Жизнь и творчество Н.И. Пирогова

Пирогов занялся в своей госпитальной кли-нике исследованием действия эфира при хирур-гических операциях. Он изучил влияние эфира на животный организм и произвёл ряд весьма тщательных опытов над соба-ками. Испытал действие эфира на себе самом, а затем произвёл 50 операций под эфирным наркозом на людях. Работая с эфиром, Пиро-гов, кроме прежнего способа введения эфира в организм человека (через рот), придумал новый способ. Он изобрёл также два прибора для наркоза: по старому способу и по своему, новому. Опыты Пирогова привлекали внима-ние всей России: в газетах и общелитератур-ных журналах печатались сообщения о его открытии.

Медицинский совет создал специальную комиссию из авторитетных врачей для выяс-нения вопроса в официальном порядке. Ко-миссия представила доклад, в котором при-знавала важность пироговского метода «как его изобретательному уму принадлежащее от-крытие». И добавляла: «первенство открытия у нас должно относиться к чести нашего неуто-мимого оператора». Но Пирогову ещё много пришлось бороться с чиновничьей косностью, пока он добился широкого и повсеместного применения «благодетельного способа для дальнейшего служения на пользу человече-ства».

Своё служение человечеству Николай Ива-нович рассматривал, в первую очередь, как служение Родине, её славе, её величию. В 1847 году он опубликовал несколько статей в общих и специальных журналах и отдель-ную книгу о результатах своих лабораторных исследований и "госпитальных опытов примене-ния эфира. В одной статье Николай Иванович писал: «Россия, опередив Европу нашими дей-ствиями при осаде Салтов, показывает всему просвещённому миру не только возможность в приложении, но неоспоримо благодетельное действие эфирования над ранеными, на поле самой битвы. Мы надеемся, что отныне эфир-ный прибор будет составлять точно так же, как и хирургический нож, необходимую при-надлежность каждого врача во время его дей-ствия на бранном поле. Мы надеемся также, что усилия наши распространять между здеш-ними врачами благодетельный способ эфирова-ния будут приняты ими с живым участием для дальнейшего служения на пользу челове-чества».

После опубликования клинических исследо-ваний по наркозу Пирогов получил возмож-ность проверить свои наблюдения на Кавказе, в обстановке войны.

Поездка Николая Ивановича на театр военных действий длилась свыше двух меся-цев. Кроме своей основной задачи -- выяснить возможность применения эфира на поле сра-жения, -- он изучал различные стороны воен-ного дела с точки зрения лечения больных и раненых воинов. Результатом этой поездки был первый из классических трудов Пирогова по военно-полевой хирургии -- «Отчет в путеше-ствии по Кавказу...» «Отчет» был напечатан в 1848 году в специальном медицинском жур-нале и в следующем году вышел отдельной книгой в двух изданиях: русском и француз-ском.

По выходе «Отчета» из печати рецензии на эту книгу появились также в общелитератур-ных журналах. Отмечался её научный интерес и говорилось о художественном описании Кав-каза. Большую статью посвятил «Отчету» критик «Отечественных записок». «В русской литературе,-- писал он,-- богатой прекрасными поэтическими произведениями, вдохновлёнными кавказской природой, немного учёных книг о Кавказе, которые по обилию фактов, разно-образию сведений и общедоступности изложе-ния могли бы сравниться с этим важным, вполне замечательным трудом нашего извест-ного хирурга».

В главе об анестезировании на поле сраже-ния Николай Иванович пишет: «Несмотря на все эти трудности, соединённые с военными действиями в Дагестане, благодетельная мысль была нами в первый раз осуществлена вполне в нынешнюю экспедицию. Возможность эфи-рования на поле сражения неоспоримо дока-зана. Теперь, употребив анестизирование более нежели в шестистах случаях по разным спо-собам, различными средствами и при различ-ных обстоятельствах, я нахожу себя вправе из собственных моих опытов сделать положитель-ные заключения о практическом достоинстве этого средства. На поле сражения я употреб-лял для анестезирования один только эфир».

В нашей Советской Армии эфир с успехом применялся в качестве обезболивающего сред-ства при хирургических операциях. Профессор А. М. Заблудовский писал незадолго до Вели-кой Отечественной войны: «Как показал опыт последних военных столкновений... эфир пол-ностью себя оправдал, и к хлороформу никто не прибегал».

То же было и во время Великой Отечествен-ной войны 1941--1945 годов. Применение Пироговым наркоза в условиях военно-поле-вой деятельности является действительно бес-смертной заслугой, писал во время войны Главный хирург Советской Армии академик Н. Н. Бурденко.

Пирогов вводил оперируемому эфир при по-мощи изобретенного им самим прибора, с ко-торым было очень удобно работать в тогдаш-них условиях. Главное достоинство этого прибора заключалось, как подчёркивал Нико-лай Иванович, в том, что он не причинял больному беспокойства.

