследование предполагает отход от классической научной схемы исследования, то это, в свою очередь, изменяет и требования к объективности исследователя: сведения, содержащиеся в источнике, нельзя более селекционировать или игнорировать какие-то определенные части этого источника. В работе был проведен поиск и анализ данных всех источников, даже противоречащих концепции исследования.

В дипломном исследовании для установления причинно-следственных связей между поступками двух канцлеров, их мотивов, обстоятельств их встреч и деловых контактов и влиянием этих аспектов на взаимоотношения Бисмарка и Горчакова использовался логический метод. По мере выявления изменений, происходивших во взглядах и политической деятельности Бисмарка и Горчакова, использовался сравнительно-исторический метод. Эти методы использовались на основе критического анализа источников и микроанализ скорректировал возможности всех этих методов. Микроанализ позволил фрагментировать объекты исследования на определенных срезах, что в свою очередь позволило выявить все то необычное, неожиданное, казуальное с точки зрения исследователя, где спектрально отражается вся гамма человеческих, общественных и социально-экономических отношений. Исследователь, использующий микроисторический подход, отталкивается от «частной ситуации» и таким образом пытается реконструировать сам способ построения социального мира. Такие микроисторики предлагают иной подход, нежели распространенный у историков способ отталкивания от глобального контекста и сбор воедино множества контекстов.

Что касается степени изученности темы, то наше внимание привлекают самые различные вопросы, связанные с дипломатической деятельностью Бисмарка и Горчакова. Однако большинство работ других исследователей на таком аспекте как личные и профессиональные отношения и их эволюция практически не останавливаются, ограничиваясь лишь простым описанием или упоминанием общеизвестных фактов из их биографий, без углубления в суть вопроса. Лишь некоторые работы пытаются дать краткий анализ взаимоотношений канцлеров в контексте других тем. Например, в работе В.С. Дударева «Петербургская миссия Бисмарка: политическая ссылка или дипломатический успех»1 вопросу отношений Бисмарка и Горчакова уделена целая глава, но хронологические рамки работы ограничены пребыванием Бисмарка на посту прусского посланника в Петербурге с 1859 по 1862 гг. В других своих работах2 В.С. Дударев также касается вопроса взаимоотношений канцлеров, весьма подробно изучает источники того периода, делает вывод о результате этих отношений, но его анализ обрывается 1862 или 1863 годом, когда Бисмарк уже занимает пост министра-президента Пруссии, в то время как на этом его личные и профессиональные отношения с Горчаковым отнюдь не прекращаются. Этот вопрос также рассматривается и в работах других авторов, но уже в качестве одного из эпизодов богатой биографии Бисмарка. К числу подобных исследований можно отнести работы Р. И. Иванякова «Бисмарк в Петербурге: политическая деятельность О. Бисмарка в период пребывания на посту посланника в Санкт-Петербурге (1859-1862 гг.)»3, В.В. Чубинского «Бисмарк. Политическая биография»4, С.Н. Семанова «А.М. Горчаков.

2. Обзор источников

Источниковая база дипломного исследования состоит из нескольких групп источников: мемуары Бисмарка и современников, записки Горчакова; источники эпистолярного происхождения, и в первую очередь личная корреспонденция Бисмарка; официальная дипломатическая документация и другие.

В дипломной работе были использованы опубликованные источники на русском языке. В первую очередь, это мемуары Бисмарка «Мысли и воспоминания», переведенные и опубликованные на русском языке А. С. Ерусалимским в 3-х томах в 1940-1941 гг.3 Это наиболее емкий и интересный из всех источников. Однако к его анализу необходимо подходить критически, поскольку написаны были эти мемуары Бисмарком уже после его отставки в 1890 году в одном из своих имений. Бисмарк давал оценку происходившим событиям уже через призму времени, поэтому его работу можно назвать апологетической: в ней Бисмарк не только оглядывался назад и подводил итоги своей долгой политической деятельности, но и пытался оправдать её, замалчивая одни факты, излишне подчеркивая другие и давая уже другую, более субъективную оценку произошедшим событиям и окружавшим его людям. Тем не менее, как справедливо заметил уже упомянутый советский историк, специалист по истории Германии А.С. Ерусалимский, мемуары Бисмарка - это не столько воспоминания, сколько мысли и даже политическое завещание, написанное, как гласит посвящение, «сынам и внукам для понимания прошлого и в поучение на будущее»4. В своем труде Бисмарк пытался не только оправдаться перед современниками, но и на основе собственного опыта предостеречь своих преемников от возможных ошибок.

Еще один важный источник для изучения темы, это опубликованные в 1933 году в научно-историческом журнале Центрального архива РСФСР и СССР Красный архив письма Бисмарка Горчакову1. В этом сборнике содержатся некоторые письма Бисмарка Горчакову, написанные в период с сентября 1860 по ноябрь 1876 года. Письма содержат не только данные официального дипломатического характера, но также и некоторые сведения, которые позволяют сделать вывод об отношениях между двумя канцлерами. Эта публикация является первой из всех публикаций личной корреспонденции Бисмарка, переведенной на русский язык. Перевод и вступительную статью подготовил уже вышеупомянутый А.С. Ерусалимский.

