Комплекс мотивов гусарской лирики и его трансформация в русской литературе первой половины XIX века

Исследователи отмечали, что при написании «Моих Пенатов» Батюшков опирался на послание Жуковского «К Блудову» Вацуро В.Э. Лирика пушкинской поры. «Элегическая школа». СПб., 1994. С. 101-104.. В свою очередь не подлежит сомнению и то, что Жуковский в своем послании частично опирался на предыдущие тексты. Жанр послания 10-х годов XIX века подготавливался более ранними стихотворными посланиями авторов конца XVIII - начала XIX веков: Г.Р. Державиным («Храпомвицкому» 1793), И.И. Дмитриевым («К друзьям моим по случаю первого свидания с ними после моей отставки из обер-прокуроров Правительствующего сената» 1800) и др. Можно предположить, что одним из них был Д.В. Давыдов.

В 1804 году, за 8 лет до «Моих Пенатов», Денис Давыдов пишет три ранних стихотворения: «Бурцову. Призывание на пунш», «Бурцову» и «Гусарский пир». Первые два имеют в заголовке адресата, и все три построены в форме обращения адресанта к адресату - Бурцову. Важно, что адресатом здесь, как и в дружеском послании, является конкретное историческое лицо - боевой товарищ автора. Само по себе наличие адресата не позволяет атрибутировать эти тексты как послания: внутренняя адресация признана конструктивным признаком «чистой» лирики как таковой См. подробнее в: Падучева Е.В. Нарратив и лирика. Аналог слушающего в нарративе // Падучева Е.В. Семантические исследования. М., 2010. С.209-213.. Однако другие композиционные элементы данных стихотворений Давыдова позволяют соотнести их с «каноническим» посланием Батюшкова. Прежде чем приступить к сравнению посланий Давыдова и Батюшкова необходимо сделать оговорку: в данном параграфе работы мы опираемся на описание жанра дружеского послания, представленное В.А. Грехневым в книге «Мир пушкинской лирики» Грехнев В.А. Указ соч. С. 27-81.. Время «залетного» Именно так сам Давыдов называл свои послания к Бурцову. послания - невекторное время. Несмотря на близость героя к смерти, он, подобно батюшковскому герою, не верит в ее реальность, побеждает ее. Если лирический герой «Моих пенатов» «опережает» смерть, успевает «сорвать цветы под лезвием косы», то давыдовский смеется над ней:

Пусть не сабельным ударом

Пресечется жизнь моя!

Пусть я буду генералом,

Каких много видел я! (58)

Одним из ключевых мотивов посланий Давыдова является мотив пира. Пять «ужасных стаканов пуншевых» и «благодетельный арак» (анисовая водка) - необходимые их атрибуты. Интересно, что пир для лирического героя Давыдова имеет две ипостаси: реальный пир во время вечернего отдохновения с употреблением горячительных напитков и пир сражения:

Саблю вон - и в сечу! Вот

Пир иной нам Бог дает,

Пир задорней, удалее,

И шумней, и веселее… (58)

Как показала М.Н. Виролайнен, в статье «Две чаши (Мотив пира в дружеском послании 1810-х годов)» Виролайнен М.Н. Речь и молчание: сюжеты и мифы русской словесности. СПб., 2003. С. 291-312., ситуация пира является жанрообразующей для дружеского послания. Пир в дружеском послании побеждает смерть, позволяет времени прекратить свой бег и пойти по кругу.

Ту же функцию данный мотив (в еще более радикальной форме) выполняет в давыдовской лирике. Эту идею победы над смертью, пронизывающую и ранние послания, Давыдов сформулировал в более позднем стихотворении «Песня» (1815 г):

Станем, братцы, вечно жить

Вкруг огней, под шалашами,

Днем -- рубиться молодцами,

Вечерком -- горелку пить! (76)

Цикличное время и связанный с ним мотив пира создают мир утопии, в котором человек не подчинен законам «физической» реальности. Подобный утопизм мировосприятия характерен как для лирического героя дружеских посланий Батюшкова, так и для посланий Давыдова.

«Малым миром» «залетного» послания обычно оказывается палатка в бивуаке или «домишко». Сходство с «хижиной убогой» Батюшкова очевидно:

Посети домишко мой!

В нем нет нищих у порогу,

В нем нет зеркал, ваз, картин,

И хозяин, слава богу,

Не великий господин.

Он - гусар, и не пускает

Мишурою пыль в глаза;

У него, брат, заменяет

Все диваны куль овса.

Нет курильниц, может статься,

Зато трубка с табаком;

Нет картин, да заменятся

Ташкой с царским вензелем!

Вместо зеркала сияет

Ясной сабли полоса:

Он по ней лишь поправляет

Два любезные уса. (58)

Предметам роскоши «большого мира» герой Давыдова противопоставляет предметы гусарского быта. Быт здесь, подобно быту в дружеском послании, условен, но имеет реальные прототипы. Проза жизни соседствует с поэзией и романтикой боя. Таким образом, она идеализируется, наполняется «высоким» содержанием, поэтизируется. Поэтизация прозы жизни и внедрение в поле «высокой», устремленной к идеалу поэзии быта - важные особенности и дружеского послания. Вследствие этого, в дружеском послании 1810-х годов используются элементы различных стилей. То же видим у Давыдова: «Ради бога и…арака», «В благодетельном араке» или даже:

Пусть мой ус, краса природы,

Чёрно-бурый в завитках,

Иссечётся в юны годы

И исчезнет яко прах! (58)

Использование «низкого стиля» позволяет авторам дружеских посланий быть фамильярными по отношению к адресату. Фамильярность - одна из характерных черт данного жанра. Однако фамильярность дружеских посланий Батюшкова, Жуковского и Вяземского меркнет в сравнении с давыдовской:

«Бурцов, ёра, забияка,

Собутыльник дорогой» (56),

«Ты - на ухарском коне -

Жесточайший из угаров

И наездник на войне» (57-58),

«Бурцов, брат! Что за раздолье!» (59).

Дружеское послание строится на противопоставлении «малого» и «большого» миров. Мир «большой» неестественен, его ценности ложны. Ценности «малого мира» являются непреходящими: Жилище, Дружба, Поэзия, Любовь. «Залетное» послание Давыдова, как видно из приводившегося уже отрывка стихотворения «Бурцову», также выстраивается на данном противопоставлении. Ценностями «малого мира» раннего давыдовского послания оказываются: Домишко/Палатка в бивуаке, Воинское товарищество и Бесстрашие, причем как на поле брани, так и в схватке с множеством стаканов. Несмотря на отсутствие в ранних посланиях интереса лирического героя Давыдова к Любви и Поэзии, наличие незыблемых ценностей и их частичное сходство с ценностями дружеского послания несомненны.

