Философия грамматики

Той же цели могут служить выражения со значением условия, например: I am a rogue if I drunke to-day (= I did not drink; Шекспир); I'm dashed if I know; также случаи самостоятельного употребления придаточного предложения условия: If there isn't Captain Donnithorne a-coming into the yard! (Дж. Элиот; здесь, конечно, прямое и косвенное отрицания взаимно погашаются, и результат получается утвердительный: he is coming).

Далее можно упомянуть: (You) see if I don't; Catch me going there!; Mr. Copperfield was teaching me. - Much he knew of it himself; When the devil was ill, the devil a monk would be; When the devil got well, the devil a monk was he. Подобные идиоматические и иронические выражения, по-видимому, часто встречаются во всех языках.

Понятийное отрицание также подразумевается при употреблении формы прошедшего времени (сослагательного наклонения) в придаточных предложениях отвергнутого условия (стр. 310).

Примечание: Тема этой главы была рассмотрена с привлечением гораздо большего количества примеров из многих языков и с обсуждением ряда вопросов, опущенных здесь (отрицательные союзы, префиксы, сокращение not в nt и т.п.), в моей работе «Negation in English and Other Languages», Det kgl. Danske Videnskabernes Selskabs Historisk-Filologiske Meddelelser I, 5, Copenhagen, 1917.

Глава XXV. Заключение

Конфликты. Терминология. Душа грамматики.

Конфликты

Естественное следствие сложности явлений жизни, которые должен выразить язык, с одной стороны, и, с другой стороны, языковых средств, которыми можно выразить эти явления, заключается в том, что в речевой практике происходят различного рода конфликты; говорящему приходится делать выбор между несколькими языковыми средствами. После некоторого колебания он употребляет одну какую-либо форму, хотя другой говорящий в данной ситуации может употребить другую. В некоторых случаях мы наблюдаем как бы состояние войны между двумя тенденциями, которое может продолжаться в течение очень длительного периода. Грамматисты ведут споры о том, какая из форм является «правильной»; в других случаях одна из борющихся тенденций одерживает верх, и вопрос разрешается практически языковым коллективом, иногда в условиях протеста со стороны таких лиц, как Линдли Муррей (Lindley Murray), или со стороны существующих в данное время академий, которые нередко предпочитают логическую последовательность простоте и естественности. Примеры грамматических конфликтов можно найти в разных местах в настоящем томе: наиболее типичны, пожалуй, конфликты, упомянутые в гл. XVII; они иллюстрируют столкновение между понятием пола и грамматическим родом (столкновение, ведущее к гр. neaniвs, нем. ein Frдulein… sie, исп. el justicia). В гл. XIV мы видели соперничество между глаголами в единственном и множественном числе при собирательных существительных. Здесь можно упомянуть и некоторые другие конфликты такого же характера.

В германских языках нет различия в роде во множественном числе; но отсутствие специального обозначения «естественного среднего рода», когда речь идет более чем об одном предмете, ведет к употреблению формы, которая, собственно, является формой единственного числа среднего рода: нем. beides, verschiedenes (ср. также alles); Керм («A Grammar of the German Language», 149) упоминает alles dreies, а Шпитцер пишет alles drei («Sie sind weder Germanen noch Gallier noch auch Romanen, sondern alles drei der Abstammung nach»). Здесь, таким образом, род оказывается сильнее числа.

Точно так же чувство среднего рода часто оказывается более сильным, чем чувство правильного падежа. В дательном падеже первоначально не было различия между мужским и средним родом; однако в английском языке мы с ранних времен находим for it, to this, after what, и в конце концов эти формы именительного-винительного падежа стали единственными употребительными формами местоимений среднего рода. В немецком языке мы наблюдаем ту же тенденцию, хотя она и не одержала верх в такой степени, как в английском: у Гете читаем zu was; часто говорят was wohnte er bei, a zu (mit, von) etwas - единственная употребительная форма; то же и с mit nichts и т.п. (остатки прежней формы обнаруживаются в выражениях zu nichte machen, mit nichten); wegen was употребляется в разговорной речи вместо двусмысленного wegen wessen (Curme, A Grammar of the German Language, 198). Однако тенденция была не настолько сильной, чтобы допустить mit das, von welches, хотя mit dem, von welchem со значением среднего рода встречается не часто (ср. damit, wovon), а если после неизменяемого местоимения стоит прилагательное, оно обязательно принимает форму дательного падежа: der Gedanke von etwas Unverzeihlichem.

