Жанр антипанегирика в творчестве И.А. Крылова

Критике Екатерины II как государыни посвящено в «Почте духов» немало страниц. Осуждается ее финансовая политика и раздаривание государственных земель разным фаворитам, отрицательно отзывается И. А. Крылов и о завоевательных стремлениях Екатерины II, признавая в то же время справедливые войны «для защиты своих областей и для поддержания прав и преимуществ своего народа»; иронизирует «Почта духов» над заявлениями императрицы об искоренении взяточничества, об уничтожении воровства и т.д. Также на протяжении переписки духов прослеживается резко враждебное отношение И. А. Крылова к фаворитизму и фаворитам, в частности -- к графу Г. А. Потемкину.

Критикуется политика Екатерины II и в «похвальных речах», напечатанных позднее в «Зрителе» и «Санкт-Петербургском Меркурии». Однако, следует отметить, что в этом ряду наиболее острым был журнал «Почта духов», последующие были все менее радикальными, соответственно и политической сатиры в них было значительно меньше и проявлялась она скорее не как критика царствующего правителя, а опосредованно, через критику дворянства в целом, которому, как известно, Екатерина II всегда благоволила. «Похвальная речь моему дедушке» высмеивает дворянство, осуждая его за жадность: «Часто бывало, когда приедем мы к нему в деревню обедать, то, видя всех крестьян его бледных, умирающих с голоду, страшимся сами умереть за его столом голодною смертью. Но какое приятное удивление! Садясь за стол, находили мы богатство, которого тени не было в его владениях; искуснейшие из нас не постигали, что еще мог он содрать с своих крестьян»; глупость: «Ни одна книга не имела до него доступа. Я не включаю тут рассуждения Ж.-Ж. Руссо о вредности наук; вот одно творение, которое снискало его благосклонность, по своей привлекательной надписи. Правда, он и его не читал, но никогда не спускал с своего камина»; предрассудки: «Иметь предка разумного, добродетельного и принесшего пользу отечеству -- вот что делает дворянина, вот что отличает его от черни и от простого народа, которого предки не были ни разумны, ни добродетельны и не приносили пользы отечеству». «Похвальная речь Ермалафиду» через высмеивание лжеписателя в лице героя речи сатирически показывает отрицательное отношение дворянства к науке: «Когда я буду читать, то, когда ж писать останется мне время? Нет, я намерен учить, а не учиться».

Изображая безрадостные картины современного общества, И. А. Крылов приходит к горьким, пессимистическим выводам и относительно положения науки в этом обществе. Он очень высоко ставит в принципе науку и просвещение, говоря о том, что «науки суть светила, просвещающие души», а человек невежественный намного опаснее самых опасных преступников. Но в испорченном обществе своего времени, корыстном, тщеславном, бессердечном, И. А. Крылов видит также и падение науки. Его отталкивают люди, которые занимаются наукой исключительно, чтобы прославиться. Ученые в таком развращенном обществе, по мнению И. А. Крылова, в своей деятельности «подстрекаемы тщеславием». Они, эти ученые, изучают такие вопросы и занимаются исследованием таких фактов, которые не приносят непосредственной пользы другим людям. «Если бы философы и ученые, -- пишет сильф Дальновид, -- трудящиеся с толикою прилежностию о сообщении людям приобретенных ими познаний» имели своей целью только стремление к мудрости, а не тщеславие или другие суетные соображения, они пришли бы к выводу, что намного полезнее для людей было бы жить спокойно, чем стремиться к таким знаниям, которые не несут пользы человечеству, да еще требуют непомерных усилий для их добывания. Возражая против подобной бесплодной науки, И. А. Крылов вовсе не намерен занимать позицию Ж.-Ж. Руссо с его отрицанием положительной роли науки, он лишь призывает отказаться от стремления к научным открытиям, подвигаемого честолюбием, тягой к прославлению. Но сама наука, ради открытий очень даже полезна, по мнению Дальновида. Та же мысль появляется в «Мыслях философа по моде», герои которой, разворачивая свою мысль сами доводят ее до абсурда, не заставляя автора опровергать их нелепости и еще раз доказывая, что люди, оперирующие понятиями «польза просвещения» и «польза науки», подразумевают совсем не то, что настоящие последователи просвещения. Это же отмечалось уже выше и в «похвальных речах», из всех наук наиболее «превозносящих» науку «убивать время». Следует отметить, что темы сатирической прозы, появившиеся в «Почте духов», в дальнейшем будут более подробно раскрыты И. А. Крыловым в его сатирических журналах и, позднее, - в баснях. Отрицательные качества дворянства и всего общественно-политического строя того времени конкретизированные в «Почте духов», проявляются в целом в «похвальных речах».

Из всего заключающегося в «Почте духов» материала можно заключить, что И. А. Крылов признает сатиру важным национально-воспитательным средством и соответственно этому оценивает роль писателя-сатирика. Поэтому понятно, что в старом споре по вопросу о «личности» сатиры, т.е. о ее конкретной направленности, адресованности, И. А. Крылов занимал позицию передовой русской литературы, примыкая к традиции А. Д. Кантемира, Н. И. Новикова, Д. И. Фонвизина, считавших, что, отправляясь от отдельной личности, писатель осмеивает и бичует «общий порок». Именно эта точка зрения заставляла старых сатириков протестовать против обвинения в «личности», т.е. снижении общезначимого характера сатиры за счет памфлетного, пасквильного ее истолкования. Н. И. Новиков писал в «Трутне», что любая критика, даже написанная на определенное лицо, со временем, становится критикой на общий порок, приводя в пример Кащея [героя комедии А. П. Сумарокова «Лихоимец»], ставшего осуждением всех «лихоимцев», но он же высказывает мысль о том, что критика на лицо «но так, чтобы не всем была открыта, больше может исправить порочного»40. В «Речи, говоренной в собрании дураков» используется та же иносказательность. И. А. Крылов присоединяется к этой линии передовой литературы; он понимает, что обвинение сатиры в «личности» исходит из реакционных кругов, заинтересованных в консервативном состоянии общества; поэтому И. А. Крылов с горечью замечает, что комедия, высмеивающая какой- либо порок, объявляется сатирой на конкретное лицо.