Если в «большом мире» человек обезличен, скрыт под своей социальной маской, то в «малом мире» дружеского послания утверждается «культ человека, отпавшего от своей официальной оболочки, выпавшего из чиновно-государственного и культурного стереотипов» Грехнев В.А. Указ. соч. С. 38.. Подобное противопоставление официальному и профессиональному находим и в «залетных» посланиях. Гусарство как военная формация по своей структуре оппозиционно по отношению к остальной армии, пронизанной александровской муштрой. Гусар Давыдова все свободное время пирует, а не приводит, например, оружие в боеготовность. Кроме того, он не приемлет армейской иерархии: гусары - братья, среди них нет командиров и подчиненных. Осознание личной доблести заменяет гусару официальное признание военных заслуг:

Пусть фортуна для досады,

К умножению всех бед,

Даст мне чин за вахтпарады

И Георгья за совет!(58)

Одной из важнейших черт дружеского послания как жанра является его композиционная, стилистическая и фразеологическая свобода. Несомненно, что данный жанр оказывается переходным между жанровой лирикой и нежанровым лирическим стихотворением. Свободен и Давыдов в своей «гусарщине» вообще и в «залетных» посланиях в частности. Подобная парадоксальная безграничность обоих жанров - еще одна общая их черта.

Здесь важно подчеркнуть, что тексты Давыдова именно подготавливают жанр дружеского послания начала XIX века, а не создают его. Наряду с описанными общими структурными элементами посланий Давыдова и «каноническим» посланием Батюшкова присутствуют и различия. «Залетные» послания Давыдова написаны четырехстопным хореем, а не трехстопным ямбом. Важным различием оказывается и то, что в текстах «залетных» посланий поэтический труд не становится предметом изображения, а фигуры адресата и адресанта представляют собой не совмещение типажей (поэт-ленивец, поэт-мечтатель, поэт-студент), а типажи веселых рубак-воинов, не являющихся «поэтами». Кроме того, для мира дружеского послания важным оказывается «культ лени» - намеренный и абсолютный уход из социальной и государственной жизни. Гусары Давыдова пребывают в очевидной конфронтации с регулярной армейской системой, погоней за чином и местом, но это герои действия, а не созерцания.

Суммируя все вышесказанное, можно если не утверждать, что Давыдов во многом был предтечей традиции послания начала XIX века, то предположить, что поэт-гусар оказался одним из авторов, непосредственно подготовивших возникновение данного жанра.

За исключением трех ранних посланий к Бурцеву Давыдов за свою жизнь написал еще несколько посланий. Наиболее интересным из них представляется стихотворение «Болтун красноречивый…» (1815). Выполнено оно уже в жанре «батюшковского» дружеского послания. Написано послание трехстопным ямбом. Это первое и единственное использование Давыдовым данного размера в посланиях - все ранние, как уже было упомянуто, написаны четырехстопным хореем, а послание «В.А. Жуковскому», например, разностпным ямбом (сочетание 6-ти и 3-х стопоного). В «малом мире» данного послания присутствуют уже классические для жанра ценности: Дружба (а не гусарское товарищество) и Любовь:

Проведавши мой зов,

На пир ко мне назвался

Эрот, сей бог богов,

Веселых шалунов

Любимец и любитель,

Мой грозный повелитель

До сребряных власов.

В кругу пирующих в доме лирического героя оказываются поэты («сорванцы»):

К нам созван круг желанный

Отличных сорванцов,

И плющем увенчанны,

Владельцы острых слов…

В стихотворении появляются мифологические мотивы и античная атрибутика:



Пусть радости игривы,

Амуры шаловливы

И важных муз синклит

И троица харит

Украсят день счастливый! (76-77)

Поскольку данное послание - единственное у Давыдова, в котором так явно присутствуют мифологические мотивы, можно предположить, что поэт-гусар помещает их в текст именно для того, чтобы он прочитывался как «батюшковское» послание.

2.3.2 Комплекс мотивов гусарской лирики

Под мотивами в данной работе понимаются «повторяющиеся в художественном тексте элементы одной сквозной тематической линии» Гаспаров Б.М., Паперно И.А. К описанию мотивной структуры лирики Пушкина // Russian Romanticism Studies in the Poetic Codes. Stockholm. 1979. P. 10-11.. Основными признаками мотива при таком подходе являются: повторяемость, открытая сочетаемость и варьирование мотива (способность презентации в тексте атрибутами). Неразрывно связанные между собой мотивные группы считаются темами Там же..

Центральной темой лирики Дениса Давыдова является тема гусара и гусарства. Под гусарством в данном случае понимается способ функционирования фигуры гусара в текстовом пространстве. Таким образом, гусарством оказывается времяпрепровождение и поведение лирического героя-гусара в военном быту - на отдыхе и во время битвы. Указанная тема состоит из тесно переплетенных между собой мотивов, образующих цельный комплекс Здесь и далее в работе термины "комплекс мотивов" и "система мотивов" употребляются как синонимы.. Важно отметить, что все творчество Давыдова последовательно выстраивается вокруг образа гусара и его поведения - даже негусарское воспринимается как гусарское, что свидетельствует об определяющем характере данной темы для творчества поэта.

Тема гусара состоит из ряда мотивов

Мотив гусара, представленный в вариантах как мотив партизана, казака, сорванца, наездника, и т.д. встречается в наибольшем количестве лирических текстов Давыдова. С течением времени, в стихотворениях, написанных после Отечественной войны 1812 года, лирический герой поэта в некоторых текстах называет себя сначала партизаном, солдатом, а после и казаком. Однако это не отдельные мотивы, а варианты одного мотива потому, что для самого лирического героя Давыдова между ними нет разницы: поведение и речь лирического героя не меняются. Докажем это на конкретном примере.

В стихотворении «В альбом» (1811) герой-гусар (не называющий себя гусаром, но воспринимаемый именно так на фоне ранее написанных стихотворений) утверждает, что не способен предаваться поэтическому творчеству и, подобно иному поэту, писать о безделицах. Ему нужны «войны перуны», чтобы показать свой истинный талант - талант воина. Схожая мысль выражена в стихотворении «Ответ» (1826). Однако здесь лирический герой называет себя партизаном и казаком. Приведем оба стихотворения целиком.

В альбом на вьюке, в тороках, цевницу я таскаю;

Она и под локтем, она под головой;

Меж конских ног позабываю,

В пыли, на влаге дождевой...

Так мне ли ударять в разлаженные струны

И петь любовь, луну, кусты душистых роз?

Пусть загремят войны перуны,

Я в этой песне виртуоз!



ОТВЕТ

Я не поэт, я - партизан, казак.

