Размещено на http://www.allbest.ru/

Размещено на http://www.allbest.ru/

ВВЕДЕНИЕ

Данное дипломное исследование актуально и в наше время, хотя годы все дальше и дальше уносят нас от гениального Л.Н. Толстого. Сегодня на всех уровнях духовной жизни человека идет пересмотр и переоценка ценностей. Морально-этический, духовный опыт Л.Н. Толстого, вытекающий из романа “Анна Каренина”, обладает универсальной ценностью и поучительностью. Сегодня, как и в эпоху ломки патриархального феодализма в 70-е годы XIX века, когда писался роман “Анна Каренина”, потребность в нравственных ориентирах возросла тысячекратно в сравнении со временем Л.Н. Толстого, тем не менее, оно видится нам почти идиллией: стало слишком много суррогатов духовной жизни, усваиваемых легко, без душевных затрат.

Неизмеримо возросли силы, способные эту духовность и индивидуальность принизить и нивелировать. Стало быть, есть необходимость обратиться к проблемам, которые ставил Толстой и которые всегда будут волновать человечество: о любви, о ее месте в жизни, семье подлинной и мнимой, вине и нравственной ответственности, тонких и сложных отношениях между людьми... И это лишь малая часть мыслей и чувств, которые возникают и постоянно будут возникать у читателей великой книги.

Недаром на вопросы о том, что он хотел сказать “Анной Карениной”, Толстой отвечал: “Если бы я хотел сказать словами все то, что имел в виду выразить романом, то я должен бы был написать роман тот самый, который я написал, сначала...” (2, 62, 269).

Насколько сложна была эволюция замысла “Анны Карениной” и как Толстой пришел к тому произведению, которое полюбилось читателю, мы сможем проследить, познакомившись с историей создания романа.

Роман “Анна Каренина” Толстой писал на протяжении 1873-1877 годов, то есть на грани перелома, который произошел у писателя в 80-х годах и привел его к переоценке жизненных ценностей и переход на идейные позиции патриархального крестьянства.

К “Анне Карениной” - как всегда это было у Толстого - он подходил далеко не сразу, исподволь. Закончив “Войну и мир”, он на время обращается к иной, не литературно-художественной сфере деятельности: работает над “Азбукой”, снова увлекается педагогическими проблемами. В связи с работой над “Азбукой” Толстой читает русские сказки и былины. Особо привлекает его внимание былина о Даниле Ловчанине, женой которого хотели завладеть дружинники князя Владимира. Эта былина дает Толстому мысль написать драму (он так и не написал ее), в которой ставился важный нравственный вопрос: “Можно ли от жива мужа жену отнять?”. Народная мудрость дает на это ответ отрицательный. Таким же, видимо, предполагается и ответ Толстого. Здесь намечаются уже первые далекие подходы к проблематике и замыслу “Анны Карениной”.

23 февраля 1870г. Толстой рассказывает жене о сюжете, который прямо напоминает сюжет его будущего семейного романа. 24 февраля Софья Андреевна записывает в дневнике: “Вчера вечером он мне сказал, что ему представился тип женщины, замужней, из высшего общества, но потерявшей себя. Он говорил, что задача его сделать эту женщину только жалкой и невинной”.

К этому сюжету Толстой вернется через три года. Пока же он продолжает работать над “Азбукой”, а в 1872г. начинает писать роман из петровской эпохи. Однако роман о Петре у него не получился. Вместо него Толстой неожиданно начал роман из современной жизни. Он начал писать произведение на ту самую тему о неверной жене, которая давно уже его волновала. Сразу же по выходе в свет толстовского романа Достоевский отмечает влияние Пушкина. В статье “Анна Каренина” Достоевский писал: “Анна Каренина” - вещь, конечно, не новая по идее своей, не неслыханная у нас доселе. Вместо нее мы, конечно, могли бы указать Европе прямо на источник, т.е. на самого Пушкина... Тем не менее “Анна Каренина” есть совершенство как художественное произведение, подвернувшееся как раз кстати, и такое, с которым ничто подобное из европейских литератур в настоящую эпоху не может сравниться (3, 237).

Художественный замысел у Толстого - это для него подобие закона - никогда не бывает чем-то до конца устойчивым и заданным. Как бы долго Толстой не вынашивал идею своего будущего семейного романа, вполне сформировалась она только в процессе работы над текстом.

В первых набросках “Анны Карениной” героиня романа выглядела нарочито и заведомо сниженной. В одной из самых ранних редакций роман носил ироническое название “Молодец баба”, в героине же подчеркивалась ее бездуховность и отсутствие красоты не только внутренней, но и внешней.

Герой романа, муж героини, напротив, в этих редакциях наделен был многими положительными чертами. Он имел “для света несчастье носить на своем лице слишком ясную вывеску сердечной доброты и невинности”. (11,92) Узнав об измене жены (ее звали в этой редакции Анастасией), он обращается к ней со словами, в которых нетрудно распознать сугубо авторские мысли: “Жизнь наша, - говорил он, связана, и связана не людьми, а богом. Разорвать эту связь может только преступление... В тебя вселился дух зла и искушает тебя, завладел тобой. Женщина, преступившая закон, погибнет, и погибель ее ужасна” (11, 120). Замечательно, что в этих последних словах Каренина именно его устами, выражена мысль для Толстого заглавная, соответствующая тому, о чем будет сказано в эпиграфе к роману: “Мне отмщение, и Аз воздам”.

Такого рода художественная разработка исходной нравственной проблемы могла удовлетворить Толстого разве что на самое короткое время. Что получилось? Дурная жена, дурной человек уходит от мужа, который, в отличие от жены, человек хороший. Но что из этого следует? То самое, что уже нам известно: что жена - дурной человек. Проблема, таким образом, не просто становится облегченной - по существу, она снимается. Естественно, что и Толстой - мыслитель, и в равной степени Толстой - художник не могли удовлетвориться подобной постановкой вопроса.

Толстому необходимо было, и поставить и решить проблему во всей ее остроте, на самом высоком уровне не только предельного заострения, но и обобщения проблемы.

Жене уйти от хорошего мужа - плохо, сделать несчастным доброго человека - безнравственно. А если жена не плохой, а хороший человек, а муж не совсем хороший - как в этом случае? Есть право у хорошего человека строить свое счастье ценой несчастья другого, не совсем хорошего человека? Вопрос из простого становится очень не простым, абсолютным вопросом, но только такие очень непростые и общие, абсолютные вопросы и могут служить предметом художественного исследования для большого писателя.