В этом же сборнике в 1938 году под номером 6 были опубликованы материалы, посвященные франко-германскому кризису 1875 года или, как его по-другому называют, «военной тревоге 1875 года». Среди материалов имеются донесения, письма и депеши русских послов Убри,Орлова и Шувалова из Берлина, Парижа и Лондона соответственно, адресованные министру иностранных дел Горчакову. Кроме того, большой интерес представляют также материалы содержания бесед графа Шувалова при его проезде через Берлин. В сборнике имеется еще много интересных материалов, таких как донесения советника министерства иностранных дел Жомини, письмо президента Французской республики маршала Мак- Магона Александру II, письмо Гамбургера послу в Лондоне Шувалову, но в контексте данной работы наибольший интерес представляет конфиденциальная записка Горчакова Александру II, и телеграмма Горчакова советнику министерства Жомини. Записка Горчакова проливает свет на события встреч с 10 по 13 мая 1875 года в Берлине с другой, отличной от представленной в мемуарах Бисмарка версией происходивших в те дни событий. Вступительная статья и комментарии подготовлены также А.С. Ерусалимским.

Другим не менее интересным источником можно назвать опубликованную личную корреспонденцию Бисмарка во время его пребывания на посту прусского посланника в Санкт-Петербурге1. В этих письмах мы можем обнаружить не только описание пребывания Бисмарка на берегах Невы, но также и некоторую оценку Бисмарком высшего света Петербурга, и, в первую очередь, императора и министра иностранных дел. В целом это издание положило новый этап изучения Бисмарка в современной российской историографии с привлечением новых, ранее не исследуемых и не переводимых личных писем.

При написании дипломной работы были использованы воспоминания военного министра Дмитрия Алексеевича Милютина2. Эти воспоминания имеют важное значение, поскольку автор был не только современником событий, но и имел возможность видеться и беседовать с Горчаковым и Бисмарком. Его дневники содержат некоторую личную оценку обоих канцлеров.

Для написания работы, связанной с историей дипломатии, нельзя было обойти стороной такой вид источников, как официальные доклады министра иностранных дел3. Доклады и записки А.М. Горчакова Александру II содержат важные сведения о происходивших на международной арене событиях. По этим документам можно отследить направления курса внешней политики, проложенные Горчаковым, а также общую оценку международных событий в Европе и мире.

Особенно здесь стоит выделить Сборник, изданный в память 25-летия управления Министерством иностранных дел государственным канцлером князем А. М. Горчаковым в 1881 году. Опубликованные там преимущественно на французском языке циркуляры и депеши Александра Михайловича представляют ценный материал для изучения вопросов внешней политики России с конца 1850-х до начала 1880-х.

Еще одним источником, использованным в работе, были записки самого А.М. Горчакова, записанные Михаилом Ивановичем Семевским в Баден-Бадене в апреле 1882 года. Объем этих записок невелик, однако они содержат важную информацию, поскольку являются единственным мемуарным произведением Горчакова. На склоне лет уже бывший русский канцлер много болел, поэтому самостоятельно записать свои воспоминания для потомков уже не сумел. По свидетельству современников, Александр Михайлович, несмотря на лицейское образование, обладал крупным и не очень красивым почерком, а за время дипломатической службы обычно привык диктовать документы, чем писать самому. Тем не менее, записанные с его слов записки представляют интерес для исследователей биографии последнего российского канцлера.

Таким образом, источниковая база довольна обширна и позволяет подробно рассмотреть личные и профессиональные отношения Бисмарка и Горчакова.

3. Обзор историографии

Личность Бисмарка привлекала многих отечественных и зарубежных исследователей. На сегодняшний день существует огромное количество научных монографий, статей, публикаций, посвященных личности Бисмарка, его внутренней и внешней политике. Историк В.В. Чубинский в своей работе «Бисмарк. Политическая биография» писал о том, что еще в 1965 г. в ФРГ был выпущен библиографический справочник, содержавший более шести тысяч книг и статей, посвященных как непосредственно Бисмарку, так и его исторической эпохе1. И с тех пор интерес к личности Бисмарка продолжает только расти.

Меньше повезло личности Александра Михайловича Горчакова: у советской историографии он не пользовался особым вниманием, хотя и не находился в забвении (как, скажем, К.В. Нессельроде). Несмотря на масштаб личности последнего выдающегося российского дипломата в отечественной историографии, до последнего времени, не было монументальный трудов, посвященных его биографии и деятельности на посту министра иностранных дел. Попытку несколько исправить эту ситуацию предприняли С.К. Бушуев, издавший в 1944 г. биографическую работу «А.М. Горчаков», а также С.Н. Семанов, выпустивший в 1962 г. книгу «А.М. Горчаков. Русский дипломат XIX в.»2. К сожалению, обе эти работы были написаны с характерной для советской историографии печатью классового подхода, которая мешала дать объективную оценку личности, что, впрочем, умаляет заслуг этих исследователей, положивших начало изучению личности Горчакова.