Я иногда бывал на Пинде, но наскоком,

И беззаботно, кое-как,

Раскидывал перед Кастальским током

Мой независимый бивак.

Нет, не наезднику пристало

Петь, в креслах развалясь, лень, негу и покой..

Пусть грянет Русь военною грозой -

Я в этой песни запевало!

«Любовь, луна, кусты душистых роз» меняются на «лень, негу и покой», а «загремят войны перуны» на «грянет Русь военною грозой», однако стихотворения крайне схожи: не только по смыслу, но и по форме. Оба написаны ямбом с тем отличием, что к четырехстопным и шестистопным стихам раннего стихотворения добавляются пятистопные в позднем; тексты практически одинаковы по объему (8 и 9 стихов соответственно), лишь рифмовка в «Ответе» оказывается разнообразнее. Можно предположить, что к написанию столь похожего на ранее стихотворение текста Давыдова подвигло желание еще раз указать на единство своей лирики и единого лирического героя для всего творчества. Несмотря на то, что в стихотворении «Ответ» лирический герой называет себя партизаном и казаком, это все тот же герой, а значит, и мотив.

Мотив гусара Здесь и далее мотив будет называться именно так, а варианты будут подразумеваться. появляется в трех ранних «залетных посланиях» Давыдова: «Бурцову (Призывание на пунш)», «Бурцову», «Гусарский пир». В них гусаром оказывается лирический герой поэта, а также адресат ранних стихотворений - Бурцов.

Он гусар - и не пускает

Приезжай, я ожидаю,

Докажи, что ты гусар. (57)

(Бурцову. Призывание на пунш)

Бурцов, ты - гусар гусаров! (57)

(Бурцову)

Всех наездников сзывай

С закрученными усами

…

Будь, гусар, век пьян и сыт. (59)

(Гусарский пир)

Данный мотив переходит в следующий этап творчества (после Отечественной войны 1812 года) и появляется в стихотворении «Песня»:

Сабля, водка, конь гусарский,

С вами век мне золотой! (75)

В 1815 году гусар ненадолго становится партизаном, что, как было сказано ранее, не меняет его сути:

Тебя приветствовал с огромнейшим стаканом

Кочующий в степях нахальный партизан. (78)

(В.А. Жуковскому)

В следующих стихотворениях герой Давыдова вновь гусар, причем сами называния произведений содержат в себе это слово: «Решительный вечер гусара», «Песня старого гусара», «Гусар».

К 1826 году относится незаконченное стихотворение «Партизан», в котором герой - один из наездников:



…мчится тайною тропой

Воспрянувший с долины битвы

Наездников веселый рой

На отдаленные ловитвы. (91)

Необычным вариантом гусара предстает «полусолдат» из одноименного текста 1826 года. Разумеется, что и в данном случае слово солдат не стоит понимать буквально. Герой стихотворения - наездник, более того - наездник с усами, следовательно, гусар.

Подчеркнем, что герой Давыдова именно наездник Несмотря на то, что словосочетание «солдат наездник», казалось бы, принципиально невозможно. , конный военный.

Далее образ земледельца-гусара встречается в послании «Зайцевскому», партизана, казака - в рассматривавшемся ранее «Ответе». В стихотворении «Герою битв, биваков, трактиров и б…» лирическое Я обращается к лирическому адресату:

О рыцарь! Идол усачей!

Гордись пороками своими!

Чаруй с гусарами лихими

И очаровывай … (100)

В «Гусарской исповеди» лирический герой признается:

Я каюсь! я гусар давно, всегда гусар,

И с проседью усов - все раб младой привычки:

Люблю разгульный шум, умов, речей пожар

И громогласные шампанского оттычки.



В одном из последних стихотворений Давыдова Как известно, смерть А.С. Пушкина потрясла Д.В. Давыдова. Он долго болел и практически ничего не писал до смерти в 1839 году. «Челобитная» встречаем все того же героя:

Сотоварищ урагана,

Я люблю, казак-боец,

Дом без окон, без крылец,

Без дверей и стен кирпичных,

<…>

Подожду... а ты пока

Вникни в просьбу казака

И уважь его моленье. (113-115)

Мотив сражения - один из самых частотных мотивов лирики поэта. Почти повсеместно, где присутствует фигура гусара, там возникает образ боя.

«Бурцову»:

Саблю вон и в сечу! -- вот

Пир иной нам Бог даёт,

Пир задорней, удалее,

И шумней, и веселее…

Ну-тка -- кивер набекрень,

И ура! -- Счастливый день! (58)

«Песня»:

Я люблю кровавый бой!

Я рожден для службы царской!

…

То ли дело средь мечей!

Там о славе лишь мечтаешь,

Смерти в когти попадаешь,

И не думая о ней. (76)

См. также: «В альбом», «В.А. Жуковскому», «Песня старого гусара», «Полусолдат», «Зайцевскому», «Бородинское поле», «Ответ», «Герою битв, биваков, трактиров и б…», «Челобитная».

Досуг гусара - пир. Наездники Давыдова сражаются не только на «поле бранном», но и со «стаканами пуншевыми» - другого вида отдохновения гусары в лирике Давыдова не знают. Зачастую именно ситуация пира оказывается в центре изображения поэта. Практически во всех указанных выше текстах наличествует мотив пира: от ранних («Бурцову», «Бурцову (Призывание на пунш)», «Гусарский пир») через стихотворения конца 1810-х и 1820-х годов («Песня старого гусара», «Полусолдат») к поздним, 1830-х годов («Герою битв, биваков, трактиров и б…», «Гусарская исповедь»). Иногда изображение пира в произведении не представлено, однако назван атрибут любого застолья - алкоголь (см., например, известную цитату из стихотворения «Песня»: «Сабля, водка, конь гусарский / С вами век мне золотой!»).

В мире лирики Давыдова мотивы пира и боя слиты воедино: пир оказывается сражением (герою нужно выстоять против полчищ «стаканов пуншевых»), а бой - пиром («пир иной нам бог дает»). Мотив боя-пира оказывается центральным, вокруг него концентрируются остальные рассматриваемые далее мотивы.

С приведенными выше мотивами тесно связан мотив товарища/друга/собутыльника. Использование конкретного слова зависит от того, с каким из мотивов - сражения или пира - он теснее связан в данном лирическом произведении. Своеобразного синтеза фразеологического выражения мотив достигает в стихотворении «Песня старого гусара»:



Где друзья минувших лет,

Где гусары коренные,

Председатели бесед,

Собутыльники седые? (85)

См. также: «Бурцову (Призывание на пунш)», «Бурцову», «Гусарский пир», «1811-го году», «Песня», «В.А. Жуковскому», «Полусолдат», «Герою битв, биваков, трактиров и б…», «Гусарская исповедь».