В процессе обдумывания и писания романа Толстой кардинальнейшим образом меняет то, что им сделано вначале. Анна, героиня романа, постепенно становится все привлекательнее и духовнее. Она правдива, душевно открыта, пленительна, она способна не только привлекать к себе мужские взгляды, но и заставить себя любить и уважать.

С другой стороны, Каренину в процессе писания и отделки романа придаются все более привлекательные внешние черты. В печатной редакции Каренин долгое время представляется нам безнадежно сухим, черствым, накрепко отгороженным от живой жизни. Он служит, занимает высокий служебный пост, и это делает его - по первому впечатлению - формализованным и “непромокаемым”, глухим к голосу чувства.

Нет сомнения в том, что такие решающие перемены в тексте романа и соответственно художественной постановке проблемы понадобились Толстому вовсе не для того, чтобы облегчить положение героини и в какой- то мере оправдать ее, но потому именно, что Толстому нужна была вся острота проблемы. Для него ведь и в этом случае - и с плохим Карениным и хорошей Анной - принцип остается прежним: “Мне отмщение, и Аз воздам”. Принцип остается неизменным, только проверяется он в жизненных ситуациях и обстоятельствах с такими героями, которые и бесконечно затрудняют решение проблемы, и бесконечно углубляют саму проблему. Это и есть то, что называют постановкой проблемы на самом высоком уровне.

Любовью, жалостью, гневом, стремлением “дойти до корня” пронизана каждая строчка этого творения, всякий листок его черновика. Толстой не боится затрагивать трудные и сложные вопросы реальности.

“Анна Каренина” - синтез идейных исканий Толстого в самые тревожные годы начавшегося перелома, в каждой строчке романа чувствуется взволнованный голос автора.

Роман “Анна Каренина” - это произведение, получившее широкую оценку критики. Роман рассматривается во многих литературоведческих работах, посвященных писателю. Но первым критиком Толстого оказался рядовой читатель, мнение которого, с самого начала издания “Анны Карениной”, опережало понимание творчества писателя критикой. О небывалом успехе романа Толстого у петербургской публики писала его дальняя родственница А.А. Толстая: “Все утонули в упоении этих последних глав... Всякая глава “Анны Карениной” подымала все общество на дыбы, и не было конца толкам и пересудам, и спорам, как будто дело шло о вопросе, каждому лично близкой” (4, 273).

Остановимся на работах некоторых литературоведов, где рассматриваются проблемы литературного и теоретического плана.

Так, исследователь Скворцова Г. в книге “Л.Н. Толстой. Сборник статей о творчестве” в одной из статей “Некоторые вопросы мастерства Л.Н. Толстого” сосредотачивает внимание преимущественно на изучении художественного мастерства писателя в связи с творческой историей образа Анны Карениной и как одно из средств яркого, многообразного образа героини выделяет портрет. Скворцова Г. обращает внимание на особенность толстовского психологизма, который заключается в том, что художника интересует сам психологический процесс, его развитие, переходы психологических состояний, “диалектика души”. “Диалектика души” - неизменный толстовский принцип созданий человеческого образа - получает отражение в портрете и обуславливает возможность показа его во времени, так называемую “текучесть”. Исследователь акцентирует внимание в создании и раскрытии образа Анны Карениной, главным образом на речевых характеристиках, собственной речи Анны - диалоги и монологи, применения Толстым приема внутреннего монолога.

Особенности художественного метода Толстого на таком компоненте, как портрет, посвящена работа В.Т. Плахотишиной “Значение социально- психологического портрета в романе “Анна Каренина” в книге “Мастерство Л.Н. Толстого романиста”. Автор говорит о Толстом как о подлинном новаторе в портретных зарисовках героев: он не только создает образ со скульптурной четкостью, но рисует также и сложный социально- психологический облик персонажа. С одной стороны, герой предстает перед читателем таким, каким он кажется окружающим, с другой стороны, таким, каким он является в действительности. На примере действующих лиц романа Кити, Облонского, Каренина, Вронского и Анны - показаны тончайшие и эффективнейшие приемы Толстого - художника при написании их портретов. Большой интерес вызвала у нас книга В. Вересаева “Живая жизнь”, посвященная творчеству Достоевского и Толстого. XI глава части произведения “Да здравствует мир!” (о Льве Толстом) носит название “Мне отмщение” и связана с образом Анны Карениной. Автор задается вопросами: “В чем преступление Анны? Что привело ее к трагическому концу?” “Живая жизнь, любовь, - отвечает сам Вересаев”.

Сила, которая вырвала Анну из уродливой ее жизни”. Но Анна ушла только в любовь, “стала духовно-безнадежною “любовницею”, как раньше была только матерью” (5, 132). А так жить нельзя. Именно любовь беспощадно убивает душу Анны, и великий закон, светлый в самой своей жесткости, говорит: “Мне отмщение, и Аз воздам”.

В отличие от Вересаева, исследователь Кулешов В.И. в статье, посвященной роману “Анна Каренина” (“История русской литературы, 70- 90-е годы”) прямыми виновниками гибели Анны называет Вронского, с его стремлением к свободе, и Каренина, с его жестким желанием отомстить покинувшей его женщине.

Об особенностях сюжета, истории создания романа, трагедии главной героини романа пишет в своей книге “Лев Толстой” Маймин Е.А. Автор обращает внимание на то, что углубленному художественному исследованию в романе подверглась не только личность Анны, но и Каренина, в потаенных глубинах которого хранится живая душа. Как одну из причин гибели он называет безжалостную травлю героини со стороны света, сопоставляя Анну с героиней “денисьевского” цикла Тютчева.

Социальный и нравственный смысл трагедии “Анны Карениной” рассматривается в работах Успенского И.Н. “Роман “Анна Каренина” - в книге “Творчество Л.Н. Толстого. Сб. статей” и Бурсова Б.И. “Роман “Анна Каренина” - в книге “Л.Н. Толстой. Сб. статей”.

Значительную помощь оказали нам также исследования Жданова В. “Творческая история “Анны Карениной”, Эйхенбаума Б.М. “Анна Каренина”, Тарасова А.Б. “О поэзии” разнообразия и “прозе” однообразия в романе Л.Н. Толстого “Анна Каренина”, Бабаева Э.Г. “Роман и время”.

