Жанр литературной сказки в творчестве А. Погорельского, В.Ф. Одоевского, А.Ф. Вельтмана

Таким образом, в «Игоше» мы видим характерное для сказки фольклорное начало; сосуществование реального и ирреального, данное через образ ребёнка и рационально мыслящего взрослого, также наблюдаемое в «Чёрной курице…», с той разницей, что В.Ф. Одоевский способность к мечтанию, грёзам и вере в волшебство причисляет ещё простому народному сознанию. Не без основания отметил Н.Ф. Сумцов, что эта сказка «представляет постепенный процесс развития в душе ребенка мифа» [97‚18].

Идейный замысел «Просто сказки» заключается в небольшом эпиграфе из Ж.-П. Рихтера: «Геллер прежде меня заметил, что в ту минуту, когда мы засыпаем, но ещё не совершенно заснули, всё, что для нас было лёгким очерком, получает образ полный и определённый». Тема сна и яви - сквозная на протяжении всего цикла «Пёстрых сказок». Лейтмотивом звучит идея воплощения человеческого подсознания в ирреальности. «Просто сказка» одним предложением-завязкой определяет художественное пространство произведения: «Лысый Валтер опустил перо в чернильницу и заснул». Все предметы, изо дня в день окружавшие его одушевляются и живут своей жизнью: кресла «передвигая ножками, вступали в комнату», колпак произносит возвышенные речи о вязальной спице, красная туфля заходит «кокетствуя и вертясь на каблуке» и тд. Создавая аллегорию влюбленности колпака в туфлю, несущую в себе что-то «высокое и таинственное», автор говорит о следовании манящим чарам тёмного, которым так легко поддаются люди, обманувшись «нежным лепетом», «миловидностью» и внешней привлекательностью. А поддавшись искушению, можно навсегда запачкать свою душу и никогда не очиститься. Мысль автора вложена в речь мыльницы: «Зачем веришь своей предательнице? Не душистое мыло ты найдёшь у неё, там ходят грубые щётки, и не розовая вода, а каплет чёрная вакса! Воротись, пока ещё время, а после -- не отмыть мне тебя». Мы можем предположить, что Валтер в реальности совершил нехороший поступок, «легкомысленный», опрометчивый, прельстившись ничего не значащими обещаниями. Его душа - колпак, чистая и невинная прежде, теперь - полна угрызений совести, «толстыми спицами колющей его внутренность». Ирреальность, сон не способны изменить действительность, и «колпак остался невымытым, потому что в эту минуту Валтер проснулся».

Помимо усмотренного нами нравоучительного оттенка сказки, П.Н. Сакулин увидел здесь «высшую степень пошлости», изображение «житейской прозы» и «материализма» [91‚26]. Другую версию высказал Н.Ф. Сумцов, приняв образ туфли за «литературных льстецов» [97‚17].

Совершенно иной характер представляют две последние «Пёстрые сказки»: «Сказка о том, как опасно девушкам ходить толпою по Невскому проспекту» и «Та же сказка, только на изворот» со вставной частью «Деревянный гость, или сказка об очнувшейся кукле и господине Кивакеле». Скорее иронией, чем сатирой, пронизаны строки этих произведений, противопоставленных в названии, но идейно однонаправленных по смыслу. Аллегорическое превращение русских девушек в кукол использует В.Ф. Одоевский для отражения повсеместного подражания быта русских людей иностранным манерам. «Новоприезжий искусник» с «бесовским составом»: французской головой, немецким носом и английским животом - делает из русской красавицы холодную, бездумную, капризную куклу.

Автор вновь использует образ реторты, уже не для изображения «копоти» светского общества, а для характеристики пагубного воздействия чрезмерного чтения зарубежных романов, дистиллировав которые получилась «какая-то бесцветная и бездушная жидкость», заполнившая потом, наряду со сплетнями, слухами и прочим, сердце девушки. По-сказочному метафорически описывает автор и само превращение: «окаянный басурманин» перочинным ножом соскреб славянский румянец, «стёр с неё белизну… и красавица сделалась жёлтая, коричневая»; «к наливной шейке приставил пневматическую машину, повернул -- и шейка опустилась и повисла на косточках», а язычок схватил и повернул так, «чтобы он не мог порядочно выговорить ни одного русского слова». После этих действий кукла не может проявлять добра, тепла, не замечает истинного искусства. Она создана только для всеобщего любования. Разговор с юношей, попытавшимся спасти её, даёт понять, что внешняя оболочка юных подражательниц не заключает в себе жизни; любовь, то, чем живёт «всё существо» человека, ассоциируется лишь с весёлым балом.

В конце сказки автор подводит ироническое нравоучительное заключение: «А кто всему виною? сперва басурмане, которые портят наших красавиц, а потом маменьки, которые не умеют считать дальше десяти». В совокупности со всем содержанием произведения оно вызвало саркастичекий отзыв В.Г. Белинского: «Эта сказочка навела нас на мысль об удивительной сметливости русского человека всегда выйти правым из беды и сложить вину если не на соседа, то на чорта, а если не на чорта, то на какого-нибудь мусье…» [13‚121]. Сам писатель называл своё сочинение «шуткой». Он подчеркивал то, что его обвинения в упрямой приверженности к «исконно» русскому быту, «квасному патриотизму», необоснованны из-за неверной трактовки произведения. «Кто понимает цену западного просвещения, тому понятны и его злоупотребления», - пишет В.Ф. Одоевский.

Продолжению истории брошенной куклы предшествует отступление повествователя, в большинстве своем, с призывом к полемике. В.Ф. Одоевский спорит с «пишущей братией», смотрящей «из передней… в гостиную», не знающей истинного положения вещей. Отступление наполнено духом аристократизма и прославлением сословного класса, за что писателя осуждали критики. «їЗачем нападаете вы на то состояние общества, которое заставляет глупость быть благоразумною, невежество -- стыдливым, грубое нахальство -- скромным, спесивую гордость -- вежливою?», - с оттенком высокомерия говорит писатель. Критики, принявшие аллегорию на себя, говорили, что люди не куклы и не хотят ими быть. Свой ответ В.Ф. Одоевский представляет в виде продолжения истории в сказке о «деревянном госте».

