Анализ трех НБ выявил следующие особенности функционирования номинанта брат:

1) смысловая актуализация данного номинанта зависит от занимаемой им позиции в структуре предложения (начало, середина или конец предложения); от его функционально-синтаксической роли в предложении (вокатив или предикат);

2) функционирование номинанта брат в качестве предиката указывает на наличие сильной смысловой позиции. Позиция в середине предложения является слабой в отношении смыслового развертывания номинанта: вокатив брат сливается в потоке речи персонажа с рядом стоящими словами и по своей семантике приближается к значению, которое в словаре передается как "фамильярное и дружеское обращение к мужчине, юноше, мальчику" [МАС, I т.]. Сильными позициями, создающими условия для расширения смыслового объема номинанта брат, являются позиции начала и конца предложения.

Смысловой объем номинанта брат в дискурсах главных персонажей получает разное наполнение. В качестве примера рассмотрим НД, входя щую в номинативный блок Алеши:

НД - 1. Номинатор Дмитрий.

а) Гл. Исповедь горячего сердца. В стихах.

Алеша, //, брат. // ангел // высший // если друг, если брат? //, Алеша: //, Алеша, // Леша, // - друг, друг, //, брат, //, брат, //, брат, //

б) Гл. Исповедь горячего сердца. В анекдотах.

брат, //, брат, //, Алеша, //, милый, //, голубчик, //, брат, // - Алешка, //, брат, //

в) Гл. Исповедь горячего сердца. Вверх пятами.

Алеша, //, Алеша, //, Алеша. //, невинный ты мальчик, //, Алексей, //, брат, //, Алексей, // Алеша, //

(Итого: Леша - 1 ед.; ангел - 1 ед., высший - 1 ед., голубчик - 1 ед.; ми - лый - 1 ед.; Алешка - 2 ед.; друг - 3 ед.; Алексей - 3 ед.; Алеша - 8 ед.; брат - 10 ед.).

г) Гл. Гимн и секрет.

Алексей, //, Алексей, //, божий ты человек! //, брат, //, Алеша, //, брат, // Брат, //, Алексей, // Алеша, // херувим //, Алексей. //, Алеша, //, Алексей, //, милого мальчика, //, брат, //, голубчик, //, Алексей, //, Алеша, голубчик, // херувим // высший человек // Алеша, //, Алексей, // ты как совесть // - Але - ша, голубчик, //, голубчик, // - Алеша, //

(Итого: божий человек - 1 ед.; высший человек - 1 ед.; херувим - 2 ед.; голубчик - 4 ед.; брат - 4 ед.; Алексей - 7 ед.; Алеша - 7 ед.)

д) Гл. Обе вместе.

брат, //

е) Гл. Еще одна погибшая репутация.

// человек, которого и я люблю, // тот человечек, братишка мой милый, //, брат, // Алеша, // Голубчик Алешка, //, Алексей! //, Алексей, //

(Итого: Алеша - 1 ед.; братишка - 1 ед.; Алешка - 1 ед.; голубчик - 1 ед., брат - 2 ед.; Алексей - 4 ед.).

Ключ к интерпретации смыслового объема номинанта брат в речевом плане Дмитрия дают случаи его употребления в сильных позициях. В дискурсе Дмитрия зафиксировано два случая нахождения вокатива брат в сильных текстовых позициях:

1). "Видишь, я давно хотел тебе многое здесь, в этих облезлых стенах выразить, но молчал о главнейшем: время как будто все еще не приходило. Дождался теперь последнего срока, чтобы тебе душу вылить. Брат, я в себе в эти два последние месяца нового человека ощутил, воскрес во мне новый человек!" (гл. "Гимн и секрет");

2)"Слушай, Алеша, слушай, брат. Теперь я намерен уже все говорить. Ибо хоть кому-нибудь надо же сказать. Ангелу в небе я уже сказал, но надо сказать и ангелу на земле. Ты ангел на земле. Ты выслушаешь, ты рассудишь, и ты простишь. А мне того и надо, чтобы меня кто-нибудь высший простил. Слушай: если два существа вдруг отрываются от всего земного и летят в необычайное, или по крайней мере один из них, и пред тем, улетая или погибая, приходит к другому и говорит: сделай мне то и то, такое, о чем никогда никого не просят, но о чем можно просить лишь на смертном одре, - то неужели же тот не исполнит. если друг, если брат?" (гл. "Исповедь горячего сердца"). В сюжетно-композиционном отношении именно с обращения "Брат” Дмитрий начинает "исповедоваться” Алеше. Два случая ситуационного совпадения номинанта-вокатива с началом "исповеди" позволяют засвидетельствовать определенную тенденцию в использовании номинанта брат в дискурсе Дмитрия, а также в интерпретации данного речевого факта задействовать богословско-христианскую традицию пони - мания слова брат.