Объектом исследования являются языковые единицы, использованные в трагическом романе Л.Н. Толстого «Анна Каренина».

Предмет исследования - идейно-художественные особенности романа Л.Н. Толстого «Анна Каренина».

В связи с вышеизложенным, целью данной работы является анализ, описание и осмысление романа Л. Н. Толстого. Сложная творческая история романа, замысел которого долго вынашивался и несколько раз видоизменялся, выражала неизменное стремление великого писателя найти настоящую правду жизни и показать в семейном быту и общественном укладе своей эпохи характерное и типичное.

В соответствии с поставленной целью ставятся и решаются следующие задачи:

1. подвергнуть глубокому художественному анализу образ главной героини романа;

2. раскрыть социальный и нравственный смысл трагедии Анны Карениной;

3. раскрыть личную и социальную трагедию Анны в ее взаимоотношениях с сыном.

Структура работы. Таким образом, для решения поставленных задач, дипломная работа структурирована так, что состоит из введения, двух глав, заключения и списка использованной литературы.

Источники исследования. При написании работы была использована критическая литература, сборники статей и периодические издания, посвященные творчеству Л. Н. Толстого.

Практическая значимость. Материал исследования может быть использован при проведении внеклассных мероприятий по литературе, открытых уроков, а также в дальнейшей научно-исследовательской работе.

толстой анна каренина

Трагедию женщины в романе можно сопоставить с трагедией столкновения живой и каждую минуту пульсирующей жизни с окаменевшими ее формами. С особой силой захватывает историю любви и гибели Анны Карениной, раскрытая, по справедливому замечанию Достоевского, “с ее страшной глубиною и силою, с небывалым доселе у нас реализмом художественного изображения” (3, 210).

С самого начала прочтения романа ясно одно: трагедия толстовской героини, будучи чисто семейной по своей форме, есть следствие тех античеловечных условий, в которых она принуждена была жить. Однако Толстой изображает свою героиню не только как жертву внешних обстоятельств, - в ее трагедии он усматривает и долю ее собственной вины.

До конца понять и объяснить образ Анны можно лишь вдумчиво анализируя все ее поступки, мысли и чувства. Поэтому проследим историю Анны, обратившись к первым главам романа, где предстает перед нами толстовская героиня.

Жена крупного чиновника Каренина, Анна, казалось бы, совершенно удовлетворена своей жизнью. Но за естественностью и оживленностью ее, за ее изяществом и обаянием внимательный взгляд не может не видеть, какой громадный душевный потенциал Анны не поглощен ни навязанным ей когда- то замужеством, ни безукоризненным материнством. Она, как и большинство женщин, создана для любви, она просто не задумывается над этим. До поры до времени.

А потом в жизнь Анны впервые войдет любовь. Вот какой она в первый раз предстала перед своим еще тогда неведомым избранником: “Блестящие, казавшиеся темными от густых ресниц, серые глаза дружелюбно, внимательно остановились на его лице, как будто она признавала его, и тотчас же перенеслись на подходившую толпу, как бы ища кого-то. В этом коротком взгляде Вронский успел заметить сдержанную оживленность, которая играла в ее лице и порхала между блестящими глазами и чуть заметной улыбкой, избегавшего ее румяные губы. Как будто избыток чего-то так переполнял ее существо, что мимо ее воли выражался то в блеске взгляда, то в улыбке. Она потушила умышленно свет в глазах, но он светился против ее воли в чуть заметной улыбке”(I, 8, 73). Кажется, что всю Анну переполняет чувство любви к жизни, к людям, к самой себе. Этот свет любви брызжет из глаз, и она не в силах противостоять ему, хоть и старается, может, чисто интуитивно, а может, из приличия, потушить. Под ее обаяние тут же попадает граф Вронский, увидевший перед собою живое существо, полное жизни. И улыбка непроизвольно застыла на его лице, пока он провожал ее глазами.

Любовь к жизни, к людям... Это очень много, и на этом можно было остановиться, если бы Анна была эпизодическим персонажем, мелькнувшим на страницах романа. Но Толстой обращает наше внимание на “избыток чего-то”, переполнявший все ее существо. Этот “избыток” бушует в Анне, рвется из тесноты, не предвещая пока напряжения и грозящей гибели. Но как быстро меняется выражение ее лица: “Степан Аркадьевич с удивлением увидал, что губы ее дрожат, и она с трудом удерживает слезы” (I, 8, 77). Дурным предзнаменованием кажется Анне смерть сторожа, погибшего под колесами вагона. И это предчувствие не оставляет нас, читателей, ведомых рукой художника по жизненным лабиринтам героев романа. Все это будет совершаться на наших глазах, не сразу, постепенно. А пока Толстой изображает победную силу взгляда иной, обновленной Анны. И та особая, летящая легкость движений и в то же время точность их, грация, дающаяся только счастьем, и щедрая сердечность по отношению к миру.

Но есть и что-то иное. На московском балу, где зарождается любовь Анны к Вронскому, покинутая Кити приглядывается к Анне: “Анна была прелестна в своем черном платье, прелестны были ее полные руки с браслетами, прелестна твердая шея с ниткой жемчуга, прелестно это красивое лицо в своем оживлении, но было что-то ужасное в ее прелести. “Да, что-то чуждое, бесовское и прелестное есть в ней”, - сказала себе Кити” (1, 8, 97).

Анна сама ужасается на себя, борется, душит бушующие в ней силы. Но как будто что-то свыше подхватило ее и закружило в вихре танца, заставляя чувствовать себя в переполненном зале наедине с влюбленным Вронским.

Отъезд ее из Москвы похож на побег от самой себя, от своих сомнений, чувств, от человека, с которым лучше больше не встречаться. Однако минутный разговор на перроне вьюжной ночью вновь “страшно сблизил их, и она была испугана и счастлива этим”. “То волшебное напряженное состояние, которое ее мучило сначала, не только возобновилось, но и усилилось, и дошло до того, что она боялась, что всякую минуту порвется в ней что-то слишком натянутое” (I, 8, 119).

Когда Анна, возвратившись из Москвы, увидела на вокзале мужа, “ее поразило чувство недовольства собой, которое она испытывала при встрече с ним. Чувство то было домашнее, знакомое чувство, похожее на состояние притворства, которое она испытывала в отношениях к мужу, но прежде она не замечала этого чувства, теперь она ясно и больно сознавала его” (I, 8, 126). Нечто подобное, фальшивое, тут же уловила в семейном быту Карениных и чуткая в подобных делах Долли.

