Роль фантастического в новеллах В. Ирвинга "Рип Ван Винкль" и "Легенда о сонной лощине"

Размещено на http://www.allbest.ru//

Размещено на http://www.allbest.ru//

МИНИСТЕРСТВО ОБРАЗОВАНИЯ РЕСПУБЛИКИ БЕЛАРУСЬ

УЧРЕЖДЕНИЕ ОБРАЗОВАНИЯ

«ПОЛОЦКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ»

Историко-филологический факультет

Кафедра мировой литературы и культурологии

КУРСОВАЯ РАБОТА

на тему: «Роль фантастического в новеллах В. Ирвинга

«Рип Ван Винкль» и «Легенда о сонной лощине»»

Исполнитель: студент

историко-филологического факультета,

второго курса,

группы 09 АЯ 2

Гочаков С.В.

Полоцк 2011

ВВЕДЕНИЕ

Третьего апреля 1783 года в семье состоятельного коммерсанта в маленьком и, только начинающем свой крупный рост, городке Нью-Йорк родился Вашингтон Ирвинг (Washington Irving, 1783 - 1859). Он является первым американским писателем, завоевавшим мировое признание. Творчество Ирвинга было известно и ценилось многими величайшими писателями и поэтами того времени. Ирвинг любил свою родину, любил историю. «It was from this locality that he drew much of the material for his stories and sketches. While a boy, he spent many hours with dog and gun, rambling about the country regions which he later described» «Именно с этих мест он брал большинство материала для своих истории и скетчей. Будучи ребенком, он в компании собаки и с пистолетом в руках, провел много часов, блуждая по окрестностям родных мест, которые позже описал в своих произведениях» Пер. с англ наш С.Г и Д.К (кроме перевода текста новелл). [5, c. 315]. В детстве он много читал и был вдохновлен сказаниям и историями, часто рассказываемыми в голландской части города.

В начале своей творческой карьеры молодой Ирвинг пишет стихи, театральную критику, юморески. Но большая известность придет к Ирвингу немногим позже. Отправившись в Европу по делам семейного бизнеса в 1815 году, Ирвинг знакомится там со многими деятелями искусства. Случилось так, что фирма его отца обанкротилась, и это происшествие полностью меняет его жизнь. Не остается никаких барьеров для занятий любимым делом, а именно литературой, и уже в 1819 году выходит в свет основополагающий и подаривший ему известность и признание сборник «Книга Эскизов» (The Sketch Book, 1819). Сборник был издан под псевдонимом Джеффри Крейон. В сборник входила 31 новелла, лучшими из которых являются «Рип Ван Винкль» (Rip Van Winkle, 1819) и «Легенда о Сонной Лощине» (The Legend of Sleepy Hollow, 1819).

Действие новелл отводит читателя к тихому времени с неторопливым устоем жизни еще до войны за независимость. В. Ирвинг жил прошлым в душе. Времена, когда в устье реки Гудзон и на землях вокруг располагались небольшие селения потомков голландских колонизаторов, казались Ирвингу намного красочнее, серых предпринимательских будней его современности. Ирвинг создал свой особый мир, стараясь увести читателя от действительности. Это, прежде всего, мир безмятежной старины. При этом в обеих новеллах присутствует фантастическая основа, которая является неотъемлемой их частью. Эта романтическая фантастика захватывает читателя своим поэтическим очарованием. Но вместе с тем трудно не заметить шутливость и некую иронию в этих мистических сюжетах. И здесь становится интересным понять смысл создания и использования автором столь неоднозначных приемов. Понимание этого, может привести нас к выявлению роли фантастического в данных новеллах Ирвинга.

Актуальность данного исследования состоит в том, что мы раскрываем, и обозначаем основные аспекты фантастического в самых известных и талантливых новеллах В. Ирвинга «Рип Ван Винкль» и «Легенда о Сонной лощине».

Вашингтон Ирвинг, по сравнению со своими европейскими современниками, был не так широко изучен российскими учеными, но мы можем выделить работы М.Н. Бобровой [3], исследования творчества Вашингтона Ирвинга Н.А. Соловьевой [13], статью А. Зверева [12], в работе Гиленсона [10], а также несколько общих статей в литературоведческих энциклопедиях.

В зарубежном литературоведении об Ирвинге писал В.Л. Паррингтон [6], П.Миллер [11], и также в ряде англоязычных энциклопедий.

Вашингтон Ирвинг был известен в России уже при жизни. Первый перевод новеллы «Рип Ван Винкль» на русский язык увидел свет в 1825 году в альманахе "Сын Отечества" (ч.104, № 22, ноябрь, с.115-145, Н. А. Бестужев) под названием «Рип фан-Винкль». А перевод новеллы «Легенда о Сонной Лощине» появился в 1826 в журнале «Московский телеграф» ( ч.IX, № 11, отд.II, с.116-142; № 12, отд.II, с.161-187) под названием «Безголовый Мертвец». [7, с. 236].

Объектами исследования в данной курсовой работе являются новеллы В. Ирвинга «Рип Ван Винкль» и «Легенда о Сонной Лощине».

Предметом исследования этой курсовой работы является роль фантастического в новеллах В. Ирвинга «Рип Ван Винкль» и «Легенда о Сонной Лощине».

Цель курсовой работы определить и исследовать роль фантастического в новеллах В. Ирвинга «Рип Ван Винкль» и «Легенда о Сонной Лощине».

Задачи исследования:

Уточнить литературоведческое понятие о фантастическом, романтической фантастике.

Изучить присутствие фантастической условности в романтической новелле США и Западной Европы.

Выявить основные приемы фантастического в новеллах Ирвинга «Рип Ван Винкль» и «Легенда о Сонной Лощине».

Показать многоплановость фантастического в новеллах Ирвинга «Рип Ван Винкль» и «Легенда о Сонной Лощине» и определить роль фантастического.

Методы исследования - метод описательной поэтики, а также ряд определенных позиций метода исторической поэтики.

