Особенности жанра антиутопии в творчестве Замятина и Воннегута

2.1 Художественное воплощение идей тоталитаризма как основы антиутопического государства

замятин воннегут роман тоталитаризм антиутопический

Е. Замятин создает роман "Мы" в эпоху, когда только что совершилась Великая Революция, обещавшая положить начало новой жизни. Появляется не просто надежда, но уверенность в том, что в будущем будет создано идеальное для человека государственное устройство, а научно-технический прогресс обеспечит создание благоустроенной жизни.

Е. Замятин создает произведение, в котором фантазирует на тему будущего, иронизируя над утопическими идеями. В то же время писатель передает свои опасения по поводу того, к чему может привести осуществление этих идей.

В 1932 году Е. Замятин в интервью французскому критику Ф. Лефевру говорит: "Роман "Мы" - сигнал об опасности, угрожающей человеку, человечеству от гипертрофированной власти машин и власти государства - все равно какого" [Замятин, 1989, с. 45].

К моменту создания К. Воннегутом романа "Колыбель для кошки" американский писатель уже знаком с произведением Е. Замятина. Он говорит об идейном смысле "Мы": о том, что роман "…рассказывает о бунте природного человеческого духа против рационального, механизированного, бесчувственного мира…" [Райт-Ковалева, 1974, с. 17]; о том, что в произведении "…интуитивное раскрытие иррациональной стороны тоталитаризма - жертвенности, жестокости как самоцели, обожания Вождя, наделенного божественными чертами" [Там же]; о том, что "цель Замятина - показать, чем нам грозит машинная цивилизация" [Там же, с. 18 ], и что "роман "Мы" - это исследование сущности Машины-джина, которого человек бездумно выпустил из бутылки и не может загнать назад" [Там же].

Сам К. Воннегут создает свой роман "Колыбель для кошки" в 1963 году, когда процесс осуществления утопических идей уже шел полным ходом, когда вожди, взявшие на себя право управления народными массами (Сталин, Гитлер) во имя достижения "великой цели" уже раскрыли себя в полной мере. Но до конечной цели - социализма еще далеко. Создавая свой роман, Воннегут показал, что же собой представляет конечный идеал, воплотившийся в реальность.

Об идейном смысле романа К. Воннегута "Колыбель для кошки" Р. Райт-Ковалева пишет: "…в этой забавной и грустной книжке говорится о серьезнейших вещах, и главное - об ответственности ученых перед человечеством, об опасности изобретений и открытий, попадающих в руки безумцев или бесчеловечных убийц, и о том, что - главное и неглавное в отношениях между людьми" [Там же, с. 19].

Роман Е. Замятина "Мы" является классической антиутопией. Основные черты жанра, заложенные русским писателем, воплощаются в романе К.Воннегута "Колыбель для кошки". Но эти черты по-разному реализованы в романах.

Мысль о том, что будущее выглядит ужасно, объединяет их, но образ этого будущего в представлении двух авторов разный.

Романы писателей включают в себя описание утопических государств.

В Едином Государстве, созданном воображением Е. Замятина, у каждого есть работа и квартира, люди не думают о завтрашнем дне, развивается государственное искусство, из репродукторов льется государственная музыка, люди слушают стихи государственных поэтов. Дети как на подбор - здоровые и стройные (другим государство отказывает в праве на жизнь), учатся, впитывают в себя азы государственной идеологии и истории. Вокруг "порядок, блеск, комфорт, выражающие гедонистический идеал замятинского мира" [Харитонова, 1998, с. 18]. Для жителей Государства это "совершенный, машиноравный мир". Он механизирован во всех областях. Законы, к которым подгоняются все сферы жизнедеятельности и которые являются самыми совершенными, - законы математики. В основе их - точность, логика, разумность. Именно такая жизнь восхищает героев романа "Мы": "Таблица умножения мудрее, абсолютнее древнего Бога: она никогда…не ошибается. И нет счастливее цифр, живущих по стройным вечным законам таблицы умножения… Истина - одна, и истинный путь - один; и эта истина - дважды два, и этот истинный путь - четыре" [Замятин, 1989, с. 351].

Жизнь в Сан-Лоренцо в романе К. Воннегута "Колыбель для кошки" называется жителями не иначе как "Свободный мир". Люди не работают, получают деньги от государства, а тот, кто хочет работать, государство ему не препятствует. Люди выходят на площадь, чтобы выразить благодарность "Папе" Монзано за счастливую жизнь, которая у них есть благодаря его мудрому руководству.

"Расскажите вы мне

О счастливой стране,

Где мужчины храбрее акул,

А женщины все

Сияют в красе

И с дороги никто не свернул!

Сан, Сан-Лоренцо.

Приветствует добрых гостей!

Но земля задрожит,

Когда враг побежит

От набожных вольных людей!" [Воннегут, 2011, с. 123].

Но если внимательнее присмотреться к Единому Государству и Сан-лоренцо, на деле они окажутся антиутопическими. Они в полной мере отражают идеи тоталитарных государств.

В них царит псевдокарнавал, имеет место бездушная преступная власть, технократия, подавленная личность.

И если в мире романа Замятина все это тщательно скрыто за истинным комфортом, порядком, то в мире романа Воннегута явно виден ужас жизни: вокруг голод, страх, беспредельная жестокость власти. А слова о счастливой жизни - фома (как говорит Боконон), ложь, навязываемая властью, в которую насильно заставляют верить. Мотив преступной власти проходит через всю структуру романа "Колыбель для кошки". Власть тесно связана с образом псевдокарнавала, чьи законы и устанавливает.

Во главе каждого их государств стоит личность, в чьих руках сосредоточена власть, охватывающая все стороны человеческой жизни: у Замятина - это Благодетель, который лично казнит еретиков : "…белый, мудрый Паук - в белых одеждах… мудро связавший нас по рукам и ногам благодетельными тенетами счастья" [Замятин, 1989, с. 400]. В этом определении заметно явное противоречие - счастьем связать нельзя. Но говорящий это главный герой и не подозревает этого: для него этот факт - норма. Этим Замятин показывает, как искажено сознание человека, направлено в прямо противоположную от правды сторону. Это признак того, насколько глубоко затронуто человеческое мышление проводимой в тоталитарном государстве политикой.

