Семейно-брачные отношения в средневековой Германии

Наследство благородного мужчины также состояло из двух частей: собственно из наследства «ближайшему родственнику, кто бы они ни был»и из особого имущества воина ближайшему родственнику, способному носить меч. Притязавший на военное снаряжение обязательно должен был быть способным носить меч родственником-мужчиной, а тот, кто требовал женскую долю - непременно родственником с женской стороны.

Мужчина нерыцарского сословия без военного щита оставлял лишь наследство. Всё движимое имущество из вышеописанного, не имевшее наследника, выдавали судье или же судебному исполнителю, «если он требовал это спустя тридцать дней» после смерти наследодателя. Требование каждого, кто не по родству, но на основании обещания претендовал на наследство, могло быть опровергнуто, если не имелось свидетелей того, что обещание это давалось перед лицом суда: «Кто на наследство претендует не по родству, но из-за данного обещания, неправ, если только обещание это не было перед судом дано».

Наибольшее значение в системе наследственного права занимало наследование ленов, которое происходило в особом, установленном Ленным правом порядке. Когда нормы Ленного права противоречили нормам

Земского права, преимущество отдавали первому. Именно к наследованию ленов была приспособлена вся система наследования. В основе принципа наследования ленов лежало то, что лен переходил по наследству лишь к одному сыну и, как правило, старшему. Его братья при этом не претендовали на лен, но это не затрагивало их интересов в наследстве другого рода, оставшемся после смерти отца и по Земскому праву поступившем в общий раздел. Прочие родственники не могли наследовать лен. Исключением была возможность перехода лена при условии отсутствия сыновей к лицу, имевшему так называемое «право ожидания». Обыкновенно это была жена умершего. По словам Лазаревского Н. И., «в большинстве феодов Германии и во всех феодах Франции женщины и когнаты исключались от наследования... То же правило действовало и для феодов княжеских домов... Некоторые феоды допускали переход в женские руки, но только по смерти последнего агната данного рода, как бы отдалённо ни было его родство с предшествующим владельцем. То же правило действовало и для аллодов княжеских домов».

Если не оставалось ни сыновей, ни лица, обладающего «правом ожидания», то лен отходил к господину. Освещалась возможность возникновения подобной проблемы и городским правом. К примеру, в статье «О выморочном наследстве» «Права, сообщённого шёффенами города Магдебурга судьям города Гёрлица» от 1304 года говорится, что «если остаётся наследство и если никто не предъявит на него своих прав в течение года и одного дня, то оно переходит во власть короля».

Тот, кто принимал наследство, должен был, согласно закону, оплатить долги наследодателя и первым делом выдать челядинам сумму, заработанную ими до дня смерти их господина, но только в пределах стоимости полученного от наследодателя движимого имущества.

Исключением становился любой долг, вытекавший из преступных действий. Такие долги наследник не покрывал, если сам не имел к ним отношения. В случаях, когда доказывалось обратное, он всё-таки оплачивал их. Кредитор мог на основании Земского или Ленного права обвинить наследника в том, что тот знал о долгах наследодателя, но последний имел возможность либо признать его правду и покрыть долг, либо отрицать его и приносить присягу о своём незнании. В то же время должникам покойного следовало уплатить наследнику всё, что они «были должны умершему».

Помимо долгов наследник, в качестве которого чаще всего выступал сын, сохранял преемственность и в отношении присяги. Если наследодадель умирал, дав поручителя в принесении присяги и не дожив до её принесения, к обещанному сроку присягу приносил либо сам поручитель, либо, что случалось значительно чаще, наследник. И всё же, несмотря на наследование долгов и присяги, это же действие не распространялось на какие-либо позорные деяния, а потому «сын не отвечал после смерти отца за преступление, которое тот совершил» .

Если мужчина умирал бездетным, наследство переходило к его отцу. Если и отца не было, то преимущественно перед братом наследство получала мать. Наследство бездетных тёти или дяди получал племянник и лишь в случае, когда его не имелось, племянница. Затем наследство переходило к более дальним родственникам, и тогда уже все наследники одинаково близкого родства получали равные доли вне зависимости от пола: «такие называются саксонскими сонаследниками». В пределах каждой отдельной степени родства наследство делилось между наследниками поровну. «Всякая более близкая степень родства устраняла от наследования родственников всех дальнейших степеней» .

Внуки получали наследство раньше родителей, а также братьев и сестёр, поскольку «покуда имеются равные по рождению нисходящие потомки» , наследство не уходило из рода.

Полнородные братья и сёстры получали наследство друг друга раньше неполнородных со стороны как отца, так и матери, а вот дети и тех, и других были равны в этом праве. Из братьев и сестёр предпочтение отдавали мужчинам-наследникам. В «Ларцовых книгах» прихода Святого Мартинамы находим запись сделки между Генрихом и Магдельдой, детьми господина Гериманна из Кёльна, в которой закрепляется разделение ими оставшегося после смерти отца наследства. Брат получает в собственность принадлежащий их отцу дом возле Старого рынка, а также поля в Морендорфе. Сестре же и её мужу Венемару достаётся лишь по 1 денарию, или пфеннигу, который имел достоинство в 1/100 марки.

Разделение наследования по мужской и женской линиям было связано с принципом наследования по кровному родству, свойственным феодальному обществу. Главной задачей являлось сохранение земельной собственности в руках наследников-мужчин, способных носить оружие. Древнеримское универсальное преемство не было известно Германии в период Высокого Средневековья. Зато для германского права в рассматриваемый период характерно деление правопреемников на наследников и дольщиков, то есть помимо основных наследников, в определённой последовательности наследовавших после умершего, существовал ещё целый ряд лиц, так называемые дольщики, которые могли получить свою долю из общей наследственной массы в числе первых (вдова и ближайший родственник, получавший военное снаряжение, если умирал мужчина; невыделенная дочь и ближайшая родственница с материнской стороны в случае смерти женщины).

