Любая мировая литература берет свое начало в устных источниках народного творчества. Сказания, песни, былины, знакомые нам с детства колыбельные и прибаутки, потешки, поговорки - все это накладывает свой национальный отпечаток на становление любой литературной школы, давая тот самый базис, пласт архетипов, который в дальнейшем каждый автор трансформирует в своем творчестве, дополняя уже привычные образы актуальными своему времени чертами и особенностями.

Однако, изучая историю литературы, ее движение, истоки, признанный критик XIX века В. Г. Белинский, рассуждая в своей статье «Общее значение слова литература», подтверждал: «Литература есть сознание народа, исторически выражающееся в словесных произведениях его ума и фантазии». При этом только то «…зерно национального духа…» сможет быть плодородно, в чьем развитии выразилось развитие всего человечества. Такая идея и будет органически развиваться, «…выходя из предыдущего и производя последующее…», но уже в умелых руках творцов и писателей. Только тогда литература перейдет из словесности и письменности в свое особое неповторимое динамичное состояние, образует «…отдельную и самостоятельную область умственной деятельности, существование и права которой признаются всем обществом…», когда «… ее деятелем является уже не народ, а отдельные лица, выражающие своею умственною деятельностью различные стороны народного духа». 7

Говоря конкретнее о становлении русской литературы, В.Г. Белинский отметил, что «…она не возникла самобытно и непосредственно из почвы народной жизни, но была результатом крутой общественной реформы, плодом искусственной пересадки. И потому она сперва была подражательною и риторическою, бедною содержанием, скудною жизнию…».

Таким образом, можно отметить, что сложившись на базе других иностранных культур, наша литература впитала в себя многие интернациональные черты, воплотила образы чужестранцев, позволяя нам не просто разграничить их и себя, но и попытаться понять ту иную сторону сознания, увидеть мир во всей широте его этнических красок. «Прежде русская литература подражала букве иностранной, учась словесному выражению; после она стала усвоять себе элементы различных национальностей Европы, и это усвоение, долженствующее обогатить и сделать ее многостороннею, еще и теперь продолжается и еще будет продолжаться. К особенным свойствам русского народа принадлежит его способность, проистекающая из его положения к Европе, усвоять себе все чуждое, ничем не увлекаясь, ничему не покоряясь исключительно…», - продолжал В.Г. Белинский.8

Возвращаясь же к взглядам А.С. Шишкова на образ иностранца в своих произведениях, можно уже на текущем этапе предугадать, что наши открытия окажутся за границей противопоставления двух миров. Что не только в отличиях мы найдем истоки зарождения образа чужеземца, но и посмотрим на иные аспекты его существования в русской традиции.

Огромную работу по фольклористике, основные успехи и выдающийся архив сохраненных уже в письменном виде источников народного творчества в литературе XIX века связывают с именем А.Н. Афанасьева. Будучи начальником одного из отделов Московского главного архива министерства иностранных дел, исследователь русской народной культуры посвятил кропотливому сбору всевозможных памятников устного творчества славян более двадцати лет службы, которые стали самым плодотворным периодом его пути.9 Труды ученого, литературоведа позволяют нам обратиться к практически первозданным текстам русских сказок, в которых мы и будем искать те исконные образы героев-иностранцев. Начиная со сказок о животных длиной в пару строк и заканчивая волшебными сказками- путешествиями, русский фольклор описывает нам непривычную современности государственную дифференциацию, представляя мир царств (как волшебных, так и типичных для русской древности человеческих объединений), а не политический строй и многообразие форм правления в различных странах. Причем даже не всегда царство описывается таковым, хотя читатель понимает, что герой вступил на уже чужую для себя территорию. Так, например, в сказке «Старик лезет на небо» именно небо и выступает в роли иного государства.10 В сказках о животных: «Лиса и волк»,

«Лиса, волк и петух», «Медведь» - в роли другой земли выступает то сам дремучий лес, а точнее его отдаленный уголок, то озеро, то дерево, то странная опушка.11 И чаще всего именно дорога ведет героев в эти отдаленные земли, хотя при переходе в иное царство может и разверзнуться земля, и вырасти дерево до небес. То есть, говоря более точно, русский фольклор практически не использует номинацию для разграничения иностранца и соотечественника. Ему не нужны имена, прямые указания, он не создает образ через называние чужеземца таковым, однако читатель или слушатель всегда разграничивает этих героев.