Наездники, отдыхая от ратных подвигов и вместе употребляя горячительные напитки, находятся в определенном пространстве - в шалаше на биваке Единожды - в первом залетном послании «Бурцову» - Давыдов употребляет слово «домишко». Однако, судя по обстановке, это именно шалаш. Вероятно, поэтому в дальнейшем поэт отказывается от данной не очень подходящей лексемы.. Часто лирический герой прямо называет место, в котором происходит лирическое действие, нередко описывая его обстановку. Однако даже в тех случаях, когда хронотоп не назван, читатель, знакомый с лирикой Давыдова, с легкостью домысливает его - и практически всегда это будет именно бивак. Мотив бивака представлен как в ранних текстах:

В дымном поле, на биваке,

У пылающих огней,

В благодетельном араке

Зрю спасителя людей. (57)

(«Бурцову»)

Так и в более поздних:

Я прочитал стихи, тобой мне посвященны;

Теперь прочти мои, - биваком окуренны… (78)

(«В.А. Жуковскому»)



На затылке кивера,

Доломаны до колена,

Сабли, шашки у бедра,

И диваном - кипа сена.(85)

«Песня старого гусара»

От крова мирного -- в шалаш,

На сечи, к пламенным сраженьям. (93)

(«Полусолдат»)

И беззаботно, кое-как,

Раскидывал перед Кастальским током

Мой независимый бивак. (100)

(«Ответ»)

Идешь в бивачный мой киоск. (100)

(«Герою битв, биваков, трактиров и б…»)

Однако, как было сказано, и в тех случаях, когда место гусарского пира не называется прямо, оно подразумевается (см. «Гусарский пир», «Песня», «Гусарская исповедь» и др.).

И отдых, и бой происходят в атмосфере гусарского веселья. Гусар чаще всего жизнерадостен, он доволен своей участью и с одинаковой радостью сражается и пирует. Мотив веселья фразеологически представлен в следующих текстах: «Гусарский пир», «Решительный вечер гусара», «Партизан», «Полусолдат», «Гусарская исповедь», «Челобитная».

Как и в случае с мотивом бивака, данный мотив чаще подразумевается, следует из контекста, чем выражается в слове.

С вышеприведенными мотивами соседствует мотив гусарского разгула и проказ, без которых наездник не будет собой. И этот мотив подразумевается в большом количестве текстов, однако словесно явлен только в некоторых: «Бурцов», «1811-го году», «Болтун красноречивый…», «Решительный вечер гусара», «Полусолдат», «Герою битв, биваков, трактиров и б…», «Челобитная».

Важно отметить, что гусарские проказы не синонимичны буянству: герои-гусары не дуэлянты и не картежники. Мотив проказ сочетается с одним из конститутивных мотивов, нередко представляя его, / И пьяный в Петербург на пьянство прискачу!» - 83), веселья («Нет взгляда на проказы ваши!» - 93), сражения (Дом разгулов безграничных / И налетов удалых… - 115).

Лишь единственный раз намек на буянские проказы дается в послании «Болтун красноречивый…». Анализ данного стихотворения представлен в параграфе о «Повестях Белкина».

Мир гусар - мир истинных ценностей, который противопоставляется «большому» миру. В мире «большом» все подлинное и ценное оборачивается ложным и обесцененным: ложное веселье, ненастоящие пиры, неверно устроенное жилище, отсутствие дружбы и товарищества, сам военный здесь - военный неистинный, он лишь формально оказывается воином, однако лишен присущего настоящему наезднику внутреннего содержания.

Мотив «большого» мира представлен в стихотворениях «В альбом», «Песня», «Песня старого гусара», «Болтун красноречивый…», «Ответ», «Челобитная», «Современная песня», «Бурцову. Призывание на пунш»:

Посети домишко мой!

В нем нет нищих у порогу,

В нем нет зеркал, ваз, картин,

И хозяин, слава богу,

Не великий господин.

Он - гусар, и не пускает

Мишурою пыль в глаза;

У него, брат, заменяет

Все диваны куль овса.

Нет курильниц, может статься,

Зато трубка с табаком;

Нет картин, да заменятся

Ташкой с царским вензелем!

Вместо зеркала сияет

Ясной сабли полоса:

Он по ней лишь поправляет

Два любезные уса.

А на место ваз прекрасных,

Беломраморных, больших

На столе стоят ужасных

Пять стаканов пуншевых! (56-57)

«Бурцову»:

Пусть не сабельным ударом

Пресечётся жизнь моя!

Пусть я буду генералом,

Каких много видел я!

Пусть среди кровавых боев

Буду бледен, боязлив,

А в собрании героев

Остр, отважен, говорлив! (58)

«Малый» мир - мир утопии, в котором смерть побеждена с помощью отрицания ее событийности. В поэтической системе Давыдова смерть и страх оказываются синонимическими понятиями, образуют общий мотив. Герой_гусар неподвластен смерти не потому, что бессмертен, но потому, что она не пугает героя. В «большом» мире люди находятся под властью смерти, даже если физически еще живы. «Малый» и «большой» миры противопоставлены по принципу наличия/отсутствия страха смерти в стихотворении «Песня» (1815). Ежечасное умирание «господина»:



О, как страшно смерть встречать

На постели господином,

Ждать конца под балдахином

И всечасно умирать! (76)

противопоставлено «бессмертию» героев «малого» мира:

То ли дело средь мечей!

Там о славе лишь мечтаешь,

Смерти в когти попадаешь,

И не думая о ней! (76)

Менее частотными, но важными для системы гусарской лирики оказываются мотивы любви и творчества.

Мотив любви широко представлен в негусарской лирике поэта - той, которую Денис Давыдов впоследствии исключал из «гусарщины» «Вся гусарщина моя хороша, и некоторые стихи, как Душенька, Бородинское поле, изрядны, но элегии слишком пахнут старинной выделкой, слишком задавлены эпитетами, и краски их суть краски фаянсовыя, или живопись школы Миньяри, Буше и прочих живописцев века Людовика XIV-го, много фиолетоваго и желто<го> цвета». - Письма поэта-партизана Д.В. Давыдова к князю П.А. Вяземскому. Пг., 1917. С. 27.. Центральным жанром любовной лирики Давыдова является элегия. Поэт_гусар написал девять элегий Анализ элегий см. в: Вацуро В.Э. Лирика пушкинской поры. «Элегическая школа». С. 190-194. , стилистика и мотивика которых выбивается из стилистики и мотивики остальных поэтических произведений автора. Однако любовь, в варианте мотива гусарской любви явлена и в «гусарщине». Подобный вариант любви можно охарактеризовать следующим образом: это чувство, вызывающее у героя задор, жажду поединка с возлюбленной. Любовь гусара представляется полем боя, а любимая - противником. Герой пытается наскоком, быстрой кавалеристской атакой взять сердце девушки, в которую влюблен, но, если это не удастся - он не будет сломлен. Как после боя, после схватки с возлюбленной он будет пировать - каким бы ни был ее результат:



Сегодня вечером увижусь я с тобою,

Сегодня вечером решится жребий мой,

Сегодня получу желаемое мною -

Иль абшид на покой!

