Но в целом в 1920-е годы отношение к изучению творческого наследия Ф. М. Достоевского меняется принципиально: пришел черед серьезного литературоведения. В эти годы издаются его рукописи, письма, записные книжки. Собрание вдовы писателя А. Г. Достоевской становится основой для создания музея в московской Мариинской больнице (1928), Ф. М. Достоевскому посвящаются многие серьезные научные работы. Вопросы поэтики, жанрового своеобразия, художественного языка его произведений оказываются в центре внимания ученых, воспитанных на философских откровениях начала века, на Н. Бердяеве, С. Булгакове, Вяч. Иванове. Они показали, кем был и что делал Ф. М. Достоевский; новые исследователи говорят о том, как он это делал.

Особые споры возникли вокруг жанрового своеобразия романов Ф. М. Достоевского. Форма его романов представляется чем-то принципиально новым не только в русской, но и в мировой литературе -- само время диктует совершенно новый взгляд на изменившийся мир. Литературная форма становится сама по себе в глазах исследователей философичной, она едина со своим новым содержанием, и видимость романа Ф. М. Достоевского как привычного и традиционного жанра XIX века выворачивается новым миропониманием в целом.

Собственно, об этом писал еще в 1910-е годы Вяч. Иванов -- это он ввел в обиход понятие "романа-трагедии": "Роман Достоевского есть роман катастрофический, потому что его развитие спешит к трагической катастрофе. Он отличается от трагедии только двумя признаками: во-первых, тем, что трагедия у Достоевского не развертывается перед нашими глазами в сценическом воплощении, а излагается в повествовании; во-вторых, тем, что вместо немногих простых линий одного действия мы имеем перед собою как бы трагедию потенцированную, внутренне осложненную и умноженную... как будто мы смотрим на трагедию в лупу..." [61, 289].

Катарсис, через который проходят герои Ф. М. Достоевского, есть, по Вяч. Иванову, тот "возродительный душевный процесс, на утверждении и предвкушении которого зиждилась в древности чистая форма Дионисовой трагедии" [61, 291]; сама форма романа Ф. М. Достоевского оказывается значимой, возводя все переживаемое героями -- и читателями -- к древней праоснове основ: экстатическому познанию гармонии в дисгармонии и хаосе мира.

Теперь эта мысль начинает, как это обычно бывает, разворачиваться в трудах исследователей, поворачиваться то одной, то другой своей гранью, углубляться. Молодой исследователь Л. Гроссман, в 1915 году напечатавший в "Русской мысли" большую, написанную в духе поэтической философии Шпенглера статью о Ф. М. Достоевском и Европе, говорит о той своеобразной форме, в которую выливаются замыслы писателя: "…Он создал новый романический канон, который служит в настоящее время и, вероятно, еще неоднократно будет служить родственным писательским темпераментам... Роман Достоевского - это философский диалог, раздвинутый в эпопею приключений, это "Федон" в центре "Парижских тайн" или смешение Платона с Эженом Сю..." [62, 132].

Не просто рассказ о событиях, но гибкая, адекватная происходящему в романе, его философской концепции форма слова - вот что такое философский роман нового времени, открытый Ф. М. Достоевским. Теперь, в 20-е годы, им начинают заниматься вплотную, серьезно, отталкиваясь от общей концепции писателя. В 1929 году вышли в свет "Проблемы творчества Достоевского" М. М. Бахтина, и этой книге суждено было стать основополагающей для серьезного научного изучения Ф. М. Достоевского в XX веке. М. М. Бахтин рассматривает жанр его романов как своеобразную философскую категорию - литературная форма впервые становится предметом философии. Но не только сама по себе форма романа; философской категорией оказывается прежде всего принцип изображения мира Ф. М. Достоевским - то, чего никак не могли постичь современники писателя.

М.М. Бахтин пишет: "…Мы считаем Достоевского одним из величайших новаторов в области художественной формы. Он создал совершенно новый тип художественного мышления, который мы условно называем полифоническим... Можно даже сказать, что Достоевский создал как бы новую художественную модель мира, в которой многие из основных моментов старой художественной формы подвергались коренному преобразованию" [63, 132, 133].

Полифония, равноправие всех голосов, т. е. героев, произведения, становится главной отличающей особенностью творчества Ф. М. Достоевского для многих поколений ученых в разных странах. XX век увидел себя не только в ней, но и в самой структуре безумно усложнившегося в представлении читателей мире Ф. М. Достоевского. М. М. Бахтин говорит о Слове писателя как об откровении: слово сливается с идеей. То, что традиционная критика рассматривала как бы на разных уровнях, теперь, после открытия философской сущности Ф. М. Достоевского, оказывается в представлении ученого вместилищем игр самих идей как таковых, герои же оказываются как бы марионетками авторского замысла, носителями идей.

М. М. Бахтин пишет: "Идея в его изображении становится предметом художественного изображения, а сам Достоевский стал великим художником идеи. ...Идея - как ее видел художник Достоевский - это не субъективное индивидуально-психологическое образование с "постоянным местопребыванием" в голове человека; сфера ее бытия не индивидуальное сознание, а диалогическое общение между сознаниями... Идея - это живое событие, разыгрывающееся в точке диалогической встречи двух или нескольких сознаний. Идея в этом отношении подобна слову, с которым она диалектически едина. Именно как такое живое событие, разыгрывающееся между сознаниями-голосами, видел и художественно изображал идею Достоевский". Открытие М. М. Бахтина сразу же стало предметом бурного обсуждения. Так, на его книгу откликнулся такой марксистского толка критик, как А. В. Луначарский, воспитанный на философии и филологии 1910-х годов и перенявший их поэтическую манеру речи; в нескольких своих статьях о Ф. М. Достоевском, в которых, видимо, выплеснулся его собственный, минующий политические нужды интерес к теме, он пишет велеречиво и пышно, эмоциями подменяя строгий доскональный анализ, который отмечает настоящие научные статьи: "Все его повести и романы - одна огненная река его собственных переживаний. Это сплошное признание сокровенного своей души. Это страстное стремление признаться в своей внутренней правде" [64, 133].