У Воннегута в романе во главе государства - "Папа" Монзано - самоучка, раньше служил управляющим у бывшего правителя Сан-Лоренцо капрала Маккэйба. Несколько десятилетий назад после кораблекрушения на остров были выброшены искатель приключений Лайонел Бойд Джонсон (на местном диалекте его называют Боконон) и дезертир из морской пехоты Эрл Маккэйб. Они взяли в свои руки управление островом и попытались облегчить жизнь аборигенам. Осознав, что материально обеспечить жителей Сан-Лоренцо они не в состоянии, Маккэйб и Джонсон попытались хотя бы сделать жизнь островитян более интересной и осмысленной. Они основали новую религию -- боконизм (по имени Боконона), объявили эту религию запретной и сочинили легенду о святом Бокононе, скрывающемся в джунглях от злого тирана Маккэйба. Они придумали угрозу мучительной казни на крюке за исповедование боконизма. Несмотря на распространение слухов об этом, на самом деле никого не казнили. Боконон питался подношениями верующих, его книги распространялись с помощью переписывания. Периодически Маккэйб организовывал облаву на Боконона, и каждый раз Боконон чудом избегал смерти. Жизнь на острове превратилась в произведение искусства. Каждый играл свою роль в спектакле, и, хотя жизнь была такой же тяжкой, люди уже меньше думали об этом. Все до единого жители острова стали боконистами.

Но со временем и Маккэйб, и Боконон слишком вжились в свои роли. Маккэйб познал муки тирана, Боконон -- мучения святого. Оба они, по существу, свихнулись. И тут людей стали по-настоящему казнить на крюке.

Капрал Маккэйб умер, Боконон продолжал скрываться в джунглях и дополнять свои писания. Следующий правитель острова "Папа" Монзано понял, что перестать преследовать боконизм -- значит снова отобрать у людей смысл жизни. У них не было ничего, кроме религии и единственной красавицы острова -- приёмной дочери Монзано Моны, объявленной символом любви и красоты. "Папа" был вынужден тоже объявить Боконона вне закона, а кто не подчиняется законам Сан-Лоренцо, того жестоко казнят.

В обоих романах - "Мы" и "Колыбель для кошки" - государство пошло по пути подавления всего, что могло бы хоть как-то напомнить о человеческой свободе. Лишить жизнь и личность духовного, чувственного начала, строго ограничить, регламентировать мир человеческого "я" - главные цели государств. Это один из законов псевдокарнавала.

У Замятина первым шагом к этому было введение сексуального закона, который свел великое чувство любви к "приятно-полезной функции организма", такой же как "сон, физический труд, прием пищи, дефекация и прочее" [Замятин, 1989, с. 321].

"Единое Государство повело наступление против …Любви. Наконец, и эта стихия была тоже побеждена, то есть организована, математизирована, и около 300 лет назад был провозглашен наш исторический "Lex sexualis": "всякий из нумеров имеет право - как на сексуальный продукт - на любой нумер" [Там же].

Техника проста: в лабораториях Сексуального Бюро у человека определяют содержание половых гормонов и вырабатывают "соответственный Табель сексуальных дней", после чего проверенный делает заявление, кем желает пользоваться в свои дни.

Единое Государство отняло у своих граждан возможность интеллектуального и художественного творчества, заменив его Единой Государственной Наукой, механической музыкой и государственной поэзией.

Стихия творчества насильственно приручена и поставлена на службу обществу. Одни только названия поэтических книг чего стоят: "Цветы судебных приговоров", трагедия "Опоздавший на работу", "Стансы о половой гигиене".

"Наши поэты уже не витают более в эмпиреях: они спустились на землю, они с нами в ногу идут под строгий механический марш Музыкального Завода; их лира - утренний шорох электрических зубных щеток и грозный треск искр в Машине Благодетеля, и величественное эхо гимна Единому Государству, и интимный звон хрустально сияющей ночной вазы, и волнующий треск падающих штор, и веселые голоса новейшей поваренной книги, и еле слышный шепот уличных мембран" [Там же, с. 352].

В человеке уничтожают зачатки творческого начала с детства, так как знают: творческий человек непредсказуем, он мыслит нелогическими понятиями, его мышление эмоционально-образное, оно далеко от рационализма. Таким человеком трудно управлять. И потом, понятия отвлеченной эстетики в механизированном мире нет и быть не может. Ведь красота может в действительности только доставлять духовное удовлетворение, практические ее не применить. А это нонсенс для антиутопических государств. "Красиво только разумное и полезное: машины, сапоги, формулы, пища и прочее" [Там же, с. 339].

Отсюда искусство становится слугой общества. Оно механизируется, упрощается, рационализируется и обслуживает сферы жизнедеятельности так, как угодно государственной власти.

Вообще же, "любой тоталитарный режим стоит - как на железобетонном фундаменте - на идее беспрекословного подчинения.

Беспрекословное подчинение установленной идеологии.

Беспрекословное подчинение установленному порядку" [Стругацкий А. и Стругацкий Б., 1990, с. 3].

Власть подчиняет себе все, что ей необходимо для достижения своих преступных, садистских целей.

Это отчетливо видно в романе К. Воннегута. В "Колыбели для кошки" власть "Папы" Монзано стремится уничтожить в человеке мысли, чувства, подавить свободу:

"У них там вообще нет преступников. "Папа" Монзано сумел всякое преступление сделать таким отвратительным, что человека тошнит при одной мысли о нарушении закона. Я слышал, что там можно положить бумажник посреди улицы, вернутся через неделю - и бумажник будет лежать на месте нетронутый. А знаете, как называют за кражу? Крюком, - сказал он. - Никаких штрафов, никаких условных осуждений, никакой тюрьмы на один месяц. За все - крюк. Крюк за кражу, крюк за убийство, за поджог, за измену, за насилие, за непристойное подглядывание. Нарушишь закон - любой ихний закон, - и тебя ждет крюк. И дураку понятно, почему Сан-Лоренцо - самая добропорядочная страна на свете.

Ставят виселицу, понятно? Два столба с перекладиной. Потом берут громадный железный крюк вроде рыболовного и спускают с перекладины. Потом берут того, у кого хватило глупости преступить закон, и втыкают крюк ему в живот с одной стороны так, чтобы вышел с другой, - и все! Он и висит там, проклятый нарушитель, черт его дери!" [Воннегут, 2011, с. 83.]

"Они сняли обувь. Они закрыли глаза. Они сидели лицом друг к другу.

И они прижимались друг к другу голыми пятками. Каждый обхватил свои щиколотки, застыв неподвижным треугольником.