Как же высоко летала в своих мечтах Анна, если даже “сын, так же как и муж, произвел в ней чувство, похожее на разочарование” (I, 8, 123).

Толстой пишет о том, что она должна была “опуститься до действительности, чтоб наслаждаться им таким, каков он был” (I, 8, 123). Действительность - это реальность восьми лет жизни с человеком, говорящим насмешливым тоном; действительность- это притворство в общении, но очень знакомое и привычное, а главное - удобное; действительность - это внешний комфорт и внутреннее пробудившееся сопротивление. Но это сопротивление кажется ей чем-то безнравственным, и она ласкает сына и испытывает нравственное успокоение матери и женщины, когда встречает его простодушный, доверчивый и любящий взгляд.

Казалось бы, все возвращается на круги своя. Перед нами опять твердая, энергичная женщина, чувствующая себя безупречною, если бы не одно: ощущение Анной какого-то неправдоподобия окружающей жизни. “Ведь все это было и прежде; но отчего я не замечала этого прежде?” - задается вопросом Анна. Как и прежде она говорит с мужем за обедом о московских и петербургских новостях, как и прежде она снисходительна к привычкам мужа читать художественную литературу перед сном, потому что он считал своим долгом следить за всеми замечательными новинками, чтобы не отстать от времени.

Удивительно точно Толстой показывает беспомощность Каренина в вопросах искусства и поэзии, в особенности музыки, понимания которой он был совершенно лишен. И показывает это тем, что подходит Каренин к этим понятиям с одним только умом, выражая самые определенные и твердые мнения: “Он любил говорить о Шекспире, Рафаэле, Бетховене, о значении новых школ поэзии и музыки, которые все были распределены с очень ясною последовательностью” (I, 8, 128). Для Толстого музыка, искусство, сложная жизнь не укладываются в ограниченные рамки слов, мыслей и убеждений. Твердость и определенность убеждений вернее всего свидетельствуют об оторванности от жизни.

Но лучше всех его понимает Анна, понимает и защищает “его перед кем-то, кто обвинял его и говорил, что его нельзя любить” (1, 8, 128). Самое ужасное для Анны, что защищать мужа ей нужно от самой себя, от того потушенного и где-то далеко припрятанного огонька, которым так светились ее глаза и улыбка во время пребывания в Москве.

Пройдет совсем немного времени, и чувство оживления, которое впервые нашло на нее при виде Вронского, составит весь интерес ее жизни. Подавляемая сознанием, неудовлетворенная потребность любви переполнит все существо Анны и помимо ее воли прорвется наружу. Пока эта любовь выражается в словах Вронского, однако, в конце концов, слова не так уж необходимы.

Тесное, непрерывное общение происходит между душами и помимо слов - путем взглядов, интонаций, какой-то своеобразной интуиции: “Она все силы ума своего напрягла на то, чтобы сказать то, что должно: но вместо того она остановила на нем свой взгляд, полный любви, и ничего не ответила. “Вот оно! - с восторгом думал он, -... вот оно! Она любит меня. Она признается в этом” (1, 8, 157). Но часто даже и взгляды излишни. Люди просто чувствуют друг друга! “Два человека, муж и любовник, были для нее двумя центрами жизни, и без помощи внешних чувств она чувствовала их близость” (1, 8, 233).

Однако один для нее - воплощение жизни, другой - мертвый призрак, “министерская машина”. Самое для него чуждое, самое непонятное - это живая жизнь. “Он стоял теперь лицом к лицу перед жизнью, и это-то казалось ему очень бестолковым и непонятным. Всю жизнь свою Алексей Александрович прожил и проработал в сферах служебных, имеющих дело с отражением жизни. И каждый раз, когда он сталкивался с самой жизнью, он отстранялся от нее” (1, 8, 211). Он становился жалок и беспомощен со своими суждениями и умозаключениями. Они разбиваются о ту самую пучину, название которой - жизнь.

Нелогичным и бестолковым кажется Каренину то, что происходит в свете сплошь и рядом. Но он совершенно прав. Нелогично и бестолково это по отношению к той Анне, которую он знал и лепил на протяжении совместной жизни. У нее, как вдруг почувствовал Каренин, есть свои мысли, желания и, страшно подумать, своя собственная жизнь. И вроде бы все правильно решает Алексей Александрович: “Я должен сказать и высказать следующее: во-первых, объяснение значения общественного мнения и приличия; во-вторых, религиозное объяснение значения брака; в-третьих, если нужно, указание на могущее произойти несчастье” (1, 8, 213). Но жизнь, жизнь для Толстого, при всем его сочувствии к Каренину, лежит на каком-то совсем другом уровне, а не на том, где люди оперируют словами и оформленными мыслями. Это хорошо понимает, вернее, чувствует Анна, которая неоднократно, думается, убеждала себя во всем том, что хочет высказать Каренин.

Но предчувствие счастья и радости ярко освещает вялость и убогость, искусственность жизни, которую ведет Анна. Разум ее отступает куда-то в сторону, чувства захлестывают ее. И это пугает Каренина. Ведь та глубина души, которую он, как ему казалось раньше, видел, оказалась закрытой. Страшно оказаться перед запертой дверью. Анна же, вялая, принужденная, безразлично и рассеянно лгущая, произносит тем же чужим голосом: “Не понимаю, что тебе от меня надо?... Ничего не понимаю. Ах, боже мой, и как мне на беду спать хочется!” (1, 8, 166). Как ничтожен сейчас в ее глазах человек, через которого так вот просто не переступить, человек, камнем лежащий на ее победном пути, - муж! Как ненавидит Анна это бесстрастие его, эту эмоциональную глухоту - все, что она безмятежно терпела, пока не знала иного, пока свет истинной любви не ударил ее в лицо! Как раздражает Анну внешняя, формальная, никому не нужная его правота, правота прекрасно отлаженной машины. Что все усилия этой машины перед человеческой страстью, что машина может в этом понять?

Как заметила исследователь Гинзбург Л.Я., во всяком почти человеке, по убеждению Толстого, “есть некая общечеловеческая сущность, свободная человечность, которая раскрывается не только в Болконском, увидевшем небо Аустерлица, но и в Каренине у постели больной Анны (6, 433). Эту человеческую сущность можно проследить уже на первых этапах развития любовного романа Анны.