На книгу М. М. Бахтина А. Луначарский отозвался полным приятием ее положений: "...М. М. Бахтину удалось не только установить с большей ясностью, чем это делалось... до сих пор, огромное значение многоголосности в романе Достоевского, роль этой многоголосности как существеннейшей характерной черты его романа, но и верно определить ту чрезвычайную, у огромного большинства других писателей совершенно немыслимую, автономность и полноценность каждого "голоса", которая потрясающе развернута у Достоевского... М. М. Бахтин отмечает, что все играющие действительно существенную роль в романе голоса представляют собой "убеждения"... Это, конечно, не просто теории, - это теории, вытекающие как бы из самого "состава крови" действующего лица, неразрывно с ним связанные, составляющие основную его природу. Романы Достоевского суть великолепно обставленные диалоги" [65, 197].

Так марксистская критика приветствовала открытие великого ученого. Рядом же существовало и более традиционное, но от этого ничуть не проигрывающее литературоведение. Так, В. Виноградов в книге "Эволюция русского натурализма" пишет о "необычайной, тонкой архитектонике писем, извилистой сложности и законченности стилистическо-композиционного рисунка", которая отличает такое "классическое" произведение молодого Ф. М. Достоевского, как "Бедные люди", с которым, казалось бы, критике и читателям все уже давно стало ясно. Однако ученый отмечает, что это произведение на самом деле "разрушает как канон сентиментализма, так и шаблоны натурализма", выпадая из "исторической условности своей тематики" и поднимаясь над "ограниченностью тех смыслов, которые вложили в него его современники" [66, 297].

Связи Ф. М. Достоевского с литературным контекстом его времени и времени, ему предшествующего, рассматривает А. Цейтлин в работе "Повести о бедном чиновнике Достоевского". Он отмечает, что, конечно, сюжеты ранних повестей писателя не пришли ему в голову спонтанно, без предупреждения: "...Бесчисленной вереницей тянутся через все сороковые годы эти повести о бедных чиновниках... Ко времени появления Достоевского повесть эта шаблонизируется, и ее ситуации, из которых выветрилась личная, индивидуальная авторская инициатива, сделались трафаретными". Исследователь отмечает, что "Достоевский не вносит новых сюжетов, а, как и многие другие, пользуется сюжетами "натуральной школы". Не как революционер, разрушитель шаблонов, подходит он к натуральной школе, а как ее законный сын, продолжатель ее заветов... Он властно использует раскаленные частицы металла, летящие из горна натуральной школы. Без натуральной школы, без этих нескольких сотен рассказов нельзя понять молодого Достоевского". Однако время диктует. Интересы собственно научного, историко-литературного плана в изучении наследия Ф. М. Достоевского постепенно отходят на задний план. В науку, в филологию, пришли новые критики, не прошедшие даже и тех увлечений, которые оставили след на критическом наследии А. Луначарского, который более чем к голосу научной истины, прислушивался к голосам политической конъюнктуры. Менее образованные, более прямолинейные, они словно и не подозревают о тех глубинах, о тех высотах, которые теперь признаны обиталищем Ф. М. Достоевского, однако именно за ними открывается теперь будущее науки. В том же 1928 году выходит книга со знаменательным названием "Капитализм и русская литература", автор которой Г. Горбачев позволяет себе снисходительность по отношению к Ф. М. Достоевскому, в какой-то мере признавая его заслуги и в то же время констатируя его неспособность к пролетарскому пониманию происходящего: "Постоянными, неизменными в течение всей жизни элементами социального мировоззрения Достоевского являлись: интеллигентский антибарский демократизм и народничество, в смысле смиренной, ревнивой, обидчивой любви к российскому мужику... Но сам он не сумел подняться над своей мелкобуржуазной психологией и справиться со своим испугом перед капиталистическим развитием... главным образом перед пролетарской революционной борьбой. И самый гениальный мещанин не в состоянии дать больше того, что позволяет его сущность".

Ф. М. Достоевский - "гениальный мещанин"! Определение, в котором его автор даже не видит вопиющего противоречия и несообразицы, однако он явно чувствует себя тем классическим критиком, который, зная все лучше всех, готов учить и поучать писателей. Начинается столь свойственное советской литературоведческой (и не только ей, но любой гуманитарной) науке фамильярное похлопывание великих по плечу: тот чего-то недопонял, этот не сумел подняться над своей ограниченностью, а вот Ф. М. Достоевский так и остался мещанином, правда, почему-то - в чем-то - гениальным...

Более агрессивен Г. Покровский. Он выступает против самого уязвимого с точки зрения новой атеистической власти - против веры Ф. М. Достоевского в Бога, рассматривая ее как "поповскую" проповедь: "…Его мысль, что "все христовы идеи испорчены человеческим умом", это типично буржуазная, религиозно-обновленческая уловка. Обоготворять, идеализировать христа (вот так и написано с маленькой буквы) и во всех пакостях обвинять великих и малых инквизиторов - это типично буржуазный прием... Это... гнилая попытка обновить религию... создать новое религиозное движение... В этом, несомненно, гнусная реакционнейшая роль Достоевского. Классовое значение этого явления для нас ясно" [67, 198].

ГЛАВА 2. О РОМАНЕ "ИДИОТ"

2.1 Графические рисунки как отражение идеи творчества Ф.М. Достоевского в разных редакциях

Федор Михайлович Достоевский редко говорил о своих рисунках и не оставил нам никаких прямых письменных указаний на их существование. Писатель не любил обсуждать с посторонними тайны своей творческой лаборатории. Его "записные книжки", содержащие большую часть рисунков, сберегала вдали от посторонних глаз как величайшую драгоценность его жена, Анна Григорьевна.

Проблема воплотимости человеческого характера в портрете волновала Ф. М. Достоевского не меньше любого художника-портретиста. По страницам рукописей к роману "Преступление и наказание" можно наблюдать графическую разработку лица Раскольникова, его матери и сестры Сони, Порфирия, Лизаветы. Иногда он рисовал своих современников и коллег по литературе - В. Г. Белинского, М. М. Достоевского, А. А. Краевского, И. С. Тургенева. Встречаются среди изображенных им лиц и любимые писатели - О. де Бальзак, М. Сервантес, Тихон Задонский. Размышляя над особенностями жизненного пути так называемых "великих людей", писатель рисовал в своей тетради лица Петра I, Николая I, Наполеона III и Наполеона Бонапарта. Такого рода рисунки - всегда появлялись в связи с разработкой нового плана романа, прототипами главных действующих лиц которого оказывались деятели русской и европейской истории.

По предварительным вариантам замысла романа "Идиот" в центре повествования должен был стоять не этически совершенный характер (князь Мышкин), но его антипод - человек, одержимый темными и сильными страстями.