По мнению В.Н. Виноградова3, перелом в отечественной историографии в вопросе оценки личности Горчакова наступил лишь на рубеже веков - в конце 1990-х - начале 2000-х. Связано это было с празднованием 200-летия со дня рождения канцлера. В 1998 г. прошли первые Горчаковские чтения, после которых вышел сборник статей и документов4, посвященных изучению роли Горчакова в выработке внешнеполитического курса России в 60-70-е гг. XIX в. (редактором сборника стал Е.М. Примаков, тогдашний министр иностранных дел и академик). А в 2003 г. в серии «Жизнь замечательных людей» вышла книга В А. Лопатникова «Пьедестал. Время и служение канцлера Горчакова»5, которую В.Н.

Виноградов считает недостаточно полным, а порой и спорным биографическим изданием1.

Нельзя не отметить и вклад в изучение личности Горчакова, который внесли А.А. Андреев и Н.С. Киняпина. Книга Андреева «Последний канцлер Российской империи Александр Михайлович Горчаков»2 посвящена 200-летию со дня рождения канцлера и содержит целый ряд документов, освещающих основные события из жизни Горчакова. Киняпина в своих работах3 рассматривает деятельность князя Горчакова в контексте изучения внешней политики России во второй половине XIX в.

В дореволюционной отечественной историографии преобладала точка зрения о Горчакове как об исполнителе воли императора, при этом его роль как самостоятельного руководителя внешнеполитического ведомства не рассматривалась4. Советская литература в вопросе оценки личности Горчакова была весьма сдержанна, если не критична, и эта позиция менялась в зависимости от идеологической установки. Поначалу господствовала критическая оценка Горчакова как исполнителя агрессивной политики царизма и ревностного защитника интересов дворянско-буржуазной России на мировой арене (такой точки зрения придерживался, например, С.Н. Семанов5). При этом, особенно в годы Великой Отечественной войны, встречались и иные, апологетические оценки, представляющие Горчакова защитником интересов страны, униженной после Крымской войны (к таким работам можно отнести выше упомянутую биографическую книгу С.К.Бушуева6).

Особый интерес в контексте темы статьи вызывает оценка отношения Горчакова к германскому вопросу. Здесь преобладают критические отзывы. Так, П.А. Зайончковский в своей работе «Правительственный аппарат самодержавной России в XIX в.»1 обвиняет Горчакова в германофильской политике, которая противоречила интересам России. Однако при этом автор не умаляет роли Горчакова в деле спасения Франции от повторного нападения Германии (речь идет о так называемой «военной тревоге 1875 г.», когда вся подготовка Бисмарка к повторной войне с Францией была сведена на нет после переговоров с Горчаковым).

Проблема личных отношений между Бисмарком и Горчаковым среди западных исследований практически не освещается, однако есть ряд работ, затрагивающих эту тему. Одним из первых, кто изучил вопрос взаимоотношений между Бисмарком и Горчаковым, был Генрих Пошингер. В своей работе «Князь Бисмарк и дипломаты: 1852-1890» Пошингер отмечает, что Бисмарк во имя политической выгоды и с помощью откровенной лести добился установления дружеских отношений с Горчаковым, играя на отрицательной черте его характера - тщеславии. Еще будучи прусским посланником в России, Бисмарк сознательно создавал у русского министра иностранных дел иллюзию его, Горчакова, всесилия в Европе, сумев убедить последнего, что он может чуть ли не управлять всем Старым Светом.2

Другой немецкий историк Э. Людвиг в своей работе «Бисмарк» обосновывает тезис о том, что отношения между Горчаковым и Бисмарком складывались исключительно взаимной выгоде обоих, но со стороны Бисмарка они были далеки от каких-либо личных пристрастий. По мнению биографа, Бисмарк нарочито выказывал Горчакову ученическое почтение. Эта игра продолжалась, пока Бисмарк был лично заинтересован в хороших отношениях с Горчаковым3.

Еще один немецкий исследователь Г. Робольский в своей работе «Бисмарк и Россия. Эволюция дипломатических отношений Германии и России с 1859 г. по сегодняшний день» придерживается иного взгляда на взаимоотношения двух выдающихся дипломатов: Горчаков со своей стороны открыто высмеивал проекты своего прусского коллеги и «ученика»1.

В отечественной историографии проблема, поднимаемая в настоящей статье, рассматривается преимущественно в рамках изучения отношения Бисмарка к России в целом или в контексте внешней политики и дипломатии двух государств.

Среди фундаментальных исследований, посвященных изучению истории дипломатии, особый интерес представляет коллективный труд «История дипломатии» под общей редакцией В.П. Потемкина. В этой работе приводится личные отношения Бисмарка и Горчакова, которые оцениваются положительно, хотя и без обоснования этого вывода какими-либо данными. Авторы ограничиваются информацией об их хороших отношениях, но при этом уточняют, что Бисмарк видел в Горчакове опасного противника2.

В 1940 г. в русском переводе были изданы мемуары Бисмарка «Мысли и воспоминания». Вступительную статью к ним написал А.С. Ерусалимский, который впоследствии создал два монументальных труда, посвященных биографии Бисмарка: «Внешняя политика и дипломатия германского империализма в конце XIX века»3 и «Бисмарк. Дипломатия и милитаризм»4. В последней работе Ерусалимский также положительно оценивает отношения двух дипломатов, приводит сведения о том, что Горчаков допускал Бисмарка даже к прочтению дипломатической переписки. Однако длительная совместная работа позволила им лучше узнать слабые и сильные стороны друг друга, и они оба перестали строить иллюзии относительно успешности попыток политического давления на оппонента5.