Функционирование номинанта брат в роли предиката реализуется в следующем контексте:". то неужели же тот не исполнит. если друг, если брат? ” (гл. "Исповедь горячего сердца"). Контекстуальная связность и единая рефе - рентная соотнесенность предиката брат и образных номинантов (друг, рыбка золотая, херувим, ангел, высший человек, божий человек) позволили рассматривать последние в качестве образных составляющих номинанта брат, отражающих эмоционально-оценочное восприятие Алеши Дмитрием. Предикативное функционирование образных номинантов репрезентирует спектр "признаков" объекта номинации, переводя "безличный" концепт брат в пространство личностных смыслов в дискурсе персонажа. Образный номинативный ряд указывает на воплощение в образе Алеши черты житийного героя (на несомненную связь личности Алеши с образом одного из самых почитаемых на Руси житийного персонажа - Алексея, человека Божия, - указывают исследователи [Дунаев], [Ветловская]).

По намеченной модели рассматриваются все остальные НД, составляющие три НБ основных героев и НБ, в которых номинант брат реализуется во вторичном значении. Проведенный анализ данного языкового материала позволил прийти к следующему выводу: все отмеченные особенности номинации персонажей (динамика номинации Дмитрия и наличие "подвижной" системы номинации Ивана Карамазова в дискурсе повествователя; отсутствие номинанта-вокатива брат в процессе взаимономинации в речевых планах Дмитрия и Ивана; появление номинанта брат в дискурсе Ивана в кульминационный момент, связанный с осознанием собственной виновности за убийство отца; использование двусоставного наименования (брат + имя собственное) в качестве вокатива; наличие широкого спектра образных единиц, создающих "номинативные портреты" главных персонажей, и т.д.) и наблюдаемые смысловые расширения номинанта брат определяются идеологическим комплексом романа - идеей единения и мысли о виновности каждого "за все и за вся".

"Интертекстуальная связь романа "Братья Карамазовы" с библейской легендой об Авеле и Каине как одна из сфер смыслового развертывания концепта брат в идиосфере Ф.М. Достоевского" посвящена анализу языковой репрезентации библейской легенды в романе с целью описания индивидуально-авторских смыслов, возникающих в процессе интегрирования образных систем двух кающих в процессе интегрирования образных систем двух взаимодействующих текстов, которые определяют идиосферу ХК брат.

Репрезентация одного из фрагментов библейской истории, занимающего сильную текстовую позицию, актуализирует ключевую единицу и ключевую фразу. Ими являются единица "сторож" и фраза "Сторож я, что ли, брату моему Дмитрию?". Мотив сторожения, как показал анализируемый материал, связан с ключевой библейской фразой и ключевым словом.

Концептуализация ключевого слова сторож, превращение его в об - разную единицу происходит за счет парадигматико-синтагматического развертывания, соотнесенности с мотивами "дитя", "слова", а также актуализации семантического компонента, который можно определить как "ответственность за другого человека". Данное наблюдение позволило утверждать, что в основе концептуализации лежит сквозное усиление смыслов философско-обобщенного характера.

Особая роль в концептуализации единицы сторож принадлежит субстантивной парадигме сторож - нянька - дядька, выделяемой на имплицитном уровне текстового развертывания библейской легенды. Смысловая связь единиц данного ряда поддерживается общностью текстовых ситуаций (ситуации характеризуются наличием персонажа, положение которого требует определенной помощи, и персонажа, в силах которого оказать данную помощь), контекстно-синонимическими отношениями и наличием общей узуальной семы "надзор, присмотр". Дифференциальная сема "ребенок", содержащаяся в семантике единиц нянька, дядька, определяет актуализацию парадигматическим рядом мотива "ребенка, дитя". Активизированные мотивом "дитя" семантические компоненты виновность, ответственность "за все и за вся" определяют индивидуально-авторское наполнение единицы сторож.