В «Сказке об очнувшейся кукле и господине Кивакеле» писатель вводит дополнительного героя и переставляет персонажей местами. «Прародитель славянского племени», индийский мудрец, следуя традициям сказочного жанра, горькой слезой оживляет «мёртвую жизнь» красавицы. Иронически и подражательно используется здесь В.Ф. Одоевским высокая лексика: «скатилась с его седой ресницы», «канула», «затрепетала… как обрывок нерва, до которого дотронулся магический прутик». В таком же тоне продолжается повествования. Искусством, звуками Бетховена, «созданиями Рафаэля и Анджело», герой возвращает девушку в реальность, наполняет её любовью к жизни, искусством «страдать и мыслить», а «цепи обезьянного чародейства» разносятся прахом.

Но русской красавице приходится расплачиваться за былую приверженность иностранному. Ей так и не удаётся постигнуть величия любви. Сновидение с его поэтическими грёзами в реальности воплощается не в прекрасном юноше из грёз; перед глазами «существо, которое назвать человеком было бы преступление; брюшные полости поглощали весь состав его; раздавленная голова качалась беспрестанно…; толстый язык шевелился между отвисшими губами, не произнося ни единого слова; деревянная душа сквозилась в отверстия, занимавшие место глаз, и на узком лбе его насмешливая рука написала: Кивакель».

Увлеченный лишь лошадьми, он вёл однообразный, бездумный образ жизни, сопоставимый с существованием куклы. Приобретя способность страдать, красавица не приобрела «искусства переносить страдания» и, как в предыдущий раз, её бездыханное тело вновь оказалось под окном.

Философское заключение делает автор в «Епилоге». Люди - куклы, кем-то управляемые, подвластные чужому влиянию и мнению. Эпилог можно сделать эпиграфом ко всему циклу «Пёстрых сказок». Живое и человеческое утрачивается с самого начала: люди обрастают текстом в словаре, превращаются в пауков, превращаются в копоть и воду, становятся «мёртвым телом», обращаются в карты и колпаки. Фантасмагории перестанут существовать или приобретут иной, волшебный характер, если люди научатся мечтать и будут способны, хоть иногда, нерационально воспринимать окружающий мир.

Цикл «Пёстрые сказки с красным словцом, собранные Иринеем Модетоичем Гомозейкою, магистром философии и членом разных ученых обществ, изданные В. Безгласым» своеобразен как по тематике, так и по жанру. Выбирая канву для своего произведения, образ реторты, В.Ф. Одоевский погружает читателя в мир научно-фантастического повествования. В цикле затрагиваются темы науки и искусства, культуры и общества. Все сюжетные линии заключают в себе два плана - мир реальности и ирреальности. Ирреальность у писателя воспринимается как сон, выражение бессознательного, в котором присутствуют отголоски человеческого бытия. Выбор такого изображения фантастического мира связан с исследованиями В.Ф. Одоевского в психологии и его схемой линейной последовательности мысли человека: предзнание - сознание - разумение.

Цикл «Пёстрые сказки» неоднороден по жанру и идейной направленности: мы находим в нём собственно литературную сказку с фольклорной основой, сатирическую сказку-повесть на бытовом материале, подражательную (пародийную) повесть, социально-философскую повесть, научно-фантастическую сказку-повесть и нравоучительную сказку. За счёт снабжения каждого произведения аллегорией, фантасмагорией, иллюзорностью существования, откликом на злободневность ситуации в сочетании с дидактикой и нравоучением мы вполне можем говорить о жанре литературной сказки в творчестве В.Ф. Одоевского, художественное повествование которой предназначено как для юного, так и зрелого читателя.

Глава III Сказочные мотивы в романе А.Ф. Вельтмана «Сердце и Думка»

«Вельтман, чародей Вельтман, который выкупал русскую старину в романтизме, доказал, до какой прелести может доцвесть русская сказка, спрыснутая мыслию...», - так оценивал талант Александр Фомич Вельтмана А.А. Бестужев-Марлинский. Историк, этнограф, археолог, славяновед, музыкант, военный - автор «Сердца и Думки» - открыл миру удивительное сочетание жанра романа и литературной сказки. Нас он будет интересовать, прежде всего, как писатель, самобытный и оригинальный, предвидящий своё «сказочное» творчество с самого детства. Литературное наследие А.Ф. Вельтмана мало изучено, не определена его роль в развитии русской литературы. Большое количество рукописей писателя до сих пор не издано, а роман-сказка «Сердце и Думка», о котором будем говорить в данной главе, переиздавался всего лишь один раз. Мы осветим характеристику творчества и личности романиста во взглядах современников и исследователей XX - XXI вв., а также рассмотрим специфику употребления жанра литературной сказки и его отражение в романе 1838 г. «Сердце и Думка».

§1. Личность и творчество А.Ф. Вельтмана в отзывах современников и литературоведении XX-XXI вв

Путь к литературной сказке А.Ф. Вельтман начал с раннего детства. Воспитателем его был денщик отца «дядька Борис», «отличный башмачник и удивительный сказочник». Сам писатель вспоминал: «он ловко привязывал меня к себе длинной сказкой, нисколько не соображая, что со временем из меня выйдет сказочник» [1]. Однако путь его в литературу был долгим. Если первый роман «Странник» увидел свет только в 1831 г., то историю Сердца и Думки лишь в 1838 г., когда писателю исполнилось 38 лет. Однако уже с первых литературных опытов прослеживаются темы фантастического путешествия («Странник», «Александр Филлипович Македонский. Предки Калимероса», «Рукопись Мартына Задека» и др.), русского фольклора и сказаний («Кощей Бессмертный»). С 1830-х гг. повествование строится на реальной действительности, социально-бытовом материале («Виргиния, или Поездка в Россию», «Карьера», «Неистовый Роланд» и др.) - всё это предопределяет появление произведения, сочетающего в себе фантастическое и действительное - «Сердца и Думки». А мотив приключения, характерный для литературной сказки, присутствует уже в заглавии (Роман «Сердце и Думка. Приключение»). Позднее он является основой для «Приключений, почерпнутых из моря житейского».

Обладая искренностью, добротой, фантазией и воображением, неподдельным трудолюбием и интересом к своему делу, А.Ф. Вельтман не мог не создать фантастического произведения. Отзывы современников уважительны и доброжелательны. Посетители литературных вечеров в доме писателя говорят о нём как о человеке «милом и симпатичном», крайне талантливом, умеющем заинтересовать и привлечь публику: «он делал очень искусно из алебастра копии небольших античных статуй… Он играл довольно искусно на гитаре и ещё на каком-то изобретенном им инструменте», - отмечает Н.В. Берг [33‚371]. Он же говорит о присущем А.Ф. Вельтману невероятном воображении: «Воображение его было самое необузданное, упрямое, смело скакавшее через всякие пропасти, которые других устрашили бы, но не было такой пропасти, которая устрашила бы почтеннейшего Александра Фомича» [33‚368].