Из имущества, остававшегося после умершего мужчины, сначала выделялась продуктовая доля вдовы, а затем - воинское снаряжение. Его получал самый близкий родственник со стороны мужа. При наличии же нескольких претендентов старший из них получал меч, а всё прочее делилось между остальными поровну. После завершения выделения военного снаряжения вдове выдавали принадлежащие ей по праву «утренний дар» и женскую долю.

Точно такой же порядок был и относительно наследования после материнской смерти. Дольщиков вновь удовлетворяли в самую первую очередь. К их числу относилась дочь, что не была ещё отделена. Получив свою часть наследства, она не должна была делить её с ранее отделившимися сёстрами. Если ни одной дочери не было, то женскую долю покойницы получала её ближайшая родственница с материнской стороны.

Наследник мог предпринять меры по охране наследственной массы. Для этого он должен был в течение двадцати девяти дней после смерти наследодателя приехать в имение его вдовы и получить от неё отчёт о состоянии наследственного имущества, чтобы заранее знать, не пропало ли что-либо из числа того, что ему причиталось. Кроме того, ему следовало дать вдове указания касательно проведения похорон на тридцатый день. После похорон они делили между собой всё имеющееся во всех домах умершего продовольствие. Далее вдова должна была позаботиться об особом воинском имуществе покойного мужа, в качестве которого отдавала наследнику меч мужа, его лучшего коня и лучшие латы, а также постель, кровать и прочее походное снаряжение, однако не отдавала ничего из того, что из этих вещей не имела, принося при этом «очистительную клятву в том, что у неё этого нет, относительно каждой отдельной вещи» .

Устойчивость господствующей феодальной системы обеспечивал и свойственный средневековому праву принцип охраны прав будущего наследника. Для заключения ряда сделок, связанных с отчуждением имущества, требовалось его согласие. Такое же значение имело и «право ожидания», которое закреплялось за определённым лицом на случай, если лен оказывался свободным из-за неимения наследника.

Было установлено множество ограничений права наследования для разных категорий лиц в зависимости от того, к какому сословию они принадлежали, какого были пола, профессии, моральных и физических качеств и т. д. Так, отдельные правила устанавливались для лишённых прав и священников. Уроды, карлики и дети-калеки не получали ни наследства, ни лена. Немые, безрукие, безногие и слепые не наследовали по Ленному праву, но наследовали по Земскому. Неблагородные не могли оставить после себя военное снаряжение и оставляли лишь обычное наследство. Министериалы не могли передавать и получать наследство «вне пределов власти своего господина». Если у наследодателя из числа министериалов не было сыновей, его имущество автоматически переходило к его господину.

Препятствием на пути принятии наследства становился, во-первых, так называемый «посмертный побор», отчуждаемый господином после смерти крестьянина из оставленного им наследства. Он взимался в натуральной форме и составлял около трети имущества. Во-вторых, феодал брал с наследника и побор в денежной форме «за «допуск» к наследству». Вплоть до Реформации и Крестьянской войны, по словам Фридриха Энгельса, крестьянин «не мог ни вступить в брак, ни умереть, без того чтобы господин не получил за это деньги» . Это нашло отражение в частности и в программе «12 статей».

Города отчаянно сражались за право не платить данный побор. Зачастую им сопутствовал в этом успех. Например, в «Привилегии, данной Генрихом V городу Шпайеру» от 14 августа 1111 г. мы видим именно такой случай. Генрих V при содействии князей в день похорон своего отца императора Генриха IV с целью обеспечения ежегодного помина души последнего освобождает всех живущих в указанном городе от посмертного побора, «наихудшего и непосильного», из-за которого «весь город находится под угрозой крайней бедности». После смерти горожанина, согласно этой привилегии, запрещалось брать что-либо из его имущества, и даже кухонную утварь. Он обретал «свободную власть оставлять своё имущество своим наследникам или отдавать на помин души своей, или кому- либо дарить». Важность данного завоевания показывает то, что привилегия эта была записана золотыми буквами на фасаде местной соборной церкви.

Огромное значение в деле наследования имели принципы сословности и законнорожденности. Так, право не только на военный щит отца, но и на отцовское и материнское наследство сохранял лишь ребёнок, имевший равное происхождение со своей матерью или высшее. Если же по происхождению он оказывался ниже, то, имея право отца, а не матери, не мог претендовать на наследство её или какого-нибудь родственника по материнской линии, а учитывая, что «никто не может приобрести иное право, чем то, что свойственно ему по рождению», человек, согласно «Саксонскому зерцалу», мог получить наследство лишь от того, кто был, как минимум, равного с ним сословия.

В системе права Германии рассматриваемого периода, как и других стран континентальной Европы, происходил «процесс юридического закрепления свободной передачи представителями господствующего класса движимого и недвижимого имущества своим прямым наследникам независимо от источника происхождения данной собственности», будь то условное владение (бенефиций либо феод) или наследуемый аллод.

«Саксонское зерцало» признавало исключительно наследование «по закону». Круг лиц, что призывались, как мы видели выше, к наследованию по закону, «определялся кровным родством и простирался до 7-й степени родства». Наследование по завещанию, свойственное римскому праву, оно категорически отвергало. Лишь духовные лица, жившие по римскому праву, могли составлять завещания. В церковных кругах свобода завещания даже приветствовалась, поскольку подразумевала завещания в пользу церковных учреждений. Однако, несмотря на указание в рассматриваемом нами сборнике законодательства на неосновательность притязаний на наследство не на основе родства, а на основе обещаний наследодателя, в реальной жизни из такого положения зачастую находили выход. С этой целью заключались договоры дарения, усложняемые такими условиями, которые при жизни приносили дарителю минимальный ущерб в его имущественных интересах и проявляли себя только после его смерти, т. е. договор этот являлся как бы замаскированным завещанием. Тут действовала оговорка о действительности обещания дарения в случае смерти наследодателя, если оно было засвидетельствовано в суде.

