Комплекс мотивов гусарской лирики и его трансформация в русской литературе первой половины XIX века

Отметим, что Бурмин - боевой офицер. Когда он встречает церковь с готовой невестой, то находится на пути в Вильну в место дислокации своего полка. Следовательно, в начале 1812 года (напомним, начало повести приходится на конец 1811 года «В конце 1811 года, в эпоху нам достопамятную, жил в своем поместье Ненарадове добрый Гаврила Гаврилович Р**». - Пушкин А.С. Собрание сочинений: В 10 т. Т.5. М., 1960. С.63.) Бурмин находится на западной границе Российской Империи, куда меньше чем через полгода вторгнется Наполеон Как известно, первая перестрелка русских и французских солдат произошла в июне 1812 года неподалеку от Ковно, что в 100 километрах от Вильно. .

Возвращается с фронта герой с Георгиевским крестом - знаком боевой смелости - победителем Наполеона. В этом он уподобляется как биографическому Денису Давыдову, личному врагу Наполеона, так и лирическому герою гусарской песни Давыдова.

В.М. Маркович отмечает:

По деталям чисто «дамской» (в духе рассказчицы девицы К.И.Т.) характеристики молодого гусара -- раненый, в двадцать шесть лет уже полковник, с Георгием в петлице и т. п. -- читатель может догадаться, что перед ним человек незаурядной отваги. Непонятная для окружающих сдержанность Бурмина («Он казался нрава тихого и скромного, но молва уверяла, что некогда был он ужасным повесою...» -- VIII, 84) начинает характеризовать его как человека чести, когда открывается ее тайная причина -- «непонятная, непростительная ветреность», сделавшая героя неведомо для всех женатым. Читатель вправе предполагать тут самоосуждение, которое заставляет этого человека навсегда отрезать себе путь к счастью.Маркович В.М. «Повести Белкина» и литературный контекст // Пушкин: Исследования и материалы. Л., 1989. Т. 13. С. 76-77.

Важным представляется указание на крайнюю отвагу героя. Бурмин, в противоположность Минскому («Станционный смотритель»), гусар-воин, обретающий свою «гусарскость» в битве. Его гусарство подтверждено храбростью в бою.

В каком же смысле Бурмин был повесой - подобно лирическому герою лирики Дениса Давыдова или же повесой-буяном? Если в тексте есть ответ на данный вопрос, то кроется он в сцене женитьбы гусара и Марьи Гавриловны. Это единственный фрагмент повести, в котором явлено ненормативное поведение, представлен «гусарский» поступок Бурмина.

Герой его описывает так:

«Сюда! сюда!» -- закричало несколько голосов. Я велел ямщику подъехать. «Помилуй, где ты замешкался? -- сказал мне кто-то, -- невеста в обмороке; поп не знает, что делать; мы готовы были ехать назад. Выходи же скорее». Я молча выпрыгнул из саней и вошел в церковь, слабо освещенную двумя или тремя свечами. Девушка сидела на лавочке в темном углу церкви; другая терла ей виски. «Слава богу, -- сказала эта, -- насилу вы приехали. Чуть было вы барышню не уморили». Старый священник подошел ко мне с вопросом: «Прикажете начинать?» -- «Начинайте, начинайте, батюшка», -- отвечал я рассеянно. Девушку подняли. Она показалась мне недурна... Непонятная, непростительная ветреность... я стал подле нее перед налоем; священник торопился; трое мужчин и горничная поддерживали невесту и заняты были только ею. Нас обвенчали. «Поцелуйтесь», -- сказали нам. Жена моя обратила ко мне бледное свое лицо. Я хотел было ее поцеловать... Она вскрикнула: «Ай, не он! не он!» -- и упала без памяти. Свидетели устремили на меня испуганные глаза. Я повернулся, вышел из церкви безо всякого препятствия, бросился в кибитку и закричал: «Пошел!»…

В то время я так мало полагал важности в преступной моей проказе, что, отъехав от церкви, заснул, и проснулся на другой день поутру, на третьей уже станцииПушкин А.С. Собрание сочинений: В 10 т. Т.5. М., 1960. С.74..

Бурмин совершает опрометчивый, бесшабашный и странный поступок. Он не задумывается (едва ли имеет на это время) о будущем девушки, мужем которой станет. Однако он также не думает о собственной участи. Он наскоком штурмует эту ситуацию, как на поле брани летит в атаку - не обдумывая риски, повинуясь мгновенному порыву.

Важно отметить, что в поступке Бурмина нет злого умысла. Это удаль ради удали, проверка себя, а не демонстрация буянского поведения. Поступок не направлен на зрителя, не подразумевает активного отклика «аудитории», в отличие от буянских действий, смысл которых во многом заключается в демонстрации поступка.

Как отмечалось выше, гусар давыдовской лирики - герой золотого времени русской истории, в том числе и военной. Воспоминаниями об эпохе великих побед и славы русского оружия наполнена рассматриваемая повесть. В связи с этим обращение к традиции поэзии Дениса Давыдова и ее герою видится логичной.

Итак, Бурмин - герой высокий, он близок к идеальному гусару лирики Давыдова, однако все же не равен ему. Это расхождение обусловлено наличием фигуры повествователя, который дистанцирован от героя. Дистанция же между нарратором и персонажем создает возможность появления иронии («почти фривольно иронических интонаций»Маркович В. М. «Повести Белкина» и литературный контекст // Пушкин: Исследования и материалы. Л., 1989. Т. 13. С. 78. по словам В.М. Марковича) как по отношению к герою, так и к ситуации возвращения русской армии вообще:

Между тем война со славою была кончена. Полки наши возвращались из-за границы. Народ бежал им навстречу. <…>

Женщины, русские женщины были тогда бесподобны. Обыкновенная холодность их исчезла. Восторг их был истинно упоителен, когда, встречая победителей, кричали они: ура!

