Жанр литературной сказки в творчестве А. Погорельского, В.Ф. Одоевского, А.Ф. Вельтмана

А. Погорельский убеждает читателя, что для знания необходимы трудолюбие и упорство, говорит о важности честности, скромности, доброты в каждом человеке, умении нести ответственность за свои поступки и держать слово. Писатель задает вопрос: стоит ли привыкать к неожиданному успеху и как не растерять лучших качеств личности, следуя по пятам своих желаний? Он обличает эгоизм, пороки и тщеславие. Педагогическая направленность «волшебность повести» очевидна. Автор «Чёрной курицы…» доносит её до юного читателя через сердце, через сопереживание главному герою. Благодаря интонациям детской речи («Чернушка шла впереди на цыпочках и Алеше велела следовать за собою тихонько-тихонько…», «Душенька, Тринушка», «кошка умывалась передними лапами. Проходя мимо нее, Алеша не мог утерпеть, чтоб не попросить у нее лапки...» и тп.) сознание ребёнка воспринимает действие как реальное и погружается в вместе с Алёшей в волшебное сновидение. Сказка легко воспринимается за счёт стилистически разнообразного построения речи: неторопливость рассказа о Петербурге и пансионе, эмоциональное повествование о спасении Чернушки, о подземных жителях и потрясение от непоправимости последствий поступка Алёши.

Значимость «Чёрной курицы» для детской литературы, её доступность и простота подтверждаются большим количеством переизданий. Известно несколько переизданий сказки «Черная курица, или Подземные жители» XIX в. (1853г., 1858г.). В XX в. произведение печаталось в годы Великой Отечественной Войны (1943-1945гг.). В 1873г. в издательстве «Детская литература» выходит книга с иллюстрациями В. Пивоварова. С 1880г. до наших дней сказка переиздается практически ежегодно, входит в ряд антологий: «Лукоморье. Сказки русских писателей» (1952), «Русская фантастическая повесть эпохи романтизма» (1987), «Городок в табакерке» (1989), «Русская литературная сказка» (1989), «Русская фантастическая проза эпохи романтизма (1820-1840 гг.)» (1991), «Нежданные гости» (1994), «Чёрная курица, или Подземные жители. Аленький цветочек» (2001), «Волк и семеро козлят» (2002), «Литературные сказки народов мира. Том III. Сказки писателей России» (2002), «Сказки русских писателей» (2002), «Чёрная курица, или Подземные жители» (2002), «Сказки русских писателей» (2003), «Сказки русских писателей» (2004), «Билет в детство. Проблемы воспитания и образования в русской и зарубежной фантастике» (2005), «Сказки русских писателей» (2006), «Энциклопедия детства» (2008), «О волшебных мирах, о сказочных существах и о других детских радостях» (2010). В 2010г. В издательстве наука вышла книга «Антоний Погорельский: Сочинения, Письма», представляющая собой наиболее полное наследие творчества писателя. В кинематографе своё видение сказки представили Юрий Трофимов («Чёрная курица», 1975г.) и Виктор Гресь («Черная курица, или Подземные жители»,1980г.).

«Волшебная повесть» «Чёрная курица, или Подземные жители» А.Погорельского является классическим произведением в жанре литературной сказки. Мы видим в ней сосуществование реального и ирреального пространства (пансион и подземное королевство), реальных и сказочных героев (директор, учительша, родители, Тринушка и Чернушка, Король, рыцари), присутствие игрового начала и мотива путешествия (отправление Чернушки и Алёши в подземный мир), благодаря изображению Петербурга и пансиона мы узнаем о реалиях эпохи автора, быте, нравах и обычаях конца XVIII века. Определяющую роль играет наличие конкретного автора, речь произведения сопровождается авторскими комментариями: «В другой раз и при другом случае я, может быть, поговорю с вами пространнее о переменах, происшедших в Петербурге в течение моего века», «Алеша, как сказал я уже выше…», «Куда! Наш Алеша и не думал об уроке!» и тп.

Романтическая «повесть» «Черная курица, или Подземные жители» стала памятником русской детской литературы, дворянской культуры детства. Она интересна взрослым и юным читателям на протяжении нескольких столетий. Нравственная и эстетическая основы сказки помогают воспитывать в маленьком слушателе лучшие качества человеческой личности. А образ Алёши послужил развитию истории автобиографической прозы о детстве как в XIX (С.Т. Аксаков, Л.Н.Толстой, Н.М. Гарин-Михайловский), так и в XX веке (А.Н. Толстой, М.Горький).

Глава II. Идейно-жанровое разнообразие цикла «Пёстрые сказки с красным словцом, собранные Иринеем Модестовичем Гомозейкою, магистром философии и членом разных ученых обществ, изданные В. Безгласым» В.Ф. Одоевского

Разнообразие увлечений князя Владимира Фёдоровича Одоевского (1804 - 1869) не могло не сказаться на его литературном поприще. Занятия философией, естественными науками, музыкой, историей, лингвистикой позволили писателю создать необычный, пёстрый, тематически разносторонний цикл произведений, объединённый под жанром сказки. В связи с разнонаправленностью взглядов писателя, не удивителен тот факт, что его сказки отличаются от традиционных дидактических и нравоучительных. Наряду с этими определениями произведения В.Ф. Одоевского можно назвать научно-фантастическими и социально-философскими. Сказки ориентированы не только на детей, но и на взрослых читателей. В данной главе мы рассмотрим первый подобного рода сборник «Пёстрые сказки с красным словцом…», осветим историю его создания, отзывы литературных критиков и современников писателя, а также состояние вопроса в современном литературоведении.

§ 1. История создания «Пёстрых сказок» В.Ф. Одоевского

По собственному признанию В.Ф. Одоевского создание «арлекинских» сказок, написанных с доброй грустью и иронией, адресованной современному обществу, вызывающих сочувствие к смешным невзгодам человека, совпало с «самыми горькими минутами» его жизни, связанными с увлечением Н.Н. Ланской. Писатель отмечает, что им руководило «торжество воли», что, возможно, объясняет структурность и формальность цикла, взаимосвязь его компонентов, четкое следование одного за другим без какие-либо авторских отступлений. Приверженность воле относится и к, замеченному многими, отсутствию вдохновения и безжизненности сказок.

«Пёстрые сказки…» Ї один из первых воплощенных замыслов художника, в котором наблюдается возникновение тем и мотивов, характерных для позднего творчества писателя. Сборник демонстрирует нам формирование художественных принципов В.Ф. Одоевского, его философских и эстетических исканий. Он содержит «образцы философского гротеска, социально-нравоучительного рассказа, фольклорной, «бытовой» и «психологической» фантастики» [13‚132].