Среди записей в "тетради" нарисован первый литературный портрет будущего героя: "страстные и бурные порывы, клокотание вверх и вниз; тяжело носить самого себя, натура сильная, неудержимые до ощущения сладострастия, порывы лжи (Иван Грозный), много подлостей и темных дел".

Писателя тревожил образ героя никак не удовлетворявшем требованием художественной задачи, говорят и каллиграфические "размышления" - "Идиот", а также встречающиеся в разных "записных тетрадях", письмах Ф. М. Достоевского этого периода. Много позже в письме своей племяннице С.А. Ивановой, писатель говорил о том, что решил поставить в центр повествования образ "положительно-прекрасного человека", который сравниваемый с Пиквиком и Дон Кихотом, Христом и Жаном Вальжаном.

Выяснить "лик" героя - важнейшая задача Ф. М. Достоевского. По-видимому, не без связи с поиском своего героя писатель создает в своей записной тетради ряд рисунков, представляющих собой прекрасно прорисованные портреты мужских лиц. В процессе рисования Ф. М. Достоевский искал какое-то одно художественно оправданное лицо, которое смогло стать основой будущего повествования.

На л. 7 "тетради" изображен мужской портрет в сложном ракурсе три четверти влево и сверху, представляет собой изображение человека с очень странным, необычным лицом: большие, неправильной формы, с какими-то странными шишками на затылке головы, переразвитая нижняя челюсть, короткий и широкий нос, огромный подковообразный рот, сложенный к тому же в какую-то двусмысленную хитро-жестокую улыбку.

Ф. М. Достоевский особо подчеркивает врожденную аномалию своего героя.



Набросок портрета "идиота" - главного героя неосуществленной первой редакции романа "Идиот". 1867 г.

Естественно, что "лицо идеи" так и осталась неосуществленным. Ф. М. Достоевский переворачивает страницу тетради и на л. 9 набрасывает новый портрет, сохраняя основные черты лица героя, он меняет ракурс изображения - строго анфас, как бы стараясь заглянуть ему прямо в глаза.

Меняется и выражение лица: со странной улыбкой "про себя" - на мрачное, жестокое выражения "страсти". В упор на нас смотрят маленькие глаза, углы его рта решительно опущены вниз, однако крупный багровый лоб уже не кажется безобразным.

Изображение лица главного героя романа "Идиот" (первая редакция). 1867 г.

Через две страницы после создания портрета героя, Ф. М. Достоевский снова подчеркивает: "NB. Страстные и бурные порывы. Никакой холодности и разочарованности, ничего пущенного в ход Байроном" [1, 209].

Писатель уже рисует главного героя в образе старца, верующего в Бога, живущего для людей, помогающий людям.

Первая встреча в присутствии многих людей князя и Настасьи Филипповны. Сфера эта - в вечности. Там и происходила эта "вечная" встреча. Посреди нечаянного свидания, вполне реального и конкретного, вдруг обнажается нечто вечное. Оба затронутых им человека не столько припоминают минувшее, сколько ощущают свою причастность к такому бытию, в котором не существует времени, но вместе с тем заключен смысл всего временного. Во встрече, протекающей во времени, проступает ядро, лежащее в иной сфере.

Настасья Филипповна "будто видела" его уже, но не помнит где. Она не осознает, что видит не что иное, как сходство его с Христом, и что при этом тот человек в ней, который жаждет спасения, узнает в нем Спасителя - тем чувством "вечного" узнавания, где вечное понимается не как мера времени и продолжительности, а как свойство исходящего от Бога бытия, воспринимаемого хоть и в потоке времени, но "вечно"... Вечная эта встреча дарована и князю. Он видит Настасью Филипповну впервые, в данный, конкретный момент, но в этой сиюминутности пробуждается то, "вечное", улавливаемое князем благодаря его "вечному" посланничеству. Здесь перед нами - всего лишь человек, но из облика его проступают такие черты, которые складываются в бытие уже не просто человека, а Спасителя.



Портретные наброски "старца", носителя идеи христианского возрождения России, и "идиота", главного героя неосуществленного замысла романа "Идиот" (первая редакция). 1867 г.

В процессе написание романа у Ф. М. Достоевского, как мы видим, менялся образ главного героя от одержимого жестокого человека до конечного - Богочеловека.

2.2 Отзывы критиков о романе "Идиот"

Первые отзывы о романе дошли до Ф. М. Достоевского еще до окончания "Идиота" от его петербургских корреспондентов. После выхода в свет январского номера журнала с начальными семью главами в ответ на взволнованное признание Ф. М. Достоевского в письме от 18 февраля (1 марта) 1868 г. в том, что он сам ничего не может "про себя выразить" и нуждается в "правде", жаждет "отзыва". А. Н. Майков писал: "...имею сообщить Вам известие весьма приятное: успех. Возбужденное любопытство, интерес многих лично пережитых ужасных моментов, оригинальная задача в герое <...> Генеральша, обещание чего-то сильного в Настасье Филипповне, и многое, многое -- остановило внимание всех, с кем говорил я..." Далее А. Н. Майков ссылается на общих знакомых -- писателя и историка литературы А. П. Милюкова, экономиста Е. И. Ламанского, а также на критика Н. И. Соловьева, который просил передать "свой искренний восторг от "Идиота"" и свидетельствовал, что "видел на многих сильное впечатление" 2, 65, 66--67.

Однако в связи с появлением в февральской книжке "Русского вестника" окончания первой части А. Н. Майков в письме от 14 марта 1868 г., определяя художественное своеобразие романа, оттенил свое критическое отношение к "фантастическому" освещению в нем лиц и событий: "...впечатление вот какое: ужасно много силы, гениальные молнии (напр<имер>, когда Идиоту дали пощечину и что он сказал, и разные другие), но во всем действии больше возможности и правдоподобия, нежели истины. Самое, если хотите, реальное лицо -- Идиот (это вам покажется странным?), прочие же все как бы живут в фантастическом мире, на всех хоть и сильный, определительный, но фантастический, какой-то исключительный блеск. Читается запоем, и в то же время -- не верится. "Преступл<ение> и наказ<ание>", наоборот,-- как бы уясняет жизнь, после него как будто яснее видишь в жизни <...> Но -- сколько силы! сколько мест чудесных! Как хорош "Идиот"! Да и все лица очень ярки, пестры -- только освещены-то электрическим огнем, при котором самое обыкновенное, знакомое лицо, обыкновенные цвета -- получают сверхъестественный блеск, и их хочется как бы заново рассмотреть <...> В романе освещение, как в "Последнем дне Помпеи": и хорошо, и любопытно (любопытно до крайности, завлекательно), и чудесно!" Соглашаясь, что это "суждение, может быть, и очень верно", Ф. М. Достоевский в ответном письме от 21--22 марта (2--3 апреля) 1868 г. выдвинул ряд возражений: указал на то, что "многие вещицы в конце 1-й части взяты с натуры, а некоторые характеры просто портреты". Особенно он отстаивал "совершенную верность характера Настасьи Филипповны". А в письме к С. А. Ивановой от 29 марта (10 апреля) 1868 г. автор отмечал, что идея "Идиота" -- "одна из тех, которые не берут эффектом, а сущностью".