Кавказские наблюдения привели Пирогова к другому нововведению, полезному для ране-ных воинов. «Я принялся, -- сообщает он в одном автобиографическом письме 1880 года,-- за приспособление моей неподвижной гипсо-вой повязки на поле сражения». В своей клас-сической книге «Начала общей военно-полевой хирургии» Николай Иванович пишет о том же: «Я в первый раз увидал у одного скульптора действие гипсового раствора на полотно. Я до-гадался, что его можно применить в хирургии, и тотчас же наложил бинты и полоски холста, намоченные эти» раствором, на сложный перелом голени. Успех был замечательный. По-вязка высохла в несколько минут; косой пере-лом с сильным кровяным подтёком и прободе-нием кожи (острым концом верхнего отломка большеберцовой кости) зажил без нагноения и без всяких припадков. Я убедился, что эта повязка может найти огромное применение в военно-полевой практике, и потому опублико-вал описание моего способа, стараясь сделать его как можно более доступным».

Много лет спустя Пирогов с гордостью писал, что анестезия (обезболивание) и гипсовая повязка были введены в военно-поле-вой практике русских госпиталей раньше, чем в других странах.

Пирогов учил осторожному обращению с этим средством, требовал внимательного отно-шения врачей к наложению гипсовых повязок. «Всё зависит от того, как и когда она будет наложена, -- писал Николай Иванович. -- Беда в том, что не все хирурги умеют хорошо нало-жить гипсовую повязку, а потом обвиняют повязку же, а не самих себя». Дальнейшее развитие этого средства шло по линии, ука-занной Пироговым.

В наши дни гипсовая повязка Пирогова является одним из основных способов лечения при переломах конечностей. Об этом пишут авторы общих руководств и специальных ис-следований по «военно-полевой хирургии.

Известно, какое мощное средство имеет в наше время в медицине метод переливания крови. Не то было сто лет назад. Но Пирогов и тогда уже пользовался в клинической прак-тике переливанием крови как целебным лекарством. В одном из сообщений 1847 года Ме-дицинскому совету об открытом им способе эфирования при хирургических операциях Ни-колай Иванович говорит о своём приборе для трансфузии (переливание крови). Этим делом Пирогов интересовался также во время по-ездки на театр войны 1877--1878 годов. В его классической книге «Военно-врачебное дело...» уделено место и вопросам трансфузии, резуль-татам переливания крови раненым воинам до и после хирургической операции.

Пирогов никогда не замыкался в круг одной какой-либо специальности. Он интересовался медицинской наукой во всём её многообразии, служил страждущему человечеству в самых различных областях. Еще по пути на Кавказ ему пришлось наблюдать в разных местах вспышки холерной эпидемии. Вскоре по его возвращении в Петербург, в 1848 году, эпиде-мия разразилась в столице. Николай Ивано-вич образовал в своей клинике особое отде-ление для холерных больных. В течение шести недель он сделал около 800 вскрытий. Резуль-таты своих наблюдений изложил в нескольких работах о патологической анатомии азиатской холеры. Главнейшее из них -- исследование под названием «Патологическая анатомия азиатской холеры» (1849 год).

Исследование о холере было представлено в Академию наук на Демидовский конкурс 1851 года. В отчёте академии о присуждении Демидовских премий указывается, что задача Пирогова, взятая на себя, -- «одна из самых трудных». Она «требует от наблюдателя сверх неутомимого пристального вглядывания в болезнь, ещё необыкновенной силы характера и ничем не нарушимого хладнокровия». Но под-готовленный к такому делу исследователь «проникнет далее других в самые сокровен-ные тайники» болезни. «Это в полной мере можно сказать о сочинении Пирогова, именем которого уже не впервые украшаются лето-писи Демидовского конкурса».

При обработке своего труда Пирогов ис-пользовал методы химического исследования. Как заявляет рецензент Академии наук, Нико-лай Иванович выполнил это «с той же самой деятельностью и настойчивостью», которым читатели привыкли «удивляться» во всех его трудах.

О приложенном к тексту атласе в 16 таблиц большого формата автор разбора пишет, что здесь Пироговым и работавшими под его «соб-ственным надзором» художниками Мейером и Теребеневым достигнута «крайняя степень со-вершенства».

Подлинные рисунки к пироговскому атласу азиатской холеры сохранились до наших дней. Получивший их от вдовы профессора С. С. Бот-кина и передавший в ленинградский музей Пирогова профессор Ф. И. Валькер удостове-ряет, что эти рисунки, имеющие почти сто-летнюю давность, поражают живостью своих красок и необычайной художественностью ис-полнения.

Венцом петербургских анатомических иссле-дований Пирогова является его классическая «Топографическая анатомия», называемая по изобретённому её автором методу «Ледяной анатомией».