ГЛАВА 1. ПОНЯТИЕ ФАНТАСТИЧЕСКОГО И РОМАНТИЧЕСКОЙ ФАНТАСТИКИ В КОНТЕКСТЕ АМЕРИКАНСКОЙ И ЗАПАДНОЕВРОПЕЙСКОЙ ЛИТЕРАТУР

1.1 Литературоведческое понятие фантастического и романтической фантастики

Фантастическая условность появляется там, где реально изображенный мир подвергается своего рода искажению или изменению в сторону сверхъестественного, чудесного, необъяснимого логикой. Определение самого понятия фантастического является процессом историческим. Теоретическое осознание понятия фантастического начинается в эпоху романтизма. Так как жанр авторской сказки и фантастической новеллы привлекал романтиков первой половины XIX века, было бы естественным, определить был ли Ирвинг первым в американской литературной традиции, кто привнес фантастическую условность в свои произведения. А также проследить истоки творчества Ирвинга и влияния на него европейских романтиков.

Термин «фантастический» приписывается Шарлю Нодье, но Жан-Луи Баке указывает на то, что данный термин употреблялся и Гофманом. В своей статье под названием «Du fantastique en littйrature» (Фантастическое в литературе,1830) Шарль Нодье защищает появляющиеся фантастические произведения и говорит об их родстве с произведениями Гомера, Вергилия, Данте и др. Известна также статья Вальтера Скотта «On the Supernatural in Fictitious Composition; and particularly on the works of Ernest Theodore William Hoffmann» (О сверхъестественном в литературе и, в частности, о сочинениях Эрнста Теодора Вильгельма Гофмана) напечатанная в 1827 году. В ней, Скотт пытается соотнести современную ему романтическую прозу и элементы сверхъестественного. [16, с. 93].

«Ни один из истоков романтической фантастики не оказывается столь глубоким, никакое иное средство не может возбудить тот захватывающий интерес, которого так добиваются авторы этого рода литературы, не представляется столь непосредственно доступным, как тяга человека к сверхъестественному» [14, с. 602], пишет Вальтер Скотт в самом начале своей статьи. И действительно, эта самая тяга увлекает читателя, заставляя пристально следить за каждым поворотом сюжета. Суть этой фантастической условности на первый взгляд может показаться довольно простой, но на деле имеет ряд важных особенностей.

Владимир Соловьев выдвигает два правила для фантастических явлений: «1) явления не должны прямо сваливаться с неба или выскакивать из преисподней, а должны подготовляться внутренними и внешними условиями, входя в общую связь действий и происшествий. 2) самый способ явления таинственных деятелей должен отличаться особенной чертою неопределенности и неуловимости, так, чтобы суждение читателя не подвергалось грубому насилью, а сохраняло за собой свободу того или другого объяснения, и деятельность сверхъестественного не навязывалась бы, а только давала себя чувствовать» (цитируется И. Эйгесом «Фантастика») [15]. Их использование прослеживается в анализируемых здесь новеллах. Например, в рассказе «Рип ван Винкль» мы видим подготовку читателя к чему-то удивительному посредством общей связи действий и происшествий. Само исчезновение главного героя является, в целом, избавлением от ненавистного гнета жены и надоевших обязанностей: «Poor Rip was at last reduced almost to despair; and his only alternative to escape from the labour of the farm and the clamour of his wife, was to take gun in hand and stroll away into the woods» «Бедняга Рип был доведен таким образом почти до отчаяния; единственное, что ему оставалось, чтобы избавиться от работы на ферме и брани жены, - это взять в руки ружье и отправиться бродить по лесам.» [1, с. 8] Здесь и далее перевод текста новелл с англ. А. С. Бобовича. [2, c.281]. Черты неуловимости и неопределенности можно увидеть также и в новелле «Легенде о Сонной Лощине» для чего приведем пример: «The hole neighborhood abounds with local tales, haunted spots, and twilight superstitions… The dominant spirit, however, that haunts this enchanted region, and seems to be commander in chief of all the powers of the air, is the apparition of a figure on horseback without a head. It is said by some to be the ghost of a Hessian trooper… His haunts are not confined to the valley, but extend at times to the adjacent roads, and especially to the vicinity of a church at no great distance. Indeed, certain of the most authentic historians of those parts, who have been careful in collecting an collating the floating facts concerning this spectre, allege, that the body of the trooper having been buried in the church yard, the ghost rides forth to the scene of battle in nightly quest of his head…» «Вся округа изобилует местными сказаниями, "нечистыми" местами, темными суевериями… Главный дух из числа посещающих этот зачарованный уголок - он же, по-видимому, и главнокомандующий всего сонма воздушных сил - некий Всадник без головы. Говорят, будто это - тень одного гессенского кавалериста… Его видят, впрочем, не только в долине, но порою и на окрестных дорогах в особенности около расположенной невдалеке церкви. И действительно, некоторые из наиболее достойных доверия историков этого края - они со всею возможною тщательностью собрали и сличили сбивчивые рассказы о призрачном всаднике - утверждают, что тело кавалериста погребено внутри церковной ограды, а дух его рыщет ночами по полю сражения в поисках оторванной головы…» [1, с. 38, 39] [2, c.290].

Иосиф Эйгес, автор статьи о фантастике, которая входит в состав литературной энциклопедии под редакцией И.Бродского, утверждает, что «художественный эффект фантастики будет напряженным и чистым тогда, когда вместо фантастики, реализованной в чуде, -- против чего восстает рассудок, -- дается фантастика сама в себе, как нечто такое, что только чудится, мерещится, -- иначе говоря, снится». [15]

Таким образом, фантастическая условность может существовать и вне правил Владимира Соловьева. Такая фантастика вызывает чувство неопределенности и усиливает впечатление от происходящего. При этом фантастическая условность создаваемая автором того или иного произведения не должна быть освещена чрезмерно. Излишнее описание может не возбудить воображение писателя, а наоборот значительно уменьшить его.

Французский филолог Цветан Тодоров в своей теории определяет три основных условия для создания фантастического: «художественный текст должен заставить читателя рассматривать мир персонажей как мир живых людей и испытывать колебания, в выборе между естественным и сверхъестественным объяснением изображаемых событий. Далее, такие же колебания может испытывать и персонаж; таким образом, роль читателя как бы доверяется персонажу, и одновременно сами колебания становятся предметом изображения, одной из тем произведения; в случае наивного прочтения реальный читатель отождествляет себя с персонажем. И, наконец важно, чтобы читатель занял определенную позицию по отношении к тексту: он должен отказаться как от аллегорического, так и от "поэтического" толкования» [8, с. 48].