По мнению известного советского историка-международника А.А. Ахтамзяна, и Бисмарк, и Горчаков в своей политике придерживались холодного расчета, в то время как в личных отношениях у них преобладали взаимоуважение и дружба1.

В статье В.С. Дударева «Лиса в деревянных башмаках»2и в других работах этого автора приводится альтернативная точка зрения. В частности, говорится о том, что после первого знакомства Бисмарка и Горчакова последний оставил у прусского дипломата впечатление тщеславного старика. После обострения австро-прусских отношений в начале 1852 г. Бисмарк в своих донесениях в Берлин предлагает отказаться от услуг Горчакова в урегулировании конфликта и недоумевает, зачем Петербург решил с помощью «тщеславного и церемониального»3 господина наладить отношения с Францией. Дударев приводит цитаты из записки Бисмарка к принцу- регенту Вильгельму, переписки с генералом Леопольдом фон Герлахом. В них, в частности, Горчаков откровенно сравнивается с немецким аналогом русского Иванушки-дурачка. Однако, как сообщает Дударев, уже через 9 лет после определения «Ганс-дурак»4 Бисмарк стал отмечать гибкость и хитрость Горчакова. В итоге это привело к переоценке Бисмарком личности Горчакова. После пребывания в Петербурге Бисмарк убедился в дипломатических способностях Горчакова, отметил его мастерство и опыт.

В советской историографии бытовала идея о том, что Горчаков стал для Бисмарка учителем, когда последний только-только начинал свою дипломатическую карьеру. Этой точки зрения придерживались Р.И. Сементковский5 и уже упомянутый В.В.Чубинский6. Исследователи опирались в том числе и на дневниковые записи Д.А. Милютина, который зафиксировал слух «будто князь Горчаков, расставаясь с Бисмарком, отпустил ему такую остроту: я надеюсь, что мой дорогой Рафаэль не забудет своего Перуджино»1.

В статье «Бисмарк, европейская дипломатия и общественность в 1865- 1871 гг.»2 К.Б. Виноградов делает вывод о том, что личные отношения между двумя канцлерами сложились как антагонистические во многом из-за Бисмарка, который мог видеть в Горчакове опасного соперника. Подобной же точки зрения придерживался и болгарский историк К.Д. Косев. В своей работе «Бисмарк, восточный вопрос и освобождение Болгарии»3 он обосновывает мнение о том, что начало соперничества между двумя канцлерами надо искать во время пребывания Бисмарка в Петербурге в качестве посланника.

Среди других работ, заслуживающих внимания, стоит отметить работу ленинградского историка В.Г. Ревуненкова, который считал, что в последние годы пребывания Бисмарка в Петербурге Горчаков открыто высказывал свое недовольство вмешательством прусского посланника в польские дела. По мнению русского министра, проблема польского восстания был исключительно внутренним делом России, настойчивое же вмешательство Бисмарка в этот вопрос и попытки воздействия прусского посланника на Александра II не были правомочными. Особое недовольство Горчаков высказал, когда Бисмарк, в целях воздействия на императора, представил Александру II выписки из письма прусского министра А. фон Шлейница в обход русского канцлера, что противоречило дипломатической этике4.

Таким образом, можно констатировать, что в зарубежной и отечественной историографии нет исследований, специально посвященных изучению вопроса эволюции личных взаимоотношений Бисмарка и Горчакова. Между тем, проблема представляет значительный интерес не только для традиционной «событийной» истории, но и позволяет реализовать гносеологический потенциал таких предметных полей современной социогуманитаристики, как историческая психология, политическая антропология, казусная история.

Глава 1. Теоретико-методологические основы исследования

1.1 Казусная история как проблемное поле современной социогуманитаристики

«Историков еще совсем недавно можно было упрекать в нежелании заниматься чем-либо, кроме деяний царствующих особ. Сейчас это уже не так. Все чаще они обращаются к тому, что их предшественники замалчивали, отодвигали в сторону или попросту не желали знать. «Кто построил семивратные Фивы?» -спрашивал «рабочий читатель» Брехта. Источники ничего не говорят об этих безымянных строителях, но вопрос остается»1.

Эта цитата из работы одного известного итальянского историка Карла Гинзбурга «Сыр и черви. Картина мира одного мельника, жившего в XVI в.», которая была опубликована в 1976 г., как нельзя лучше описывает зарождение нового микроисторического подхода в исторической науке. Основателями этого подхода являются группа итальянских исследователей, публиковавшихся в таких изданиях как «QuderniStorici» и «Microstorie» под руководством уже вышеупомянутого Карла Гинзбурга и Джованни Лени.