Приятную наружность и манеру общения отмечает И.И. Срезневский: «Вельтман - истинный поэт, мужчина прекрасный собою, со светлым, открытым лбом и блестящими глазами, пишет несравненно лучше, нежели говорит, но говорит умно, весело и задумчиво вместе, добр, прост, окружен книгами, беспрерывно работает, чем и живет...» [3‚10]. А.В.Дружинин усматривает в писателе неоцененное достоинство: «живой, оригинальный склад ума, или способность во всяком предмете открывать какую-нибудь новую сторону, то забавную, то светлую, то неожиданно интересную» [6‚325]. Современники говорят о фантазии писателя как об основной черте его таланта.

В некрологе, посвященном романисту, М. Н. Погодин также говорит о воображении А.Ф. Вельтмана и его открытой и восприимчивой душе: «С живым, пылким, часто необузданным воображением, которое не знало никаких преград, и с равною легкостию уносилось в облака, даже и за облака, или опускалось в глубь земли, переплывало моря и прыгало через горы, Вельтман страстно был предан историческим разысканиям в самом темном периоде истории… Жалко было сказать ему что-нибудь вопреки и разрушать его детское, милое, искреннее очарование» [82‚405-406]. «К какому бы предмету ни прикасался Вельтман, везде он, с неистощимым своим воображением, умел находить стороны новые, любопытные живо, талантливо показывать их читателям» - несомненно, это высказывание публициста относится как к литературной сказке, так и ко всему оригинальному творчеству Александра Фомича.

С.П.Шевырев считает, что главная черта таланта А.Ф. Вельтмана заключается в «своенравии фантазии, которая хочет господствовать над всеми другими способностями, часто пренебрегает жизнию и всякою историческою действительностию и любит наслаждаться только в том мире, который сама она созидает» [112‚431].

О самобытности таланта А.Ф. Вельтмана ни один раз писал В.Г. Белинский. Он отмечал его «живой, лёгкий, оригинальный талант», способность придать каждой шутке прелести и оригинальности. Видел критик ярко выраженную наклонность к сказке: «…истинный чародей, истинный поэт!», взгляд на древнюю Русь у него «чисто сказочный и самый верный». Способность увлечь читателя за собой видел он в «Страннике», где «прихотливая и причудливая фантазия автора» влекла за собой повсюду [30‚272]. Это высказывание можно отнести и к приключенческому сюжету «Сердца и Думки». В.Г. Белинский выделял две основные, на его взгляд, особенности творчества А.Ф. Вельтмана: «странность» (талант-фантазия, «причудливый, капризный, любящий странности») и народность. Народность романов как раз и выражается в том, что произведения «дружны с духом народных сказок, покрыты колоритом славянской древности».

Положительный отзыв Л.Н. Толстого о творчестве А.Ф. Вельтмана мы находим к книге А.М. Горького «Литературные портреты»: «Не правда ли - хороший писатель, бойкий, точный, без преувеличений. Он иногда лучше Гоголя» [42‚162]. Кроме того, нельзя не сказать о влиянии как личности, так и творчества А.С. Пушкина на А.Ф. Вельтмана. Именно поэма «Руслан и Людмила» дала начала сказочному творчеству романиста. Он увлекся описанием приключений романтических героев, создавая подражательную поэму «Этеон и Лайда». А в Кишиневе, прослыв «кишиневским поэтом», он начинал обращаться к сатирическому изображению общества. Сочетание социально бытовой сатиры и сказки мы находим в романе «Сердце и Думка». Нужно сказать, что А.Ф. Вельтман один из немногих, к чьим советам прислушивался А.С. Пушкин. И.П. Липранди свидетельствует что автор «Странника» «один из немногих, который мог доставлять пищу уму и любознательности Пушкина...». Александр Фомич «безусловно не ахал каждому произнесенному стиху Пушкина, мог и делал свои замечания, входил с ним в разбор, и это не ненравилось Александру Сергеевичу, несмотря на неограниченное его самолюбие» [65‚252]. Дружба А.С. Пушкина и А.Ф. Вельтмана продлилась до самой смерти поэта. Последнее событие потрясло романиста, весной 1837 г. он приступает к «Воспоминаниям о Бессарабии», где намеревается рассказать о знакомстве с А.С. Пушкиным и их первых встречах. Эти воспоминания были одними из самых приятных для А.Ф. Вельтмана. Н.А. Дубровский писал в дневнике: «Вечером был у А.Ф. Вельтмана и просидел у него до 9 часов. Старик тает, как свечка. Он был рад моему приходу. Рассказывал мне о своём знакомстве с Пушкиным…» [25‚139].

Н.А. Некрасов в 1851 г. сказал об авторе «Сердца и Думки» как об одном из «лучших наших повествователей и романистов… о которых не может умолчать критик, заговорив о современной русской словесности» [3‚3].

Роман со сказочным началом «Сердце и Думка» был издан в 1838 г. в московской «Типографии Н. Степанова» в 4-х частях. Он был холодно встречен критиками. Даже В.Г. Белинский, всегда положительно отзывавшийся о вельтмановских произведениях, признавался, что понял роман не совсем. Он осуждал писателя за многочисленные группировки лиц, «беспрестанно перебивающих друг у друга внимание читателя», «холодные аллегорические арабески», за «излишнюю» затейливость и растянутость [32]. Действительно, порой большое количество персонажей изображено на довольно маленьком художественном пространстве текста, что может запутать читателя. Но подобные группы необходимы для раскрытия приключений Сердца и Думки, их постоянного метания и попадания в различные истории. А причинами этих перипетий выступают действия нечистой силы, поэтому, если бы не было нагромождения образов, А.Ф. Вельтману не удалось бы изобразить в полной мере сказочный сюжет. Кроме того, признавая наличие юмора в произведении, критик уличил писателя в неестественности изображаемого, «во всем этом видно желание смешить и для этого рисовать карикатуры». В пример он приводит «Коляску» Н.В. Гоголя, где лица «действительные, и потому именно смешные, что слишком действительные». Но даже в «Сердце и Думке» видел В.Г. Белинский «оригинальный, игривый» вельтмановский талант, «только художественности, творчества желали бы побольше».

Известен положительный отзыв читателя на сказочный роман «Сердце и Думка», в котором он назван лучшим произведением А.Ф. Вельтмана. Возможно, он является один из главных, поскольку его автором был юный Ф.М. Достоевский [3‚17].