В целом, получается, что колебание испытываемое читателем есть первейшее условие фантастического жанра. В качестве примера, такое колебание легко проследить в новелле Ирвинга «Легенда о Сонной Лощине». Читатель по мере прочтения задается вопросом о реальности существования всадника без головы. В конце произведения автор не дает четкой оценки произошедшего, тем самым, оставляет нас в неопределенном, таинственном состоянии:«and when they had diligently considered them all, and compared them with the symptoms of the present case, they shook their heads, and came to the conclusion, that Ichabod had been carried off by galloping Hessian» «Внимательно рассмотрев все эти рассказы и сопоставив их с обстоятельствами настоящего происшествия, собеседники, покачав глубокомысленно головами, пришли к выводу, что Икабод унесен Конным гессенцем.» [1, с. 69] [2, c. 306]. Ирвинг намекает на сверхъестественное и реальное объяснение происшедшего, но ничего не утверждает: «Brom Bones too, who, shortly after his rival's disappearance, conducted the blooming Katrina in triumph to the altar, was observed to look exceedingly knowing whenever the story of Ichabod was related, and always burst into a heavy laugh at the mention of the pumpkin; which led some to suspect that he knew more about the matter than he chose to tell.

The old country wives, however, who are the best judges of these matters, maintain to this day, that Ichabod was spirited away by supernatural means; and it is a favorite story often told about the neighborhood round the winter evening fire» «Что касается Брома Бонса, то вскоре после исчезновения своего незадачливого соперника он с триумфом повел под венец цветущую и пышущую здоровьем Катрину; было замечено, что всякий раз, как рассказывалась история Икабода, на его лице появлялось лукавое выражение, а при упоминании о большой тыкве он неизменно начинал заразительно и громко смеяться, что и подало основание предполагать, будто он знает больше, чем говорит. Деревенские кумушки, являющиеся, как известно, наилучшими судьями в подобных делах, считают и посейчас, что Икабод был унесен с бренной земли каким-то сверхъестественным способом; рассказывать об этом событии стало излюбленным занятием у зимнего камелька.

Деревенские кумушки, являющиеся, как известно, наилучшими судьями в подобных делах, считают и посейчас, что Икабод был унесен с бренной земли каким-то сверхъестественным способом; рассказывать об этом событии стало излюбленным занятием у зимнего камелька» [1, с. 69]. [2, c. 307].

Тодоров считает, что фантастическое существует, пока присутствует неуверенность в происходящем, что как только один или другой ответ на вопрос о происходящем выбран мы покидаем фантастическую условность [8, с. 38].

Эйгес дает определение фантастике, разделяя ее на несколько видов. В данном случае нас интересует два первых: «Произведения фантастики первого вида, -- вовсе отрешенные от действительности, -- это чистые сны, в которых не дано непосредственного усмотрения реальных поводов к ним или причин (так это обычно в наших снах). Фантастические произведения второго вида, в которых дается тайная основа для повседневных явлений, это -- такие сны, когда мы непосредственно усматриваем реальные поводы к чудесным образам и событиям или вообще их связь с реальностью, т.-е. когда мы в самом сновидении созерцаем не только фантастические картины, но и реальных возбудителей их или вообще прямо связанные с ними элементы действительного мира, -- причем реальное оказывается в роли подчиненной фантастическому (так тоже бывает в наших снах)» [15].

Считается, что первый и второй вид фантастики по И. Эйгесу является характерным для романтиков, которые используют ее как прием для изображения тайн психики и подсознания. «Иногда возникает «завуалированная» фантастика, когда возможна двойная мотивировка происходящего» [16, с. 95]. Таким образом можно выделить, что для романтической фантастики характерна двусмысленность. И часто, читая, к примеру, Гофмана, мы задаемся вопросом, не безумен ли главный герой. Мы также порой затрудняемся дать четкое определение некоторым событием. То же самое можно встретить в «Рип Ван Винкле» Ирвинга, например: « As he was about to descend he heard a voice distance hallooing “Rip Van Winkle! Rip Van Winkle!” He looked around but could see nothing… He thought his fancy must have deceived him and turned again to descend, when he heard the same cry ring through the still evening air: “Rip Van Winkle! Rip Van Winkle!”… He looked anxiously in the same direction and perceived a strange figure slowly toiling up the rocks… He was surprised to see any human being in this lonely and unfrequented place…» «Вдруг, когда он собрался уже спускаться с горы, до него донесся издали окрик: "Рип ван Винкль! Рип ван Винкль!" Рип взглянул во все стороны, но кругом никого не было… Он решил, что воображение обмануло его, и снова приготовился к спуску, как вдруг услыхал тот же голос, отчетливо прозвучавший в тихом вечернем воздухе: "Рип ван Винкль! Рип ван Винкль!"… Он устремил беспокойный взгляд в направлении, подсказанном ему Волком, и, различил, наконец, причудливую фигуру какого-то человека, с усилием взбиравшегося на скалы… Он удивился, встретив человеческое существо в такой пустынной и обычно никем не посещаемой местности…» [1, с. 8, 9]. [2, c. 282].

Таким образом, романтическая фантастика это разновидность художественной литературы, относящаяся к определенному периоду в истории - эпохе романтизма, и обладающая соответствующим типом образности, и набором приемов среди которых, одними из основных можно назвать: удвоение художественного мира и присутствие фантастической условности. В свою очередь, фантастическая условность появляется там, где появляется неуверенность в происходящем, где имеет место колебание при выборе из естественного и сверхъестественного объяснения событий. Романтическая фантастика присуща таким жанрам, как литературная сказка и фантастическая новелла.

1.2 Присутствие фантастической условности в романтической новелле США и Западной Европы

Будучи современником многих великих романтиков, Ирвинг не единственный, кто писал в жанре фантастической новеллы и литературной сказки. Нужно также отметить, что практически треть своей жизни он провел в Европе. «He moved to England in 1815 to help run the English branch of the business… Irving stayed in Europe until 1832…» «Он переехал в Англию в 1815 году для управления английской ветвью бизнеса… Ирвинг остался там до 1832 года…» [4, c. 409]. Это сильно повлияло на его творческую деятельность.