«Топографическая анатомия» вся построена на исследовании замороженных трупов. Здесь Пирогов проявил гениальность учёного, твор-ческую фантазию мыслителя, изобретательский талант новатора, тонкую наблюдательность художника. Сам Николай Иванович оставил в «Дневнике старого врача» интересное заяв-ление о роли фантазии в научном творчестве: «Без фантазии и ум Коперника и Ньютона не дал бы нам мировоззрения, сделавшегося до-стоянием всего образованного мира, Ничто великое в мире не обходилось без содействия фантазии».

Исследование Пирогова начато печатанием в 1851 году и закончено в 1859 году. Выходило оно частями в виде атласа на листах большого формата, с отдельными тетрадями объясни-тельного текста. Четырёхтомный атлас состоит из 224 таблиц, на которых представлено 970 распилов в натуральную величину, рисо-ванных художниками под наблюдением автора. Объяснительный текст -- на латинском языке-- состоит из четырёх тетрадей большого книж-ного формата.

Сокращённое изложение текста «Топографи-ческой анатомии» напечатано в распростра-нённом журнале «Отечественные записки» (1860 год). Николай Иванович излагает в этой статье основные принципы своего труда. Как во всей своей исследовательской деятельности, он и здесь имел в виду главным образом приложения научных открытий к практической медицине.

«Я видел на моём веку,-- пишет Пирогов,-- много врачей, которые, зная порядочно обыкновенную описательную анатомию, имели чрез-вычайно сбивчивое понятие о положении же-лудка и ободошной кишки, и при исследованиях живота у больных постоянно смешивали положение этих двух частей кишечного ка-нала... В начале 1850 г. я, к полному осуще-ствлению моей мысли, решил издать полное систематическое изложение разрезов всего тела... Меня поддерживала мысль, что приду-манным мною способом я мог изложить с не-известной доселе точностью положение всех частей тела...

Господствующая мысль моего труда проста. Она состоит в том, чтоб посредством значи-тельного холода, равняющегося не менее как 15° R, довести все мягкие части трупа до плотности твердого дерева... Доведши труп до плотности дерева, я мог и обходиться с ним точ-но так же, как с деревом; мне нечего было опа-саться ни вхождения воздуха по вскрытии по-лостей, ни распадения их. Я мог самые нежные органы распиливать на тончайшие пластинки. Мне нужно было исследовать положение ча-стей в трёх главных направлениях: в попереч-ном, продольном и переднезаднем, и я распи-ливал каждую полость на верхнюю и нижнюю, на правую и левую и на переднюю и на заднюю половины...

Во время моих занятий я напал на мысль сделать ещё другое приложение холода к топографической анатомии. Мне представилась возможность посредством заморожения изу-чить положение, форму и связь органов, не распиливая их в различных направлениях, а обнажая их на замороженном трупе, подобно тому, как это делается и обыкновенным спо-собом. Конечно, этого нельзя сделать без помощи долота, молотка, пилы и горячей воды. Подобно тому как в Геркулане откры-вают произведения древнего искусства, за-литые оплотневшею лавою, так точно нам нужно в замороженном трупе обнажать и вы-лущать органы, скрытые в оледеневших слоях».

Дальше следует рассказ о том, как Пирогов еще в 1853 году представил в Парижскую академию пять выпусков своего атласа "опа-графической анатомии». Об этом труде рус-ского учёного было сделано в заседании Французской академии 19 сентября того же года сообщение, напечатанное в её протоко-лах. Спустя три года французский анатом Ле-жаyдр представил в Парижскую академию несколько таблиц, выполненных по тому же методу сечения замороженных трупов, и по-лучил Монтионовскую премию.

Об этом было напечатано в тех же прото-колах той же академии, но о Пирогове здесь не упоминалось. «Мой труд как будто бы не существовал для академии», -- пишет Николай Иванович и добавляет иронически, намекая на Крымскую войну: «Я ничем другим не могу объяснить это забвение, как восточным вопро-сом, в котором вероятно и парижская акаде-мия, по чувству патриотизма, приняла деятельное участие. Но оставим в покое вопрос о пер-венстве. Нужно решить сначала, стоит ли о нём спорить и принесли ли исследования заморо-женных трупов хоть какую-нибудь пользу науке». Ответ на это дала наша Академия наук, присудившая в 1880 году Пирогову за «Топографическую анатомию» полную Демидовскую премию.

Зимой 1851 года Пирогов изложил на лек-ции в Медико-хирургической академии новый способ костно-пластической операции ноги. В следующем году сообщение об этом появи-лось в печати. Одна идея костно-пластической операции могла бы, по заявлению многих ав-торов, обессмертить имя Пирогова, если бы у него не было других заслуг перед наукой и человечеством. Её достоинство, как определял сам Николай Иванович, не только в способе ампутации (вырезание повреждённого органа), а в остеопластике. «Важен принцип,-- пишет он в «Началах военно-полевой хирургии», -- что кусок одной кости, находясь в соединении с мягкими частями, прирастает к другой и служит и к удлинению, и к отправлению (дей-ствию) члена».