Я откашлялся… Оба скатились с козел и упали на заляпанную мешковину. Они упали на четвереньки - и так и остались, прижав носы к полу и выставив зады. Они ждали, что их сейчас убьют.

- Простите, - сказал я растерянно.

- Не говорите никому, - жалобно попросил один. - Прошу вас, никому не говорите.

- Про что?

- Про то, что видели. Если скажете, - проговорил он, прижавшись щекой к полу, и умоляюще посмотрел на меня, - если скажете, мы умрем на ку-рю-ке…" [Там же, с. 139.].

В Сан-Лоренцо следили за тем, что бы между мужчинами и женщинами не устанавливались доверительные отношения, чтобы не возникло любви и страсти: "Эта девушка не интересовалась продолжением рода человеческого - ей претила даже мысль об этом. Мона не имеет ни малейшего представления, зачем люди занимаются любовью" [Там же, с. 235].

Уравниловка людей - одно из страшных преступлений власти.

Уравниловка - идеал Единого Государства: "Мы - счастливейшее среднее арифметическое" [Замятин, 1989, с. 335].

Здесь настолько вытравлена индивидуальность, что люди уже утратили имена. Понятие "человек" заменено понятием "нумер". Мужчины в качестве имен носят нечетные числа и согласные буквы (Д-503, R-330); женщины - четные, гласные (О-90, I-330).

Все одеты в голубые юнифы, едят нефтяную пищу, живут в одинаковых многоэтажных стеклянных домах, в одно время встают, работают и ложатся спать. И не дай Бог, кто-то посмеет выделиться из общей массы - это будет считаться преступлением: "…быть оригинальным - это нарушить равенство… Быть банальным - только исполнять свой долг" [Там же, с. 326].

Та же уравниловка ярко видна в "Колыбели для кошки": "У островитян была светлая кожа, цвета овсяной муки. Все они были очень худые. Я не заметил ни одного толстого человека. У всех не хватало зубов. Ноги у них были кривые или отечные. И ни одной пары ясных глаз.

У женщин были обвисшие голые груди. Набедренные повязки мужчин висели уныло, и то, что они еле прикрывали, походило на маятники дедовских часов.

Там было много собак, но ни одна не лаяла. Там было много младенцев, но ни один не плакал" [Воннегут, 2011, с. 121].

В результате в Сан-Лоренцо "Папа" Монзано создал ужасающий мир, в котором воплощены основные черты антиутопического общества с его тоталитаризмом, технократией, уравниловкой: "450 тысяч человек и все на одно лицо" [Там же, с. 122].

В романе Замятина "Мы" одним из идейных центров является соотношение в деятельности государства интересов коллектива и личности: и это грозное "Мы", подавляющее "Я", стоит в заглавии романа.

"Все" и "я" - это единое "МЫ" [Замятин, 1989, с. 399].

В статье "Завтра" Е. Замятин писал: "Мы пережили эпоху подавления масс, мы переживаем эпоху подавления личности во имя масс. Война империалистическая и война гражданская обратили человека в материал для войны, в нумер, в цифру" [Чаликова, 1991, с. 20].

В романе наличествует только обезличенная энтузиастская толпа, которая легко поддается железной воле Благодетеля.

"Мертвыми рядами, по четыре, восторженно отбивая такт, шли нумера - сотни, тысячи нумеров, в голубоватых юнифах, с золотыми бляхами на груди - государственный номер каждого и каждой. И я - мы, четверо, - одна из бесчисленных волн в этом могучем потоке" [Замятин, 1989, с. 310].

Героя бодрит ощущение того, что он видит себя "частью огромного, мощного, единого" [Там же].

А с какой сокрушающей логикой Д-503 рассуждает о правах "я" и делает вывод, отвечающий всем принципам Единого Государства: "И вот две чашки весов: на одной грамм, на другой - тонна, на одной - "я", на другой - "Мы", Единое Государство. Не ясно ли: допустим, что у "я" могут быть какие-то права по отношению к Государству, и допускать, что грамм может уравновесить тонну - это совершенно одно и то же. Отсюда - распределение: тонне - права, грамму - обязанности, и естественный путь от ничтожества к величию: забыть, что ты - грамм и почувствовать себя миллионной долей тонны…" [Там же, с. 383].

В результате выводится формула, соотносящая личность и коллектив: "Мы" - от Бога, а "Я" - от диавола" [Там же, с. 392].

Таких сокрушительных по своей логике заключений в романе Воннегута нет. Но эта мысль прослеживается в идейном плане. Жители Сан-Лоренцо - "масса" с одними мыслями, обязанностями и действиями. Каждый нарушитель законов - песчинка, которую общая масса и передает в руки "Папы" Монзано.

Для чего же в тоталитарном обществе власть стремится уравнять людей, тем самым сделав из народа однообразную массу? Ответ очевиден: однообразной массой, доведенной до такого состояния, когда личность перестает считать себя индивидуальностью, легко управлять.

С помощью такой массы, где каждый ощущает себя не больше чем "винтиком", функцией в системе сложной машины, можно осуществить любой задуманный идеал.

Еще одним средством из целого ряда средств, сковывающих человека в действиях, заставляющих его всегда находиться в состоянии повышенного внимания к своим внешним проявлениям, является вечная слежка.

Этот мотив ярко представлен в романе Замятина "Мы".

Жизнь нумеров в "Мы" протекает в комнатах многоэтажных домов с прозрачными стенами. Эти комнаты напоминают клетки-камеры, за обитателями которых ведется неусыпное наблюдение. В зданиях из стекла сделано все: окна, стены и даже мебель. И только в редкие "личные" часы окна комнат превращаются в непрозрачные клетки опущенных штор - "клетки ритмичного тэйлоризированного счастья" [Замятин, 1989, с. 311].

В мире Единого Государства вообще все стеклянное: тротуары, мостовые, то есть "весь мир отлит из стекла" [Там же, с. 308].

Несомненно, у Замятина эта прозрачность свидетельствует о вторжении Единого Государства в святая святых - личность, "я", внутренний мир человека.

В таком мире человек не ускользает от Хранителей, представителей аппарата, ответственных за слежку и выявление преступников.

За человеком наблюдают, его письма вскрывают, читают и лишь затем отсылают по адресу. И каждый живущий об этом знает.

Но это вечное наблюдение кажется героям благостью, придает им ощущение защищенности и безопасности, а Хранители сравниваются с ангелами-хранителями, оберегающими человека от бед.