И в воздух чепчики бросали. Пушкин А.С. Собрание сочинений: В 10 т. Т.5. М., 1960. С.70-71.

«Станционный смотритель»

Читатель «Станционного смотрителя» помнит, что Дуню у отца крадет гусар. Сразу отметим, что и в рассматриваемой повести (как и в «Метели») мотив гусарства непосредственно связан с мотивом любви.

Одним из важнейших мотивов произведения оказывается мотив употребления алкоголя, а именно пунша. Во время первого посещения станции рассказчик предлагает Самсону Вырину «стакан пуншу»Там же. С.89. . При повторном визите смотритель вновь не отказывается от пунша - повествователь надеется, что «пунш разрешит язык» Там же. С.90. старого его знакомца.

Рассказ Вырина часто прерывался слезами, которые «отчасти возбуждаемы были пуншем, коего вытянул он пять стаканов» Там же. С.95.. Можно предположить, что в данном случае представлена отсылка к лирике Дениса Давыдова, а именно к стихотворению «Бурцову. Призывание на пунш»:



На столе стоят ужасных

Пять стаканов пуншевых…(57)

Если в лирике поэта-гусара пять стаканов с пуншем (в которых сокрыт «небесный жар») необходимо выпить, чтобы доказать «что ты гусар», то в прозаическом мире «Станционного смотрителя» сдавшийся и спивающийся Самсон Вырин с легкостью «вытягивает» гусарскую меру алкоголя. Идеальный пир с идеальным алкоголем опрокидывается в прозу повести, в которой герой, употребляющий горячительные напитки в таком количестве, становится завсегдатаем кабака, неминуемо спивается и умирает.

Отметим, что гусар Минский ром на протяжении повести не пьет, предпочитая ему вино: «…лекарь согласился; оба ели с большим аппетитом, выпили бутылку вина и расстались очень довольны друг другом» Там же. С.91..

А после смерти Самсона Вырина в домике селится пивовар с женой. Кажется, не будет натяжкой заметить, что в данном случае происходит символическая смена напитков, маркирующая смену эпох, - поэтические в русской традиции гусарской песни «пунш» и «ром» сменяются сниженным, прозаическим пивом. Самсон погибает, уступая свое место простолюдину пивовару.

Минский во многом соответствует историческому образу буяна и повесы. Если Бурмин («Метель») совершает легкомысленный поступок, находясь под властью сиюминутного порыва, то гусар из «Станционного смотрителя» разрабатывает план и в течение нескольких дней строго ему следует. Он готов совершить вероломство, украсть дочь у отца, ради воплощения своей затеи - судьбы других людей его не занимают. Злонамеренность поступка отличает Минского от Бурмина, как отличает Сильвио от графа Б. («Выстрел»).

Важно отметить, что остальные герои видят в нем классического представителя «недавыдовского» гусарства, буянства. Когда Самсон Вырин сообщает Минскому, что сию же минуту не может дать тому лошадей, гусар «возвысил было голос и нагайку» Там же. С. 91. Помним, что повествователем в данном случае является Вырин - представлена его точка зрения.. Лекарь признается отцу Дуни, что «догадывался он о его злобном намерении, но молчал, опасаясь его нагайки» Там же. С. 93.. Станционный смотритель считает, что гуляке только и нужно, что потешиться с его дочерью. Минскому он говорит: «Ведь вы натешились ею; не погубите ж ее понапрасну» Там же.; в общении с героем-повествователем утверждает: «Не ее первую, не ее последнюю сманил проезжий повеса, а там подержал, да и бросил». Там же. С. 95.

В своем поступке Минский не видит ничего особенного, он откупается от Вырина, а позже выгоняет того силой. Оправдывается герой тем, что по-настоящему любит Дуню, а та влюблена в него и «отвыкла от прежнего своего состояния» Там же. С.94..

Действительно, Минский любит Дуню, не оставляет ее «натешившись». Гусар способен к любви, как способны были и реальные повесы первой трети XIX века Вспомнить хотя бы Толстого-Американца, который женился на цыганке и был ей верен. . Обращает на себя внимание неоднозначное положение героини - в тексте не говорится, что она была женой Минского. С другой стороны, Минский все же обеспечивает Дуню, ей не приходится «мести улицу вместе с голью кабацкою» Там же. С.95., как предполагал ее отец.

Минский - герой «большого мира». Если Бурмин направлялся в Вильну в расположение полка, то Минский следует в Петербург «Из подорожной знал он [Вырин], что ротмистр Минский ехал из Смоленска в Петербург» - Пушкин А.С. Собрание сочинений: В 10 т. Т.5. М., 1960. С.93.. Живет гусар в довольно дорогом даже по Петербургским меркам Демутовом трактире, ездит на «щегольских дрожках». О службе ротмистра вне Петербурга (кроме того, что он ехал из Смоленска, когда оказался на станции Самсона Вырина) в тексте повести не говорится.

Минский оказывается гусаром столичным, не служащим в отдаленных полках, не знающим ни гусарской сечи, ни пира, ни братства - «малый мир» гусарской лирики ему неизвестен. Он является тем, кого обличал лирический герой Давыдова в «Песне старого гусара»:

А теперь что вижу? -- Страх!

И гусары в модном свете,

В вицмундирах, в башмаках,

Вальсируют на паркете!

Говорят, умней они…

Но что слышим от любого?

Жомини да Жомини!

А об водке -- ни полслова! (85)

Минский не «наездник на войне»(58), но один из жителей столицы, которых сатирически изображал Давыдов в «Современной песне». Быть может, именно поэтому наездником (метафорически) в тексте повести оказывается не он, а Дуня: «…Дуня, одетая со всею роскошью моды, сидела на ручке его кресел, как наездница на своем английском седле» Там же. С.95..