Операция Пирогова описывается в учебни-ках хирургии всего мира, ей отведено значи-тельное место в энциклопедиях и других спра-вочниках. Однако признание она получила не сразу. За рубежом отнеслись к идее русского учёного отрицательно. «Между французскими и английскими хирургами есть такие, -- писал Пирогов в 1865 году,-- которые не верят даже в возможность остеопластики, или же припи-сывают ей недостатки, никем кроме них самих

не замеченные; беда, разумеется, вся в том, что моя остеопластика изобретена не ими». Остеопластическая операция Пирогова посте-пенно завоевала всеобщее признание.

Еще при жизни Пирогова швейцарские, не-мецкие, американские, наконец, прежние противники остеопластики -- французские хи-рурги -- признали достоинства идеи русского учёного и сообщали о десятках случаев сча-стливого исхода операции по его способу. В наше время её делают гораздо чаще, чем во времена Пирогова.

Большое значение для характеристики Пи-рогова, как учёного гражданина и честного наставника, имеют его работы «Об успехах хирургии в течение последнего пятилетия» (1849 год), «Отчёт о хирургических операциях с сентября 1852 по сентябрь 1853 гг.», «О трудности распознавания хирургических болезней и о счастий в хирургии, объясняемых наблюде-ниями и историями болезней» (1854 год). В последней, довольно обширной, монографии Николай Иванович обращал внимание меди-цинской администрации и общества на то, что требование счастливого результата операции от молодых хирургов может принести пагуб-ный вред больным. Желание показать товар лицом «побуждало бы врачей скрывать истин-ную историю болезни и заставило бы, в погоне за более удачным результатом, выписывать больных возможно скорей, как бы излечен-ных». Пирогов настаивал на научном исследо-вании болезни. Он приводит примеры «трудно-стей, встречаемых тем, кто без... дипломатии и без суеверия, на пути чисто учёном, хочет быть счастливым врачом и оператором». Излагает случаи, интересные для поучения на-чинающих врачей. Сообщает примеры из своей практики, где «только верности распознава-ния» больной «обязан тем, что не лишился жизни под ножом».

Пирогов заявляет, что только осторожное и внимательное исследование приводит к счаст-ливым результатам. Это, однако, не значит, что врач должен стоять у кровати больного «робко и недоверчиво». Успех достаётся врачу сме-лому и решительному, но только в том случае, если он не ограничивается изучением одной из-бранной им узкой специальности. «Нужно... обращать на всё самое тщательное внимание и ни малейшей вещи не оставлять без исследо-вания».

Упорно и настойчиво борясь с защитниками устарелых научных взглядов, с противниками движения вперёд, Пирогов не щадил также ничьих самолюбий, не считался с положитель-ными сторонами деятельности своих против-ников, с их заслугами перед наукой, с их че-ловеческими слабостями. Это создало ему, кроме массы врагов в мелочной чиновной среде, много недругов в профессорских и вра-чебных кругах.

Вот как объяснил эту сторону характера Пирогова, при его жизни, знаменитый русский клиницист С. П. Боткин, близко знавший гени-ального хирурга: «В анатомическом театре и клинике Николай Иванович не успел вырабо-тать в себе способности скрывать своё нрав-ственное превосходство перед людьми. Это было, по-видимому, причиной того, что вскоре же по приезде Пирогова в Петербург чувство зависти к этому большому человеку перешло в озлобление. Обожаемый своими учениками и всеми, близко знавшими Николая Ивановича, он был ненавидим известной частью нашей медицинской корпорации, не прощавшей ему его нравственного превосходства и той прав-дивости, которой отличался Николай Иванович в течение всей своей 50-летней служебной деятельности».

Противники Пирогова прибегали к самым низменным приёмам, чтобы выжить его из Медико-хирургической академии. Полагая, что это уменьшит авторитет Николая Ивановича среди больных, они надеялись избавиться та-ким путём от конкурента в медицинской прак-тике. Ложь, клевета, подкуп тёмных, невеже-ственных больных--всё пускалось ими в ход. Натравили даже на гениального хирурга про-дажного журналиста, агента жандармов Фад-дея Булгарина.

Еще великий Пушкин заклеймил подлое предательство Булгарина по отношению к своему родному польскому народу, писал о его грязной роли в русской литературе и пре-смыкательстве перед реакционными мини-страми Николая I, Выступив в своей мерзкой газете с несколькими клеветническими стать-ями против личности Пирогова (1848 год), этот презренный журналист имел наглость писать, что великий русский учёный, пролегавший но-вые пути к мировой науке, оплодотворявший своими идеями отечественную и зарубежную медицину, присваивает себе мысли иностран-ных специалистов.

Оставляя без внимания личные нападки, Николай Иванович не мог пропустить клевету на его научную деятельность. Он потребовал через Академию наук обуздания клеветника, позорящего русское национальное достоин-ство. Булгарину пришлось просить извине-ния.

Недруги Пирогова внешне смирились, но продолжали исподтишка свой поход против него. Травля, интриги, клевета удручали Пиро-гова, делали пребывание в Медико-хирургиче-ской академии несносным. Но оставить науку и преподавание он не мог.