Толстой прямо говорит, что предостеречь Анну от ошибки в глазах света - не главное для Каренина, он волновался невольно о том, что касалось ее совести, и боролся с воображаемою им какою-то стеной. Однако непроницаемые глаза Анны и стена непонимания, которую очень хорошо чувствует Каренин, заставляют говорить его не о чувствах, а о законах приличия, которые нельзя преступать безнаказанно.

“Ему все равно, - подумала она. - Но в обществе заметили, и это тревожит его”. (1, 8, 164). Она сама удивляется натуральности собственного тона и выбору слов, которые употребляет. Но этот тон, его кажущаяся искренность разбиваются Толстым об одну маленькую фразу, которую с усилием произносит Каренин: - Анна, ты ли это? (1, 8, 165).

Читая “Анну Каренину”, мы невольно смотрим на Каренина глазами Анны. До некоторой степени так это и должно быть. Но только до некоторой степени. В своем отношении к Каренину Анна только частично права, но не менее несправедлива. Трудно не согласиться с таким исследователем, как Маймин Е.А., что “взгляд Анны на Каренина не углубленный, не проницательный, а сознательно внешний” (7,118). Мы обязаны видеть Каренина не только таким, каким его видела Анна, но и таким, каким его видит Толстой: не только подобным механизму, но и человеком. Возможно, в отношении Анны к Каренину одна из причин постигшей ее трагедии.

Два страшных явления людской жизни - жестокость и лицемерие - стоят над любовью Анны, давят эту любовь и уродуют. Но, несмотря на это она полна радостного ужаса любви. В ней как бы два человека: одна полна презрения к себе и к постыдной своей любви, а другая ей возражает: “Я живая, мне нужно любить и жить, все это не могло быть иначе”. И когда совершилось то, что неизбежно должно было совершиться, то “было это не радостным счастьем, а сугубым ужасом, мукою и позором” (5,151). Удивительно, что при чтении главы, повествующей о падении Анны, возникает ощущение физического сосуществования меня, читателя, с героиней романа. Я не только вижу, я чувствую так же, как и она, а значит, и понимаю ее лучше, чем тот, кто стоит перед ней “бледный, с дрожащею нижнею челюстью” (1,8,168)

Еще Горький писал, что при чтении произведений Толстого возникает ощущение “как бы физического бытия его героев, до такой степени ловко у него выточен образ: он как бы стоит перед вами, вот так и хочется пальцем тронуть” (8, 441). Толстой находит потрясающие детали: постыдная голова, опускающаяся все ниже и ниже, прижатые к груди руки, холодное отчаяние - характеризующие состояние героини именно в данную минуту.

“Боже мой! прости меня! - всхлипывая, говорила она, прижимая к своей груди его руки. Она чувствовала себя столь преступною и виноватою, что ей оставалось только унижаться и просить прощения: а в жизни теперь, кроме него, у нее никого не было, так что она и к нему обращала свою мольбу о прощении. Она подняла эту руку и поцеловала ее” (1, 8, 168). С мольбой о прощении Анна обращается к возлюбленному, понимая, что нет ей прощения от бога. Как будто сама перед собой Анна хочет подчеркнуть свое унижение и свой позор, первая бросить в себя камнем презрения. Минутами счастья называет эти мгновения Вронский. “У меня ничего нет, кроме тебя”, - говорит ему Анна (1, 8, 169). Осталось одно: любовь - настоящая, сильная, но... больше ничего. Без любви прошли все восемь лет ее брачной жизни. “Любит? - с насмешкою думает Анна. - Разве он может любить? Если бы он не слыхал, что бывает любовь, он никогда бы не употреблял этого слова. Он и не знает, что такое любовь. Они не видели, что я видела. Они не знают, как он восемь лет душил мою жизнь, душил все, что было во мне живого, - что он ни разу не подумал о том, что я живая женщина, которой нужна любовь. Не знают, как на каждом шагу он оскорблял меня и оставался доволен собой” (8, 1, 208).

Но они (Анна и Каренин) продолжают жить в одном доме, и лгут друг перед другом, лгут перед собою и притворяются, будто между ними есть то, что единственно освящает соединение женщины и мужчины” (5, 120). А между ними есть сын Сережа, который не должен быть между родителями. Он должен быть с родителями. В это крошечное существо Анна пытается вложить весь запас женской силы, которым ее наделила природа. Но мать и жена неразделимо слиты в женщине. Жажда любви не может быть возмещена материнством. Анна пытается это сделать. Не получается. “Неужели они не простят меня, не поймут, как все это не могло быть иначе? - думала Анна, с внутренним ужасом глядя на сына. - Пришло время, я поняла, что я не могу больше себя обманывать, что я живая, что я не виновата, что бог меня сделал такою, что мне нужно любить и жить. Я не могу раскаиваться в том, что я дышу, что я люблю” (1, 8, 322).

Самым страшным в этой ситуации ей казалась невозможность соединить в одно целое любовника и отца своего сына. Разрыв с мужем неминуемо означал потерю ребенка, запрет встреч с ним. И она отвергает предложение Вронского оставить Каренина. Главной причиной этого решения Анны Толстой называет сына. “Когда она думала о сыне и его будущих отношениях к бросившей его отца матери, ей так становилось страшно, что она старалась только успокоить себя лживыми рассуждениями и словами, с тем, чтобы все оставалось по-старому и чтобы можно было забыть про страшный вопрос: что будет с сыном”(1, 8, 212). Инстинкт материнства заставляет Анну продолжать жить во лжи, испытывая чувство отвращения к мужу, к своему положению в обществе, временами к самой себе.

Но невозможно долго поддерживать супружеский союз, лишь формально закрепленный церковью, если человек одержим страстью, переполнен любовью. И он не может быть несчастлив “в свободном проявлении всего богатства и разнообразия заложенных в людях естественных сердечных чувств и потребностей” (9, 40). Сама Анна говорит об этом так: “...Я - как голодный человек, которому дали есть. Может быть, ему холодно, и платье у него разорвано, и стыдно, но он не несчастлив” (1, 8, 213). Силой своего чувства Анна заражает и Вронского. Да, есть в ней что-то “бесовское и прелестное”. Но эта бесовская прелесть, на первый взгляд, столь привлекательная и милая, с развитием страсти настолько укрепилась и усилилась в Анне, что не только слегка смущает, но и по-настоящему устрашает, угнетает и даже оскорбляет влюбленного в нее Вронского: “В чувстве его к ней теперь не было ничего таинственного, и потому красота ее, хотя и сильнее, чем прежде привлекала его, вместе с тем теперь оскорбляла его” (1, 9, 127).