Микроисторический подход зародился в 70-е гг. XX века как реакция на определенное состояние истории, стремление взглянуть по-новому на ее методы, задачи и концепции. Итальянские историки-основатели подхода видели историю как научную практику, которая основана на некоторых общих требованиях и преследующая в основном аналитические цели2. Такой подход полностью противоречит риторической концепции истории, которая, в свою очередь, близка к истории-синтезу. Февр и Блок, основатели школы

«Анналов», старались отдавать предпочтение исследованию более масштабных совокупностей и измерению при анализе социальных явлений. Это определяло выбор методов исследования. Характерные черты или свойства вычленялись из источника в ограниченном количестве, а затем пытались проследить за их изменением во времени. Так было вплоть до 70-х гг., когда началось развитие информатики и возник кризис социальной истории. Большой массив данных теперь можно было фиксировать, обрабатывать и хранить, но при этом темп обновления вопросов не поспевал темпами развития информатики, что создало угрозу потери эффективности количественных исследований. Происходил процесс сужения специализации, конкретные исследования изолировались друг от друга. Отсюда возникли сомнения в достоверности макроисторического подхода. И в это время появляется микроистория.

Новый подход заключался в выборе особого масштаба анализа. Определяющей чертой микроистории стал переход к более мелкому масштабу рассмотрения исторических явлений, от чего зависят результаты в познании объекта исследования. Кроме того, микроистория предлагает перевести социоисторический анализ в сферу процессов: историку теперь недостаточно лишь заговорить тем же языком, что и лица, которых он изучает. Это должно стать отправной точкой в более глубоком исследовании множественных и гибких социальных идентичностей. Микроисторики также уточняют понятие контекста: теперь это не просто удобный термин, благодаря которому историк отталкивается от глобального контекста в своем анализе, а собранные воедино множество контекстов, которые необходимы как для идентификации текста, так и для понимания рассматриваемых поступков. Еще одной отличительной чертой микроистории является исследование истории «находящихся на обочине» ограниченных групп или даже индивидов, а также выбор новой форме письма в самом широком смысле этого слова1.

В качестве примеров нового подхода можно выделить работы уже упомянутого историка Карла Гинзбурга «Сыр и Черви» и Джованни Леви «Нематериальное наследство». Последняя работа представляет из себя историческое расследование, которое служит зеркалом самому себе благодаря погружению, использованному в качестве композиционного приема. Работа же К. Гинзбурга написана в форме отчета о судебном расследовании (которое даже можно назвать расследованием «в квадрате», потому как книга написана на основе архивных данных двух инквизиционных судов над мельником по имени Меннокио). Этой работе необходимо уделить отдельное внимание.

В центре исследования своеобразная фигура фриульского мельника Доменико Сканделла, прозванного Миннокио. Меноккио почти всю свою жизнь прожил в небольшом горном селении Монтереале и вел саму обыкновенную жизнь - держал мельницу, арендовал участки земли, был женат, имел детей и даже избирался деревенским подеста и приходским старостой. Однако у него была одна отличительная черта, которая делала его особенным среди других односельчан - его мировоззрение, духовный мир, стремление рассуждать о Боге и устройстве мира. Его размышления дважды приводили его на суд инквизиции, второй из которых закончился плачевно для фриульского мельника - в 1601 году его сожгли на костре. Осознавая, чем он рискует, Меноккио на допросах стремился поделиться своими размышлениями об устройстве мира, оригинальных идеях, но в первую очередь, он хотел «много чего сказать о дурных делах тех, кто наверху»1. Тут стоить заметить, что в это же время в Риме завершался судебный процесс над Джордано Бруно. Автор книги, К. Гинзбург, предположил, что ожесточение инквизиторов в деле Меноккио кроется именно в этом.

В качестве источников для написания книги К. Гинзбург использовал архивные материалы двух инквизиционных процессов. Поскольку писцы инквизиции записывали показания подсудимых в точности как было сказано последними во время следствия, то это позволило Гинзбургу наиболее полно воссоздать мировоззрение Меноккио.

Целью своей работы Гинзбург считал исследование «культуры угнетенных классов» или «народной культуры»1. В качестве объекта исследования итальянский историк выбрал нетипичного для своей среды фриульского мельника, который не был похож на окружавших его с детства односельчан. Гинзбург полагал, что личность деревенского мыслителя не абсолютизирована, поскольку она «не выходит за пределы культуры времени и своего класса» и поэтому его история может быть показательной для понимания «культуры угнетенных классов» Италии XVIвека2. Однако не все исследователи согласны с этим утверждением, поскольку тогда было бы невозможно объяснить непонятность и одиночество фриульского мельника в своем окружении3.

Кроме материалов суда инквизиции, К. Гинзбург в своей работе использовал также другие документы, содержащие некоторые материалы о хозяйственной жизни и семье Меноккио, и даже записи, написанные рукой самого мельника и перечень прочитанных им книг. Итальянский историк в своей работе обращает внимание не только на сам перечень книг (а среди них были Библия, апокрифические евангелия, «Золотая легенда» Иакова Ворагинского, «Путешествие» сэра Джона Мандевиля, «Декамерон» Боккаччо, «Месяцеслов» Марино Камилло де Леонардиса, хроника конца XV в. Якопо Филиппо Форести и, даже возможно, Коран), сколько на то, как сам мельник эти книги воспринимал4. Гинзбург делает вывод, что мельник в этих книгах «лишь искал подтверждение своим уже прочно укоренившимся убеждениям и идеям»5, несмотря на то, что многие его идеи очень близки к идеям гуманистов того времени, хотя и наделены несомненной оригинальностью.