Вне всякого сомнения, несмотря на то, что «Саксонское зерцало» получило широкое распространение во многих городах и землях средневековой Германии и продолжало сохранять своё значение вплоть до 1 января 1900 года, когда в силу вступило «Германское гражданское уложение», оно всё же сталкивалось и с некоторым противодействием. Имелись определённые противоречия между нормами обычного права и общеимперского законодательства, содержавшимися в «Земском праве», и городским правом отдельных городов. Это касалось и вопросов наследования. Так, в Любеке, Кёльне, Брауншвейге, Магдебурге и Франкфурте, где господствовала также и система торгового права, завещательные акты были делом вполне привычным, особенно ближе к середине XIV века.

Местные бюргеры стремились «к свободному распоряжению наследственным имуществом и приобретённой недвижимостью, которые ещё в начале столетия рассматривались как исключительная принадлежность родственной группы». Достаточно частыми были случаи, когда в присутствии свидетелей, и в том числе родственников, завещатель объявлял завещаемую им недвижимость приобретённой лично им на его средства, а потому составляющей его «движимое имущество», с которым он может обходиться так, как ему вздумается. Так, Хардвик из Кёльна отдаёт в приданое своей жене Юте дом. Причём его дочь Отерна и сын Людовик соглашаются на это, хотя, согласно сделке, наследство перейдёт к ним лишь в случае, если Юта умрёт без наследников.

В городской ремесленной среде, где большое значение имел брак как тип экономического партнёрства, в случае отсутствия детей мужья завещали мастерские жёнам, а жёны мужьям - своё имущество. К слову сказать, городское держание являлось по сути своей наследственным. Уже с XII века при заключении горожанами какой-либо связанной с недвижимостью сделки никакой верховный собственник, в пользу которого нужно было уплатить установленный чинш, не упоминался.

Получение наследства в городах было и способом улучшить своё положение в случае, если, к примеру, умирал глава семейства или же нужно было как-то расплачиваться с долгами. Так, в Кёльне Гизела и её дети, чей муж и отец умер, предоставили другой семье свою таверну на условии, «чтобы в первый год она получала вследствие этого плату, и если год спустя в течение месяца ей не будет уплачено, то ровно через год эта таверна будет сохранена к её выгоде, и так во все последующие годы, покуда не будет уплачено». А Герберт, тоже проживавший в Кёльне, будучи доведённым до отчаяния, «передал неким своим друзьям Генриху и Рудольфу своё наследство, которое он держит от аббатисы Вилецензы, однако так, чтобы они ежегодно платили 24 солида, как делал Герберт: 1 солид - в казну епископа, 23 - той же аббатисе».

В общем, больше всего внимания в «Саксонском зерцале» уделяется наследственным отношениям. Причина этого - стремление закрепить систему феодализма с присущими ей феодальной собственностью и феодальной семьёй. Главное место в наследственном праве занимало наследование ленов. Наследник должен был отвечать за долги и присягу наследодателя, но не за его преступления. Принятию наследства мешали «посмертный побор» и побор за «допуск» к наследству. Существовало разделение наследования по мужской и женской линии, главной задачей чего являлось сохранение земельной собственности во власти наследников, носящих оружие. После смерти наследодателя наследник мог контролировать то, что происходило с причитающимся ему наследством. Для этого ему следовало вступить в переговоры с вдовой. Периоду Высокого Средневековья был свойствен принцип охраны прав наследника. Имелось множество ограничений права наследования. Огромное значение имели законнорожденность и сословность. Средневековое германское право признавало исключительно наследование «по закону». Система завещаний была отринута. Однако же, и в подобном деле как всегда находились обходные пути. К тому же, право городов зачастую противоречило тем нормам наследственного права, которые были изложены в «Саксонском зерцале», а потому получение наследства там являлось способом поправить свои дела.

По окончании этой главы следует сказать следующее. В период Высокого Средневековья быстрыми темпами развиваются как кровные узы, так и узы свойства. Оба этих типа сосуществовали, но имели неоднозначное соотношение в различных средах. Эта двойственность была вызвана, с одной стороны, возникновением обширных аристократических семейных коллективов, а с другой - рецепцией римского права.

Эволюция в области семейно-брачных отношений происходила в условиях, когда крайне сильно было желание знатной верхушки закрепить феодальную систему с её феодальной собственностью и феодальной семьёй.

Главной же задачей этого являлось сохранение земельной собственности в роду. Нельзя не отметить и многочисленные заимствования германского законодательства периода Высокого Средневековья из норм обычного права варварских королевств, а также из римского права.

Также нами был сделан вывод о том, что наследственным отношениям в «Саксонском зерцале» уделяется больше всего внимания, и самая объёмная часть повествования говорит о наследовании ленов.

ГЛАВА II. СОЦИАЛЬНО СЛАБЫЕ ГРУППЫ НАСЕЛЕНИЯ В СЕМЬЕ И В ОБЩЕСТВЕ

§ 1. Положение женщины

В Германии периода Высокого Средневековья степень участия полов в публично-правовых делах определялась особенностями патриархальной структуры общества того времени. Поскольку женщины, наравне со священниками, церковными служками и пастухами, были непригодны к военной службе, а следовательно, не могли носить оружие, сильный пол постепенно вытеснил их из публичной жизни, и это, в свою очередь, привело к тому, что и их правовое положение пошатнулось. Они были лишены ленного права, хотя в исключительных случаях, когда, к примеру, монахиня становилась аббатисой, имелась возможность приобрести у государства права военного щита. Кроме того, помня о любопытстве и наивности Евы, доведшей до греха Адама, а вместе с ним и весь род людской, средневековый человек относился к женскому полу с крайней настороженностью, обвиняя его буквально во всём.

К тому же, одежда женщин, имевшая свойство видоизменяться в зависимости от состояния экономики, в середине XII века значительно удлинилась, что привело в гнев моралистов, находивших такую моду верхом бесстыдства и непристойности. Доминиканца Этьена де Бурбона как и прочих пугали новые моды, когда «размеры одежды гордецов превосходят размеры их тел». Знатные дамы тогда стали носить чересчур пышные платья с «хвостами» («Князей богатых двое (как нам передавали), / Идя за королевой, шлейф госпожи держали / В руках, пока царь в встречу ей шёл»), которыми собирали блох и поднимали тучи пыли, не замечая при этом прячущегося в их складках дьявола.