В 1897 г. С.О. Долгов в работе «А.Ф. Вельтман и его план окончания «Русалки» Пушкина» говорит, что «отрицание правил, нежелание поставить границы действительно богатой фантазии, склонность к самой запутанной интриге» наряду с «несомненным дарованием, умеющим и очертить отдельные характеры метко и выпукло, и представить отдельный эпизод живо и наглядно, и унестись в таинственный, завлекательный сказочный мир» делали произведения увлекательными, но после чтения оставляли чувство «не то неудовлетворенности, не то разочарования» [44‚10-11].

В литературоведении 20-30-хгг. ХХ века творчеству писателя посвящали свои работы В.Ф. Переверзев, З.С. Ефимова, Н.К. Пиксанова, Б.Я. Бухтшаб и др. В них мы находим осмысление определённых жанрово-стилистические тенденций романтизма А.Ф. Вельтмана. В исследованиях поставлен вопрос об определении творческого метода писателя и его месте в литературном мире XIX века. З.С. Ефимова основным содержанием вельтмановского творчества видит комический гротеск. Талант писателя она называет «странным», так как его творчество - «искание необычных форм, попытки создать новые законы повествования... Он создает особую гротескную композицию, которая так забавляла читателей и вызывала вместе с тем недоумения по поводу случайных ассоциаций, композиционных срывов, неожиданных переходов из мира действительного в фантастический» [46‚59] - всё это отразилось и на построении, и на восприятии романа-сказки «Сердце и Думка». В.Ф. Переверзев обработал большое количество материала по жизни и творчеству А.Ф. Вельтмана и одним из первых назвал его «предтечей Достоевского».

С середины XX века изучением А.Ф. Вельтмана занимались Ю.М. Акутин, В.Ю. Троицкий, Ю.В. Манн, Л.И. Кренина, И.П. Лупанова и др. Свои работы они посвятили особенностям повествовательной прозы А.Ф. Вельтмана. Широкий обзор творчества автора представил в 1979 г. Ю.М. Акутин в сборнике повестей и рассказов. Там же он указывает на сближение первых повестей А.Ф. Вельтмана с пушкинской прозой, их образы и темы присущи также повестям Н.В. Гоголя, В.Ф. Одоевского, Н.С. Лескова. Наибольшую близость исследователь обнаруживает с творчеством Ф.М. Достоевского, в частности, в «трагических историях униженных и оскорбленных» и в параллелях мужских и женских образов. Отмечает он и восторженные отзывы о малой прозе писателя, например, в «Библиотеке для чтения» за 1834 г.: «Повести Вельтмана! Да это клад! Когда господин Вельтман начинает рассказывать повесть, он может быть уверен, что все будут слушать его со вниманием и попросят повторить. Лучше его никто не рассказывает: ему стоит только захотеть быть милым, забавным, трогательным, наивным, беспритязательным рассказчиком, и он очарует всех своих слушателей» [2‚8]. Интересна его статья 1975 г. «Издревле сладостный союз поэтов меж собой связует...», в которой он рассматривает взаимоотношения А.Ф. Вельтмана и А.С. Пушкина, не изученные полностью и в наши дни.

В исследовании «Русская народная сказка в творчестве писателей первой половины XIX века» И.П. Лупанова говорит, что сказка А.Ф. Вельтмана «входит в старину как факт специфического мировосприятия прадедов, над которыми автор благодушно подсмеивается, или на правах поэтического предания, сохраненного народной памятью» [67‚484-485]. В.И.Калугин отмечает сочетание реального и ирреального в романах автора «Сердца и Думки»: «картины сказочного мира соприкасаются с реально-историческими, сказка вводится в историческую обстановку», при этом присутствуют три плана: реально-исторический, сюжетно-бытовой и фантастически-сказочный [56‚13]. В.Ю. Троицкий говорит о совмещении писателем интереса к фольклору и науке (истории, этнографии, славяноведения, фольклористики): «А.Вельтман, как и Вл.Даль, был прежде всего «собирателем» сюжетов и фактов народной старины и создателем сказовой манеры повествования, обнаруживающей заимствование фольклорных приемов сюжетосложения и известную подражательность разным жанрам народного творчества» [105‚152-153]. Именно элементы славянской мифологии и фольклора мы видим в романической сказке писателя.

Бесспорный вклад в развитие литературоведения об А.Ф. Вельтмане внес А.В. Чернов. Помимо исследования всего творчества писателя, он вместе с В.А. Кошелевым подготовил переиздание романа «Сердце и Думка» в 1986 г. в московском издательстве «Советская Россия». Ими написана вступительная статья «Мудрая фантазия сказочника», где даётся обзор биографии, основных этапов творчества писателя, его литературных связях и, наиболее интересующий нас, анализ «Сердца и Думки».

А.В. Чернов и В.А. Кошелев за основу поэтики романа принимают двойственность и игру, где «за внешней причудой… просвечивается глубокая мысль, полная тревоги за человека». В «Сердце и Думке» А.Ф. Вельтман соединил «романтические, фантастические мотивы с ярким изображением русской действительности», а за основу сюжета принял разлад в сознании человека [3‚17-18]. Исследователи отмечают глубокую философскую основу произведения; здесь зарождается мотив бесконечного блуждания человеческой жизни «средь волн моря житейского». Авторы вступительной статьи также указывают на своеобразие таланта А.Ф. Вельтмана, на его грустную иронию по отношению к проблеме разлада между желаемым и разумным в современной действительности и на сатирическую манеру её изображения. Исследователи определяют этот роман как «переходный», когда от «вымышленных исторических, утопических и фантастических ситуаций писатель вступал в «море житейское» и переносил в реальное повествование опыт сказочника, опыт своей мудрой фантазии». Подводя итог, они упоминают о том, что не все современники поняли и оценили сказочный роман. Необходимо сказать, что их труд крайне важен для продолжения вельтмановедения в современной науке. Постепенно А.Ф. Вельтман переходит из «второстепенных писателей» в «возвращённых» (термин О.Н. Щалпегина).

C 1990 г. исследованием языка прозы А.Ф. Вельтмана занимались С.И. Кормилов, С.А. Ковыршина, Р.Л. Смулаковская; большое количество работ посвящено историко-приключенческой прозе (О.В. Христолюбова, И.В. Банах, О.А. Скачкова, Н.В. Сушко, Е.А. Балашова, И.С. Юхнова, Красникова М.Н. и др.). В XXI веке нет работ, посвященных исключительно роману «Сердце и Думка», кроме двух небольших статей 2010 г. Е.И. Лукичевой, в которых она рассматривает произведение в сопоставлении с творчеством А. Погорельского и Э.Т.А. Гофмана.