Вопросы взаимовлияния и соприкосновения культуры образованной части общества и культуры деревни - вот самая главная тема работы К. Гинзбурга. Его книга - это первая попытка микроисторического анализа, первый опыт обоснования нового микроисторического подхода к изучению исторических процессов. В его работе в качестве объекта изучения выступает не типичный представитель какого-нибудь сословия, не известная личность, а самый обыкновенный мельник из самой обыкновенной деревни, который все же немного выделяется из общей массы. Именно его судьба и изучается Гинзбургом - здесь видно изменение масштаба исследования, уточнение контекстов (в частности, католическая церковь XVI века, культура просвещенной части населения и культура деревни и т.д.). Форма написания работы также отличается от традиционной - автор излагает ее в виде отчета о судебном расследовании.

Почти через 10 лет после выхода книги К. Гинзбурга, в том же Турине появляется на свет книга его коллеги Джованни Леви «Нематериальное наследство». Обогащая реальность, принимая во внимание различные аспекты социального опыта - именно такой подход избрал Дж. Леви в своей книге. Рамки этого исследования ограничены, интенсивность его очень высока: собраны все зафиксированные документально события биографий всех жителей деревни Сантена в Пьемонте за 50 лет (вторая половина XVII - первая половина XVIII в.). Замысел итальянского исследователя, по мнению Ж. Ревеля состоял в том, «чтобы за наиболее очевидными общими тенденциями выявить социальные стратегии, к которым прибегали разные действующие лица в зависимости от их положения и от их личных, семейных, групповых и других возможностей»1.

Работа Дж. Леви также демонстрирует одну из отличительных черт микроисторического анализа - изменение масштаба исследования. След великих перемен века, запоздалого утверждения абсолютистского государства в Пьемонте, европейской войны, соперничества между крупными аристократическими домами прослеживается здесь лишь сквозь пыль ничтожных событий. Но именно эти события и открывают перед исследователями очертания другой реальности1.

Дж. Леви конечно мог просто свести всю историю к противоречиям между периферийной общиной и набирающем могущество абсолютистском государством. Но итальянский историк выдвигает на сцену гораздо большее количество партнеров: между Сантеной и Турином встает со своими претензиями город Кьери, который полагает, что имеет право на собственное слово; кроме того, претензии выдвигает и архиепископ Туринский, ведущий местным приходом; да и само деревенского общество делится на различные группы, ведомые своими интересами. По мнению Ж. Ревеля, именно благодаря множеству социальных противоречий Сантена сумела остаться в стороне от активной деятельности государства2. Также это стало возможно благодаря талантливому нотариусу Дж. Ч. Кроче. Только после его смерти локальное управление в Сантене стало разваливаться и вступило в свои права центральное государство. Согласно архивным документам, в Сантене прослеживается деятельность многих персонажей, которые вмешиваясь в политики ограничивали сферу деятельности государства. Тем не менее, эти же личности способствовали и строительству государства.

По мнению Ж. Ревеля, на примере исследования Дж. Леви можно проследить, как в результате изменения масштаба анализа рождается новый взгляд на события и явления крупного исторического масштаба.

Одна из самых известных версий социальной истории зародилась во Франции вокруг журнала «Анналы». Возникновение микроистории стало реакцией на кризисные явления в социальной истории, во многом именно поэтому французская историческая наука почти сразу отреагировала на появление нового подхода. Труды К. Гинзбурга и Дж. Леви были в течение короткого времени переведены на французский язык.

Традиции изучения социальной истории во Франции очень глубоки, поэтому микроисторический подход, предложенный итальянскими историками, лег на хорошо подготовленную почву. Идея об изменении метода прослеживается непосредственно во французской исторической мысли. Так, в 1968 г. Жан-Клод Перро публикует в «Анналах» статью «Социальные отношения и города», где пытается через частные явления жизни города исследовать существующие в нем социальные отношения. Кроме того, во Франции широкое развитие получила социальная антропология, которая большое внимание уделяла не столько структурному делению общества, сколько социальным представлениям и ролям.

В результате, микроистория почти сразу после своего появления стала важной составляющей арсенала французской историографии. Во французской медиевистике микроисторический анализ применяется в «эго- истории» и в изучении локальных исторических процессов.

В течение 1958-1970 гг. главным редактором «Анналов» являлся Фернан Бродель, один из последователей концепции «тотальной» истории. По мнению Ф. Броделя «событие - это пена на волне истории»1, исследовать надлежит не частный случай, а общие, глубинные закономерности и процессы. Концепция Броделя оказала влияние и на жанр исторических биографий: они приобрели «тотальный» характер, ставя своей целью изучение эпохи, а не индивидуальных качеств действующих лиц. Однако в 80-х-90-х гг. французские исследователи вносят в жанр исторических биографий новые методологические конструкции, применяется и микроисторический анализ.

Примером монографии, написанной в традициях школы «Анналов», но с использованием инструментария микроистории, может служить биография Людовика IX Святого «мэтра» французской медиевистике Ж. Ле Гоффа, опубликованная в 1996 г.

Биография Людовика Святого не раз являлась объектом изучения в исторической науке. Интерес к личности этого французского монарха был многоплановым и во многом постоянным. Поэтому работа Ж. Ле Гоффа не претендует на новизну избранного сюжета. Французский историк пытается исследовать его с иных, чем историки XIX - начала XX вв., позиций.