Долгое время вообще сомневались, а имеет ли женщина душу. Так и не отыскав однозначного ответа на данный вопрос, сильный пол попросту стал доказывать приоритет мужчин буквально во всём. Как результат, мужчины стали считать самих себя воплощением высшей формы жизни, а женщины отнюдь не всегда признавались ими за людей.

Иногда слабый пол всё-таки подавал голос, но в условиях исторического этапа, когда господствующее мировоззрение смотрело на него как на дьявольский сосуд, для того, чтобы его услышали, нужно было соединять в себе признанную всеми святость, дар предвидения, гениальность и несгибаемую волю. По причине этого таких женщин можно было пересчитать по пальцам: в преддверии Высокого Средневековья - Хротсвита Гандерсгеймская, творившая в X столетии, в XII веке - Хильдегарда Бингенская и, наконец, в XIII столетии - Мехтхильда Магдебургская, Мехтхильда Хакеборнская и Гертруда Великая. Остальные женщины либо не могли, либо не хотели сопротивляться происходящему. Отсюда и проистекал уход их в приватную сферу.

У вытеснения женщины из публичной сферы в приватную и связанного с этим ухудшения её юридического статуса были и другие причины. Во- первых, доброжелательно относившееся к женщине варварское законодательство вытеснялось возрождавшимся римским правом, в результате чего приоритет наследования по мужской линии укреплялся, а контроль за концентрацией собственности, и особенно земельной, внутри семьи усиливался. Во-вторых, система бенефициев предполагала выполнение феодальных служб, а обеспечивать судебную, фискальную и военную службу с земельного владения было проще мужчине. В-третьих, центры образования перемещались из монастырей в университеты, куда был закрыт путь женщине, и это препятствовало её интеллектуальному росту.

Вытеснение женщины из публично-правовой сферы обусловило и то, что она больше не могла «быть говорителем и приносить жалобы без опекуна. Это право женщины утратили из-за Калефурнии, которая перед империей была недостойна в гневе, так как хотела добиться своего без представителя». Судя по всему, под этим именем скрывалась скандально известная Гайя Афрания, у Ульпиана самым чудесным образом превратившаяся в Карфанию. По всей видимости, Калефурния - окончательно видоизменённая версия данного имени. Эта особа дожила до второго консульства Гая Юлия Цезаря с Публием Сервилием и являлась женой сенатора Лициния Буккона. Она была знаменита своей склонностью к судебным тяжбам и всегда самостоятельно защищала себя перед претором, но не из-за того, что ей не хватало адвокатов, а по причине того, что чертовка была преисполнена бесстыдства и наслаждалась этим. Гайя Афрания стала ярчайшим примером женского навета и её имя использовали как обидное прозвище для дурных женщин. Каким образом к ней относились мужчины той эпохи, красноречиво характеризует то, что Валерий Максим называет её «чудовищем», а Ульпиан - «бесчестнейшей женщиной».

Таким образом, мы видим, что отношения опеки были позаимствованы германцами из практики римского права. Каждая из женщин отныне должна была иметь своего законного опекуна - мужчину, «поскольку нельзя тогда опровергнуть то, что они говорят и делают на суде», ибо женское слово крайне мало значило в сравнении с мужским. Впрочем, если дело доходило до присяги, то её приносить должны были сами женщины, а не их опекуны.

Последние же, лишь давали за своих подопечных судебное поручительство, принимали вызов или отвечали по нему.

Преступления сексуального характера, совершённые в отношении девушек и женщин, сурово карались, приравниваясь к убийству, незаконному взятию под стражу, ограблению, поджогу, если он не был тайно совершён ночью, нарушению мира и к супружеской неверности. Наказанием за них являлось обезглавливание. То, насколько они считались серьёзными, доказывало то, что «ни за какое из преступлений нельзя разрушать крестьянские дома, если только в них не была изнасилована девушка или женщина, или не притащена туда для изнасилования» . Всякое лицо, принимавшее участие в изнасиловании, лишалось головы. Это касалось даже тех случаев, когда объектом изнасилования становились лишённые прав и продажные женщины. Тех, кто насиловал лишённых прав женщин, за которых не полагалось вергельда, судили, однако же, «по закону о нарушении мира» . За изнасилование проститутки или наложницы смертная казнь полагалась мужчине в случае, «если он её положил без её согласия».

Сложность заключалась в том, что для того, чтобы преступника настигло возмездие, женщина должна была доказать, что её «положили» против воли, а для этого ей нужно было буквально схватить насильника за руку и каким-то образом обзавестись свидетелями-мужчинами, ибо женское слово в подобных ситуациях являлось недостаточным для обвинения в столь тяжком преступлении. В обстоятельствах, когда совершившего преступление по отношению к женщине или к девушке всё же ловили с поличным, а её законный опекун находится в отлучке, судья должен был дать ей временного представителя, если она не настаивала на судебном поединке. Если иск, напротив, вёл к поединку, опекуном мог стать «любой способный носить меч представитель равного с ней происхождения» .

Что интересно, в «Саксонском зерцале» почти нет упоминаний о других преступлениях против девушек и женщин помимо изнасилования. Вероятно, это напрямую зависело от амбиций мужчин, чьим продолжением являлись принадлежащие им женщины: жёны, дочери и т. д. Обратившись к тексту «Нюрнбергских законов о роскоши» XIV - XV вв., призванных, с одной стороны, «замаскировать очевидное проявление резкого имущественного неравенства в среде городского населения и предотвратить реакцию на это неравенство со стороны народных масс» и «подавить чужеземную конкуренцию» , а с другой, подчеркнуть сословное различие между знатью и бюргерством, мы увидели следующее: даже одежда женщины должна была соответствовать социальному статусу ответственного за неё мужчины. Так, бюргерши могли носить головные косынки и покрывала не более чем в четыре ряда, «причем концы должны лежать спереди на голове». В случае мороза или по причине болезни им разрешалось положить не более двух покрывал и косынок друг на друга. Для них находились под запретом платья из цинделя, шёлка, «с серебряной или золотой оторочкой» , а также переплетённые драгоценными металлами и камнями волосы. Им не полагалось иметь свыше двух цельно сшитых меховых одежд и прятать их где-либо. За нарушение этих правил следовали штрафы, которые оплачивались мужчинами.