Своей задачей мы видим определить своеобразие употребления А.Ф. Вельтманом сказочных мотивов и установить их роль в романе «Сердце и Думка».

§2. Специфика создания сказочного пространства в романе «Сердце и Думка»

Мы уже упоминали, что сюжетной основой «Сердца и Думки» является разлад между разумом и желанием. А.Ф. Вельтман опирается на традиции литературных направлений как XVIII в., так и начала XIX в. От классицизма он берет дифференциацию героев на положительных и отрицательных, сатиру на общественные отношения, существующие в то время, наказание отрицательных героев в конце произведения за свою самоуверенность. С традициями романтизма произведение связывает противопоставление мечты и действительности, психологическое начало, выраженное в расхождении чувства и мысли, Сердца и Думки.

А.Ф. Вельтман, следуя традициям жанра литературной сказки, сочетает в произведение два пласта: реалии современной действительности городов (Москвы, Санкт-Петербурга, провинции Киева), с их нравами, обычаями, определенным течением жизни, и сказочный мир, с Ведьмой, Нелёгким, Бурей великой, Грозой и шабашем на Лысой горе. В «Сердце и Думке» реальное и ирреальное существует в одном пространстве и времени: в текст не включен сон (физический) или подробно описанное перемещение героев в потусторонний, сказочный мир. Задачей А.Ф. Вельтмана было показать современность, в которой поступки и судьбы людей зависят от условий жизни, социального окружения, характера, воспитания. Для того чтобы объяснить противоречия реальной жизни, автор вводит в текст фольклорно-мифологических персонажей, последствия поступков которых становятся иносказательной мотивацией действительности. Бессознательное в произведении выражается за счет забвения героев под действием нечистой силы, при котором они продолжают свободно находиться в обществе и вести привычный образ жизни. За счет изображенных сказочных персонажей мы видим внутренние психологические противоречия людей, их истинные жизненные позиции, цели и желания.

Согласие Сердца и Думки делает человека искренним, душевным, откровенным, при этом обдумывающим свои высказывания, поступки, задумывающимся о последствиях. Сердце - это «символ переживаний, чувств, настроений человека» [117‚573]. Его можно покорять, волновать, благодаря нему человек способен проявлять заботу, любовь, или же сердиться, раздражаться; оно даёт возможность жить. Дума заставляет человека размышлять и мыслить. Её употребление в уменьшительной форме (Думка) свидетельствует нам о юном, ничем не обременённом, в какой-то степени легкомысленном мышлении молодой девушки, Зои Романовны. Сердце и Думка - это сознание человека. Они неразрывны между собой, люди со схожим складом ума, одинаковы и по внутреннему миру: «одна думка - одно и сердце». Дума - «самый предмет, что задумано, мысль, мечта, забота» [116,446]. Человек от природы одарен разумом и волей, и они необходимы ему в совокупности. Наиболее точно смысл вельтмановского замысла отражает следующее утверждение В.И. Даля: «Побудка (инстинкт) животного, соединенье низшей степени рассудка и воли, заменяет ему дары эти, разрозненные в человеке и даже вечно спорящие между собою - это сердце и думка. Высшая степень человечности была бы та, где разум и воля слились бы в одно, сознательно во всем согласуясь взаимно» [116,537].

А.Ф. Вельтман сетует на утрату человечности в современной действительности. Уже в небольшом вступлении автор говорит «везде есть люди, да нет человека». Люди утратили веру в волшебное, перестали видеть за аллегорией реальность, учиться у сказки: «рассказывать грустно: никто не поверит». Приняв очередную попытку донести до читателя историю разлада сердца и думки, писатель избирает форму «сказки волшебной».

Мы уже сказали о непосредственном включении сказки в художественное пространство романа. Затрагивать специфику изображения «большого света», наряду с его традициями, увлечениями, жителями: градоначальниками, офицерами, игроками, дамами, провинциальными помещиками (по справедливому замечанию В.Г. Белинского превосходно описанных Н.В. Гоголем), - мы будем в его взаимодействии с проделками нечистой силы и приключением Сердца и Думки.

Писатель начинает повествование в традициях фольклорной сказки, в пространстве волшебства: «В некотором царстве, в некотором государстве, не дальнее место от Киева, на реке Днепре, стоял городок, и жил в нём богатый помещик Роман Матвеевич с боярыней своей Натальей Ильиничной и с единородной дщерью Зоей Романовной». В первом же абзаце мы находим характеристику Зои, которая сразу даёт нам понять своенравность её натуры. Девушка «всем хороша», но только «думает одно, а делает другое; хочет ласковое слово сказать, а скажет задорное; хочет как бы поглаже, а выходит коробом» и т.п. Характер её был «странен, непостижим». Перед читателем ещё не предстала нечистая сила, разлучившая Сердце и Думку, а он уже понимает психологию героини и противоречивость её внутреннего мира. Большую роль играет и воспитание Зои, капризность и избалованность обусловлена тем, что дочь богатого помещика никогда себе ни в чём не отказывала, жила в своё удовольствие и была горячо любима родителями.

В противоположность ей изображен князь Юрий Лиманский, живший по соседству в небогатой семье. Молодой человек - «красавчик, светлая душа, умный, ученый». Он с детства самостоятелен, но чересчур скромен, восприимчив и впечатлителен. Зоя и Юрий были с детства влюблены друг в друга, но разумный и сердечный внутренний мир героя не мог жить в согласии противоречивым нравом Зои. Неудивительно и то, что влюбленным приходится расстаться, с этого момента и начинается сказочно-приключенческий роман.

Сама натура Зои предопределяет её склонность к приключениям, и вполне характерно, что нечистая сила появляется именно в её доме. Однако стоит отметить, что сказочные персонажи только помогают в раскрытии образа, но причиной всех страданий являются сами герои. «Прощай, безумная девушка! - произнёс Юрий, уезжая, - Будь твоё сердце в вечном разладе с чувствами и желаниями твоими!». Тогда то, в «таинственную ночь на Иванов день», сама Зоя призывает домой нечисть, «недоброе что-то задумывая».