А завтра - черт возьми!- как зюзя натянуся,

На тройке ухарской стрелою полечу;

Проспавшись до Твери, в Твери опять напьюся,

И пьяный в Петербург на пьянство прискачу! (83)

Любовь опасна для героя, потому что прекрасные девы обитают в «большом» мире. Он должен будет обязательно вернуться в мир «малый»:

Или сквозь локоны ланиты воспаленной

Я б шепотом любовь не напевал

Красавице, мазуркой утомленной.

Но то набег, наскок - я миг ему даю,

И торжествуют вновь любимые привычки,

И я спешу в мою гусарскую семью… (101)

Гусарская любовь подразумевает особое отношение к ее объекту - крайнюю экспрессию, нередко переходящую в иронию:

Я вас люблю, - не оттого, что вы

Прекрасней всех, что стан ваш негой дышит,

Уста роскошествуют и взор востоком пышет,

Что вы поэзия от ног до головы. (109)

Кроме того, см.: «Вошла, как Психея, томна и стыдлива…» и «Неужто думаете вы…».

Заполучивший любовь гусар не скрывает злорадства по отношению к другим влюбленным:

Но девственность живого поцелуя…

Не им, а мне! (111)

Мотив творчества в лирике появляется после того, как в жанре дружеского послания складывается типаж поэта-гусара. Тема творчества входит в гусарскую лирику, следовательно, под влиянием лирики других поэтов 1810-х годов, в большей степени П.А. Вяземского. Подобно любви, творчество в лирике Давыдова - гусарское творчество. В цитированном ранее стихотворении «В альбом» герой отказывается «петь любовь, луну, кусты душистых роз», утверждая, что он и в прямом, и в переносном смысле певец войны («Пусть загремят войны перуны, / Я в этой песне виртуоз»). Поэт творит войну, а воин - поэзию - на этом единстве выстраивается мотив гусарского творчества. Поэзия не просто уподобляется сражению, сражение и есть поэзия, они не существуют друг без друга, а гусар-поэт не может творить вне войны В данном случае мы говорим о лирическом герое, а не биографическом Денисе Давыдове, который разделял творчество и войну. . С этим связана раздраженность героя, которого просят «говорить стихами», явленная, в частности, в стихотворении «Ответ на вызов написать стихи»:

Чтоб при ташке, в доломане

Посошок в руках держал

И при грозном барабане

Чтоб минором воспевал… (82)

См. также: «В альбом», «КЕ. Ф. С-ну», «В.А. Жуковскому», «Ответ».

Как видим, мотивы боя, любви и творчества в лирике Давыдова тесно переплетены, образуют крепкий мотивный узел. Нередко мотивы переходят один в другой, оказываются вариантами друг друга - любовь как сражение, поэзия как бой. Мотив сражения в данном случае оказывается центральным, а любовь и творчество - периферийными, факультативными, вариантами мотива сражения.

Рассматриваемые мотивы присутствуют в большинстве лирических произведений Давыдова, сосуществуя вместе, образуя единый комплекс. Один мотив не существует без другого, появление одного из них подразумевает наличие всех остальных. Это приводит к тому, что даже в тех текстах, в которых лексически представлены только некоторые из названных мотивов, остальные домысливаются читателем, знакомым с творчеством Давыдова. Именно эта система мотивов обусловливает единство лирического творчества поэта, которое явлено в сознательно выстроенных прижизненных сборниках.

Исследователями было отмечено, что Денис Давыдов - поэт, основным творческим методом которого является контраст Семенко И.М. Указ. соч. С.108-118.. В его поэзии низкая лексика с легкостью сочетается с высокой, юмористическое переплетается с ироническим, мелодичность стиха резко обрывается экспрессивными элементами. То же самое можно сказать и о мотивике гусарской лирики. В одну тему Давыдов соединяет совершенно различные, противопоставленные друг другу мотивы. Центральным мотивом системы оказывается слитый воедино мотив боя-пира, а остальные либо сопутствуют ему (товарищи, бивак, веселье, проказы), либо оказываются его вариантами (любовь, творчество).

Денис Давыдов, как и поэты элегической школы, создает утопию, но принципиально иную. Если у Батюшкова и Жуковского утопия достигается с помощью воплощения идеала поэта, ухода или побега в другую (гипер) реальность См. об этом: Маркович В.М. Трансформации русской лирики в первые десятилетия XIX века // Русская литература. №2. 2015. С. 5-28. , то утопия в лирике Давыдова - посредством нахождения героя в пограничном положении, в ситуации постоянного противостояния смерти. Герой непобедим, пока он сражается со смертью, находится в круговерти гусарской жизни (пир-бой), покинуть сражение - значит выйти из цикличности утопии. Герой-гусар бессмертен, потому что бесстрашен, в азарте боя страх покидает наездника, уход из земной жизни для него не событие. Герой же «большого» мира боится смерти, а значит, побежден ею.

Поэты элегической школы вырабатывают набор языковых формул, использование которых свидетельствует о следовании поэта определенной стилистической традиции. Подобный поэтический словарь создает и Денис Давыдов. Поэты первых десятилетий XIX века, обращающиеся к атрибутам и мотивике гусарских песен, взаимодействуют с «гусарской» стилистикой так же, как со стилистиками других «поэтических школ»: элегической и декабристской. Давыдовское поэтическое слово становится носителем комплекса мотивов, создающего утопию, а его использование в произведениях других поэтов, актуализирует всю систему смыслов «гусарщины». Герой в поэтическом произведении 1810-х - 1820-х годов, использующем словарь Давыдова, погружается в мир гусарского бессмертия и свободы.

гусарский мотив давыдов бестужев пушкин



Глава 3. Трансформация комплекса мотивов гусарской лирики в литературе первой половины XIX века

3.1 Мотивы гусарской лирики в поэзии первой половины XIX века

При сравнении лирики Дениса Давыдова и лирических произведений других поэтов рассматриваемого периода русской литературы сложно устоять от соблазна «вчитать» следование давыдовской традиции во многие стихотворения, влияния «гусарщины» на которые либо не было вообще, либо оказывается косвенным и сложно доказуемым. Выделяя комплекс мотивов гусарской лирики, мы пришли к выводу, что «жанрообразующим» мотивом здесь является мотив пира-боя. В лирике первых десятилетий XIX века есть тексты, пользующиеся данным мотивом. В «Певце во стане русских воинов» В.А. Жуковского рассматриваемый мотив заявлен уже в первой строфе:

Кто любит видеть в чашах дно,

Тот бодро ищет боя…

О, всемогущее вино,

Веселие героя! Жуковский В.А. Полное собрание сочинений: В 20 т. Т.1. М., 1999. С. 225.