Первые две главы второй части (Мышкин в Москве, слухи о нем, письмо его к Аглае, возвращение и визит к Лебедеву) были встречены А. Н. Майковым очень сочувственно: он увидел в них "мастерство великого художника <...> в рисовании даже силуэтов, но исполненных характерности" там же. В более позднем письме от 30 сентября старого стиля (когда уже была напечатана вся вторая часть и начало третьей) А. Н. Майков, утверждая, что "прозреваемая" им идея "великолепна", от лица читателей повторил свой "главный упрек в фантастичности лиц" 3, 351, 353.

Подобную же эволюцию претерпели высказывания о романе H. H. Страхова. В письме от середины марта 1868 г. он одобрил замысел: "Какая прекрасная мысль! Мудрость, открытая младенческой душе и недоступная для мудрых и разумных, -- так я понял Вашу задачу. Напрасно вы боитесь вялости; мне кажется, с "Преступления и наказания" Ваша манера окончательно установилась, и в этом отношении я не нашел в первой части "Идиота" никакого недостатка" 4, 73. Познакомившись с продолжением романа, за исключением четырех последних глав, Н. Н. Страхов обещал Ф. М. Достоевскому написать статью об "Идиоте", которого он читал "с жадностью и величайшим вниманием" (письмо от 31 января 1869 г.) 5, 258-259. Однако намерения своего он не выполнил. Косвенный упрек себе как автору "Идиота" Ф. М. Достоевский прочел в опубликованной, в январском номере "Зари", статье Н. Н. Страхова, в которой "Война и мир" противополагалась произведениям с "запутанными и таинственными приключениями", "описанием грязных и ужасных сцен", "изображением страшных душевных мук" 5, 262.

Спустя два года Н. Н. Страхов, вновь вернувшись к сопоставлению Л. Н. Толстого и Ф. М. Достоевского, прямо и категорично признал "Идиота" неудачей писателя. "Очевидно -- по содержанию, по обилию и разнообразию идей, -- писал он Ф. М. Достоевскому 22 февраля старого стиля 1871 г., -- Вы у нас первый человек, и сам Л. Н. Толстой сравнительно с Вами однообразен. Этому не противоречит то, что на всем Вашем лежит особенный и резкий колорит. Но очевидно же: Вы пишете большею частью для избранной публики, и Вы загромождаете Ваши произведения, слишком их усложняете. Если бы ткань Ваших рассказов была проще, они бы действовали сильнее. Например "Игрок", "Вечный муж" произвели самое ясное впечатление, а все, что Вы вложили в "Идиота", пропало даром. Этот недостаток, разумеется, находится в связи с Вашими достоинствами <...> И весь секрет, мне кажется, состоит в том, чтобы ослабить творчество, понизить тонкость анализа, вместо двадцати образов и сотни сцен остановиться на одном образе и десятке сцен. Простите <...> Чувствую, что касаюсь великой тайны, что предлагаю Вам нелепейший совет перестать быть самим собою, перестать быть Достоевским" 5, 271.

Сам писатель с частью этих замечаний вполне соглашался. Закончив роман, он не был доволен им, считал, что "не выразил и 10-й доли того, что <...> хотел выразить", "хотя все-таки, -- признавался он С. А. Ивановой в письме от 25 января (6 февраля) 1869 г., -- я от него не отрицаюсь и люблю мою неудавшуюся мысль до сих пор".

Вместе с тем, размышляя над предъявленными ему требованиями и соотнося "Идиота" с современной ему литературой, Ф. М. Достоевский отчетливо осознавал отличительные черты своей манеры и отвергал рекомендации, которые помешали бы ему "быть самим собой". 11(23) декабря 1868 Ф. М. Достоевский писал А. Н. Майкову: "Совершенно другие я понятия имею о действительности и реализме, чем наши реалисты и критики". Утверждая, что его "идеализм" реальнее "ихнего" реализма, писатель замечал, что если бы "порассказать" о том, что "мы все, русские, пережили в последние 10 лет в нашем духовном развитии", критики-"реалисты", привыкшие к изображению одного лишь прочно устоявшегося и оформившегося, "закричат, что это фантазия!", в то время как именно это есть, по его убеждению, "исконный, настоящий реализм!" По сравнению с поставленной им перед собой задачей создания образа "положительно-прекрасного человека" бледным и незначительным казался ему герой А. Н. Островского Любим Торцов, воплощавший, по заключению автора "Идиота" в том же письме, "все, что идеального позволил себе их реализм". Откликаясь в письме к Н. Н. Страхову от 26 февраля (10 марта) 1869 г. на статью его о Л. Н. Толстом и "с жадностию" ожидая его "мнения" об "Идиоте", Ф. М. Достоевский подчеркивал: "У меня свой особенный взгляд на действительность (в искусстве), и то, что большинство называет почти фантастическим и исключительным, то для меня иногда составляет самую сущность действительного. Обыденность явлений и казенный взгляд на них, по-моему, не есть еще реализм, а даже напротив". И далее в развитие мысли нереализованного авторского отступления из летних набросков к "Идиоту" 1868 г. спрашивал своего адресата: "Неужели фантастический мой "Идиот" не есть действительность, да еще самая обыденная! Да именно теперь-то и должны быть такие характеры в наших оторванных от земли слоях общества, -- слоях, которые в действительности становятся фантастичными. Но нечего говорить! В романе много написано наскоро, много растянуто и не удалось, но кое-что и удалось. Я не за роман, а я за идею мою стою".