Гусар повести не схож с героем лирики Давыдова, восходит к другому прототипу - историческому буяну. Однако нельзя сказать, что полностью соответствует и этому образу. Важно, что Минский не показан ни как бретер, ни как заядлый картежник - мотивы карт и дуэли, которые впоследствии будут сопровождать героя-гусара в русской прозе, отсутствуют в тексте.

Итак, в представленных в «Повестях Белкина» героях-гусарах остается генетическая память о типе («прототипе») - давыдовском идеальном (Граф Б., Бурмин) и буянском историческом (Сильвио, Минский). Попадая в мир пушкинской прозы, ни поэтический герой Давыдова, ни реальный повеса не могут остаться собой. Они меняются, отходя от своих первоисточников, и, функционируя в одном фикциональном пространстве, приближаются друг к другу.

Утопический поэтический герой Давыдова, погружаясь в мир «реалистической» прозы, теряет свою замкнутость, между ним и миром больше нет опосредующей инстанции. Он сближается с более «реалистичным» историческим повесой. Благодаря историческому типу буяна лирический герой переводится на язык прозы, однако в процессе этой межродовой литературной трансплантации постепенно теряет практически все свои конститутивные черты.

Преобразовывая гусара лирики Давыдова через посредство героя-буяна проза вырабатывает новый собственный денотат.

Если Пушкин создает прозу, лишенную определенности и наполненную «воздухом», который позволяет совершенно различные интерпретации одного и того же произведения, то литература натуральной школы определяет (и определивает) героя - гусар в ней уже теряет память о своем поэтическом прототипе, становясь «реалистичным» буяном.

Пушкин первый пишет прозу, в которой герои, восходящие к поэтическим гусарам давыдовской лирики, не оказываются лишними, инородными миру текста. «Повести Белкина» вводят гусарство в «высокую» прозу, открывая возможность авторам второй половины XIX века, в первую очередь Л.Н. Толстому, помещать героев-гусар в свои прозаические произведения.

Кроме «Повестей Белкина», герой-гусар встречается в «Капитанской дочке». Зурин сочетает в себе черты буяна и поэтического гусара: он, с одной стороны, нечестно, пользуясь неопытностью противника, обыгрывает Гринева на значительную сумму, с другой - предстает перед читателем гусаром-воином, сражающимся против бунтовщиков.



3.2.4 Буянство и гусарство в «Семействе Холмских» Д.Н. Бегичева

В 1832 году Д. Н. Бегичев опубликовал свой первый роман «Семейство Холмских. Некоторые черты нравов и образа жизни, семейной и одинокой, русских дворян». В 1838 и 1841 гг. произведение было дважды переиздано, что свидетельствует о большой его популярности. А.И. Рейтлбат отмечает, что для ситуации первой половины XIX века «бестселлером» можно назвать книгу, переизданную больше одного раза - Рейтблат А.И. Русские «бестселлеры» первой половины XIX века // Рейтблат А.И. Как Пушкин вышел в гении: Историко-социологические очерки о книжной культуре Пушкинской эпохи. М., 2001. С.191-203

Бегичев, сам бывший гусар Не можем не отметить интересный факт: Бегичев был женат на Александре Васильевне Давыдовой, младшей сестре Дениса Давыдова. , довольно часто создает образы гусар в своем романе. Наибольшая концентрация «гусарского» наблюдается в первых двух томах, где различные персонажи-гусары встречаются с одним из главных героев Чадским. Он влюблен в Софью Холмскую и считает своим соперником молодого гусарского корнета Угарова Который, как окажется, влюблен не в Софью Холмскую, а Софью Хлестову. . Угаров - мальчишка лет восемнадцати, шалун, повеса и «пьяница». Повествователь характеризует героя иронически, указывая на то, что Угаров пытается походить, с одной стороны, на гусара лирики Дениса Давыдова, с другой - на легендарных буянов. Так, «библиотека» молодого повесы состоит из «нескольких рукописных, известных гусарских стихов, как то: «В дымном поле, на биваке, и проч.»» Бегичев Д.Н. Семейство Холмских. Некоторые черты нравов и образа жизни, семейной и одинокой, русских дворян. Ч.2 М., 1832. С.54. , пары-тройки романов и пособий для офицеров.

В четвертой главе второго тома Чадский, ища Угарова, оказывается в доме своего бывшего подчиненного гусара Рубакина.

Предваряет главу эпиграф, состоящий из первых десяти строк стихотворения Давыдова «Гусарский пир»:

«Ну, скорее: трубку дай,

Ставь бутылки перед нами,

Всех друзей сюда сзывай,

С закрученными усами!

Чтобы хором здесь гремел

Эскадрон гусар летучих;

Чтобы до неба взлетел

Я на их руках могучих;

Чтобы стены от ура

И тряслись, и трепетали…» Бегичев Д.Н. Семейство Холмских. Некоторые черты нравов и образа жизни, семейной и одинокой, русских дворян. Ч.2. М., 1832. С.62.

В начале главы повествователь описывает Рубакина:

«…он так переменился, состарился и потолстел, что его с трудом можно было узнать. Красный нос его, прыщики, багровый цвет лица, все, все показывало, что он с таким же усердием служил Вакху и ныне, как прежде. В особенности заметно было, что теперь он принес ему обильную жертву». Там же. С.63.

Герой, живущий в прозаическом мире по поэтической гусарской модели, неминуемо опустится - на этом парадоксе акцентирует внимание повествователь.

Глава выстраивается по принципу прозаического представления поэтических гусарских формул, данных эпиграфом. Гусар Рубакин упрашивает бывшего гусара Чадского выпить с ним, причем настаивает на гусарской мере питья - одного большого бокала шампанского явно недостаточно. Чадский отказывается, ссылаясь на то, что он «никогда не мог много пить» Там же. С.65., особенно теперь, после ранения Отметим, как в тексте ломается давыдовское единство пира-боя - здесь «бой» (рана, полученная на поле брани) мешает пиру (герою нельзя пить). . Тогда Рубакин вспоминает, что Чадский, несмотря на обычную для того храбрость в бою, никогда не был «хорошим гусаром». Здесь Рубакин актуализирует поэтическую норму «гусарщины» Дениса Давыдова, о которой говорилось ранее: идеальный гусар лирики Давыдова - гусар только тогда, когда может сражаться как с врагом, так и с огромными объемами потребляемого алкоголя.