Присутствие романтической фантастики в литературе западной Европы, а в частности Германии описано В.С. Муравьевым: «… Плодотворным оказалось сочетание фантастики с романтизмом… у «йенцев» фантазирование, т.е. устремленность в запредельный мир мифов и легенд, выдвигалось как способ приобщения к высшему прозрению, как жизненная программа - сравнительно благополучная (за счет романтической иронии) у Л. Тика, патетичная и трагическая у Новалиса, чей "Генрих фон Офтердинген" являет образец обновленной фантастической аллегории, осмысленной в духе поисков недостижимого, непостижимого идеального мира. Гейдельбергские романтики использовали фантастику как источник сюжетов, придающих дополнительный интерес земным событиям ("Изабелла Египетская", 1812, Л. Арнима представляет собой фантастическую аранжировку любовного эпизода из жизни Карла V)... Романтическую фантастику синтезирует творчество Гофмана: здесь и готический роман ("Эликсир дьявола", 1815-1816), и литературная сказка ("Повелитель блох", 1822, "Щелкунчик и Мышиный Король", 1816) и реалистическая повесть с реальной подоплекой ("Выбор невесты", 1819, "Золотой горшок", 1814)…» [20, c. 1123].

Вальтер Скотт, в вышеупомянутой статье, отмечает заслугу немцев в использовании метода фантастической условности. Он пишет: «…приверженность немцев к таинственному открыла им еще один литературный метод… Этот метод можно было бы определить как фантастический, ибо здесь безудержная фантазия пользуется самой необузданной и дикой свободой и любые сочетания, как бы ни были они смешны или ужасны, испытываются и применяются без зазрения совести…» [14, с. 619].

Известно, что Ирвинг был знаком со многими деятелями искусства того времени. Будучи человеком дружелюбным, он легко сходился с людьми. Его жизнь была полна путешествий и новых знакомств. В 1817 году: «he visits Francis Jeffrey, editor of the Edinburgh Review, and meets Walter Scott at Abbotsford, where he is invited to stay for a few days. Irving is amazed at “at being under the roof of Scott … in the very centre of that region which had for some time past been the favorite scene of romantic fiction.” Scott reads aloud from “Le Morte d'Arthur” and introduces him to a German legend and literature…» «Он посещает Фрэнсиса Джефри, редактора «Эдинбургского Обозревателя», и встречается с Вальтером Скоттом в Абботсфорде, где он был приглашен остаться на несколько дней. Ирвинг был изумлен тем, что “он находится под крышей Скотта… в самом центре того региона, который определенное время являлся излюбленным местом действия романтической фантастики.” Скотт читает вслух “Смерть Артура” и знакомит его с немецкими легендами и литературой». [9, c. 1100]. Ирвинг был хорошо знаком с Вальтером Скоттом и поддерживал с ним отношения до его смерти в 1832 году. В том же 1817 он встречается с С.Т. Кольриджем.

Затем в 1820 году Ирвинг: «… attends afternoon gatherings at his publisher Murray's home, where he meets many of the writers and reviewers of the day… Italian writer Ugo Foscolo and English poets Robert Southey and Henry Hart Milman… meets and becomes friends with Irish poet Thomas Moore… is told that Byron praised The Sketch Book…» «посещает дневные собрания в доме своего издателя Мюррея, где знакомиться со многими писателями и критиками его дней… с Итальянским писателем Уго Фосколо и английскими поэтами Робертом Саути и Генри Нарт Милманом… встречает и становиться другом ирландскому поэту Томасу Моору… также был осведомлен, что Байрон восхвалалял его «Книгу Эскизов»». [9, с. 1102]. А в 1823 году в своей поездке по странам Европы он «… meets the author and critic Ludwig Tieck. Attends theater often, seeing plays by Heinrich von Kleist and Friedrich Schiller». «… он встречается с писателем и критиком Людвигом Тиком. Часто посещает театр, смотрит пьесы Генриха Фон Клейста и Фридриха Шиллера». [9, c. 1104]. Становится понятным, что Ирвинг был в гуще общественных и литературных событий своего времени. Он стал своего рода мостом между новым и старым светом в литературе, первым кого признали в Европе, но так же тем, кто создал американскую литературную традицию. «His imaginative treatment of historical themes and his use of folklore and other elements of romanticism promoted the romantic literary movement in the United States» «Его творческое обращение к историческим темам, использование фольклора других элементов, свойственных романтизму, способствовало образованию литературного, романтического движения в Соединенных Штатах». [4, c. 410].

Еще одним интересным фактом является заметка сделанная Вальтером Скоттом в той же самой статье о сверхъестественном в литературе. Он пишет, что существует фантастика целью которой является - «поразить публику самим чудодейством» и затем добавляет: «На английском языке нам известен всего лишь один пример подобного рода литературы: это потешная сценка в повести мистера Джеффри Крейона «Смелый драгун», где мебель пляшет под музыку призрачного скрипача». Потом он приводит сам отрывок, а после пишет: «Мастерски написанная небольшая сценка - вот и все, чем мы в Англии располагаем в области фантастического направления в литературе, о котором мы ведем речь» [14, с. 621]. Скотт, конечно же знал, что Джеффри Крейон это псевдоним Ирвинга, и это еще раз доказывает как высоко ценили его творчество в Европе, относя его произведения к английской а не американской литературе.

Следовательно, мы можем утверждать, что Вашингтон Ирвинг является зачинателем американской литературной традиции и потому был первым в Америке, кто писал в жанре фантастической новеллы. Также из выше сказанного можно определить, что знакомство с романтической европейской литературой и фольклором оказало большое влияние на его творчество: «Irving's stay in Europe also affected his selection of subjects. “Rip Van Winkle” and “The Legend of Sleepy Hollow”, though set in America, had been based on German folk tales. During his travels, Irving's interest in folklore increased, and he collected tales in each country he visited…» «Пребывание Ирвинга в Европе также повлияло на выбор тем для его произведений. Действие «Рип Ван Винкля» и «Легенды о Сонной Лощине» хоть и происходит в Америке, были основаны на немецких народных сказаниях. Во время своих путешествий интерес Ирвинга к Фольклору возрастает, и он собирает сказания в каждой стране, которую посещает». [4, c. 410].