Продолжением идей, высказанных ранее в сатирических речах «Зрителя», выступает «похвальная речь науке убивать время, говоренная в Новый год». Оратором у И. А. Крылова является человек из светского круга, один из тех, «который целый год одевался и раздевался, причесывался и растрепывался», он «пропрыгал и прошаркал триста шестьдесят шесть дней», а также «целые двенадцать месяцев таскал по-пустому свою голову», так же, как граф Припрыжкин в одном из писем Маликульмулька, уже по имени которого можно судить о его бесполезности, представляет собой пример щегольства и галломании. Речь оратора в «Похвальной речи науке убивать время…» посвящена доказательству тезиса, весьма простого: «наука убивать время есть одна наука, прямо достойная благородного человека…». Далее в привычных для этого жанра сатирических тонах оратор констатирует: «…молодые люди наши, воспитанные в глазах французских гувернеров и в виду гончих и борзых собак», имеют одну способность - умело тратить время, после взросления учителя отдают их «французским ростовщикам, иностранным магазинами и театральным сборщицам сердец», и вследствие этого искусство убивать время выходит на новый уровень: канцелярская работа отнимает годы, но пользы не несет и т. д. Оратор считает, что лучший способ убить время - это «делать, ничего не делая, говорить, ничего не сказывая». Как образец людей, превосходно осуществлявших эти способы, оратор приводит сплетника-карьериста Подлона, расточителя Замотова, шулера Подборова. Изложив «теоретические» и «конкретные» материалы, связанные с рассматриваемой темой, оратор, следуя правилам сочинения «похвальных речей», подводит в заключении итог своему слову, говоря, что наука убивать время - величайшая из всех наук, а помочь в ее освоении может умение никогда не думать, которое, по его мнению, присуще только людям высокоразвитым. Такова эта речь, посвященная на первый взгляд невинной теме -- «науке убивать время». Значительно менее политически остра, на первый взгляд, «Похвальная речь Ермалафиду, говоренная в собрании молодых писателей». «Похвальная речь Ермалафиду», как и остальные произведения И. А. Крылова в этом жанре, в форме панегирика высмеивает какого-то молодого писателя. Вообще

«Ермалафид», по замыслу И. А. Крылова, -- не то или иное конкретное лицо из нынешних литературных деятелей, а собирательный тип «молодого писателя». В «Почте духов» многие из персонажей писем (Припрыжкин, Ветродум (один из героев 6 письма, написанного гномом Зором), Любостраста, Расточителев (персонажи 7 письма сильфа Дальновида) не только получают фамилии-этикетки, отражающие наличие того или иного порока, но и представляют своим поведением его олицетворение.

Герой «похвальной речи», Ермалафид, заявляет о своем желании писать без правил, в доказательство того, что словесность является свободной наукой, не стесненной никакими законами. Таким образом, всякое нарушение «правил», проявляется ли оно у Г. Р. Державина, у авторов комических опер, у Н. М. Карамзина и его последователей (любопытно, что в «Похвальной речи» снова упоминается «Антирихардсон»), вызывало протесты И. А. Крылова, скорее не потому, что он был приверженцем классицистических требований в литературе, а потому, что абсолютное отсутствие правил губит не только литературу, но и жизнь общества в целом. Не случайно и то обстоятельство, что «оратор», сам «молодой писатель», произносит свое похвальное слово Ермалафиду в присутствии молодых писателей. Для И. А. Крылова «молодые писатели» -- разновидность тех светских людей, которых он изобразил в своей предыдущей сатире, в «Похвальной речи науке убивать время». Подобно тому как в этой речи подвергалась осмеянию основная черта светского человека, состоящая «в том, чтобы никогда не думать» и создавать фиктивную бурную деятельность, так в «Похвальной речи Ермалафиду» молодые авторы осмеиваются за свой дилетантизм и за светскую пустоту: «Плачевное предчувствие!» --восклицает оратор, рассуждая о том, что писатель должен уметь читать и думать. По его мнению, это только ограничивает полет фантазии, которому не нужны древние правила и созданные творения. Задача последней -- показать состояние литературы в «Парнасские Каникулы нынешнего времени» и объяснить причины этого литературного оскудения. «Для писателя современная ему литература дворянства является продуктом жизнедеятельности светской молодежи, не разбирающейся ни в чем; ее салонность и интимность представляется как измена обстоятельным задачам, поставленным и решаемым в литературе древних времен…».

Двумя «похвальными речами» в «Санкт-Петербургском Меркурии» завершается сатирическая деятельность И. А. Крылова как журналиста в XVIII в. Можно смело утверждать, что эти последние образцы сатирического творчества И. А. Крылова не уступают лучшим страницам «Почты духов» и «Зрителя». Так, несомненно, что И. А. Крылов уже в эти годы все больше и больше становился реалистом, хотя окончательно завершился этот процесс только в басенный период его творчества.

2.2 Связь с содержанием других литературных пародий И. А.Крылова («Трумф, или Подщипа»)

Сатирическое высмеивание неприглядных сторон деспотичного управления иногда преподносилось в форме пародии, высмеивающей возвышенный жанр трагедии. Подобным произведением было одно из последних в XVIII в. творений И. А. Крылова -- его «шутотрагедия» «Трумф» («Подщипа»). Данная пьеса была создана в 1800 году и предназначалась для домашнего театра князя В. В. Голицына. Писатель сотворил сатиру на императора Павла I, который окружал себя немцами и благоговел перед прусской военщиной. Пьеса стала одной из самых оригинальных пьес комедийного репертуара XVIII века. Подвергая анализу пьесу, Ю. В. Стенник уделяет основное внимание как раз её пародийному характеру. На присутствие пародии указывает сам жанр пьесы, обозначенный автором - шутотрагедия. Пародийность в пьесе многоплановая. Так, например, пародированию подвергается Павел I с его пристрастием к немцам, кроме того пародируется сам жанр возвышенной классицистической трагедии. «Все атрибуты этого жанра, - пишет Ю. В. Стенник, - в гротескно-заострённом, шаржированном виде присутствуют в пьесе, и традиционные трагедийные коллизии предстают как комически сниженное нелепое шутовство»46. Следовательно, литературная пародия содержит в себе черты социально- политической сатиры. Например, государственный совет монарха Вакулы, состоящий из ничтожных, ненужных для общества чиновников, не может не вызывать улыбки. Один из них слепой, другой -- глухой, третий -- немой. Конечно, эти изъяны понимаются в переносном, а не в прямом смысле. На заседании члены государственного совета играют в кубари. Столь же непригляден и другой вид монархичности, воплощенной в типе «немчины» Трумфа, представленного грубым солдафоном, который завоевал владения царя Вакулы и требует в жены дочь царя - Подщипу. В личности Трумфа высмеиваются прусские режимы, насильно насаждаемые Павлом I.