От девушки требовали добрачного целомудрия, а от женщины - сохранения её женской чести. Первая должна была сохранить нетронутость вплоть до первой брачной ночи. Её девственность принадлежала исключительно законному супругу как гарантия того, что жена, оставаясь до брака нетронутой, продолжит хранить верность своему мужу и в браке, а все дети, ею рождённые, таким образом, будут от него.

Вторая же вредила нецеломудренным поведением собственной женской чести, а вместе с тем и доброй репутации родов отца и мужа, но прав своих, однако же, не теряла, «равно как и своего наследства». Между тем, по всей вероятности, женщина или девушка могла привлекать к ответственности и всякого, совершившего насилие над ней, оскорбившего её, нанёсшего телесные повреждения или же похитившего её, поскольку все эти преступления тоже считались тяжкими по причине того, что затрагивали честь мужчины, являвшегося для этой женщины отцом, женихом или мужем, то есть законным опекуном. Всё дело опять-таки оставалось за доказательством. Впрочем, если с доказательством всё складывалось не слишком гладко, ничто не мешало женщине прикинуться сумасшедшей (чтобы не быть обвинённой в клевете), ибо, согласно одной из статей, «слабоумных и безумных не стоит подвергать наказанию. Если они причинят кому-либо вред, их опекун должен его возместить».

Наказания для мужа за избиение супруги, кстати говоря, в светском законодательстве не предусматривалось. Как правило, супругу разрешалось учить свою жену с помощью кулаков, но «не до крови», а в некоторых уголках Европы муж не считался преступником, даже если бил жену так, что пускал ей кровь, при этом не доводя дела до летального исхода . Однако же, существовала статья, гласящая, что «нельзя присуждать женщину, носящую ребёнка, к наказанию более тяжёлому, чем телесное» , т. е. увечащие наказания и смертная казнь в отношении беременных не разрешались. То, что женщины в положении ценились куда больше, говорит нам та же «Тюрингская правда», согласно одной из статей которой убийство женщины, которая уже рожала и ещё не потеряла свою детородную способность, стоило убийце в три раза дороже, нежели убийство ещё не рожавшей женщины или женщины, которая больше не в состоянии рожать. По «Нюрнбергскому уставу о нищих» второй половины XV века получивший разрешение на выпрашивание милостыни нищий, имеющий какой-либо ужасающего вида телесный недостаток, вне зависимости от того, бюргер он или же приезжий, должен был скрыть его, ведь иначе он «может причинить вред беременным женщинам».

Что касается компенсации за убийство, то жена имела половину возмещения и вергельда её мужа, а девушка и незамужняя женщина - лишь половинное возмещение согласно своему происхождению.

Случалось и так, что обиду девушке, незамужней женщине или вдове наносил сам опекун. Как правило, это касалось либо земельной собственности, лена и пожизненного содержания, либо имения, на которое данный представитель женщины мог покуситься. Если подобное происходило, она, согласно нормам земского права, могла пожаловаться на него. В первом случае, когда опекуном незаконно присваивалась земельная собственность подопечной, если он в связи с этим трижды вызывался в суд, но не являлся на третье заседание, его объявляли плохим опекуном и лишали прав опеки. Опекуном женщины тогда становился сам судья, который и давал ей «судебную защиту в отношении добра, которое у неё было отнято» . Когда законный представитель делал попытки отнять у женщины принадлежащее ей по праву имение и она подавала соответствующий иск в суд, «то в суде ей должен быть назначен опекун» . Но не всегда женщина могла добиться в подобных делах справедливости.

Достаточно вспомнить небезызвестную Кримхильду, родной дядя которой абсолютно противозаконно отнял у неё свадебные дары мужа, а братья-короли, что должны были выступать в подобных случаях в роли гаранта права, позволили этому случиться и не отстояли её честь, за что впоследствии и поплатились.

И всё же девушки и незамужние женщины, то есть разведённые и вдовы, имели некоторое преимущество перед замужними, так как могли продавать принадлежащую им земельную собственность без согласия со стороны опекуна, если только он не являлся в то же время и их наследником.

Если до замужества роль опекуна выполнял отец девушки либо родственник со стороны отца, то с момента венчания эту функцию брал на себя уже муж. После того, как они впервые делили ложе, женщина, будь она изначально выше или ниже по происхождению, отныне принадлежала к тому же сословию, что и её супруг. И только «после смерти мужа она свободна от прав» его. Сохранились грамоты об утрате свободного состояния. Среди них есть и женские. Согласно одной такой, составленной в 1020 году в Аахене, свободная женщина Мейнца «по [своей] просьбе» вступает в законный брак с сервом Аахенской церкви св. Адальберта Годекином. При этом она обещает подчиняться закону сервов той церкви и передать его всему своему потомству, что, собственно говоря, и скрепляет данная грамота с печатью.

Вступали в брак в подавляющем большинстве случаев вовсе не любящие сердца, а земли и деньги, т. е. в сфере семьи господствовали отношения типа взаимовыгодного сотрудничества, причём каждая из сторон тщательно блюла свои права. По причине этого муж, становясь опекуном жены, брал «под своё крыло» в порядке правомерной опеки и всё принадлежащее ей имущество.