Окончательному названию цикла предшествовало иное - «Махровые сказки». Так именовался сборник на протяжении всего этапа работы над ним. За несколько дней до выхода сказок из печати, 12 февраля 1833 г., А.И. Кошелев передал В.Ф. Одоевскому в письме мнение И.В. Киреевского. Он жалел о замене «оригинального названия «Махровые сказки» заглавием «Пестрые сказки», которое напоминает Бальзаковы «Contes bruns» («Озорные рассказы») [19]. Возможно, В.Ф. Одоевский изначально предполагал в содержании цикла отдать предпочтение изображению отрицательных качеств людей, их истинной сути, под прикрытием благоприятного внешнего вида. В эпитете «махровый» также видна дань традиционной, закоренелой сказке, ориентированной на фольклор и нравоучение. Переосмыслив поставленные перед собой задачи, писатель решил оставить только указание на неоднородность сказок, на их пёстроту, отразившуюся в тематическом разнообразии. Вывод о преобладании отрицательного или положительного начала в героях сказок, он позволяет сделать самому читателю, не давая прямых наставлений.

Замысел цикла рождался в новой литературной атмосфере. В Москве писатель являлся председателем «Общества любомудрия» (1823 - 1825 гг.), которое было создано для обсуждения философских вопросов и изучения трудов западных философов, характеризующееся приверженностью немецкому идеализму. «До сих пор философа не могут себе представить иначе, как в образе французского говоруна XVIII века; посему-то мы для отличия и называем истинных философов любомудрами», - писал В.Ф. Одоевский [17‚163]. Отсюда философская направленность ранних сказок, обличение социальных пороков. В это же время происходит сотрудничество с В.К. Кюхельбекером - издание альманаха «Мнемозина». Переехав из Москвы в 1826 г. в Петербург, автору «Пёстрых сказок» входит в иную литературную среду. В.Ф. Одоевский начинает увлекаться мистической философией Сен-Мартена, средневековой магией и алхимией, но наряду с этим прочно закрепляется среди писателей «пушкинского круга», а характерный дух «интеллектуального артистизма» начинает влиять на него и отражается на сказочном творчестве.

Прежде всего, он усваивает традиции А.С. Пушкина. В 1831 г. в свет выходят «Повести покойного Ивана Петровича Белкина», изданные под псевдонимом «А.П.», сыгравшие в формировании цикла одну из главных ролей. На родство произведений указывают уже с самого начала эпиграфы как А.С. Пушкина, так и В.Ф. Одоевского, взятые из «Недоросля» Д.И. Фонвизина. «То, мой батюшка, он еще сызмала к историям охотник» А.С. Пушкина и «Какова история. В иной залетишь за тридевять земель за тридесятое царство» В.Ф. Одоевского указывают нам на содержание циклов - на «истории». «Истории» подразумевают небольшие рассказы от лица повествователя. В XIX в. их также было принято называть анекдотами, т.е. занимательными историями о каком-либо случае, какой-либо личности. Повествование о необычных происшествиях с обычными людьми мы находим в «Пёстрых сказках». Открытие автора «Повестей…» героя-рассказчика Ивана Петровича Белкина послужило появлению Иринея Модестовича Гомозейки, речь о котором пойдёт позже.

Оказал влияние на писателя и сказочно-фантастический мир украинского фольклора, воссозданного Н.В. Гоголем в «Вечерах на хуторе близ Диканьки», рассказы которых были собраны и изданы «старым пасичником Рудым Панькой». В.Ф. Одоевский счел их «и по вымыслу, и по рассказу, и по слогу» выше всего, изданного доныне «под названием русских романов» [106‚72].

М.А. Турьян указывает на наличие у Гомозейки черт Чацкого. Она определяет героя как ««сумасшедшего», человека, выламывающегося из узаконенных людским мнением и светом жизненных стереотипов и привычных представлений». Аналогичный тип личности, по словам исследователя, можно найти в разработках новелл и подготовительных материалов, назначавшихся в «Дом сумасшедших» [13‚135].

Мать В.Ф. Одоевского усмотрела в рассказчике «Пёстрых сказок» собственного сына. Это свидетельствует об автобиографичности цикла: «...Но всего мне лучше понравился этот сидящий в углу, и говорящий, оставьте меня в покое, это очень на тебя похоже... впрочем, нет гостиной, в которой бы тебе не душно было...» [91‚36]. Ириней Модестович выступал также противником «методизма», о предмете которого писал М. П. Погодину сам автор: «...чтоб меня, русского человека, т. е. который происходит от людей, выдумавших слова приволье и раздолье, не существующие ни на каком другом языке -- вытянуть по басурманскому методизму?.. Так не удивляйтесь же, что я по-прежнему не ложусь в 11, не встаю в 6, не обедаю в З...» [28‚344].

Цикл «Пёстрые сказки с красным словцом, собранные Иринеем Модестовичем Гомозейкою, магистром философии и членом разных ученых обществ, изданные В. Безгласым» включает в себя главу «От издателя», которая представляет нам историю появления сказок; «Предисловие сочинителя», из которого мы узнаём о герое-повествователе. Сказки цикла можно разделить по тематической ориентированности. Социально-философские сказки с элементами научной фантастики - «Реторта», сказка-повесть «Жизнь и похождения одного из здешних обывателей в стеклянной банке, или Новый Жоко», которую также можно назвать подражательной. Сатирические сказки на бытовом материале - «Сказка о том, по какому случаю коллежскому советнику Ивану Богдановичу Отношенью не удалося в Светлое Воскресенье поздравить начальников с праздником», «Сказка о мёртвом теле, неизвестно кому принадлежащем». Литературная сказка на фольклорной основе - «Игоша». Фантасмагория с элементами нравоучения - «Просто сказка». Социально-обличительные - «Сказка о том, как опасно девушкам ходить толпою по Невскому проспекту» и «Та же сказка, только на изворот» с «Деревянный гостем, или сказкой об очнувшейся кукле и господине Кивакеле», философский «Епилог», примыкающий к ним.