Политическая сатира облачена писателем в тип классицистической трагедии, из чего следует возможность пародирования этого жанра. Определение пьесы как «шутотрагедии» происходит как раз отсюда. Типы персонажей в произведении И. А. Крылова явственно сопоставляют с персонажами классицистической трагедии. Конфликт в «Трумфе» представляет собой любовный треугольник, обозначенный царевной Подщипой, ее «возлюбленным» князем Слюняем и бесцеремонным соперником князя -- завоевателем Трумфом. Возвышенный строй размышлений и влечений классической трагедии позволяет высмеивать ее героев. К примеру, царь Вакула, глупый и беспомощный самодержец, а его дочь, которую зовут Подщипа, обжора и неряха, не вызывает ничего кроме смеха. Возлюбленный Подщипы - князь Слюняй представляется трусом и хвастуном, а немец Трумф -- грубияном и невеждой.

Войско немецкого принца захватывает столицу государства Вакулы, Трумф намерен добиться руки дочери царя, но она верна князю Слюняю. Конкуренция принца и князя является основой сюжета пьесы. Следует отметить, что имена героев подчеркивают внутреннюю скудость претендентов в мужья царевны. Преувеличенно смешная речь доводит их обличье до масштабов гротеска. Особенностью речи Трумфа является его утрированно «немецкий» акцент. Так, к примеру, отвечает Трумф царевне Подщипе, которая говорит: «Я не люблю тебя, мне вид противен твой!»:

«Не люпишь? … Этофа стерпель не мошна мой! Протифна Трумф?..Фай, фай! такая поруканья Тастойна саслушить тешола накасанья.

Некотна тефка!..».

В речи князя Слюняя присутствует сюсюканье и картавость. Отвечая на просьбу царевны сразиться с немецким принцем Слюняй говорит:

«Да, да! Подсунься-ка к его ты паясу: Вить деевянную я спагу-то носу.

Мне матуска носить зеезной не веея.».

Трумф заносчив, груб, истинный солдафон, убежденный в том, что проблемы, возникающие в жизни, можно решить только грубой силой, так же силой он пытается захватить не только столицу царства, но и сердце Подщипы. Она напрасно полагается на защиту своего Слюняя, который бесстыдно труслив и себялюбив. Личное благополучие для него дороже не только счастья с Подщипой, но даже и ее жизни.

Автор пародирует характерные для трагедии сцены. Например, Подщипа требует от Слюняя покончить жизнь самоубийством вместе с ней, а Слюняй, трусливый по своей природе, под всевозможными поводами увиливает от ее предложения (здесь можно наблюдать пародирование высокого мотива и сюжетного хода классицистической трагедии: трагическая гибель главных героев, ставшая результатом их самопожертвования). Длительное время (что еще более усиливает комический эффект) избирает Слюняй как они умрут, отклоняя все предложения Подщипы. Потом же, когда, выбор останавливается на ноже, он говорит возлюбленной: «Князна! заезься ты. Я пьезде погьязю». Возмущённая Подщипа уходит; а он, когда остается один, рассуждает следующим образом:

«Да, видись, бьят! насья, небось, ты дуяка! Заезься-ка сама, кои юка егка…

Нет, сто ни говои, я смейти не юбью, Хотя от миенькой и гнев за то тейпью!».

В пьесе есть и царь-самодержец, государство которого находится в опасности, - это Вакула. Его окружают советники: глухие, слепые, едва дышащие от старости. Их деятельность изображается игрой стариков, впавших в детство. Вакула не признает никаких проблем: «Война идет? - так сражаться - это прямой долг солдат; неурожай угрожает голодом? - а ему все равно: «Я и в голодный год есть буду калачи». Тип Вакулы построен писателем в соответствии с традициями русской народной сатиры. Это оказывает влияние как на общую направленность пьесы, так и на отдельные её структурные и сюжетные элементы. П. Н. Берковым особо подчеркивается, что И. А. Крылов пародирует сам жанр классицистической трагедии.

У И. А. Крылова все герои смешны до предела, до фарса: и героиня (Подщипа), и князь Слюняй, и иноземный «тиран» (Трумф).

Литературовед П. Н. Берков доказывает, что пьеса обязательно должна читаться пафосно, преувеличенно торжественно; к такому чтению располагает сам текст. Пьеса написана александрийским стихом. В шутотрагедии писателя первая половина каждого стиха наполнена торжественностью, серьёзностью (что и должно присутствовать в трагедии), а вторая половина, сохраняя первоначальный характер чтения, приводит все содержание в комический план. Часто в тексте по такому же принципу чередуются строки или целые небольшие отрывки, которые идут один после другого. Так, к примеру, Чернавка, служанка Подщипы, упрашивает её перестать унывать:

«Ах, сжальтесь над собой! и так уж вы, как спичка, И с горя в неглиже, одеты, как чумичка… Склонитесь, наконец, меня, княжна, послушать: Извольте вы хотя телячью ножку скушать.».

Одна половина стиха здесь серьезна, пафосна, а вторая - снимает всю пафосность своей комичностью, но «по инерции чтения» произносятся тоже пафосно.

Другие пьесы, написанные И. А. Крыловым, («Модная лавка», «Пирог»,

«Урок дочкам») по своей идейной актуальности уступают «Трумфу», но, несмотря на это, продолжают сатирическую линию в творчестве И. А. Крылова. В XIX веке данное направление будет блестяще продолжено в баснях писателя, принесших ему истинно общенародную славу.

Также следует обратить внимание на то, что пьеса «Подщипа» стала новым этапом в становлении литературной пародии XVIII века, которое началось с пародий И. С. Баркова. Опираясь на барковскую традицию, И. А. Крылов, конечно, ослабил, ограничил явление общенародной смеховой культуры, но принцип раскованности, присущий произведениям И. С. Баркова, скоморошеского хулиганства сохранился, и, таким образом, обнаружил свою жизнеспособность. В русской литературе XVIII века особенности западноевропейской литературной пародии русифицировалась, что соответствовало новым эстетическим требованиям. Появление другой литературы и пародирования самым естественным образом стало соответствовать новому пониманию труда писателя, его художественной неповторимости, а также новому жанровому сознанию. Таким образом, складывалась совершенно новая система художественных и жанровых ожиданий, вследствие чего открывались новые просторы для иронии, для пародийного «двуголосого слова», и «шутотрагедия» И. А. Крылова стала вехой, обозначившей завершение первого этапа литературного движения новой эпохи и начало следующего.

Вывод по главе 2

Таким образом, можно с уверенностью утверждать, что объекты обличения И. А. Крылова: порочные явления общественно-политической и культурной жизни того времени (бездумное следование моде, отрицательное отношение дворянства к просвещению и науке, порочная власть и др.) высмеивающиеся первоначально в «Почте духов», позднее были осмеяны и в «похвальных речах». Критика дворянства, которой немало внимания уделялось в письмах волшебнику Маликульмульку, получает свое логическое развитие в «Похвальной речи в память моему дедушке», критика Екатерины II - в «Похвальной речи науке убивать время». Такое же развитие получают темы писательского труда, отрицательного отношения к существующему общественно-политическому строю.

