Молодежный терроризм в 1860 – 80 гг. Истоки и последствия

С 1864 года Бакунин предпринимает организационные шаги по вербовке членов-основателей и образованию местных отделений общества, а на лето 1865 - го планирует созыв учредительного собрания Тайного интернационального братства. Худяков, заметим, выехал заграницу именно в августе 1865 - го. Не исключено, что он был одним из тех соотечественников, о которых Бакунин писал Герцену и Огареву в июле 1866 года, говоря об «основании и устройстве интернационального революционно-социалистического тайного общества»: «После трехгодовой трудной работы я добился положительных результатов. Есть у нас друзья в Швеции, в Норвегии, в Дании, есть в Англии, в Бельгии, во Франции, в Испании и в Италии, есть поляки, есть даже и несколько русских» [66, с. 76].

Таким образом, молодые террористы не подвластны общей морали. И не только потому, что они - нигилисты, горящие «святой нетерпимостью» ко всем традиционным нормам. И не только потому, что они смертники - «мортусы». Они составляют обособленный от остального мира круг лиц, «играющих» по своим правилам [66, с. 77]. Целью объявлялся социальный переворот, средством террор - «систематические цареубийства» до тех пор, пока напуганное правительство не согласится «устроить государство на социальных началах», в противном случае следовало «произвести революцию» путем возбуждения «народных страстей».

2. Становление и развитие молодежных террористических организаций в 1860 - 80 гг. в России

2.1 Молодежные террористические организации и их деятельность

Последствием выстрела из «Ада» была докладная записка шефа жандармов и главноуправляющего III отделением Петра Андреевича Шувалова о мерах к восстановлению порядка в империи, которая предусматривала, прежде всего, реформирование системы политического розыска. Чтобы защитить страну от «разрушительного действия вредных элементов», следовало «устроить полицию так, чтобы она была в состоянии обнаруживать то, что совершается в среде общества».

Новый руководитель «высшего надзора» добился ликвидации Санкт -Петербургского генерал - губернаторства и передачи его функций градоначальству, подчинённому III отделению. При канцелярии Петербургского градоначальника было создано Отделение по охранению общественного порядка и спокойствия, которое стало прообразом позднейшей «охранки». Шувалов подготовил также новое «Положение о Корпусе жандармов», утверждённое царем в сентябре 1867 года и в неизменности дожившее до февраля 1917 - го года.

«Главная цель преобразования, - писал Шувалов, - состоит в том, чтобы по мере возможности, образовать политические полиции там, где они не существуют, и сосредоточить существующую полицию в III отделении Вашего Императорского Величества канцелярии, для единства их действий и для того, чтобы можно было точно и однообразно для целой империи определять, какие стремления признаются правительством вредными и какие способы надлежит принимать для противодействия им» [54, с. 72].

Ответ на вопрос о том, «какие стремления признаются правительством вредными», должен был дать аналитический процесс, всколыхнувшийся у подножия трона вслед за событиями 4 апреля 1866 года. Вот пример типичных околоправительственных размышлений - записка тайного советника барона Врангеля «об учении нигилистов и коммунистов».

Учение коммунистов, глубоко укоренившееся в государствах Западной Европы и достигшее в последнее время весьма обширных пределов развития, должно быть признано одним из тех зол, которые медленно, но неисправимо подкапывают все коренные основы всякого государственного благоустройства.

Учение это направлено сперва к уничтожению всеми средствами существующих правительств и установленного ими порядка и образованию затем республики на началах полного нравственного, личного и имущественного равноправия ее членов. В подобном государстве не должно быть никаких законов и наказаний, ни понятий о религии и святости союзов брачного и семейного.

За границей первым рассадником начал коммунизма было сословие рабочих; наше сословие рабочих менее образовано и сравнительно более обеспечено в материальных потребностях жизни, а потому на него и нельзя было действовать непосредственно: надобно было избрать проводниками пропаганды лиц более образованных, но вместе с тем нуждающихся в средствах и долженствующих существовать собственным трудом. Подобные люди нашлись в числе лиц еще учащихся и оканчивающих свое образование, в числе таких, которые по каким - либо причинам не могли окончить свое образование и должны были оставить заведения, или если и окончили курсы, но не имеют определенных для существования занятий и наконец в числе тех, которые хотя и имеют более или менее обеспеченные средства к жизни, но по складу ума и воображения способны увлекаться различными утопиями. Нельзя также не сознаться, что ложный стыд прослыть отсталыми людьми и удовлетворение мелкого тщеславия считаться людьми передовыми, легко могли увлечь слабые характеры на скользкий путь этого опасного учения, тем более что первые приступы его всегда отличаются крайнею благонамеренностью [54, с. 73].

Таким образом, устроенные у нас воскресные и бесплатные школы назначались для образования неимущего класса народа; артели и вспомогательные кассы студентов, отдельные библиотеки и общие читальни для взаимного вспомоществования к окончанию курсов; общие артельные столы - для удешевления стоимости жизни; служительские клубы - для доставления членам невинных развлечений; общие артели рабочих типографий, швейных или переплетных - для доставления возможности рабочим самим выручать за свой труд и распределять наибольшее вознаграждение. В нашем Отечестве, хотя уже существует довольно много подобных кружков, но только некоторые из них уже проникнуты коммунистическими началами и притом кружки эти составляют пока отдельные проявления, а не слились еще в одно общее целое, хотя по всей вероятности должны были к тому направляться. По составу этих кружков следует предполагать, что многие из участвующих в них по легкомыслию или недостаточности развития, не понимают всего вреда принятого ими направления и немедленно и искренно откажутся от своих действий и планов, если им будут вразумительно разъяснены те опасные последствия, которые могут произойти от дальнейшего развития их предположений. Вследствие сего, для предупреждения большего распространения обнаруженного в нашем Отечестве зла необходимо было бы принять нижеследующие меры:

1. Разъяснить надлежащим образом вред и опасность для общего строя государства, происходящие от принятия его подданными и распространения в среде их преступного учения коммунизма и потому установить в законах строгие меры взысканий, однородные с мерами наказания за действия, клонящиеся к низвержению существующего правительства, за поступки, доказывающие принадлежность к последователям сего учения или участие в приготовительных мерах к распространению оного.