«Пестрые сказки» вышли в свет в начале 1833 г.: дата цензурного разрешения - 19 февраля (подпись цензора В. Н. Семенова), билет на выпуск - 8 апреля (в «Реестре печатных книг» подпись П. И. Гаевского). В начале апреля «Молва» в разделе «Литературные слухи» анонсировала выход «Пестрых сказок»: «В Петербурге известный литератор, даривший нас своими фантазиями в гофмановском роде, издает полное собрание их под заглавием «Пестрые сказки»» [75‚162]. 12 февраля 1833 г. А. И. Кошелев писал из Москвы: «Твои поручения я исполнил, любезный друг Одоевский. Для «Молвы» мы даже составили с Киреевским статейку. Обещали объявление о твоих сказках поместить в скором времени» [19]. Однако статья в «Молве» не появилась. Восьмого апреля в «Северной пчеле» (1833г., №37) было напечатано объявление о том, что книга Одоевского «на сих днях поступит в продажу».

В Британской библиотеке в Лондоне находится экземпляр «Пестрых сказок» с карандашными пометами В.Ф.Одоевского, представляющими собой авторскую правку печатного текста. «Пестрые сказки» из Британской библиотеки входят в число подарочных экземпляров, о чем свидетельствует собственноручная запись В.Ф.Одоевского: «Сии экземпляры никогда не были пущены в продажу». Три экслибриса точно восстанавливают историю книги. Первый из них принадлежит графу П. К. Сухтелену - известному библиофилу, в последние годы жизни - российскому послу в Швеции. Граф скончался в 1836 г., после чего книга вернулась к автору. В.Ф. Одоевский поставил на ней свой экслибрис, и «Пёстрые сказки» заняли место в его книжном собрании.

Примерно через семь лет В.Ф. Одоевский приступил к редактированию сказок, внеся ряд поправок в этот экземпляр. Через двадцать лет подарил его своему другу и известному библиофилу С. А. Соболевскому с надписью: «Дарится в библиотеку другого столь же знаменитого библиофила Сергея Александровича Соболевского. 15 июля 1864. Кн. В. Одоевский». На книге появился третий экслибрис - её нового владельца.

После смерти С.А. Соболевского его книжную коллекцию унаследовала С. Н. Львова, продавшая ее в Германию. На лейпцигском аукционе книготорговой фирмы «Лист и Франк» «Пестрые сказки» в числе значительной части собрания С.А.Соболевского были приобретены Британским музеем для своей библиотеки 9 октября 1873 г. Собрание не было сохранено в целостном виде, поэтому уникальный экземпляр первого сборника не был до сих пор выявлен.

Исправления, внесенные В.Ф. Одоевским в «сухтеленовский» экземпляр, явились первой правкой текста, где он внес наиболее существенные смысловые коррективы и выправил замеченные опечатки. Интересным и значительным представляется следующее исправление: в «Реторте» писателем восстановлена фраза, не пропущенная цензурой («…тому свечку, другому свечку…»). В «сухтеленовском» экземпляре зачеркнуто название заключительного текста: «Эпилог».

В фонде В.Ф.Одоевского в Российской национальной библиотеке хранится другой экземпляр «Пестрых сказок» с экслибрисом С.А. Соболевского, но без дарственной надписи и помет.

В библиотеке Кембриджского университета хранятся «Пестрые сказки» 1833 г. с анонимными записями, касающимися участия Н. В. Гоголя в написании сборника В.Ф. Одоевского.

Окончательный состав «Пестрых сказок» по сравнению с первоначальным замыслом оказался существенно расширенным. Особое внимание писатель уделил художественному оформлению книги. Оно принадлежало Е. Н. Риссу, П. Русселю и отчасти А. Ф. Грекову.

Поскольку «Пестрые сказки» носили во многом экспериментальный характер, В.Ф. Одоевский в качестве своеобразного лингвистического эксперимента счел возможным прибегнуть к «испанской» пунктуации и некоторым другим пунктуационным особенностям, специально оговорив их в главе «От издателя». Орфографию «Пёстрых сказок» отличает также намеренная архаизация; например, писатель сознательно вводит написание буквы е вместо э. Позже, включив ряд сказок в свои «Сочинения» 1844 г., В.Ф. Одоевский отказался от «испанской» пунктуации и от архаизированной орфографии.

При жизни В.Ф. Одоевского «Пестрые сказки» как целостный цикл не переиздавались. Шесть сказок из девяти писатель включил в третий том своих «Сочинений» 1844 г.: пять из них составили раздел «Отрывки из «Пестрых сказок»», шестая -- «Игоша» -- вошла в раздел «Опыты рассказа о древних и новых преданиях». В XX веке цикл был переиздан в 1991г. издательством «Книга», в 1996 г. в серии «Литературные памятники» издательством «Наука» был выпущен труд, подготовленный М.А. Турьян. Издание включает в себя полный цикл «Пёстрых сказок», дополнения, касающиеся истории образа И.М. Гомозейки, отзывы современников, отрывки из редакций сказок и авторские правки, фотовклейки обложки первого издания, а также статью ученого, посвященную исследованию цикла В.Ф. Одоевского. С 1996 г. «Пёстрые сказки» не переиздаются первоначальным циклом.

Отзывы современников В.Ф. Одоевского на «Пёстрые сказки» были противоречивы. Отрицательно отозвался о цикле Н.А. Полевой. Он отметил безжизненность сказок; указывая на мастерство Гофмана, критик отметил, что «необходимо верить чудесному, разумеется, не с чувством простолюдина, но с чувством поэта, и верить искренно, дабе заставить поддаваться обаянию и тех людей, которым хотите вы передать свои ощущения». По его словам, В.Ф. Одоевский не стал добродушным рассказчиком, а «только надел маску, сделанную столь неискусно, что из-под неё видна его собственная физиогномия». Он сравнил форму и внутренний смыл с аллегорией и нравоучением соответственно, тем самым уличил писателя в обращении к «несообразному с нашим веком роду распространенной басни». Н.А. Полевой увидел в произведениях лишь холодность, бесцветность и «ничего не сказывающую аллегорию». Критик обвиняет В.Ф. Одоевского в подмене чистого, доброго, искреннего и светлого «пылью остроумия», начитанностью и поддельностью, а в заключение статьи делает вывод, что «для ума есть много других поприщ» [13‚114-118].

Неоднозначными оказались взгляды В.Г. Белинского. В статье «Сочинения князя В. Ф. Одоевского» он отмечал в «Пёстрых сказках» «несколько прекрасных юмористических очерков», таких как «Сказка о мёртвом теле неизвестно кому принадлежащем» и «Сказка о том, по какому случаю коллежскому советнику Ивану Богдановичу Отношенью не удалося в Светлое Воскресенье поздравить начальников с праздником». Совершенно не понял критик фантастической «пьесы» «Игоша». Он увидел в ней подражание Гофману и предостерег писателя: фантазм немецкого романтика составлял его натуру, он «в самых нелепых дурачествах своей фантазии» был верен идее, поэтому подражать ему опасно - «можно занять и даже преувеличить его недостатки, не заимствовав его достоинств». Талантливое изложение отмечает В.Г. Белинский в «Сказке о том, как опасно девушкам ходить толпою по Невскому проспекту» и «Той же сказке, только на изворот» [31,118].