"Среди своих прозрачных, как бы сотканных из сверкающего воздуха, стен - мы живем всегда на виду, вечно омываемые светом. Нам нечего скрывать друг от друга" [Там же, с. 319].

"Так приятно чувствовать чей-то зоркий глаз, любовно охраняющий от малейшей ошибки, от малейшего неверного шага" [Там же, с. 350].

И если вдруг обнаружится "неверный шаг", то "незримые Хранители" "тотчас могут установить нумера впавших в заблуждение и спасти их от дальнейших ложных шагов, а Единое Государство - от них самих" [Там же, с. 399].

"Спасти…" - что бы ни делала власть в Едином Государстве по отношению к человеку, она всегда выставляет это как необходимое спасение.

В романе Воннегута "Колыбель для кошки" явной слежки за жителями Сан-Лоренцо нет, но сами, же жители острова смотрят друг за другом, чтобы сделать приятное "Папе", донести на правонарушителя, которого должны будут повесить на крюке.

То, чем занимается власть в тоталитарных государствах, можно назвать "титанической дрессировкой миллионов" [Стругацкий А. и Стругацкий Б., 1991, с. 3].

Человек, как и всякое живое существо, поддается дрессировке. В известных пределах. Его довольно легко можно научить называть черное белым, а белое - красным. Он, как правило, без особого сопротивления соглашается признать гнусное - благородным, благородное - подлым, а подлое - единственно верным.

Если его лишить информации, если установить достаточно жесткое наказание за выход из рамок бескорыстного подчинения, то человека можно даже приучить думать, что он живет хорошо.

"Только не надо церемониться! Если враг не сдается, его уничтожают. Если друг - тоже, - утверждают братья Стругацкие [Там же].

Именно дрессировкой, или манипуляцией сознания и занимается преступная власть Единого Государства и Сан-Лоренцо.

В мире романа Воннегута манипуляция сознания выглядит страшно, абсурдно. Люди верят в ложь потому, что правда еще страшнее. "Боконон, шутник и циник, изобрел новую религию. …Когда стало ясно, что никакими государственными или экономическими реформами нельзя облегчить жалкую жизнь этого народа, религия стала единственным способом вселять в людей надежду. Правда стала врагом народа, потому что правда была страшной, и Боконон поставил себе цель - давать людям ложь, приукрашивая ее все больше и больше" [Воннегут, 2011, с. 152].

"Хотелось мне во все

Какой то смысл вложить,

Чтоб нам нe ведать страха

И тихо-мирно жить,

И я придумал ложь -

Лучше не найдешь! -

Что этот грустный край -

Сущий рай!" [Там же, с. 113].

Люди исповедуют единственную религию (боконизм), которая есть на острове. Она по закону является запретной, но все островитяне живут только ради этой религии, даже сам "Папа" Монзано читает книги Боконона.

Понимание любви и счастья искажено, не понятно для островитян: "…Если вы станете президентом, то хорошо было бы вам жениться на Моне. Но вас никто не заставляет, если вы не хотите. Тут вы хозяин.

- И она пошла бы за меня?!

- Раз она хотела выйти за меня, то и за вас выйдет" [Там же, с. 178].

Манипуляция человеческим сознанием ведет к искажению сознания, к вере в ложь.

В романе Замятина это проявляется со всей яркостью: понимание истинных ценностей, таких, как свобода, счастье, любовь искажено, перевернуто, обращено в противоположную от правды сторону, потому что это нужно власти для достижения идеала, придуманного ею.

Люди считают, что живут в благе, лишенные свободы: "Счастье - в несвободе" [Замятин, 1989, с. 301].

"Свобода и преступление так же неразрывно связаны между собой, как движение аэро и его скорость… Единственное средство избавить человека от преступлений - это избавить его от свободы" [Там же, с. 330].

"Почему танец - красив? Ответ: потому что это несвободное движение, потому что весь глубокий смысл танца именно в абсолютной, эстетической подчиненности идеальной несвободе" [Там же, с. 309].

Понимание счастья, любви также искажено: "Блаженство и зависть - это числитель и знаменатель дроби, именуемой счастьем" [Там же, с. 321].

"Самая трудная и высокая любовь - это жестокость" [Там же, с. 318].

Мазохизм человека массы проявляется невольно, бессознательно. И способы, с помощью которых власть манипулирует сознанием человека, просты.

Во-первых, это "слово. Именно слово может не только подчинить человека чужой воле, но и оправдать насилие и рабство, заставить поверить, что несвобода и есть счастье" [Нянковский, 1998, с. 99].

Во-вторых, это лишение человека информации, отсюда - и возможность сравнить.

Символом отграничения Единого Государства от остального мира в "Мы" является Зеленая Стена. Люди за Стеной - это антагонисты мира Государства и воспринимаются его жителями как что-то отталкивающее, лишенное здравого смысла. А то, что общество ограждено от дикарей Стеной и то, что оно вообще ограничено со всех сторон стенами, считается их великим достижением: "Стены - это основа всего человеческого…" [Замятин, 1989, с. 333].

"Я не боюсь этого слова - "ограниченность" - работа высшего, что есть в человеке - рассудка - сводится именно к непрерывному ограничению бесконечности…" [Там же, с. 350].

"…к счастью, между мной и диким зеленым океаном - стекло Стены. О, великая, божественно-ограничивающая мудрость стен, преград! Это, может быть, величайшее из всех изобретений. Человек перестал быть диким животным только тогда, когда он построил первую стену. Человек перестал быть диким человеком только тогда, когда мы построили Зеленую Стену, когда мы этой Стеной изолировали свой машинный, совершенный мир - от неразумного, безобразного мира деревьев, птиц, животных" [Там же, с. 368].

Зеленая Стена играет большую роль в создании иллюзии счастья человека в Едином Государстве. Ведь человека легче убедить, что он счастлив и живет в самом совершенном мире, оградив от всего остального мира, отняв возможность сравнивать и анализировать.

И потом, Стена - это символ не только ограниченности в внешнем пространстве, но и во внутреннем. Люди ограничены духовно, их мировоззрение так же узко и резко очерчено, как и тот мир, в котором они живут. Это касается, прежде всего, свободы выбора. Выбирать не из чего, поэтому люди являются заложниками собственной ограниченности. Но вся вина, безусловно, лежит на господствующем режиме, политике, которая ведется в Государстве.