А пока, понимая, что она одарила его необыкновенным счастьем, он просто немел перед ней, покорно следуя судьбе. Любовь к Карениной возбудила в нем много новых и сильных чувств и неведомых раньше мыслей, пошатнула в самых основах окаменевший кодекс чести, нарушила все привычки, сделала равнодушным к карьере. Необходимость лгать и обманывать вызывало чувство омерзения, и он приходит к мысли бросить все и “скрыться куда-нибудь одним со своею любовью” (1, 8, 205).

Развязка наступила очень скоро, на скачках. Переживая за Вронского, Анна с ожесточением думает о сидящем рядом муже: “Я дурная женщина, но я не люблю лгать, я не переношу лжи, а его (мужа) пища - это ложь. Он все знает, все видит: что же он чувствует, если может так спокойно говорить? Убей он меня, убей он Вронского, я бы уважала его. Но нет, ему нужны только ложь и приличие...” (1, 8, 220). Алексей Александрович раздражает ее своей словоохотливостью, но Анна не понимала, что разговорчивость мужа была только выражением его внутренней тревоги и беспокойства. Тревогу и беспокойство вызывало лицо жены, на котором он с ужасом читал то, чего не хотел знать, от чего желал спрятаться, что представляло собой живую жизнь любящих друг друга людей. Очевидно, уже в этой сцене Толстой хочет показать, что каждый человек, даже самый внешне непривлекательный, как Каренин, в потаенных глубинах своих хранит живую душу.

На скачках под Вронским упала лошадь. Испуг Анны выдал ее. И в объяснении с мужем она заявила, что не может переносить, ненавидит его, что она - “любовница” Вронского. Самое удивительное - это то, что и он, и она после объяснения чувствовали какое-то облегчение. “Муж! ах, да... Ну и слава богу, что с ним все кончено”, - думает Анна накануне свидания с Вронским. А в то же время Каренин “испытывал чувства человека, выдернувшего долго болевший зуб, когда после страшной боли и ощущения чего-то огромного, больше самой головы, вытягиваемого из челюсти, больной вдруг, не веря еще своему счастью, чувствует, что не существует более того, что так долго отравляло его жизнь” (1, 8, 308). С этой болью куда- то ушла та искорка душевной теплоты, которая теплилась в нем при виде страданий Анны, ее слез.

На следующее утро каждый из героев в страхе думает о том позоре, который падает на их головы, если обо всем прознает свет. Анна “спрашивала себя, куда она пойдет, когда ее выгонят из дома, и не находила ответа. Для Алексея Александровича “выход был только один - удержать ее при себе, скрыв от света случившееся и употребив все зависящие меры для прекращения связи, а главное - в чем самому себе он не признавался - для наказания ее” (1, 8, 312). Это решение воплощало в себе, по определению исследователя Бабаева Э.Г. одну из “фарисейских жестокостей Каренина и представляемого им общественного мнения” (10, 41). Полное успокоение Каренина, вследствие того что его решение отвечает также и правилам религии, восстановило его жизненные силы и обратило к проблемам более близким, а именно - служебным. И когда он, “лежа в постели, вспоминал о событии с женой, оно ему представилось у же не в таком мрачном виде” (1, 8, 317).

Письмо Каренина повергло в ужас Анну. Душа ее стремится разорвать паутину лжи, которой она оказывается запутанной. Но разум подсказывает, что она не в силах будет ничего разорвать, не в силах будет выйти из этого прежнего положения, как оно ни ложно и ни бесчестно. Ей дорог сын, дорого ее положение в свете, которое она не может променять на неизвестность. Как утопающий хватается за соломинку, так Анна пытается найти защиту у Вронского и идет к нему на свидание.

Во время объяснения с Анной у Вронского мелькает мысль: “Лучше не связывать себя”. Словами он продолжает говорить о необходимости разрыва, но Анна уже поняла, что последняя ее надежда была обманута. Первая сцена, в которой мы чувствуем, что судьба Анны предрешена, та, где Вронский предается размышлениям: как же я увезу ее теперь, если я на службе... С деньгами и службой он уладил, но преодолеть страх перед судом общества не смог. При разговоре с Анной возле дачи Вреде он старается увести ее на боковую дорожку, чтобы скрыться от шедших навстречу двух дам. Ему не все равно, что о них подумают.

Вронский с удивлением ловит себя на мысли, как он похож в этом на Каренина: для того главным тоже было, чтобы все внешнее было прилично. Для Анны же главным остается любовь Вронского. “Если она моя, - говорит Анна, - то я чувствую себя так высоко, так твердо, что ничто не может быть для меня унизительным. Я горда своим положением, потому что...горда тем...горда... Она не договорила, чем она была горда. Слезы стыда и отчаяния задушили ее голос” (1, 8, 350). Любовь, высокая любовь, которой гордится Анна, “как будто покрывается грязными, сальными пятнами”. (5,23), любовь, от которой Вронского временами охватывает “странное чувство беспричинного омерзения”, любовь, к которой потянулись, как щупальца, руки Каренина, и, наконец, любовь, на которую, в случае подтверждения, всей тяжестью своего презрения готов был обрушиться весь свет.

Чем яснее проступает и крепнет чувство любви Анны к Вронскому и ненависть к мужу, чем глубже становится конфликт между Анной и высшим светом, тем сильнее чувствует Анна необходимость лжи в этом мире фальши и лицемерия. Анна продолжает жить с мужем, видится с Вронским вне дома, и муж знает про это. Она ждет, придет “что-то”, от чего все изменится. Ждет, не предпринимая никаких действий, ждет, презирая себя, перенося оскорбления мужа, порой чувствуя их справедливость. “Подлость? Если вы хотите употребить это слово, то подлость - бросить мужа, сына ради любовника и есть хлеб мужа!” - говорит ей в порыве ярости Каренин (1, 8,

400) Анна лишь ниже опускает голову. И все-таки остается жить у него.

Что-то в Анне меняется. Широко и цельно полюбившая женщина вянет. “Он смотрел на нее, как смотрит человек на сорванный им и завядший цветок, в котором он с трудом узнает красоту, за которую он сорвал и погубил его” (1, 8, 395). И вместе с упоением любовью приходят мысли о смерти, видятся страшные сны, значение которых она видит в освобождении от всего бренного.