2. Воспретить устройство без ведома и согласия правительства всяких ассоциаций, артелей или собраний, для каких бы целей они ни предполагались, а за направлением существующих учредить самый строгий секретный надзор, и

3. Установить тщательное и незаметное наблюдение за направлением, даваемым в школах, гимназиях, семинариях, университетах и проч. заведениях воспитателями и профессорами, за системою их преподавания и за духом, развиваемым в среде воспитанников и вольнослушателей.

Все эти меры, соединенные с постоянным наблюдением за пресечением путей, проводящих к нам из заграницы учение коммунизма, не могут не иметь значительного влияния на ослабление пропаганды этого гибельного учения [54, с. 75].

Рескриптом 13 мая 1866 года на имя вице - председателя Государственного совета князя П. П. Гагарина император распорядился навести в стране порядок. Репрессии обрушились на демократическую печать, были закрыты «Современник» и «Русское слово». Подверглись ограничению права земств и были расширены полномочия губернаторов.

Ужесточился надзор за высшей школой, студенчеством и молодежью вообще - вплоть до самой что ни на есть повседневной жизни. На столичных улицах стало небезопасно появляться «по - нигилистически» одетыми, ибо, по мнению высших чинов высшей полиции, «со дня преступления 4 апреля, среда, воспитавшая злодея, заклеймена в понятии всех благомыслящих людей; а потому, и ношение костюма, ей присвоенного, не может, в глазах блюстителей общественного порядка, не считаться дерзостью, заслуживающею не только порицания, но и преследования». Стриженых барышень в синих очках, круглых шляпах и платьях без кринолина предлагалось препровождать в полицейское управление и брать с них подписку о «неношении помянутой одежды». В противном случае преступницам грозила немедленная высылка из столицы административным порядком с учреждением за ними строгого наблюдения [24, с. 51].

В подчинение III отделению поступила «Охранная стража», создание которой было вызвано необходимостью оберегать священную особу Государя Императора. Доносы, предостерегающие о возможности новых покушений, поступали в III отделение один за другим. Проводимые розыски, как правило, выясняли их неосновательность, но тем не менее, все это не могло не вызывать августейшего беспокойства [24, с. 52].

25 мая 1867 года в Париже в Александра II стрелял Антон Березовский, двадцатилетний поляк, жаждавший «с юношеских лет ознаменовать свою любовь к Польше каким - либо громким делом». Следствие пришло к выводу, что этот акт - дело фанатика - одиночки, который вынашивал свой замысел над книгами о цареубийцах прошлых веков в комнате, напоминавшей раскольниковскую каморку - гроб. Однако, уже знакомый нам Иван Худяков, по сообщению агента III отделения, говорил, что Березовский «действовал не от себя, а в целях Парижского революционного комитета». У нас нет никаких данных, подтверждающих справедливость его слов, но они добавляют еще один штрих к характеристике той обстановки, которая породила глухую реакцию конца 1860 - х и создала благодатнейшую почву для формирования и деятельности личностей, подобных знаменитому С. Г. Нечаеву [49, с. 106].

В отчете за 1866 год III отделение констатировало: «Обстоятельства дела о событии 4 апреля представили фактические доказательства, что те разрушительные начала и пагубное направление, которые вкоренились в известной среде нашего общества, преимущественно в юношестве, не только продолжали существовать, но приобретали все более и более последователей, не останавливающихся ни перед какими преградами и готовых на самые безнравственные и кровавые преступления [24, с. 52].

О деятельности Нечаева, связанной со студенческим движением конца 1860 - х и организацией «Народная расправа», нацеленной на устранение «орды... подлых народных тиранов» и прочих препятствий на пути всенародного восстания, которое ожидали к 1870 году (к окончанию срока временнообязанного состояния крестьян), написано достаточно много. Для нас же важнее всего понять, как и почему Нечаеву удалось без труда обрести «нечаевцев» [24, с. 53].

Фигура Сергея Нечаева возникла на политической арене в тот момент, когда после апрельского погрома 1866 года в революционной среде воцарились растерянность и подавленность. Молодежь все так же жаждала «дела», но в чем оно должно состоять и как к нему приступить, никто не знал. Не хватало лидера, вождя, вокруг которого могли бы сплотиться революционные силы.

И вдруг из недр «самого народа» в водовороте студенческих сходок возникает Нечаев, как будто сошедший со страниц романа «Что делать?», которым по - прежнему зачитывалась молодежь. Не знающий сомнений и колебаний, наделенный исключительной энергией аскет, полностью соответствующий тому образу истинного революционера, который сложился в сознании молодого поколения, он пленял сердца, парализовывал критическую способность рассудка и подчинял себе волю юных «народолюбцев».

Черты облика Нечаева привлекали не только зеленую молодежь, но и опытнейшего Бакунина, который оставил в одном из писем знаменательную фразу: «Когда надо служить тому, что он называет делом, он не колеблется и не останавливается ни перед чем и выказывает себя столь же беспощадным к себе, как и ко всем другим...». Вероятно, настоящим «делом» Нечаева, наиболее глубоким психологическим мотивом его революционной активности было самоутверждение [60, с. 86].

Человек из низов, воспринимаемый в среде интеллигенции, при всем ее преклонении перед «народом», с некоторой отстраненностью, приобретший ценой громадных усилий само право вращаться в этой среде, он не мог не испытывать чувства социальной ущемленности. Помноженное на общую «безместность» интеллигенции оно вызывало у Нечаева необузданную ненависть ко всему обществу, где ему не находилось роли, которой, по его мнению, он был достоин. Ненависть Нечаева к существующему строю была не столько теоретической позицией, сколько «эмоциональной реакцией, закрепленной в политических терминах». Он стремился оказаться в рядах лидеров грядущей революции, чтобы занять в «перевернутом» обществе место на одном из верхних этажей новой социальной лестницы. Отсюда, во многом, берут свое начало та идеологическая неустойчивость Нечаева, которую не раз отмечали исследователи, а также то предпочтение, которое он отдавал определенным средствам преобразования общества, обеспечивающим мнимую быстроту и простоту перемен. Он не мог ждать долго, отдав жизнь счастью будущих поколений, он хотел воочию увидеть результаты своих усилий.