Уже на исходе жизни, готовя свои «Сочинения» ко второму изданию, в «Примечании к «Русским ночам»» В.Ф. Одоевский подвел итог многочисленным уподоблениям или противопоставлениям его Э.Т.А. Гофману. Он окончательно сформулировал свое понимание художественного метода немецкого писателя: «Гофман... изобрел особого рода чудесное… нашел единственную нить, посредством которой этот элемент может быть в наше время проведен в словесное искусство» [15‚189].

В.Ф. Одоевский отметил две стороны чудесного: чисто фантастическую и действительную. Он говорил, что читатель не обязан верить всему необычному в произведении: «в обстановке рассказа выставляется всё то, чем это самое происшествие может быть объяснено весьма просто». Таким образом, отмечал писатель, Э.Т.А. Гофман смог примирить наклонность к чудесному и жажду анализа, что «было делом истинного таланта».

Совершенно противоположное мнение высказал Е.Ф. Розен. Сказки В.Ф. Одоевского он называет родом чудесного, при котором «не только идея целого, но и значение каждого частного действия и явления должны выйти наружу, ибо ясный, во всем разгаданный смысл придает занимательность и самой уродливости, есть -- так сказать -- необходимый свет в этом волшебном фонаре». Барон отмечал оригинальность воззрений автора, «пронзительный философский ум», «неистощимое богатство фантазии». Высокая оценка сборника видна в последнем абзаце статьи, где рецензент говорит о роскошном издании сказок, прибавляя: ««Пестрые сказки» и по роскоши издания суть новость на нашем Парнасе» [13‚111-113].

Положительно отозвался о сборнике Э.В. Бинеманн. В письме В.Ф. Одоевскому он писал: «это средоточие восхитительной элегантности и изящества, эту частицу «Тысячи и одной ночи»; но по крайней мере очевидно, что сказки Шехерезады не могли меня так развеселить, как эти «Пестрые сказки»» [13‚119].

М.П. Погодин говорил о любви автора к человечеству, «чувством и убеждением проникнута вся его строка». Язык сказок - остроумен, правилен и чист. Однако он отмечал и то, что наклонность к необыкновенному иногда выходит из границ и вызывает недоумение [13‚127]. Интересен отзыв читателя А.И. Сабурова: «Мысли г-на Адуевского, имея отпечаток колкой аллегории, совершенно справедливо и искусно касаются предметов, часто встречающихся в общежитии и обществе… Вообще в книге сей слог чист и мысли разнообразны и остроумны» [13‚167].

Неопределенным остается взгляд А.С. Пушкина на прочтенные «Пёстрые сказки с красным словцом». По свидетельствам В.А. Соллогуба, в одну из встреч на Невском проспекте А.С. Пушкина и В.Ф. Одоевского между ними произошел разговор, относительно вышедшего сборника: «Пушкин отделался общими местами: «читал... ничего... хорошо...» и т. п. Видя, что от него ничего не добьешься, Одоевский прибавил только, что писать фантастические сказки чрезвычайно трудно…Тут Пушкин снова рассмеялся своим звонким … смехом… и сказал: «Да если оно так трудно, зачем же он их пишет? Кто его принуждает? Фантастические сказки только тогда и хороши, когда писать их нетрудно» [13‚126]. Эти воспоминания появились в печати уже после смерти В.Ф.Одоевского. Однако еще при жизни писателя, в 1860 г., версию разговора о «Пестрых сказках» обнародовал П.В. Долгоруков на страницах издававшегося им в Париже журнала «Будущность». В пасквильной статье, стремясь дискредитировать дружеский характер отношений А.С.Пушкина с князем, он пересказал эпизод, описанный позднее В.А.Соллогубом, как сплетню. В.Ф. Одоевский не принял данного высказывания и переписал часть статьи в свой дневник, снабдив авторскими комментариями. А позднее был написан «Ответ В.Ф. Одоевского П.В. Долгорукову», где князь говорит, что «анекдот, выдуманный бесчестным клеветником, и по времени, и по характеру наших отношений с Пушкиным не мог существовать ни в каком виде и ни при каком случае» [13‚124-125]. Однако невозможно совершенно опровергать данную «клевету», поскольку известно свидетельство юриста и музыканта, посетителя салона В.Ф. Одоевского, В. Ленца. «Одоевский пишет тоже фантастические пьесы», - сказал Пушкин с неподражаемым сарказмом в тоне», - вспоминает В.Ленц [13‚128]. Отголоски иронического отношения А.С. Пушкина к фантастике слышны в воспоминаниях Ю. Арнольда, согласно которым, А.С. Пушкин называл В.Ф.Одоевского «гофманской каплей» [13‚166].

Таким образом, мы видим, что многие не принимали научно-фантастическое начало в сказках, отмечали несовершенство «Пёстрых сказок» в художественном отношении, неправомерны высказывания относительно безыдейности аллегорий, имеющих не только фантастическую основу, но и философский подтекст. В.Ф. Одоевский позднее подтвердил формальное значение цикла, включив в «Сочинения» сказки, имеющие «чисто литературное значение». Но нельзя не отметить, что благодаря первому опыту в подобном жанре мы наблюдаем за развитием творческих идей и зарождением художественного метода писателя. М.А. Турьян отмечает, что в сказках «обозначились практически все направления дальнейших художественных поисков писателя, ставшего едва ли не единственным в нашей литературе выразителем «философского романтизма» [13‚168]. Это в значительной степени говорит о важности изучения «Пёстрых сказок» для понимания истоков идей и направлений художественной мысли последующих произведений В.Ф. Одоевского.

В современном литературоведении исследованию «Пёстрых сказок» В.Ф. Одоевского уделяется недостаточное внимание. Основная направленность трудов сосредоточена на втором цикле «Сказки дедушки Иринея», в который вошли известные всем с детства «Городок в табакерке»(1834 г.), «Мороз Иванович»(1841 г.), «Разбитый кувшин»(1841 г.) и др., ставшие признанными классическими произведениями детской русской литературы. Но, не выявив своеобразие первого цикла, роли героя-повествователя, невозможно проследить развитие авторской мысли и особенностей литературной сказки В.Ф. Одоевского.