Мотив оказывается центральным, он является остовом композиционного единства произведения: каждому славному русскому воину лирический герой предлагает свою чашу. Кубок с вином положен не только живым героям, но и почившим:

Сей кубок чадам древних лет!

Вам слава, наши деды!

Друзья, уже могущих нет;

Уж нет вождей победы… Там же.

Пир соединяет мертвых с живыми, мотив пира в рамках стихотворения символически побеждает смерть. Более того, одним из здравствующих воинов оказывается Денис Давыдов:

Давыдов, пламенный боец,

Он вихрем в бой кровавый;

Он в мире счастливый певец

Вина, любви и славы. Там же. С.234.

В произведении Жуковского встречаем и другие важные для гусарской песни мотивы: дружбы и товарищества («И сонм друзей бесценный» Там же. С. 228.) и жилища воинов («огни между шатрами» Там же. С.225.).

Несмотря на данные текстовые переклички, стихотворение Жуковского не может быть прочитано как следующее традиции лирики Дениса Давыдова. Уподобление пира бою и наоборот - архаичный прием, известный как в мифологиях разных стран См., например, представления о Вальгалле в скандинавской мифологии. , так и в древних письменных текстах В частности, в «Слове о полку Игореве». ; остальные мотивы - общие для лирики XIX века. Прочесть текст как «гусарский» не позволяет его стилистическое отличие от песни Давыдова. Даже в строках о Денисе Давыдове Жуковский не отступает от «высокой» стилистики стихотворения, а батальное в нем описано одически, с высокой долей абстракции: в качестве атрибутов войны выступают шлемы, кольчуги, мечи и т.д.; воины образуют дружины, враги оказываются «галлами» и «сарматами».

Таким образом, чтобы установить следование какого-либо текста традиции гусарской лирики Дениса Давыдова в нем должны присутствовать не только мотивные, но и стилистические переклички. Это объясняется стилистической природой поэзии первой трети XIX века - авторы не пользуются мотивами напрямую, для использования мотивов какой-либо поэтической системы (школы «гармонической точности» См. в: Гинзбург Л.Я. О лирике. Л., 1974. С. 19., декабристов, гусарства) употребляют ее поэтизмы, следуют ее устойчивому стилю. Поэтическое слово может быть сигналом определенного стиля, но само стилевое единство возникает как принцип уместности в сочетании поэтических единиц.

«Гусарская» стилистика крайне редко использовалась основными поэтами эпохи. Поэты школы «гармонической точности» (Жуковский, Батюшков, Вяземский) и поэты-декабристы (Раевский, Одоевский, Кюхельбекер) в это время разрабатывают собственные стилистики, создают правила, следуя которым должна создаваться «настоящая» литература. «Гусарство» Давыдова, при всех его достоинствах, не отвечало данной магистральной идее, оказываясь излишне свободным стилем, нарушая основополагающий принцип «абсолютной стилистической уместности каждого слова» Гинзбург Л.Я. Указ.соч. С.23.. Попытки же интеграции «гусарского» в чуждый стилистический контекст не приводили к удовлетворительным результатам. Так, известна неудача, которая, по мнению современников, постигла Батюшкова в стихотворении «Разлука» («Гусар на саблю опираясь…») (1814). В этом стихотворении явлены как поэтизмы гусарской лирики («сабля», «усы»), так и важная для давыдовской поэтической системы категория комического:

Не плачь, красавица! Слезами

Кручине злой не пособить!

А если изменю... усами

Клянусь, наказан быть!

Однако гусарская атрибутика здесь не выполняет своего назначения -не наполняет стих удалым, рвущимся, огненным. Стих мелодичен, он льется, а не рубится. Несмотря на изобилие восклицательных знаков, стихотворение скорее уныло, нежели экспрессивно. Пушкин отозвался о тексте следующим образом: «Цирлих манирлих. С Д. Давыдовым не должно и спорить» Пушкин А.С. Полное собрание сочинений: В 16 т. Т.12. М;Л., 1949. С. 277. - подчеркивая излишнюю манерность стиля стихотворения, не сочетающуюся с «гусарской» тематикой, мотивикой и атрибутикой (в частности, с гусарским бытом).

После неудачного опыта Батюшков больше не использует «гусарство» в своей поэзии.

В ситуации довольно строгой стилистической разделенности литературы «гусарские» поэтизмы могут быть использованы авторами только в том жанре, который позволяет максимальную поэтическую свободу - способность сочетать различные стили; в жанре, близком в этом смысле к «гусарской» стилистике. Таким жанром оказывается дружеское послание. Шире всего фразеология гусарской лирики представлена в дружеских посланиях, адресованных Денису Давыдову, которых было написано довольно много.

Несмотря на внедрение «гусарской» стилистики, в посланиях не используется весь комплекс мотивов гусарской песни. В большинстве текстов представлены мотивы гусара, сражения, любви, творчества, друга (друзьями оказываются адресат и адресант лирической «переписки»), но практически во всех отсутствует мотив пира, определяющий для давыдовской лирики. «Гусарский» мотив пира-боя теряет первую свою половину потому, что герой-гусар послания отличен от гусара лирики Давыдова. Дружеское послание создает фигуру адресата по собственной жанровой модели - двухчастный типаж певца-гусара, партизана-поэта, а не воина-гуляки, каким был гусар ранних «залетных» посланий Давыдова.

Первый компонент двухчастного типажа указывает на принадлежность к кругу избранных творцов, второй - выражает специфику данного лирического сознания. По этой модели построен образ поэта-мечтателя Жуковского, поэта-ленивца Пушкина и других поэтов. Таким образом, двухчастный образ «поэта-партизана» был создан не самим Давыдовым, а его соратниками по перу - поэтами «арзамасского братства». В 1812 году Жуковский в «Певце во стане русских воинов», как отмечалось ранее, в списке «воинов» указывает и Дениса Давыдова - воина и певца.

Впоследствии типаж «поэта-воина» / «поэта-партизана» / «Анакреона под дуломаном» неизменно присутствует практически в каждом стихотворном дружеском послании к Денису Давыдову: первые два послания Вяземского к Давыдову имеют заголовок « К партизану-поэту»; в послании Пушкина читаем: «Певец-гусар, ты пел биваки / Раздолье ухарских пиров» Давыдов Д.В. Стихотворения. Л., 1959. С.220. ; у Федора Глинки в стихотворении «Партизан Давыдов»: «Усач. Умом, пером остер он, как француз, / Но саблею французам страшен» Там же. С. 222. и так далее.