Отметим, однако, что и сам Рубакин уже не в состоянии выпивать гусарскую меру вина. Храбренко, сослуживец Рубакина и, как оказалось, бывший вахмистр Чадского, отмечает, что друг «гораздо стал слабее» Там же. С.70. . Действительно, выпив еще наливки, тот «упал на пол, без чувств». Там же. С.73.

Идеальный «вальгаллический» пир-бой, перенесенный в прозаический мир векторного времени, неминуемо уничтожает героя (как физически, так и нравственно). Это явно демонстрируется повествователем с помощью смены семантического наполнения мотива «быта». У Давыдова гусарский быт - быт идеальный и экзотический, благодаря своему мнимому правдоподобию (фактическому описанию деталей) замкнутый на себе и никак не взаимодействующий с настоящим вещным миром. У Бегичева же - это быт «реалистический», потому что соотнесен с реальностью. Частью этого быта оказывается семья Рубакина. Жена и дети мешают гусару оставаться «поэтическим» гусаром, он же своим гусарским поведением делает их несчастными. Гусар бьет жену «Жена Рубакина хотела было также убеждать мужа не принуждать Чадского. Но это посредничество до такой степени взбесило его, что он бросился бить ее» - Бегичев Д.Н. Семейство Холмских. Некоторые черты нравов и образа жизни, семейной и одинокой, русских дворян. М., 1832. С73., заставляет ее и детей на коленях умолять Чадского выпить с ним Там же. С.71..

Итак, герой, желающий жить по «кодексу гусара», описанному в поэзии Давыдова, в мире прозы и «реального» быта теряет свой человеческий облик, делает несчастным себя и других.

Тем не менее, Чадский - герой, которому сочувствует повествователь. Несмотря на низость и подлость описанного гусарского общества, именно на «гусарском пире» неожиданно возникает истинная поэзия:

«...С сими словами офицеры бросились и подняли Чадского на руки <…> Ура! Ура! и восклицания их слышны были в отдаленных избах. В Чадском все еще кипела гусарская кровь, и воспоминание о прежней, веселой жизни в кругу добрых товарищей не совсем еще исчезло. Он был тронут…» Там же. С.66.

Отметим, что данная сцена прямо отсылает к эпиграфу: здесь есть и «ура», и взлеты героя на могучих руках гусар. Поэзия, даже погруженная в быт и прозу, присутствует в этой странной гусарской жизни.

Несмотря на сниженность героев, Бегичев, активно использующий «говорящие» фамилии, дает представленным в главе гусарам фамилии «положительные»: Рубакин и Храбренко Сравним с его же героями Угаровым и Удушьевым. . Кроме того, жилище Храбренко, куда отправляется Чадский после «пира», представлено (пускай и иронически) в соотнесенности с поэтическим гусарским миром:

«По жилищу бывшего своего Вахмистра, Чадский видел, что хозяин также не великий господин»Бегичев Д.Н. Семейство Холмских. Некоторые черты нравов и образа жизни, семейной и одинокой, русских дворян. Ч.5. М., 1841. С.74..

Итак, во втором томе «Семейства Холмских» Бегичев представляет прозаическую модификацию поэтического гусара. Это ни в коем случае не гусар-буян: он либо оказывается пародией и на поэтический гусарский, и на реальный буянский тип (Угаров), либо старается жить по канону и кодексу поэтического гусара, что в прозаическом мире, соотнесенном с реальностью, невозможно. Такой герой может быть только карикатурой на идеального гусара лирики Дениса Давыдова. Положительный же герой у Бегичева (Чадский), зная поэзию пира и боя, не желает соотноситься с поэтическим героем Давыдова.

Кроме героя-гусара, узнаваемого литературного типа, Бегичев вводит в произведение и героя-буяна.

В четвертой главе пятой части романа появляется один из многочисленных второстепенных персонажей Филипп Иванович Удушьев. Характеризуется он как классический буян. Данный герой наделен всеми возможными буянскими пороками - что неудивительно, ведь прототипом Удушьева был Ф.И. Толстой-Американец:

В Клубе встретился он [Аглаев], между прочим, с Филипом Ивановичем Удушьевым, который славился прежде удальством своим и молодечеством, т. е. пивал мертвую чашу, играл наверное в карты, известен был своим буянством, имел множество дуэлей, готов был сделать всякому дерзость и оскорбление, сидел несколько раз в крепости, был сослан в дальний гарнизон, словом - имел все качества удалого Гвардейского Сержанта прошедшего столетия. Аглаев, в молодости своей, много слыхал об Удушьеве: он был некогда героем молодых людей, и прежде повсюду рассказывали его подвиги, когда кому, и какую именно оказал он дерзость, кого прибил, кому наговорил грубостей, что в старое время называли остроумием и чему многие старались тогда подражать Там же. С.87..

Удушьев игрок и, что важнее, шулер «Играть наверное» значит шулерить., бретер и пьяница В терминологии первой половины ХIХ века - человек, пьющий много и без меры, но при этом не обязательно опустившийся. . Он дерзок с начальством, готов оскорбить любого, чтобы упрочить славу буяна. Подвиги Удушьева позволяют молодым людям считать его героем.