Интересна и тенденция перехода от абстрактных олицетворенных сил природы, как жителей этого иностранного царства, к героям, чья внешность хотя бы отдаленно, но уже соответствует облику реального человека. Так в сказке «Ведьма и Солнцева сестра» в разных царствах живут Вертогор, Солнцева сестра. В иных произведениях встречаются Морозко, Ветер, Леший. И пусть не столько портретные характеристики использует неизвестный творец, сколько наше воображение дорисовывает образ персонажа за него. Появляются ассоциативные, архетипные образы в нашей памяти. Пусть «солнцева», но сестра. Брат Вертогор. Мужчина. Женщина. Мать. Дитя. Все пробуждает отклики в нашем национальном самосознании и опыте.

Здесь должно вспомнить родоначальников и последователей мифологической литературоведческой школы: А.Н. Афанасьева, Ф.И. Буслаева, О.Ф. Миллера, чьи взгляды как раз базировались на существование, так называемых «мономифов» в литературе, которые и отзываются для каждого в памяти «народной души».12 Можно отметить теорию «бродячих сюжетов» Т. Бенфея, поддерживаемую А.Н. Пыпиным, В.В. Стасовым в нашей стране, согласно которой фольклор любой народности строится на схожих сюжетах, мигрирующих от этноса к этносу.13 Эта полемика сейчас не столь важна, сколь важно в целом то воздействие, которое оказывают фольклорные образы на нас. Ведь без сложных художественных приемов, без лишних отступлений, сравнений и метафор создается герой, чьи черты заведомо ясны и понятны. Кто видится чужеземцем с первого появления в строках произведения.

Все описанные выше персонажи изображены так же и как «…отражения сложной системы языческой религии…».14 Они наделены несравнимой с человеческой волшебной силой, в которой чаще всего заключены проявления реальных природных стихий с их особенностями, опасностями и неподвластным людям проистечением. То есть средством их выражения являются не только литературные архетипы, но и попытки древнего человека объяснить себе происходящее вокруг. Наделение героя особыми способностями, его отличие от возможностей человека в купе с сюжетной миграцией и позволяет нам проводить сравнительный анализ персонажей, выделяя иностранцев ни по языковой принадлежности речи, ни по внутренним или внешним характеристикам.

Однако и волшебство в скором времени уходит на второй план. Рассматривая русский фольклор более позднего периода, отметим, что герои- иностранцы с каждым новым текстом становятся все ближе к реальным людям. И только в их окружении еще остаются черти, змеи, Баба Яга и прочие сущности. Если разбираться чуть детальнее в устройстве этого иного государства интересным остается и полное отсутствие конкретики в течение времени. То есть совершенно не ясно как далека та или иная сторона от нашей родины. Привычные зачины описывают лишь примерные расстояния: «долго ли, коротко ли», «в некотором царстве, в некотором государстве», «не в каком царстве, не в каком государстве», «за тридевять земель».15 Схоже и то, что, несмотря на эту другую сторону, у героев совершенно не возникает языковых сложностей при общении с иностранцами. Ни словом, ни расстоянием, ни прямой номинацией, а делом отличает русского человека от чужеземца автор-сказитель. И в этом проявляется основная особенность образа иностранца в русском фольклоре.