Нем. wem, подобно англ. whom, является общей формой мужского и женского рода, но там, где желательна особая форма для женского пола, употребляется редкая и непризнанная форма wer: Von Helios gezeugt? Von wer geboren? (Гете); Da du so eine art Bruder von ihr bist. - Von ihr? Von wer? (Wilbrandt; Curme, там же, 191). Это, однако, возможно только после предлога, поскольку wer в качестве первого слова в предложении было бы понято как форма именительного падежа; Раабе поэтому находит другой выход: Festgeregnet! Wem und welcher steigt nicht bei diesem Worte eine gespenstische Erinnerung in der Seele auf? (= what man and woman).

С другой стороны, падеж оказался сильнее рода при постепенном распространении окончания родительного падежа - s на существительные женского рода в английском и датском языках; главная причина здесь, конечно, в том, что прежняя форма родительного падежа не отграничивала достаточно отчетливо этот падеж от других падежей. В немецком языке та же самая тенденция проявляется иногда у имен собственных; так, Френссен пишет: Lisbeths heller Kopf.

Конфликт между правилом, требующим косвенного падежа после предлога, и чувством субъектного отношения, требующим именительного падежа, иногда приводит к тому, что одерживает верх последняя тенденция; например, англ. Me thinkes no body should be sad but I (Шекспир); Not a man depart, Saue I alone (у него же); Did any one indeed exist, except I? (Mrs. Shelley); нем. Wo ist ein Gott ohne der Herr (Лютер); Niemand kommt mir entgegen auЯer ein Unverschдmter (Лессинг); дат. Ingen uden jeg kan vide det и т.п. (ср. мою книгу «Chapters on English», 57 и сл.).

Точно так же в испанском языке мы находим Hasta уо lo sй «вплоть до я (т.е. даже я) это знаю» (ср. франц. Jusqu'au roi le sait). По существу здесь лежит в основе тот же принцип, что и в употреблении именительного падежа в немецком языке в сочетании was fьr ein Mensch и в соответствующем русском сочетании что за человек; наконец, также и в нем. ein alter Schelm von Lohnbedienter.

Желание обозначить 2_е лицо единственного числа оказалось сильнее, чем желание различать изъявительное и сослагательное наклонения; это видно из того, что сочетания типа if thou dost и if thou didst стали обычными в значительно более ранний период, чем такое же употребление изъявительного наклонения вместо сослагательного в 3_м лице.

В главе XXI мы говорили о конфликтах в косвенной речи между тенденцией сохранить временнэю форму прямой речи и тенденцией сдвинуть время в соответствии с фермой главного глагола (Не told us that an unmarried man was (или is) only half a man; He moved that the bill be read a second time). В предложении He proposed that the meeting adjourn можно сказать, что наклонение оказалось сильнее, чем время; то же справедливо в отношении франц. Il dйsirait qu'elle lui йcrive - единственной формы, употребительной в современной обычной речи вместо более раннего йcrivisse. Наоборот, время оказывается сильнее наклонения во французской разговорной речи в случаях типа Croyez-vous qu'il fera beau demain, где старомодные грамматисты предпочли бы настоящее время сослагательного наклонения fasse; Руссо пишет: Je ne dis pas que les bons seront rйcompensйs; mais je dis qu'ils seront heureux, хотя, согласно общему правилу, после отрицательной формы главного глагола глагол в зависимом предложении стоит в сослагательном наклонении.