Толстой обращает наше внимание на тончайшие нюансы внутренней жизни героини. Но вместе с тем “диалектика души” - неизменный толстовский принцип создания человеческого образа - находит отражение и в образе Каренина. Анна живет своим миром и все менее оказывается способной видеть в муже человеческое. Смешное слово “пелестрадал”, с трудом выговоренное Алексеем Александровичем, в первый раз вызывает у нее жалость. Но Каренин - это человек, по-своему страдающий, но приученный подавлять свои чувства, носить холодную маску величавой и даже чуть иронической непроницаемости. И ее жалость тут же пропадает. “Нет, это мне показалось, - подумала Анна, - нет, разве может человек с этими мутными глазами, с этим самодовольным спокойствием чувствовать что-нибудь?” (1,8,401).

И наконец, кульминационная сцена романа у постели тяжело заболевшей Анны. Теперь, перед лицом возможной близкой смерти, все формальное, все привычные личины слетают - является человеческое. И в результате все приобретают иной, чем прежде вид и иные размеры. Ничтожный и неживой, каким казался Каренин, вдруг оживает и в этом своем оживлении приобретает величие. Здесь, в этой сцене, он так же человек, как Анна. И это дает нам до конца почувствовать всю глубину показанной Толстым трагедии.

Достоевский писал об этой сцене: “Явилась сцена смерти героини (потом она опять выздоровела) - и я понял всю существенную часть целей автора. В самом центре этой мелкой и наглой жизни появилась великая и вековечная жизненная правда, и разом все озарила. Эти мелкие, ничтожные и лживые люди стали вдруг истинными и правдивыми людьми, достойными имени человеческого, - единственно силою природного закона, закона смерти человеческой. Вся скорлупа их исчезла, и явилась одна их истина. Последние выросли в первых, а первые вдруг стали последними, потеряли весь ореол и унизились, но, унизившись, стали безмерно лучше, достойнее и истиннее, чем когда были первыми и высокими” (3, 57).

Сцена у постели больной Анны показывает не временное и суетное, а вечное, и своим нравственным светом она освещает и прошедшее, и все, что будет потом. Она позволяет человеку заглянуть в те глубины, куда до читателя сумел заглянуть сам Лев Толстой. В пятой части романа Толстой рассказывает, что Левин пережил два события (смерть брата и рождение сына), которые “одинаково были вне всех обычных условий жизни, но были в этой жизни как будто отверстия, сквозь которые показывалось что-то высшее” (1, 9, 23). Это говорится о Левине, но это можно отнести и к Каренину, когда он находится в комнате, где его жена была на пороге смерти. Никогда не испытанное счастье вдруг охватило Каренина, “радостное чувство любви и прощения к врагам наполняло его душу. Он стоял на коленях и, положив голову на сгиб ее руки, которая жгла его огнем через кофту, рыдал, как ребенок” (1, 8, 454). Счастье прощения! Вот чем охвачена душа Каренина. Его не понимает Вронский, уж тем более не поймет свет, возможно, не до конца понимает себя сам Каренин, но чувствует, что это на него снизошло “что-то высшее”. Бесспорно, прав великий Достоевский, который называет это высшее “великой и вековечной жизненной правдой”.

Углубленному художественному исследованию в романе подверглась личность Каренина, но еще больше - личность Анны. Возвращаясь к данной главе, хочется отметить парадоксальность ситуации. Мы как-то забываем об Анне, потому что слишком необычно происходящее с Карениным. Однако чувство прощения, охватившее Каренина, передается ему от Анны. Это она, прощая мужа, в страхе, как будто защищаясь, ждет прощения и от него. Это она примиряет (пусть на короткое время) соперников, заставляя каждого пережить незабываемые мгновения. Наконец, это и ей “как будто отверстия, открылось “что-то высшее”.

Каренин во время болезни простил Анну и готов ей дать развод. Но ему мешают довести дело до конца и предрассудки общества, к которому он принадлежит, и превратные - тоже этим самым обществом освященные - представления о достоинстве и чести, и государственные законы, которые в основе своей бесчеловечны. Бесчеловечны в своих мыслях и поступках люди света, бесчеловечны служители государственной машины, бесчеловечны те порядки, которые отнимают у матери сына и мешают хорошему, правдивому человеку устроить жизнь по собственному разумению. Потому и проблески хорошего человеческого чувства у Каренина неустойчивы и непродолжительны, он вновь прячет их и входит в свое привычное состояние холодности и окаменелости.

Анна, решив прекратить это мучительное и ложное положение, которое становится для нее совершенно нестерпимым, уезжает с Вронским за границу. “Неужели это возможно, чтобы мы были, как муж с женой, одни, своей семьей с тобой?” - говорит Анна, глядя на Вронского. Может быть, это еще возможно. Но есть что-то ужасное в их любви, которое, по мнению Вронского, должно ее усилить. Любовь и что-то ужасное, которое выплеснется в нужный момент и разрушит все то радостное и счастливое, что ждут от жизни влюбленные.

Перемена жизни, хотя бы временный выход из состояния лжи и натянутости снова возвращают Анне прежнюю обаятельность. Толстой говорит о ее “милом грудном голосе, который был одною из ее главных прелестей” (1, 9, 31), о Вронском, который с новой любовью взглянул на свою прелестную, полную жизни и радости подругу. Анна чувствует себя “непростительно счастливой”, причем этот эпитет несколько раз повторяется в романе. А он, Вронский, “несмотря на полное осуществление того, что он желал так долго, не был вполне счастлив. Он скоро почувствовал, что осуществление его желания доставило ему только песчинку из той горы счастья, которой он ожидал. Вероятно, он сам не знал, как ему было скучно” (1, 9, 37).

В связи с трагической историей Анны возникает один существенный вопрос: почему она не могла оставаться спокойной и счастливой, уехав с Вронским за границу? Ведь там ее уже не преследовало общественное мнение, там она чувствовала себя свободной и даже о сыне почти забыла. Она была свободной - и несчастной.