Порочность моды писатель рассматривает в связи с активизацией популярности повсеместного воспитания дворянских детей французскими учителями и увлечением всем иностранным: французские магазины, пьесы, одежда, язык - все это перенимается и копируется без меры, подражание принимает повсеместный характер. В модном воспитании, по мнению И. А. Крылова, кроются истоки плохого отношения к крестьянам. Выход же писатель видит не в полном отстранении от иностранного опыта, а в разумном принятии его части, не теряя собственных взглядов и мыслей. Наука, которой уделяется мало внимания в современном писателю обществе (сатирические персонажи И. А. Крылова открыто говорят о своей неприязни к наукам), должна стать движущей силой развития общества, но для этого она должна стать не наукой ради прославления, а наукой ради самой науки, ради великих открытий.

Наибольшей критике в творчестве И. А. Крылова подвергается монархия: деятельность императрицы Екатерины II и дворянства, находящегося под ее покровительством. От его критики не скрывается ни сама императрица с ее тягой к фаворитам, раздариванию земель, финансовой политикой и лжелиберальными реформами, ни дворяне, погрязшие в воровстве, взяточничестве и невежестве. Исправить ситуацию может исключительно совестливое отношение правящего сословия к своим подданным. Все человеческие страсти должны отойти на второе место, когда речь идет о благосостоянии государства. Это же касается и гражданского долга каждого человека, который обязан ставить интересы Отечества выше собственных, в любой ситуации посвящать себя служению государству.

И, наконец, предназначение писателя в том, считал И. А. Крылов, чтобы пресекать любую несправедливость по отношению людей друг к другу и в общественно-политической жизни. Именно писатель способен силой своего таланта пресекать зло, творящееся в обществе, его произведения должны обличать пороки и показывать пути их исправления, а не создаваться исключительно, чтобы показать «остроту пера».

Следовательно, деятельность И. А. Крылова в журнале «Почта духов» была предвестником общей сатирической направленности произведений писателя, издаваемых в других его журналах, и в частности, «похвальных речах». В дальнейшем сатира И. А. Крылова была поддержана изданием «Сатирического вестника» Н. И. Страхова, в котором также высмеивались порочные стороны дворянской жизни.

ГЛАВА 3. «ПОХВАЛЬНЫЕ РЕЧИ» И. А. КРЫЛОВА. ПОЭТИКА ЛИТЕРАТУРНОЙ ПАРОДИИ

3.1 Поэтика панегирика. «Риторика» М. В. Ломоносова как основной источник пародий И. А. Крылова

Первоначально в античном мире панегириком называлась надгробная речь, в которой восхваляли прославленного военного за его подвиги или государственного деятеля за его заслуги перед управляемым им народом. Затем так стали называть любые «похвальные речи», в том числе обращённые и к живым, а в Западной Европе в XVI - XVIII веках этот жанр стал основной формой придворной поэзии. Русская придворная поэзия также активно использовала этот жанр в XVII и XVIII веках. Панегириком стали считать любое восхваление в литературных произведениях (например, в оде) или выступлениях. В ХІХ веке панегирик исчезает как литературный жанр, а само слово употребляется уже редко и в основном в ироническом смысле, как способ осмеяния чрезмерного восхваления кого- либо не по заслугам.

В большом толковом словаре современного русского языка под редакцией Д. Н. Ушакова панегирик - это ораторская речь хвалебного содержания, похвальное слово48. В этимологическом словаре Г. А. Крылова отмечается, что слово «панегирик» было заимствовано в XVIII веке из латинского языка, где «panegyris» от греческого «panegyrikos» обозначает праздник, где «pan» - это «все», «ageiro» - «собираюсь».

В литературном энциклопедическом словаре указывается, что слово

«панегирик» происходит от греч. «logospanзgyrikos» - хвалебная речь на всенародном торжественном собрании. В современном же энциклопедическом словаре панегирик - это «обозначение позитивно-

оценочного речевого жанра, похвалы, хвалебной речи с дополнительным смыслом неумеренности похвал».

Проанализировав эти определения, следует отметить, что понятие «панегирик» не имеет единой трактовки, и это свидетельствует о его своеобразии. Панегирик не является критическим восхвалением, а по своему содержанию очень близок к оде, но в то же время имеет существенные различия с этим торжественным жанром. Ода - это жанр лирический, предметом изображения в ней являются не события, а эмоции, переживания. Даже если это ода политическая, она передаёт на фоне событий политические эмоции. Панегирик же, независимо от предметов восхваления, жанр словесный, прозаический. В отличие от оды, панегирик не выдвигает каких-либо особых требований к стиху, в нём на первое место выходит содержание.

Терминологическая размытость жанровых номинаций, включающих в себя слова «панегирик» либо «панегирический», объясняется расширением на исторической дистанции значения данного понятия. Учёные тоже по- разному объясняют своё предпочтение той или иной формулировке понятия слова. Так исследователь И. В. Шталь придерживается значения, сформулированного еще в Древней Греции, где «панегирик» является

«торжественной речью, произнесенной на общенародном празднестве или многолюдном собрании, решающей вопросы государственной важности и содержащей похвалу некоему общественно значимому событию или объекту». При этом И. В. Шталь отмечает, что в панегирике, равносильно как и в оде, присутствует гиперболизация достоинств значимого события или объекта.

У Дж. Скалигера понятие панегирика ограничивается определением

«похвальной речи, которая произносится перед большим количеством

людей». И в этом определении прослеживается значительная схожесть панегирика с одой, в которой Ю. Н. Тынянов определяющими считает ораторские моменты.

Родоначальницей панегирика, по мнению многих ученых, является Древняя Греция. Панегирик данной эпохи являл собой хвалебную речь в честь определенных общественных празднеств - Олимпийских игр или различного рода представлений. Панегирик как речевой жанр окончательно сформировался в речи афинского государственного деятеля Перикла (495 - 429 г. до н.э.), которую он произнес в честь героев, что погибли в борьбе с персами в битвах при Саламине и Марафоне. Как следствие, панегирик стал основным орудием ораторского искусства применительно к патриотической политике.