В области порядка слов есть немало таких конфликтов; многие из них относятся скорее к стилю, чем к грамматике. Упомяну здесь только один факт, представляющий интерес с точки зрения грамматики: с одной стороны, предлоги ставятся перед словами, к которым они относятся, но, с другой стороны, вопросительные и относительные местоимения должны занимать место в начале предложения. Отсюда возникают конфликты, разрешение которых часто зависит от прочности связи между предлогом и дополнением или между предлогом и каким-нибудь другим словом в предложении: What are you talking of?; What town is he living in? или In what town is he living?; In what respect was he suspicious?; Some things which I can't do without; Some things without which I can't make pancakes. Весьма поучительный пример я нашел у Стивенсона: What do they care for but money? For what would they risk their rascal carcases but money? Наряду с this movement of which I have seen the beginning (здесь было бы менее естественно сказать which I have seen the beginning of) существует литературное the beginning of which I have seen Колебания в отношении того, куда поместить предлог, ведут иногда к избытку средств выражения, например: Of what kinde should this cocke come of? (Шекспир).. Во французском языке нельзя отнести предлог на конец предложения, а поэтому надо говорить l'homme а qui j'ai donnй le prix и l'homme au fils duquel j'ai donnй le prix. Так как форму родительного падежа в английском языке нельзя отделить от слова, к которому она относится, дополнение, в обычных предложениях стоящее после глагола, в сочетании the man whose son I met должно ставиться после whose; во французском языке, с другой стороны, такой необходимости нет, и дополнение занимает свое обычное место, хотя оно отделяется от dont в сочетании l'homme dont j'ai rencontrй le fils.

Терминология

Любая отрасль науки, которая не стоит на месте, а развивается, должна время от времени обновлять или пересматривать свою терминологию. Новые термины нужны не только для вновь открытых вещей вроде radium «радий», ion «ион», но и для новых понятий, возникших в результате нового осмысления уже известных фактов. Традиционные термины часто сковывают мышление исследователей и могут стать препятствием для плодотворных изысканий. Правда, раз навсегда установленная терминология, в которой значение каждого термина хорошо известно каждому читателю, представляет огромные преимущества; однако если в соответствии с установленной терминологией употребляются одни и те же термины, но значение каждого из них бывает различным в зависимости от обстоятельств или индивидуальных привычек разных авторов, то становится необходимым решить, какое значение лучше всего придать этим терминам, или же ввести новые термины, свободные от двусмысленности.

В области грамматики терминологические затруднения усугубляются тем, что многие термины восходят к донаучному времени, а многие употребляются и за пределами грамматики часто в значениях, мало похожих или совсем не похожих на технические значения, которые придаются им в грамматике; наконец, один и тот же комплект терминов применяется к языкам различного строя. Конечно, для изучающего языки очень удобно, что ему не приходится усваивать новый комплект терминов для каждого нового языка, за который он берется. Однако это имеет ценность лишь в том случае, когда грамматические факты, обозначаемые одними и теми же терминами, являются действительно аналогичными, а не настолько различными, что употребление одних и тех же терминов может вызвать в сознании учащегося путаницу.

Пренебрежительное отношение прежних грамматистов к хорошей терминологии видно из следующих примеров: термин verbum substantivum Т. е. глагол sum (А. В.). они применяют к глаголу, который меньше всех других связан с субстанцией и дальше всего отстоит от всякого существительного; далее, термин «положительный» (положительная степень сравнения) противопоставляется не термину «отрицательный» (как это обычно бывает), а термину «сравнительный», наконец, термин «безличный» обозначает некоторые функции 3_го «лица». Очень большим неудобством является то, что многие грамматические термины имеют еще другие, не терминологические значения; поэтому иногда бывает трудно избежать таких столкновений, как This case (падеж) is found in other cases (случаях) as well; En d'autres cas on trouve aussi le nominatif; a singular use of the singular «своеобразное употребление единственного (числа)». Когда грамматист видит слова a verbal proposition в работе по логике, он сначала склонен думать, что они имеют отношение к глаголу (verb), а поэтому могут быть противопоставлены термину nominal sentence (nominal, кстати сказать, тоже двусмысленно), пока не узнает, что это всего-навсего означает «определение слова». Active, passive, voice, object, subject - я имел случай в различных главах этой книги показать, как повседневное употребление этих слов может ввести неосмотрительного читателя в заблуждение; англ. subject в значении «тема» дало повод для целой дискуссии о логическом, психологическом и грамматическом подлежащем; этой дискуссии можно было бы избежать, если бы грамматисты избрали менее двусмысленный термин. Термин neuter, помимо своих обычных значений вне сферы грамматики, имеет по крайней мере два значения в грамматике; одно из них необходимо (средний род), но без другого можно было бы обойтись: neuter verb «нейтральный глагол, т.е. ни активный, ни пассивный; непереходный глагол», несмотря на то, что непереходный глагол является активным в том единственном смысле, в каком последовательный лингвист должен был бы употреблять слово «активный». Кроме того, Оксфордский словарь дает еще одно значение: «Neuter passive, having the character both of a neuter and a passive verb» - путаница в путанице!