Первая демонологическая линия связана с изображением сказочного персонажа - Ведьмы. По сюжету она преследует свои цели: «постараться поскорее состарить» Зою, «да и в ведьмы её». Изображение ведьмы опирается на фольклорные традиции, народные сказки: «растрепанные седые волоса», «широкие полы юбки», распахнутые как «перепончатые крылья летучей мыши», ведьма «нырнула в трубу и очутилась в комнате». Следование христианской демонологии мы можем подтвердить описанием ведьмы в книге С.В. Максимова: «Великорусских ведьм обыкновенно смешивают с колдуньями и представляют себе не иначе, как в виде старых… баб с растрепанными, седыми космами, костлявыми руками и с огромными синими носами. Ведьмы, по общему мнению, отличаются от всех прочих женщин тем, что имеют хвост (маленький) и владеют способностью летать по воздуху на помеле, кочергах, в ступах и т. п. Отправляются они на темные дела из своих жилищ непременно через печные трубы» [68‚134].

В восточнославянской мифологии цель полёта ведьм - Лысая Гора под Киевом, где они отчитываются перед высшей нечистой силой. В работе «О поверьях, суевериях и предрассудках русского народа» указывает на это В.И. Даль: «Ведьма известна, я думаю, всякому, хотя она и водится собственно на Украине, а Лысая гора, под Киевом, служит сборищем всех ведьм, кои тут по ночам отправляют свой шабаш» [120‚18-19]. Выбор такого персонажа А.Ф. Вельтманом не случаен. Именно ведьма в фольклоре могла обманывать, заманивать, путать сознание, поэтому способ показать неопределенность, запутанность внутреннего мира Зои через присутствие колдуньи представляется наиболее удачным и обоснованным.

Ведьма обольстительными речами уговаривает Зою отдать своё сердце. Находясь всю жизнь под опекой родителей, девушка в мечтах стремиться повидать мир, «я бы желала всё видеть, всё знать», - говорит она. Так разлучаются её Сердце и Думка. Ведьма даёт «сердечку сорочьи крылышки». Девушка стала подвластна нечистой силе, «послушно скинула крестик, повесила к образам». В реальности Зоя утратила всё душевное, «всё прекрасное, всё пленяющее чувства как будто исчезло для неё», слова окружающих стали казаться пошлыми, а поступки бессмысленными. Внешне же она стала привлекательнее, в ней «все земные совершенства».

Заключение сердца в обличие сороки неслучайно. «Да добро бы простая птица, примером сказать, ворона; а эта не простая: всё проклятые оборотни», - говорит встретившийся ей по дороге в большой свет ямщик. Сорока-вещица по преданиям - перевоплощенная ведьма, предвестница беды. Именно в таком виде отправляется сердце Зои в Москву. Интересным будет отметить здесь свидетельства этнографического характера: «А вот в Москву ни одна [сорока] не залетит: видишь, сказывают, заклял их святой Алексей…». По преданиям митрополит Киевский и всея России Алексий, именуемый церковных текстах митрополитом Московским и всея России чудотворцем, в XIV в. избавляясь от ведьм, проклял всех сорок. А.Ф. Вельтман трансформирует предание, создавая вокруг Москвы невидимую защитную стену: «чок-чок ещё раз!.. Приподнялась повыше, опустилась пониже, рвётся к Москве… Нет! ограда, да ещё и невидимая!». Другая народная легенда гласит, что Иван Грозный собрал всех ведьм России на Красной площади, чтобы сжечь их: «Охватило полымя ведьм - и они подняли визг, крик и мяуканье. Поднялся густой черный столб дыма, и полетели из него сороки, одна за другою - видимо-невидимо. Разгневался тогда Грозный царь и послал им вслед проклятие. «Чтобы вам отныне и довеку оставаться сороками!» [123]. После проклятья ведьмы остались сороками и не приближаются к Москве ближе, чем на шестьдесят вёрст.

Сердце Зои было вынуждено вселиться в тело человека, чтобы проникнуть через невидимый заслон в Москву. Невольницей становится девушка Лели. Постепенно в повествование вплетается образ города, с его лавками, магазинами, пёстротой, роскошью и богатством. Неотъемлемой частью отображения колорита эпохи становится бал, описание нарядов, манер, танца.

В ожидании первого в жизни подобного мероприятия душа Любеньки, «понесла желанное счастье, глаза заблистали, румянец вспыхнул, а сердце забилось». По воле судьбы суждено ей встретиться с Юрием Лиманским. Лели не в силах контролировать себя под властью Сердца и князь «овладел ею навеки». Непостоянство девической натуры обуславливает всё дальнейшее развитие сюжета. Мы оказываемся свидетелями большого количества любовных перипетий, виновник которых - беспокойное Сердце, ищущее веселья, страстей и приключений. Переселяясь из одной девушки в другую (Лели-Мери-Лида-Варенька-Фанни-Любовь Аполлоновна (снова Лели)), Сердце играет с чувствами юных красавиц, но до конца остаётся преданным Юрию Лиманскому. А.Ф. Вельтман показывает невозможность разлучения Сердца и разума. Без последнего нечего делать чувствам на воле, в большом свете. Сердце «металось из дома в дом, из угла в угол, из недра в недро и не находило нигде надежного приюта».

Во время отсутствия Сердца, характер Зои был непреклонен, она была спокойна и ни о чём не заботилась. В эпизоде с балом в доме Романа Матвеевича в честь её именин героиня предстаёт перед читателем равнодушной ко всему, бездейственной, лишь оценивающе смотрящей на людей и субъективно оценивающей их: «она равнодушно осматривала всех и, казалось, думала: откуда собралось столько глупых людей мужского и женского пола? - чего им от меня хочется?». Однако даже без Сердца её нрав остаётся пылким, неспокойным, что особенно видно в иронической сцене с «кошкой и мышкой»: «Зоя тешится, назначает фигуру за фигурой…Полковника можно было выжать как губку, напитанную водой».

Поняв, что план по превращению Зои в ведьму может сорваться из-за возвращения Сердца и любви Лиманского, старая колдунья решает выпустить на волю Думку девушки.

А.Ф. Вельтман обращается к фольклорным традициям, используя форму народного заговора, песни: «Лети, сердце-пташечка,//В родимое гнёздышко://Выводи, пернатая,//Не серых воробышков,//Не рябых кукушечек,//Не орлов, не соколов, //А Сову Савельевну!..», «Сердечушко в гнёздышко,// А думка на волюшку».

Изображение А.Ф. Вельтманом Думки в образе Совы также не случайно. Во-первых, издавна эта птица является символом мудрости, ума, думы. Во-вторых, в мировоззрении христиан сова стала олицетворять пособницу нечистой силы и колдовства. Считается, что сова обманывает других птиц, заманивая их в сети птицеловов, так же, как сатана обманывает людей. Крик совы -- это «песня смерти».

