Функциональное назначение мифологем в творчестве М.И. Цветаевой на примере "Поэмы Горы" и "Поэмы Конца"

Размещено на http://www.allbest.ru/

Функциональное назначение мифологем в творчестве М.И. Цветаевой на примере "Поэмы Горы" и "Поэмы Конца"

Введение

Цель - рассмотреть особенности проявления мифологем в поэмах Марины Цветаевой.

Задачи:

1) определить значение терминов, "миф", "мифологизм", мифопоэтика в литературе XX века;

2) показать специфику использования мифологических элементов в поэмах Цветаевой (на примере " Поэмы Горы" и " Поэмы Конца");

3) осмыслить субъективно-эмоциональные рецепции мифа в творческом сознании М.И.Цветаевой.

Гипотеза:

Мифологизм в произведениях Цветаевой несет двойную нагрузку:

а) мифическое - это мир, в котором живет сам поэт, и Цветаева не делает принципиального различия между античной, славянской или библейской мифологией;

б) перетекание друг в друга и взаимодействие биографического материала, мифологем и архетипов используются поэтом в качестве творческого приема, художественного принципа.

Взяв за основу исследования творчество и имя великой Марины Цветаевой, мы, может быть, ошиблись в силу того, что столь много уже написано, высказано, предположено… Все же после прочтения научных филологических статей, серьезных докладов, достойных книг о творчестве Марины Ивановны Цветаевой остается впечатление, что упускается нечто чрезвычайно важное, о чем сама Марина Ивановна говорила и писала. Однако мы не можем "ухватить" это нечто из-за неизбежного разрыва в понимании мира сегодня и более ста лет назад. Наше исследование представляет собой попытку взглянуть на жизнь и творчество поэта так, чтобы увидеть ее мир, часто закрытый для современного читателя. Но так думает, наверное, каждый, кто брался за изучение творчества М.И. Цветаевой.

Любой человек который решит всерьез заняться творчеством Марины Цветаевой, не может пройти мимо профессиональной увлеченности ее отца, выдающегося филолога, историка, популяризатора античного искусства, создателя Музея изящных искусств Москве, а также мимо того факта, что Марина выросла в именно этой семье, а не в какой-то другой, и именно в этой атмосфере.

Античность вливается уже в самые ранние стихи Цветаевой тонкой струйкой общепоэтической лексики. Пик увлечения М. И. Цветаевой античностью приходится на 1922-24 г.г. - это то самое время, когда написаны поэмы, которые мы рассматриваем. "Античность составляла атмосферу, почву, инвентарь ее творчества. Бурный пражский роман с античностью возможен еще и потому, что античность оставалась для Цветаевой прекрасной незнакомкой с определенной степенью чужести, инакости, непонятности…" [10, С. 3]. По Лотману: "Античность, как принципиально новая, иная, непохожая на современную, цивилизация, а с другой стороны стопроцентно своя (и для Цветаевой - Е.Ш.), дает возможность увидеть у чужого свое. Увидеть свое отстраненно, познать самое себя в изменчивости и в неизменности - все это поддерживает интерес поэта к античности" [20, С. 224]

В основу данной работы легло достаточно большое количество источников, однако не все они в равной степени близки нам. Среди наиболее близких мы можем назвать труды следующих ученых и исследователей: Ольги Ревзиной, Нины Осиповой, Ирмы Кудровой, Ирины Шевеленко, Романа Войтеховича.

1. Обзор исследований, посвященных проблеме мифологизма в творчестве М.И. Цветаевой

Для начала нашего исследования рассмотрим несколько необходимых для наших целей дефиниций мифа. Вот так определяет понятие "миф" философ А.Ф. Лосев. После долгих изысканий и дистиникций он пишет: "Миф - есть в словах данная чудесная личностная история. Миф есть бытие личностное или точнее образ бытия…"[19, С. 74]

"Значение мифа, которое было заложено в него "примитивными" и архаическими обществами, то есть теми слоями человечества, где миф является истинной основой общественной жизни и культуры. В таких обществах считалось, что миф передает абсолютную истину, так как повествует священную историю, то есть стоящее выше человека откровение, имевшее место на заре Великого Времени. [37, С.3] "….Более того, даже в наше время говорится, что для великого поэта прошлого не существует: поэт видит мир таким, каким он был в космогонический момент первого дня Творения. С определенной точки зрения мы можем сказать, что каждый великий поэт "переделывает" мир, так как пытается увидеть его таким, как если бы Времени и Истории не существовало" [37, С.7].

Складывающийся из образов и сюжетов разных эпох, миф обладает способностью порождать новые тексты, что активизирует использование современными исследователями литературы такого понятия, как "мифопоэтика", включающего литературный или биографический контекст. "Архаические мифы всегда представлялись поэтам и писателям высокой художественной и культурной ценностью: на этих моделях открывалась возможность создания новых мифопоэтических текстов. Такой художественный, поэтический миф как бы "обрабатывается" авторским сознанием, которое порождает неповторимые, уникальные смыслы" [35].

"Не зря творчество Марины Цветаевой зачастую ставят в один ряд с произведениями Элиота, Кафки, Пруста, создание мифологических систем 20 века позволяет говорить о наличии мифологического сознания в Поэмах Марины Цветаевой, где все видится и воспринимается через призму Всемогущего, все определяющего, все объясняющего МИФА"[11, С.34]. Теперь остановимся на использовании понятия "мифологизм" в литературе. Мифологизм в литературе начала ХХ века - особое явление, представляющее собой и художественное средство, приём, и определённое мироощущение, концепцию мира. Мифологизация становится фундаментальным принципом творческого восприятия действительности. В связи с этим создаются мифы "нового времени" - художественные, поэтические мифы. Древние мифы как бы "воскрешаются" в памяти модернистов, однако суть нового мифа культуры Серебряного века иная. "Миф нового времени, по словам Д.Е. Максимова, пропущен через индивидуальное сознание с его рефлексией и авторским свободным отношением к изображаемому" [24, С.112].