Когда на такую жизненную позицию накладываются неосуществленные социальные претензии, появляются «и самые отчаянные революционеры, и самые бессердечные карьеристы». В Нечаеве сочетались, вероятно, и тот и другой [60, с. 87].

Он ничуть не сомневался в своем высоком предназначении, гораздо более высоком, чем уготованное ему обстоятельствами рождения. И наиболее приемлемым для реализации своего потенциала ему представлялось в условиях тогдашней России поприще революционной борьбы. В его отношении к революции имеет место определенная подмена цели, причем самообман первичен по сравнению с обманом. Прежде всего Нечаев убедил себя в том, что он фанатик «общего дела», в то время как в основе этого «биения сердца для блага человечества» лежало «неистовство безумного самомнения».

Обманув самого себя, ввести в заблуждение других не составит труда; это происходит даже не всегда осознанно и целенаправленно - желающие обманываются сами. Люди склонны видеть не то, что есть в действительности, а то, что они увидеть хотят [60, с. 88].

Одним из наиболее зримых результатов «разрушительной» работы Нечаева стало вовлечение в сферу антиправительственной борьбы широких масс молодежи. Всеми силами (прокламационная кампания, создание сети «пятерок» для своей подпольной организации, мистификации разного рода и пр.) старался он возбудить в окружающих дух протеста и, максимально скомпрометировав, отрезать им все пути к обыденному существованию.

19 мая 1871 года император утвердил мнение Государственного совета «О порядке действий чинов Корпуса жандармов по исследованию преступлений», согласно которому жандармы вновь получали право проведения дознаний по политическим делам (судебные уставы 1864 года возлагали эту обязанность на членов судебных палат и специально назначаемых следователей под присмотром лиц прокурорского надзора). Дознания по делам об антиправительственной пропаганде проводились в 26 - ти губерниях, задержано было несколько тысяч человек. Суд присяжных, главное завоевание судебной реформы, эти дела, как правило, миновали, попадая в Особое Присутствие Правительствующего Сената (ОППС). Именно через это учреждение прошли известные «массовые» процессы 1870-х годов - «50 - ти» и «193 - х» [66, с. 91].

Нигилисты оказались в тупике на пути претворения в жизнь идеалов «нового человека». Сделалось очевидным, что для позитивной деятельности критики недостаточно, мало и веры только в собственный разум, нужна еще какая - то точка опоры. Под знаком поиска этой точки опоры прошли все 1870 - е годы, когда интеллигенция стала вплотную к крестьянской массе, в которой, казалось, «зреет какая - то формула новой жизни». Пореформенное поколение вел за собой идеал гармонической личности, живущей своим трудом в гармоническом обществе. Искры такого бытия находили в устоях крестьянского «мира». По словам В. Г. Короленко, народничество «стихийно носилось в воздухе, возникая из общей интеллектуальной атмосферы того поколения». Русская интеллигенция возлагала на себя миссию поистине планетарного значения - не допустить исчезновения с лица земли тех форм существования, которые она считала образцом «последнего слова» общечеловеческой мысли и опыта [66, с. 92].

Пытаясь объяснить феномен народничества, недостаточно рассматривать его как «своеобразный этап русской революции» или как направление общественной мысли. Народничество нельзя ограничить рамками какой - либо жесткой теоретической схемы не только потому, что с идейной точки зрения оно не было монолитным, но и потому, что существенной его чертой было особое настроение, захватившее самые широкие слои образованного общества. Приверженцы теории «общинного социализма», согласно которой Россия на своем историческом пути движется в том же направлении, что и Европа, но придет к справедливому общественному устройству, минуя капитализм с его «язвой пролетариата», опираясь на крестьянский «мир», стремились отдать народу долг «образованного меньшинства», избавить его от социального гнета и экономической отсталости.

Одни видели спасение в рационализации рутинного хозяйства, создании школ и больниц, другие - в организации «всеобщего бунта» по М. А. Бакунину, сквозь очистительный огонь которого русский мужик, «социалист по инстинкту», проведет Россию к новой жизни. Те, кто не разделял тезиса Бакунина о готовности масс к социальному перевороту, шли за П.Л. Лавровым, призывавшим интеллигенцию к планомерной пропагандистской работе [66, с. 98].

Исходя из общего представления о том, что все люди по сути своей одинаковы, наставники пореформенной интеллигенции - Н. Г. Чернышевский и Н. А. Добролюбов - полагали, что отмена крепостного права должна создать простор для «естественных инстинктов» народа, сходных со стремлениями передовой интеллигенции. Отсюда следует и «совершенно легкая» для образованного человека возможность сблизиться с народом, найти с ним общий язык - достаточно не держать себя барином. На собственном горьком опыте народникам пришлось убедиться в правоте Д. И. Писарева, который еще в начале 1860 - х говорил, что «интеллигенцию и мужика разделяет пропасть». К концу 1870 - х стало ясно, что к «оседлой» пропаганде крестьяне восприимчивы не более чем к «летучей». Аресты же ожидали не только «вспышкопускателей», но и тех, кто ходил в народ «для рекогносцировки» по стопам «Рублевого общества» (конец 1867 - весна 1868).

Некоторое число юношей, жаждавших «уплатить долг народу», среди которых, кстати, был Герман Лопатин - тот самый, который после дегаевско судейкинского погрома начала 1880 - х пытался реанимировать «Народную волю», - собирались сделаться кочующими сельскими учителями. Попутно они планировали беседовать с крестьянами на исторические и политические темы, распространять литературу - исключительно легальную и провести надворное статистическое описание [62, с. 107].

Лопатин всегда был практиком, противником возведения воздушных замков, какими бы прекрасными они ни казались.