Образ сторожа представляет собой сюжетно-композиционное развертывание поведенческого плана идеальной модели личности, заданной в поучениях старца Зосимы. Индивидуально-авторский смысловой комплекс, стоящий за данным образом, на наш взгляд, формирует в сознании читателя: а) идеальную поведенческую модель человека, характеризующуюся чувством ответственности за "все и за вся"; б) идею преодоления зла посредством изменения определенных стереотипов сознания и поведения, препятствующих этому процессу, и воспитания в себе "деятельного" отношения к проявлениям зла.

В контексте этих размышлений система "сторожения" получает особое значение. С помощью данной системы, включающей в себя так или иначе всех действующих персонажей романа, решаются такие художественные задачи, как: а) реализация на сюжетно-композиционном уровне идеи "виновности"; б) задействованность каждого героя романа в позиции персональной ответственности за совершившееся зло. Вместе с тем, помимо отмеченных художественных задач, решается задача экзистенциального плана: система "сторожения" позволяет автору апеллировать к читателю, который в своем жизненно-деятельном "пространстве" будет руководствоваться идеей собственной виновности и ответственности и тем самым участвовать в строительстве нового "братства".

В результате соотнесения сюжета о братьях Карамазовых с библейской историей об Авеле и Каине начинает актуализироваться архаическая информация, содержащаяся в слове брат, которая связана с религиозно - мифологическим представлением о том, что все люди - братья.

В четвертой главе "Концептуализация лексем братья и братство в системе художественного целого" рассматривается индивидуально-авторское смысловое наполнение морфологических репрезентантов братство и братья анализируемого концепта. Понятие братство получает тематическую разработку в поучениях старца Зосимы. Результаты анализа парадигматико-синтагматического текстового развертывания данной единицы показали, что смысловой объем понятия братство в религиозно-философской картине мира старца формируется тремя ключевыми идеями: единения, "виновности за все и за вся" и необходимости страдания в процессе обретения истины (данная идея заключена в евангельской цитате, вынесенной в эпиграф к роману, смысл которой условно обозначен в нашей работе "законом пшеничного зерна"). Реализация этого идеологического комплекса в сюжетно-композиционной структуре романа определяет семантическую модификацию текстовой единицы братья, вынесенной ав тором в заглавие, которое является сильной текстовой позицией: смысловой объем данной единицы, трансформируясь, расширяется до смыслового объема понятия братство. Такое смысловое расширение актуализирует метатекстовую категорию собирательности, связанную с "реанимацией" семантических конфигураций данного слова, утраченных им в диахроническом срезе языковых изменений. Данные выводы позволили интерпретировать факт неоправданного использования в речевых планах братьев

Карамазовых, с точки зрения языковой нормы, двусоставной номинативной единицы "брат+имя собственное". В ключе главной проблемы романа (проблемы человеческого единения) номинант брат, сохраняя свои основные языковые значения, перерастает в знак еще не реализованного в действительности братства. Братство - это тот "возможный мир", та реальность, на которую указывают знаки, представленные во всем тексте романа.

Результатом рассмотрения парадигматического и синтагматического текстового развертывания, поэтической нагрузки и индивидуально - авторского смыслового наполнения морфологических репрезентантов ХК брат может служить модель его ядерной зоны.

Моделирование ядерной зоны концепта брат, аккумулирующей его индивидуально-авторское смысловое наполнение, строится по результатам проведенного исследования, показавшего, что ведущая роль в ее смысловой организации принадлежит идеологическому уровню произведения. Само ядро имеет определенную иерархию, где центральное место занимают три ключевые идеи [см. выше]. Основанием отнесения данных идей в центральную часть ядерной зоны концепта явились принцип повтора, а также их соотнесенность с текстовыми ситуациями и событиями (сюжетно - композиционный уровень); системой персонажей и иерархией образов (об - разный уровень).

Указанный идеологический комплекс, заключая в себе динамический и теологический моменты, определяет индивидуально-авторское смысловое наполнение единиц братство, брат (братья) в пространстве художественного целого, являющихся морфологическими репрезентанта - ми концепта. Наблюдение над парадигматико-синтагматическим развертыванием данных единиц в пространстве художественного целого позволило утверждать, что основная роль в организации индивидуально - авторских смыслов рассматриваемого концепта принадлежит текстовым субстантивным парадигмам. Данное утверждение определило принцип моделирования концепта: в качестве опорных структурных элементов модель представляют субстантивные парадигмы. Представленная модель [схему см. ниже] позволяет утверждать, что столь привычные для языкового сознания единицы брат (братья), братство в пространстве художественного целого получают новое "рождение" за счет уникальных смыслов, определяемых философско-религиозной теологией писателя.