К настоящему времени сложилось уже несколько теорий, связанных с выявлением форм и способов "перетекания" мифа в литературу.

Исследователь Д.Е.Максимов выделяет: мифологизм как художественный приём и мифологизм как мироощущение; мифологизм, основанный на неявных ориентациях на мифологические модели, часто бессознательный, и мифологизм осознанный, конструирующий миф, приводящий к созданию "текстов-мифов" или интерпретации известных мифологических схем и образов.

Ученый-литературовед В.Н. Топоров предлагает различать:

"- внешний мифологизм, основанный на освоении мифологии как культурного пласта;

- органический мифологизм как свойство поэтического мироощущения писателя, когда мир творится "изнутри" и является как бы природной сущностью автора;

- синтезирующий оба предыдущих типа, то есть объединяющий культуру и "органику"[30, С. 23].

Давайте попробуем рассмотреть, какими способами создаётся мифологический подтекст в произведениях М. Цветаевой, для каких целей он создается, попытаемся провести некоторые параллели и на основе этого ответить на самый главный вопрос: зачем Марина Цветаева обращается именно к мифологии. Для чего ей нужно создавать обширный мифологический фон? Какую художественную ценность это даёт произведению? То есть разрешить одну из важнейших задач данной работы - попытаться установить, каким образом мифологический подтекст помогает цветаевским поэмам занять своё место в культурном контексте Серебряного века.

Культурная ситуация русской литературы первой трети двадцатого века отмечена своеобразным "парадом культур", когда все основные архетипы мирового искусства, наслаиваясь друг на друга, взаимодействуя и противодействуя друг другу, создают уникальные индивидуальные мифопоэтические картины мира. Модернистские поиски универсального мифологического инварианта литературных форм были отчасти предопределены логикой развития отечественной историко-культурной мысли второй половины XIX столетия. Интерес русских символистов к этой теме возродил интересы к вопросам, поставленным еще в 1870 году историком литературы А.Н. Веселовским: "…не ограничено ли поэтическое творчество известными определенными формулами, устойчивыми мотивами, которое одно поколение приняло от предыдущего, а это от третьего, которых первообразы мы неизбежно встретим в эпической старине и далее, на степени мифа?" [8,С.216]. Эти размышления ученого служили предпосылкой к осознанию на рубеже XIX - XX веков возможности скрытого присутствия архетипических структур едва ли не в любом художественном высказывании и, соответственно, готовности выявить подобный глубинный потенциал, задействовать его способность генерировать приемы литературного письма. Выстраивание символистами своих сочинений по принципу частных реализаций нескольких базовых метасюжетов логично предопределило, кроме того, характерное для современной науки осмысление их наследия как единого "гипертекста", или "пратекста", что, по замечанию А.Ханзена-Леве, "вполне соответствует символистскому самопониманию" и "представляет собой весьма интересную аналогию тезису о том, что каждый отдельный мифологический текст является "развертыванием" единого и единственного "мифа"" [34,С.13].

Символисты пытались выявить и осмыслить философскую природу мифа и осуществить на практике идею "возврата": миф приближался к изначальной форме - попытке объяснения мира. Но миф в их произведениях становился "авторским". Мифологический сюжет редко использовался символистами в чистом виде, он соотносился с различными версиями или другими мифами, реалиями современной жизни, общекультурными образами, представляя собой не столько художественную реконструкцию мифа, сколько явления лирического театра.

Здесь мы видим близость подходов к решению проблемы рецепции мифов в творчестве поэта Марины Цветаевой и поэтов-символистов, при всей разнице их художественных принципов и взглядов. Но своеобразие цветаевского подхода к мифу состоит в том, что "поэзия этого периода способна дать "новое объяснение мира", совмещая в своей структуре мифологизм и полифонию, новый тип отношений человека с миром. Как правило, мифопоэтической основой такого рода произведений является пласт архаической мифологической образности или библейских текстов" [26, С. 176].

Осипова Н.О. представляет творчество Цветаевой сквозь призму мифопоэтики и контекст различных слоёв культурной мифологии первой трети двадцатого века: "…поэт создает такую художественную модель мира, когда мифологизированная внутренняя жизнь человека, какой-нибудь частный случай, его существование выступают как высшая реальность, расширяясь и стремясь вобрать в себя всю Вселенную и всю историю индивидуально пережитых испытаний и чувств" [26,С.37].

К такого типа поэмам цитируемый автор относит "Поэму Горы" и "Поэму Конца". "Эти поэмы содержат два плана: автобиографический, связанный с аспектом личного переживания собственной жизненной ситуации, определенным принципом исповедальности, и условный мифотворческий, где через культурный слой памяти автобиографизм становится космичным, а авторское "Я" равновеликим природе, культуре, Вселенной" [26, С. 177] . Основные типы художественного мифологизма Цветаевой рассматриваются с учётом своеобразия их воплощения и функционирования на различных уровнях художественной системы поэта - от отдельного слова-образа до жанра. Следует отметить, что в работе Н. Осиповой весьма подробно затрагивается мифологический подтекст в произведениях Цветаевой, о чём раньше не писалось, и в чём состоит ценность цитируемой нами монографии. Она продемонстрировала возможность вычленения архетипического на нескольких уровнях: мотивном; образно-смысловом; сюжетно-жанровом). "Через архетипические модели происходит трансформация, перетекание "биографического факта" в литературу - через сложное переплетение библейских пластов и мифологии. Пространство Поэм бинарно, двумирно имеет четко обозначенные параметры "этого" и "того" миров. Лирический герой ощущает себя в пределах такого пространства, находясь на стыке миров" [26, С. 178].