Сам поэт-партизан использует типаж в «Элегии I» (1814), послании «Болтун красноречивый» и других более поздних текстах.

Таким образом, периферийный мотив творчества, который до 1810-х годов вовсе отсутствовал в лирике Давыдова, становится основным в посланиях к нему и заменяет пир, образуя новый двойной мотив творчества_боя. В свою очередь, благодаря данному преображению героя-гусара, произошедшему вне творчества Давыдова, лирика поэта обогатилась мотивами творчества и творца.

Нельзя, однако, сказать, что мотив пира вовсе не представлен в посланиях к Давыдову. Атрибут данного мотива встречаем в первом послании Вяземского «К партизану-поэту («Анакреон под дуломаном…»)» (1814): «Ты с лирой, саблей иль стаканом / Равно не попадешь впросак…» Вяземский П.А. Стихотворения. Л., 1958. С.64.; в послании «Денису Давыдову» А.С. Пушкина читаем: «Певец-гусар, ты пел биваки, / Раздолье ухарских пиров…» Пушкин А.С. Собрание сочинений: В 10 т. Т.1. М., 1959. С.502.. Несмотря на это, мотив пира и в данных текстах не разрабатывается - далее использования одного-двух слов поэты не идут.

В полном объеме мотив пира представлен только в одном послании одного автора - Н.М. Языкова. Однако в тексте поэта данный мотив связан не с героем-гусаром, а с героями-студентами:

Моя поэзия росла

<…>

Певица братского веселья,

Друзей да хмеля и похмелья

Беспечных юношеских дней…

Герой-гусар же хоть и оказывается певцом «Меча, фиала и любви», но в основном описан как воин, защитник России от иноплеменных врагов.

Практически всеобщее неиспользование поэтами мотива пира может объясняться еще и тем, что тягаться с Давыдовым в описании гусарского пира они не решались - петь гимны попойкам наездников мог только их главный председатель - поэт-гусар. Написать послание Давыдову, в котором будут широко описаны гусарские пиры, мог только поэт, не обладающий и маломальским чувством такта. Этим поэтом оказался Н.В. Неведомский Поэт, оставшийся в истории благодаря своей поэтической бездарности. Так, при жизни поэта широко была известна эпиграмма, некоторыми исследователями приписываемая А.С. Пушкину: «Неведомский поэт, / Не ведомый никем, / Печатает стихи, / Неведомо зачем»., довольно неудачно использовавший «гусарскую» стилистику:

Величиною с кивер кубок

Наполним пуншем по края

Оденем облаком из трубок;

И встретим луч ночной звезды

Залетным к Б<урцо>ву посланьем

<…>

Запить сражения и беды

Стаканом пунша без воды… Давыдов Д.В. Стихотворения. Л., 1959. С. 226.

Итак, дружеские послания Денису Давыдову обильно пользуются «гусарскими» поэтизмами, атрибутами мотивов давыдовской лирики, тем самым продолжая и расширяя традицию гусарской лирики, однако в них меняется главный герой - гусар перестает быть «председателем <застольных> бесед», он становится «Анакреоном под дуломаном», наездником-поэтом.

Использовать мотивы гусарской лирики в своей поэзии, не соотнесенной, как дружеское послание, напрямую с фигурой Дениса Давыдова стали молодые поэты 1810-х годов, еще формирующие свою поэтическую манеру. Главным «учеником» Давыдова становится А.С. Пушкин.

В книге «Поэты пушкинской поры» И.М. Семенко приводит рассказ М.В. Юзефовича о Пушкине: «Я раз сделал Пушкину вопрос, всегда меня занимавший: как он не поддался тогдашнему обаянию Жуковского и Батюшкова и, даже в самых первых своих опытах, не сделался подражателем ни того, ни другого? Пушкин мне отвечал, что этим он обязан Денису Давыдову, который дал ему почувствовать еще в Лицее возможность быть оригинальным» Цит. по: Семенко Указ. соч. С. 95..

Всю вторую половину 1810-х годов Пушкин активно учится давыдовской стилистике: осваивает «гусарские» поэтизмы и мотивы, экспрессивный интонационный рисунок («кручение стиха» Так Пушкин определял интонацию стихотворений Давыдова.) гусарской песни.

Первый опыт использования «гусарства» представлен в «Послании к Юдину» (1815). В стихотворение, полностью следующее жанру дружеского послания, вдруг вторгается гусарская тема. Одним из мечтаний лирического героя становится греза о военной славе, выводящая его из спокойной отшельнической деревенской жизни:

И где вы, мирные картины

Прелестной сельской простоты?

Среди воинственной долины

Ношусь на крыльях я мечты…Пушкин А.С. Собрание сочинений: В 10 т. Т.1. М., 1959. С. 344.

Автор изящно сочетает «высокую» баталистическую лексику с «гусарской» фразеологией:

Лечу на гибель супостата.

Мой конь в ряды врагов орлом

Несется с грозным седоком --

С размаха сыплются удары.

О вы, отеческие лары,

Спасите юношу в боях!

Там свищет саблей он зубчатой,

Там кивер зыблется пернатый;

С черкесской буркой на плечах

И молча преклонясь ко гриве,

Он мчит стрелой по скользкой ниве

С цыгарой дымною в зубах... Там же.



Герои-гусары представлены в тексте как на поле брани, так и на пиру:

Но, лаврами побед увиты,

Бойцы из чаши мира пьют. Там же.

Однако «малый» мир «гусарства» оказывается чужим для лирического героя, здесь он не может получить славы:

Военной славою забытый,

Спешу в смиренный свой приют;

Нашед на поле битв и чести

Одни болезни, костыли,

На век оставил саблю мести...<…>

И снова я, философ скромный,

Укрылся в милый мне приют… Там же.

Сюжетный переход в мир наездничества на уровне стиля становится переходом к слогу и мотивике лирики Давыдова. Таким образом, бесславный уход героя из «гусарского» мира прочитывается как выход автора из крайне сложной стилистики, следовать которой он, по собственному мнению, не в состоянии Как известно, Пушкин называл стиль Давыдова «неподражаемым слогом».. Лирический герой здесь гость, образ «юноши» противопоставляется образу «седого, усатого казака», хозяина этого мира.

Композиционно стихотворение делится следующим образом: пространное введение, первая мечта (гусарский бой), вторая мечта (любовь), короткий вывод, представленный в последней строфе.

Сон о любви («Увы! Я счастлив был во сне» Там же. С. 346.) мотивно рифмуется с военной грезой:

Помчались кони, вдаль пустились,

По ветру гривы распустились,

Несутся в снежной глубине,

Прижалась робко ты ко мне… Там же.