Мысль об отдыхе и покое вообще была чужда Николаю Ивановичу. Ему было всего 43 года. Он был полон творческих замыслов. В нём кипела энергия организатора-новатора науки. Гражданин и патриот, он не мог отка-заться от борьбы с общественным злом. Он хотел не только лечить болезни отдельных лю-дей, но вскрывать язвы родины в целом, спо-собствовать исцелению её недугов.

Наука была в представлении Пирогова тесно связана и переплетена с окружающей жизнью. Оторванная от общественных запро-сов и нужд, она могла стать для него затхлым склепом. В таких условиях, он чувствовал бы себя ещё хуже, чем в окружении прямых врагов и скрытых недругов, натравливавших на него жандармского прислужника Булга-рина.

И всё-таки гениальному русскому учёному пришлось уйти. Крепостническое помещичье правительство вело страну в неизменном управлении; рабство для крестьян, угнетение для рабочих и образование для избранных. Страна задыха-лась под гнётом тупого, злобного царского самодержавия.

Передовые круги общества понимали весь ужас положения страны при таком правитель-стве. Даже убеждённый монархист Н. Кутузов в записке, поданной Николаю I еще в 1841 го-ду, писал: «Быстрое обогащение лиц в челе (во главе) управления поразило антоновым огнём все нервы, движущие состав государ-ственный, и ниспровергло остатки нравствен-ности в правлении». Перечислив бедствия, по-стигшие трудовое население страны в связи с неурожаем 1840 года, автор записки подчёр-кивает, что причина всех зол в плохом управ-лении: «Все внимание главных (начальников) обращено на очистку бумаг для представления в отчётах блестящей деятельности, когда сущ-ность управления в самом жалком положении».

При таком положении вещей техника во всех областях народного хозяйства в России была развита очень слабо. Это отразилось на способности страны защищаться от враже-ского нашествия. Но захватническая политика царской России вовлекла страну в 1853 году в войну с Турцией. Это была война не только с Турцией. Против России постепенно образо-вался единый фронт западноевропейских дер-жав. Англия, Турция, Франция и Италия воевали с Россией открыто; Пруссия и Австрия держались формально в стороне, но в крити-ческие моменты оказывали на ход войны дав-ление в пользу коалиции врагов России.

Глава четвертая

В СЕВАСТОПОЛЕ

Дела в Крыму шли плохо по тупости глав-ных начальников. Положение русского сол-дата было ещё хуже: его не только подстав-ляли почти безоружным под удары против-ника, но обкрадывали здорового, урезывая скудный паёк, грабили больного и раненого, уменьшая ничтожные порции и отпуская фальсифицированные лекарства.

Не было вовремя палаток, одеял, мяса, сухарей, корпии, медикаментов. Не было за-бот о здоровом солдате и уходе за больным.

После одного большого сражения штабное начальство приказало перевести всех раненых и ампутированных в специально отведённое для них помещение, но ничего не успели при-готовить к приёму больных. Когда привезли туда раненых, полил сильный дождь, продол-жавшийся три дня. Матрацы плавали в грязи, всё под ними и около них было насквозь про-мочено. Оставалось сухим только то место, на котором солдаты лежали не трогаясь, при малейшем же движении они попадали в лужи. Больные дрожали, стуча зубами от хо-лода. У некоторых показались последователь-ные кровотечения из ран. Врачи могли оказы-вать им лечебную помощь не иначе, как стоя на коленях в грязи. Смертность от голода, болезней и ран была огромная. Всё это было известно в столице. Занимавший при Александре II высокие государственные посты П. А. Валуев писал по поводу Крымской войны: «Зачем завязали мы дело Н. И. ПИРОГОВ не рассчитав последствий, или зачем не приготовились, из осторожности, к этим послед-ствиям? Зачем встретили войну без винтовых кораблей и без штуцеров? Зачем надеялись на Австрию и слишком мало опасались англо-французов? Везде пренебрежение и нелюбовь к мысли, везде противоположение правитель-ства народу». Это писалось в обзоре царство-вания Николая I через несколько недель после его смерти. Очерк Валуева получил тогда са-мое широкое распространение в списках.

Честные люди болели душой за родину, за героя-солдата, за славу отечества. Все спо-собные носить оружие стремились на театр войны.

Пирогов решил поехать в Крым. Он хотел служить защитникам родины своими глубо-кими знаниями, большим опытом, организа-торскими способностями. Для этого потребо-валось разрешение начальства. Но тут дело Николая Ивановича и застряло.

Одни чиновники рады были уходу Пирогова из Медико-хирургической академии, хотя бы и временному. Другие, ведавшие военно-поле-выми госпиталями, не пускали его в армию. Они опасались разоблачений их мошенниче-ских проделок при снабжении здоровых и больных солдат. Николай Иванович стучался во все двери, использовал связи в правящих кругах. Всё было напрасно. Он уже отчаялся в осуществлении своего намерения служить армии, помогать ей в тяжёлой борьбе за честь и достоинство родины.

Но в конце октября 1854 года Пирогов полу-чил «высочайшее повеление» о командировании его «в распоряжение главнокомандую-щего войсками в Крыму для ближайшего наблюдения за успешным лечением раненых». Это давало ему независимость от госпиталь-ного начальства всех рангов. Он получил также разрешение самостоятельно набрать в свой отряд врачей. Слстры милосердия были подчинены ему непосредственно и единолично.

В Крыму Николай Иванович проявил себя как гениальный хирург-администратор и ве-ликий патриот. Первая сторона его деятельно-сти получила отражение в классических «На-чалах общей военно-полевой хирургии». Вто-рая сторона освещена в обширной литературе воспоминаний очевидцев, в «Севастопольских письмах» самого Пирогова.

«Севастопольские письма» важны я для ха-рактеристики Николая Ивановича в героиче-скую эпоху борьбы русского народа с врагом. Они обличают непорядки в армии и высоко-поставленных виновников зла. Для этого Пи-рогов и посылал свои письма. «Севастополь-ские письма» Пирогова оказывали влияние на общественное мнение страны. Подобно всем документам яркого политического содержания, «Севастопольские письма» Николая Ивановича распространялись в списках, иногда без имена автора. Такие списки переходили из рук в руки, будили дремлющую мысль, устанавли-вали правильный взгляд на события. Попадали они даже в Сибирь, к ссыльным декабристам.

Дорога из Петербурга в Крым была тяжё-лая. Пришлось перенести много неприятностей. Но Пирогов умел видеть не только отрица-тельные стороны жизни. Город героев привёл его в восторг, и он дал художественное опи-сание Севастополя.

Николай Иванович приехал в Севастополь 12 ноября 1854 года и немедленно окунулся в работу. «Мне некогда, -- писал он жене че-рез два дня по приезде в Севастополь,-- с восьми утра до шести вечера остаюсь в го-спитале, где кровь течёт реками, слишком 4 000 раненых. Возвращаюсь весь в крови, и в поту, и в нечистоте. Дела столько, что не-когда и подумать о семейных письмах. Чу, ещё залп!»

При первом посещении главнокомандую-щего князя А, С. Меншикова великий учёный ужаснулся, увидев, с кем имеет дело. «Вме-сто человека, сознающего свою громадную ответственность перед народом, который он вовлёк в тяжёлую, неподготовленную войну, вместо начальника армии, понимающего, что ему надо делать», Николай Иванович увидел «площадного шута, не умеющего даже соблю-дать внешнее достоинство занимаемого им места».

К этому начальнику армии, не понимаю-щему, как вести себя, и не знающему, что ему делать, Пирогов возвращается в «Севасто-польских письмах» несколько раз. Из его от-дельных резких отзывов о Меншикове полу-чается яркая, художественно-цельная харак-теристика этого придворного шаркуна и над-менного эгоиста.

По дороге в Севастополь Николай Ивано-вич слышал различные мнения о Меншикове: одни укоряли его за пренебрежение к админи-стративной части, другие считали его гением стратегии. Приехав в Севастополь, Пирогов «узнал только одну партию: ненавистников, к которой перешел» он сам.

К подлинным героям обороны Севастополя у Пирогова совсем другое отношение. О На-химове, о талантливом генерале Васильчикове, о солдатах, о матросах Николай Иванович отзывается с любовью. Он подчёркивает в письмах их искренний, простой, трогательный патриотизм, их желание и умение воевать за родину, их отважные действия, стойкость в бою. Пирогов гордится родными воинами. Вот несколько выдержек из разных писем:

«Матросы и солдаты убеждены, что Севасто-поль не будет взят». «Наши штуцерные так хорошо стреляют, что удивляют даже англи-чан». «Французы сделали нападение, но с одной стороны наши пароходы, а с другой штыки так их отжарили, что, по словам пленных раненых, русские дерутся, как львы».

«Наши дрались славно, забегали и на не-приятельскую батарею». «Наши делают ночью небольшие вылазки; в одной из них наши унесли на руках три мортиры с неприятель-ской батареи. Один казак схватил спящего французского офицера; тот ему откусил нос, а казак, руки которого обхватили крепко француза, укусил его в щёку и так доставил его пленным».

«Теперь в госпитале на перевязочном пункте лежит матрос. Кошка по прозванию? он сде-лался знаменитым человеком, его посещали и великие князья. Кошка этот участвовал во всех вылазках; да не только вонью, а и днём чудеса делал под выстрелами».

Душой обороны, вдохновителем героических защитников города был Нахимов. Любимец матросов, солдат и всего населения Севасто-поля, он не пользовался симпатиями одних только бездельников, окружавших Меньшикова. От них поползли в Петербург какие-то «злоязычные слухи про Нахимова». Николаю Ивановичу писали об этом в Севастополь. Возмущённый наглостью клеветников, он про-сит жену передать всем, кому можно, что «это враки; здесь все говорят о нём, как он этого заслуживает, -- с уважением».