Из земельной собственности женщины и из её движимого имущества мужу не полагалось ничего, поскольку, делая такие дары, «тем самым она отнимает это у правомерных наследников после своей смерти» . А вот мужчина должен был дать жене так называемый «утренний дар» - обязательный «подарок» новоиспечённого супруга новобрачной в утро после свадьбы. Причём утренний дар лиц рыцарского сословия и неблагородных различался по составу. Так, рыцарь, собираясь на следующее после свадьбы утро вместе со своею супругою к столу, перед тем, как начать трапезничать, должен был подарить ей «без права оспаривания наследниками слугу или служанку, достигших совершеннолетия, и сад, и дом, и пасущийся скот» . Лица нерыцарского звания «дают своим жёнам как утренний дар лучшую лошадь или скот, что имеют». Помимо утреннего дара женщина брала «всё, что ей принадлежит. Это все овцы и гуси, сундуки с нарядами, вся пряжа, постели... Ещё ей принадлежат такие мелочи, как щётки, ножницы, зеркала... Ткань, не скроенная для женских платьев, и золото с серебром не в изделиях женщинам не принадлежат. Всё, что есть, помимо перечисленного, относится к наследству».

Безропотное подчинение в браке являлось одним из требований к женщине. Когда установленный порядок нарушался, это осуждалось. Но, судя даже по тому гигантскому перечню вещей, которыми заведовала жена, можно понять, что она также обладала ощутимой властью в доме. Под её бдительным наблюдением находились хозяйственные расходы, закупка продуктов, хранение и использование скарба и продовольственных товаров. Именно её, а вовсе не мужа, постоянно находящегося в отлучке, интересовало, какой вергельд полагается за годовалых кабана и свинью, а какой - за супоросую и подсосную свиноматку, а какой - за взрослого кабана. Ей же приходилось следить за тем, чтобы ветки хмеля не свисали к соседям через забор, рабочие животные никого не покалечили, а слуги - не загуляли. Тут вообще можно привести великое множество примеров из текста «Саксонского зерцала».

Доказательством того, что женщина была достаточно самостоятельна в плане управления хозяйством, можно считать и то, что она заменяла мужа всё то время, пока он находился вне дома, а ведь так было практически всегда: то мужчина отправлялся на войну, то в поход, то оказывался в плену, то уезжал на охоту. А ведь как-то жили, и хозяйство отнюдь не приходило в запустение за годы отсутствия господина, а скорее процветало, что доказывает то, что женщина правила в своих владениях уверенной рукой.

Удивительна и степень оказываемого ей доверия. Феодал всегда находился настороже, подозревая даже самых близким людей из своего окружения, и поэтому «в этой изолированной, замкнутой жизни, где велась борьба всех против всех, женщине отводилась важная роль» . По этой причине, отправляясь в очередной дальний поход, сеньор поручал самые неотложные дела тому, кто вместо него смог бы столь же властно и рассудительно распоряжаться делами замка, то есть своей супруге («Моя супруга! - молвил маркграф жене тогда. - Тех, что со мною ехать должны на Рейн туда, / Любезно надо будет вам наделить добром: Бойцам путь веселее всегда в убранстве дорогом» ), которая в большинстве случаев действительно вела себя разумно и преданно. И поскольку от природы женщине дано более живое воображение, а её привязанность к дому гораздо сильнее, нежели у мужчины, то ум её лучше подходил для осёдлой жизни, так что неудивительно, что в период развитого феодализма женщина «имела больше власти и влияния на повседневную жизнь замка, чем его владелец».

Как бы часто ни отсутствовал в родном замке сеньор, рано или поздно он возвращался. Вспомним, например, ещё один из эпизодов «Песни о нибелунгах»: «В Бехларне Готелинда и Рюдигера дщерь, Младая маркграфиня, ждала его теперь, Чтоб поскорей увидеть мужей и своего Отца: да, с нетерпением ждала красавица его». Тогда он множество долгих дней находился вблизи домашнего очага, что приводило к удивительной общности интересов обоих супругов, что тоже являлось показательным для той эпохи.

В городской же среде, где мужчина не нёс своему господину военной службы и должен был лишь пребывать в городе, в случае необходимости защищая его от врагов и участвуя в судебных разбирательствах по делам о ленах господина, напряжённость в семье наверняка была более острой, потому что горожанин не рассматривал дом как некий островок спокойствия, в отличие от того же рыцаря, которого прибивало к родному очагу крайне редко.

Ещё одним местом, где женщина так же, как и мужчина, могла проявить себя, являлся ремесленный цех, ведь, несмотря на то, что большинство этих городских организаций состояли из мастеров мужского пола, существовали и женские цехи, в которых неустанно трудились женщины-ученицы, женщины-подмастерья и женщины-мастера. Были и такие цехи, в которых мужчины и женщины работали совместно. Кстати говоря, после смерти мужа женщина вступала в так называемое «вдовье право» и могла стать членом цеха в качестве наследницы своего мужа, но тогда ей приходилось в обязательном порядке выходить замуж за старшего подмастерья.

Итак, женский пол, как неспособный носить оружие да к тому же виновный в грехопадении, постепенно вытеснялся из публично-правовой сферы в приватную. Следствием этого стали приниженное положение женщины по сравнению с мужчиной и невозможность для неё самостоятельно представлять себя в суде. Теперь за девушку или женщину нёс ответственность её опекун-мужчина, что являлось также и одним из заимствований из римского права. Изначально данную функцию выполнял отец или какой-либо родственник по отцовской линии, а затем этим занимался жених и впоследствии муж, в первое утро после свадьбы обеспечивающий жену «утренним даром» и «женской долей» и распоряжавшийся её имуществом в порядке правомерной опеки. За преступления в отношении девушек и женщин полагались серьёзные наказания вплоть до лишения головы. Исключением здесь являлся законный супруг, который мог поступать с женой по своему усмотрению, не доводя, между тем, до смерти. От женщины в браке требовалось беспрекословное подчинение, но, несмотря на это, она так же, как и её супруг, обладала весомой властью в доме. Помимо этого, она могла проявить себя как мастер, подмастерье или ученик мастера в одном из ремесленных цехов.

Но последнее касалось лишь незнатных женщин.