Подобно пушкинскому Зарецкому Напомним, у обоих героев один и тот же прототип., Удушьев с возрастом немного усмиряется:

Но с летами, понемногу, Удушьев усмирился. Он кончил знаменитое поприще удальства своего, тем, что женился каким-то образом, и из всех похвальных качеств своих сохранил он только одно - продолжал часто напиваться до пьяна, однако ж не простою водкою и ромом, как то бывало в старину; притом же не везде и не со всяким, a пил y себя в доме, Шампанское, с избранными своими друзьями, или с теми, которых имел в виду завербовать в друзья, т. е. завлечь к себе в дом и обыграть наверное Там же. С.87-88..

Именно таким другом Удушьева оказывается наивный Аглаев. Коварный «буян в отставке» «завербовывает в друзья» Аглаева и обыгрывает (естественно, нечестно) того на семьдесят тысяч рублей. После этого Удушьев прекращает с другом всякое общение.

Итак, повествователь «Семейства Холмских» различает гусар и буянов. Бегичев помещает в прозаический текст героя, мыслящего по канону героя лирики Давыдова, и показывает, как тот деградирует в бытовом, прозаическом, «реальном» мире. Буян же органичен в мире прозы и быта; отказавшись от роли повесы, он продолжает жить в гармонии с этим миром.



Заключение

В 1800-1820-х годах Денис Давыдов создает образ поэтического героя-гусара, вокруг фигуры которого складывается устойчивый комплекс мотивов. Мирообразующим среди них оказывается мотив пира-боя. В ситуации стилистической разделенности поэзии первой трети XIX века Давыдов вырабатывает собственную гусарскую стилистику, которая строится на приеме контраста, внесении в «высокую» поэзию стихии устной речи и категории комического, которое не умаляет героическое. Подобно другим «стилистическим школам», Давыдов вырабатывает словарь поэтизмов. Современные автору поэты, преимущественно в жанре дружеского послания, начинают пользоваться «гусарской» фразеологией, меняя, однако, образ героя-гусара: он уподобляется биографическому Денису Васильевичу Давыдову, становится гусаром-поэтом, а не воином-пьяницей В давыдовском поэтическом смысле.. Так центральный в исходной системе мотив пира-боя преобразуется в мотив сражения-творчества. Стилистику и мотивику гусарской лирики по-настоящему разрабатывает только Пушкин, создавший в итоге поэтической разработки «гусарства» стихотворение «Гусар», в котором отношение к давыдовскому претексту становится принципиально иным, чем оно было в предыдущей поэзии. В данном тексте Пушкин не использует мотивику и стилистику гусарской лирики, но предлагает «гусарскому» поэтическому методу путь эволюции - поэтический сказ, ролевой лирический монолог. Именно в таком виде «гусарское» входит во внежанровую лирику - в «Бородино» Лермонтова.

В начале 1820-х годов мотивы гусарской лирики и герой-гусар погружаются в новую для себя литературную форму - прозу. Первопроходцем здесь является Марлинский, который пытается переместить гусарский мотивный комплекс в рассказы «Вечер на бивуаке» и «Второй вечер на бивуаке». Автор помещает «гусарство» в мелодраматический сюжет, до неузнаваемости меняя героя-гусара. В последующем творчестве Марлинский не пытается создать прозаический эквивалент лирической системы Давыдова, а «гусарское» в тексте преподносится иронически. Со сходной проблемой - невозможностью создания органичного гусарского мира в прозе - сталкивается Карлгоф, начинающий разработку темы в конце 1820-х годов. И в прозе Марлинского, и в прозе Карлгофа гусар теряет свою поэтичность (герой более не пребывает в мире поэзии, где слово замкнуто на самом себе), не приобретая никаких новых свойств, которые позволили бы ему погрузиться в мир прозы.

С этой задачей справляется только Пушкин. Он создает героев-гусар, которые совмещают в себе как черты поэтического героя Дениса Давыдова, так и характеристики реальных повес первой трети XIX века. Таким образом Пушкин добавляет новое измерение герою, который теперь колеблется между двумя прототипами, не совпадая полностью ни с одним. «Повести Белкина» смешивают два генетически различных мифа - наезднический литературный и культурно-исторический буянский, непосредственно соотнесенный с фактической реальностью - благодаря чему герой-гусар получает возможность погрузиться в «реалистический» прозаический контекст.

Поэтизм, входя в прозу, перестает выполнять функции, присущие ему в лирике первой трети XIX века. Поэтическое давыдовское слово здесь не воссоздает мир утопии, оно либо используется наряду с прозаизмами (Марлинский, Карлгоф), либо иронически обыгрывается (Марлинский, Бегичев), либо интертекстуально наполняет текст, создает возможность конструирования неисчерпаемого характера, романного героя В терминологии М.М. Бахтина - Бахтин М.М. Собрание сочинений: В 7 т. Т.3. Теория романа (1930-1961 гг.). М., 2012. («Повести Белкина» Пушкин).

В прозе, возникшей в следующем десятилетии XIX века, сложность и неопределенность характера героя-гусара разрушается: оставляя за собой поименование гусар, персонаж становится героем-буяном.

Закрепление за гусаром ненормативного поведения происходит в литературе натуральной школы, разрабатывающей новую типологию характера. Именно здесь поэтический герой-гусар окончательно преобразуется в прозаический «реалистический» литературный тип, теряя практически все первоначальные признаки. Подтверждением данной мысли является творчество В.А. Соллогуба.

В.А. Грехнев выделяет основные жанры, в которых работал Соллогуб: повесть о художнике («История двух калош»), светскую повесть («Сережа», «Медведь», «Большой свет», «Лев»), сатирическую повесть о нравах («Собачка», «Воспитанница»,«Теменевская ярмарка») и синтез светской и сатирической повестей («Тарантас») В.А. Грехнев. Творчество В.А. Соллогуба в русской прозе конца 30-х - первой половины 40-х годов 19 века. Автореф. дисс. на соиск. степ. к.ф.н. Горький. 1967. С. 7.. Исследователь отмечает, что эволюция творчества Соллогуба выражалась в смене жанров Там же..