«Меня всегда смущало то обстоятельство, что большая часть так называемой прогрессивной молодежи обсуждает вопросы нашей внутренней жизни почти исключительно на основании теорий, почерпнутых из иностранных книжек, да, пожалуй, еще на основании собственных соображений чисто отвлеченного свойства. Большая часть из них, покинув провинцию для университета чуть не в детском возрасте, обладает слишком ничтожным знакомством с действительным положением и жизнью народа для того, чтобы это знакомство могло влиять контролирующим образом на их теоретические взгляды и практические предприятия, - говорил он. Так вот мне хотелось пособить заполнению этого пробела, по крайней мере по отношению к себе самому и некоторым из своих друзей, составив для этого, в компании с одним из своих приятелей, общество кочующих сельских учителей. Затевая это предприятие, мы имели в виду несколько целей. Во - первых, нам представлялась возможность поддерживать свою жизнь при помощи безусловно честного и симпатичного для нас труда. Во - вторых, наша деятельность должна была служить непосредственно к умственному, нравственному и материальному преуспеянию тех масс, к которым склонялись наши лучшие симпатии. И, в - третьих, эта деятельность, приводя нас в непосредственное соприкосновение с массами, позволяла нам рассмотреть поближе этого загадочного сфинкса, называемого народом. Мы рассчитывали получить таким образом возможность ознакомиться основательно с экономическим положением народа, его нуждами и потребностями, с его взглядами на вещи и его умственным развитием, со степенью его восприимчивости к известным идеям, а также со степенью основательности тех надежд, которые возлагаются на него пылкими приверженцами быстрого прогресса. Такое солидное знакомство с народом позволило бы нам составить себе ясное понятие об истинном положении вещей внутри нашего отечества и сознательно избрать себе на будущее время тот путь, следуя которому мы могли рассчитывать принести наиболее пользы вскормившему и воспитавшему нас обществу» [62, с. 108].

Именно эти задачи были наиболее распространенными среди тех, кто шел «В народ!» в начале 1870 - х, «безумным летом» 1874 - го и позже, вкладывая в этот лозунг самое разное содержание. Кому - то хотелось проверить себя на прочность, доказать свою пригодность к высокому служению обездоленным в совершенно непривычных бытовых условиях; кому - то было стыдно пользоваться благами цивилизации, когда масса сограждан прозябает в нищете; кто-то в образе столяра или сапожника вел пропаганду; кто - то спешил звать народ «к топору»; кто - то следовал своеобразной моде [62, с. 109].

В 1877 году фельдшерицей села Студеницы Самарского уезда Самарской губернии стала Вера Фигнер, оставившая Цюрихский университет ради работы в народе. Она была из тех, кто старался принести конкретную пользу конкретным людям, сделать их беспросветную жизнь хоть чуточку лучше. Оставшихся на этом пути назовут потом сторонниками «малых дел» [66, с. 103].

Трудно винить почти поголовно неграмотных людей. Но как же нелегко было образованному человеку ужиться с ними в условиях «грубой окружающей среды, убийственной скуки и отсутствия общества». Когда стерлась яркость новых впечатлений, «прохожий рабочий» Николай Морозов ощутил тоску «по оставленным где-то вдали людям своего круга, вполне разделяющим мой душевный порыв, каждое мое чувство, каждое настроение, с которыми я говорил не по выработанному раз навсегда шаблону, а так, как придет мне на душу, обсуждая каждую возникшую мысль вместе, как равный с равным» [66, с. 104].

Таким образом, многие молодые террористы не выдерживали убожества деревенского быта и примитивности нравов - повседневного существования вне цивилизации. Помимо проблем с властями и сложностей общения с народом молодым террористам в их высоком служении приходилось преодолевать еще одно серьезное препятствие - собственную натуру.

Примером молодого террориста может служить фигура Сергея Нечаева, возникшая на политической арене после апрельского погрома 1866 года, как будто сошедшего со страниц романа «Что делать?». Черты облика Нечаева привлекали не только зеленую молодежь, но и опытнейшего Бакунина, который оставил в одном из писем знаменательную фразу: «Когда надо служить тому, что он называет делом, он не колеблется и не останавливается ни перед чем и выказывает себя столь же беспощадным к себе, как и ко всем другим...» [60, с. 86].

Неудовлетворенность, нетерпение и нетерпимость становились спутниками молодых террористов.

2.2 Организация и проведение террористических актов

В конце 1870 - х - начале 1880 - х годов молодые террористы, находящиеся в оппозиции режиму, развернули свою деятельность под знаменем «Народной воли». Пути самодержавного правительства и интеллигенции снова разошлись, хотя именно в первые десятилетия после Великой реформы существовала реальная возможность направить энергию молодого поколения в мирное русло. Социально - политическая действительность России второй половины XIX века загоняла ее в подполье, рисуя его чрезвычайно привлекательным для молодых людей.

Первые теракты - покушение на товарища прокурора Киевского судебного округа М. М. Котляревского (23 февраля 1878) и на адъютанта Киевского жандармского управления Г. Э. Гейкинга (24 мая 1878), убийство шефа жандармов Н. В. Мезенцева (4 августа 1878) - застали власти врасплох. Отчаянное положение диктовало «исключительные меры» [56, с. 122].

9 февраля 1879 года Григорий Гольденберг застрелил харьковского военного губернатора князя Д. Н. Кропоткина за жестокое обращение с политическими заключенными в местном централе; 26 февраля в Москве был убит секретный сотрудник политической полиции Н. В. Рейнштейн; 13 марта того же года Леон Мирский стрелял в нового шефа жандармов А. Р. Дрентельна. Заметим, что все эти теракты были совершены еще до появления «Народной воли», с которой обычно связывают терроризм последней четверти XIX века. Покушение Александра Соловьева на императора (2 апреля 1879) вызвало к жизни высочайший указ от 5 апреля 1879 года - Европейская Россия была разделена на шесть временных генерал-губернаторств. В полнейшую зависимость от административного произвола попадали местные учреждения и жители, чьи личное достоинство, свобода, жизнь оказывались в распоряжении генерал - губернатора, который мог своей властью подвергнуть тюремному заключению на неопределенный срок или предать военному суду любого [56, с. 123].