Плохой или ошибочный термин может повлечь за собой ошибочные правила, которые могут оказать пагубное влияние на свободное пользование языком, особенно в письменной форме. Так, термин preposition «предлог» или скорее злополучное знание латинской этимологии этого слова вызывает нелепые возражения многих учителей и газетных редакторов против употребления предлога в конце предложения - возражения, основанные на полном незнании принципов и истории родного языка. Эти люди не учитывают двух возможностей, на которые они обратили бы внимание даже при самом поверхностном знании общего языковедения: во-первых, термин мог быть неудачным с самого начала; во-вторых, значение слова могло измениться, как это и произошло со многими словами, этимология которых теперь уже не осознается носителями языка. Ladybird «божья коровка» не есть bird «птица»; a butterfly «бабочка» не есть fly «муха»; blackberries «ежевика» не бывают black «черными», пока не созреют; в barn «амбар» можно хранить не только barley «ячмень» (др.-англ. bere_жrn «дом для ячменя»), a bishop «епископ» занят многими обязанностями, а не только присматриванием (гр. epi-skopos). Почему же тогда не допустить постпозитивные предлоги Ср. также лат. tenus, гр. heneka., так же как допускаются adverbs «наречия», которые не стоят при глаголе (verb)? (Например, very «очень» все признают наречием, хотя оно никогда не определяет глагол.)

Терминологические затруднения иногда усугубляются тем, что языки с течением времени изменяются, а поэтому термины, которые являются адекватными в один период времени, могут не быть адекватными в последующий период. Совершенно верно, что падеж, стоящий после предлога to в др.-англ. to donne, был дательным, но это не дает нам основания называть do в современном to do «дательным падежом инфинитива», как поступает Оксфордский словарь (хотя под словом dativ «дательный падеж» это употребление не упоминается). Еще хуже, когда термины «дательный падеж» и «родительный падеж» применяются к современным предложным группам вроде to God и of God; см. гл. XIII.

Было бы, конечно, совершенно невозможно полностью отбросить традиционную терминологию и создать новую, придумав, например, произвольную систему терминов, сходных с терминами древних индийских грамматиков, которые создали слова lat «настоящее время», lit «перфект», lut «первое будущее», Irt «второе будущее», let «сослагательное наклонение», lot «повелительное наклонение», lan «имперфект», lin «потенциалис» и т.д. (Benfey, Geschichte der Sprachwissenschaft, 92: я опустил диакритические значки). Мы должны принять большинство старых терминов и использовать их как можно лучше, дополняя эти термины там, где это необходимо, и ограничивая значение всех старых и новых терминов, чтобы сделать их как можно более точными и однозначными. Однако сделать все это нелегко, и я вполне сочувствую Суиту, который писал мне, когда вышла его книга «A New English Grammar»: «Больше всего меня затрудняли вопросы терминологии».

В предыдущих главах (и ранее в книге «A Modern English Grammar») я взял на себя смелость ввести ряд новых терминов, но я думаю, что их не очень много и они не будут трудны. В обоих отношениях мой подход выгодно отличается как от массового создания новых терминов и придания старым терминам совершенно иного значения в капитальном труде Норейна, так и от системы терминов новейших психологов. В заслугу мне надо поставить и то, что я смог выбросить за борт многие термины, которые употреблялись в прежних грамматических трудах; ненужными оказались, например, такие термины, как synalepha, crasis, synaeresis, synizesis, ekthlipsis, synekphonesis, если указать только термины одного раздела фонетической теории; в отношении «вида» (гл. XX) я тоже постарался быть более умеренным, чем большинство современных авторов.

Среди моих новшеств я хотел бы обратить особое внимание на термины, связанные с теорией «трех рангов»; по моему мнению, несколько новых терминов позволят объяснить большое количество явлений значительно точнее и в то же время значительно более сжато, чем это было возможно до сих пор. Приведу один пример, который встретился мне недавно. В своем трактате Фаулер (см. Н. W. Fowler, Tract XV of the Society for Pure English) говорит о месте наречий: «The word adverb is here to be taken as including adverbial phrases (e. g. for a time) and adverbial clauses (e. g. if possible), adjectives used predicatively (e. g. alone), and adverbial conjunctions (e. g. then), as well as simple adverbs such as soon and undoubtedly». Без этих пяти строк можно было бы обойтись, если бы автор употребил мой простой термин subjunct «субъюнкт».