Гусары у Соллогуба появляются в светских («Медведь», «Большой свет») и сатирической повестях («Воспитанница»). Гусар в творчестве Соллогуба - герой, принадлежащий к свету и воплощающий в себе пороки высшего общества. Наиболее колоритно гусар как тип представлен в повести «Воспитанница» (1846).

Одним из главных героев произведения является молодой гусар. Повествователь характеризует его так:

Между ремонтерами, прибывшими на теменевскую ярмарку, находился один армейский корнет, употреблявший всю жизнь на то, чтоб заслужить завидную известность лихого, отчаянного гусара. Тип отчаянного гусаpa в эпоху нашего рассказа, лет за двадцать назад, вероятно, памятен читателю. Отчаянный гусар должен был выпивать страшное количество вина и рому, должен был иметь баснословные неоплатные долги, гарцевать на сердитой лошади, сидеть часто под арестом, быть счастливым в любви и проводить время за картами и бутылками в обществе дам неопределенного сословия. С того времени тип этот начал изменяться. Люди поняли, что много пить значит не молодечество, а пьянство; жить чужими деньгами не молодечество, а плутовство; заниматься вечно разгульем тоже не молодечество, а распутство, губящее навеки и здоровье, и доброе имя.

Теменевский отчаянный гусар был вздорный парень, ослепленный блеском своего мундира, обрадованный, что мог вырваться на волю из-под матушкина крыла и мучимый безграничным самолюбием. Так как он не имел никакого образования и чувствовал себя совершенно неспособным к чему-нибудь дельному, то он погрузился в молодечество, хвастал своими пороками и всячески старался удивлять своим ухарским образом жизни Соллогуб В.А. Избранная проза. М., 1983. С.432..

Отчаянный гусар, представленный в данном отрывке, обладает всеми признаками буяна. Крайне важно отметить, что, в отличие от прозы Бегичева, здесь понятия «буян» и «гусар» полностью отождествляются, а тип, характеризующийся подобными чертами, называется «типом отчаянного гусара». Заметим, кроме того, использование давыдовской фразеологии в приведенном фрагменте: «хвастал своими пороками» «О рыцарь! Идол усачей» / Гордись пороками своими» (100), «ухарское поведение» «Ухарский» - слово, маркированное как давыдовское. См. многочисленные послания Давыдову, в том числе, представленные в данной работе..

Соллогуб работает не только с фразеологией лирики Дениса Давыдова, но и с образами, разрабатывавшимися в ней.

В тексте описана сцена пьянки офицеров:

В то время ремонтеры затеяли большой холостой обед в зале временного клуба. <…> Говорили с большим жаром о каурых и вороных, саврасых и буланых, половых и соловых, с отметинами и без отметин; спорили, горячились. Шампанское буквально, лилось рекой и не в одни ремонтерские утробы, но и по скатерти и по полу. Опорожненные бутылки бросались весьма ловко в угол комнаты, где бились с приятным звоном и в скором времени образовали порядочную пирамиду.

Раскрасневшийся гусар бился об заклад, что одним залпом выпьет целую бутылку шампанского, что, впрочем, исполнил весьма неудачно, облившись весь вином. Другие последовали его примеру с большим успехом. Шум сделался ужасный. Все говорили вместе, не слушая друг друга. Эконом, призванный для получения благодарности, тут же был употчеван до совершенного упоения Соллогуб В.А. Избранная проза. М., 1983. С.434..

Важный для давыдовской системы гусарский пир оборачивается в данном отрывке банальной попойкой: герои обливаются спиртным, бутылки бьются, шампанское льется по скатерти и полу. Герои говорят, но не слышат друг друга. Как представляется, в данном случае высокий пир гусаров Давыдова, пир-симпосий, на котором восседают «председатели бесед» «Песня старого гусара», переосмысляется Соллогубом. В лирике Давыдова пир приравнивается к бою, они существуют вместе и только так Комическое в данном случае не снижает героического. . Настоящий гусар обязан быть храбрым как на поле боя, так и в сражении против «стаканов пуншевых».

Таким образом, в тексте не просто представлен гусар-буян, но явлена, по-видимому, полемическая ориентация на традицию Давыдова Представляется важным отметить этот факт. Подробное сопоставительное изучение творчества Соллогуба и Давыдова не предусматривается темой данного исследования..

В рассматриваемом произведении герой-гусар не способен не только к бою, но и к дуэли. Он трус.

Утром отослал он к гусару двадцать четыре бутылки шампанского, но приказал объявить ему притом, что пить их с ним не будет, потому что кое-что узнал, и с нынешнего дня прекращает с ним всякое сношение. Гусар расхорохорился, вызвал майора стреляться через платок, выбрал шесть человек секундантов и изумил всех своей кровожадностью. Майор хладнокровно согласился на поединок. Но поединок был отложен, по предложению же гусара, до окончания ярмарки и, неизвестно по каким причинам, никогда не состоялся... Соллогуб В.А. Избранная проза. М., 1983. С.442.

Как видно, в «Воспитаннице» герой снижен не только относительно поэтического героя Дениса Давыдова, но и в сравнении с реальными буянами первой трети XIX века, которых можно было бы обвинить в чем угодно, но не в трусости.

История рецепции «гусарской» мотивики и тематики в прозе, однако, не оканчивается. Во второй половине XIX столетия ряд авторов (в первую очередь, И.С. Тургенев и Л.Н. Толстой) создают героев-гусар, характеры которых сочетают в себе и поэтического гусара Давыдова, и героя-буяна, учитывают модификацию этих характеров в прозе А.С. Пушкина и натуральной школы. Однако изучению дальнейшей трансформации мотивов гусарской лирики должна быть посвящена отдельная работа.

В процессе исследования преломления мотивов лирики в прозе мы столкнулись с проблемой несовпадения культурного и литературного типов. В результате работы было установлено, что образ гусара-буяна (гусара по номинации и бретера и картежника по натуре), известный современной культуре, был выработан в процессе создания героя-гусара в прозе, а не создан в лирике Дениса Давыдова.