§ 2. Отношение к детству

Многие исследователи-медиевисты, занимавшиеся рассмотрением проблемы детства в средневековой истории, писали о неимении в данный период понимания детства как особой стадии человеческого развития, выражающемся в представлении о ребёнке как о маленьком взрослом и в недостатке тёплых чувств по отношению к нему со стороны родителей. Свою точку зрения эти историки обосновывали прежде всего особенностями изображения младенцев на иконах, отсутствием детских надгробий, а также тем, что даже авторы педагогических трактатов того времени не прослеживали возрастных особенностей детей.

«Саксонское зерцало» частично опровергает данное мнение, но в некоторых смыслах и подтверждает его. С одной стороны, в этом памятнике правовой мысли Средневековья вполне чётко прослеживается выделение детства как отдельного этапа в жизни каждого человека. Согласно нормам Земского права, период детства длился вплоть до достижения двенадцатилетнего возраста. После этого наступала пора юности. В рамках Ленного права детство «продлевалось» на год и спустя тринадцать лет и 6 недель с момента рождения уже не совсем ребёнок, но юноша должен был заявить господину отца о своих правах на отцовский лен и принять вассалитет. Но он не обязан был справляться со всем этим самостоятельно, поскольку в двенадцатилетнем возрасте у него, если подобная потребность возникала, появлялся опекун, который вёл его дела и объяснял ему правила выживания во взрослом обществе. Однако, если таковой надобности не наблюдалось, новоиспечённый юноша мог его «и не иметь», разбираясь с бесчисленным множеством обязанностей наследника собственными силами. Законный представитель же обязывался замещать ребёнка, достигшего юношеского возраста, но по-прежнему несовершеннолетнего, в работе по имению и в службе господину всё то время, «пока он сам не может содержать себя по причине неразумности и телесной слабости из-за своего малолетства».

Кроме того, в тексте (Земское право) сказано, что по достижении юношеского возраста он мог, при желании, стать опекуном своей жены или кого-то ещё и даже выступать в чью-либо защиту в судебных поединках, пусть и не достиг совершеннолетия, поскольку теперь, когда «он способен себя представлять... он может представлять своих подопечных». Но следует обратить внимание, что имеет место следующее противоречие: в отличие от Земского Ленное право утверждало, что «быть опекуном кого- либо не может тот, кто ещё не вышел из возраста юноши».

Можно сделать вывод, что от детей, во-первых, не ожидали подобных желаний, а во-вторых, не рассчитывали на то, что они будут в состоянии воплотить их в реальность по причине, как уже было сказано выше, своего малолетства. Впоследствии, вплоть до совершеннолетия, которое наступало в возрасте двадцати одного года, юноши имели определённую свободу действий. То, что германцы в период Высокого Средневековья выделяли детство как особый период, доказывает и тот факт, что по их обобщённому мнению, выраженному в одной из статей рассматриваемого нами сборника законодательства, малолетний ребёнок не мог сделать что-то такое, из-за чего его можно было бы лишить жизни. Даже если он совершил убийство или искалечил кого-нибудь, единственное, что могли спросить с него, так это вергельд, выплачиваемый опекуном ребёнка из имущества последнего. Таким образом, взрослые понимали, что маленький ребёнок не несёт ответственности за свои поступки, потому что не в состоянии их осмыслить. Данный пункт можно рассматривать и как попытку защиты детства. Впрочем, это опровергает уже второй параграф только что оговорённой статьи, согласно которому человек, убивший ребёнка, должен всего лишь «отдать за него полный вергельд». В случае, если бы наше предположение являлось верным, наказание, несомненно, было бы более суровым.

Опять же, те две статьи, в одной из которых запрещается подвергать носящую ребёнка женщину наказаниям более тяжким, чем телесные, а в другой упоминается запрет удалять беременную жену после смерти мужа из его имения, пока она не родит ребёнка, вероятно, говорят о том, что дети всё же представляли собой некоторую ценность для средневекового человека. Это подтверждает уже хотя бы тот факт, что слуга, ставший опекуном малолетнего ребёнка, мог уйти со службы, получив со своего господина столько платы, сколько ему причиталось. Не отвечали дети и за грехи своих родителей, тогда как в той же «Саксонской правде» говорится, что сыновья тайного убийцы наравне со своим отцом несут последствия файды.

Детям по возможности обеспечивали безбедность дальнейшего существования. В период малолетства они не могли «ничего утратить в своих правах». Доход от их лена «до достижения ими поры юности» получал господин. Если он обрабатывал для ребёнка огород или фруктовый сад, или виноградник до дня святого Урбана, а ребёнок к тому моменту ещё не вышел из малолетства, то господин брал себе плоды. Если господин успевал засеять землю ребёнка до того момента, как тот перестал быть малолетним, то он сохранял посев, но не жнивьё и не виноградные лозы. После того, как ребёнок выходил из малолетнего возраста, господин уже не мог рубить его лес и косить его траву. Если он отказывался верить в то, что ребёнок вышел из малолетства, это должен был подтвердить под присягой опекун. После этого считалось недопустимым, «чтобы господин пользовался имуществом отрока». Вообще эта охранительная тенденция зародилась ещё в период Раннего Средневековья. К примеру, если изначально в «Бургундской правде» говорилось о том, что отец может подарить кому-либо что угодно из общего имущества даже до его раздела, но только не землю, полученную по жребию, в отношении которой действовал более старый закон, то впоследствии было сделано дополнение, носящее рекомендательный характер, согласно которому нужно оставлять всё, что было получено от королевской щедрости, своим сыновьям. «Рипуарская правда», более поздняя по происхождению, нежели «Бургундская», разрешает лишь в случае отсутствия сыновей и дочерей передавать своё имущество по наследству иным родственникам или кому-то ещё.

Как бы там ни было, а к детям относились отнюдь не равнодушно. К примеру, много внимания уделялось наказаниям в воспитательных целях, а потому тот, кто ругал ребёнка, хватал его за волосы и сёк розгами, не нёс ни малейшей ответственности, если, конечно, готов был поклясться в том, что совершал сей акт исключительно «вследствие его проступка», а вовсе не из-за собственного желания выпустить пар.