С удовлетворением отмечает Пирогов, что Нахимов, «как и все благомыслящие, назы-вает Меншикова скупердяем».

Общение с героями обороны вселяло бод-рость, давало силы переносить все невзгоды, облегчало борьбу за лучшее обслуживание защитников отечества. «Терпи, -- пишет Ни-колай Иванович жене, требовавшей его воз-вращения в Петербург, -- начатое нужно кон-чить, нельзя же, предприняв дело, уехать, ни-чего не окончив; предстоит ещё многое; по-думай только, что мы живём на земле не для себя только, вспомни, что перед нами разыг-рывается великая драма, которой следствия отзовутся, может быть, через целые столетия; грешно, сложив руки, быть одним только праздным зрителем, кому бог дал хоть какую-нибудь возможность участвовать в ней... Тому, у кого не остыло еще сердце для высо-кого и святого, нельзя смотреть на всё, что делается вокруг нас, смотреть односторонним эгоистическим взглядом».

В другой раз Пирогов пишет жене: «Я го-ворил и тебе и всем, что я ехать или исправлять какую-либо должность никогда не буду напрашиваться, как, я бы ни был убеждён, что эта должность будет по мне; а если мне да-дут её, то считаю за низость и малодушие от-казываться. Чем же я виноват и перед кем, что у меня в сердце еще не заглохли все по-рывы к высокому и святому, что я не потерял еще силу воли жертвовать; а то, для чего я жертвую счастьем быть с тобою и детьми, должно быть также дорого для тебя и для них... Я не унываю, да и скучать здесь вре-мени нет... день, несмотря на однообразие осады, летит в заботах... Грохота пушек, ло-панья бомб и не замечаешь».

Из Петербурга Пирогов выехал раньше об-щины сестёр. Он ждал их в Крыму с нетерпе-нием. Наконец, прибыл первый отряд из три-дцати сестёр. «Община принялась ревностно за дело; если оне так будут заниматься, как те-перь, то принесут, нет сомнения, много пользы. Они день и ночь попеременно бывают в госпи-талях, помогают при перевязке, бывают и при операциях, раздают больным чай и вино и наблюдают за служителями, за смотрителями и даже за врачами. Присутствие женщины, опрятно одетой и с участием помогающей, оживляет плачевную юдоль страданий и бед-ствий».

Сестры трудились самоотверженно, ухажи-вали за больными и ранеными, не думая о себе. «От занятий, непривычных для них, от климата и от усердия к исполнению обя-заностей почти все переболели; сама их началь-ница лежит при смерти; три уже умерли».

Община сестёр милосердия оправдала воз-лагавшиеся на неё надежды. «Замечательно,-- пишет Пирогов жене,-- что самые простые и необразованные сестры выделяют себя более всех своим самоотвержением и долготерпе-нием в исполнении своих обязанностей. Они удивительно умеют простыми и трогатель-ными словами у одра страдальца успокаивать их мучительные томления. Иные помогают ра-неным на бастионах, под самым огнём непри-ятельсккх пушек. Многие из них пали жертвами прилипчивых госпитальных болезней».

В некоторых госпиталях сестры доводили чиновников до самоубийства, вскрывая их мошеннические проделки. «Да, вот ещё герой-ский поступок сестёр, -- радуется Пирогов в письме к жене: -- они в Херсоне аптекаря за-стрелили. Истинные сестры милосердия. Одним мошенником меньше... Правда, аптекарь сам застрелился или зарезался, до оружия дела нет; но это всё равно. Сестры подняли дело. Довели до следствия... Но зато они должны теперь ухо остро держать: с комиссариатским ведомством шутки плохи».

«Я горжусь сам их действиями; я защищал мысль введения сестёр в военных госпиталях против дурацких нападений старых колпаков, и моя правда осуществилась на деле», -- пи-сал Пирогов по поводу дошедших а армию слухов о новом походе против женской по-мощи раненым. Чиновники не могли отно-ситься спокойно к самоубийству госпитальных

воров из-за деятельности сестёр. Не удалась система грязных намёков -- повели атаку с другой стороны.

В Петербурге к делу помощи раненым и больным солдатам пристроились разные вели-косветские ханжи и лицемерки, старавшиеся придать общине бюрократический и внешне-религиозный характер. Пирогов почувствовал новое веяние и в письмах к жене сообщал для передачи главной руководительнице об-щины сестер, великой княгине Елене Пав-ловне, что «если вздумают вводить в общине формально-религиозное направление, то полу-чатся не сестры, а женские Тартюфы». Но когда из столицы пришло указание, что необ-ходимо считаться с некоторыми лицами. Пи-рогов написал резкое письмо самой Елене Павловне. Жене он сообщал об этом: "Я вы-сказал великой княгине всю правду. Шутить такими вещами я не измерен. Для виду де-лать только также не гожусь. Если выбор её пал на меня то она должна была знать, с кем имеет дело. Если хотят не быть, а только ка-заться, то пусть ищут другого».