Невозможность вести эффективную социалистическую пропаганду в существующих условиях выдвигала на первый план задачу изменения государственного строя, достижения конституционных свобод, иными словами - политическую борьбу, в ущерб немедленному решению задач социального переустройства. Политической борьбой без массовой поддержки могла быть только борьба террористическая - наиболее «производительный» способ «употребить ничтожные революционные силы». В гуще народничества происходила радикализация настроений, спонтанно возникала террористическая практика, росла потребность возвести её в принцип. Все эти обстоятельства вызвали рождение «Народной воли», знаменовавшее переход к единоборству с самодержавием [62, с. 104].

«Земля и воля», основанная в 1876 году, пыталась придерживаться ортодоксальных народнических позиций, выступая за оседлую пропаганду в деревне с целью подготовки народного восстания и воспринимая террор преимущественно как меру самозащиты. Тем не менее, партия признавала политические убийства «одним из лучших агитационных приемов,...осуществлением революции в настоящем». В июне 1879 года накануне Воронежского съезда «Земли и воли» в Липецке собрались «политики» - Александр Михайлов, Лев Тихомиров, Александр Квятковский, Николай Морозов, Александр Баранников, Мария Ошанина, Андрей Желябов, Николай Колодкевич, Григорий Гольденберг, Сергей Ширяев и Михаил Фроленко, которые ратовали за политическую борьбу путем систематического применения террористических методов и стремились внести этот пункт в программу организации в качестве самостоятельной и первоочередной задачи. Объявив себя Исполнительным комитетом Социально-революционной партии, эта сплоченная группа явилась в Воронеж. Постановления съезда «Земли и воли» носили компромиссный характер и окончательно проблему не решали: террористическая деятельность признавалась необходимой наряду с работой в народе. В августе 1879 года разногласия между сторонниками продолжения прежней линии, «деревенщинами», и «политиками» привели к расколу организации на «Чёрный передел» и «Народную волю» [62, с. 103].

Программа Исполнительного комитета гласила, что члены «Народной воли» «по своим убеждениям... социалисты и народники», ближайшей задачей партии объявлялся «политический переворот с целью передачи власти народу», террор должен был служить орудием устрашающим для правительства и агитационным для народа. Однако «...жизнь организации направляется не столько принципами и конечными целями, поставленными в ее программе, сколько ежедневными делами, совершаемыми ею в борьбе с окружающими обстоятельствами». Террористическая деятельность, всё глубже затягивавшая революционеров в свой водоворот, требовала напряжения всех сил и оставляла всё меньше места для рассуждений о том, что будет «после» [62, с. 105].

Народовольцы занимались практикой, в теоретическом отношении царила та же разноголосица, которая была характерна для организаций 1860 х: всем было ясно одно - нельзя «вырастить социальные розы на болоте деспотизма». Фактически задачи социального переустройства если и не снимались, то отодвигались, откладывались на неопределенное будущее, их решение должно было последовать за государственным переворотом. Героев «Народной воли» целиком и полностью захватил сам процесс подготовки этого переворота; их главным делом оказывалось все то же, что и у Нечаева, устранение помех на пути освободительного движения в лице правительственных чиновников и российского монарха [62, с. 106].

Новая тактика антиправительственной борьбы вызывала в верхах панику, новые организационные формы революционного движения загоняли политическую полицию в тупик. С каждым дерзким покушением террористов очевидней становилась беспомощность органов сыска перед лицом сплоченной, строго законспирированной организации. Попытки распутать клубок противоречий, создающих столь бесперспективную ситуацию, предприняла «Верховная распорядительная комиссия по охране государственного порядка и общественного спокойствия», которая была учреждена Александром II 12 февраля 1880 года, после того, как «стоглавая гидра крамолы... простерла свою дерзость даже до посягательства на Царские чертоги». Глава комиссии, граф М. Т. Лорис - Медиков объединил «действия всех властей для борьбы с крамолой». В подчинение этого временного органа переходило III отделение Собственной Его Императорского Величества канцелярии, которое было упразднено вместе с ВРК 6 августа 1880 года «с передачей дел оного в ведение Министерства внутренних дел». В составе последнего был создан Департамент государственной полиции, призванный сосредоточить в своих руках все нити «политического розыска и наблюдения» [49, с. 155].

Тем временем круг революционеров смыкался все тесней, резче становилась грань, отделяющая его от остального мира. Подпольная Россия жила по своим особым законам, сильно отличающимся от законов Российской империи, но схожих с правилами конспиративных организаций всех времен и народов.

Переступивший «порог» принимал за основу своего будущего существования программу и устав организации. Рассказывая о вступлении в «Землю и волю», которая, кстати, по части конспирации не уступала «Народной воле» (собственно, этими вопросами занимались в «Земле и воле» люди, составившие позднее Исполнительный комитет народовольцев), Лев Тихомиров писал:

Нелегальные жили по чужим документам, «срок годности» которых был в среднем около двух лет. Паспортами снабжала организация, в распоряжении которой имелись тысячи копий различных форм документов, подписей должностных лиц, снимков печатей и т. п. Там же можно было узнать адреса «конспиративных квартир», которые обставлялись «правдоподобно составленной семьей, прислугой из своих же радикалов, обстановкой средней, не выдающейся ничем». Жить следовало «тихо, но не замкнуто, чтоб иногда и гости были, а также непременно время от времени зачем-нибудь пускать к себе дворников, чтобы они видели, что квартира самая приличная и ничего подозрительного не заключает». Средствами на жизнь тоже обеспечивала партия, денежные фонды, которой составлялись «из пожертвований богатых членов» организации [57, с. 122].

Человек, таким образом, оказывался в полной зависимости от партии, вернее от тех, кто составлял ее руководящий центр, кто владел всеми конспиративными нитями, кто распоряжался материальными и людскими ресурсами организации.