Главную методологическую проблему исследования автор определяет как соотношение «глобального», т.е. эпохи XIII в., и «частного», т.е. личности, действующей на фоне XIII столетия. Ж. Ле Гофф подчеркивает, что предметом его исследования является не XIII век, а жизнь и деятельность Людовика Святого.

Ж. Ле Гофф ставит перед собой три основные проблемы:

оценка достоверности источников, изучение условий их производства;

отделение исторического мифа от реальной исторической личности;

соотношение индивидуального и социального, индуктивный или дедуктивный способ исследование этого соотношения.1

Французский историк выбирает метод дедукции, поскольку, по его мнению, на формирования индивидуума влияют многообразные общественные отношения его эпохи. Таким образом, Ж. Ле Гофф и в этом исследовании исходит из концепции «тотальной» истории в традициях школы «Анналов».

Но для работы в рамках исторической биографии ему необходим и микроисторический инструментарий. Так, Ж. Ле Гофф использует прием «переголосовки», т.е. постоянного повторения текстов источников и одних и тех же сюжетов из жизни героя, что приводит к утрате линейности повествования (рождение-жизнь-смерть), позволяет посмотреть на личность французского короля с различных сторон.

Первая часть книги «Жизнь Людовика Святого» посвящена собственно биографии и занимает треть общего объема. Вторая часть книги носит название «Производство памяти о короле. А был ли Людовик Святой?» Исходя из характера источников, Людовик характеризуется как «король официальных документов», «король аббатства Сен-Дени; династический и национальный», «король примеров», «король иностранных хронистов», «король общих мест» и, наконец, историк прорисовывает целостную личность короля, его индивидуальность. Третья часть «Людовик Святой, король идеальный и уникальный» рассматривает образ короля в искусстве, исследует жесты и слова монарха, конфликтные ситуации, отношение к церкви, миф о святом короле.

Таким образом, метод микроисторического анализа позволил Ж. Ле Гоффу создать не только более подробное исследование, но и вывести его на новый качественный уровень.

Самым известным примером использования в локальной истории микроисторического подхода в современной французской медиевистике стала монография Эммануэля Ле Руа Ладюри «Монтайю, окситанская деревня (1294-1324)»1, опубликованная в 1975 г.

Источником для работы Ладюри послужили протоколы допросов, которые вел епископ Фурнье в течение тридцати лет, ведя неустанную борьбу с ересью катаров. Из материалов допросов французский историк почерпнул множество интересных и новых сведений о повседневной жизни, культуре и мировоззрении жителей окситанской деревни.

Монография Ладюри разделена на две части: «Экология Монтайю: дом и пастух» и «Археология Монтайю: от жеста к мифу». Первая часть посвящена социальной структуре деревни, повествует о хозяйственных занятиях крестьян, об устройстве домохозяйства. Ладюри исследует органы власти в Монтайю, феодальные структуры, проблемы социальной и имущественной дифференциации. По мнению французского исследователя, изучение микросообщества, которое представляет собой Монтайю, позволяет понять общие закономерности развития аграрного мира французского средневекового крестьянства. Таким образом, изучение микросообщества позволяет по-новому рассматривать крупные исторический процессы.

Во второй части монографии исследуются все аспекты повседневной жизни селян, которые можно было проследить по материалам допросов: эмоциональный фон, система ценностей, религиозные воззрения, фольклор. В этой части работы Ладюри прослеживается качественный сдвиг в ментальности окситанского крестьянства - в их представлениях о жизни и смерти, исследуется социальная психология окситанского крестьянства сквозь призму обыденной жизни.

Работа Э. ЛеРуаЛадюри считается вершиной микроисторического исследования во французской медиевистике, классическим примером локального отбора места и времени действия, источника информации и методологического инструментария микроистории.

1.2 Казус встречи: теоретические подходы к изучению

Любая картина прошлого «собирается» из элементов более или менее «готовых» и с помощью приемов более или менее опробованных и привычных как в индивидуальном сознании отдельного исследователя, так и в общем сознании целой культуры. Аморфное многообразие «исторических сведений» упорядочивается по заранее заданным шаблонам, определяющим ход мысли и даже «ход чувства» (т. е. эмоциональное отношение к тому или иному историческому обстоятельству) у познающего субъекта. Все то, что представляет интерес для историка выуживается из океана почти несущественных фактов отнюдь не в соответствии с некими четкими объективными правилами. Критерии того, что является определяющим, - не самоочевидны, и его отбор оказывается процедурой в известном смысле «волюнтаристской». «Волюнтаризм» этот, правда, проявляет, как правило, не столько отдельный историк, сколько, при его посредстве, та культура или традиция, к которой ему случилось принадлежать. Теоретически в качестве «весьма значительного» может быть воспринят любой образ, сохраняемый в данный момент в исторической памяти, даже на самой ее окраине. Ведь роль и место этого образа в картине прошлого определяются вовсе не некими особенными качествами, ему изначально присущими (таковых особенных, пожалуй, нет вообще), а характером отношения к нему того, кто эту картину выстраивает в своем сознании. Но, разумеется, «теоретическое равенство образов прошлого» столь же иллюзорно, как и всякое иное «теоретическое равенство»: одни категории этих образов то и дело активизируются профессиональными и непрофессиональными историками, другие же, напротив, запрашиваются весьма редко; одни постоянно ложатся в основу исторических концепций (задают сюжеты исторических повествований), тогда как другие в лучшем случае используются в качестве второстепенных деталей или же боковых ответвлений сюжета.1