То же касается и географического пространства Сан-Лоренцо. Это крошечный скалистый остров, расположенный в Карибском море. Обычные люди не могут его покинуть, да и не пытаются этого сделать. Каждый смиряется с условиями жизни потому, что ему не с чем сравнить. Он должен быть отгорожен от зарубежных стран, ибо ему надо верить, что он живет лучше и уровень материального благосостояния в стране постоянно растет.

"Республика Сан-Лоренцо процветает! Здоровый, счастливый, прогрессивный, свободолюбивый красавец народ непреодолимо привлекает как американских дельцов, так и туристов" [Воннегут, 2011, с. 71].

И наконец, третий способ манипуляции сознанием людей - применение силы. Этот способ рождает страх в человеке и заставляет подчиняться даже тех людей, которые не верят власти.

Пытки, казни - неотъемлемые спутники антиутопии. Применяя насилие, власть реализует свои садистские наклонности. Вообще, что бы ни делала власть, она насилует личность. Но применяя пытки, казни, она получает еще большее удовольствие, потому что запугивает и укрощает, тем самым предотвращая попытки бунта.

В романах Е. Замятина и К. Воннегута со всей яркостью показаны пытки и казни.

В Едином Государстве казни - дело привычное. Благодетель лично казнит отступников в Машине Благодетеля публично при сопровождении хвалебных од в исполнении официальных поэтов. После такой казни от человека остается только лужа воды.

Еще один аппарат в Операционном - Газовый Колокол, который применяется для пыток и представляет собой "стеклянный колпак". Воздушным насосом воздух в колпаке разрежается, заставляя человека мучиться. Применение Газового Колокола имеет "высокую цель - заботу о безопасности Единого Государства, другими словами - о счастии миллионов" [Замятин, 1989, с. 359].

В Газовом Колоколе, Е. Замятина предсказывает газовую камеру, которая становится одним из главных атрибутов пыток и казни нацистов.

У Воннегута казнь всего одна, но она более жестокая. Он ярко изображает подробности совершающегося над человеком насилия. Как и у Замятина, казни отступников проводят публично на площади.

"-У них там вообще нет преступников. "Папа" Монзано сумел всякое преступление сделать таким отвратительным, что человека тошнит при одной мысли о нарушении закона. Я слышал, что там можно положить бумажник посреди улицы, вернутся через неделю - и бумажник будет лежать на месте нетронутый. А знаете, как называют за кражу? Крюком. Никаких штрафов, никаких условных осуждений, никакой тюрьмы на один месяц. За все - крюк. Крюк за кражу, крюк за убийство, за поджог, за измену, за насилие, за непристойное подглядывание. Нарушишь закон - любой ихний закон, - и тебя ждет крюк. И дураку понятно, почему Сан-Лоренцо - самая добропорядочная страна на свете.

- А что это за крюк?

- Ставят виселицу, понятно? Два столба с перекладиной. Потом берут громадный железный крюк вроде рыболовного и спускают с перекладины. Потом берут того, у кого хватило глупости преступить закон, и втыкают крюк ему в живот с одной стороны так, чтобы вышел с другой, - и все! Он и висит там, проклятый нарушитель, черт его дери!" [Воннегут, 2011, с. 84].

По мнению Воннегута, власть стремится обратить личность в ничто, сделать пылью. Власть не создает ничего, кроме рабства, страха и лжи, как не знает ценностей и интересов, помимо себя самой.

К. Воннегут художественно доказал свою уверенность в том, что в тоталитарном государстве нет и не может быть заботы о человеке, есть только забота о самих себе, о тех, кто стоит во главе правления.

При сравнении проявлений власти в двух романах становится ясно видно, насколько страшнее, безжалостнее, а главное, преступнее оказывается власть, описанная в романе "Колыбель для кошки". У власти была идея создания идеального государства, но она не так и осталась мечтой, в то время как в романе Замятина такая цель действительно есть, как в любой утопии. Замятин гиперболизирует, можно сказать, подставляет под увеличительное стекло основные идеи утопии, показывая несостоятельность этих идей на деле.

Несомненно, что Воннегут также гиперболизирует главные постулаты тоталитаризма, доводит их до логического конца, чтобы идея прозвучала ярче, убедительнее. В отличие от Замятина, у Воннегута не было замысла изобразить счастье, компенсирующее несвободу.

В тоталитарном государстве романа "Мы" обесценена не только личность, но и история.

Общество, изображенное Замятиным, всячески "отказывается от наследства - им не подходит ни то, что считалось вечным, ни то, что рождалось во времени" [Замятин, 1989, с. 225], ведь идеала добилось только то общество, с той властью и законами, которое существует в настоящем.

В романе "Мы" прошлое представляется как глупое, неразумное существование древних. Все принципы, по которым люди жили в ХХ веке, вызывают у жителей Единого Государства смех. Все сравнивается с великими достижениями их времени и высмеивается, так как законы жизни древних - полная противоположность законам их жизни. Смешными кажутся картины, написанные в ХХ веке и изображающие проспекты с людьми, животными, деревьями.

Невероятным кажется тот факт, что были времена, "когда люди жили еще в свободном, то есть неорганизованном диком состоянии, и что "тогдашняя" зачаточная государственная власть могла допустить, что люди жили без всякого подобия нашей Скрижалки, без обязательных прогулок, без точного урегулирования сроков еды, вставали и ложились спать, когда им взбредет в голову" [Замятин, 1989, с. 315].

Абсурдом считает Д-503, что "государство могло остаться без всякого контроля сексуальную жизнь" [Там же].

"Нерасчетливой тратой человеческой энергии" называет герой тот факт, что люди "просто так любили, горели, мучились…" [Там же].

Странным кажется обряд выборов у древних, когда голосование было тайным, ведь в Едином Государстве все делают открыто.

Вообще, жизнь людей, живших в далеком прошлом, Д-503 называет "ужасной каруселью".

Неуважение к истории, прошлому, превознесение своих достижений как самых идеальных над достижениями других - вот главная причина такого отношения к "древним".

Итак, оба романа описывают утопические государства, люди живут в домах, работают на благо государств, не думают о завтрашнем дне, потому что уверены, что государство о них заботится.

На первый взгляд все жители счастливы, а во главе государств стоят уважаемые всеми правители. Но если взглянуть глубже, то увидим, что в стране царит тоталитарный режим правления.