Изучением «Пёстрых сказок» занималась М.А. Турьян, подготовившая их отдельное издание в «Литературных памятниках». Большой вклад в развитие литературоведения о В.Ф. Одоевском ещё в начале XX века внёс П.Н. Саккулин с его двухтомником о жизни и творчестве писателя. На его труд опираются многие ученые в наши дни. Гофмановским традициям в «Пёстрых сказках» посвящены статьи А.В. Ботниковой, Н. Лебедевой, А.Т. Грязновой. Связь Н.В. Гоголя и В.Ф. Одоевского рассматривают В.И. Сахаров, М.В. Лобыцина, Л.А. Эмирова, Н. Генина; А.С. Янушкевич посвятила статью становлению философского нарратива в русской прозе. Можно найти несколько работ, посвященных связи В.Ф. Одоевского и А.С. Пушкина, а также роли первого в творчестве М.Е. Салтыкова-Щедрина. Жанровую поэтику цикла рассматривала О.И. Тиманова в статье «Принципы сказочной циклизации в творчестве В.Ф. Одоевского». В связи с тематическим содержанием «Пёстрых сказок» интерес могут представить статьи, посвященные педагогической деятельности писателя, его социальным, философским и научным взглядам (И.Ф. Худушина, А.В. Коваленко, Н.М. Михайловская, С.А. Соколовская, Т.П. Шумкова и др.).

§2ю Идейно-жанровое своеобразие цикла «Пёстрые сказки с красным словом»

В сказках В.Ф. Одоевского мы находим новое изображение реальности, включающее в себя не только мифологические, но и научно-художественные черты с элементами аллегории и мистики. Писатель не хотел прибегать к стандартным средствам создания сказки, с её волшебным пространством, фольклорными героями. Его целью было найти новое представление о мире в век, «обрезавший крылья воображению». Стремясь воплотить свои идеи не только в жанре литературной сказки для детей, но и во взрослой повести, В.Ф. Одоевский разрабатывал хронику «Жизнь и похождения Иринея Модестовича Гомозейки, или Описание его семейственных обстоятельств, сделавших из него то, что он есть и чем бы он быть не должен» (1830-е гг.), в которой главный герой, подобно автору, был увлечен идеей преобразований. Уже там центральный персонаж называется автором «Пёстрых сказок»».

В.Ф. Одоевский проявляет интерес к бессознательному, взаимодействие которого с сознательным воплощает «принцип автономии души и тела». Писатель стремиться воссоединить возможность человека на равных условиях принимать инстинктивное и рациональное. Целостное познание мира, не лишенное веры в чудесное и способности творческого мышления, присуще только ребенку. В.Ф. Одоевский называет трёх деятелей мышления человека: предзнание, сознание и разумение - «сии три фактора необходимы безусловно. Нет ни одного психологического явления, которое бы не подходило под сей закон. В детях можно заметить даже отдельное, постепенное действие этих факторов…»[12‚134].

Своей задачей В.Ф. Одоевский видел найти средство, способное «отвратить» ум ребенка от грёз к окружающему миру. Этим средством становится научно-познавательная, фантастическая сказка. «Грёза», ирреальное - это состояние души, «где игра воображения так чудно сливается с действительностью». Повествование должно включать в себя целостное представление о предмете, каждая отдельная часть должна быть дана в гармонии с предыдущей.

В цикле «Пёстрые сказки с красным словцом» В.Ф. Одоевский затрагивает разные сферы и поднимает темы, во многом неожиданные и непривычные для своего времени. Объединенные одним героем-повествователем и заключенные в рамочный сюжет, аллегорические сказки наряду с сатирически-фантастическими повестями обретают новые смыслы.

Образ рассказчика в повестях 30-х г. не был открытием. До Иринея Модестовича был пушкинский И.П. Белкин, гоголевский Рудый Панько, булгаринский Архип Фадеевич. Новым было его содержание: Гомозейко - ученый, «магистр философии». Поведению повествователя соответствовало и говорящее имя: Ириней - от греческого eirзnз - «мир, спокойствие»; Модестович - от латинского modestus - «скромный»; Гомозейко - старый русский глагол «гомозить, или гомозиться» - «беспокойно вертеться, суетиться», - это было присуще просветительским традициям писателя [116‚373]. Гомозейко знает все возможные языки, превзошел все существующие науки, а основная его страсть - «ломать голову над началом вещей и прочими тому подобными нехлебными предметами». Философ живёт в бедности, фрак его пришел в «пепельное состояние», в нем уже нельзя выйти в свет, а это - «единственное средство для сохранения своей репутации». Несмотря на то, что у героя нет ничего общего с людьми гостиной, он даже в мороз бежит на бал «в одних башмаках», появляется на всех балах и торжествах. «Мне, издержавшему всю свою душу на чувства, обременённому многочисленным семейством мыслей, удручённому основательностию своих познаний, -- мне очень хочется иногда поблистать ими в обществе», - признается Ириней Модестович.

П.Н. Сакулин справедливо назвал его «мучеником гостиных». В светском обществе, ничего не смыслящем в истории, философии, медицине, химии трудно найти человека со схожим мышлением и интересами; у слушателя «сделались судороги и глаза его невольно стали поворачиваться из стороны в сторону». О мистическом и фантастическом содержании рассказов Гомозейки мы можем предположить, исходя из направления его интересов: он говорит издателю о намерении купить редкую книгу по астрологии, хиромантии, физиогномике и др. Ученый интересуется «странными науками», которые увлекали людей в древние века. Эти мудрецы были отважные идеалисты, стремившиеся «вырвать» у природы её тайны и сделать жизнь человечества счастливой. Их открытия «производили такое же обширное влияние на человечество, какое бы ныне могло произвести соединение паровой машины с воздушным шаром, - открытие, которое… не даётся нашему веку». В этих и подобных высказываниях Иринея Модествовича мы слышим протест против рассудочности и материализма и призыв к отысканию «начала вещей». Гомозейко говорит о духовной нищете, об утрате человеком веры в чудесное, поэтического начала. Для героя жизнь - бессмысленная суета: «Живёшь, живёшь, нарахтишься, нарахтишься, жить - не живёшь, смерти не знаешь, умрёшь и їчто же останется? Сказать стыдно».