Список использованной литературы

1. «Арзамас»: сборник. В 2-х кн. М., 1994.

2. Арапов П.Н. Летопись русского театра. СПб., 1861.

3. Батюшков К.Н. Полное собрание стихотворений. М.; Л., 1964.

4. Батюшков К.Н. Сочинения: В 3 т. СПб., 1885-1887.

5. Бегичев Д.Н., Семейство Холмских: Некоторые черты нравов и образа жизни, семейной и одинокой, рус. дворян. Ч.1-6. М.,1833.

6. Бестужев-Марлинский А.А. Сочинения: в 2т. Т.1. М., 1981.

7. Вигель Ф.Ф. Воспоминания. М., 1864-1865.

8. Вяземский П.А. Полное собрание сочинений и писем: В 12 т. СПб., 1878-1896.

9. Давыдов Д.В. Сочинения. СПб., 1848.

10. Давыдов Д.В. Стихотворения. Л., 1959.

11. Давыдов Д.В. Стихотворения. Л., 1984.

12. Давыдов Д. В. Сочинения: В 3 т. СПб., 1893.

13. Жуковский В.А. Полное собрание сочинений: В 20 т. М., 1999-…

14. Каменская М.Ф. Воспоминания. М., 1991.

15. Карлгоф В.И. Повести и рассказы: в 2-х ч. СПб., 1832.

16. Лермонтов М.Ю. Полное собрание сочинений: В 4 т. М.;Л., 1947.

17. Липранди И.П. Замечания на «Воспоминания» Ф.Ф. Вигеля. М., 1873.

18. Муравьев Н.Н. Записки // Русский архив. 1885. Кн.3. №10. С.225-262.

19. Новосильцева Т. Рассказы из прошлого // Русская старина 1878. №3. С.538-540.

20. Переписка А.С. Пушкина. В 2-х т. Т. 2. М., 1982.

21. Письма поэта-партизана Д.В. Давыдова к князю П.А. Вяземскому. Пг., 1917.

22. Поэты 1790-1810-х годов. Л., 1971.

23. Пушкин А.С. Полное собрание сочинений: В 16 т. М;Л., 1937_1949.

24. Пушкин А.С. Собрание сочинений: В 10 т. М., 1959-1962.

25. Сборник биографий кавалергардов. 1762-1801. СПб., 1904.

26. Соллогуб В.А. Избранная проза. М., 1983.

27. Стахович А.А. Клочки воспоминаний. М., 1904.

28. Ульянов И. Заметки // Русский архив. 1868. Стб. 1031-1038.

29. Штукенберг А.И. Из мемуаров // Литературное наследие декабристов. Л., 1975. С.358-370.

30. Reyfman I. Poets in the military // How Russia Learned to write (Literature and the Imperial Table of Ranks). P. 117 - 145.

31. Андроников И.Л. Лермонтов и Давыдов // Великая эстафета. М., 1975. С. 78-85.

32. Ахмедьяров К.К. Язык и стиль произведений Дениса Давыдова (стилистическая система писателя). Автореф. дисс.на соиск. ученой степ. к.ф.н. Алма-Ата, 1979.

33. Барский О.В. Из цикла «Пушкинские загадки»: «Евгений Онегин» // Литературно философский журнал «Топос» (интернет-издание)

34. Бахтин М.М. Собрание сочинений: В 7 т. Т.3. Теория романа (1930-1961 гг.). М., 2012.

35. Бондаренко А.Ю. Денис Давыдов. М., 2012.

36. Васильев Н.Л., Жаткин Д.Н. Словарь поэтического языка Д.В. Давыдова. М., 2016.

37. Вацуро В. Э. Рассказы о Денисе Давыдове // Вацуро В. Э. Записки комментатора. СПб, 1994. С. 233-273.

38. Вацуро В.Э. «Моцарт и Сальери» в «Маскараде» Лермонтова // Русская литература. №1. Л., 1987.

39. Вацуро В.Э. В преддверии пушкинской поры // «Арзамас»: сборник. В 2-х кн. Кн. 1. М., 1994. С. 5-27.

40. Вацуро В.Э. Денис Давыдов - поэт // Денис Давыдов. Стихотворения. Л., 1984. С. 7-41.

41. Вацуро В.Э. Лирика пушкинской поры. «Элегическая школа». СПб., 1994.

42. Венгеров С.А. Источники словаря русских писателей. Т. 2. СПб., 1910.

43. Веселовский А.Н. Историческая поэтика. Л., 1940.

44. Виролайнен М.Н. Речь и молчание: сюжеты и мифы русской словесности. СПб., 2003.

45. Востриков А.В. Книга о русской дуэли. СПб., 2014.

46. Гаспаров Б.М. Поэтический язык Пушкина как факт истории русского литературного языка. СПб., 1999.

47. Гаспаров Б.М., Паперно И.А. К описанию мотивной структуры лирики Пушкина // Russian Romanticism Studies in the Poetic Codes. Stockholm. 1979. P.9-44.

48. Гиллельсон М.И. От арзамасского братства к пушкинскому кругу писателей. Л., 1977.

49. Гинзбург Л.Я. О лирике. Л., 1974.

50. Глинка В.М., Помарнацкий А.В. Давыдов Д. В. // Военная галерея Зимнего дворца. Л., 1981. С. 100-102.

51. Грехнев В.А. Мир пушкинской лирики. Нижний Новгород, 1994.

52. Грехнев. Творчество В.А. Соллогуба в русской прозе конца 30-х - первой половины 40-х годов 19 века. Автореф. дисс. на соиск. степ. к.ф.н. Горький. 1967.

53. Гуковский Г.А. Пушкин и русские романтики. М., 1965.