С путешествием по миру Думки связан в романе образ Петербурга и сюжетная линия персонажей, околдованных Совой Савельевной. Город представляется читателю через созерцание его Поэтом с «Думой на челе»: «прекрасная ночь Севера», «величественная Нева», «только созерцающий неподвижен посреди шумного моря и бурного неба», «великолепный град Севера». Петербург у А.Ф. Вельтмана - культурная столица России, не зря восприятие его дано через творческую личность и именно Думка под «большим светом» подразумевает этот город. Москва показана через душу, переживания, блеск лавок и одежд, переживания Сердца, Санкт-Петербург содержит те же любовные перипетии, только их виновником становится разум, путаный, но желающий проникнуть в самые глубинные места человеческой мысли.

С приключениями Думки вводится в повествование ещё одна группа героев: Мельани, Агриппинё, Зеноби, Пельажи, Надин, Барб и их кавалеры. Среди юных девиц не было «стройности ни в сердцах, ни в умах», не зря в это общество попала Сова Савельевна, натура юной Зои. Всё было подчинено воле судьбы, «играющей на людском разладе». Здесь же автор рассуждает о человеческом маскараде, «мистификации ума». Утрата доверия людьми, общественного духа, искренней веселости и преданности - одна из основных проблем современного времени, а причиной её является разлад между душой и мыслью. Беспокойная Думка не может найти места ни на одном из лиц этих людей, что заставляет её перемещаться с одной девушки на другую, остужающая пыл их горячих сердец.

В это время у себя дома Зоя, разлученная с Думкой, от остроты своих чувств не может прийти в себя. Она не может удержать слёз, «сердце так и хочет выпрыгнуть». Натура её остается противоречивой, к своим потенциальным женихам девушка проявляет то соучастие, то равнодушие, то гневается, то заливается слезами. Отсутствие разума не позволяет Зое смотреть объективно на окружающий мир, все её чувство подчинены беспокойному Сердцу: «сердце может только любить и сердиться; Зоя никого не любила, оставалось сердиться на всех вообще». В голове красавицы нет воспоминаний, мыслей, задумчивости, лишь «горячее дыхание от внутренней полноты».

Несмотря на разлуку физическую и душевную Юрия и Зои Думка помогает подчинившемуся петербургским страстям молодому человеку объединить свои его ум и сердце, осознать возможность невозвратимой утраты при замужестве любимой. Проделки Ведьмы не удаются и молодые люди женятся. Однако необходимо отметить, что, оставаясь в забвении на протяжении всего романа, Зоя «упала без памяти» в конце. Воссоединение Сердца и Думки не создает цельного образа героини. В очередной раз автор подчёркивает, что её врождённый противоречивый нрав в реальной действительности сам мотивирует присутствие нечистой силы и разлада.

Ввиду воплощения души и разума в Сороке и Сове Савельевне необходимо сказать о приёме персонификации, использованном А.В. Вельтманом. Персонификация характерна для художественных произведений, построенных на мифологической, магической, фантастической основе, что доказывает отношение романа «Сердце и Думка» к жанру литературной сказки. К тому же, уместно говорить здесь не только о литературном олицетворении, но и о психологической «персонификации сознания». Внутренний мир Зои, её мысли, чувства были представлены в отдельных образах, путешествующих по свету. При помощи персонификации автор понятнее доводит до читателя образ жизни героев, свойства их сознания. Через аллегорию проявляется действительность: стремление к свободе, понятие воли и пути осознания самого себя. Персонажи в романе-сказке - агенты сознания. В их совокупности мы воспринимаем внутреннюю сущность Зои. Монологи Думки и Сердца, а также многочисленных персонажей из групповых эпизодов позволяют увидеть изменение «Я» повествователя в тексте: «Куда ж полететь мне? - думала она», «Ах! какое счастье! я буду его видеть», «Ах, какой счастливый случай! Он довезёт до большого света! - подумала Совушка, моргнула глазами, хлопнула крыльями, перекинулась в Думку-невидимку и присела на широком челе…». Помимо этого автор использует несобственно-прямую речь Думки и Сердца, большое количество диалогов. Поскольку мы видим общество в совокупности, можно сказать о социологической персонификации. Именно понятие этой отрасли говорит нам о желании автором показать перекладывание вины за события или ситуации реальности на сказочных персонажей. При этом отчетливо видна перемена в настроении и состоянии героини.

А.Ф. Вельтман затрагивает тему современной ему действительности, где основную роль в разладе разума и чувства играет Нелёгкий. Выбор именно такого называния нечистой силы возвращает нас к древним верованиям и обычаям. В «Словаре русского языка XVIII века» мы находим просторечное употребление этого слова: по суеверным представлениям Нелёгкий - неугодный Богу, связанный со злым духом, чёртом, дьяволом [118‚211]. В.И. Даль подбирает большое количество синонимов этого слова: «нелегкая сила, неладная, недобрая, нечистая, вражеская, бесовская» [120]. С. В. Максимов указывает на основные признаки поведения чёрта, бесов на людях: превращения, искушения, проказы и проч. [68‚4]. Нелёгкий А.Ф. Вельтмана яркое тому подтверждение.

Нелёгкий в «Сердце и Думке» отвечает за проявление негативных сторон человека, в частности чиновничества. Недовольство внутреннее становится открытой неприязнью, опасение за карьеру становится манией преследования. «Его было очень достаточно для соблазна чиновников по военной и гражданской части, всех званий и состояний жителей городка», -описывает нам его род деятельности автор. Вера обращалась в сомнение, чувства вызывали подозрения, а тишина в душе и сердце превращается под влиянием Нелёгкого в невзгодье. Задача его не заполучить чьи-либо Сердце и Думку, а просто попроказничать и навести в умы смуту.

Нелёгкий почти никогда не предстаёт перед читателем в собственной плоти: он свернулся вихрем, закружился по улице и надул что-то в уши…». «…Досадно, что люди осмеливаются представлять нас на сцене, и ещё в карикатуре, с рогами и с костями, с свиной мордой и с коровьим хвостом!... мы всегда подделываемся под самое лучшее человеческое лицо, под самую добродетельную наружность, под самую сладчайшую физиогномию», - жалуется Нелёгкий на представление людей о нечистой силе. Персонажи романа либо слышат его «нашушукивания», либо видят в обличии незваного гостя, который «ни пришёл, не приехал, его не встречали и не усаживали…» и любимым занятием которого было «сочинение сердечных интриг». Однако и здесь стоит отметить, что общество в корне своём обманчиво, хитроумно и искушенно и без Нелёгкого. «Помощниц ему было тьма», - говорит автор. Иронической линией проходит сватовство чиновников к Зое Романовне, виновником которого стала Анна Тихоновна, а не нечистая сила: «когда проведал он про всё, что случилось на балу после его отбытия, так и грохнулся оземь», «Нелёгкий никак не воображал, чтоб все семь чинов, избранных им в женихи, вопреки его распоряжениям, влюбились в одну и ту же Зою».