Важно заметить, что интерес к фольклору у Ирвинга был, помимо прочего, вызван стремлением обогатить фантастическое начало своих произведений. Известно, что: «немецкие романтики обращались к первоисточникам - собирали и обрабатывали волшебные сказки и легенды ("Народные сказки Петера Лебрехта", 1797 в обработке Тика; "Детские и Семейные сказки" 1812-1814 и "Немецкие легенды" 1816-18 братьев Я. и В. Гримм)» [20, с. 1123]

Новеллы «Рип Ван Винкль» и «Легенда о Сонной Лощине» имеют в своей основе европейские фольклорные мотивы. Хотя источники и расходятся в приведенных данных, важно заметить, что все они указывают на ряд одинаковых аспектов.

Как пишет П. Миллер: «It was in fact an adaptation to the Hudson River landscape of an old German tale, "Peter Klaus." None of Irving's admirers realized this, any more than they understood that "The Legend of Sleepy Hollow" was virtually a translation of Burger's «Der wilde Jager»» «Это фактически перенесение на реку Гудзон пейзажа старого немецкого рассказа, "Питер Клаус". Ни один из поклонников Ирвинга не понял это, так же как они не поняли, что "Легенда о Сонной Лощине" - это фактически перевод баллады Бюргера "Дикий охотник"». [11, c. 377].

В то же время В. К. МакНэил говорит в своей статье для энциклопедии Американского фольклора, что: «… both “Rip Van Winkle” and “The Legend of Sleepy Hollow” are set in America, but their plots are largely derived from German sources. The former story was taken from narratives about Peter Klaus, and the latter was based on headless-horseman tales found in Johann Karl August Musaeus' Volksmarchen der Deutschen (German Folktales) » «… хотя действие обеих новелл, «Рип Ван Винкль» и « Легенда о Сонной Лощине» и происходит в Америке, их сюжеты в значительной степени выведены из немецких источников. Первый сюжет взят из повествований о Питере Клаусе, а второй основан на сюжетах сказок, которые можно найти в Народных Немецких Сказаниях». [18, с. 394].

В свою очередь М.Н. Боброва утверждает, что «мотив волшебного сна в рассказе «Рип Ван Винкль» очень старый. Он известен еще в античной литературе, широко популярен в немецких народных сказаниях о Фридрихе Барбароссе, встречается в кельтском эпосе, в рыцарских романах, в народных сказках Индии, Греции и других стран» [3, с. 37]

Существует античный сюжет в котором пастух Епименидес, спасаясь от полуденного зноя, заснул в пещере и проспал 57 лет.

Народные сказания о Фридрихе Барбароссе повествуют о том, что Барбаросса заснул в горе Кифгайзере, и проснется лишь тогда, когда народ будет нуждаться в нем. В немецких сказаниях имеется также интересный вариант, рассказывающий о двух влюбленных, которые отправляются в горы к спящему в Кифгайзере Барбароссе попросить в займы посуду для свадебного пира. Возвратившись, они обнаруживают, что отсутствовали 200 лет.

Также в Ирландских Сагах присутствует мотив волшебного течения времени в границах жизни одного человека. Там же встречается истории о путешествиях в страну фей ( «Плавание Бранта»), где путешественники пробыли 300 лет.

В упомянутой выше статье В. К. МакНэила также упоминается, что: « The most important literary influence on Irving's use of folklore was Sir Walter Scott… who impressed a generation of readers and authors both with his formal studies and collections of folklore and with his use of folklore in his fiction… He was also acquainted with German folklorist Karl Bottiger, who often advised him on folklore topics» «Наиболее значительное влияние на использование Ирвингом фольклора оказал Сэр Вальтер Скотт… который произвел впечатление на целое поколение читателей и писателей своим изучением и собиранием фольклора и использованием фольклора в его творчестве… Ирвинг был также знаком с немецким фольклористом Карлом Боттигером, который часто советовал ему фольклорные темы» [18, с. 394].

Нужно заметить, что существует другое мнение, которое заключается в том, что Ирвинг просто использовал истории, рассказанные ему потомками первых голландских переселенцев: «… the mysterious tale of the return of Hedrick Hudson and his men and the ghost story of the headless-horseman» « … таинственный рассказ о возвращении Гедрика Гудзона и его людей, а также историю о всаднике без головы» [5, с.316].

Об этом также говорит статья Дэвида Стивена Коэна в энциклопедии Американского фольклора посвященная «голландским» американцам (Dutch Americans). Он отмечает, что «similarly, the folklore of the colonial Dutch population was satirized in the writings of Washington Irving in such short stories as “The Legend of Sleepy Hollow” and “Rip Van Winkle”» «Равным образом, фольклор колониального голландского населения был высмеян в работе Вашингтона Ирвинга, а именно в таких коротких историях как «Легенда о Сонной Лощине» и «Рип ванн Винкль». [17, с. 213].

ГЛАВА 2. ОСНОВНЫЕ ПРИЕМЫ ФАНТАСТИЧЕСКОГО В НОВЕЛЛАХ ИРВИНГА «РИП ВАН ВИНКЛЬ» И «СОННАЯ ЛОЩИНА»

2.1. Основные приемы создания двоемирия в новеллах Ирвинга «Рип Ван Винкль» и «Легенда о Сонной Лощине»

Роль фантастического в новеллах Ирвинга «Рип Ван Винкль» и «Легенда о Сонной Лощине» можно выявить, изучив основные стилевые и жанровые особенности произведений, а также вычленив и описав использованные художественные приемы.

Мы уже увидели в первой главе, что данные новеллы обладают соответствующим для романтической фантастики типом образности. Также мы отметили, что в новеллах имеют место удвоение художественного мира и фантастическая условность, созданная посредством колебания, неоднозначности происходящего. Но что же именно отличает творчество Ирвинга, и именно эти две новеллы, от творчества остальных его современников? Какова роль фантастического в приведенных произведениях?