Нельзя сказать, что вожди неизменно относились к конкретным людям как к бесчувственному материалу для осуществления социальных теорий, манипулировали и жертвовали ими без сожаления, не учитывая самоценность каждой человеческой личности. Лидеры встречались разные, среди их товарищей по партии были люди, к которым они испытывали дружеские и даже братские чувства. Но «общее дело», загонявшее людей в партийную неволю, «вертикаль, с ее обманчивым, убийственным, абстрактным идеалом», требовали жертв.

Подчеркнем, что решение о самопожертвовании члена партии, идущего на террористическую акцию, принимал не сам смертник, а организация. Вере Фигнер, женщине чрезвычайно самостоятельной и даже своенравной (носившей в кругу друзей прозвище «Вера - топни ножкой»), не легко было смириться с тем, что ее не привлекали для практической подготовки покушений на царя. «После выговора, что я ищу личного удовлетворения, вместо того, чтобы предоставить организации располагать моими силами, как она сама найдет лучшим, была сделана уступка, и меня послали с динамитом в Одессу», - вспоминала она. И она же, перечисляя требования Устава Исполнительного Комитета «Народной воли» - 1) отдать все духовные силы свои на дело революции, забыть ради него все родственные узы и личные симпатии, любовь и дружбу; 2) если это нужно, отдать и свою жизнь, не считаясь ни с чем и не щадя никого и ничего; 3) не иметь частной собственности, ничего своего, что не было бы вместе с тем и собственностью организации, в которой состоишь членом; 4) отдавая всего себя тайному обществу, отказаться от индивидуальной воли, подчиняя ее воле большинства, выраженной в постановлениях этого общества - писала:

«Эти требования были велики, но они были легки для того, кто был одушевлен революционным чувством, тем напряженным чувством, которое не знает ни преград, ни препятствий... Если бы они, эти требования, были меньше, если бы они не затрагивали так глубоко личности человека, они оставляли бы неудовлетворенность, а теперь своею строгостью и высотой они приподнимали личность и уводили ее от всякой обыденности; человек живее чувствовал, что в нем живет и должен жить идеал» [66, с. 122].

Все эти жертвы, превращавшие человека в «неодушевленный предмет в руках идеи», совершались добровольно. Взамен член подпольной организации получал спасение от одиночества перед лицом реальности. За ним стояла партия. Утрачивая себя, он обретал ясность целей и упорядоченность действий. Но, теряя собственную индивидуальность, он более не признавал ее и в других, переставал видеть другого человека - это либо «товарищ по «вере», либо препятствие, которое необходимо убрать с дороги». Отношение террориста к намеченной жертве заслуживает особого разговора. А пока заметим, что, превращение человека в часть партийного организма освобождает его от ответственности за свои поступки, совершенные в интересах или с благословения организации.

Тайное общество, предоставляя для одних возможность реализации рахметовского идеала, служило также прибежищем для тех «безместных» и вообще «потерявшихся» в жизни личностей, которым его жесткая структура и сознание причастности к общему делу давали уверенность в себе; а террористическая деятельность - технически трудная, кропотливая подготовка акции и яркий миг самопожертвования - могла заполнить пустоту существования. Вкладывая смысл своей жизни в теракт, такой человек фактически лишь ищет оправдания самоубийству [66, с. 123].

Однако, «монахи революции» не могут и не должны, в силу своих задач, изолировать себя от мира, и в их среде неизбежно возникает «двойная мораль»: одни правила применяются по отношению к «России Легальной», другие - в своем кругу. Разоблачение нечаевщины вызвало сильную реакцию в революционной среде. На какое - то время возобладала резкая неприязнь к жестким организационным формам, диктаторству и экстремистским прожектам. Но если самого Нечаева осуждали, то нечаевцам сочувствовали. Нечаевские действия порицали как безнравственные с точки зрения двойной морали - ему ставили в вину обман своих. Протестуя против «иезуитских» методов Нечаева внутри революционной организации, Бакунин писал: «Заметьте, что, я не говорю о их внешнем употреблении, которое часто становится необходимым». Враг есть враг, с ним не церемонятся. Но врагом мог стать любой - кто не с нами, тот против нас. В сущности, каждый сам решал, на что у него «рука бы не поднялась» [66, с. 124].

Невозможность реализовать свой героический порыв в будничной революционной работе вызывала неудовлетворенность. Партийный диктат и жесткие ограничения существования в подполье угнетали. Живая человеческая личность не выдерживала давления «вертикали чужих воль».

И если в жизни революционной организации есть место любви и дружбе, то есть там место и взаимным обидам, зависти, уязвленному самолюбию, на которых умело играла политическая полиция. Над жителями «Подпольной России» вечно витал соблазн провокации.

Вообще, это слово часто употребляется неправомерно. Для революционеров любое сотрудничество с полицией, иными словами, предательство - «провокация». Но в строгом смысле слова провокация заключается не просто в проникновении тайного агента в подпольную организацию для освещения ее деятельности. Высшие чины политической полиции, которые, кстати, неизменно предостерегали своих подчиненных от использования в розыскной работе провокационных приемов, были гораздо ближе к точному определению этого понятия. «Состоя членами революционных организаций, секретные сотрудники ни в коем случае не должны заниматься так называемым «провокаторством», т.е. сами создавать преступные деяния и подводить под ответственность за содеянное ими других лиц, игравших в этом деле второстепенные роли», - гласила инструкция по ведению агентурного наблюдения [66, с. 125].

Объективная возможность провокации на арене противостояния полиции и революционеров коренилась в самой природе политического подполья (строгая иерархичность, власть структуры над отдельным членом партии, окутывающий все туман конспирации) и открывала широчайшие перспективы в борьбе с революционным движением. Так что, удержаться и не переступить ту «весьма тонкую черту», которая отделяет «сотрудничество» от «провокаторства», «лицам, ведающим розыском», было нелегко. Практика показывала, что подрыв бастионов противника следует вести именно изнутри, ибо внешнее давление неэффективно [66, с. 126].