Из ранних эпистолярных откликов более всего могло обрадовать Ф. М. Достоевского сообщение о возбужденном после появления первой части интерес к "Идиоту" у читающей публики его давнего знакомого доктора С. Д. Яновского, писавшего из Москвы 12 апреля старого стиля 1868 г. о том, что "масса вся, безусловно вся в восторге!" и "везде", "в клубе, в маленьких салонах, в вагонах на железной дороге", только и говорят о последнем романе Ф. М. Достоевского, от которого, по высказываниям, "просто не оторвешься до последней страницы". Самому С. Д. Яновскому личность Мышкина полюбилась так, "как любишь только самого себя", а в истории Мари, рассказе о сюжете картины "из одной головы" приговоренного, сцене разгадывания характеров сестер он увидел "торжество таланта" Ф. М. Достоевского 3, 375 - 376.

Об успехе "Идиота" у читателей свидетельствуют и отзывы газет о первой части романа. Корреспондент "Голоса" в обзоре "Библиография и журналистика" объявлял, что "Идиот" "обещает быть интереснее романа "Преступление и наказание" <...>, хотя и страдает теми же недостатками -- некоторою растянутостью и частыми повторениями какого-нибудь одного и того же душевного движения", и трактует образ князя Мышкина как "тип", который "в таком широком размере встречается, может быть, в первый еще раз в нашей литературе", но в жизни представляет "далеко не новость": общество часто "клеймит" таких людей "позорным именем дураков и идиотов", но они "по достоинствам ума и сердца стоят несравненно выше своих подлинных хулителей" 6, 27.

Составитель "Хроники общественной жизни" в "Биржевых ведомостях" выделял "Идиота" как произведение, которое "оставляет за собою всё, что появилось в нынешнем году в других журналах по части беллетристики", и отмечая глубину и "совершенство" психологического анализа в романе, подчеркнул внутреннее родство центрального героя и его создателя. "Каждое слово, каждое движение героя романа, князя Мышкина, -- писал он, -- не только строго обдумано и глубоко прочувствовано автором, но и как бы пережито им самим" 7, 26.

По определению рецензента "Русского инвалида", "трудно угадать", что сделает автор с Мышкиным, "взрослым ребенком", "этим оригинальным лицом, насколько рельефно удастся ему сопоставить искусственность нашей жизни с непосредственной натурой, но уже теперь можно сказать, что роман будет читаться с большим интересом. Интрига завязана необыкновенно искусно, изложение прекрасное, не страдающее даже длиннотами, столь обыкновенными в произведениях Достоевского" 8, 23.

Наиболее обстоятельный и серьезный разбор первой части романа был дан в статье "Письма о русской журналистике. "Идиот". Роман Ф. М. Достоевского", помещенной в "Харьковских губернских ведомостях", за подписью "К". "Письма" начинались с напоминания о "замечательно-гуманном" отношении Ф. М. Достоевского к "униженным и оскорбленным личностям" и его умении "верно схватить момент высшего потрясения человеческой души и вообще следить за постепенным развитием ее движений" как о тех качествах его дарования и особенностях литературного направления, которые вели к "Идиоту". Обозначившиеся контуры построения романа в статье характеризовались следующим образом: "... пред читателем проходит ряд людей действительно живых, верных той почве, на которой они выросли, той обстановке, при которой слагался их нравственный мир, и притом лиц не одного какого-нибудь кружка, а самых разнообразных общественных положений и степени умственного и нравственного развития, людей симпатичных и таких, в которых трудно подметить хоть бы слабые остатки человеческого образа, наконец, несчастных людей, изображать которых автор особенно мастер <...>. В круговороте жизни, в который автор бросает своего героя, -- на идиота не обращают внимания; когда же при столкновении с ним личность героя высказывается во всей ее нравственной красоте, впечатление, наносимое ею, так сильно, что сдержанность и маска спадает с действующих лиц и нравственный их мир резко обозначается. Вокруг героя и при сильном с его стороны участии развивается ход событий, исполненный драматизма". В заключение рецензент высказывал предположение об идейном смысле романа. "Трудно на основании одной только части романа судить, что автор задумал сделать из своего произведения, но его роман, очевидно, задуман широко, по крайней мере этот тип младенчески непрактичного человека, но со всей прелестью правды и нравственной чистоты, в таких широких размерах впервые является в нашей литературе" 9, 19.

Отрицательную оценку "Идиота" дал В. П. Буренин в трех статьях из цикла "Журналистика", подписанных псевдонимом "Z", появившихся в "С.-Петербургских ведомостях" в ходе публикации первой и второй частей романа. Находя, что Ф. М. Достоевский делает своего героя и окружающих его лиц "аномалиями среди обыкновенных людей", вследствие чего повествование "имеет характер некоторой фантасмагории", В. П. Буренин иронически замечал: "Роман можно было бы не только "Идиотом" назвать, но даже "Идиотами", ошибки не оказалось бы в подобном названии". В заключительной третьей статье он поставил знак равенства между изображением душевного состояния Мышкина и медицинским описанием состояния больного человека и не обнаружил в "Идиоте" связи с действительной почвой и общественными вопросами, расценил его как "беллетристическую компиляцию, составленную из множества лиц и событий, без всякой заботливости хотя о какой-либо художественной задаче" 10, 15, 21, 22.

Позднее, в 1876 г. В. П. Буренин частично пересмотрел свою прежнюю оценку Ф. М. Достоевского в своих "Литературных очерках", придя к выводу, что "психиатрические художественные этюды" Ф. М. Достоевского имеют "полное оправдание" в русской жизни, недавно освободившейся от крепостного права, "главного и самого страшного из тех рычагов, которые наклоняли ее человеческий строй в сторону всякого бесправия и беспутства, как нравственного, так равно и социального". Но "Идиота" (наряду с "Белыми ночами") В. П. Буренин по-прежнему отнес к исключениям, уводящим в "область патологии" 11, 10.

Менее категоричным было осуждение романа в напечатанном в январе 1869 г. анонимном обозрении "Вечерней газеты", принадлежащем, как установлено, Н. С. Лескову 12, 224 - 229. Считая, подобно В. П. Буренину и многим другим представителям тогдашней критики, судившим о психологической системе романиста с чуждой ей эстетической позиции, что действующие лица романа "все, как на подбор, одержимы душевными болезнями", Н. С. Лесков стремился все же понять исходную мысль, которой руководствовался.