Историческая встреча- хорошо известная матрица, которой пользуются авторы историй самого разного рода на протяжении всего существования европейской историографии. Своим успехом эта матрица обязана прежде всего легкости ее восприятия читателем - ведь он тогда легко «узнает» событие в прошлом, когда оно показано ему в ряду повторяющихся типологически сходных ситуаций, череда которых продолжается до сегодняшнего дня, и морфология которых ему понятна. Встреча двух субъектов, приводящая к неким действиям и переменам, - ситуация как раз знакомая и привычная множеству поколений - даже из повседневного опыта. Соответственно и встрече одной исторической фигуры с другой исторической фигурой закономерно суждено было стать классическим сюжетным ходом в сотнях сочинений, авторы которых усматривали в такой встрече «весьма существенное» историческое событие постольку, поскольку оно, на их взгляд, определило полностью или частично «ход последующего». Степень конечного воздействия того или иного свидания на судьбы мира может описываться в довольно широких пределах - в зависимости от того, насколько большую роль в «историческом процессе» данный историк отводит «историческим персонажам», где именно размещает он их на шкале между «героями» и «винтиками».

Весьма растяжимо и само понятие «встречи»: два полководца, например, могут ни разу не увидеть друг друга в лицо, но затеянную ими битву историк охотно опишет как «встречу» двух деятелей истории (победа одного и проигрыш другого приводят к переменам на политической карте) и двух личностей (в стратегии и тактике, в маневрах и атаках находят свое выражение черты характера, особенности темперамента того и другого).1 Когда тому же историку придется писать, скажем, о возникновении Испанского королевства или Речи Посполитой, он, возможно, использует похожее лекало, представив как «исторические встречи» династические браки, заложившие основы обеих держав. Принципиальная идентичность столь внешне различных исторических ситуаций, как сражение и свадьба (оставим в стороне все бесчисленные остроты насчет брака как вечного боя между супругами), лежит, разумеется, в морфологической основе их восприятия историком. Она же восходит к древнейшему архетипу столкновения противоположных (доброго и злого) и соединения сходных (доброго и доброго или злого и злого) вселенских начал - исходному пункту множества мифов, объясняющих происхождение вселенной вообще и данного человеческого сообщества в частности.

Определенная встреча признается историком за «историческую» именно в том случае, если в ходе ее произошли либо столкновение, либо соединение определенных исторических начал, носителями которых и являются (в его глазах!) ее участники. Если начала противоположны, то «встреча» должна привести к гибели (возможно, только временной) одного из них, а если они сходны - то к их слиянию с оплодотворением «исторического процесса» новыми возможностями. Соответственно последний вид исторических встреч оказывается эротичным совершенно независимо от пола их участников - лишь бы соитие неких «инь» и «ян» оказалось «браком» продуктивным. Насладиться такой «метаэротикой» доступно силам не только света, но и тьмы: вот встретились представители двух теперь нам равно малосимпатичных режимов, подписали секретный протокол и в результате «породили» оккупацию половины Европы...

«Отсутствие потомства» - главная причина, по которой даже блистательно обставленная встреча так и не будет «прочитана» будущим историком в качестве «исторической». Пытались поделить как-то Европу и два императора, встретившись на плоту посреди Немана (между прочим, сознательно воспроизводя раннесредневековые, а то даже еще античные образцы свиданий государей) и явно рассчитывая на увековечение их «брака» во всех грядущих анналах. Но беда в том, что историк не в состоянии предъявить сколько-нибудь внушительных «исторически значимых» плодов тех бесед на плоту. Вот если бы «соитие» двух государей, сопровождаемое ужесточением «континентальной блокады», привело к капитуляции Альбиона - тогда другое дело, той встрече был бы безусловно присвоен разряд «исторической».

Приходится признать, что космогонические «силы, движущие историей», совершенно не обязаны представать под пером историка всегда именно в облике исторических персонажей из плоти и крови. Естественнее всего они воплощались в те далекие и трогательные времена, когда снежный Олимп еще был населен сонмом богов, имевших человеческий облик и подверженных столь же человеческим страстям и слабостям. Разумеется, тогда и «основные факторы исторического процесса» не могли не выглядеть весьма «человекообразно»: ведь в те века даже столкновения миров объяснялись не причинами общего порядка, а тем, что одни воровали у других их женщин, и притом поочередно. Да и в самом деле, разве соблазнительная красота какой-нибудь полонянки - не вполне достаточная причина для многолетней мировой войны общеэгейского масштаба? Антропоморфность наличных богов - лучший залог антропоморфности и «исторических процессов». (Вот только таинственный рок не вписывается в эту картину, ограничивая тем не менее все дерзновения человеческие, - впрочем, он ведь правит не одними лишь людьми, по в той же мере и богами, так что ему-то антропоморфизм действительно не обязателен).