Душа грамматики

Моя задача выполнена. Значительная часть этого тома была, естественно, посвящена спорным вопросам, но я надеюсь, что моя критика окажется конструктивной, а не разрушительной. Я позволю себе добавить (для тех рецензентов, которые любят указывать, что автор не учел какую-нибудь статью в новом журнале или докторскую диссертацию), что я очень часто молчаливо критиковал точки зрения, которые представляются мне ошибочными, не ссылаясь в каждом отдельном случае на то или иное место в той или иной статье. Моя тема настолько обширна, что данная книга разбухла бы до недопустимых размеров, если бы я подробно останавливался на разнообразных точках зрения по интересующим меня вопросам. Те, для кого важна сущность больших проблем, а не грамматические подробности, может быть, найдут, что я цитировал не слишком мало, а слишком много из все увеличивающегося потока книг и статей по этим вопросам.

Моя задача состояла в том, чтобы, не упуская из виду исследований по частным вопросам известных мне языков, уделить основное внимание общим принципам, лежащим в основе грамматического строя всех языков, и, таким образом, внести свой вклад в грамматическую науку, основанную одновременно на разумной психологии, здравой логике и надежных фактах истории языков.

Психология должна помочь нам понять, что происходит в сознании говорящих, а особенно - как они отступают от ранее существовавших правил в результате борющихся тенденций, каждая из которых обусловлена известными фактами в строе данного языка.

Логика в том виде, в каком она до сих пор применялась к грамматике, была узкой, сугубо формальной логикой; обычно ее привлекали только для того, чтобы осудить те или иные процессы живой речи. Вместо этого надо развивать логику с более широким кругозором, которая признает, например, что с логической точки зрения косвенное дополнение может стать подлежащим пассивного предложения точно в такой же мере, как прямое дополнение, в связи с чем вопрос о допустимости таких предложений, как Не was offered a crown, переходит из юрисдикции логики в юрисдикцию реального употребления. Франц. Je m'en souviens было нелогичным, пока ощущалось первоначальное значение souvenir; однако в то время еще говорили Il m'en souvient, и новая конструкция - внешний признак того, что значение глагола изменилось (ср. изменение Me dreams в I dream): когда глагол souvenir вместо «приходить на память» стал означать «иметь в памяти», новая конструкция стала единственной логически возможной. Разделы, посвященные в гл. XXIV двойному отрицанию, также показывают применение ошибочных логических понятий к грамматике, но отсюда вовсе не вытекает, что логику нельзя применять к вопросам грамматики; надо только остерегаться поверхностной логики, которая сочтет неприемлемым то, что при более тщательном рассмотрении может оказаться вполне оправданным. С другой стороны, логика имеет, конечно, огромное значение для построения нашей грамматической системы и для формулировки грамматических правил или законов.

Изучение истории языков имеет для грамматиста первостепенное значение: оно расширяет его кругозор и помогает ему избавиться от типичного греха, присущего грамматисту, - склонности осуждать, подходя к явлениям без исторической перспективы: ведь история языков показывает, что в прошлом постоянно происходили изменения, и то, что в один период было грамматической ошибкой, в следующий период может стать правильным. Однако история языков до сих пор слишком много занималась поисками первоначального источника каждого явления и не уделяла внимания многим, более близким к современности фактам, которые еще ждут тщательного исследования.