Идеалом любой утопии является всеобщее равенство. Е. Замятин и К. Воннегут отвергают этот принцип как принцип, уничтожающий в человеке индивидуальность. Они доводят до логического конца эту идею утопии и показывают, что равенство способно обернуться всеобщей одинаковостью и усредненностью. На самом деле этот принцип намного страшнее, чем кажется на первый взгляд. Ведь уровнять всех людей - это не просто вычеркнуть "я", это значит убить человека в человеке. Быть как все - значит быть никем. Значит стать таким же механизмом с запрограммированными действиями, как и все остальные. Значит стать низшим существом, элементарной частицей, в точности такой, как и окружающие. Все эту нужно для того чтобы управлять людьми. Люди превращаются в массу. А массой управлять легче. Люди утратили свои имена.

В обоих государствах подавляют индивидуальность. Быть индивидом - это нарушать закон.

Правители регламентируют мир человеческого "я", ввели сексуальный закон, который свел великое чувство любви к "приятно-полезной функции организма", такой же как "сон, физический труд, прием пищи, дефекация и прочее. У жителей этих государств отняли возможности интеллектуального и художественного творчества, так как творческий человек непредсказуем, он мыслит нелогическими понятиями, таким человеком трудно управлять. Следовательно, искусство становится слугой общества. Оно механизируется, упрощается и обслуживает сферы жизнедеятельности.

Что же касается истинных ценностей, таких, как свобода, счастье, любовь, то понимание их искажено, перевернуто, обращено в противоположную от правды сторону, потому что это нужно власти для достижения идеала, придуманного ею.

2.2 Ритуализация, театрализация и квазиноминация как элементы антиутопического псевдокарнавала

Ритуализация жизни заключается в почти механическом исполнении каждодневных действий людьми. Время каждого подчинено исполнению дел на благо государства.

В романе Замятина "Мы" у человека расписан режим дня, главный пункт которого - труд. Как заведенные, люди трудятся, выполняя нужную государству работу.

Главным распределителем времени в Едином Государстве является Часовая Скрижаль - "сердце и пульс Единого Государства" [Замятин, 1989, с. 314]. Скрижаль разбила жизнь людей на отрезки времени, в которые они все выполняют одно и то же действие.

Часовая Скрижаль каждого превратила в "стального шестиколесного героя великой поэмы" [Там же].

"Каждое утро с шестиколесной точностью, в один и тот же час и в одну и ту же минуту, - мы, миллионы, встаем, как один. В один и тот же час, единомиллионно, начинаем работу - единомиллионно кончаем. И сливаясь в единое, миллионнорукое тело, в одну и ту же, назначенную Скрижалью, секунду, - мы подносим ложку ко рту, - и в одну и ту же секунду выходим на прогулку и идем в аудиториум, в зал Тейлоровских Экзерсисов, отходим ко сну…" [Там же]. В 21.30 - Личный Час. И позже 22.30 на улицах никого не должно быть.

Есть и особые ритуалы, например, пышностью и торжественностью овеян ритуал казни. Толпа собирается на площади, где будет происходить казнь еретика. Его уничтожение совершает сам Благодетель, и народ застывает в восхищении перед ним, перед совершающимся ритуалом.

У обреченного на смерть "стеклянное лицо, стеклянные губы… руки перевязаны пурпурной лентой…

А наверху, на Кубе, возле Машины - неподвижная, как из металла, фигура того, кого мы именуем Благодетелем…" [Там же, с. 337].

"Одна из его громадных рук медленно поднялась - медленный, чугунный жест - и с трибун, повинуясь поднятой руке, подошел к Кубу нумер. Это был один из государственных Поэтов, на долю которого выпал счастливый жребий - увенчать праздник своими стихами.

…чугунный жест нечеловеческой руки. И, колеблемый невидимым ветром, - преступник идет… и вот шаг, последний в его жизни - и он лицом к небу, с запрокинутой назад головой - на последнем своем ложе.

Тяжкий, каменный, как судьба, Благодетель обошел Машину кругом, положил на рычаг огромную руку… Ни шороха, ни дыхания: все глаза - на этой руке… Неизмеримая секунда. Рука, включающая ток, опустилась. Сверкнуло нестерпимо - острое лезвие луча - как дрожь, еле слышный треск в трубах Машины. Распростертое тело - все в легкой, светящейся дымке - и вот на глазах тает, тает, растворяется с ужасающей быстротой. И - ничего: только лужа химически-чистой воды, еще минуту назад буйно и красно бившая в сердце…" [Там же, с. 338].

И снова в этом - яркое проявление садизма власти, глубокое наслаждение в уничтожении врага, осмелившегося подумать не так, как другие. Но самое главное - зрелищем упивается толпа.

"…это всякий раз было - как чудо… как знамение нечеловеческой мощи Благодетеля.

…десять женщин увенчали цветами еще не высохшую от брызг юнифу Благодетеля. Величественным шагом первосвященника Он медленно спускается вниз, медленно проходит между трибун - и вслед Ему поднятые вверх нежные белые ветви женских рук и единомиллионная буря кликов…

…что-то оглушающее, как гроза и буря - было во всем торжестве" [Там же, с. 339].

Праздник, чудо, торжество, очищение - такие ощущения создает этот сметроубийственный ритуал. Народ самозабвенно приветствует главного Палача. Люди искренне верят в то, что еретик заслужил смерти, а Благодетель совершает необходимый поступок.

Но только Благодетель знает, что, если бы жизнь в Государстве была бы идеальной, никто бы не хотел идти против власти.

Акт казни имеет цели - упиться властью тем, кому она дана, и показать остальным, что может ждать любого, кто осмелится выделиться из толпы, тем самым замахнувшись на Благодетеля и государственный режим.

Еще один ритуал в едином Государстве - ежегодно совершающийся День Единогласия, посвященный выборам Благодетеля.

"Завтра я увижу - могучую чашу согласия, благоговейно поднятые руки… Завтра мы снова вручим Благодетелю ключи от незыблемой твердыни нашего счастья", - пишет Д-503 [Там же, с. 398].

Герой насмехается над "беспорядочными, неорганизованными" выборами древних, когда заранее был неизвестен результат выборов. В Едином Государстве ни для каких случайностей нет места, никаких неожиданностей быть не может. И самые выборы имеют значение скорее символическое: напомнить, что "мы единый, могучий миллионноклеточный организм…" [Там же]. И история Единого Государства не знает случая, чтобы в этот торжественный день хотя бы один голос осмелился нарушить величественный унисон.

Выборы обставлены с такой же пышностью и торжественностью, как и казнь: Благодетель на аэро "нисходит с небес, как Иегова… такой же мудрый и любяще-жестокий" под звуки гимна. С эстрады читает предвыборную оду.