Зарубежные литературоведы не остались в стороне от рассматриваемой проблемы мифологизма в творчестве поэта Марины Цветаевой. Примером может служить работа польского литературоведа Ежи Фарыно "Мифологизм и теологизм Марины Цветаевой", в которой вскрывается архетипическая основа произведений М. Цветаевой, реставрируется "протосюжет" и "пра-миф". Польский исследователь в своей монографии делает вывод о том, что Цветаева-художник позволяет соотносить ее образность с исходными для культуры мифологическими сюжетами: "Цветаева движется не от мифа к варианту, а от варианта к мифу, но не останавливается на уровне мифа, а поднимается еще выше на уровень мифотворчества (в иных терминах- мифопоэтического мышления). Точно такая же картина наблюдается и в случае теологии. Выход за пределы текста-кода - в область кодообразующих начал - на уровень кодотворчества, позволяет ей, не противореча, строить свою семантику, а одновременно вскрывать их первооснову. Готового чужого слова у Цветаевой нет…" [32, С. 392] .

В работе американского слависта Майкла Мейкина "Марина Цветаева: поэтика усвоения" дается свой метод рассмотрения источников творчества Цветаевой как унаследованных текстов, а их трактовка происходит в рамках усвоения общекультурного наследия. В целом работа представляет собой попытку взглянуть на творчество Цветаевой с точки зрения продуктивного использования литературных источников: "обращение к общеизвестным образцам литературного наследия, конфликт между известным источником и его, подчеркнуто персональным, и даже частным пересмотром, Цветаевой по законам собственной поэтики, мифики, системы символов - есть подчеркнутое возникновение Литературы из Литературы." [22, С. 14].

Архетипически ориентированные исследования - немаловажное средство познания поэзии. И естественно, что ученые-цветаеведы так же обращаются к проблематике архетипического. "В случае М.И. Цветаевой это дополнительно поддержано тем обстоятельством, что, по К. Юнгу, творческие натуры именно экстатически-визионерского склада наиболее расположены к восприятию древнейшей архетипики" [35]. Обратимся к другому исследованию, С.Н. Лютовой, она пишет: "Когда поэт в своем творчестве обращается к мифологическим сюжетам, это вовсе не значит, что они источник его вдохновения. Мифы - это лишь культурное средство помогающее поэту прояснить и оформить собственные бессознательные содержания, когда они, так сказать, стучатся в дверь сознания, будучи востребованными жизненной ситуацией" [21, С. 6]. Продолжая свои размышления, она делает вывод: "Таким образом, периоды наивысшего эмоционального накала, стрессовые состояния фрустрации, принятие решения в экстремальной ситуации активируют трансцендентную функцию коллективного бессознательного, и в ответ на запрос Я "что делать?" творческому воображению предстают архетипические образы, (извечные многоликие ОНА и ОН), они и разыгрывают представление. И в результате катарсиса душа восходит на новый уровень осознания, обретает новую идентичность. Поэмы этого периода творчества М. Цветаевой - подмостки как раз такого - душеспасительного действа" [21, С. 7].

Другой близкий нам по духу и оценке творчества Марины Цветаевой исследователь Ирма Кудрова пишет о важном моменте для наших дальнейших рассуждений: "Цветаева...восприимчива к культурным явлениям самых разных пластов, её творчество изобилует узнаваемыми реминисценциями и отголосками из современных и несовременных ей авторов. Мир Цветаевой сформировался под влиянием и мировой и русской культуры - философии русского символизма и немецкого романтизма с их культом музыки, интересом к первоистокам культуры" [17, C. 156].

Поэтический миф нового времени - это "вторая действительность", фантасмагория, за которой может стоять содержание, так или иначе относящееся к реальной истории. Руководствуясь этим посылом, мы переходим, собственно, к поэмам М.И. Цветаевой и использованию в них мифологем и мифологических ссылок.

2. Использование мифологем и мифологических ссылок в Поэмах Горы и Конца

"Две пражские поэмы Цветаевой - едва ли не кульминационная точка творчества М.И. Цветаевой. Они принадлежат к числу высших достижений русской поэмы XX столетия - жанра, отмеченного такими вехами, как "Двенадцать" Александра Блока, "Первое свидание" Андрея Белого, "Форель разбивает лед" Михаила Кузмина, "Спекторский" Бориса Пастернака, "Поэма без героя" Анны Ахматовой"[9,С.130].

Поэма Горы и Поэма Конца представляют собою как бы диптих, поэтому наиболее разумно рассматривать их вместе. Так их рассматривала и сама Цветаева (см. известное ее письмо к Пастернаку от 26 мая 1926 года) [1;Т.6 , С.257]. Они объединены, прежде всего генетически: известно, что их биографической подоплекой был роман Марины Цветаевой с Константином Родзевичем, развивавшийся в Праге с сентября до декабря 1923 года.

"Однако общность двух поэм отнюдь не исчерпывается биографическим фактом, лежащим в их основе. Следует заметить, что они вообще поразительно связны - при всей своей подчеркнутой фрагментарности. обе поэмы превращаются- в "двойчатку", компоненты которой объясняют и уравновешивают друг друга." [9,С.130].Как это ни странно, Поэма Горы и Поэма Конца в литературе рассматривались обычно врозь - и гораздо реже, чем многие другие произведения Цветаевой. Две серьезные работы (В.Иванов "Метр и ритм Поэмы Конца", 1968; Дж. Смит "Взгляд извне", 1978) исследуют Поэму Конца и Поэму Горы в основном на формальном уровне. Поэме Конца посвящен, обширный и заслуживающий внимания труд (О.Г. Ревзина "Из наблюдений над семантической структурой "Поэмы Конца", 1977). В интересном и компетентном исследовании Ольги Ревзиной вскрываются подтексты поэмы, связанные с кругом славянских мифологем.