Во время императорского режима происходит формирование римского панегирика, который соединил в себе не только восхваление личности монарха, но также и ее обожествление. Ораторский панегирик древнеримского политического деятеля Плиния Младшего (61 -113 г. н.э.) императору Траяну (53-117 г. н.э.), которую Плиний произнёс после своего избрания консулом, вполне может считаться одним из самых ярких образцов панегирика того времени. Хвалебная речь Плиния, хотя и содержит явную лесть, тем не менее довольно объективно оценивает заслуги Траяна в области торговли, законов, установления военной дисциплины.

В дальнейшем панегирик стал широко использоваться с целью религиозной пропаганды литературой Средних веков. С помощью этого жанра восхваляли церковных деятелей, святых и их деяния. Но особенного рассвета панегирик достиг уже в XVII веке во время европейского абсолютизма.

Так в этот период появились такие его блестящие представители, как проповедник Сено (1601-1672), духовный оратор Л. Бурдалу (1632-1690), оратор Флешье (1632-1710), а с их помощью панегирик проник в другие литературные жанры. Позже в Англии, Франции, Германии родились и стали очень популярными разные виды придворно-панегирической поэзии.

В России широкое распространение жанра приходится на XVII век. Одним из первых представителей стал Феофан Прокопович. Человек разносторонне образованный, правая рука Петра I, Феофан Прокопович был ещё и прекрасным церковным оратором, причём написанные им проповеди носили больше политический, чем богословский характер. Речь, произнесённая им при погребении Петра I, можно считать классическим образцом панегирического жанра. Заслуга Прокоповича в том, что он вывел жанр панегирика за пределы придворной культуры. Его панегирическое искусство стало фундаментом для новой русской литературы.

В XVIII веке жанр панегирика был подхвачен и развит М. В. Ломоносовым, А. П. Сумароковым, Г. Р. Державиным. В эпоху русского классицизма основным жанром русского панегирика становится торжественная ода. Причём каждый автор панегирических од индивидуален, неповторим. Похвальные оды Ломоносова проникнуты пафосом патриотизма, поэт стремится в них поразить воображение читателей, показать масштабность описываемого им. В одах А. П. Сумарокова восхваление высокопоставленных лиц чередуется с предупреждениями об опасностях. Много нового в развитие этого жанра внёс своими панегирическими одами Г. Р. Державин. По мнению Д. Д. Благого, «поэт … не только восторгается, но и гневается; восхваляет и одновременно хулит, обличает, лукаво иронизирует…» . Поэт в одах Г. Р. Державина - живая личность с чувствами и переживаниями, со своим собственным отношением к действительности.

На основании проделанного исторического и литературного анализа становится очевидно, что панегирик, как правило, использовали для утверждения в массовом сознании людей (слушателей или читателей) сведений о существующем раньше общественном, а позднее, политическом порядке с помощью идеализированного восхваления самых значимых его представителей.

Особая форма придавалась панегирикам общественно-политической оппозиции. Их использовали для того, чтобы развенчивать и осмеивать политических противников. В качестве примера можно указать «Похвалу глупости» (1509) ученого-гуманиста Эразма Роттердамского (1466-1536) и

«Похвальное слово страсти к деньгам» прусского фон Деккера (1684 -1744). Эразм Роттердамский, нидерландский писатель и учёный-филолог, заложил основу традиции иронического жанра похвалы, когда под видом похвалы высмеивались пороки общества и государственного устройства. В

«Похвале глупости» он создает образ олицетворенной Глупости, которая правит в мире. Таким приемом автор обличает шарлатанов, «поклонников» власти и денег, церковных служителей. Используя форму и стиль панегирика, Эразм Роттердамский впервые создает комический эффект за счет «смешения» высокого красноречия и низкого объекта воспевания - Глупости. Глупость намеренно восхваляется и превозносится подобно высокопоставленному лицу, которым, как правило, посвящали хвалебные речи. Так уже начинали зарождаться традиции иронической похвалы, которые в дальнейшем развились в жанре литературной пародии.

В русской литературе данную традицию смешения стиля, формы и содержания развивает во втором периоде своего творчества И. А. Крылов. В 1792 году И. А. Крылов вместе с друзьями основывает новый журнал

«Зритель». Журнал имел чисто сатирическую направленность, и именно на его страницах впервые были напечатаны знаменитые крыловские речи:

«Речь, говоренная повесою в собрании дураков», «Похвальная речь науке убивать время», «Похвальная речь в память моему дедушке» и др.

Основываясь на предшествующих проповедях Ф. Прокоповича и «Руководстве к риторике» М. В. Ломоносова, И. А. Крылов создает пародию, используя каноническую жанровую форму ораторской речи для создания сатирического образа эпохи. Прогрессивное сатирическое направление стало превалировать в журнальной прозе конца XVIII века. Вслед за Н. И. Новиковым И. А. Крылов видит свою роль как литератора в «пользе обществу», поэтому избирает панегирический пафос основным инструментом бичевания пороков общества.

Таким образом, творчество писателя рождает термин, известный как

«ложный панегирик». Ложные панегирики И. А. Крылова представляют собой жанровую разновидность бурлеска, приема, при котором извлекается комический эффект при несоответствии содержания и формы. Поэт жанр ораторской речи использует для создания бытовой ситуации с отрицательной установкой. Так жанр панегирического ораторского слова у И. А. Крылова обретает пародийный смысл.

Особенностью пародий И. А. Крылова является то, что он пародирует

«высокий» жанр классицизма. Его «высокость» определяется идеализированием человеческого «разума» в разнообразных его проявлениях, как того и требовал классицизм. Ибо мир тогда осознавался как разумный, т.е. структурированный иерархичный, где «высокое» четко отделялось от «низкого».

Почему же этот жанр в эпоху И. А. Крылова стал объектом пародии? Вероятно, потому, что он стал восхвалять «абсурд» жизни. Причем такой

«абсурд», который его носители восхваляют как раз потому, что таковым не считают. Они хвалят глупость не потому, что ее сознательные приверженцы, а потому, что перестали понимать, что такое глупость и что такое неглупость.

В центре ложного панегирика И. А. Крылова - провинциальные дворяне, повесы и дураки, а подспудно присутствует идея сатирической дискредитации власти. Для того, чтобы скрыть обличительный характер текстов его панегирических речей, И. А. Крылов использует приемы из уже известного по басням «эзопова языка», где пародия выступает на первое место.

Особенности ложного панегирика И. А. Крылова удачно будет рассмотреть на примере «Похвальной речи в память моему дедушке…», которая выдержана в традициях надгробной ораторской речи и поневоле ассоциируется со «Словом на погребение Петра Великого» Феофана Прокоповича. Сравним два отрывка:

«В сей день проходит точно год, как собаки всего света лишились лучшего своего друга, а здешний округ разумнейшего помещика: год тому назад, в сей точно день с неустрашимостию гонясь за зайцем, свернулся он в ров и разделил смертную чашу с гнедою своею лошадью прямо по- братски… Оба они не уступали друг другу в достоинствах; оба были равно полезны обществу; оба вели равную жизнь и наконец умерли одинаково славною смертью». Так начинается речь И. А. Крылова.

А вот это начало «Слова на погребение Петра Великого» Феофана Прокоповича: «Что се есть? До чего мы дожили, о россиане? Что видим? Что делаем? Петра Великого погребаем! Не мечтание ли се? Не сонное ли нам привидение? О, как истинная печаль! О, как известное наше злоключение! Виновник бесчисленных благополучии наших и радостей, воскресивший аки от мертвых Россию и воздвигший в толикую силу и славу, или паче, рождший и воспитавший прямый сын отечествия своего отец, которому по его достоинству добрии российстии сынове бессмертну быть желали, по летам же и состава крепости многолетно еще жить имущего вси надеялися, -- противно и желанию и чаянию скончал жизнь и -- о лютой нам язвы! -- тогда жизнь скончал, когда по трудах, беспокойствах, печалех, бедствиях, по многих и многообразных смертех жить нечто начинал».

При сравнении двух отрывков явно прослеживается пародийность. И. А. Крылов использует все те риторические приемы, которые являются неизменным атрибутом классического панегирика: это инверсия, обращение к слушателям, восклицательные предложения. При этом автор добавляет хорошо известный ему прием создания «анимированного» образа дворянина. Человек в своих пороках находится не выше собаки или лошади.

Используя панегирические приёмы, И. А. Крылов перечисляет житейские ситуации из детства, юности погибшего, рассказывает о его воспитании и образовании и таким образом создаёт образ поместного крепостника, относящегося к псам и лошадям лучше, чем к людям, запрещающего крестьянам сеять только потому чтобы больше было зайцев для травли. Сатира И. А. Крылова беспощадна: он подчёркивает, что подобными людей делает воспитание и среда. А ассоциация со «Словом…» Ф. Прокоповича объясняется отношением И. А. Крылова к личности Петра Великого. Сатирик преклонялся перед монархом, высоко оценивал заслуги Петра I в государственном масштабе, но критиковал того за отношение к народу.

Объектом сравнения может также послужить пародийная похвала Скотинина своему дяде Вавиле Филалеичу («Недоросль» Д. И. Фонвизина):

«Скотинин. Да коль доказывать, что ученье вздор, так возьмем дядю Вавилу Фалелеича. О грамоте никто от него и не слыхивал, ни он ни от кого слышать не хотел: а какова была голоушка!».

Д. И. Фонвизин показывает, что порок и аномалию развития человека, общества невежды искренне принимают за достоинства, они не умеют различать добродетель и порок. В «Похвальной речи в память моему дедушке…» И. А. Крылова также мы видим восторженную похвалу истинно дворянских добродетелей покойного. Знатному господину «читать книги непристойно» - вот цитата, которая ярко демонстрирует похожесть двух пародийных сатир на современное авторам общество.

В похвале И. А. Крылов перечисляет события и качества дворянина, как и требует того классический панегирик, теория которого была разработана в «Кратком руководстве к риторике на пользу любителей сладкоречия» создателем школы русского красноречия М. В. Ломоносовым.

«В похвале действия исчисляются все трудности и препятствия, от места и от времени происходящие; представляется великость, польза и необходимая нужда оного, и кратко все, что из мест риторических оному прилично, присовокупить можно».

Таким образом, ложный панегирик И. А. Крылова заимствует из основного панегирического канона высокий стиль, при этом добавляет завуалированный отрицательный смысл содержания, тем самым придавая пародийность тексту. Классический панегирик, описанный в «Руководстве к

риторике» М. В. Ломоносова, отражал по сути исключительно желаемое:

«Панегирик есть слово похвальное высокия особы, места или действия достохвального. В похвале высокия особы предлагаются похвальные жизненные свойства, которые она имеет, то есть главные душевные свойства»63. Высокой личности придавались идеальные черты, которые должны были послужить примером для всех. Панегирик услаждал слух своим красноречием и возвышенностью. В ложном панегирике И. А. Крылов решает социальные задачи - реальные и актуальные для общества и государства. При этом задачи ложного панегирика близки к классическому: сделать человека и общество лучше, однако не на положительном, а на отрицательном примере. И. А. Крылов стремится показать пороки так, чтобы создать отвращение к ним у читателя.

Согласно «Риторике», панегирики должны иметь определенную жесткую структуру - вступление, перечисление добродетелей восхваляемого, его родословную и жизнь, при этом «утвержения особливого как части слова панегирики не требуют, но вместо оного служат замысловато и пространно предложенные дела, свойства и добродетели».

И. А. Крылов нарушает структуру похвалы, причем делает это намеренно и иронично. В «Похвальной речи Ермалафиду, говоренной в собрании молодых писателей» автор пишет о том, что не будет

«распространяться о родословной нашего героя; да и он сам, как истинный автор, знает тверже, кто был отец Гомера или Ромула, нежели от кого он сам родился».

Автор панегирика иронично подчеркивает, что для его героя вести род от Гомера и Ромула почетнее, чем от родного отца. Ибо так требует жанр. Уважение к отвлеченным правилам Риторики важнее уважения к родному отцу.

привычный жанр, где похвала адресуется уже умершему человеку: «Нет, любезные слушатели, дарования нашего героя столь блистательны, воспаление мое прославить их столь велико, что я не в силах дожидаться так долго Ермалафидовой смерти, и осмеливаюсь нарушить правила академий презирать писателей при жизни и величать их после смерти».

А вот здесь он нарушает правила жанра, ибо лесть важнее их соблюдения. И. А. Крылов, таким образом демонстрирует, что жанром панегирика можно легко манипулировать: когда нужно - соблюдать правила, когда нужно - нарушать их., ибо жанр стал как шагреневая кожа. Во времена М. В. Ломоносова, когда существовала строгая теория «трёх штилей», а также правила красноречия для каждого жанра, таких нарушений не допускалось. И. А. Крылов высмеивает такую приверженность «писательских персон» строгим правилам, и это очевидно.

Ярче всего звучит пародия на «одописцев». В «Речи, говоренной повесою в собрании дураков» И. А. Крылов делает резкий выпад:

«стихотворец, который похвалами своими мучит героев более, нежели Боало мучил своими сатирами Прадона и Котина; где говорится про оды, в которых не только красот, но и смысла все академии вместе в триста лет не отыщут». Тем самым автор обличает сочинителей, которые пишут за деньги и совершенно не владеют настоящим словом.

В целом речи И. А. Крылова направлены против напыщенного пустозвонства современных ему авторов. И. А. Крылов призывает к настоящему искусству слова, как имеющему наибольшее влияние на общество. Более того, ложный панегирик высмеивает и персон, которым адресованы похвалы. При этом красноречие И. А. Крылова вуалирует истинный смысл его «речей».

В «Риторике» М. В. Ломоносова говорится о важности «штиля» в панегирике, «не меньше как и в проповеди, должен быть важен и великолепен и притом уклонен и приятен. Слов подлых и невежливых надлежит удаляться, но такие употреблять, которые чести и достоинству похваляемыя особы приличны». Борец за чистоту русского языка, за то, чтобы язык освободился от засорений иностранными, устаревшими церковнославянскими словами и выражениями, М. В. Ломоносов сам стал автором многих слов, сумевших заменить иностранные в определениях научных понятий и понятий разных областей развития русского общества. Согласно его теории «трёх штилей», каждому жанру соответствовала определённая лексика, определённый тон. Так панегирику были свойственны витиеватость речи и серьёзный тон.

Именно эти особенности хвалебных речей использует И. А. Крылов как приём сатиры.

Зачастую И. А. Крылов использует сатиру уже в названии «речи», создавая комический и даже абсурдный эффект. Например, речь «Мысли философа по моде, или Способ казаться разумным, не имея ни капли разума» или «Похвальная речь науке убивать время, говоренная в Новый год». В последней абсурдность заключается в сравнении «науки убивать время» с математикой, например, «дикий ум не понимает, какое счастие заключено в том, чтоб делить по-братски время свое с обезьянами, с попугаями, посвятить себя блестящей службе четырех мастей, -- словом, они не чувствуют прелестей науки убивать время, науки, впрочем, столь неисчерпаемой, что свет наш несколько тысяч лет в ней трудится и всегда открывает новые поля, столь же обширные, какие приписывают математике».

И. А. Крылов вновь обращается к теме просвещения, которая всегда живо интересовала его. Он иронически подчёркивает, что заниматься

подлинной наукой - это «дикий», т.е. непросвещенный ум. А вот владеть наукой убивать время, отождествить себя с обезьянами и попугаями, проводить время за карточным столом - это Просвещение! Норма и антинорма меняются местами, как и понятия истинного и ложного Просвещения. Так пародия И. А. Крылова обнаруживает подмену ценностей, неумение и нежелание отличать добро от зла, черное от белого, белое от черного. Мир перевернутых ценностей, абсурдный мир.

В данной речи И. А. Крылов использует форму публичного выступления, что придает объективность тексту, где автор отступает на задний план. Выглядит этот прием настолько простодушным и невинным, что злая сатира на фоне «витиеватости» слога слышится только самым просвещенным слушателям. Метафоричны фразы «поджав умы», «таскать свою голову» и т.д. Вместе с обличительным пафосом нарастает и обратный, отрицательный смысл речи. И. А. Крылов избирает во многих речах прием спора со «строгими философами», которые критикуют «почтенных государей». Однако в итоге он громит пороки этого же общества, незаметно для самих «почтенных государей».

Также абсурдно звучит заключение речи «Похвальная речь в память моему дедушке, говоренная его другом в присутствии его приятелей за чашею пуншу»: «Торжествуй, покойный мой друг! Твои друзья, любя тебя, наследовали твои нравы. Так точно некогда засыпал ты на своих веселых вечеринках с половину окунутым в ендову носом. Увернись, если можешь, на одну минуту от Плутона, взгляни из-под пола на твоих друзей, потом расскажи торжественно адским жителям, какое приятное действие произвела похвала твоей памяти, и пусть покосятся на тебя завидливые наши писатели, которые думают, что они одни выправили от Аполлона привилегию усыплять здешний свет своими творениями».

Всего в нескольких строках какая объёмная и злая сатира на праздный образ жизни общества! Пародируется бытовое «эпикурейство», философия радостей, наслаждение жизнью, восходящая к античности.

Если, по М. В. Ломоносову, заключение панегирика должно содержать

«слова и мысли» «плачевные и пристойные», то И. А. Крылов откровенно желает умершему встретиться с «адскими жителями», причем довольно заслуженно.

Перечислив все «подвиги» невежественного, ограниченного Звениголова, автор откровенно иронизирует над его склонностью к пьянству «с половину окунутым в ендову носом», а также замечает, что, к сожалению, у Звениголова есть последователи, он не один, и его друзья «наследовали нравы». Нравы «друзей» - это не только поведение и разум. И. А. Крылов поднимает серьезную тему крепостничества: «часто бывало, когда приедем мы к нему в деревню обедать, то, видя всех крестьян его бледных, умирающих с голоду, страшимся сами умереть за его столом голодною смертью».

Таким образом, композиция, форма и стиль ложного панегирика И. А. Крылова обнаруживают в нём черты, свойственные стилю классического панегирика. Но автор использует данную форму исключительно для создания комического эффекта. Ставя перед собой важные социальные и нравственные идеи, И. А. Крылов обличает пороки общества и государства посредством жанра ложного панегирика. В центре его «речей» - бичевание невежества, хамства, угнетения крепостных, деспотии дворян, самодержавия. Не обходит И. А. Крылов вниманием и общечеловеческие пороки. Игра с формой классического панегирика позволяет автору экспериментировать над содержанием. При сохранении красноречивости И. А. Крылов создает яркие метафоры и образы, которые звучат комично и, в то же время, с долей печали. Основная цель панегирика - создавать образец для подражания - в ложном панегирике реализуется в обратном направлении: И. А. Крылов создает модель, которая должна послужить анти-образцом, вызвать гнев и отвращение общества. Тем самым очистить общество от пороков. Безусловно, термин «ложный панегирик» в значении жанра в контексте историко-литературных исследований уместно считать самостоятельным и уникальным.

3.2 Основные художественные средства создания пародийного (комического) эффекта в "речах" И. А. Крылова

В первой главе нашей работы мы раскрыли содержание понятия

«литературная пародия» и выявили особенности данного жанра в литературе. Целью настоящего параграфа является описать основные художественные средства, которые используются для создания пародийного эффекта в литературе, а именно в «речах» И. А. Крылова.