Затем установленный обычаем, пятиминутный предвыборный перерыв. Установленное обычаем, предвыборное молчание. Затем вопрос: "Кто "за" - прошу поднять руки". В ответ "шелест миллионов рук. Кто "против"?" [Там же].

Это был самый величественный момент праздника: все продолжают сидеть неподвижно, "радостно склоняя главы Благодетельному игу Нумера из Нумеров [Там же, с. 402].

Герой пишет "благодетельное иго", не замечая, какое противоречие вкладывает в эти слова: иго не может быть благодетельным, иго всегда захватывает и разрушает чужой мир, в данном случае, мир каждого человека.

Замятин иронизирует над этим абсурдным ритуалом: абсурдны выборы без права выбора, абсурдно общество, которое предпочло свободе волеизъявления единомыслия.

На первый взгляд кажется непонятным, для чего проводится День Единогласия, если выбирать не из кого и голосовать надо обязательно за Благодетеля.

Но для Благодетеля смысл очевиден: в очередной раз заставить людей ощутить себя маленькой частицей огромного многоголового тела и сплотить их в однообразную массу; еще раз насладиться властью и увидеть беспрекословное подчинение почти механических существ, и на всякий случай проверить, не затаился ли где в гуще этих людишек кто-то, кто дышит и думает не в унисон с остальными, и тут же изъять его из идеального единогласия, единомыслия.

Таким образом, ритуальный образ жизни ограничивает человека в действиях, сковывает его свободу обязательным исполнением этих ритуалов, то есть программирует человека на автоматическое выполнение действий, формируя серую однообразную массу, которой легко управлять.

Совершенно иную картину мы наблюдаем в романе К. Воннегута "Колыбель для кошки". День жителей Сан-Лоренцо не расписан по часам, каждый занимается тем, чем хочет. Единственный запрет - это читать книги Боконона.

Воннегут отходит от ритуализации жизни островитян - это является еще одним признаком эволюции антиутопии как жанра.

Театрализация действия - одна из сторон псевдокарнавала - ярко проявляется в романе Е. Замятина "Мы". Мир, в котором живут нумера Единого Государства, похож на театр во многом: налет театральности имеет окружающая обстановка: кажется, будто вокруг - одни декорации, настолько неестественно выглядят улицы: дома, тротуары полностью сделаны из стекла; в городе вообще нет живой природы: нет птичьего гомона, живой игры солнечных бликов, деревьев; в планировке улиц присутствует рациональный принцип: "непреложные прямые улицы… божественные параллепипеды прозрачных жилищ" - сплошная "квадратная гармония" [Арсеньева, 1993, с. 311]. Отсюда - ощущение искусственности мира, нарушенности органичности в природе.

Ритуализация жизни - еще один элемент театральности. Жизнь движется, не отклоняясь от нормы, как по написанному: каждый добросовестно исполняет свою роль, как актер в театре.

С театральным пафосом, патетикой исполняются особые обряды - День Правосудия, День Единогласия. Непременный атрибут - исполнение перед обрядом хвалебных од официальными поэтами. Казнь в День Правосудия больше напоминает хорошо отрепетированный спектакль, нежели смертоубийство.

Особое театральное представление - выборы Благодетеля в День Единогласия. Здесь - особая театральная пышность - избирается "шутовской король" - главный участник карнавала. Люди, участвующие в его избрании - одновременно и зрители, и актеры, наслаждающиеся зрелищем. Каждый знает свою роль, этапы обряда, кульминационную точку и развязку действия. Главный актер антиутопического театра - Благодетель, все время играющий со своими подчиненными. Он же - главный режиссер, распределяющий роли. Антиутопический театр структурно напоминает кукольный театр, в котором люди - марионетки, послушно исполняющие волю правителя.

У Замятина в романе можно выделить и так называемые "аттракционы", сопровождающие псевдокарнавал. Аттракцион - "эффектный (привлекающий внимание зрителей) номер программы в цирке или развлечение в парке" [Тимофеева, 1974, с. 79].

Власть часто использует в своей игре аттракционность. Ярким примером аттракциона, исполняющим Благодетелем, является номер названный Д-503 "Сошествием с небес". Это номер, открывающий представление по поводу выборов (избрание "шутовского короля"): "Все глаза были подняты туда, вверх: в утренней, непорочной, еще не высохшей от ночных слез синеве - едва заметное пятно, то темное, то одетое лучами. Это с небес нисходил к нам Он - новый Иегова на аэро, такой же мудрый и любяще-жестокий, как Иегова древних. С каждой минутой Он все ближе - и все выше навстречу ему миллионы сердец - и вот уже Он видит нас… намеченные тонким голубым пунктиром концентрические круги трибун - как бы круги паутины, …и в центре ее - сейчас сядет белый, мудрый Паук - в белых одеждах Благодетель.

Но вот закончилось это великолепное Его сошествие с небес, медь гимна замолкла, все сели…" [Замятин, 1989, с 400].

Аттракцион представляет собой и таинственное исчезновение I-330 за дверью шкафа в Древнем Доме почти на глазах у Д-503.

Герой антиутопии "Мы" тоже живет по законам аттракциона. Он эксцентричен. В этом "нет ничего удивительного: ведь карнавал и есть торжество эксцентричности" [Ланин, 1996, с. 13]. Он кажется необычным, странным, выходящим из ряда вон тем, что начинает испытывать сомнения в идеальности окружающего мира.

"Сочинение записок человеком из антиутопического мира становится аттракционом" [Там же]. Желание привлечь внимание читателей своими записями - в данном случае читателей из других цивилизаций - и выливаются в аттракцион. Этот ход - опять же выходящий их ряда вон, так как в антиутопическом государстве это не приветствуется, более того, считается отклонением от установленных норм, преступлением.

Мир романа К. Воннегута тоже напоминает театр, но очень своеобразный - это театр, в котором главными героями являются страх, ложь, абсурд.

Жизнь людей идет не так размерено, как е Едином Государстве. Никто не знает, что ждет его завтра, что предпримет власть. Главное, к чему приучены люди - это лгать.

Как и у Замятина, в романе Воннегута можно обнаружить сюжетные эпизоды-аттракционы. Но опять же, особенность их - в атмосфере, составляющей их основу. А это те же страх, ужас, ложь.

Один из ярких примеров аттракциона - поиск Боконона. "Боконон уютно скрывался в джунглях, там писал, проповедовал целыми днями и кормился всякими вкусностями, которые приносили его последователи.