Счастье Анны подтачивается вопросом, который мучает ее беспрестанно: любит ли ее Вронский. Так ли любит, как прежде? Ее любовь не могла быть не мучительной, потому что она жила только ею. “Шестнадцать часов дня надо было занять чем-нибудь, так как они жили за границей на совершенной свободе, вне того круга условий общественной жизни, который занимал время в Петербурге”, - замечает Толстой (1, 9, 32). А в любви, как известно, бывают свои приливы, отливы, разного вида оттенки, взлеты, ушибы, которым в обычной обстановке люди не придают особого значения, - в обычной, то есть в той, где, кроме любви, существуют разные дела, обязанности, заботы. Окруженная всевозможным комфортом, Анна ни дел, ни обязанностей, ни забот не имеет. У нее есть только любовь. В таких условиях каждая черточка в отношении с Вронским, каждый нюанс общения становится единственным предметом, занимающим думы и рождающим сомнения, переживания. И ощущение “непростительного счастья” и “преступной радости” начинает исчезать, а при возвращении в Петербург исчезло совсем.

Приехав в Петербург, Вронский с Анной остановились в одной из лучших гостиниц. Все петербургское великосветское общество осуждает Анну, хотя при этом вовсе не сочувствует Каренину. А что представляло собой это общество? Еще ранее Толстой показал сущность высшего света, державшего Анну в тисках. Две главы посвящены обществу на даче Бетси Тверской. “Партия крокета”, на которую приглашены гости, показывает все то же моральное разложение великосветской среды. Здесь, конечно, присутствует Тушкевич, любовник Бетси. Другая пара возлюбленных, Стремов и племянница его жены Лиза Меркалова, - это “сливки сливок общества”, и они приняты везде. Кроме того, у Лизы есть какие-то отношения с князем Калужским. “Муж Лизы Меркаловой носит на ней пледы и всегда готов к услугам. А что там дальше в самом деле, никто не хочет знать” (1, 8, 330). В таком же духе описаны и другие.

Словом, моральное разложение прикрыто здесь внешним блеском, и не это общество должно было бы отвечать запросам Анны, которая тогда боялась потерять его. Именно на таком фоне ярче выделяются душевные качества Анны Карениной.

По мере углубления личной драмы Анны, усиливаются преследования ее со стороны светского общества. Проблема психологическая перерастает в социальную. Анна не может принять ни ложь, ни фальшь норм светской жизни, отстаиваемых Карениным, ни вступить на путь Бетси, ни приспосабливаться и обманывать себя и других. Анна оказалась перед судом людей, вообще не знающих, что такое нравственность, ответственность. Социальные условия, в которых она жила, губили все истинно человеческое. И тогда Анна бросает вызов отвергшему ее высшему свету. Люди считают ее “потерянной женщиной”, так пусть же все смотрят. Она решает ехать в оперу, где будет “весь свет”. Вронский тщетно пытается отговорить ее. Анна как будто ничего не понимает и удивленно спрашивает: Отчего же мне не ехать?

Неожиданно неприятно действует на Вронского ослепительная красота Анны, собравшейся в театр. “Анна была одета в светлое шелковое с бархатом платье, которое она сшила в Париже, с открытою грудью, и с белым дорогим кружевом на голове, обрамлявшим ее лицо и особенно выгодно выставлявшим ее яркую красоту” (1, 9, 123). “В этом наряде, с известной всем княжной появиться в театре - значило не только признать свое положение погибшей женщины, но и бросить вызов свету, то есть навсегда отречься от него”, - думает Вронский. Он не может вслух произнести то, что прекрасно понимает сама Анна, сознательно идущая на этот шаг.

И вот она в театре. Вронский не рискует появиться с ней в ложе. Анна сидит гордая и улыбающаяся под перекрестным огнем насмешливых взглядов и шепотов. Наконец, дама в соседней ложе громко заявляет, что позорно сидеть рядом с Анной, и уходит из ложи. Внешнее спокойствие Анны, мобилизовавшей все силы, чтобы выдержать эту роль в театре после нанесенного ей оскорбления, передано следующими словами: “Кто не знал ее и ее круга, не слыхал всех выражений соболезнования, негодования и удивления женщин, что она позволила себе показаться в свете и показаться так заметно в своем кружевном уборе и со своей красотой, те любовались спокойствием и красотой этой женщины и не подозревали, что она испытывала чувства человека, выставляемого у позорного столба” (1, 9, 128). Эйхенбаум Б., исследователь творчества Толстого, в свое время отметил близость основной проблематики “Анны Карениной” к любовным стихам Тютчева так называемого “денисьевского” цикла. Сходство между “Анной Карениной” и любовной лирикой Тютчева, действительно, существует. Стихи Тютчева о любви, вызывая ассоциации с “Анной Карениной”, в чем-то проясняют проблематику толстовского романа, помогают его лучше понять. Особенно интересно в этом отношении, по мнению Маймина Е.А., стихотворение Тютчева “Две силы есть - две роковые силы...”

Свет не таков: борьбы разноголосья - Ревнивый властелин - не терпит он, Не косит сплошь, но лучшие колосья Нередко с корнем вырывает вон.

И горе ей - увы, двойное горе, Той гордой силе, гордо молодой, Вступающей с решимостью во взоре, С улыбкой на устах в неравный бой.

Когда она, при роковом сознанье Всех прав своих, с отвагой красоты, Бестрепетно, в каком-то обаянье Идет сама навстречу клеветы.

Личиною чела не прикрывает, И не дает принизиться челу, И с кудрей молодых, как пыль, свевает Угрозы, брань и страстную хулу, - Да, горе ей - и чем простосердечней, Тем кажется виновнее она... Таков уж свет: он там бесчеловечней, Где человечно - искренней вина.

Сходство этого стихотворения с “Анной Карениной” и в сюжетных ситуациях, и в особенном повороте проблемы, и в характерах героинь. Героиня лирической пьесы Тютчева и Анна, безусловно, похожи в одном. Они виноваты. Но их вина человечна, а вина света по отношению к ним бесчеловечна.

Но Анна не боится приговора света, о чем свидетельствует объяснение ее с Вронским после театра: “Если бы ты любил меня, как я, если бы ты мучался, как я,” - сказала она с выражением испуга взглядывая на него” (1, 9, 131). Увы, ее слезы и испуг вызывают во Вронском лишь жалость и досаду. Но он уверяет ее в своей любви, произносит слова, “которые ему казались так пошлы, что ему совестно было выговаривать их” (1, 9, 131). Анна жадно впитывала в себя эти слова и успокаивалась при мысли, что еще любима. Однако обреченные на общую жизнь, они все больше разъединялись. Трагедия Анны углублялась, несмотря на временное примирение и отъезд в Воздвиженское.