Однако, столкнувшись с террористами, политическая полиция поначалу продолжала действовать по старинке, усиливая наружное наблюдение, проводя опросы дворников «о подозрительных личностях, в их домах проживающих», повальные обыски и аресты среди этих личностей. Типичны были методы начальника Киевского губернского жандармского управления В. Д. Новицкого - устраивая настоящие облавы, он «просто запускал невод в мало знакомые ему воды: авось кроме мелкоты, которую можно будет выпустить, попадется и крупная рыба» [62, с. 133].

Итак, как же «предупреждать преступления» при неосведомленности о планах и личном составе тайной организации? Принять превентивные меры невозможно, остается лишь реагировать на свершившийся факт. Для освещения непроницаемой тьмы подполья нужна была внутренняя агентура. Проникнуть в тесный кружок злоумышленников мог только свой брат - «нелегальный». Но контакты с такими личностями были для сотрудников сыска поколения Новицкого сродни сговору с нечистой силой [62, с. 134].

Уже в начале XX века генерал, поседевший на охранной службе, все еще сомневался, «из каких лиц надлежит избирать необходимых для розыска агентов; одни - привлекают для этой деятельности лиц из преступной среды, как имеющих знание и опыт... другие - признают аксиомою, что розыскную деятельность не может отправлять лицо, опороченное или судившееся...». «Активным участником в преступлениях секретный агент ни в коем случае не может быть допущен», - доказывал он. Но что может знать человек, который далек от дел нелегальной организации? [62, с. 135].

Но под рукой жандармов старой школы подрастала талантливая молодежь, понимавшая, что широкомасштабная вербовка внутренней агентуры «нового образца» из числа ренегатов революции, внедрение их в четкие организационные структуры нелегальных партий позволяет не только контролировать их, но и манипулировать революционным движением. Даже разоблачение секретного сотрудника оказывалось на руку полиции, подтачивая силы революционного лагеря, сея в нем подозрительность и неуверенность в своих бойцах.

В начале 1880 - х годов взошла звезда Г. П. Судейкина. В июне 1878 года Георгий Порфирьевич Судейкин был назначен адъютантом Киевского губернского жандармского управления, где и обнаружил свои розыскные дарования. Уже тогда он производил яркое впечатление не только на руководство политической полиции, но и на революционеров, которым «посчастливилось» с ним столкнуться.

С помощью Дегаева Сергея Петровича политическая полиция к 1883 году разгромила последние силы «Народной воли».

Сергей Петрович Дегаев исключенный за неблагонадежность из Артиллерийской академии, студент Института инженеров путей сообщения, состоял в «Народной воле» с 1880 года. На первые роли в организации он выдвинулся после ареста в марте 1881 года большинства членов Исполнительного комитета, причастных к убийству императора. Вера Фигнер привлекла его к попытке восстановления партийного центра. В декабре 1882 он был арестован в Одессе при провале типографии. Получив согласие на сотрудничество, полиция устроила Дегаеву фиктивный побег.

Может быть, его загрызла совесть, или взял свое страх перед разоблачением. Наверняка, он понял, что является лишь подручным инструментом в карьерных играх Судейкина. Не исключено, что ради того же самого семейного счастья и спокойного будущего, он просто попытался выйти из игры. Ценой свободы Дегаева, теперь уже от революционных уз, стала жизнь Судейкина. Организовав убийство своего патрона, Дегаев удалился в Новый Свет, где мирно окончил дни профессором математики.

Проанализировав изложенное, можно сделать следующий вывод.

В конце 1870 - х - начале 1880 - х годов молодые террористы, находящиеся в оппозиции режиму, развернули свою деятельность под знаменем «Народной воли».

Невозможность вести эффективную социалистическую пропаганду в существующих условиях выдвигала на первый план задачу изменения государственного строя, достижения конституционных свобод, иными словами - политическую борьбу, в ущерб немедленному решению задач социального переустройства. Политической борьбой без массовой поддержки могла быть только борьба террористическая - наиболее «производительный» способ «употребить ничтожные революционные силы». В гуще народничества происходила радикализация настроений, спонтанно возникала террористическая практика, росла потребность возвести её в принцип. Решение о самопожертвовании члена партии, идущего на террористическую акцию, принимал не сам смертник, а организация.

3. Историческое значение молодежного терроризма в 1860 - 80 гг. в России

3.1 Основные последствия молодежного терроризма в 1860 - 80 гг. в России

Исследователь этики нигилизма, С. Л. Франк говорил, что революционеры, возлагающие на алтарь идеи всечеловеческого счастья собственную жизнь, «не колеблются приносить в жертву и других людей», которые являются в их глазах или безвинными страдальцами, или пособниками мирового зла. Именно в борьбе с последними они видят «ближайшую задачу своей деятельности и основное средство к осуществлению своего идеала... Так из великой любви к грядущему человечеству рождается великая ненависть к людям, страсть к устроению земного рая становится страстью к разрушению...» [63, с. 36].

Многие из молодых террористов видели в самопожертвовании смысл жизни революционера. Анализируя мифологию «подпольного человека», М. Могильнер ссылается на воспоминания Веры Засулич. «Не сочувствие к страданиям народа толкало меня в «стан погибающих». Никаких ужасов крепостного права я не видела...». Мысль о жертве как цели человеческого существования пришла к Засулич из книг. Она взахлеб читала литературу «о подвигах», относя к последней и Евангелие. Любимым ее поэтом оставался Некрасов. «Есть времена, есть целые века, когда ничто не может быть прекраснее, желаннее тернового венка», - цитировала Засулич» [25, с. 55].

Многие просто не умели жить в условиях повседневности, были не способны устраивать быт, отмеривать череду серых будней. В психологии радикальной интеллигенции происходило совмещение желания уйти из жизни «вследствие неприспособленности к ней» с героическим самоотречением; смерть представлялась избавлением от жизни, в которой ее представителям не было места.

А. И. Герцен писал: «... Есть мгновения в жизни народов, в которые весь нравственный быт поколеблен, все нервы подняты, и жизнь человеку так мало стоит... своя жизнь... что он делается убийцей». Этот самоубийственный выбор совершали те, кто стремился «во что бы то ни стало оставаться на революционной почве», даже когда эта почва существовала лишь в тонком слое интеллигенции [66, с. 126].