54. Жерве В.В. Партизан-поэт Денис Васильевич Давыдов. Очерк его жизни и деятельности, 1784-1839 по материалам семейного архива и другим источникам. СПб., 1913.

55. Иванов С.В. Поэт-воин // Давыдов Д. Стихотворения и статьи. М., 1942. С. 3-11.

56. Ильин-Томич А.А. Поэзия жизни и жизнь поэзии // Давыдов Д. Избранное. М., 1984. С. 7-25.

57. Корман Б.О. Избранные труды по теории и истории литературы. Ижевск, 1992.

58. Лермонтовкая энциклопедия. М., 1999.

59. Литературное наследство.Т.91. Русско-английские литературные связи (XVIII -- первая половина XIX века). М., 1982.

60. Лотман Ю.М. Декабрист в повседневной жизни (Бытовое поведение как историко-психологическая категория) //Литературное наследие декабристов. Л., 1975. С. 25-74.

61. Лотман Ю.М. Лотман Ю.М. Беседы о русской культуре: Быт и традиции русского дворянства (XVIII -- начало XIX века). СПб., 2015.

62. Лотман Ю.М. Поэзия 1790-1810 годов // Поэты 1790-1810-х годов. Л., 1971. С. 5-62.

63. Лотман Ю.М. Роман А.С. Пушкина «Евгений Онегин». Комментарий. СПб., 2016.

64. Лунин М.С. Сочинения, письма, документы. Иркутск, 1988.

65. Майофис М.Л. Воззвание к Европе: Литературное общество «Арзамас» и российский модернизационный проект 1815--1818 годов. М., 2008.

66. Маркович В.М. «Повести Белкина» и литературный контекст // Пушкин: Исследования и материалы. Л., 1989. Т. 13. С.63-89.

67. Маркович В.М. Трансформации русской лирики в первые десятилетия XIX века // Русская литература. №2. 2015. С. 5-28.

68. Мезьер А.В. Русская словесность с XI по XIX ст. включительно, Ч.II. СПб., 1902.

69. Михайлов О.Н. «Бивачных повестей рассказ» // Давыдов Д.В. «Я не поэт, я - партизан, казак…»: Сочинения в стихах и прозе. М., 2012. С. 5-15.

70. Набоков В.В. Комментарий к роману А.С. Пушкина «Евгений Онегин». СПб., 1998.

71. Окунь С.Б. Декабрист М.С. Лунин. Л., 1962.

72. Орлов В.Н. Денис Давыдов // История русской литературы: В 10 т. Т.6.

73. Осипов А.А. Денис Васильевич Давыдов. 1784--1839 гг. (Опыт литературной характеристики) // Исторический вестник. 1890. Т. 41. №7. С.71-93.

74. Падучева Е.В. Семантические исследования. М., 2010.

75. Приказчикова Е.Е. Культурные мифы и утопии в мемуарно-эпистолярной литературе Русского Просвещения: дис. док. филол. наук. Екатеринбург. 2010.

76. Рассадин С.Б. Партизан (Поэзия Дениса Давыдова) // Вопр. лит. 1981. №6. С. 111-147.

77. Ратников К.В. Крымская война и русская поэзия. // Вестник Челябинского государственного университета. №2. Т.2. 1999.

78. Реалии и легенды Отечественной Войны 1812 года. Сборник научных статей. Спб.-Тверь, 2012.

79. Рейтблат А.И. Как Пушкин вышел в гении: Историко-социологические очерки о книжной культуре Пушкинской эпохи. М., 2001.

80. Розанов И.Н., Русская лирика. От поэзии безличной к исповеди сердца. М., 1914.

81. Семенко И.М. Поэты пушкинской поры. М., 1970..

82. Сердюкова О.И. Творческий путь Д.В. Давыдова - лирика: Автореф. дис. на соиск. учен. степ. канд. филол. наук. М., 1983.

83. Серебряков Г.В. Денис Давыдов. М., 1985.

84. Сигалова Е.В. Мифы и реальность. Пространство и время. Вып. 4. М., 2012. С. 202-210.

85. Силантьев И.В. Поэтика мотива. М., 2004.

86. Скибин С.М. Поэты-преображенцы и Денис Давыдов (Жанрово-стилевое своеобразие «гусарской» поэзии): Автореф. дисс.на соиск. ученой степ. д.ф.н. М., 1995.

87. Скибин С.М. Художественное своеобразие «гусарской поэзии» / конец XVIII- начало XIX вв. / М., 1994.

88. Словарь русских генералов, участников боевых действий против армии Наполеона Бонапарта в 1812--1815 гг. // Российский архив. Т. 7. М., 1996. С.374-375.

89. Словарь языка Пушкина: В 4 т. Т. 1. М., 1956.

90. Телицын В.Л. Записки умершего: Об Иване Петровиче Липранди. М., 2009.

91. Толстой С.Л. Федор Толстой Американец Л., 1990.

92. Томашевский Б.В. Теория литературы. Поэтика. М., 1931.

93. Филин М.Д. Толстой-Американец. М., 2010.

94. Шик А. Денис Давыдов: «Любовник брани» и поэт. Париж, 1951.

95. Шкловский Б.В. О теории прозы. М., 1929.

96. Шмид В. Проза Пушкина в поэтическом прочтении. «Повести Белкина» и «Пиковая дама». СПб., 2013.

97. Эйдельман Н.Я. «Где и что Липранди» // Эйдельман Н.Я. Пушкин и декабристы: Из истории взаимоотношений. М., 1979.

98. Эйдельман Н.Я. Лунин. М., 2004.

99. Эйхенбаум Б.М. От военной оды к «гусарской песне» // Эйхенбаум Б.М. О поэзии. Л., 1969. С. 148-169.

100. Юхнова И.С. Денис Давыдов: мифотворец и разрушитель мифов // Литературное общество «Арзамас»: история и современность. Арзамас; Н. Новгород, 2015. С. 255-259.

Размещено на Allbest.ru