В первой «социально-философской аллегории» «Реторта» Ириней Модестович говорит о том, что люди, в частности салонное общество, загнаны в аппарат, служащий для перегонки или для воспроизведения реакций, продукты которых заново подвергаются этому процессу. Каждый их них не делает ничего значительного для окружающего мира; жизнь только впечатлениями и эмоциями, без ума и бездействия осуждает ученый, а вместе с ним и В.Ф. Одоевский. Душевная и духовная «духота» гостиниц, присущая им скука, приводят к бессмысленности существования, к утрате вечных понятий любви, добра, ума. Попадая в такое общество внешние перемены, описываемые рассказчиком, можно соотнести и с изменениями внутреннего мира и мироощущения. Философ описывает, каково ему было на дне реторты, выбраться из которой - основная задача жизни: «мой новый, прекрасный чёрный фрак начал сжиматься и слетать с меня пылью», галстук «покрылся сажею», «башмаки прогорели»; «я сделался вдвое меньше», а «от волос пошёл дым: мозг закипел в черепе».

Светский бал наскучил скучно даже чертёнку, который дистиллировал в реторте высшее общество: «День-деньской вас варишь, варишь, жаришь, жаришь, и много-много, что выскочит из реторты наш же брат чертенёнок, не вытерпевший вашей скуки». Всё, что составляет наполнение реторты - вода и копоть.

В «Реторте» мы впервые знакомимся с персонажами последующих сказок: Пауком, Мёртвым телом, Колпаком, Игошей. Присутствует здесь характерный для литературной сказки мотив приключения: «я представил сотоварищам план…: пробираясь сквозь дыры, наверченные указкою, из страницы в страницу, поискать: їне найдём ли подобного отверстия и в переплёте, сквозь который можно было бы также пробраться тихомолком?». Путешествие по страницам Латинского словаря представлено в виде аллегории: главный герой растворяется в буквах и превращается в сказку. Здесь возможно две интерпретации: текст подчиняет себе человека, полностью завладевает его умом и заставляет жить прошлым, древним; с другой стороны, Латинский словарь здесь - книга сказок, но подчиненная тёмной силе, убивающей всё человеческое. В своей статье «Кто виноват?» В.Ф. Одоевский называет книжно-журнальную печать «печальным кладбищем всех человеческих мыслей» [10‚63].

Представление историй встреченных в словаре и подобранных им персонажей Гомозейко начинает со «Сказки о мёртвом теле, неизвестно кому принадлежащем». В.Я Сахаров определяет жанр этой части как повесть. Действительно, здесь, за шутливым повествованием и фантастическими событиями, воспроизводится естественное течение жизни. Повествование заключает в себе определённый небольшой промежуток времени - основные события происходят в течение суток, с момента завязки до основного действия проходит 3 недели. В центре находится одно событие - поиск хозяина мёртвого тела «мужеска пола», место действия - г. Реженск; сюжет сосредоточен вокруг главного героя - приказного Севастьяныча, а его поведение, образ жизни и поступки открывают перед читателем злободневные проблемы реальности.

Перед нами в шутливо-иронической форме представлено описание бытовых подробностей: Севастьяныч здесь - любитель опорожнять по штофам «домашнюю желудочную настойку»; относящийся к своему делу с особой канцелярской скрупулезностью «низового» сознания: решив подготовить бумаги к завтрашнему заседанию, он «предварительно поправил светильню в железном ночнике, нарочито для подобных случаев храмом старостою села Морковина». Чувствуя себя преисполненным долга, Севастьяныч видит себя «уездным толкователем законов», которые он бережно хранил в замасленной тетрадке, доставшейся ему от батюшки, отставленного от должности за ябеды и доносы. Способность воздействовать на чиновничьи умы называет он «магической силой», позволяющей держать в повиновении «и исправника и заседателей». Показателен эпизод со спасением своего «благоприятеля», совершившего нехорошее дельце, за которое виновник мог отправиться в «не совсем приятное путешествие». Перехитрив закон, приказной берет свидетельство со знакомого обвиняемого, а затем, сделав важный вид, с особой интонацией, практически заставляет обывателей подписать» единогласное показание». Благодаря всем своим выдумкам для решения «знаменитых дел Реженского земского уезда» душу его посещало «сладкое ощущение собственного достоинства».

Фантастичекий персонаж - призрачный хозяин «мёртвого тела» -введен в сюжет для изображения поведения «приказных Севастьянычей» в, казалось бы, абсурдных, немыслимых ситуациях. Фантастика не является частью реальности: диалог приказного и владельца тела, имеющего слабость иногда выходить из него, происходит во сне. В их разговоре проявляется всё та же сосредоточенность «опытного» чиновника. На все реплики «мёртвого тела», Севастьяныч отвечает привычными «та-ак-с» и «кабы подмазать немного». Нелепость ситуации не смущает персонажа, он, не поднимая головы, следит лишь за правильность оформления бумаг, а за нелепым представлением гостя «Цвеерлей-Джон-Луи», «иностранца» по чину, записывает привычным чиновничьим языком: «В Реженский земский суд от иностранного недоросля из дворян Савелия Жалуева, объяснение».

В.Я. Сахаров в статье «О жизни и творениях В. Ф. Одоевского» справедливо отметил, что «бытие Савастьяныча настолько бездуховно, автоматично, что любая несообразность находит здесь своё место, не вступая с этой жизнью в противоречие» [93‚8]. Даже после пробуждения физического, духовного пробуждения не наступает. Помня об обещанных пятидесяти рублях, приказной старается «выхлопотать» мёртвое тело.

Безусловно, необходимо отметить наличие сказочных элементов в произведении. Характерным по построению синтаксических конструкций для сказки является эпизод с грёзами Севастьяныча о собственном доме: «вот идёт его полная белолицая Лукерья Петровна; в руках у ней сдобный крупичатый каравай; вот тёлка, откормленная к святкам, смотрит на Севастьяныча; большой чайник с самоваром ему кланяется и подвигается к нему; вот тёплая лежанка, а возле лежанки перина с камчатным одеялом, а под периною свёрнутый лоскут пестрядки, а в пестрядке белая холстинка, а в холстинке кожаный книжник, а в книжнике серенькие бумажки», - последняя часть может напомнить читателю народную сказку о Кощее Бессмертном. Как у злодея за семью замками находится ключ к его жизни, так и у приказного дальше всего схоронены «серенькие бумажки», составляющие смысл его существования.

Сказочно-мистическим предстает перед нами владелец тела: «в тёмном углу стало показываться какое-то лицо без образа; то явится, то опять пропадёт…». Мотив былины прослеживается в конце произведения, где миф о появлении «мёртвого тела» превращается в предание, обрастающее домыслами: «в одном соседнем уезде рассказывали, что… владелец вскочил в тело, тело поднялось, побежало». В другом уезде «утверждают, что владелец и до сих пор каждое утро и вечер приходит к Севастьянычу» с просьбой выдать тело, а тот «не теряя бодрости, отвечает: «А вот собираются справки».