С самых первых строк любой из новелл читатель может заметить искреннюю любовь автора ко всему старинному, к прошлому укладу жизни. Даже место действия произведений Ирвинг описывает c откровенной симпатией, например: «Not far from this village, perhaps about two miles, there is a little valley, or rather lap of land among high hills, which is one of the quietest places in the whole world… From the listless repose of the place, and the peculiar character of its inhabitants, who are descendants from the original Dutch settlers, this sequestered glen has long been known by the name of Sleepy Hollow» «Неподалеку от деревни, в каких-нибудь двух-трех милях, находится небольшая долина, или, вернее, лощина, окруженная высокими холмами и являющаяся одним из самых безмятежных и мирных уголков на всем свете… Благодаря своей безмятежности и тишине, а также некоторым особенностям в характере обитателей, кстати сказать - потомков первых голландских переселенцев, этот уединенный дол издавна именуется Сонной Лощиной» [1, с. 38]. [2, c.289]. То же самое мы можем видеть и в рассказе «Рип Ван Винкль»: «At the foot of these fairy mountains the voyager may have descried the light smoke curling up from a village, whose shingle roofs gleam among the trees, just where the blue tints of the upland melt away into the fresh green of the nearer landscape. It is a little village of great antiquity, having been founded by some of the Dutch colonists in the early times of the province, just about the beginning of the government of the good Peter Stuyvesant…» «У подножия этих сказочных гор путнику, вероятно, случалось видеть легкий дымок, вьющийся над селением, гонтовые крыши которого просвечивают между деревьями как раз там, где голубые тона предгорья переходят в яркую зелень расстилающейся перед ним местности. Это - старинная деревушка, построенная голландскими переселенцами еще в самую раннюю пору колонизации, в начале правления доброго Питера Стюйвезента» [1, с. 3] [2, c.278].

Но эта любовь к прошлому никогда не теряет своей таинственности и сверхъестественных свойств у Ирвинга. И в этих двух новеллах эта загадочность давних времен есть как раз то, что удерживает сознание читателя и не дает возможности для четких оценок, например в «Рип Ван Винкле» : «… that it was a fact handed down from his ancestor the historian, that the Kaatskill mountains had always been haunted by strange beings. That it was affirmed that the great Hendrick Hudson, the first discoverer of the river and country, kept a kind of vigil there every twenty years, with crew of the Half Moon…» «Он заверил присутствующих, что Каатскильские горы, как подтверждает его предок-историк, искони кишели какими-то странными существами; передают, будто Гендрик Гудзон, впервые открывший и исследовавший реку и прилегающий край, раз в двадцать лет обозревает эти места вместе с командой своего "Полумесяца"» [1, с. 19]. [2, c.287].

Эту привязанность и такое бережное и причудливое описание можно также назвать тоской по прошлому. Писать о времени давно минувшем явно доставляло Ирвингу удовольствие. В рассказе «Рип Ван Винкль» этот фактор присутствует во всем, и, по сути, сама новелла построена на противопоставлении старого и нового времени. Портрет Георга III причудливым образом изменился на портрет генерала Вашингтона, люди одетые в странные костюмы носились и галдели, вместо того чтобы придаваться философским беседам и томному, ленному чтению старой газеты. Сам пейзаж изменился и место заседаний где: «The opinions of this junto were completely controlled by Nicholas Vedder, a patriarch of the village, and landlord of the inn at the door of which he took his seat from morning till night, just moving sufficiently to avoid the sun and keep in the shade of a large tree; so that the neighbors could tell the hour by his movements as accurately as by a sun dial» «Общественным мнением в этом высоком собрании заправлял Николае Веддер,патриарх деревни и владелец трактира, у порога которого он восседал с утрадо ночи, передвигаясь ровно настолько, сколько требовалось, чтобы укрыться от солнца и остаться в тени могучего дерева, так что соседи, наблюдая его движения, могли определять время с такою же точностью, как если бы перед ними были солнечные часы» [1, с. 19]. [2, c. 281]. превратилось в место галдежа и бесконечной суеты: «Instead of the great tree, that used to shelter the quiet littlie Dutch inn of yore, there now was reared a tall naked pole with something on top that looked like a red night cap» «Вместо могучего дерева, под сенью которого безмятежно ютился когда-то скромный голландский кабачок, торчал простой голый шест с чем-то вроде красного ночного колпака на самой верхушке» [1, с. 14]. [2, c. 284]. Автор сам прямо говорит об изменениях: «The very character of the people seemed changed. There was a busy, bustling disputatious about it, instead of the accustomed phlegm and drowsy tranquility» «Изменился, казалось, даже самый характер людей. Вместо былой невозмутимости и сонного спокойствия во всем проступали деловитость, напористость, суетливость» [1, с. 14]. [2, c.285].

В предисловии автора к рассказу «Рип Ван Винкль» мы можем заметить, что сам рассказчик Дитрих Никербокер : «… who was very curious in the Dutch history of the province, and the manners of the descendants from its primitive settlers» «… был очень любознателен в том, что относилось к голландской истории этой местности, манерам, потомкам первых поселенцев» [2, c.278]. Получается, что и самого Ирвинга в огромной степени увлекали предания и легенды, обычаи, образ жизни и образ мышления минувших времен.

Другое интересное и необычное явление, присущее этим двум новеллам, есть явное и неповторимое привнесение всего американского в фантастический сюжет. Иными словами, Ирвинг незаметным для неподготовленного читателя образом ассимилирует фабулы отнюдь, как это уже было доказано, не американского происхождения, в американский пейзаж и в американский уклад жизни. Ведь большая часть произведения отведена на описание всяческих особенностей образа жизни, быта. Читатель проникается фантастикой и специально воссозданным мистическим настроением, но никогда не забывает, что место действия обеих новелл это Америка, и уж точно не Европа.