Модель ядерной зоны концепта брат

Теперь проанализируем применение концепта Брат в российском художественном фильме "Брат".

В основе структуры фильма в "Брате" можно видеть традицию русских волшебных сказок. На это обратили внимание и многие русские кинокритики. Солнцева пишет:

Он [Данила] сказочно силен (.) Но этой волшебной силой наделен не рыцарь без страха и упрека, не какой-нидубь там супергерой, а обычный, заурядный вроде парень, меньшой брат. Это старший - умный был дети на. Младший же вовсе, как помните, был дурак (.) Настоящий же герой русских сказок никогда на подвиги не напрашивался, наград не искал, от чужого мнения не зависел, силой не хвастался, врагов крушил как бы нехотя, мимоходом (.) Герой фильма ": Брат" нравится зрителю (.) тем, что его поведение полностью совпадает с хранящимися где-то в глубине родовой памяти русскими фольклорными героями. (Солнцева 1997.)

Таким образом, связи со сказками обычно видели в характере Данилы и в его соперничестве с старшим братом. Но кроме них, одной из самых очевидных отсылок к традиции сказок является мотив поисков главного героя: в протяжении всего действия фильма Данила неоднократно гуляет по городу и чего-то ищет: то брата, то диск, то квартиру, то таблетку от головной боли. Мы даже считаем, что эти поиски Данилы представляют собой главную тему данного фильма. На сказочные мотивы указывает также то, что мать отправляет своего сына в Петербург и утроение определенных элементов: во время уголовного дела в дверь звонят три раза, Данила участвует всего в трех больших конфликтах с петербургскими гангстерами - дважды по просьбе Вити, а третий раз уже спасает его. Особое внимание привлекает к себе то, что почти все сцены составлены из взаимодействия между не больше чем двумя персонажами, лицом к лицу, и что большинство действующих лиц мы видим только во взаимодействии с Данилой, т.е. главным образом они не общаются между собой. С этим связаны также способы включения в ход действия новых лиц: без всякой мотивировки они просто попадаются по пути Даниле. Подобную одноплановость и однообразие обычно означает серьезные недостатки в действии кинофильма, но здесь мы склонны принять их как очередные сознательные намеки на традиционную структуру и приемы волшебных сказок.

Само собой разумеется, что в "Брате" Данила Багров исполняет функцию героя. Уже его имя, встречающийся в старинных былинах, привлекает к себе внимание своей старомодностью. Но брат его Витя представляет собой немножко сложным случаем. Он предает своего младшего брата, таким образом было бы обосновано считать его главным антагонистом героя, но на уровне хода действия по модели Проппа он скорее соответствует ложному герою. Герой и ложный герой имели по словам Мелетинского, бинарный характер, обычно они - "самозванцы противоположного духовного, семейного, социального статуса (оппозиция младший - старший и т.п.)" (Мелетинский 1969: 161).

Таких бинарных оппозиций можно найти между ними сколько угодно: Витя - старший, Данила - младший, Витя живет в городе, Данила - в деревне, Витя работает, Данила - бездельник, Витя имеет деньги, Данила - без денег, Витя - уродливый, Данила - симпатичный, Витя наглый и самоуверенный, Данила - замкнутый и молчаливый, Витя водит машину, а Данила гуляет пешком. Иерархия братьев видна, когда они впервые встречаются в Петербурге, и Витя советует младшему брату, что ему делать в городе: "Ты пей, пей! А у меня еще дела сегодня.