В чем же состояла повседневная жизнь этих обреченных людей? Проследив их предприятия последовательно, попытаемся ощутить, какой груз они взвалили на свои плечи, какое напряжение они должны были выдерживать ежеминутно, в каком бешеном ритме проносились их последние дни.

На исходе лета 1879 года в недрах Исполнительного комитета «Народной воли» окончательно созрело решение о казни Царя -Освободителя. Смерть должна была подстеречь Александра II, когда он будет возвращаться в столицу из Ливадии. Император мог поехать по железной дороге из Симферополя через Харьков, Курск и Москву или морем добраться до Одессы и уже оттуда отбыть на поезде в Петербург. К ноябрю надо было перекрыть все возможные пути.

«Несколько агентов получили назначение ехать тотчас же в Москву, Харьков и Одессу. Все покушения должны были произойти посредством взрыва динамитом. Комитет не предрешал, однако, в точности ни самых мест, ни способов выполнения покушений, предоставляя это на личное усмотрение агентов, но составленный план должен был идти на утверждение Комитета; помощников для выполнения агенты могли набирать сами из местных лиц. Состав исполнителей и способ совершения покушения в одном месте должны были оставаться неизвестными для агентов других пунктов», - писала Вера Фигнер [59, с. 77].

Вместе с Михаилом Фроленко, Николаем Кибальчичем и Татьяной Лебедевой она была командирована в Одессу. План заключался в том, чтобы, получив место железнодорожного сторожа, провести под рельсы мину из будки. Просительницей по инстанциям отправилась Вера Фигнер. «Заботливой барыне» без особого труда удалось исходатайствовать место для своего «дворника, жена которого страдает туберкулезом и нуждается в здоровой обстановке вне города». «Придя домой и сбросив павлиньи перья, я написала Фроленко мещанский паспорт на имя Семена Александрова, как я назвала его будущему начальству... На другой день он отправился к начальнику дистанции и был определен на службу на 11-й или 13-й версте от Одессы, близ Гнилякова, куда, по получении им отдельной будки, он перевез Татьяну Ивановну Лебедеву, как свою жену», а затем и динамит [59, с. 79].

Однако вскоре стало известно, что через Одессу император не поедет, и «сторож Александров» покинул свой пост.

Следующий акт этого трехчастного действа разыгрался на железной дороге, под Александровском, захолустным городком между Харьковом и Симферополем. Неподалеку от железнодорожного полотна снял двухкомнатную квартиру ярославский купец Черемисов, роль которого убедительно сыграл Андрей Желябов. Днем он хлопотал об устройстве кожевенного завода, а ночью в осеннюю непогоду, в кромешной темноте сверлил буром железнодорожную насыпь, вместе с Яковом Тихоновым и Иваном Складским укладывал провод вдоль рельсового пути, поминутно прислушиваясь и оскальзываясь в жидкой грязи. Супруга купца Черемисова, Анна Якимова, круглые сутки топила печь, стирала и сушила платье.

Все это было крайне опасно, тяжело физически и морально. Труднее всего давалось ужасное, томительное ожидание, когда приходилось вжиматься в раскисшую слякоть оврага, чтобы не привлечь внимания сторожей, жандармов, случайных прохожих. Несколько ночей ушло на закладку снарядов - выжидали удобный момент. Известий о времени прибытия царского поезда тоже надо было ждать.

Ждали напрасно. 18 ноября 1879 года состав проследовал на Москву. Желябов сомкнул провода, но взрыва не последовало [59, с. 81].

Оставалась надежда на Московско - Курскую дорогу, куда изначально были брошены главные силы. Подкоп вели из дома у вокзала, снятого «четой Сухоруковых» (Лев Гартман и Софья Перовская). Работали посменно, с раннего утра до позднего вечера. В низенькой галерее, где приходилось двигаться ползком или на четвереньках, в духоте и могильной жути как кроты рылись и рылись люди. Землю насыпали на железные листы, которые вытягивали наверх с помощью веревки. Своды галереи, кое-как укрепленные досками, сочились сыростью, угрожая в любой момент рухнуть. Люди задыхались, теряли сознание, Лев Гартман даже запасся ядом, чтобы не испытывать долгих мучений, если окажется заживо погребенным.

К 19 ноября все было готово. Взрыв произошел во время следования свитского поезда, царский промчался на полчаса раньше [59, с. 89].

«Наряду со всем этим, Комитет в Петербурге приготовлял взрыв Зимнем дворце, но это сохранялось в строжайшей тайне. И находилось в ведении распорядительной комиссии из трех лиц, избираемых членами Комитета из своей среды для дел величайшей важности. В то время этими тремя были: А. Михайлов, Тихомиров и А. Квятковский...» [62, с. 148].

В сентябре на службу в Зимний дворец поступил столяр Батышков, Степан Халтурин, действительно прекрасный мастер, а кроме того - активный участник народнических кружков, выдающийся пропагандист и организатор Северного союза русских рабочих.

«Ознакомившись с расположением комнат и обстановкой дворца, с нравами и обычаями служащих, Халтурин сошелся с низшим персоналом и, как искусный, трезвый мастер, в особенности расположил к себе жившего с ним в дворцовом подвале жандарма, который стал смотреть на него, как на желанного претендента на руку его дочери [62, с. 146].

После такой подготовки Степан стал понемногу переносить в свой сундучок в подвале динамит». Динамит представляет собой смесь сахара, песка, угля и селитры с нитроглицерином. Последний изготавливали следующим образом: в смесь серной и азотной кислоты, находящуюся в деревянных емкостях с водой, добавляли, быстро перемешивая, глицерин; полученное в результате реакции вещество оседало на дно в виде густой маслянистой жидкости, которую следовало немного подсушить. Нетрудно представить, насколько опасным было проведение подобных химических опытов! Динамит Халтурин получал от Исполнительного комитета, постоянно настаивая, что адской смеси ему требуется больше [62, с. 147].