Возможно, эта норма восходит ещё к временам «Вестготской правды», один из титулов которой гласит, что если кто-то во время обучения кого-то, разумно и сдержанно наказывая своего ученика, под которым нам в первую очередь представляется именно ребёнок, ударит его и удар этот окажется летальным, учитель не несёт за произошедшее никакой ответственности.Она стала особенно актуальна в эпоху расцвета ремесленных цехов. Сохранились многочисленные договоры о найме учеников. К одному из них (от 24 января 1404 года) привесили свои печати Иоганн Тойнбург, старый бюргер Кёльна, отдающий своего, что следует подчеркнуть, законного сына Тениса, который дал на то согласие, в ученичество к кёльнскому золотых дел мастеру Айльфу Бруверу, а также его согражданин Якоб Мергейм, выступающий в роли свидетеля. Какие обязанности лежат на потенциальном ученике, его отце и мастере, к которому мальчика собираются отдать в обучение? Ученик обязуется служить своему мастеру восемь лет без перерыва и не сбегать. В случае нарушения данного обязательства он должен уплатить штраф в 42 гульдена. Отец даёт 16 гульденов за весь период обучения и обязуется в течение этих восьми лет исправно одевать его сообразно занимаемому им положению. Мастер же «кормит» ученика восемь лет, под чем подразумевается так же проживание, обучение и т. д., а в случае, если тот не протянет в ученичестве года и умрёт, возвращает отцу половину от уплаченного. Так вот, очень часто отданные родителями или же опекунами в ученичество дети сбегали от своих мастеров, к чему их вынуждали чрезмерная строгость с их стороны, жестокие побои, скудное питание и частое применение сил учеников за пределами процесса обучения. Случалось, что мастер наносил ученику тяжкие увечья, которые зачастую вели к смерти. Согласно городским статутам, все случаи бегства учеников рассматривались цеховыми властями с целью вынесения справедливых решений, но по факту, поскольку лица, разбиравшие подобные дела, сами являлись мастерами, вина в подавляющем большинстве случаев возлагалась ими именно на незадачливых беглецов.

В то же время можно вспомнить известный момент, когда опечаленный, но непреклонный отец прогоняет пытающегося вернуться в отчий дом Гельмбрехта без ничего, а мать даёт ему хлеба, «скрывая боль свою и муку».

С другой стороны, на основании данных «Саксонского зерцала» не так- то просто судить об отношении взрослых к детям. Если бы мы рассматривали не законодательный документ вроде выбранного нами «Саксонского зерцала», а какие-нибудь источники, более близкие к личностной сфере, наподобие тех же писем, то, вероятно, мы бы могли узнать, скажем, о взаимоотношениях отцов и сыновей или же о вынужденной близости матерей и дочерей. К сожалению, дочери в нашем тексте вообще упоминаются крайне редко в сравнении с наследниками мужского пола, да и взаимоотношения между родителями и детьми, в основном, видятся исключительно через призму имущественно-правовых отношений.

Несколько осветить то, как родители относились к своим детям, помогает поэзия представителей сельского миннезанга. Например, немецкий поэт XIII века Готфрид фон Нейфен пишет в одном из своих стихотворений о молодой матери-крестьянке, которой очень хочется веселиться, а она вместо этого вынуждена возиться с ребёнком: «Всё-то лето напролёт Быть мне при ребёнке, - Няня, это ль не беда? Там под липой хоровод, А меня пелёнки Не пускают никуда. До рассвета я пою: Баюшки-баю, Спи, любовь, не плачь!

Тоску укачаю я твою». Можно предположить, что в крестьянской среде существовала целая традиция обращения с детьми, поскольку в следующих строчках мы видим следующее: «Няня, ты помочь должна. Дитятко баюкай, Как баюкала меня». Но, разумеется, мы не исключаем и возможности того, что автор просто попытался перенести на крестьянскую почву реалии жизни рыцарского сословия.

Дети являлись своеобразным составным элементом взаимовыгодных сделок между отдельными семьями. По причине этого отношение к ним было по преимуществу равнодушным и преследовало прагматические цели. Большое значение имели законность их рождения и отсутствие физических недостатков. Высоко «ценились» полнородные дети, происходящие от одних и тех же отца и матери. Неполнородные дети, то есть единоутробные или единокровные, считались существами на порядок ниже. Если первые занимали в организме семьи место шеи, то вторые располагались где-то под ней. В тексте имеется циничное опровержение того, что для матери её ребёнок всегда рождён «по праву», согласно которому «это не так. Женщина может иметь правомерного ребёнка, свободнорожденного, крепостного и рождённого неправомерно». Такое отношение к детям было закреплено традицией, уходящей корнями в Раннее Средневековье. Так, в «Эдикте короля Ротари» сказано, что незаконнорожденные сыновья не равны законнорожденным за исключением тех случаев, когда последние признают их равными себе .

Ребёнок, рождённый свободным в законе, сохранял права своего отца, если тот был из числа крупного рыцарства. Если же кто-либо из его родителей являлся министериалом господина, права давались ему согласно рождению. Свободнорожденный и законный ребёнок сохранял военный щит отца, а также получал наследство как отца, так и матери, «если он равен ей по рождению или выше» . В случае если свободная женщина шёффенского сословия выходила замуж за мелкого земельного собственника биргельда или же за свободного поселенца ландзасса и имела от него детей, они были более низкого в сравнении с ней происхождения, имея право своего отца, а потому не могли претендовать на наследство своей матери и родственников по материнской линии. Считалось также, что рождение того, чьи права сохраняли чистоту в течение четырёх поколений, «никто опорочить не может, если он не лишился своего права». Законность происхождения и принадлежность к той или иной страте значили чрезвычайно много. Так, рождение «в законе» являлось привычным требованием для поступления в городах в ученики мастера. Более того, в рамках цехов существовала целая иерархическая система почёта. Немецкие цехи золотых дел мастеров отказывались принимать к себе учеников, происходивших из семей ткачей льняных изделий, цирюльников и представителей прочих презренных профессий.