Маккэйб собирал безработных, а безработными были почти все, и организовывал огромные облавы на Боконона. Каждые полгода он объявлял торжественно, что Боконон окружен стальным кольцом и кольцо это безжалостно смыкается.

Но потом командиры этого стального кольца, доведенные горькой неудачей чуть ли не до апоплексического удара, докладывали Маккэйбу, что Боконону удалось невозможное.

Он убежал, он испарился, он остался жив, он снова будет проповедовать. Чудо из чудес!" [Воннегут, 2011, с. 153].

Боконона так и не поймали, потому что Маккэйб понимал, что без святого подвижника ему не с кем будет воевать и сам он превратится в бессмыслицу. "Папа" Манзано тоже это понимает.

"Чем больше разрасталась живая легенда о жестоком тиране и кротком святом, скрытом в джунглях, тем счастливее становился народ. Все были заняты одним делом: каждый играл свою роль в спектакле - и любой человек на свете мог этот спектакль понять, мог ему аплодировать. …Жизнь стала произведением искусства!" [Там же, с. 154].

Аттракционами являются казни на площади.

Так же, как и в романе Е. Замятина, в антиутопии К. Воннегута аттракцион представляют собой книги Боконона, которые считаются запретными, но у каждого островитянина они лежат на ночном столике. "…Спросил у Стэнли, дворецкого Фрэнка, нет ли у них в доме экземпляра Книг Боконона. Сначала Стэнли сделал вид, что не понимает, о чем я говорю. Потом проворчал, что Книги Боконона - гадость. Потом стал утверждать, что всякого, кто читает Боконона, надо повесить на крюке. А потом принес экземпляр книги с ночной тумбочки Фрэнка" [Там же, с. 167].

Итак, сравнивая два мира-театра романов русского и американского писателей, можно отчетливо заметить, что в основе театрализации действия Единого Государства лежит радость, восхищение, блеск, пусть с точки зрения читателя и бессмысленные, кощунственные, абсурдные, а в основе театрализации действия Сан-Лоренцо - только отрицательные, жуткие человеческие ощущения.

Явление квазиноминации широко представлено в романе Е. Замятина "Мы", тогда как в романе К. Воннегута "Колыбель для кошки" используются человеческие имена. Это еще раз говорит об эволюции жанра антиутопии.

В утопическом Государстве Замятина многим понятиям даны новые названия, отражающие сущность идей этого государства. Так, в "Мы" правитель имеет название Благодетель. Государство названо Единым Государством. Агенты, занимающиеся слежкой - Хранители, их учреждение - Бюро Хранителей. Единое Государство имеет следующие понятия: нумера, Часовая Скрижаль, Материнская, Отцовская, Нормы, Личные Часы, Сексуальное Бюро.

Наименование Благодетель уже в силу своей семантики олицетворяет собой доброжелательность. Благодетель воспринимается народом - как Благодетель, но воспринимается искаженным сознанием. Благодетельность его в том, что он "связывает по рукам и ногам благодетельными тенетами счастья" [Замятин, 1989, с. 400], лишает свободы, окружает безопасностью, самолично устраняя врагов народа. Истинная враждебная сущность скрыта за высоким наименованием.

Шпионы в Едином Государстве названы Хранителями. Их название - от сравнения с ангелами-хранителями, "приставленными от рождения к каждому человеку" [Там же, с. 339]. Они выполняют особую миссию - охраняют безопасность каждого, замечая любое движение не в такт со всеми и тут же извлекая человека из потока массы, дабы оградить нарушителя "от дальнейших ложных шагов".

"Хранители - шипы на розе, охраняющие нежный Государственный Цветок от грубых касаний…" [Там же, с. 352].

В результате Благодетель и Хранители по своей истинной сущности являют собой прямую противоположность наименованию. Как утопия Единого Государства на самом деле антиутопия, так Благодетель и Хранители - антиблагодетель и антихранители.

Суть Единого Государства не совсем отвечает заявленному названию. Люди едины перед лицом Государства в неимении свободы, в вытравленной индивидуальности, в том, что представляют собой однообразную, бездушную, бездумную массу. Все как один похожи друг на друга. Но единства нет среди людей. Нумера разобщены, каждый сам по себе - нет дружбы, любви, связывающих людей воедино. Каждый в любой момент готов на донос, предательство. Так что в этом смысле наименование опять же прямо противоположно сути.

Одним из ярких примеров квазиноминации в романе Замятина является переименование понятия "люди" в понятие "нумера" и замен имен цифровыми обозначениями. Нумер имеет неодушевленное значение, как машина. Единое Государство и стремится сделать из людей рабов, бездушно, автоматически исполняющих свои обязанности. Поэтому понятие "нумера" полностью соответствуют поставленной цели власти.

Понятия "Материнская, Отцовская Нормы" также соответствуют идеологии государства. Только нумера, соответствующие этим нормам, имеют право быть матерью или отцом. Лишь они смогут произвести на свет достойных нумеров, отвечающих строгим требованиям власти.

На первый взгляд кажется ненужным название "Личные Часы" - это тот же отдых, как и ночью. Но на самом деле оказывается, что ни понятия "отдых", ни самого явления в Едином Государстве нет. Ночью спать - не значит отдыхать, а значит исполнять очередную обязанность. И ночью - все на виду. А в Личные Часы - шторы на окнах опущены, и каждый волен делать, что захочет.

Итак, проанализировав оба романа, мы пришли к выводу, что ритуализация жизни граждан присутствует только в романе "Мы" Е. Замятина, тогда как К. Воннегут отходит от этой особенности жанра.

В романе "Мы" нумера носят одинаковую одежду, получают розовые талоны и едят одинаковую пищу. Там, где царит ритуал, невозможно хаотичное движение личности. Напротив, ее движение запрограммировано.

Замятин показал, как ритуальный образ жизни ограничивает человека в действиях, сковывает его свободу обязательным исполнением этих ритуалов, то есть программирует человека на автоматическое выполнение действий, формируя серую однообразную массу, которой легко управлять.

Еще одна из сторон псевдокарнавала - это театрализация действия. Жизнь, в котором живут люди превратилась в произведение искусства. Каждый играл свою роль в спектакле, и, хотя жизнь была такой же тяжкой, люди уже меньше думали об этом.

Дома, улицы, природа - все это напоминает декорации. С театральным пафосом исполняются праздники, выборы, поиск Боконона, казни и пытки.