Параллель мотивов любви и сражения Давыдов начнет создавать в своей лирике только в 1820-х годах, Пушкин же намечает ее уже в 1815.

Герой послания отказывается от любви и «малого» мира наездничества. Ни «любовная», ни «гусарская» утопии не прельщают его, потому что мечта о них оказывается больше их самих, а умение и способность создавать поэтические миры, погружаться в них и покидать - вот призвание настоящего поэта: «В мечтах все радости земные! / Судьбы всемощнее поэт» Там же..

Продолжая учиться «гусарской» стилистике Пушкин пишет стихотворение «Усы» (1816) с подзаголовком «Философическая ода». Точность «попадания в стиль» давыдовской лирики подтверждается следующим курьезным случаем. Лицейский стихотворный текст Пушкин не публиковал, вероятно, воспринимая его в качестве раннего опыта. Однако в 1831 году в альманахе «Эвтерпа» стихотворение было опубликовано без ведома автора и подписано именем Дениса Давыдова Пушкин А.С. Собрание сочинений: В 10 т. Т.1. М., 1959. С.462. .

В стихотворении Пушкин пытается соединить две стилистики, в которых писал Давыдов в 1800-1810-х годах: «залетную» бурцовщину («Бурцову», «Гусарский пир») и легкую поэзию, наследующую стилю Парни («Моя песня», «Договоры»). Сам Давыдов четко разделял две манеры - героем легкой поэзии никогда не становился гусар.

В стихотворении Пушкина мудрец «с обритой бородою» и «лысой головою» Там же. С.354. убеждает усача-гусара в скоротечности жизни:

Летят губительны часы,

Румяны щеки пожелтеют,

И черны кудри поседеют,

И старость выбелит усы. Там же.

Можно предположить, что текст не был окончен Пушкиным - далее мог следовать ответ гусара, героя утопии, которому неведом страх смерти, а потому и время над ним не властно. Как бы то ни было, поэт пишет стихотворение, в котором представляет синтез поэтических миров Давыдова, предлагает иной путь развития гусарской темы чем тот, по которому пошел Денис Давыдов, довольно быстро отказавшийся от стиля Парни.

В следующем году Пушкин пишет стихотворение «К портрету Каверина» и два стихотворных послания, явно отсылающих к гусарской лирике: «К Каверину» и «В.Л. Пушкину». Особенно интересно последнее.

В послании «В.Л. Пушкину» поэт демонстрирует полное овладение «гусарской» стилистикой. Не уходя в подражание, следуя собственной поэтической манере, Пушкин воссоздает в полном объеме мир наездников лирики Дениса Давыдова.

Лирический герой, находящийся вне «гусарского» мира, восхищен им:

Что восхитительней, живей

Войны, сражений и пожаров,

Кровавых и пустых полей,

Бивака, рыцарских ударов?



Автор описывает давыдовских идеальных гусар:

Не слишком мудрых усачей,

Но сердцем истинных гусаров?

Наездники пребывают в «малом» мире «гусарства», не знают страха, пируют и воюют:

Они живут в своих шатрах,

Вдали забав, и нег, и граций,

<…>

Не знают света принужденья,

Не ведают, чтом скука, страх;

Дают обеды и сраженья,

Поют и рубятся в боях.

В конце текста появляется образ гусара-поэта, прямо отсылающий к Денису Давыдову:

Счастлив, кто мил и страшен миру;

О ком за песни, за дела

Гремит правдивая хвала;

Кто славил Марса и Темиру

И бранную повесил лиру

Меж верной сабли и седла! Там же. С. 32.

Пушкин создает стихотворение, проникнутое наездничеством, но романтика «гусарской» утопии чужда его лирическому герою, который восхищен миром гусар, однако смотрит на него с внешней точки зрения. Лирический герой завидует как немудрым усачам, так и мудрому поэту, которому открыт вход в этот мир.

Научившись стилистике Давыдова, Пушкин пытается соединить ее с другой поэтической манерой, которую активно осваивает в эти годы, - декабристской - в стихотворении «Веселый пир» (1819).

Текст выстраивается, и лексически, и метрически опираясь на «Песню» (1815) Давыдова в первой половине и на «Гусарский пир» (1804) во второй Начало текста перекликается со строкой «Я люблю кровавый бой…» («Песня»), а пятый и шестой стихи с девятым и десятым «Гусарского пира»: «Чтобы стены от ура / И тряслись, и трепетали». :

Я люблю вечерний пир,

Где веселье председатель,

А свобода, мой кумир,

За столом законодатель,

Где до утра слово пей!

Заглушает крики песен,

Где просторен круг гостей,

А кружок бутылок тесен Там же. С.85..

Подобного свободомыслия в поэзии Давыдова нет. Пушкин легко соединяет стилистику Давыдова с декабристской тематикой и декабристским поэтизмом свобода.

После 1819 года Пушкин не обращается к гусарской тематике и мотивике вплоть до 1833 года, когда в стихотворении «Гусар» поэт являет совершенно новый способ взаимодействия с «гусарским» претекстом.

Итак, в стихотворениях 1815-1819 гг. Пушкин учится стилистике и мотивике гусарских песен Дениса Давыдова. Характерно, что «гусарские» стихотворения поэта либо относятся к жанру дружеского послания, переходному между жанровой и внежанровой лирикой, либо к коротким, возможно, недописанным стихотворениям, носящим школярский характер. Овладев «гусарским» стилем, Пушкин уходит от прямых отсылок к лирике Давыдова, вырабатывая собственный творческий метод, намного более тонко используя «гусарское».

Написанное уже после «гусарской» прозы («Повестей Белкина») стихотворение «Гусар» как бы нарочито, кроме слова гусар, обходится без давыдовских поэтизмов. Ориентация на «гусарскую» традицию здесь явлено иным образом. Исследователями отмечалось, что Денис Давыдов впервые ввел в «высокую», устремленную к идеалу, создающую утопию поэзию интонацию и лексику устной речи Семенко И.М. Указ. соч. С.113.. Устную интонацию создает и Пушкин в рассматриваемом стихотворении:

«Занес же вражий дух меня

На распроклятую квартеру!

Здесь человека берегут,

Как на турецкой перестрелке,

Насилу щей пустых дадут,

А уж не думай о горелке… Пушкин А.С. Собрание сочинений: В 10 т. Т.2. М., 1959. С.363.

Таким образом, мотивировка выбора гусара в качестве главного говорящего субъекта текста проясняется. Пушкин наделяет героя устной интонацией, создает ролевой лирический сказ, который не смог бы появиться в поэзии без давыдовской «гусарщины». «Гусар» - стихотворение, наполненное комическим на уровне стиля и сюжета, в котором баталистика и наездничество представлены иронически: