Жанр антипанегирика в творчестве И.А. Крылова

Таким образом, неправильно истолковывая философские положения тракта Ж.-Ж. Руссо, барин считает его своей «настольной книгой». Необходимо заметить, что Ж.-Ж. Руссо не отвергает прогресс в развитии самой культуры, а барин отрицает его.

С помощью иронии И. А. Крылов «придает вещам их истинный вид». Так, анализируя «Похвальную речь, в память моему дедушке», мы видим, что доброта дедушки мнимая. Л. В. Мацарина пишет, что «восторженный дифирамб, как видим, перерастает в злейший памфлет на крепостничество, в смелую политическую сатиру». «Похвальная речь « необходима автору для обличения гнусности, паразитизма и бесчеловечности мира угнетателей, обнажения их хищнических нравов. Ведь таким жестоким является не только помещик Звениголов, но и его «приятели», в присутствии которых произносится «Речь», и сам оратор, и все «окольное дворянство» - все крепостники вообще». Таким образом, обнажается сочетание крайностей - добра и зла. Эмиссары зла - представители «благородного сословия», воплощение добра и беззащитности - подневольные «простолюдимы».

Оратор, вступая в дискуссию с автором, говорит следующее: «Писатель должен последовать правилам или читать авторов, дабы подражать их красотам? Нет, любезные слушатели, великий ум никогда ничему не следует. Не нужны ему ни правила древних, ни их творения». Стремление к сочинительству людей, не владеющих словом, невежественных, не знающих правил русского языка: «Фразу свою кончит тогда, когда надобно перо обмакнуть в чернильницу; период тогда, когда нужно его перечинить; как же скоро пленяется он новым содержанием, тогда, на первом своем сочинении подписав торжественно: конец! Принимается тотчас за другое, которое обрабатывает с такою же благородною вольностию», пугает писателя. Именно таков почтенный Ермалафид, «герой и сотрудник наш, коему дерзаю я соплести венец, достойный похвалы, в досаду злой критике, взирающей с завистию даже и на то, что в сочинениях его завертываются груши». Оратор намерен восхвалять сочинителя Ермалафида, в то время как И. А. Крылов безжалостно критикует его литературные опусы. Также можно сделать вывод, что таковы все сочинители, современники автора. Таким образом, фарс позволяет автору речей типизировать некоторые явления жизни.

В «речах» И. А. Крылова комический эффект также достигается при помощи фарсового комизма. И. В. Богачева, исследуя систему фарса, выделяет такой ее компонент, как маска. Наличие маски в «речах» И. А. Крылова заключается в дифференциации автора и оратора. Данное положение находит поддержку в диссертации Л. В. Мацариной, которая в своем труде строго разграничивает автора и оратора. Можно говорить о существовании маски, органично вписывающейся в пространство «речей». Маска выступает одним из типов фарсового релятивизма и создает пародийный (комический) эффект наряду с такими средствами и приемами, как ирония, сатирическая гипербола, смешение стилей.

Исследователи, например, Н. Ю. Шишкова, О. Ю. Осьмухина, выделяют такие признаки авторской маски, как:

-использование маски не предполагает дезориентацию читателя, она стихийна;

существует в тексте;

является отражением определенного типа сознания;

-дистанцирована от реального автора, поскольку воспроизводит определенную роль.

Речи произносятся «повесою в собрании дураков», «философом», «другом дедушки», «писателем», «человеком большого света». Писатель опубликовал речи от своего имени, следовательно, «маска» существует только в тексте. Философ, писатель, человек большого света - определенные социальные роли, выражающие многообразие видов познания действительности. Так, повеса - человек, ведущий бесцельный, пустой, беззаботный образ жизни. Речь, высказываемая повесой, призвана восхвалять праздный образ жизни. Однако, автор, вступая в конфликт с маской повесы, пишет: «Когда, простой памяти, предки наши оставили нам в наследство приятную способность делить время с лошадьми и собаками, воображали ли они, что сие дарование, которое одно мешало им зевать во всю их жизнь, не зажимая рта», «прилипчивая система жить, поджав руки, или, если позволят мне употребить такое смелое изображение, система их жить, поджав умы». Использование маски позволяет И. А. Крылову иронизировать по поводу безграмотности и ограниченности дворян. Дворяне ведут бесполезный образ жизни и даже вредный, по мысли писателя. «Система жить - поджав умы», иначе-праздность, нежелание трудиться умственно и физически, пассивность, вялость вызывают глубокую неприязнь И. А. Крылова. Писатель - сын дворянина, отец которого никогда не был помещиком, отрицает крепостничество и возможность существования такой формы рабства, как подневольный труд крестьян, не получивших по своему рождению титул. Данная тема будет им развита в «Похвальной речи в память моему дедушке, говоренной его другом в присутствии его приятелей за чашею пуншу».

В «Речи, говоренной повесою в собрании дураков» философы, друзья дедушки, писатели, люди большого света предстают «собранием глупцов».

Противоречие названия речи и выражаемого автором отношения к явлениям действительности служат цели достижения автором комического (пародийного) эффекта в «речи».

«Философ по моде», предлагает «способ казаться разумным, не имея ни капли разума». Оратор признает невежество, свойственное лицам «большого света» и свое собственное. Однако, как «друг и собрат» «благородного человека», он оправдывает данный порок общества, утверждая, что «прямая ученость прилична низким людям». Иные же должны притворяться учеными - в этом состоит «достоинство» человека «в глазах общества». Автор, используя маску, дает собственную оценку явлениям действительности. Он осуждает приверженность моде на безграмотность. Человек, не думающий и не стремящийся развиваться, сравнивается И. А. Крыловым с куклами: «вы совсем бесстрастны и поступаете так же равнодушно, как «прекрасные куклы, показываемые в народных игрищах, и которые приписывают вам волю и страсти, так же обманываются, как мужики, которые, увидя разные движения кукол, думают, что оные делают все кривлянья по своему хотению». Французы «готовят благородных людей в свет и учат трудной науке ничего не думать», учат «уметь убивать время», «делить его весело». Бесполезный образ жизни правящего класса вызывает протест писателя, который выражается несоответствием объекта похвалы его заслугам и деяниям.

Тема бесполезного препровождения времени раскрывается более подробно в «Похвальной речи науке убивать время, говоренной в Новый год» И. А. Крылов использует в «речи» гиперболу как прием комического, сатирического. Т. А. Гужова в работе «Гиперболический способ выражения в современном немецком языке» пишет: «1. Достижение гиперболического эффекта происходит благодаря наличию определенного «гиперболизатора» - носителя гиперболического признака. 2. Гипербола подразумевает два семантических варианта: принцип максимизации признака и принцип минимизации признака. 3. В процессе коммуникации гипербола может активно взаимодействовать с метафорой, метонимией, иронией и другими стилистическими средствами. Границы между ними достаточно проницаемы, и они взаимодействуют между собой, усиливая экспрессивное воздействие на коммуниканта, не теряя при этом собственной стилистической специфики». Сатирическую гиперболу можно назвать стилистическим приемом, но «с точки зрения не механизма ее построения, а функционального предназначения - способности быть в определенном контексте стилистически нагруженным приемом». И. В. Науменко считает, что одна из эстетических функций гиперболы - «функция, для которой характерна отрицательная оценка (комическое, гротескное, сатирическое)», «употребление гиперболы в функции комического: противопоставление ничтожного - возвышенному, безобразного-прекрасному и т.п.». И. А. Крылов использует сатирическую гиперболу в «речах».

Творчество, являющееся выражением духовности человека, присуще

«благородным людям». Созидание прекрасного - высшее проявление таланта человека. Однако в «Похвальной речи Ермалафиду, говоренной в собрании молодых писателей», оратор говорит следующее: «Когда войдешь и посмотришь на полки, где лежат наши сочинения, то подумаешь, что это зараженные товары, до которых никто не смеет дотронуться, и они остаются в сей неволе, доколе табачники и разносчики не расхватят их по клочкам, а нечувствительная публика смотрит на то равнодушно, оставляя им терзать наши неподражаемые произведения». Мода на безграмотность, отказ читать книги вызывает глубокое сожаление И. А. Крылова. Писатель выявляет причину того, что читатели не нуждаются в книгах - «скоро, я думаю, надобно будет прежде читать, нежели писать; надобно будет думать». Литераторы не вкладывают в произведения ума, чувств - они бездушны, так же, как и сами «творцы». Использование сатирической гиперболы позволяет автору объективно показать противоестественные явления жизни, такие, как безграмотность, крепостничество и деспотизм, недостаток воспитания, невежество и грубость нравов, ложное образование (приверженность французской моде, стремление к внешнему великолепию). Приемы, используемые писателем в «речах», призваны обратить внимание на изживание, освобождение от отрицательных моментов социальной жизни.

В «Речи, говоренной повесою в собрании дураков» внешне приличное

«благородное сословие», благопристойное, «с привязанным под шею жаботом», «антрошетом на голове» «согласно совету премудрых французов», «имеет разум (не) для злословия, вкус (не) для кафтана и сердце (не) для волокитства». Внешняя красота сопрягается с внутренней духовной пустотой дворянства, его деградацией - люди не развиты интеллектуально и физически, они безграмотны, бездушны.

В «речах» встречается и такое основное художественное средство, как смешение стилей. Смешение стилей - переплетение лексем книжного и разговорного стиля, высокого и низкого, торжественного и будничного. В «Речи, говоренной повесою в собрании дураков» в одной фразе сталкиваются слова высокие «вышний», иностранные заимствования («жабот», «анкрошет»), торжественное и будничное («благородную ревность переломать сатирикам руки и ноги»). Также в речах встречаются слова, не характерные книжному слогу, например, «С каким ужасом, государи мои, вспоминаю я то время, когда у нас молодой человек при первом слове был виден, как далек он в невежестве». Использование средства «смешение стилей» дает возможность писателю достичь комического (пародийного) эффекта в речах, а также их выразительности.

«Похвальные речи» И. А. Крылова - это пародия на современное общество. Пародия создается при помощи основных художественных средств: иронии, фарса, сатирической гиперболы. Художественные средства несут в себе важную информацию. В контексте пародии они служат для преобразования, трансформации подтекста, репрезентации ведущих черт общества в критическо- комическом свете.

Автор не случайно выбирает жанр «похвалы». Таким образом, он подчеркивает фальшивость современного «модного света», «выворачивая» образы современного мира и самих образов. Пародист как бы дает нам «советы», как нужно себя вести в «модном просвещении», чтобы «модный свет» тебя принял.

Пародируемые маски амбивалентны, то есть осмеянию посредством них подвергаются и современные пороки, и сами ораторы, причисляющие себя к их носителям. И. А. Крылов для создания пародии не останавливается только на художественных средствах. В своих ложных панегириках он использует историческую сатиру: через действия героев высмеивается сама история («Страсть к охоте на зайцев, словно как страсть к убийству римлян»).

В каждой из «похвальной речи» автор делает акцент на определенном пороке. Однако общее состоит в осмеянии современного общества. Общество в целом представляется необразованным, преклоняющимся перед всем иностранным. Один из ключевых моментов, который автор указывает, - переоценка ценностей. Ранее образованность ценилась, сейчас же И. А. Крылов показывает, что процветает невежество и грубость нравов, образование происходит по ложным законам, среди дворян царствует агрессия, самодурство и деспотизм. Человеческая жизнь перестает быть важнейшей в мире. Даже все действия героев соотносятся с действиями животных, а авторские оценки этих деяний ставят события этих деяний в контексте всемирно-исторических событий. Так, действия человека «нынешнего века» становятся средством осмеяния, пародийного развлечения и разоблачения их же самих.

Несмотря на то, что все «похвальные речи» несут в себе одинаковую смысловую нагрузку - невежество людей, есть в них и отличительные черты. Они заключаются в манере подачи. Имеется в виду, что каждая речь - пародия на определенный жанр литературы будь то поминальная хвалебная речь или, позволим себе так сказать» ода, восхваление. Разумеется, все жанры, представленные в «речах» И. А. Крылова - пародии.

Рассмотренные в данном параграфе художественные средства способствуют достижению автором пародийного (комического) эффекта в «речах». Их сложное взаимодействие в текстах позволяет писателю указать на пороки общества, подвергнуть их осмеянию.

3.3 Поэтика «похвальных речей» И. А. Крылова в восточной повести «Каиб» и шутотрагедии «Трумф, или Подщипа»

Как нами было установлено в предыдущих параграфах, «похвальные речи» И. А. Крылова относятся к жанру «ложного панегирика», который предложила в своей диссертации Л. В. Мацарина. Из проведенной ранее работы можно заключить, что данный жанр также можно назвать «антиодой».

Понятие «панегирик» не имеет конкретного и однозначного определения в силу разных взглядов литературоведов на него: одни называют панегирик просто похвальной речью, другие утверждают, что в панегириках Древней Греции также поднимались вопросы государственного значения. Однако все исследователи сходятся в том, что по своей поэтике и жанровой специфике панегирик близок к оде: оба жанра представляют собой похвалу, адресованную конкретному человеку или событию. Но между этими двумя жанрами есть отличие, позволяющее соотносить «похвальные речи» И. А. Крылова скорее с одами, нежели с панегириками: ода, будучи лирическим жанром, направлена в первую очередь на эмоциональные, положительные восхваления.

Говоря о «похвальных речах» И. А. Крылова, нельзя не упомянуть восточную повесть «Каиб». В этой повести, как и во многих других своих трудах, И. А. Крылов прибегает к сатире. Здесь он привлекает внимание читателя к порокам самодержавия, российской монархической власти, а особенность обличения состоит в том, что И. А. Крылов сочетает сказочные мотивы («дворец его, говорит историк, был обнесен тысячию яшмовых столбов», «гонимая мышь превратилась в прекрасную женщину») с реально-бытовыми элементами («все это говорит Каибов историк»), придавая повествованию эффект комизма. Калиф (царь) изображен слабым и совершенно пустым («Каиб ничего не начинал без согласия своего дивана», «разве не можешь ты при моем дворе сыскать дела: выучись к тому времени ползать черепахою»), и с помощью такого образа автор показывает, как правитель может быть настолько незначительной личностью и государственным лицом, что его легко заменить куклой, не вспоминая даже его имени, и никто в государстве не заметит подмены. Кроме того, калиф не отличался храбростью, что И. А. Крылов показывает при помощи иронии: «Каиб был неустрашим: он не боялся мышей, пауков, тараканов» (эпитет

«неустрашимый» нельзя соотнести с отсутствием страха перед мышами и тараканами). Данная повесть интересна нам наличием в ней трех од, в которых к главному герою калифу обращаются его визири. Эти оды содержат отсылки к жанру «ложного панегирика», а также пародию на «похвальные речи» И. А. Крылова, рассмотренные в предыдущем параграфе.

Первая «похвальная речь», или ода, которую мы находим в тексте повести «Каиб», произносится Дурсаном:

«Великий обладатель океана, самовластный повелитель известных и неизвестных земель и законный наследник всех монархий, какие только будут открыты! Для такой мелкой словесной твари, как я, велико уже и то снисхождение, что ты попускаешь ей думать; но с чем могу сравнить мое блаженство, когда ты, великий монарх, позволяешь мне объяснить пред тобою мысли мои и, что еще более, требуешь моего совета! Но солнце может ли от земли заимствовать свет? Нет, великий обладатель правоверных! Подобно я не рожден ни думать, ни говорить пред тобою, ниже знать, что ты думаешь! Голова твоя так же непостижима, как священный наш коран; а голова моя пред тобою то же, что подушка, на которой я сижу; оба мы счастливы твоею щедростию, и лизать прах ног твоих есть священнейшая и важнейшая моя должность, коею наградил ты слабые мои способности. Велико уже и то мое счастие, когда употребляешь ты меня вместо морской трубы, чтобы объявлять мною рабам свои повеления».

Текст, согласно жанровой специфике оды, начинается с обращения к калифу («Великий обладатель океана…»). Далее следует тезис («для <…> твари <…> велико <…> снисхождение, что ты попускаешь ей думать»), который подкрепляется своего рода аргументами («я не рожден ни думать, ни говорить пред тобою», «мы счастливы твоею щедростию» и т.д.), затем повторяется утверждение, сказанное после обращения («велико уже <…> счастие»). Текст «похвальной речи» изобилует различными тропами, среди которых эпитеты (великий монарх), сравнения («Но солнце может ли от земли заимствовать свет?

<…> Подобно и я…», «голова моя <…> то же, что подушка…»), гипербола (законный наследник всех монархий). Эффект комического в этом тексте И. А. Крыловым достигается благодаря преувеличению (сатирической гиперболе) и преуменьшению (литоте): «наследник всех монархий», «Голова твоя непостижима <…> как священный наш коран», «мелкой <…> твари, как я». Кроме того, в словах «лизать прах ног твоих есть священнейшая и важнейшая моя должность» мы можем заметить иронию: визири калифа говорят о том, что их обязанность -- не помогать правителю в решении государственных вопросов и не заботиться о народе, а во всем угождать монарху, льстить, «лизать прах ног». В этом отрывке содержатся отсылки к «Похвальной речи Ермалафиду»:

«Для меня низко узнавать, что другие думали: я хочу лучше, чтоб целый свет, читая меня, старался отгадать, что я думаю». Калиф, согласно словам Дурсана, «попускает твари снисхождение думать», т.е. самостоятельно мыслящие люди при его дворе не в чести.

«Вот, государи мои, подвиги героя, которые... Но что я вижу! Любезные мои слушатели заснули с умилением, почтенные головы их лежат, как прекрасные бухарские дыни, вокруг пуншевой чаши». Здесь, как и в Каибе, в качестве тропа И. А. Крылов применяет сравнение (голову подданного сравнивает с неодушевленным предметом): «голова моя пред тобою то же, что подушка». Таким образом, в этих строках можно увидеть сатирическое преувеличение:

вельможа, желая угодить правителю, говорит о себе как о неодушевленном, не способном к мышлению предмете.

Также в первой оде к Каибу И. А. Крылов повторяет идею из своей речи

«Мысли философа о моде»:

«Остерегайся быть скромен или ты заставишь думать, что тебе нечего сказывать, а это великий недостаток. Молодой щеголь нынешнего века должен быть то же, что морская труба: принимая в один конец слова, выдавать их тотчас в другой; и чем кто смешнее умеет пересказывать, тем более приписывают ему ума. <…> Многие франты совсем забыты от света, не имея дарования переносить вести; а это жалкая участь щеголя, если о нем помнят одни его заимодавцы».

Дурсан, обращаясь к Каибу, говорит, что счастлив быть и морскою трубой, которая передает указания правителя народу. Однако, прочтя данный отрывок, мы можем найти в оде Дурсана иронию: молодой щеголь («труба») не передает слова правителя, а именно пересказывает, еще и как можно смешнее - то есть, перевирает и искажает их первоначальный смысл.

В речи Каиба, обращенной к дивану, тоже присутствует ирония:

«Как приятно мне всегда видеть у двора своего разумных людей, коих премудрые советы полезны государству столько же, сколько скотные дворы полезны хлебопашеству» - сам того не замечая, калиф сравнивает себя и свой диван со скотом.

В отрывке из произведения «Похвальная речь в память моему дедушке»:

«Сколько ни бредят философы, что по родословной всего света мы братья, и сколько ни твердят, что все мы дети одного Адама, но благородный человек должен стыдиться такой философии, и если уже необходимо надобно, чтоб наши слуги происходили от Адама, то мы лучше согласимся признать нашим праотцом осла, нежели быть равного с ними происхождения. Ничто столь человека не возвышает, как благородное происхождение: это первое его достоинство.» автор иронизирует над нравами современного ему российского общества, а именно высшей его прослойки. И. А. Крылов, как было замечено ранее, был обеспокоен тем, что образование в России обесценилось, и просветительские идеи перестали

вдохновлять современное общество. Ценнейшим в человеке считался не ум, а его происхождение и положение, царило классовое неравенство. Именно презрительное отношение богатого слоя населения к бедному и высмеивает автор, говоря, что знать лучше «признает своим праотцом осла», чем допустит мысль, что все люди, в том числе и представители низкого сословия, равны91. В «Каибе» над обесцениванием знаний в российском обществе И. А. Крылов иронизирует так: «Тому же, кто лучшее подаст мнение в сих важных обстоятельствах, обещаю я подарить полное собрание арабских сказок в богатом сафьянном переплете и перевод Конфуция, писанный в лист, на такой твердой бумаге, из которой можно сделать прекрасные летучие змеи», а о высокомерном отношении монарха к людям говорит в следующих строках: «я знаю, что вы люди; природа не создала вас калифами» (то есть, по мнению Каиба, калиф занимает ступень выше обычного человека).

Другую «похвальную речь» Каибу произносит Ослашид:

«Истинный потомок великого пророка, блистательный калиф, снисходящий по прямой линии от просветителя вселенной, Магомета, ибо я несомненно верю, что, начиная от его жен, жены всех предков твоих были столь же верны, каковыми обещаются нам райские гурии и что твое родословное дерево не покривлено ни одною женою твоих предшественников; и потому-то право твое повелевать нами столь же священно, как право самого Магомета, для рабства коему создан весь мир. Повелитель правоверных, имеющий власть связывать и разрешать руки и мысли, власть неоспоримую, которая, с помощию благословения пророка, поддерживается пятьюстами тысячами вооруженных мусульман, почитающих счастьем перерезать горло тому, кто вздумает отымать у тебя право их перевешать; обладатель самовластный великого быка, на рогах которого взоткнуты твои пространные владения, -- великий калиф!».

Этот текст, как и предыдущий, начинается с обращения, которое, в свою очередь, изобилует тропами: эпитеты («блистательный», «великий»), сравнения («жены твоих предков были столь же верны…», «право твое <…> столь же священно, как право самого Магомета»). Преувеличено (гиперболизировано) описание как отношения подданных к калифу («почитающих счастьем перерезать горло тому, кто вздумает отымать у тебя право их перевешать»), так и сама власть, которой наделен правитель («право твое повелевать нами столь же священно, как право самого Магомета, для рабства коему создан весь мир»).

Эта ода Ослашида отсылает нас к «Похвальной речи Ермалафиду»:

«Я не буду распространяться о родословной нашего героя; да и он сам, как истинный автор, знает тверже, кто был отец Гомера или Ромула, нежели от кого он сам родился. Немного есть чего сказать и о его богатствах: не может похвалиться он большим имением, но зато воображением столь богат <…> и столь глубокомыслен, что если, спустя десять дней, вздумает прочесть свое сочинение, то уже не понимает, что он хотел сказать».

Богатым воображением был наделен и Каиб. Он часто бывал задумчив и унывал оттого, что обыденность ему быстро надоедала:

«Весь двор примечал, что он был задумчив, но никто не мог выдумать, чем бы его позабавить; <…> Но что была за причина Каибовой скуки? Вот чего никто не знал, а что всего чуднее, то это и самому ему было не известно. Он чувствовал, что ему чего-то недостает, но не мог познать, в чем этот недостаток <…> Сперва подумал он, что сему причиною любовные желания, и бросился искать счастья в серале; <…> Каиб вздумал потом, что скорее всего разгонит грусть свою новыми победами».

Зато в собственных мыслях Каиб не уверен, и во всем старается прислушиваться к советам своих визирей:

«Каиб ничего не начинал без согласия своего дивана».

«а к сему-то я еще никаких способов не выдумал; и если б не надеялся на ваше остроумие, то бы отчаялся согласить эти две вещи».

Последняя речь, присутствующая в тексте повести, произносится Грабилеем:

«Законный наследник всех имений, неоспоримый владетель сердец и помышлений, повелитель стихий и причина всех бывших и впредь будущих благ человеческого рода! Прости, что я осмеливаюсь шевелить языком моим в присутствии священной твоей особы. Я бы никогда не дерзал при тебе и мыслить, если б не было сие во исполнение верховной твоей воли, которая управляет всеми моими чувствами и делами, подобно как солнечное движение управляет движением тени. Мне кажется, самый лучший способ для удержания в тайне путешествия есть тот, чтоб сделать запрещение говорить, каким бы то образом ни было, о твоей высокой особе и даже выговаривать священное твое имя, под опасением лишения живота и имений. Издав такое повеление, можешь ты спокойно отправиться в свой путь; и хотя некоторое число рабов твоих будет догадываться, что тебя здесь нет, но, в силу запрещения говорить о тебе, они не возмогут никому сообщить своих догадок, ниже простирать вопросами свое любопытство далее. Известно, что молчание есть единственный способ хранения тайностей; так не самое ли лучшее средство -- наложить его на языки болтливых рассказчиков и выспрашивателей, которых двумя или тремя примерными наказаниями можно уверить, что язык им дан только для того, чтобы с помощию его было легче глотать пищу».

Кроме того, эту речь можно соотнести с отрывком из «Мыслей философа по моде». Калифу говорят, что достаточно не говорить о своем отъезде и запретить это делать людям, и тогда отсутствия правителя никто не заметит.

«Любезные собратия! -- так начинает мой философ, -- уважая вашу благородную ревность казаться разумными в большом свете и в то же время сохранять наследственное прилепление к невежеству, предприял я быть вам полезным и преподать способ, лестный для нынешнего воспитания, способ завидный -- казаться разумным, не имея ни капли разума.».

Последняя «похвальная речь» Каибу, как и предшествующие ей, сохраняет структуру оды: начинается с обращения, приукрашенного тропами, среди которых эпитеты (верхновная воля), метафоры («повелитель стихий», «причина всех <…> благ человеческого рода» «наложить его [молчание] на языки болтливых рассказчиков»).

С помощью сатирической гиперболы в текстах хвалебных речей И. А. Крылов создает эффект комического, сатиру, показывающую нарочитое, граничащее с лицемерным восхищение монархом приближенных, светских людей, и одновременное пренебрежительное отношение к народу («что язык им дан только для того, чтобы <…> глотать пищу»).

Кроме того, ирония и комизм есть в отрывке, где описана встреча Каиба с одописцем. Так, поэт говорит, что ода Ослашиду стоит ему труда, ведь «в этом добром человеке нет ни ума, ни добродетели; такие люди ужасно трудные содержания для лирической поэзии», однако «похвальную речь» необходимо написать, пусть даже адресат ее не заслуживает. Так автор иронизирует над неискренними, льстивыми одами и панегириками своих современников, которые адресовали их не конкретным политическим деятелям, а приводили некий собирательный образ личности, сочетающей все возможные положительные качества. На вопрос Калифа о том, как можно хвалить человека, не видя в нем ни одного достоинства, одописец отвечает: «О! это ничего, поверьте, что это безделица: мы даем нашему воображению волю в похвалах с тем только условием, чтоб после всякое имя вставить можно было. Ода -- как шелковый чулок, который всякий старается растягивать на свою ногу». То есть, по мнению поэта, «похвальная речь» должна не столько восхвалять истинные качества адресата, сколько приносить удовольствие от похвалы как таковой. Он сравнивает «похвальную речь» с шелковым чулком, то есть, с чем-то хорошим, что нравится людям с изысканным вкусом. Это «хорошее» должно быть таким, чтобы любой смог «растянуть его на свою ногу», т.е. применить к себе, и неважно, насколько удачно. Здесь И. А. Крылов высмеивает особенность ломоносовской оды -- наличие идеального образа, который можно применить к любому правителю, вне зависимости от его реальных личных качеств.

В целом поэтика И. А. Крыловских хвалебных речей подражает поэтике оды, в то время как содержание при помощи гиперболы скорее высмеивает одические произведения. Исходя из этого, можно сделать вывод, что в хвалебных речах в повести «Каиб» присутствует сатира и элемент пародии.

Также поэтика «похвальных речей» наблюдается в отрывках из шуто- трагедии «Подщипа, или Трумф». В тексте произведения нет примеров «ложного панегирика» или «лжеоды», но некоторые мотивы, отдельно взятые реплики героев перекликаются как с «похвальными речами» И. А. Крылова, так и с одами в повести «Каиб».

Например, слова Дурдурана об уме и дальновидности царя можно соотнести с тем, как восхваляли подданные мудрость Каиба («Голова твоя так же непостижима, как священный наш коран») и собственную ограниченность: явить весь разум для него - распорядиться на кухне («Подобно я не рожден ни думать, ни говорить пред тобою»).

«Царь все предвидел то и, страхом отчим движим, Велел ей пузыри носить на место фижем, Чтоб, если кинется в реку, наверх ей всплыть; А за столом велел лишь жеваным кормить,

Да чтоб, спустя чулки, ходила без подвязок... Но пропадайте вы! мне с вами не до сказок!

Мне ныне случай есть явить весь разум мой: Кухарка, чай, давно в стряпушьей ждет за мной,

А чтоб гофмаршальский мой сан достойно справить, На кухню каплуна я сам бегу доставить».

Раскрывая образ царя, И. А. Крылов высмеивает пренебрежение серьезными вещами и проблемами, трату времени на бесполезные игры:

«А мне, слышь, что за дело?

Я разве даром царь? -- Слышь, лежа на печи, Я и в голодный год есть буду калачи.

Да дело все не в том, моя беда сильнее:

Ну, слышь ты, ничего мне не было больнее...

<…>

проклятый паж мой изломал кубарь. Я им с ребячества доныне забавлялся,

А, знашь, теперь хоть кинь. Ну, так бы разорвался!».

С этим отрывком соотносим следующие строки из «Похвальной речи Ермалафиду»: «молодой достаточный человек, вступая в свет, может спокойно забыть свои науки, имея деньги и дядюшек; он уже имеет право на невежество и на счастье, но карты ему необходимы: без них он в лучших домах будет мертвецом, и на него станут указывать пальцами, как на выходца с того свету!..».

А слова царя Вакулы о том, что он, будучи царем, он может и в голодный год есть калачи, содержат отсылку к «Мыслям философа по моде», где И. А. Крылов говорит о трутнях, живущих за счет крестьянского труда: «С самого начала, как станешь себя помнить, затверди, что ты благородный человек, что ты дворянин, и, следственно, что ты родился только поедать тот хлеб, который посеют твои крестьяны, -- словом, вообрази, что ты счастливый трутень, у коего не обгрызают крыльев, и что деды твои только для того думали, чтобы доставить твоей голове право ничего не думать». Кроме того, такая мысль высказывается в «Похвальной речи в память дедушке»: «он еще не знал, что он такое, но уже благородная его душа чувствовала выгоды своего рождения».

Как и Каиб, который «ничего не начинал без согласия своего дивана», царь Вакула - слабая личность и правитель, и все решения за него также принимает его совет:

«Ну, что ж придумал ты, мой дорогой совет? А, слышь, и в помощи нам недостатка нет. (Подает бумагу)

Прочти, какую нам сосед дает помогу.

Не без кумов-то вить и я здесь, слава богу! Ну что ж? Прочел ли ты?».

Также царя Вакулу можно сравнить с Ермалафидом, о чьей глупости И. А. Крылов писал: «самое ничто бухнет в моей голове, как горох, и я необходимо должен как можно скорей выгружать мысли мои на бумагу, -- или мою голову так разопрет, что я потеряю равновесие». Ермалафид таким образом объясняет свою неспособность мыслить и рассуждать. Настолько же нелепое объяснение дает и царь:

«Когда б не паж, и я бы, может, что затеял,

Да он, проклятый, слышь ты, мысли все рассеял».

То есть, если Ермаладиф страдает от того, что мысли «бухнут в его голове», то Вакула утверждает, что неспособен думать по вине пажа.

Кроме того, как пишет С. Фомичев, отсылки к «похвальным речам» в шутотрагедии «Трумф» отличаются комизмом, который достигается благодаря смешению высокого и низкого стилей92. Так, в высоком стиле, присущем панегирику, герои «Трумфа» говорят о приземленных вещах, например, о еде:

«Чернавка милая! петиту нет совсем; Ну, что за прибыль есть, коль я без вкуса ем? Сегодня поутру, и то совсем без смаку, Насилу съесть могла с сигом я кулебяку.

Ах! в горести моей до пищи ль мне теперь!

Ломает грусть меня, как агнца лютый зверь» (Подщипа).

«Я так юбью тебя... ну пусце еденцу» (Слюняй).

Таким образом, герои И. А. Крылова, будучи титулованными особами, говорят и рассуждают о вещах, которые были бы понятны простому народу, то есть, в реалиях русского быта. Пародирование (сочетание несочетаемого: высокого стиля и «низкого» содержания) в шутовской трагерии «Подщипа» создает не только комический эффект, но и приближает произведение к народу: И. А. Крылов писал шутотрагедию так, как ее могли бы пересказать зрители из райка, то есть, при помощи пародии и поэтики высокого штиля показывает, что «низкое» не является для него неэстетичным.

Изучив восточную повесть «Каиб» и шутотрагедию «Подщипа» и сопоставив их с «похвальными речами», мы можем заключить, что поэтика речей и непосредственно жанр «ложного панегирика» формировался и постепенно находил свое отражение как в прозаической, так и лирической сатире И. А. Крылова. Так, поэтика трех речей, обращенных к Каибу, соответствует поэтике оды и «похвальных речей»: в тексте есть обращение («Великий обладатель океана…»), большое количество различных тропов («великий калиф», сравнение головы Каиба с Кораном и т.д.). И в «Каибе», и в «Подщипе» мы смогли выявить отсылки к «похвальным речам». Например, в одах Каибу автор часто ссылается на те отрывки из «похвальных речей», где говорится о вреде самостоятельных рассуждений и наличии своей точки зрения у современного человека («Похвальная речь Ермалафиду», где выражена идея о ненужности наук и образования, а также «Мысли философа», в которых рассказчик предостерегает адресата от скромности и сдержанности в словах).Подданные царя Вакулы также говорят о том, что думать способен только правитель, а речи Вакулы можно соотнести с «Мыслями философа» о том, что человек благородного происхождения должен быть трутнем, живущим за счет чужого труда. Эти взаимосвязи текстов позволяют нам сделать вывод, что в творчестве И. А. Крылова, в частности, в его «Похвальных речах» и повести «Каиб» развивается традиция ложного панегирика. Как ложный его определяют ввиду того, что сатира, ирония высмеивание настоящих «похвальных речей», популярных среди современников И. А. Крылова, направлена на дискредитацию как самого жанра, так и идеи, которую он несет - восхваления самодержцев95. Через образ Каиба и его визирей И. А. Крылов показывает, что те, кому посвящают «похвальные речи», не заслуживают их в действительности, а сами хвалители очень часто говорят неискренне. Как говорилось ранее, калиф изображен слабым и безвольным (он не принимает решений самостоятельно, полагаясь на диван), а его визири в своих «похвальных речах» грубо льстят ему (речи изобилуют примерами сатирического гротеска и иронии).

Шутотрагедия «Подщипа» также содержит отсылки к «похвальным речам» и повести «Каиб», и, кроме того, по своей поэтике близка к басне. Как мы уже говорили, собственно од и панегириков в «Подщипе» нет, есть лишь отдельно взятые слова героев, близкие по смыслу идеям их «похвальных речей»: «Мыслей философа», «Похвальной речи в память дедушке» и «Похвальной речи Ермалафиду». Как и в баснях, каждый персонаж олицетворяет одну черту характера, порок или состояние: Подщипа - юношескую наивность (она слепа в своих чувствах к Слюняю: «О князе бедном лишь своем слезами льюсь.»), Слюняй - слабость и трусость («Ведь деевянную я спагу-то носу! <…> Мне матуска носить зеезной не веея.», «Позяюй, бьёсюсь я, // Но тойко, знаесь сто: из низнего зийя.»), Дурдуран - услужливость и лицемерие (в ранее приведенном отрывке, где он говорит о случае «явить весь разум свой»), Цыганка - жадность и лесть («Богата рученька, разумная головка!»). Образы Вакулы и Трумфа передают разные негативные стороны самодержавия: Вакула - слабость и безразличие («Помилуй, государь! [Трумф]», а также слова о том, что он, будучи царем, и в голодный год будет сыт, ничего не делая), а Трумф - жестокость96 («Сейшас пошел фелеть на фсех стреляй из пушка.», «Но прешде фся ваш рот на фертель мой исшарит!»). Кроме того, в «Подщипе» автор достигает комизма при помощи смешения стилей, благодаря которому герои говорят в «высокой» манере о бытовых явлениях и ситуациях. Такой прием близок к пародированию: поэтика высокого штиля, к которому относятся оды и панегирики, сочетается с ситуациями, демонстрирующими реалии народного быта. Таким образом, ложный панегирик И. А. Крылова не только явил собой произведения, обличающие современные нравы и пороки самодержавия, но и положил начало новой традиции в творчестве писателя - Крыловской басни.

Вывод по главе 3

В XVII - XVIII веках было принято считать панегириком любое восхваление. С ХІХ века к нему относят также и неоправданное восхваление.

В России широкое распространение жанра приходится на XVII век. Одним из первых представителей стал Феофан Прокопович. Заслуга Ф. Прокоповича в том, что он вывел жанр панегирика за пределы придворной культуры.

Жанр панегирика был подхвачен и развит М. В. Ломоносовым, А. П. Сумароковым, Г. Р. Державиным. В эпоху русского классицизма основным жанром русского панегирика становится торжественная ода. Панегирик, как правило, использовали для утверждения в массовом сознании людей (слушателей или читателей) сведений о существующем раньше общественном, а позднее, политическом порядке с помощью идеализированного восхваления самых значимых его представителей.

Особая форма придавалась панегирикам общественно-политической оппозиции. Их использовали для того, чтобы развенчивать и осмеивать политических противников.

Основываясь на предшествующих проповедях Ф. Прокоповича и «Руководстве к риторике» М. В. Ломоносова, И. А. Крылов создает пародию, используя каноническую жанровую форму ораторской речи для создания сатирического образа эпохи. Прогрессивное сатирическое направление стало превалировать в журнальной прозе конца XVIII века. Вслед за Н. И. Новиковым И. А. Крылов видит свою роль как литератора в «пользе обществу», поэтому избирает панегирический пафос основным инструментом бичевания пороков общества.

Таким образом, творчество писателя рождает термин, известный как

«ложный панегирик». Ложные панегирики И. А. Крылова представляют собой еще жанровую разновидность бурлеска, приема, при котором извлекается комический эффект при несоответствии содержания и формы. Поэт жанр ораторской речи использует для создания бытовой ситуации с отрицательной установкой. Так, жанр панегирического ораторского слова у И. А. Крылова обретает пародийный смысл.

В центре ложного панегирика И. А. Крылова - провинциальные дворяне, повесы и дураки, а подспудно присутствует идея сатирической дискредитации власти. Для того, чтобы скрыть обличительный характер текстов его панегирических речей, И. А. Крылов использует приемы из уже известного по басням «эзопова языка», где пародия выступает на первое место.

Если раньше считалось, что панегирики должны иметь четкую структуру - вступление, перечисление добродетелей восхваляемого, его родословную и жизнь, то И. А. Крылов отступает от этого правила. Он считает, что напыщенная лесть не к чему. Вслед за М. В. Ломоносовым он выступает за серьезный тон речи.

Таким образом, композиция, форма и стиль ложного панегирика И. А. Крылова обнаруживают в нём черты, свойственные стилю классического панегирика. Но автор использует данную форму исключительно для создания комического эффекта. Ставя перед собой важные социальные и нравственные идеи, И. А. Крылов обличает пороки общества и государства посредством жанра ложного панегирика. В центре его «речей» - бичевание невежества, хамства, угнетения крепостных, деспотии дворян, самодержавия. Не обходит И. А. Крылов вниманием и общечеловеческие пороки. Игра с формой классического панегирика позволяет автору экспериментировать над содержанием. При сохранении красноречивости И. А. Крылов создает яркие метафоры и образы, которые звучат комично и, в то же время, с долей печали. Основная цель панегирика - создавать образец

для подражания - в ложном панегирике реализуется в обратном направлении: И. А. Крылов создает модель, которая должна послужить анти-образцом, вызвать гнев и отвращение общества. Тем самым очистить общество от пороков. Безусловно, термин «ложный панегирик» в значении жанра в контексте историко-литературных исследований уместно считать самостоятельным и уникальным.

Для комического эффекта Иван Крылов широко использует в своих произведениях такие приемы, как ирония, сатирическую гиперболу, смешение стилей. Художественные средства несут в себе важную информацию. В контексте пародии они служат для преобразования подтекста, репрезентации ведущих черт общества в комическом свете.

Таким образом, ложный панегирик И. А. Крылова явил собой произведения, обличающие современные нравы и пороки общества

ГЛАВА 4. «НОЧИ» КАК ПАРОДИЯ НА ПРЕДРОМАНТИЧЕСКИЕ МОТИВЫ В РУССКОЙ И ЕВРОПЕЙСКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ

В настоящее время среди всех произведений И. А. Крылова одним из наименее изученных является повесть «Ночи», впервые опубликованная в его журнале «Зритель». Эта повесть представляет собой пародию на произведения русского и европейского предромантизма и сентиментализма.

В предыдущих параграфах мы выявили художественные средства, при помощи которых достигается эффект комизма. К таким средствам относятся ирония, фарс, а также смешение стилей (высокого и низкого). Кроме того, для создания пародийного эффекта И. А. Крылов использует бурлеск -- вид пародирования, при котором в высоком стиле говорится о низком предмете. Данный вид пародирования предусматривает подражание не конкретному

произведению, а определенному стилю, манере, жанру или течению. Так, в крыловской повести «Ночи» мы выявим пародию на мотивы предромантизма и определим художественные приемы, с помощью которых создается пародия и достигается эффект комического.

Предромантизм -- это комплекс явлений в западноевропейской литературе второй половины XVIII столетия. К литературе данного периода относится такие литературные явления как кладбищенская поэзия, готический роман, оссианизм.

Предромантизм возник в тот же период, что и Просвещение, и был своеобразным антиподом духа просветительского реализма.В период классицизма, совпавший с годами правления Людовика XIV, во Франции продолжала свое развитее готическая архитектура, и в этот же период у многих литературных деятелей возникает интерес к поэзии трубадуров. В ноябре 1746 года французский историк и филолог Жан-Батист де Ла Кюрн де Сент-Пале стал инициатором акции по спасению чести средневекового рыцарства и прочитал перед членами Академии надписей и литературы первый из своих пяти

«Мемуаров о древнем рыцарстве». Позднее интерес к творчеству трубадуров перетекает в увлечение кладбищенской поэзией, что приводит к зарождению английского предромантизма. Так, первые произведения, которые литературоведы относят к литературе периода предромантизма, были написаны в 60-х годах XVIII столетия, а в 90-е годы того же века в рамках предромантизма развивается традиция готического романа, где присутствуют основные предромантические мотивы магии, мистики. В этот же период, в 1792 году, впервые публикуется повесть И. А. Крылова «Ночи».