В «Легенде о Сонной Лощине» Ирвинг, например, дает нам возможность лицезреть картину быта семейства Ван Тасселей в мельчайших подробностях. Яркое и красочное описание в полной мере раскрывает жизнь богатых голландских фермеров: «His stronghold was situated on the banks of the Hudson, in one of those green, sheltered, fertile nooks, in which the Dutch farmers are so fond of nestling… Hard by the farm house was a vast barn, that might have served for a church; every window and crevice of which seemed bursting forth with the treasures of the farm… Sleek unwieldy porkers were grunting in the repose and abundance of their pens, from whence sallied forth, now and then, troops of sucking pigs, as if to snuff the air» «Его "замок" был расположен поблизости от Гудзона, в одном из тех зеленых, укромных и плодородных уголков, в которых так любят гнездиться голландские фермеры… Рядом с домом стоял просторный амбар; он был выстроен настолько добротно, что мог бы сойти за сельскую церковь. Каждое окно и каждая щель его, казалось, вот-вот готовы раздаться в стороны и пролить наружу неисчислимые сокровища фермы… Гладкие, неповоротливые, откормленные на убой свиньи мирно похрюкивали, нежась в прохладе хлева, из которого время от времени, как бы для того, чтобы, пофыркивая, потянуть пятачком воздух, выбегали наружу отряды потешных сосунков-поросят» [1, с. 46]. [2, c. 289]. В такой же манере описано и изобилие внутреннего убранства дома: «It was one of those spacious farm houses, with high ridged, but lowly sloping roofs, built in the style handed down from the first Dutch settlers. The low, projecting eaves formed a piazza along the front, capable of being closed up in bad weather. Under this were hung flails, harness various utensils of husbandry, and nets for fishing in the neighboring river. Benches were built along the sides for summer use; and a great spinning wheel at one end, and a churn at the other, showed the various uses to which this important porch might be devoted» «Это был один из тех просторных деревенских домов с высоко вздымающейся, но низко свисающей крышей, образец которых унаследован от первых голландских переселенцев; карниз крыши был низко опущен, образуя по фасаду веранду, закрывавшуюся в случае ненастной погоды. Под навесом крыши висели цепи, упряжь, различные предметы сельскохозяйственного обихода и сети, которыми ловили рыбу в протекающей недалеко от дома реке. По краям веранды были расставлены скамьи, предназначенные для летнего времени; в одном конце виднелась большая прялка, в другом - маслобойка, указывавшие на многообразное применение этой пристройки» [1, с. 48]. [2, c.289].

Но привнесение американского характера и существа есть также везде, где мы сталкиваемся с фантастическим началом данных произведений. По-существу заметки о сверхъестественных и мистических происшествиях рассыпаны по ходу сюжетных линий. Ирвинг в деталях говорит о нравах переселенцев, и сама история, будь она даже фантастического плана, становится чем-то национальным, чем-то, что как будто бы создает свой собственный американский фольклорный мотив, Ирвинг пишет об этом так: «It is remarkable, that the visionary propensity I have mentioned is not confined to the native inhabitants of the valley, but is unconsciously imbibed by everyone who resides there for a time. However wide awake they may have been before they entered that sleepy region, they are sure , in a little time, to inhale the witching influence of the air , and begin to grow imaginative - to dream dreams, and see apparitions.» «Примечательно, что склонность к сверхъестественному, о которой я упоминал выше, свойственна не только уроженцам долины, - она неприметным образом захватывает всякого, кто поживет в ней известное время. Как бы трезв и рассудителен до переселения в эту дремотную местность ни был пришелец, можно не сомневаться, что в скором времени он тоже подпадет влиянию чар, носящихся в воздухе, и станет великим мечтателем - будет подвержен видениям и грезам» [1, с. 39]. или в другом месте: «Another of his sources of fearful pleasure was to pass long winter evenings with the old Dutch wives, as they sat spinning by the fire, with a row of apples roasting and spluttering along the hearth, and listen to their marvelous tales of ghosts and goblins, and haunted fields, and haunted brooks, and haunted bridges, and haunted houses, and particularly of the headless horseman, or Galloping Hessian of the Hollow, as they sometimes called him» «Вторым источником, откуда он черпал свои жуткие наслаждения, были долгие зимние вечера, которые он проводил со старухами-голландками: они сидели у огня, пряли свою вечную пряжу, в печи лопались и шипели яблоки, а он слушал их рассказы о духах, призраках, нечистых полях, нечистых мостах, нечистых ручьях и в особенности о Всаднике без головы, или, как они порою его величали Скачущем гессенце из Лощины» [1, с. 39]. [2, c.289].

Является важным упомянуть, что Ирвинг в предложенных произведениях уделяет большое внимание главным персонажам, не скупясь на слова при их описании. Вообще имя главного героя «Легенды о Сонной Лощине» Икабод это редко встречающееся мужское имя библейского происхождения, обозначающее в переводе с древнееврейского «несчастный», «бедняга». Фамилия Крейн (Crane) в переводе с английского значит журавль. Эта «говорящая» фамилия явно походит на описание, данное Икабоду Ирвингом. Рип (Rip) в переводе с английского означает разрыв или разрез, что в принципе, тоже может нести в себе некий подтекст. Рип ван Винкль и вправду вырван из мира, его жизнь разрезана напополам.

Ирвинг не раз говорит о том, что легенды мест, о которых идет повествование, лучше всего разрастаются в таких маленьких американских селениях как Тарри-Таун. Анализируемые новеллы в особенности «Легенда о Сонной Лощине» изобилуют различными историями и вообще свидетельствами о той или иной встрече с призраками и сверхъестественными силами, например: «Many dismal tales were told about funeral trains, and mourning cries and wailings heard and seen about the great tree where the unfortunate Major Andre was taken, and which stood in the neighborhood. Some mention was made also of the woman in white, that haunted the dark glen at Raven Rock, and was often heard to shriek on winter nights before a storm, having perished there in the snow. The chief part of the stories, however, turned upon the favorite spectre of Sleepy Hollow, the Headless Horseman, who had been heard several times of late, patrolling the country; and, it was said, tethered his horse nightly among the graves in the churchyard» «Было рассказано немало страшных историй о похоронных процессиях и душераздирающих воплях у большого дерева, близ которого был схвачен несчастный майор Андре и которое росло невдалеке от фермы ван Тасселя. Не была забыта и женщина в белом, которую не раз видели в мрачном овраге у Вороньей Скалы, где она когда-то погибла в снегу, и ее крики доносились оттуда в зимние ночи перед метелью. Основная масса рассказов была посвящена, однако, излюбленному призраку Сонной Лощины - Всаднику без головы, - который имел обыкновение рыскать в этих местах и которого не раз в последнее время здесь замечали; говорят, будто он каждую ночь треножит своего коня и оставляет его между могил на кладбище, возле церкви» [1, с. 39]. [2, с.302].