Вот тебе на первое время. Оденься поприличнее. Сними квартиру или комнату. Не дороже сотки пока, потом посмотрим". Очевидно, что мать отдает предпочтение именно старшему брату: "Одна надежда у меня", - говорит она Даниле. Она сильно ругает Данилу, но о Вите говорит только с восхищением. По словам матери, брат Витя "большой человек" в Петербурге, и она ставить его в пример Даниле. Мать показывает фотографии Вити в детстве и вплоть до настоящего времени. Витя как бы вырастает в `большого человека' на глазах Данилы и зрителей. Пропп упоминает `чудесное рождение героя' как очень важный сказочный элемент: "Это одна из форм появления героя, с включением ее в начальную ситуацию (.) Рассказываются о его быстром росте, о его превосходстве над братьями", но дополняет, что "иногда, наоборот, Иван - дурак" (Пропп 1969: 77). На основе первых сцен фильма, в которых и милиционер и мать по очереди ругают медлительного и немногословного Данилу, он кажется нам именно таким, Иваном-дураком. Мать это даже эксплицитно выражает: "Уж лучше бы в армии остался. Тут тебя, дурака, скорее убьют". Последовательно, то, что Витю сначала представляют как чудесного героя, моментально обманывает и зрителей. Далее мы видим, как предвзятые мнения о характере братьев оказываются ошибочными в обоих случаях. Но братья не только противопоставлены друг другу, но их можно считать как бы удвоением одного и того же человека, двумя противоположными сторонами одной личности. Мотив `двойников' тесно связан со сказками Гофмана и петербургскими текстами, из которых особенно Достоевский перенял этот мотив как существенный элемент своих произведений (Раззаде 1963: 233). У обоих, Гофмана и Достоевского, двойники обычно упоминаются через образы двух братьев. Например в "Братьях Карамазовых" Смердякова, хотя он и изображен как реальный брат Ивана, можно видеть как представителя его злой стороны, которую ему нужно победить, чтобы достичь внутреннего спокойствия (Раззаде 1963: 234). Таким же образом задачей Данилы является освобождение от душевного превосходства своего брата, замена образ Вити своим собственным образом.

Этот постепенный процесс замены отражен прежде всего в мотиве зеркала и зеркального отражения, который также часто встречается у Гофмана (Раззаде 1963: 199). В сцене с матерью Данила сидит за столом и рядом с ним видно его отражение в зеркале. Через удвоение Данилы предвосхищается существование брата перед тем, как его впервые упоминают в диалоге. Равным образом, Данила, входя в первый раз в квартиру брата, сначала мимоходом видит свое собственное отражение в зеркале, а только потом появляется Витя. В конце фильма, перед тем, когда Данила спасает Витю от гангстеров, он долго у себя в комнате смотрится в зеркало - теперь образ брата совсем исчез, а остался только сам Данила. Замена совершена.

Представление Вити о значении братства сильно отличается от представления Данилы. Для Вити это именно иерархическое понятие, которое не представляет собой базиса доверия или обязательства, слово обозначает отношения между гангстерами, но не семейные связи. Сначала он употребляет слово `брат' с сильной иронией, потом с его помощью манипулирует Данилой. Чтобы заставить младшего брата повиноваться, Витя неоднократно взывает к его чувству братства: "Брат! Не выручишь - мне. мне край. Выручай! Это часть нашего общего дела." Понятия `мы' и `наши' достаточны для обоснований убийства кого угодно.

У Данилы представление о братстве более идеалистическое. Такое представление переходит от матери, для которой кровное родство представляет собой достаточное основание Даниле уехать в Петербург: "Это кровь твоя. Самый родной человек тебе на всем свете." Всего два раза в протяжении действия фильма Данила отрекается от братства с не родственными ему персонажами: безбилетник в трамвае умоляет его: "Брат, не убивай, брат", потом муж Светы говорит: "Ну что брат, как будем бабу-то делит?" Каждый раз Данила отвечает: "Не брат ты мне." Но когда Витя, в сцене, параллельной с эпизодом в трамвае, умоляет Данилу оставить его в живых, ответ Данилы уже другой:

ВИТЯ: Не стреляй, брат! Пожалуйста, не стреляй!

ДАНИЛА: Ты что, брат.? Вставай, давай, все.

ВИТЯ: Прости брат! Не стреляй, пожалуйста. Не убивай меня!

ДАНИЛА: Брат! Ты брат мой!

Мы считаем, что в ответах Данилы прежде всего отражается то, как он детским образом воспринимает мир буквально, не понимая в вышеупомянутых случаях слово `брат' как обращение разговорной речи, и не понимая употребление `брата' в переносном смысле духовного братства: он же, например, никогда называет Немца братом. У него только один брат - Витя, несмотря на его поведение.

Заключение