«Многие авторы, исследующие жанр литературной пародии, отмечают, что ее обязательным элементом является ирония. В некоторых дефинициях пародия определяется как утрированно ироническое воспроизведение характерных индивидуальных особенностей того или иного явления»69 либо как «ироническое подражание осмеиваемому образцу, представление критикуемого явления в ироническом освещении». Анализ определения термина «ирония» в различных словарях позволил выявить ее общие черты. Данный термин восходит к греческому слову «eironeia», букв. -- притворство. Ирония как стилистический прием выражает насмешку, игривость. Слово или высказывание в произведении приобретает в контексте значение, диаметрально противоположное собственному смыслу слова или отрицает его. Существует разное понимание иронии - это и троп, и стилистическая фигура. В художественном тексте намек на притворство, “ключ” к иронии содержится в контексте. Ирония в эстетике характеризуется как вид комического, идейно-эмоциональная оценка, элементарной моделью или прообразом которой служит структурно-экспрессивный принцип речевой, стилистической иронии. С помощью иронии автор может выразить превосходство или снисхождение, скептицизм или насмешку в имплицитной форме.

Существенной чертой иронии является то, что «в своем парении над “необходимостью” художник уходит от всякой ценностной определенности, сознательно делает содержательно и интонационно неразличимыми серьезное и притворное, глубокое и простодушное».

Литературоведы отмечают, что «как стилистическое средство, ирония позволяет автору выразить собственную позицию по отношению к описываемым событиям и персонажам, обладает «функцией воздействия на оценки читателя при восприятии вербального текста. Как лингвистический феномен ирония представляет собой преднамеренное выражение несоответствия буквального и подразумеваемого смысла слова или высказывания с целью насмешки, издевательства или шутки» Исследователи иронии выделяют различные ее формы, такие как «прямая ирония», «антиирония», «самоирония», «сократова ирония». Они различаются по адресату иронии и способу выражения отношения автора к объекту действительности.

В «речах» Ивана Крылова ирония используется как средство достижения комического эффекта. Похвальная речь, призванная выражать одобрение, трансформируется посредством иронии в обращение к современникам, нравы которых подвергаются осмеянию. «В сей день проходит точно год, как собаки всего света лишились лучшего своего друга, а здешний округ разумнейшего помещика». «Разумнейший помещик» увлекался псовой охотой, как и многие другие представители большого света. Средством выражения иронического подтекста служат эпитет «разумнейший помещик», преувеличение явления - гипербола «собаки всего света лишились лучшего своего друга». Помещик, испытывающий чувство привязанности к псовой охоте бесцельно проводит время, автор «речи» не упоминает близких друзей, родных дедушки, следовательно, он одинок. И. А. Крылов обнажает уродства общества, где человек духовно пуст, жизнь его бессмысленна и о его смерти сожалеют только собаки. Помещик, «с неустрашимостью гоняясь за зайцем, свернулся в ров разделил смертную чашу с гнедою своею лошадью прямо по-братски. Судьба, уважая взаимную их привязанность, не хотела, чтоб из них один пережил другого, а мир между тем потерял «лучшего дворянина и статнейшую лошадь». «О ком из них более должно нам сожалеть? Кого более восхвалить? Оба они не уступали друг другу в достоинствах; оба были равно полезны обществу; оба вели равную жизнь и наконец умерли одинаково славною смертью». Автор указывает, что жизнь человека была подобна жизни животного - это позволяет нам судить о достоинствах умершего «дедушки», который жил праздно, не развивался духовно, у него не было нравственных и интеллектуальных потребностей. Душа человека характеризуется автором как «стойло его гнедой лошади, но он же является примером всего окольного дворянства». И. А. Крылов высмеивает образ жизни правящего сословия. Благородный человек «сечет работающих на него простолюдинов в год раза два-три с пользою, а также часто бывало, когда приедем мы к нему в деревню обедать, то, видя всех крестьян его бледных, умирающих с голоду, страшимся сами умереть за его столом голодною смертью». Ирония автора заключена в антитезе жизни крестьян и господ - голод крестьян обусловлен великолепными пирами помещика. Помещик, барин - самодуры, деспоты, живущие за счет труда крестьян. Образ бледных крестьян, умирающих с голоду, опасение умереть голодной смертью в доме у помещика и описание великолепного пира призваны затронуть глубоко личные струны человеческой души. Автор взывает к современникам, обращается к вечным ценностям - доброте, справедливости, общественной пользе. Крестьяне, работающие на помещика, создают его богатство, при этом сами живут впроголодь. Ирония как художественный способ отражения действительности используется автором как средство обратить внимание на насущные проблемы общества. Положение крестьян на социальной лестнице неправомерно низкое. Современникам, по мысли автора, нужно задуматься о восстановлении в правах униженного класса, лишенного помещиками человеческого достоинства. Иронический подтекст содержится в описании жизни помещика: «сим средством не потеряем мы ни одной черты из его похвальных дел». «Похвальные дела» помещика подразумевают жестокое обращение с крепостными, «ужасные дела». Однако для современного И. А. Крылову общества они считаются вполне приемлемыми. Превосходство правящего класса заключается в благородном происхождении, иронизирует автор. «Чем древнее и далее от нас сей предок, тем блистательнее наше благородство, а сим-то и отличается герой, которому дерзаю я соплетать достойные похвалы…». Автор делает акцент на пороках современного общества, которые достойны порицания, а не похвалы. «…она укусила его за руку до крови. Герой наш остолбенел, увидя в первый раз такой суровый ответ на обыкновенные свои обхождения…», «…ты у меня будешь барин знатный, так непристойно тебе читать книги». «С каким внутренним удовольствием герой наш выезжал тогда на поля и находил их так чистыми, как скатерть, не тревожась сомнением, чтобы где мог скрыться заяц», гипербола «…боялся отведать сразиться с Задоркою и бросился к отцу своему жаловаться на смертельную обиду, причиненную ему новым его товарищем». Данные примеры являются средствами выражения иронии в «речи» И. А. Крылова. Глубокие рассуждения юного помещика затрагивали следующие предметы - он «изыскивал способы бить домашних своих животных, не подвергаясь опасности, и сделать их столь же безмолвными, как своих крестьян, по крайней мере искал причин, отчего первые имеют дерзости более огрызаться, нежели последние, и заключил, что его крестьяне ниже его дворовых животных». И. А. Крылов показывает, как в помещике взращивается чувство превосходства над крестьянами, как он становится деспотом и эксплуататором чужого труда. Барин не должен думать, он отрицает науки, «привык все книги любить, как моровую язву. Ни одна книга не имела до него доступа, я не включаю тут рассуждения Руссо о вредности наук». Ироническое сравнение чтения книг со смертельной болезнью моровой язвой, или чумой, выражает негативное отношение дворян к образованию. Любовь барина-невежи к трактату Ж.-Ж. Руссо связана с ложно понимаемыми идеями философа о том, что «всюду, где произошло их [наук, искусств] возрождение, нравы испортились и пали», «науки и искусства прививают юным гражданам порочные привычки, испорченную мораль».