Нам кажется, что для понимания великих Поэм Горы и Конца особое значение имеет мнение поэта (это важно) И.Бродского о соотношении "текста жизни" и "поэтического текста М.И. Цветаевой: "а) цветаевский трагизм пришел не из ее биографии, он был до… б) действительность для нее всегда была отправной точкой и чем она конкретней, тем больше отталкивание" [5,С.26]. Нам близко утверждение Бродского: "Цветаева-поэт тождественна Цветаевой-человеку. Цветаева там ставила знак равенства" [5,С.27]. Текст жизни и текст поэм объединяет личность их автора, "…поэта чрезвычайно искреннего, вообще, возможно, самого искреннего в истории русской поэзии" [5,С.27]. "Настоящая и трудная любовь" - так определил известный критик и друг Марины Марк Слоним отношения Цветаевой и Родзевича. Если перечитать письма Марины к Родзевичу, то поражает великое количество перекличек между письмами и поэмами. Как будто все происходившее запечатлевалось в сознании как воплощенные в реальном мире фрагменты будущих Поэм. "Это относится к прямым цитатам, к выбору слов и метафор. Цветаева как будто раскрыла перед нами, как собственная ее любовь вершилась по законам искусства" [27,С.90].

Не случаен выбор эпиграфа к первой поэме диптиха "Поэме Горы" из любимого Цветаевой Гельдерлина, эпиграф этот в русле романтической традиции расставания и разлуки. Марина Ивановна близка мысли другого поэта Вячеслава Иванова "Подвиг восхождения - это подвиг разлуки и расторжения, утраты, отдачи самого себя, отрешения от своего я и от себя дотоле чуждого, ради себя иного" [5,С.23] .

Английский ученый-славист Дж. Смит считает что "Поэма Горы шире охватывает мир чем "Поэма конца". У этих поэм много общего: в темах, декорациях, образности, композиции, стихосложении. Но в ней (в "Поэме Горы"-Е.Ш.)нет повествовательности. Гора для него "…пространство души героини, и локус души вообще" [30, С. 177].

В "Поэме Горы" философским центром является "гора", поданная в мифологичекой традиции, когда любая субстанция мира понимается как одушевленная материя. С одной стороны реальный холм (Петришин холм под Прагой) - с другой Мировая Гора, являющаяся моделью Вселенной. В мифопоэтической традиции "Гора - место мифологических событий и мотивов, связанных с идеей культа, страданий, жертвенности (образы Синая, Сиона, Этны)" [31, С. 315] . Гора у Марины Цветаевой персонифицируется, становится образным стержнем произведения. Гора - воплощение чистоты и духовности, мера страданий и горя, синоним жизни. Гора - связь с высшим миром (не случайно у многих народов храмы строятся на горе), связь с божественным началом. Моисею на Синае открылись знаменитые скрижали с десятью заповедями. Мотив заповеди Седьмой настойчиво акцентируется Цветаевой в Поэме Горы.

"… Я говорю о любви на воле, под небом, о вольной любви, тайной любви… о чуде чужого. О там, ставшем здесь." - Из письма М. Цветаевой А. Тесковой (Медон, февраль 1928г) [3,С. 91]. "Гора - как воплощение двойной идеи - святости и греха одновременно. С одной стороны это воплощение высшего я Героини, с другой - элемент низового мира, связанного с мотивом падения в грех" [26,С.165]

"Говорят - тягою к пропастям

Измеряют уровень гор" [1;Т.3,С.26]

Образ Горы-рая в Поэме не вписывается в традиционную семантику Рая. У Цветаевой высокое и низкое утрачивают свои качественные признаки, тяготеют к взаимоперетеканию. У нее скорее демифологизированный рай - не теплый и уютный, а жгучий и ветреный.

" О, далеко не азбучный

Рай сквознякам - сквозняк" [1;Т.3,С.25]

"В семантическом поле мифологемы сам грех трактуется как высшее начало, стихия, беззаконие, со всем, что вне нормы" [26, С166].

"Оппозиция святость - греховность наполняется особым смыслом, воплощаясь в мифологических реминисценциях - архетипический мотив ослушания, нарушения запрета, например, отрывок "Персефоны зерно гранатовое". По мнению Осиповой: "В основе мифопоэтического пласта поэмы лежит мотив смерти любви, в поэме свадьба кодируется как смерть. И образ Персефоны - принадлежавшей двум мирам - зеркально отразивший судьбу героини (зерно граната как символ брака) здесь как мотив нарушения запрета. Эта ассоциация с Персефоной соединяет два плана (Свадьба- Смерть)" [26,С.168].

Другой исследователь творчества М.И.Цветаевой - американка Диана Левис Бургин в работе "Марина Цветаева и трансгрессивный эрос" останавливается на высказывании из письма Марины Цветаевой Анне Тесковой (1928 год, Медон): "Поэма Горы и Поэма Конца - Поэмы расставания. Чувство к Родзевичу - это любовь-Гора, любовь-вертикаль, давящая на тело всей тяжестью земной страсти и уносящая душу в самое поднебесье". На этом интимном признании поэта, Д.Л. Бургин, строит оригинальную интерпретацию (вызывающую наши сомнения, но и интерес одновременно), обращая наш взгляд на два разных обличия Горы: "гора" и "та гора". "Гора" - "безграничная, созидающая, вечная идея". "Та гора" - воплощение этой идеи в земной жизни. "Гора" - "принадлежит только лирической героине". "Та гора" - "собственность героини и её возлюбленного, она имеет название и местоположение… она материальна". Д.Л. Бургин утверждает: "Лирическая героиня подобна мифической Персефоне, разрывается между той и этой горой, между "здесь" и "там", как между жизнью и смертью" [6,С.142].

"Персефона, зерном загубленная!

Губ упорствующий багрец,

И ресницы твои - зазубринами,

И звезды золотой рубец". [1;Т.3,С.25]

На наш взгляд, обращение к известному любому образованному европейцу мифу о Персефоне - это общее место, обычная лексика Цветаевой, понятная ее окружению. И не стоит здесь искать тайных смыслов, связанных с метаниями самой Цветаевой, на которых настаивает Д.Л. Бургин. Персефона мифологический образ, говорящий всем людям только об одном: как забыть того, которого невозможно забыть!