Интересным фактом является то, что до Рип Ван Винкля увидеть Гендрика Гудзона и его команду удавалось отцу Питера Вандердонка, а безглавого всадника Сонной Лощины и того пуще, встречал старый упрямец Броувер и сам Бром Бонс. Эти и иные заметки несут в себе двойственный характер. Их детальное рассмотрение наводит на мысль о том, что автор имеет не только желание убедить читателя в реальном существовании волшебных, фантастических сил, но и просто иронизирует, сводя все фантастическое к розыгрышу.

Этот самый розыгрыш в большой степени присутствует в новелле «Легенда о Сонной Лощине». В «Рип Ван Винкль» тоже есть элемент розыгрыша, но он воплощен по-другому, и обыгрывается совершенно иным путем. Главный герой «Легенды о Сонной Лощине» Икабод Крейн страстно влюблен во все мистическое и все свободное время проводит в чтении и различных разговорах о сверхъестественном: «for he had read several books quite through, and was a perfect master of Cotton Mather's “History of New England Witchcraft,” in which, by the way, he most firmly and potently believed… He was, in fact, an odd mixture of small shrewdness and simple credulity. His appetite for the marvellous, and his powers of digesting it, were equally extraordinary; and both had been increased by his residence in this spell-bound region. No tale was too gross or monstrous for his capacious swallow» «ибо он прочитал от строки до строки несколько книг и знал назубок "Историю колдовства в Новой Англии" Коттона Мезера, в непогрешимость которой, кстати сказать, верил всею душой… В общем, он представлял собою причудливое соединение лукавства и простодушия. Его страсть к сверхъестественному и способность переваривать эти неудобоваримые вещи были воистину поразительны, причем оба названных свойства укреплялись в нем по мере пребывания в этой зачарованной местности. Для его прожорливой глотки не существовало ни слишком грубой, ни слишком нелепой басни» [1, с. 43]. [2, с. 292,293]. Мы также узнаем, что наговорившись или же начитавшись таких вот устрашающих и мистических вещей Икабоду нередко кажется что все вокруг: «Then, as he wended his way by swamp and stream and awful woodland, to the farmhouse where he happened to be quartered, every sound of nature, at that witching hour, fluttered his excited imagination,--the moan of the whip-poor-will from the hillside, the boding cry of the tree toad, that harbinger of storm, the dreary hooting of the screech owl, or the sudden rustling in the thicket of birds frightened from their roost» «И потом, когда он направлялся мимо болот, ручья и жуткого леса к дому того фермера, где на этот раз стоял на постое, всякий звук, всякий голос природы, раздававшийся в этот заколдованный час, смущал его разгоряченное воображение: стон козодоя, несущийся со склона холма, кваканье древесной лягушки, этой предвестницы ненастья и бури, заунывные крики совы или внезапный шорох потревоженной в чаще птицы» [1, с. 44]. [2, с.293]. Вот еще одна из неоднозначных заметок Ирвинга по поводу страхов Икабода Крейна: «All these, however, were mere terrors of the night, phantoms of the mind that walk in darkness; and though he had seen many spectres in his time, and been more than once beset by Satan in divers shapes, in his lonely perambulations, yet daylight put an end to all these evils «Все это были, впрочем, не более как обыкновенные, порожденные ночью страхи, фантомы блуждающего во тьме воображения. И хотя во время этих одиноких ночных прогулок ему довелось повидать немало различных духов и даже сталкиваться с самим сатаною в его неисчислимых обличьях, все же дневной свет приносил конец злоключениям подобного рода» [1, с. 45].» [2, с. 294]. Таким образом Ирвинг дает нам понять, что все, что произойдет с Икабодом после пира у Ван Тасселей есть ничто иное, как обман и представление хитрого Брома Бонса, который явно видит в Крейне соперника в ухаживаниях за молодой Катрин. Мы также можем вспомнить и появляющуюся на его лице улыбку, каждый раз как кто-то заводит речь бедном пропавшем сельском учителе. В то же самое время сама история Брома Бонса о встречи с безголовым гессенцем, не звучит слишком правдоподобно, и больше походит на историю молодого, лихого хвастуна. Разломанная тыква, лежащая на месте падения Икабода, заставляет читателя полностью разувериться в сверхъестественности происходящего. Главное, что Ирвинг нигде не доводит мысль до логического конца, и оставляет нам возможность выбирать. Эта возможность выбора будто бы вся пропитана ироническими, смешливыми описаниями. Одновременно с серьезными и мистическими повествованиями, мы можем видеть веселые заметки по поводу внешности главного героя, его предпочтений и образа жизни. Он даже предстает перед нами как рыцарь, направляющийся к любимой даме в замок: «thus gallantly mounted, issued forth like a knight-errant in quest of adventures. But it is meet I should, in the true spirit of romantic story, give some account of the looks and equipments of my hero and his steed. The animal he bestrode was a broken-down plow-horse, that had outlived almost everything but its viciousness. He was gaunt and shagged, with a ewe neck, and a head like a hammer; his rusty mane and tail were tangled and knotted with burs; one eye had lost its pupil, and was glaring and spectral» «…и, взгромоздившись на его спину, выехал, наконец, за ворота, словно странствующий рыцарь, пускающийся на поиски приключений. Я полагаю, что, в согласии с правилами истинно романтической повести, будет вполне уместно дать некоторое представление об общем виде и убранстве как моего героя, так и его скакуна. Конь, на котором восседал Икабод, был старой разбитой рабочею клячей, для которой все было в прошлом, почти все, за исключением ее норова. Она была тощая, косматая, с овечьей шеей и с головой, похожей на молоток; ее выцветшая грива и хвост спутались и сбились от засевших в них колючек репейника; один ее глаз, лишенный зрачка, представлял собою сплошное бельмо и имел страшный вид» [1, с.54]. [2, с. 298]. Икабод выступает человеком хороших нравов, но в то же самое время он сплетник, любит поесть, за что сравнивается анакондой, и кроме любви к сверхъестественному обладает большой любовью к женщинам.