Возвращаясь к идее А.С. Шишкова, можно отметить, что писатель был прав, когда выбирал антитезу для сопоставления двух образов, однако в его интерпретации этот, как мы уже говорили ранее, спор звучит на «повышенных тонах». То есть русский фольклор смотрит на различия героев из разных государств не без толики оптимизма, стирая многие лишние грани и детали повествования. Чаще государства-соседи построены по подобию привычного для нас русского царства. Особенно в более поздних источниках неотъемлемыми составляющими считаются царь-правитель, сам терем- царство, царская семья. Схожи и этические, и моральные нормы в большинстве своем. Есть общность семейных ценностей, общность патриотической доблести. Герои-иностранцы также чтят отцов, ценят жен и дочерей, пытаются защитить свой народ и готовы одарить спасителей и героев, невзирая на их происхождение. Конечно, явным остается тот факт, что в более поздний период фольклора русский герой, русский человек всегда чуть хитрее, смелее, увереннее, чем иностранец. Он силен, бесстрашен, готов на подвиги. Он честен, откровенен, он знает, что такое долг и ценит данное им слово. И, казалось бы, это мог бы быть некий нереальный идеальный герой, который просто, будучи для читателя дидактическим примером, покорял бы государства и страны, тем самым вызывая расположение к своим поступкам и характеристикам. Однако русская народность, наш менталитет проявились и в этих деталях сближения героя и читателя. Как и говорилось ранее, он чаще всего из простого народа, он «один из нас». Он в чем-то безмятежен, в чем-то наивен, иногда глуп или не очень ловок, однако его хитрость, ситуативная острота ума, умение видеть чуть больше, чем тот же иностранец помогают ему преодолеть все препятствия и испытания. Можно сделать вывод, что устное творчество не столько противопоставляет образы людей различных государств, сколько выделяет особенности именно нашего русского героя и то лишь в более осознанный период своего существования.

Однако уходя от средств изображения образа чужестранца и возвращаясь к вопросу, зачем создается тот самый иностранный герой в русской фольклористике, нельзя не остановиться подробнее на моменте заимствований, моменте подражаний, о которых говорил еще В.Г. Белинский. Будучи общими для многих этнический словесностей образы чужого царства, чужой земли, как некий неподвластный привычным для человека законам новый, сложный, а что самое главное опасный мир, предостерегают каждого, кто попытается постичь это чуждое ему место, от возможных трудностей, а порой и от смертельных угроз. Где, несмотря на языковое сходство, совсем нет, так называемой, правовой общности, нет царя-батюшки, способного решить любую твою проблему, нет родственников и близких. Заметим, как часто встречаем мы образ помощника в русских сказках или былинах, тот маленький островок, некая ниточка из мира родного в мир чужой и неизвестный. То есть другими словами, не малую роль в становлении этой иноземной пугающей среды играет простое стремление любого народа, любой нации защитить и обезопасить самих себя, своих детей, свою семью. Возможно, в этом и есть рациональное зерно, объясняющее существование упомянутой нами ранее теории миграций, или

теории заимствований, или исторической теории в фольклористике различных этносов. Еще с первобытных времен потребность человека в безопасности лежала у истоков становления любого общества (и, как подтверждает психолог Абрахам Маслоу, до наших дней входит в основные базовые потребности человека). Основоположник теории Т. Бенфей писал, что все сюжеты берут свое начало в индийской фольклористики, а именно в индийских сказках. И не в социальных или национальных особенностях видел ученый причины становление того или иного сюжета, а в неких общечеловеческих, доступных всем и каждому понятиях и реалиях. Т. Бенфей даже создал определенную карту «сюжетного пути», по которому и мигрировали элементы эпоса.16 Эта схожесть помогает объяснить отсутствие тех самых национальных, языковых особенностей в изображении иностранцев. Если принимать за основу идею некой абстрактной системы норм и правил, которая через более простые и доступные дидактические формы передавалась из поколения в поколение, то становится очевидным данное смещение акцентов. Не столько иностранец в своих детальных, конкретных описаниях страшен нам, сколько это порой метафорическое, весьма гиперболизированное чужое.

Подводя итог, можно сделать вывод, что поражающая сила образности фольклорного произведения, практически не прибегая к приемам художественной дифференциации героев, разграничивает их для нас. Основываясь на архетипах, сюжетной схожести и стремлении любого человека, народа, нации объяснить себе неизведанное и неподвластное, устное творчество представляет иностранца, отнюдь не называя его таковым. Не говоря о чуждых языках, не описывая дальность странствия, не используя ярких портретных характеристик, создается тонкий дидактический образ, предостерегающий от опасностей, пусть и не всегда верно, зато просто и понятно объясняющий человеку мировые закономерности. Есть в героях фольклора и сдержанный патриотизм, есть и базовые представления о нравственности и морали. Однако цель остается прежней, цель остается единой: предостеречь, защитить, объяснить.

1.3 Язык как средство создания образа-иностранца в творчестве А.С. Шишкова