Ф. М. Достоевский в обрисовке характера центрального героя. "Главное действующее лицо романа, князь Мышкин, -- идиот, как его называют многие, -- писал Н. С. Лесков, -- человек крайне ненормально развитый духовно, человек с болезненно развитою рефлексиею, у которого две крайности, наивная непосредственность и глубокий психологический анализ, слиты вместе, не противоречат друг другу; в этом и заключается причина того, что многие считают его за идиота, каким он, впрочем, и был в своем детстве". Статья Н. С. Лескова была последним критическим откликом, появившимся до публикации заключительных (пятой-двенадцатой) глав четвертой части. После завершения печатания "Идиота" Ф. М. Достоевский естественно ожидал более всестороннего и детального анализа романа. Но такого обобщающего отзыва не последовало. Вообще в течение ближайших двух лет о романе не появилось ни одной статьи или рецензии, что очень огорчало писателя, утверждая его в мысли о "неуспехе" "Идиота". Причина молчания крылась отчасти в противоречивости идеологического звучания романа, гуманистический пафос которого сложным образом сочетался с критикой "современных нигилистов": изображенная в нем борьба идей не получила разрешения, которое бы полностью удовлетворило рецензентов как консервативного или либерального, так и демократического лагеря. С другой же стороны, тогдашняя критика еще не была достаточно подготовлена к восприятию эстетического новаторства Ф. М. Достоевского, в художественной системе которого роль "фантастических", "исключительных" элементов реальной жизни выступала столь резко. Наиболее глубоко проникнуть в замысел романа и в полной мере оценить значение его удалось при жизни Ф. М. Достоевского M. E. Салтыкову-Щедрину. Несмотря на различие общественно-политических позиций и полемику, продолжавшуюся даже на страницах романа, великий сатирик оставил знаменательный отзыв об "Идиоте", в котором проницательно охарактеризовал как слабые, так и сильные стороны дарования Ф. М. Достоевского, близкого некоторыми своими чертами складу его собственного таланта. В рецензии, посвященной роману Омулевского "Шаг за шагом" и опубликованной в апрельском номере "Отечественных записок" за 1871 г., М. Е. Салтыков-Щедрин, анализируя состояние русской литературы тех лет, выделил Ф. М. Достоевского и подчеркнул, что "по глубине замысла, по ширине задач нравственного мира, разрабатываемых им, этот писатель стоит у нас совершенно особняком" и "не только признает законность тех интересов, которые волнуют современное общество, но даже идет далее, вступает в область предвидений и предчувствий, которые составляют цель не непосредственных, а отдаленнейших исканий человечества". Как на убедительную иллюстрацию к этому своему тезису М. Е. Салтыков-Щедрин указал на попытку изобразить тип человека, достигшего полного нравственного и духовного равновесия, положенную в основание романа "Идиот". Утверждая, что "стремление человеческого духа прийти к равновесию и гармонии" существует непрерывно, "переходит от одного поколения к другому, наполняя собой содержание истории", М. Е. Салтыков-Щедрин в намерении Ф. М. Достоевского создать образ "вполне прекрасного человека" увидел такую задачу, "перед которою бледнеют всевозможные вопросы о женском труде, о распределении ценностей, о свободе мысли и т. п.", так как это "конечная цель, в виду которой даже самые радикальные разрешения всех остальных вопросов, интересующих общество, кажутся лишь промежуточными станциями". В то же время страстный протест сатирика-демократа вызвало "глумление" Ф. М. Достоевского "над так называемым нигилизмом и презрение к смуте, которой причины всегда оставляются без разъяснения". Отмечая черты не только близости, но и расхождения идеалов Ф. М. Достоевского с передовой частью русского общества, ее взглядами на пути достижения будущей всеобщей "гармонии", М. Е. Салтыков-Щедрин писал: "И что же? -- несмотря на лучезарность подобной задачи, поглощающей в себе все переходные формы прогресса, Достоевский, нимало не стесняясь, тут же сам подрывает свое дело, выставляя в позорном виде людей, которых усилия всецело обращены в ту самую сторону, в которую, по-видимому, устремляется и заветнейшая мысль автора". "Последующие прижизненные суждения об "Идиоте", появлявшиеся на протяжении 70-х годов то в составе статей и заметок о поздних сочинениях Достоевского, то в общих обзорах его творческого пути в основном систематизировали и развивали уже сказанное о романе ранее". Высокую оценку центральному герою романа Ф. М. Достоевского дал Л. Н. Толстой. В мемуарах писателя С. Т. Семенова приведена реплика Л. Толстого по поводу услышанного им от кого-то мнения о сходстве между образами князя Мышкина и царя Федора Иоанновича в пьесе А. К. Толстого. "Вот неправда, ничего подобного, ни в одной черте, -- горячился Л. Н. Толстой. -- Помилуйте, как можно сравнить Идиота с Федором Ивановичем, когда Мышкин это бриллиант, а Федор Иванович грошовое стекло -- тот стоит, кто любит бриллианты, целые тысячи, а за стекла никто и двух копеек не даст" 16, 82. Но отзывы автора "Войны и мира" об "Идиоте" как целостном произведении разноречивы; в них проступает печать его собственной творческой индивидуальности и эстетики: требования ясности изложения, здоровья, простоты (см. запись беседы В. Г. Черткова с писателем в июле 1906 г. и высказывания Л. Толстого о романе, воссозданные в его литературном портрете М. Горьким).

К середине 1870-х годов Ф. М. Достоевский располагал уже фактами, свидетельствующими о широком признании, которое получил "Идиот" в читательской среде. Об этом говорит заметка в записной тетради 1876 г.: "Меня всегда поддерживала не критика, а публика. Кто из критики знает конец "Идиота" -- сцену такой силы, которая не повторялась в литературе. Ну, а публика ее знает..." О том, насколько замысел "Идиота" глубоко волновал самого Ф. М. Достоевского, и какое значение он придавал способности других проникнуть в него, можно судить по ответу писателя А. Г. Ковнеру, выделившему "Идиота" из всего созданного Ф. М. Достоевским как "шедевр". "Представьте, что это суждение я слышал уже раз 50, если не более,-- писал Ф. М. Достоевский 14 февраля 1877 г. -- Книга же каждый год покупается и даже с каждым годом больше. Я про "Идиота" потому сказал теперь, что все говорившие мне о нем, как о лучшем моем произведении, имеют нечто особое в складе своего ума, очень меня всегда поражавшее и мне нравившееся".