В.Ф. Одоевский воспроизводит ситуацию курьёза и бытового анекдота, при которых сказку-повесть вполне можно назвать социально ориентированной и сатирической. По мнению автора, сатира - «выражение нашего суда над самими собою, часто грустное, исполненное негодования, большею частию ироническое» [16‚45]. Ярким примером такой сатиры можно назвать жизнь провинциальных уездов, изображенных В.Ф. Одоевским.

Восприятие сказки критиками было разным. Н. Ф. Сумцов видел её смысл в «наклонности русских дворян Савелиев Жалуевых оставлять своё тело и превращаться в иностранных недорослей Цверлей Джон Луи» [97‚17]. А. Ф. Кони считал, что Одоевский предвосхитил в сюжете сказки «Странную историю доктора Джекила и мистера Хайда» Р.Л. Стивенсона [57‚55]. Е. П. Званцева в статье «Новое и традиционное в сказках В.Ф.Одоевского» отметила сходство одного из эпизодов «Сказки о мёртвом теле» с «Органчиком» Салтыкова-Щедрина: «Возможно, от этой сказки Одоевского идёт эпизод из «Истории одного города» с головой органчика, выкинутой из телеги и приставленной к телу неизвестного лейб-кампанца капитан-исправником» [50‚140]. М.А. Турьян отмечает сходство сказки В.Ф. Одоевского с «Гробовщиком» А.С. Пушкина и «Носом» Н.В. Гоголя. Однако фантастика Н.В. Гоголя оказывается «немотивированной», в отличие от фантастики автора «Пёстрых сказок», разрешенной сном и пробуждением [13‚158-159].

В жанре повести написана и следующая часть «Пёстрых сказок» - «Жизнь и похождения одного из здешних обывателей в стеклянной банке, или Новый Жоко». В.Ф. Одоевский даёт подзаголовок «Классическая повесть», с самого начала указывая на пародийное содержание произведения, подразумевая бытующие в то время сюжеты сентиментальной французской прозы.

Название заключает в себе аллюзию к произведению Ш. Пужана «Жоко, эпизод, извлеченный из неизданных писем об инстинкте животных» (1824 г.). Повествование об обезьянке, верной своему хозяину, впоследствии её погубившему, пользовалось большой популярностью. Английский исследователь Н. Корнуэлл считает, что сатира В.Ф.Одоевского направлена французского писателя П. Бореля, создавшего образ «волкочеловека» [‚253]. Такая гипотеза возможна, поскольку в завязке мы узнаем о родословной паука-поветвователя, об его отце Ликосе - с греч. «волк», «его грозном виде, его жестокосердечии». М.А. Турьян называет «контр-версию» А. Погорельского «Путешествие в дилижансе», представлявшую собой «полемическую, анти-руссоистскую переделку нашумевшего сюжета» [13‚142].

Автор даёт понять читателю, что события и сюжет в полной степени вымышленные: персонаж - сказка сам по себе. Затрагивая тему науки, герой называет учёных «злодеями», а их деятельность «холодными преступлениями». Он не терпит вторжений в природу, одарившую их вид притворством, хитростью, силой и храбростью, в которую она же «положила зародыш злополучия». Отец паука, наделенный природной быстротой и могуществом, предстает перед нами в образе «нового Жоко», изначально подчинившего себе доверчивое существо, а затем безжалостно поедающего его детей. В.Ф. Одоевский открывает нам антиутопическую картину мира, в которой неизбежен конец всего живого. Здесь мир - банка, а всё естественное лишь зеркальное, преломленное отражение. Всеобъемлющий звериный инстинкт заставляет семейство поедать друг друга. Устрашающая картина даётся на фоне «доброго», «природного бытия», описанного Ш.Пужаном.

Мир заточения предстает в виде жилища, «великолепие» которого невозможно изобразить. Обманным путём попавший в ловушку паук, называя место заточения «темницей», всё же становится падок на «блестящие, прозрачные стены», «кристальные колонны», «радужные цветы» и т.п. Не понимая иллюзорности существования, герой пользуется «дарами судьбы или мощного волшебника». На героя находит забвение, надуманное, созданное им самим, после которого «звуки умолкли, ложное солнце погасло, и мрак облекал всю Природу». Мы видим здесь характерное для сказки противопоставление реальности и ирреальности: замутненное сознание паука соотносится с обычным выключением света и прочным закрытием крышки банки.

Историю В.Ф. Одоевского М.П. Погодин охарактеризовал как «смешную и грязную», тем самым верно уловив задачу, поставленную писателем. Критик подметил пародийность повествования и его «неистовость» [13‚144]. Ужасающей выглядит схватка семейства за пищу - собственных детей: «В отдалённом углу подруга моя пожирает собственное детище! В эту минуту все чувства вспылали во мне: и гнев, и голод, и жалость -- всё соединилось, и я умертвил и пожрал мою подругу… вместе с отцом моим мы истребили всё, что было живого в темнице; наконец мы встретились с ним на трепещущем теле моего последнего сына; мы взглянули друг на друга, измеряли свои силы, готовы были броситься на смертную битву…».

В заключение «классической повести» Ликос-младший задает ряд вопросов: Вы сами уверены ли, убеждены ли вы, как в математической истине, что ваша земля -- земля, а что вы -- люди?... їЧто, если исполинам, на ней живущим, вздумается делать над вами, -- как надо мною, -- физические наблюдения, для опыта морить вас голодом, а потом прехладнокровно выбросить и вас, и земной шар за окошко?» и проч. Исследователи отмечают их пародийность и полемический оттенок, свойственный вечерам у В.А. Жуковского [13‚144]. Это парафраз пушкинского «Домика в Коломне»: «Зачем эти господа? Зачем их холодные преступления? на какую пользу?». Из этого следует вывод, что текст предназначался для чтения в пушкинском кругу, среди слушателей, понимающих его несерьёзность и знакомых с оригинальной повестью.

Учитывая то, что «Жизнь и похождения…» - первая написанная из «Пёстрых сказок», мы можем наблюдать зарождение идеи В.Ф. Одоевского сказку по внешней оболочке, канве, наполнять за счет содержания и подтекста философским гротеском, так явно проявившимся в событиях произведения. Расшифровывая энтомологический смысл сюжета, М.А. Турьян приводит примеры увлечения автора сказок зоологией. «Каннибализм обостряет борьбу за жизнь, в которой побеждает наиболее сильная особь, независимо от ее возрастной или половой принадлежности» - естественнонаучное объяснение иронического сюжета, метафоры «пауки в банке», которой В.Ф. Одоевский придаёт философский смысл [13‚145]. Таким образом, данную повесть можно рассматривать как первый опыт писателя в области научной фантастики.