Реальность видится предромантикам неблагополучной, отличной от того, какой ее ожидали видеть их предшественники -- представители Просвещения и барокко. То есть, в реальности имеет место не то благополучие, которое исправляется разумом, и не те испытания, которые, согласно идеям барокко, ведут человека к раю. Если классицисты XVII века утвердили в искусстве концепцию мира как огромного отражения героического сознания в героическом бытии (в основу этого лег ренессансный миф о человеке как мере всех вещей), то в произведениях представителей предромантизма мир несоразмерен человеку, чужд ему, полон неожиданностей и опасностей. Так, один из мотивов предромантической литературы -- природа как высшая ценность и мерило

человеческих действий, ограниченность возможностей человеческого разума.

Также нельзя не сказать о любовной интриге в повести «Ночи». Одна из черт предромантизма -- это отказ от сентименталистской нормативности, т.е. от совершенствования «естественных» человеческих чувств. Так, И. А. Крылов в своей повести высмеивает предшествующую предромантизму литературу сентиментализма, которая изобиловала «любовными страстями». Герои, которые в рамках литературного периода должны были быть тонко чувствующими и высокоморальными, у И. А. Крылова становятся циничными, хладнокровными и бездуховными. Яркий пример таких персонажей - Маша и Обмана. Именно в описаниях этих персонажей автор прибегает к пародии, повторяя наиболее частые штампы из романов сентименталистов: «томный вздох», «Ах!», «скромная стыдливость» и т.д. Для предромантизма, как пишет Н. П. Михальская, характерна таинственность, загадочность страстей и чувствительности, которые описывали сентименталисты. То есть, внимание к чувственным переживаниям прослеживается и в сентиментализме, и в предромантизме, однако И. А. Крылов использует маркеры, указывающие на чувственность, достаточно часто, в том числе и там, где это излишне («Что это за чудный барометр?»

Кроме того, повесть И. А. Крылова «Ночи» имеет много схожих черт, приемов и деталей сюжета с поэмой «Жалоба, или Ночные думы о жизни, смерти и бессмертии» Э. Юнга, предромантика, одного из сторонников кладбищенской поэзии и кладбищенского романа. Сходство этих двух произведений можно обусловить тем, что Э. Юнг, как и И. А. Крылов, в своем творчестве выражал скептическое отношение к просветительской идее совершенства разума.Но если И. А. Крылов, будучи сатириком, пародирует, высмеивает мотивы современного ему предромантизма, то Э. Юнг, напротив, «глубоко и страстно переживает неустроенность человека на земле»108. С первых строк стихотворения читатель видит основные предромантические мотивы: признание природы высшей силой, властной над человеком, рассуждения лирического героя о бренности человеческой жизни, кладбищенский пейзаж и тему смерти, магию (олицетворенная Ночь). Герой Э. Юнга с горестью размышляет о том, что ему не удается найти счастья, и просит Ночь подарить ему вечный покой в загробной жизни. Но получить это он может только в том случае, если он был добродетелен в земной жизни, и для этого герой обращается к Богу. В данном отрывке автор наставляет читателя на истинный путь, показывая, что Смерть, к которой он взывает, не освободит его от всех грехов, а значит, отвечать он должен только перед Богом:

«Их нет! их нет! Сей мир вертеп страданий, слёз;

<…>

Твое убежище лишь смерть!»;

«Мужайся! - и попрёшь противников стопою; Твой рай и ад в тебе!.. Брань, брань твоим страстям!»109.

Ночное кладбище является главным местом действия, основным фоном, а Ночь, как было сказано выше, представлена действующим лицом.

Размышления лирического героя Э. Юнга о тленности человеческой жизни

--основной мотив предромантической кладбищенской поэзии:

«…Сей мир вертеп страданий, слёз; Ты с жизнию в него блаженства не принёс; Терзайся, рвись и будь игрою заблуждений, Влачи до гроба цепи зол!».

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Мы привыкли воспринимать И. А. Крылова как баснописца. И это неслучайно, так как его басни представляют вершину развития этого жанра не только в русской, но и мировой литературе. Между тем, его творчество гораздо шире и глубже, а басни явились прекрасным итогом его разнообразной литературной деятельности. Он претворил в них весь свой первоначальный творческий опыт - драматурга, сатирика, лирического поэта.

Опираясь на исследования Д. С. Лихачева, В. И. Коровина, Н. Д. Кочетковой, В. И. Новикова, Л. В. Мацариной и других, мы исследовали основные положения теории пародии. Так, пародия представляет собой комическое отражение определенного стиля, жанра или произведения, имеющее юмористическую или сатирическую направленность. Начиная с эпохи античности, жанр пародии развивался, сформировалось три основных направления: юмористическая пародия, сатирическая пародия и пародийное использование, отличающиеся целью написания. Однако в основе любой пародии лежит неприятие к пародируемому произведению или жанру, высмеивание. Наиболее ярко это выражается в сатирической пародии, где для насмешки используются такие сатирические приемы, как гиперболизация, ирония, фарс. В сатирической пародии автор доводит до абсурда высмеиваемые черты пародируемого, «нагромождает» его наиболее характерные черты, штампы и приемы.

В творчестве И. А. Крылова пародия занимает важное место. В своих журналах «Зритель» и «Почта духов» он публикует ряд произведений, содержащих злую насмешку над нравственной и общественно-политической жизнью в России, критику самодержавия в целом и правления Екатерины II в частности. Так, в «Похвальной речи науке убивать время» критикуется деятельность как императрицы, так и дворян: И. А. Крылов обличает безнравственное поведение, бездумное раздаривание земель, воровство и псевдолиберальные реформы царицы, используя сатирические приемы пародирования. Таким образом, деятельность И. А. Крылова как публициста и пародиста была направлена на обличение актуальных для России проблем: каждая из его «похвальных речей» является пародией, высмеивающей то или иное социально-политическое явление. Так, в «похвальных речах» И. А. Крылов поднимает вопросы упадка нравственности и обесценивания образования среди дворян, крепостного права, а также безразличия власти к современным проблемам. Строгая цензура того времени не позволила бы издавать произведения подобного содержания, поэтому И. А. Крылов

использует приемы пародирования и «эзопов язык», чтобы скрыть истинное содержание своих речей, изменив их форму.