• СОСТАВЛЕНИЕ КАЛЬКУЛЯЦИИ И АНАЛИЗ ПОКАЗАТЕЛЕЙ ИЗДАНИЯ: Ф.М. ДОСТЕВСКИЙ "БЕДНЫЕ ЛЮДИ, ДВОЙНИК"

В экономической части дипломной работы мы рассчитываем расходы на переиздание сборника: Достоевский Ф. М. Бедные люди: Роман; Двойник: Петербургская поэма. - М.: Сов. Россия, 1985. - 272 с.

Благодаря своему реализму Достоевский Ф. М. остается актуальным до сих пор. Его можно многократно перечитывать и все время находить что-то новое, читая его произведения, понимаешь, что на место его героев можно поставить наших современников.

Достоевский Ф. М. выявляет самые потаенные уголки человеческой души. Современное общество во многом опирается на конкуренцию, борьбу, властолюбие, т. е. на те чувства и качества, о которых талантливо писал Достоевский Ф. М. Общество, построенное на сиюминутной выгоде, на делении людей на "нужных" и "ненужных", общество, в котором люди привыкают к страшнейшему из грехов - убийству, не может быть нравственным и никогда люди не будут чувствовать себя счастливыми в таком обществе.

Сегодняшнее литературное течение близко к реализму Достоевского Ф. М. Современный реализм это не просто описательность, а поиск глубинных смыслов. И поэтому произведения Ф. М. Достоевского будут многократно переиздаваться. Классика всегда ценилась и на нее найдется покупатель.

Множество людей задают себе такие же вопросы, какие задавали себе герои Достоевского Ф. М. Люди, живущие в XXI веке, стоят перед выбором: принять за истину то, с чем легче всего жить, или через страдания и ошибки, борьбу и неудачи пробиться к тому единственному и вечному, что называют Истиной. Особенно актуальны идеи Достоевского Ф. М., когда обезумевший мир шаг за шагом приближается к гибели не только духовной, но и физической. Что же спасет мир? Да и есть ли у мира надежда на спасение? На эти вопросы еще в XIX веке ответил Достоевский: "Красота спасет мир!"

Проблемы, поставленные Достоевским Ф. М., остры в наше время нисколько не меньше, а может быть даже и больше.

Видовая и типологическая характеристика издания

Тип - массовое издание;

По целевому назначению - литературно-художественное издание;

Читательский адрес - массовый читатель;

По характеру информации - текстовое издание;

По знаковой природе информации - текстовое издание;

По составу основного текста - сборник;

По периодичности выпуска - непериодическое издание;

По материальной конструкции - книжное издание;

По объему - книга.

Последовательность расчета себестоимости и отпускной цены издания

Себестоимость - совокупность затрат на производство (выпуск) и реализацию продукции.

Средняя структура себестоимости издательской продукции, как примерное соотношение различных видов затрат в общей их сумме, может быть представлена следующим образом:

· авторский гонорар - 15%;

· редакционные расходы - 10%;

· расходы на типографские работы, бумагу и переплетные материалы - 55%;

· общеиздательские расходы - 15%;

· коммерческие расходы - 5%;

· полная себестоимость - 100%;

· ДС = (себестоимость + рентабельность);

· НДС = (ДС ? 10)/100%;

Прибыль = (себестоимость ? рентабельность (25-30%)) : 100;

Отпускная цена = (себестоимость + прибыль) + НДС (10%).

Технические характеристики переиздания

- Объем издания - 272 с.

- Формат 84 ? 108 1/32.

- Печать офсетная.

- Тираж издания - 5000 экземпляров.

- Печать текста в одну краску.

- Печать переплета - четырехцветная.

- Иллюстрации - занимают 3 полосы.

- Кегль основного текста - 12 пунктов.

- Гарнитура - "Таймс".

- Переплет - № 7Б, цельнобумажный с припрессованной пленкой.

- Бумага офсетная № 2Б массой 60 г/м.² Бумага № 2Б с пониженной белизной и недостаточной стойкостью поверхности к выщипыванию. Экономически это выгодно, так как тираж издания средний, сборник рассчитан на массового читателя.

- Формат полосы набора - 6 ? 9 ? кв.

- Формат страницы - 123?192 мм.

Расчет себестоимости переиздания сборника: Достоевский Ф. М. "Бедные люди, Двойник"

Расчет объема произведения в авторских листах

Количество рядовых полос в издании - 190.

В 10 случайно выбранных строках текста - 560 знаков.

Среднее количество знаков в строке - 560/10 = 56 знаков.

На рядовой полосе размещается 44 строки.

Количество знаков на одной рядовой полосе: 44 · 56 = 2464 знака.

Количество знаков на всех рядовых полосах: 190 · 2464 = 468160 знаков.

Количество спусковых и концевых полос - 4.

Количество знаков на двух спусковых полосах: (27 + 28) · 56 = 3080 знаков.

Количество знаков на двух концевых полосах: (27 + 36) · 56 = 3528 знаков.

Количество знаков на всех спусковых и концевых полосах: 118 · 56 = 6608 знаков.

Количество знаков на сверстанных вразрез полосах: 2351 · 56 = 131656 знаков.

Общий объем рядовых, спусковых и концевых полос и полос, сверстанных в разрез: 468160 + 6608 + 131656 = 606424 полос.

Количество авторских листов: 606424/40000 = 15,16 авт. л.

Издание - безгонорарное.

Иллюстрации: 3(12,3 · 19,2) = 236,16 · 3 = 708,48 см.² = 0,24 авт. листов.

За оформление книги художнику заплатим авторский гонорар в размере - 20000 рублей.

Расчет объема издания в учетно-издательских листах

Титульные данные, оборот титульного листа и выходные сведения принимаются за 1000 знаков.

Количество знаков в содержании - 132 знака.

Колонцифры - 272 · ? · 56 = 7616 знаков.

Количество знаков в послесловии - 16234 знака.

Всего учетно-издательских листов в издании: (1000 + 132 + 7616 + 16234)/40000 + 0,24 + 15,16 = 16 учетно-издательских листов.

Расходы бумаги для изготовления книжного блока

Объем книжного блока в физических печатных листах: 272/32= 8,5 печатных листов.

Объем в бумажных листах: 8,5/2 = 4,25 бум. л.

Технические отходы: 4,25 • 10%/100 = 0,425 бум. л.

Количество бумажных листов для тиража: 4,25 + 0,425 • 5000 экз. = 23375 бум. л.

Плотность одного бумажного листа 60 г/м.²

Масса одного бумажного листа: 84 ? 108/10000 • 60 = 54,4 г.