"Как забыть тебя в стужах зим? Помню губы, двойною раковиной

Приоткрывшиеся моим". [1;Т.3,С.25]

Поэма Горы заканчивается мотивом мести, но не ставит точку в лирическом сюжете произведения. "Поэма Горы" переходит в "Поэму Конца". Поэма Горы может быть прочитана как первая часть Реквиема, Поэма Конца как его вторая часть.

"Весь крестный путь, этапами" [2,С.232] - так начинается в рабочей тетради Цветаевой план "Поэмы конца".). Именно к этой записи аппелирует в своей статье Томас Венцлова, дающий подробный анализ и настаивающий на евангельском подтексте сюжета "Поэмы конца". Но мы согласны с ним не вполне: как символический план евангельский сюжет использовать можно, но у самой Цветаевой мы читаем в письме к Пастернаку " Да, ты не знаешь, у меня есть стихи к тебе (Поэма Конца - одно. Только Гора раньше и - мужской лик, с первого горяча, сразу высшую ноту, а Поэма Конца уже разразившееся женское горе, грянувшие слезы, я, когда ложусь, - не я, когда встаю! Поэма горы - гора, с другой горы увиденная. Поэма Конца - гора на мне, я под ней)." [1;Т.6,С.257] .

Мы согласны с И.Д. Шевеленко " …она ( МЦ) фиксирует уже знакомую нам интерпретацию расставания с возлюбленным как конца "жизни в жизни". Расставание героев происходит потому, что один хочет "любви без вымыслов" (как сказано в "Поэме горы"), "дома", не свободы земной жизни, другая - "освобожденная", любви "под веками", "отказа" от жизни". [36,С.274]

"Уедем.

- А я: умрем,

Надеялась. Это проще!" [1;Т.3,С.35]

. Мы согласны с Т. Венцловой, когда он считает, что "Цветаева свободно сочетала библейские и античные мифологические мотивы. В Поэме Горы и Поэме Конца различные мифологии накладываются друг на друга и взаимно перекодируют друг друга" …"[9, С.131]. Это роднит оба произведения и делает их неразрывными. В обоих произведениях рассыпаны библейские образы, причем относящиеся как к Ветхому Завету, так и к Новому Завету (Агарь, двенадцать апостолов, рай, седьмая заповедь, Синай; Вечный Жид, Давид, Давидов щит, древо, Ева, Иегова, Иов, Иуда, Песнь Песней, Соломон,и др). Они перемежаются с мотивами античной мифологии и истории (Атлас, Везувий, Гордиев узел, Парнас, Персефона, Рим, титаны; Семирамидины сады, Харонова мзда).

По нашей мысли Цветаева не делает различия между библейскими и мифологическими персонажами, а органично живет в этом мире использует их по собственному усмотрению, творя свой художественный мир.Но по мысли Т.Венцловы : "… основным, решающим подтекстом двух поэм, семантическим стержнем, является Библия, которая присутствует здесь не только на уровне отдельных цитат и мотивов, но и как бы всем своим корпусом". Он настаивает на том, что "…на малом пространстве Цветаева по-своему воспроизводит библейскую историю, проецируя ее на взаимоотношения своих героев…" [9,С.134]. Вот здесь есть место для спора с уважаемым нами автором. Когда мы читаем у Томаса Венцловы, который сводит сложнейшую по ткани "Поэму Конца" к 14-ти остановкам в католической церемонии "VIA CRUCIS", которая представляет собой последний обход определенных мест, изображающих основные моменты пути Христа на Голгофу, то невольно охватывает недоумение. Почему Католическая церемония? Ведь Цветаева выросла не в католической традиции.

Цветаева сама в своих черновых тетрадях называла "весь крестный путь этапами" буквально по пунктам: "1.Встреча у фонаря, 2) Кафе, окно в пустоту, 3)Путь набережной…, 4)Мост и бесконечность…, 5) Последние улицы (улицы не виноваты в ужасах, 6)Другой фонарь, 7)Последний жест"[2,С.232]. Поэма Цветаевой включает много культурно-ассоциативных пластов, неподдающихся такому конкретному видению, и от этого, простите за смелость, все видение Венцловы, построенное на этом подходе кажется нам не вполне обоснованным. Рассмотрение всех "четырнадцати остановок" займет слишком много места и выходит далеко за рамки нашей работы. Но мы чувствуем необходимость обосновать нашу точку зрения. Для этого рассмотрим хотя бы один эпизод, но их число можно "множить и множить".

Венцлова пишет в своей работе: "Слова третьего эпизода (Смерть с левой, с правой стороны - / Ты. Правый бок как мертвый) -однозначно указывают на распятие (два разбойника - неразумный и благоразумный - по сторонам Христа, и пронзенный Его бок, который в иконографии изображается как правый, ср: Но один из воинов копьем пронзил Ему ребра, и тотчас истекла кровь и вода - Иоан. 19:34)".

Нам же видится это не упрощенно, как решат многие, а так, как это написано в тексте у Марины Цветаевой: это идут рядом бывшие возлюбленные. Они идут по набережной Влтавы: и справа от героини идет Он, и Он сейчас для нее холоднее смерти - реки. Вот что мы читаем у Цветаевой в той самой 3 главке, которую цитирует Т. Венцлова

"Но не от реки

Дрожь, - рождена наядой!

Реки держаться как руки,

Когда любимый рядом-

И верен…"[1,Т.3,с.33]

А дальше вырванные из контекста те самые строки:

"Смерть с левой, с правой стороны -

Ты. Правый бок как мертвый…"[1,Т.3,с33]

О каких христовых муках речь ведет автор? Муки, о которых пишет поэт совсем иного свойства…

Цветаева может обращаться к библейским или мифологическим мотивам как к одному из художественных факторов своего поэтического мира, и она же может использовать их как привычные речевые конструкции, выражения или даже фразеологизмы. Нам кажется важным это различать. Чем яснее мы будем видеть разницу, тем ярче раскроются для нас скрытые смыслы цветаевских текстов. Мы думаем, что Цветаева часто использует библейские цитаты или мифологические образы как систему координат, естественную для образованного человека начала 20 столетия.

Попробуем доказать это на примерах цветаевского текста Поэмы Конца, возьмем пример, приведенный выше:

"Но не от реки - дрожь, - рождена наядой"

Это в семантике Цветаевой сравнение, привычное для любого грамотного человека. Наяда - мифологический персонаж, нимфа ручьев и рек, но эта расшифровка никому не требуется. Или эта же третья главка, но чуть выше:

"Семирамидины сады, Висячие - так вот вы!" - здесь сравнение тоже работает как общепринятое, как известный образ седьмого чуда Света, не требующий разъяснений. Но Цветаева не была бы гениальным поэтом, если бы все было так просто… Здесь этот мифологический образ работает еще не только как сравнение, а как символ утраченного счастья, чуда.

Библейские источники, античная мифология служат основой как для собственных аллюзий: когда-то прочитанное или услышанное -- становится практически своим. В этом смысле можно, на наш взгляд, говорить не только о составляющей художественного сознания Цветаевой, но и об органичных атрибутах ее собственной жизни. Например, 5 главка:

"Все заповеди Синая

Смывая - менады мех-

Голконда волосяная

Сокровищница утех-

Для всех!"[1,Т.3, с.39]

В расшифровке этого отрывка требуется не просто знание мифологии, но и обстоятельств жизни Марины Цветаевой, времени написания поэмы, прототипа ее героя и т.д. Здесь мифологические образы поданы М. Цветаевой так, что рядом стоят ветхозаветный Синай, менады - женщины-вакханки, и даже голконды-вампиры. Менады всем обликом своим выражали покинутость, нам кажется, именно отсюда у Цветаевой возник этот образ, только от отчаяния женщина решится на такое и станет "для всех сокровищницей утех".

Необходимо отметить, что мы совсем не ставили перед собой задачу исследования проблемы веры или религиозности Цветаевой. На наш взгляд, эта проблема должна быть вынесена за рамки нашего исследования. Но нельзя не сказать, что в поэмах М.И. Цветаевой оказались соединенными язычество, православие и католичество, европейские культурные традиции объединены с русскими. Заимствования из Библии предстают в творчестве Цветаевой не в их первоначальном виде. Есть примеры трактовок, которые в корне противоречат положенным в их основу библейским источникам. Для нее использование библейского текста есть нечто большее, чем литературная "техника" или инструмент, она в нем живет и использует его по своему гениальному усмотрению. У нее потрясающе соседствуют мифологическая "Харонова мзда за Лету" с ветхозаветными "Вечным жидом", Евой и Иовом, Иеговой и Давидом. Все это рождает потрясающую по силе образов лирику.

Среди целого ряда исследований, посвященных данным поэмам, хочется выделить работу О.Г. Ревзиной "Из наблюдений над семантической структурой "Поэмы Конца" как наиболее близкую нам по смыслу и духу. Ревзина О.Г. согласна с Т.Венцловой, но одновременно и не согласна ним: "Принимая в целом основные моменты концепции исследователя, заметим только, что в таком прочтении выпадают некоторые мифопоэтические категории, которые выходят за рамки библейского контекста; кроме того, в силу естественных причин, связанных с конкретной целью автора, слабо учитывается общекультурный и биографический контекст, "слои" которого довольно заметны в тексте поэм" [27,С.120].

Может показаться, что рассматривать сюжет Поэм как историю трагического разрыва двух любящих, мужчины и женщины - чересчур просто и банально. Но это не так. Конечно, такой подход ни в коем случае не исчерпывает глубины поэм, однако же, на наш взгляд, он не только имеет право на существование, но и выступает как фундамент, на котором держится все здание поэм. И разрыв этот как переход из своего царства в чужое. Движение к Концу - вот главный вектор пространства Поэмы. Метафорика "Конечного" - последняя встреча, последний поцелуй, последний взгляд. Главный архетип Поэмы - Смерть. Она появляется с первых строк "Поэмы Конца".

"Смерть не ждет…"

"Так государыням руку-

мертвым так…"

" Преувеличенность жизни - в смертный час!" [1;Т.3,С.31]

"Эта оппозиция "смерть - жизнь" крайне усложнена: герой, несущий героине смерть, связан с жизнью. Для героя любовь - значит жизнь, у героини любовь - это "шрам на шраме", "натянутый лук - разлука", "пропасть". Герой выбирает дом и жизнь, героиня - отказ от дома - любовь и смерть" [27,С.96] В мифопоэтике соотношение Реки и Смерти часто прослеживается в русской традиции. "Берег реки всегда был в архаической традиции сакральным местом (смотрение на воду, похоронный обряд, излияние тоски, горя). И выход на мост в мифологии -э то всегда разлука, утрата" [27,С.97]

" Мост, ты - как страсть:

Условность: сплошное между." [1; Т.3,С.40]

Переход через мост часто связан с античной мифологией как переправа через реку Лету. Во многих фольклорных текстах разных народов есть тема строящегося моста как дороги, соединяющей землю и небо. "В мифопоэтической традиции Мост - аналог переправы, у Цветаевой мост - переход в другой мир. Мост может быть символом дороги мертвых (ассоциация с царством Харона). Мост у Цветаевой выступает как мифологема, как знак: он служит местом перехода героев в другое качество. После перехода через мост нынешние "он и она" не равны прежним, здесь звучит тема противоестественности разрыва" [27,С.111]. "Сверхбессмысленейшее слово

Рас-стаемся - одна из ста

Просто слово в четыре слога

За которыми Пустота…" [1; Т.3, С.44]

В этом контексте Моста еще более убедительно звучит тема Персефоны ( "Поэма Горы"), доводя до крайности ощущение конца и разрыва.

"Одним из проявлений стихии в Поэме является архетип Воды как символ очищения и возможного возрождения - оно в общем плаче героя и героини, которым завершается Поэма Конца" [27,С. 112]. Слезы героя - "перлы в короне" героини. Его слезы служат символом ее возможного воскресения.

" После глаз твоих алмазных

Нет пропажи мне.

Конец - Концу" [1; Т.3, С.48]

Принесенная жертва (по Цветавой - наивысшее осуществление любви) - это мотив всей ее лирики, но в рассматриваемой Поэме является главным смыслом и ее доминатой. "В названных поэмах жанровое единство строится на подвижном и органичном соотношении лирического я, взятого в самых интимных, сокровенных обозначениях, с категориями макрокосма. Это поэмы "состояния", единство которых обусловлено проведением через них особо нагруженных смыслом понятий, приобретающих характер мифологем, соотносящихся с устойчивым кругом значений в мировой культуре или с архетипическими моделями мира" [27,С.121].Эта мысль Ревзиной О.Г. подтверждает нашу гипотезу о тесном взаимодействии жизненно- биографического и мифологического аспектов и их взаимном перетекании в творчестве М.И. Цветаевой. Но закончить нашу работу мы хотим словами Константина Родзевича. В своих воспоминаниях А. Саакянц пишет, что когда Родзевичу предложили дать биографический комментарий к "Поэме Горы" и "Поэме Конца", он резко отнесся к этой просьбе: "…не толкайте читателя в преходящую повседневность ("жизнь как она есть"), позвольте ему нерушимо пребывать в нетленном мире, преображенном поэзией".

Заключение

Исследователи творчества М.И. Цветаевой много пишут: рассматривают ритмическую систему ее стихосложения, анализируют основные образы, изучают фольклорные мотивы, мифологические аспекты произведений. Но, несмотря на широчайший интерес к творчеству Цветаевой, мир поэта до сих пор таит в себе немало нерешённых проблем.

В нашей работе обращается внимание на мифологические и культурологические аспекты цветаевского художественного универсума, что позволяет, по нашему убеждению, попытаться расшифровать некоторые скрытые смыслы цветаевского творчества, осмыслить один из способов творческого диалога Поэта и Культуры.

Мифологизм в творчестве М.И. Цветаева несет двойную нагрузку. "И так как все - миф, так как не мифа - нет, вне - мифа - нет, из - мифа - так как миф предвосхитил, и раз навсегда изваял все…" [1;Т5,С.111]

Мы остановились на следующих выводах:

1. Мифология является жизненным пространством Цветаевой;

2. Перетекание друг в друга и взаимодействие материала жизненно-биографического и мифологем, архетипов используются поэтом в качестве творческого приема, художественного принципа.

Но осветить тему относительного равноправия в художественном пространстве Цветаевой реалий жизненно-биографических и реалий мифологических, их сложного взаимодействия, конечно же, невозможно в рамках данной работы. Мы лишь наметили пути для дальнейшего исследования.

Методы, использованные в исследовании - описательный, биографический, сравнительный. Результаты работы могут найти применение при чтении лекционных курсов и семинарских занятий по истории русской культуры начала XX века в высшей школе.

Библиографический список источников

мифологизм цветаева поэма художественный

1. Цветаева, М.И Собрание сочинений [текст]: в 7-ми т. /Марина Цветаева ; под ред А. Саакянц, Л. Мнухина.- М.: Эллис- Лак, 1994-1995.

Т.1:Стихотворения.-1994.-640с.

Т.2:Стихотворения. Переводы.-1994.-591с.

Т.3:Поэмы. Драматические произведения.-1994.-814с.

Т.4:Воспоминания о современниках.-1994.-688с.

Т.5: Автобиографическая проза. Статьи. Эссе. Переводы-1994.-720с.

Т.6 :Письма.-1995.-800с.

Т.7:Письма.-1995.-713с

2.Цветаева, М.И. Неизданное [текст]: сводные тетради/М.И. Цветаева; подгот.текста и примеч Е.Б. Коркиной и И.Д. Шевеленко.- М.: Элис-Лак, 1997.- 282с.

3.Цветаева, М.И. Письма к Ане Тесковой [текст]/М.И. Цветаева; подгот., предисл, коммент. И. Кудровой, вст.ст. З.Матгаузера, В. Морковика.- СПБ.: Внешторгиздат, 1991.-190с. -Имен. указ.

4.Цветаева, М.И.Письма Марины к Константину Родзевичу [текст] /РГАЛИ,Музей- квартира Марины Цветаевой в Болшеве; изд. Подгот.Е.Б. Коркина.- Ульяновск: Ульянов. дом печати, 2001.-200с.:факс.

5. Бродский, И.А. Бродский о Цветаевой [ текст]: интервью, эссе/ И. Бродский; вст.ст. И. Кудровой.-М: Независимая газета 1997.-207с.

6.Бургин, Д.Л. Марина Цветаева и трансгрессивный эрос [текст]:статьи, исследования/ Диана Левис Бургин; пер. с англ. С. Сивак;.-СПб: ИНАПРЕСС, 2000.- 253с. - Указ имен.

7.Ванечкова, Г.Б. Летопись быта и бытия Марины Цветаевой в Чехии 1922-1925 годы [текст]: исследование /Г. Ванечкова.- Прага, Москва,. 2006.-332с.: ил.

8. Веселовский, А.Н. Историческая поэтика [текст] /А.Н. Веселовский.- М: РОССМЭН,2006.-688с.- (Российские пропилеи). - Имен. указ. :с. 671-686.

9. Венцлова ,T. Поэма Горы и Поэма Конца Марины Цветаевой как Ветхий и Новый Завет [текст]/Томас Венцлова //Собеседники на пиру: ст. о русской лит.- Вильнюс: Балтос, 1997.- 257с.

10. Войтехович, Р.С. Античные мотивы в творчестве Марины Цветаевой [текст] /Р.Войтехович. - Москва;Тарту,2008.-200с.-Указ.имен:с.191-197.-Указ. произв.: с.188-190.- Библиогр.: с.181-187.

11 Ельницкая, С.И Статьи о Марине Цветаевой [текст] / С.И Ельницкая. - М.: Дом- Музей Марины Цветаевой, 2004.- 304с.- Имен. указ. : с.299-302

12. Зубова, Л.В. Поэзия Марины Цветаевой [текст]: лингвистический аспект/Л.В. Зубова. Л.: изд-во ЛГУ, 1989.-263с.

13.Иванов, В. В. Метр и ритм в "Поэме Конца" [текст] // Избранные труды по семиотике истории культуры: в 9-ти т.Т.4/ Иванов В.В.- М.: Языки русской культуры, 2007.-792с.: ил.- (Язык. Семиотика. Культура)

14.Клинг, О.А. Поэтический стиль М. Цветаевой и приемы символизма: притяжение и отталкивание [текст]/О.А. Клинг // Вопр. лит.- 1992.- № 3- С. 31

15. Коркина, Е.Б. Поэмы Марины Цветаевой: единство лирического сюжета [текст]: автореф. канд. дис./Е.Б. Коркина. -Л., 1990.-27с.

16. Красовски, А. Поэтическое творчество Марины Цветаевой [текст] /А. Красовски.- Бухарест: изд-во Бухарест. ун-та, 2006.-228с.

17. Кудрова, И.В.Путь комет [текст]: в 3-х т. Т.2: После России./И.В. Кудрова- 2-е изд., испр..- СПб.: Крига, 2007.-560с.:ил..

18.Кутьева, Л.В. Моя Цветаева [текст]: монография/ Л.В. Кутьева.-2-е изд, доп..- М.: Ун-т РАО, 2008.- 152с., [5] л.ил.

19. Лосев, А.Ф.Очерки античного символизма и мифологии [текст]/ А.Ф. Лосев; сост. А.А. Тахо-Годи- М.: Мысль, 1993.-960с.-Указ.имен.:с. 942-952

20. Лотман, Ю.М.Избранные произведения [текст] : в3-хт. Т.1/Ю.М. Лотман.-Таллин, 1992.-389с.

21. Лютова, С.Н Она и он в поэзии М. Цветаевой: архетипическое взаимодействие [текст]/С.Н. Лютова // Мир психологии.- 2006.- №4.- С. 6-10

22.Мейкин, М. Марина Цветаева [текст]: поэтика усвоения./Майкл Мейкин; пер. с англ. С.Зенкевича-М.:Дом-музей Марины Цветаевой, 1997.-С.310.-Библиогр.: с. 283-295

23. Мелетинский, Е.М. Поэтика мифа [текст] /Е.М. Мелетинский.-2-е изд. - М.: Восточная литература РАН, 2000.-406с.

24Мнухин, Л.А. Итоги и истоки [текст]: избр. ст./ Л..А. Мнухин.-Королев: Мемориал. дом-музей Марины Цветаевой в Болшеве, 2008.-512с.:ил..

25. Найдыш, В.М. Философия мифологии: От античности до эпохи романтизма [текст] / В.М. Найдыш. - М.: Гардарики, 2002-129с.

26. Осипова, Н.О. Творчество М.И. Цветаевой в контексте культурной мифологии Серебряного века [текст]: монография/Н.О. Осипова; Вят. гос. пед. ун-т. - Киров: ВГПУ, 2000. - 272с.

27. Ревзина,О.Г. Безмерная Цветаева [текст]: опыт системного описания поэтического идиолекта/ О.Г. Ревзина:.- М.: Дом - музей Марины Цветаевой, 2009.-600с.

28. Саакянц, А.А. Марина Цветаева [текст]: жизнь и творчество/ Анна Саакянц.- М.: Эллис -Лак, 1997.-815с.

29. Слоним, М.Л. О Марине Цветаевой [текст] // Цветаева Марина. Стихотворения и поэмы: В 5 т. Т. 3.- М., 1983.-267с.

30 Смит,Дж. Взгляд извне [текст]: ст.о русской лит/ Дж. Смит .-М,2002.-177с.

31. Топоров ,В.Н. Миф. Символ. Слово. Образ. [текст]: исследования в мире мифопоэтического. - М.: Прогресс, 1995-497с.

32. Фарыно, Е. Мифологизм и теологизм Цветаевой [текст]/Ежи Фарыно: ("Магдалина", "Царь-Девица", "Переулочки") .- Wien: Geszus Forderung slavist studien, 1985.- 412с.

33 Фрайденберг,О.М. Поэтика сюжета и жанра [текст]/ О.М.Фрейдберг.- М.: Лабиринт, 1996.-448с.- Указ. имен: с. 359-381

34.Ханзен-Леве, А. Русский символизм [текст]: система поэт. мотивов/А. Ханзен-Леве ; пер. с нем. С. Бромерло и др.- СПб.: Академический проект, 1999.-512с.-(Совр. запад. Русистика; т.20).-Библиогр.: с. 419-449.

35. Шлемова, Н.А. Эстетика трансцендентного в творчестве Марины Цветаевой [эл. ресурс]/Н.А Шлемова.http://www.tsvetayeva.com/mc/natalya-shlemova-estetika

36.Шевеленко, И.Д. Литературный путь Цветаевой [текст]:идеология- поэтика-идентичность автора в контексте эпохи/ И.Д Шевеленко.- М.:Новое лит.обозрение,2002.-.564с.

37. Элиаде ,М. Аспекты мифа [текст] /Мирче Элиаде; пер. с фр. В. Большакова. -- М.: Инвест ППП,1995.-239с.

Размещено на Allbest.ru