Сущность людей сама мотивирует поступки чёрта, подтверждение тому изображения злорадствующего, завидующего общества после роскошного бала или многочисленные отступления повествователя о человеческой жизни, например: «Гости - страшное слово у нас: с ними нераздельна мысль о беспокойстве, о принуждении себя, о приёме, об усаживании, о занятии разговорами...», здесь уже «надежда на выгоду или на сбыт». С юмором говорит А.Ф. Вельтман и об увлечении месмеризмом, что мы встречали в «Магнетизёре» А. Погорельского. Нелёгкий в обличии «последователя Мессмера» воздействовал на Судью настолько сильно, что тот «во время суждения о важных делах» постоянно засыпал, а позже заснул и на сватании к Зое Романовне.

В.А. Кошелев и А.В. Чернов отмечают межлитературную связь А.Ф. Вельтмана и М.Ф. Достоевского. Исследователи говорят о сходстве Нелёгкого из романа-сказки «Сердце и Думка» и Чёрта из романа «Братья Карамазовы» во взгляде на жизнь. Чёрт Ивана Карамазова: «...Единственно по долгу службы и по социальному положению я принужден был задавить в себе хороший момент и остаться при пакостях. Честь добра кто-то берет всю себе, а мне оставлены в удел только пакости. Но я не завидую чести жить на шаромыжку, я не честолюбив...». Похожие рассуждает Нелёгкий: «Я не честолюбив и не искателен; притом же величина ничего не значит... из одного человека можно больше сделать, чем из мильона голов; один в мильон раз лучше мильона: одного можно так раздуть, что он в состоянии будет съесть полчеловечества». Для Черта Ивана Карамазова тоже одна праведная душа «стоит иной раз целого созвездия - у нас ведь своя арифметика». Нелёгкий нередко высказывает мысли, волновавшие автора. Например, он предлагает план, который может помешать развитию человечества: «Одно средство: сбить их сомнением в истине понятий; народить разногласных систем и сделать истину не одностороннею, не двухстороннею, но многостороннею, чтоб каждый человек имел свое собственное понятие и сам сомневался в нем; завидовал бы понятиям других и вместе противоречил им». Отсюда авторы статьи делают вывод, что человек, не признающий моральных норм, сам создаёт нравственные критерии, из которых родились «раскольниковская идея «убийства по совести», и карамазовское «все позволено»» [3‚20].

К сказочным мотивам можно отнести и скрытое соперничество Нелёгкого с Ведьмой. Колдунья обращается за помощью к чёрту, когда узнает о намерении Зои выйти замуж, тот не оказывает в услуге. А в финале на шабаше обхитрил Бурю и Ведьму, получив расположение первой, которая приказала «Киевскую Ведьму за обман вытянуть в нитку и штопать ею все старые чулки!». Последняя глава сказочная сама по себе. Здесь представлены «великая Ивановская ночь», Лысая гора, Буря великая Гроза Громоносная, Баба-Яга, Кощей, Иван Царевич, Берендеев сын, Домовые, Русалки, Лешие и др. Каждый из персонажей сетует на современную действительность, указывает на проблемы как в природе, так и в большом свете, многие из которых актуальны в наши дни.

Роман А.Ф. Вельтмана «Сердце и Думка», несомненно, обладает признаками литературной сказки. На протяжении всего повествования перед нами появляются мифологические, фольклорные персонажи, герои народных сказок, магические обряды и песни. Автор изображает действительность 30-х годов XVIII века, используя фантастические мотивы, аллегории. Вместе с тем произведение наполнено философскими размышлениями о жизни, социально-нравственными противоречиями личности. А.Ф. Вельтман представил читателю историю душевного разлада, противоречия между чувством и разумом. Введение в сюжет Ведьмы, Нелёгкого и прочей нечистой силы стало приемом, при помощи которого он нарисовал картины быта, попытался объяснить характер и поведение героев через описание социальных условий. Писатель перенёс в реальное повествование знакомые ему с детства традиции сказки, совмещая их с опытом «мудрой фантазии». Несмотря на неблагосклонные отзывы современников роман «Сердце и Думка» интересен для дальнейшего изучения и достоин войти в ряды классической литературной сказки XIX века.

Заключение

Специфика жанра литературной сказки в современном литературоведении остаётся трудноопределимой и не полностью изученной. В этом направлении работали многие учёные, и у каждого есть своё определение термина «литературная сказка». Мы в свою очередь выделили основные, на наш взгляд, признаки и критерии данного жанра: наличие конкретного автора, аллюзий к фольклорным мотивам и мотивам народной сказки, совмещение реального и ирреального пространства, сосуществование реальных и мифологических персонажей, присутствие игрового начала, отражение нравственных норм и социально-бытовых реалий времени автора.

За основу своего исследования мы взяли классическую детскую литературную сказку А. Погорельского «Чёрная курица, или Подземные жители» (1829 г.), разнообразный по тематике и жанрам цикл В.Ф. Одоевского «Пёстрые сказки с красным словцом» (1833 г.), роман-сказку А.Ф. Вельтмана «Сердце и Думка» (1838 г.). Несмотря на приблизительно одинаковое время создания произведений, каждый автор по-своему представил литературную сказку, обозначил собственные идеи и следовал своим принципам создания текста.

На сказочное творчество А. Погорельского повлияло его близкое общение с племянником Алёшей, что способствовало созданию нравоучительной «волшебной повести» для детей, и врожденная склонность к шутке и мистификации. В.Ф. Одоевский писал благодаря воле, не вдохновению. Его увлечения различными областями науки позволили создать «пёстрые» повести и сказки, содержание и идейная направленность которых предопределили развитие научно-художественной и фантастической литературы. В сборнике мы находим как сказку на фольклорной основе для детей, так и сатирически-обличительные и социально-философские повести для взрослых читателей. А.Ф. Вельтман был сказочником с детства. Всё его творчество было насыщено историей, бытописанием и фольклором. Роман-сказка «Сердце и Думка» написан в тот период, когда автор переходил от фантастики и утопии к «житейской» прозе. Произведение наполнено сатирой на быт современного писателю общества, существующего наряду с персонажами мифологии и легенд.