Масса бумаги для тиража: 23375 • 54,4/1000000 = 1,27 т.

Стоимость бумаги: 1,27 • 27000 руб. = 34290 рублей.

Расходы на переплетные материалы и форзацную бумагу

Расходы на бумагу для переплета.

Толщина блока - 18 мм, ширина рулона бумаги - 780 мм, толщина картона - 1,75 мм.

Размер заготовки бумаги: ширина = (2 · 123) + (2 · 1,75) + (1 · 18) + 1,75 + 36 = 305,25 = 306 мм; высота = 192 + (2 · 1,72) + 34 = 229,5 мм = 230 мм.

По ширине рулона бумаги укладывается: (780 - 18)/306 = 2 заготовки.

Расчетное число метров материала на тираж: (5000/2) · 230/1000 = 575 м.

Количество материала на технические отходы: 5% от 575 м. составляет 29 м.

Расчет общего количества материала на тираж: 575 + 29 = 604 м.

Площадь всей бумаги для перелета: 604 · 0,78 = 472 м.²

Плотность бумаги для переплета 120 г/м.²

Количество переплетной бумаги для всего тиража: 472 · 120/1000000 = 0,056 т.

Затраты на бумагу: 0,056 · 30000 = 1680 рублей.

Расходы на пленку.

Площадь пленки необходимый для одного экземпляра с учетом загибов: 2(15,3 · 25,2) + (1,8 · 25,2) = 816,48 см.²

Технические отходы: 816,48 · 0,05 = 40,82 см.²

Площадь пленки с учетом технических отходов: 816,48 + 40,82 = 857,3 см.²/экз.

Размеры одного рулона пленки: 70 см· 3500 см = 245000 см.² = 24,5 м.²

Количество экземпляров на одном рулоне: 245000 см.² /857,3 см.²/экз. = 285 экз.

Количество рулонов пленки на тираж: 5000/285 = 18 рулонов.

Стоимость пленки для одностороннего ламинирования - 16 евро\рулон: 16 · 35 = 560 рублей.

Затраты на пленку: 18 · 560 = 10080 рублей.

Расход картона: 5000/16 = 312,5 листов + 3,13(10% - технические отходы) = 315,6 = 316 листов на тираж.

Картон для переплета: плотность - 185 г/м.²; цена - 28000 руб./тонна.

Масса картона: 316(84 ? 108/10000 · 185) = 316 · 168,35 г = 53198,6/1000000 = 0,053 т.

Затраты на картон: 0,053 · 28000 = 1484 руб.

Расходы на форзац.

Бумага форзацная массой 120 г/м.²; цена за 1 т - 30000 руб.

Затраты на форзац: 1 бум. л. = 8 экз.; 5000/8 = 625 бум. л. + (5% техн. отх.) = 625 + 31,25 = 656,25 бум. л. · (0,91 · 120) = 71662,5 г = 0,072 т · 30000 = 2160 рублей.

Общая сумма за бумагу, пленку, картон и форзац: 1680 + 10080 + 1484 + 2160 = 15404 рублей.

Редакционные расходы

Редакционные расходы на 1 уч.-изд. лист по бизнес-плану издательства на текущий год составляют 800 рублей.

Редакционные расходы: 16 • 800 = 12800 рублей.

Расходы на переплетные материалы и типографские работы

По договору с типографией стоимость типографских работ на один экземпляр книжного блока составляет 25 рублей, за один экземпляр переплета - 12 рублей.

Типографские расходы на весь тираж: 37 · 5000 = 185000 рублей.

Расходы на переплетные материалы и типографские услуги: 15404 + 185000 = 200404 рублей.

Общеиздательские расходы

Общеиздательские расходы на 1 уч.-изд. лист по бизнес-плану издательства на текущий год составляют 1600 рублей: 16 • 1600 = 25600 рублей.

Общеиздательская себестоимость

Суммируем расходы на авторский гонорар художнику, редакционные расходы, типографские расходы и бумагу, общеиздательские расходы: 20000 + 12800 + 200404 + 25600 = 258804 рублей.

Коммерческие расходы

Коммерческие расходы принимают за 5% полной себестоимости: (258804/95) · 5 = 13621 рублей.

Полная себестоимость

Суммируем расходы: редакционные, расходы на типографские работы, бумагу и переплетные материалы, общеиздательские и коммерческие расходы: 258804 + 13621 = 272425 рублей.

Расчет прибыли

Себестоимость одного экземпляра составляет: 272425/5000 = 54 рублей/экз.

Рентабельность планируется в размере 25% полной себестоимости: 54 • 25/100 = 13 рублей/экз.

Таким образом, добавленная стоимость составляет: 54 + 13 = 67 рублей.

Отпускная цена

НДС составляет 10%, то сумма НДС на один экземпляр: 67 • 10/100 = 6,7 рублей.

Отпускная цена одного экземпляра: 67 + 6,7 = 74 рубля.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Существует множество работ исследователей, где творчество Ф. М. Достоевского квалифицируется как нереалистическое. Ряд критиков считают Ф. М. Достоевского своеобразным романтиком в искусстве.

Среди критиков Ф. М. Достоевского распространены концепции, искажающие истинный смысл его творчества, философии.

Нам уже известно, какой трудный путь прошел Федор Михайлович, как долгое время современники не признавали его таланта. В своем дипломе я показала, как менялось отношение к Ф. М. Достоевскому на протяжении десятилетий, как он становился то "нашим известным беллетристом", то "учителем жизни" и кумиром восторженной молодежи, то объектом строго научного изучения, то символом реакции и проповедником поповства и предателем революционных идей, то глубочайшим поэтом-философом, то описателем жизни петербургских трущоб, бытовиком. Все эти превращения, все эти метаморфозы одного и того же образа, одного и того же лица, отражающегося в зеркале, -- все они часть нашей жизни, нашей культуры и истории, а потому уже заслуживают быть извлеченными кто из хрестоматий и постоянно переиздающихся трудов, кто из забвения и небытия. Это не его облик двоится, троится, множится в зеркале нашего восприятия -- это мы сами меняемся, растем, наблюдая (чаще всего бессознательно) процесс собственного культурного, интеллектуального взросления в огромном и до конца далеко не исчерпанном еще зеркале творчества Ф. М. Достоевского. Изучая перемены его облика, мы всматриваемся в самих себя, познаем себя в едином с историей самой России контексте времени.