К разряду гротесковых и сатирических сказок-повестей относится и «Сказка о том, по какому случаю коллежскому советнику Ивану Богдановичу Отношенью не удалося в Светлое Воскресенье поздравить своих начальников с праздником». В.Ф. Одоевский, вновь прибегая к элементам бессознательного, через сон и игру, юмористически обличает быт чиновничества. Главный герой - Иван Богданович Отношенье - чиновник 6-го класса, жизнь которого наполнена безмолвием. Небольшое оживление, «тень жизни» появляется лишь перед составлением годовых отчётов. Его существование - механическое: каждое утро «он вставал в 8 часов; в 9 отправлялся в комиссию», используя зевгму, автор саркастически описывает характер его монотонной работы: «не трогаясь ни сердцем, ни с места, не сердясь и не ломая головы понапрасну». Жизнь всего отдела наполнена ожиданием одного - игры в бостон, «необходимой принадлежности службы». Время, проведенное за карточным столом, было «сильными минутами» в его жизни, Отношенье делался «львом»: «в эти минуты сосредоточивалась вся его душевная деятельность, быстрее бился пульс, кровь скорее обращалась в жилах, глаза горели, и весь он был в каком-то самозабвении». Сознание чиновника ограничено, направлено лишь в одну сторону, все его мысли о зелёном столе.

То, чем герой жил в реальности, во сне, в бессознательном состоянии, оборачивается против него. Действие принимает фантастический, фантасмагорический оборот, похожий по описанию на перевоплощение мира помещения в мир сказки: «один из игроков … задул свечки; в одно мгновение они загорелись чёрным пламенем; во все стороны разлились тёмные лучи, и белая тень от игроков протянулась по полу; карты выскочили у них из рук: дамы столкнули игроков со стульев, сели на их место, схватили их, перетасовали, -- и составилась целая масть Иванов Богдановичей…». Происходит «бунт вещей». Карты поменялись с людьми местами, стали им подражать, что выражалось не только в образе их действий, но и в занимаемой позиции, по высоте чиновничьего статуса, по положению в обществе: «короли уселись на креслах, тузы на диванах, валеты снимали со свечей, десятки, словно толстые откупщики, гордо расхаживали по комнате, двойки и тройки почтительно прижимались к стенкам».

В.Ф. Одоевский обращается к теме мнимого блеска городской жизни, за которым кроется низменная действительность. Устрашающим является и то, что события происходят Страстную субботу. Игроков предупреждало три выстрела, то есть три часа ночи, время, когда нечистая сила с лёгкостью проникает в наш мир: «они приросли к стульям; их руки сами собою берут карты, тасуют, раздают; их язык сам собою произносит заветные слова бостона; двери комнаты сами собою прихлопнулись».

Даже фантастическое, ирреальное не способно внести в мир настоящую жизнь. Существование Ивана Богдановича - бессвязно, бессмысленно и «тяготеет к абсурду». А.А. Григорьев, говоря о «незаконных законах» общества в творчестве Н.В. Гоголя, также отмечает социально-обличительные сочинения В.Ф. Одоевского, в частности сказку об Отношении: ««во многих местах своих глубоких, тяжкою думою порожденных суждений говорит [автор] о той же видимой, для него темной, силе, видит эту силу повсюду и, наконец, вовсе не в шутку, считает одним из ее самых верных средств -- карты, уравнивающие все и всех... ».

Образцом собственного «фантастического» повествования В.Г. Белинский назвал пятую часть цикла - «Игоша» [31]. Действительно, именно её можно причислить к традиционному жанру литературной сказки, созданной на фольклорной основе. Существо игошу впервые описал В.И. Даль в книге «О поверьях, суевериях и предрассудках русского народа». В отличие от других персонажей славянской мифологии, так как Баба-Яга, Кощей Бессмертный, Змей Горыныч, домовые и кикиморы составляют малую часть народных и литературных сказок. В книге лексикографа Игоша определяется как «поверье, еще менее общее и притом весьма близкое к кикиморам: уродец, без рук без ног, родился и умер некрещеным; он, под названием игоши, проживает то тут, то там и проказит, как кикиморы и домовые, особенно, если кто не хочет признать его, невидимку, за домовика, не кладет ему за столом ложки и ломтя, не выкинет ему из окна шапки или рукавиц и проч.» [120‚15]. Эти признаки берёт за основу и В.Ф. Одоевский, уточняя только внешний вид и проказы «безрукого, безногого».

Сказка «Игоша» открывает перед нами внутренний, психологический мир ребёнка, его способность к мечтаниям и суевериям. Наряду с маленьким героем верят в домового и нянюшка, и извозчики. Сознание простого народа отождествлено с детским, неиспорченным. Ему противопоставлен ум и мышление просвещенных людей - маменька героя и его батюшка: «я ему рассказал всё как было, он расхохотался». В.Ф. Одоевский воспроизводит принцип мышления, отражённый в былинах, фольклоре, где каждая мысль имеет одно значение, а слово и понятие истолковываются буквально. Мир ребёнка и рационально мыслящего взрослого приводится в противопоставлении. В этом отражено увлечение В.Ф. Одоевского психологией. Автор прослеживает цепочку возникновения представлений о предмете на разных уровнях сознания.

Сосуществование реального и ирреального, фантастического представлено в соотношении взрослого и детского миров. В сказке нет привычного забвения или сна, всё построено на способности ребёнка фантазировать и верить своим представлениям: «Игоша не давал мне покоя; то ущипнёт меня, то оттолкнёт, то сделает мне смешную рожу -- я захохочу; Игоша для батюшки был невидим -- и батюшка пуще рассердился».

Образ домового, самого не понимающего, что плохо, а что хорошо, не умеющего по-другому, по-доброму смешон: «я тебе и игрушки ломаю, и нянюшкины чайники бью, и в угол не пускаю, и верёвки развязываю…, а ты ещё на меня жалуешься».

Особенностью сказки является намёк на ретроспективное изображение событий. Из начала цикла мы узнаем о рассказчике Иринее Модестовиче и, наблюдая здесь повествование от первого лица без указания иного героя, можем предположить, что история принадлежит самому взрослому учёному-философу. Во второй версии «Игоши», исключенной из цикла «Пёстрых сказок», уже наблюдается очевидное воспоминание о прошлом и попытка самоанализа, что характерно для художественно-философского принципа В.Ф. Одоевского.