Грамматические явления можно и должно рассматривать с различных (часто дополняющих друг друга) точек зрения. Возьмем согласование прилагательного с существительным (в роде, числе и падеже) и согласование глагола с подлежащим (в числе и лице). Традиционная грамматика старого типа устанавливает правила и всякие отступления от этих правил расценивает как грубые ошибки, которые, по ее мнению, она вправе клеймить как нелогичные. Лингвист-психолог устанавливает причины нарушения правил в том или ином случае: может быть, дело в том, что глагол отдален от подлежащего и поэтому не хватает умственного усилия помнить, в каком числе стояло подлежащее; или глагол стоит до подлежащего, а говорящий еще не решил, каким будет подлежащее, и т.п. Историк анализирует тексты, относящиеся к разным столетиям, и обнаруживает растущую тенденцию к утрате отчетливых форм числа и т.п. А лингвист-философ может вмешаться и сказать, что требование грамматического согласования в этих случаях является просто следствием несовершенства языка, поскольку понятия числа, рода (пола), падежа и лица относятся логически лишь к первичным словам, а не к таким вторичным, как прилагательное (адъюнкт) и глагол. Таким образом, если язык постепенно утрачивает окончания прилагательных и глаголов, которые указывали на их согласование с первичным словом, это не является для него потерей; наоборот, такую тенденцию следует считать прогрессивной, и полная стабильность возможна только в том языке, который покончил со всеми этими громоздкими пережитками далекого прошлого. (Но я не поддамся искушению сказать об этом больше, чем я уже сказал в четвертой книге «Language «!).

Меня интересовало в этой книге то, что можно назвать высшей теорией грамматики. Но ясно, что если мои взгляды будут приняты и даже если они будут приняты частично, они должны иметь практические последствия. Прежде всего они должны повлиять на те грамматики, которые будут написаны для продолжающих изучение языка (влияние этих взглядов уже сказывается во втором томе моей «Modern English Grammar», а также на книге Аугуста Вестерна, - см. August Western, Norsk Riksmaalgrammatik); через эти грамматики новые взгляды должны с течением времени проникнуть в элементарные грамматики и оказать влияние на весь процесс обучения, начиная с самой ранней стадии. Но как это должно осуществиться и сколько новых взглядов и терминов можно с успехом применять в начальной школе, - по всем этим вопросам я не буду высказывать какое-либо мнение до тех пор, пока не увижу, как моя книга будет принята учеными, для которых она предназначается. Хочу только выразить надежду, что обучение грамматике в начальной школе в будущем станет более живым, чем до сих пор: поменьше недопонятых или непонятых рецептов, поменьше «нельзя», поменьше определений и гораздо больше наблюдений над фактами живого языка. Это единственный способ превратить грамматику в полезный и интересный предмет школьного курса.

В начальной школе может преподаваться только грамматика родного языка. Но в старших классах и в университетах изучают и иностранные языки; их можно преподавать так, чтобы они взаимно освещали друг друга и родной язык. Это требует знания сравнительной грамматики, в которую входит историческая грамматика родного языка. Большое освежающее влияние сравнительной и исторической грамматики общепризнано, но я позволю себе заметить, прежде чем закончить книгу, что мой подход к фактам, изложенным в настоящей книге, намечает новый метод сравнительной грамматики или новый тип сравнительной грамматики. В наше время этот предмет преподается следующим образом: начинают со звуков и форм, сравнивая их в различных родственных языках и в различные периоды одного и того же языка, чтобы установить соответствия, известные под названием фонетических законов, и дополнить их изменениями по аналогии и т.д. В схеме, данной выше в гл. III, это означает, что начинают с А (формы), а затем переходят к В (функции) и С (понятию или внутреннему значению). Такому направлению следует даже сравнительный синтаксис, и он также скован формами, поскольку он рассматривает главным образом употребление в различных языках форм и формальных категорий, которые были установлены сравнительной морфологией. Но можно ввести новый, более плодотворный подход и прийти к новому типу сравнительного синтаксиса, если придерживаться метода настоящей книги, т.е. начинать с С (понятие и внутреннее значение), а затем устанавливать, как каждое из основных понятий, свойственных всему человечеству, выражается в различных языках, т.е. переходить через В (функцию) к А (форме). Это сопоставление не должно обязательно ограничиваться языками, принадлежащими к одной и той же семье и представляющими разные пути развития одного первоначального общего языка; оно может учитывать языки самых различных типов и самого различного происхождения. Образцы такого рассмотрения, которые я дал здесь, могут служить предварительным наброском понятийной сравнительной грамматики, которую, я надеюсь, другие исследователи, с более широким кругозором и с большим знанием языков, могут воспринять и развить далее, и таким образом помочь глубже заглянуть в сокровенную природу человеческого языка и человеческого мышления, чем это было возможно в настоящем томе.