Николай Иванович хорошо понимал, что источник петербургских нападок на сестёр -- В Крыму, где чиновники непосредственно страдали от их контроля. Поэтому он, как большинство в действующей армии, радо-вался увольнению главного виновника всех непорядков.

"Я дождался, наконец, что этого филина сменили: может быть, и мы к этому кое-чем содействовали... Я правду говорил: он не го-дится в полководцы, скупердяй... сухой саркаст, Отъявленный эгоист, -- это ли полково-дец? Как он запустил всю администрацию. все сообщения, всю медицинскую часть! Это. ужас!

И взамен что же сделал в стратегическом отношении? Ровно ничего. Делал планы, да не умел смотреть за исполнением их, потому что ему недоставало уменья на это. Он не знал ни солдат, ни военачальников; окружил себя ничтожными людьми, ни с кем не сове-товался. Ему удалось надуть некоторых дура-ков, которые кричали, что без Меншикова Севастополь погиб. Но теперь все мы знаем, что Севастополь стоит совсем не через него, а вопреки ему... Я рад, что этого старого ску-пердяя прогнали. Он только что мешал».

Тиф свирепствовал в госпиталях. Сам Пиро-гов, все сестры, все врачи его отряда перебо-лели сыпным тифом, многие умерли. Все подвергались опасности от неприятельских снарядов во время переездов по городу, при работе в лазаретах, на своих кварти-рах.

Несколько раз возле Николая Ивановича разрывались бомбы. Но эти случаи не отра-жались на его самочувствии и работоспособ-ности. Когда врачи после небольшого ночного отдыха являлись рано утром на перевязочный пункт, они постоянно заставали Пирогова за работой. «Как родной отец о детях, так забо-тится Николай Иванович о раненых и боль-ных, -- писала своим родным сестра милосер-дия А. М. Крупская.-- Пример его человеко-любия и самопожертвования на всех дей-ствует. Все одушевляются, видя его».

Кроме сестёр общины, за ранеными ухажи-вали местные жительницы. Среди них были, как сообщает Николай Иванович, жёны сол-дат и офицеров, одна -- дочь чиновника, де-вочка лет семнадцати, наконец, знаменитая Дарья, дочь матроса Черноморского флота, прославившаяся своими подвигами при уходе за ранеными.

С пятнадцатилетнего возраста Дарья оста-лась круглой сиротой. Зарабатывала свой хлеб стиркой белья для местных жителей и. для военных. Жила она в Севастополе на Корабельной стороне.

Когда неприятель высадил войска в Евпа-тории, наше командование стянуло значитель-ные части к речке Альма. После первого сра-жения Дарья устроила при речке свой соб-ственный, ничем не оборудованный перевя-зочный пункт. Под неприятельским огнём она оказывала раненым первую помощь. Привык-шая к работе, неутомимая девушка быстро переходила от одного больного к другому, Любящие руки нежно перевязывали раны. Страдания уменьшались, раненые успокаива-лись.

После Альмы Дарья ухаживала за ране-ными и больными в Севастополе, работала на перевязочных пунктах, в лазаретах и госпита-лях, осаждённого города.

По приезде Пирогова в Крым Дарья яви-лась к нему, чтобы записаться в общину. Видя, как почтительно относятся к знамени-тому хирургу окружающие, слыша, как воен-ные фельдшера и госпитальные служители, обращаясь к Пирогову, называют его «превосходителъством», а между собой -- генералам, Дарья оробела. У неё мелькнула было мысль уйти. В этот момент Николай Иванович окон-чил обход больных и увидел девушку с ме-далью на груди. Узнав от своего помощника, кто она, Пирогов ласково обратился к Дарье с приветствием и похвалил 'её за работу на пользу раненых. При первых словах Николая . Ивановича робость девушки как рукой сняло, и она сказала, что хочет продолжать работу вместе с приехавшими сестрами общины.

Пирогов вопросительно взглянул на стояв-шую возле него старшую сестру. Та сказала, что Дарья хорошо знакома с делом и справ-ляется с ним, как опытная госпитальная работ-ница, что она с полуслова понимает распоря-жения врачей. Николай Иванович поручил стар-шей сестре заняться с девушкой и подгото-вить её к приёму в общину. По некоторым формальным обстоятельствам Дарья, однако, в общину не вступила. Это не помешало ей работать попрежнему на пользу раненых, и Пирогов не уставал в письмах к жене и друзьям хвалить Дарью за её «благородную наклонность» помогать раненым.

За своё героическое служение родной армии Дарья получила несколько наград. Имя этой девушки овеяно бессмертной славой. Оно за-нимает в летописях Севастопольской обороны одну из самых ярких страниц.

Герои наши любили своих «сестричек», от-носились к ним с душевней ласковостью.

Разоблачая бездельников, уча сестёр бо-роться со злом. Пирогов советовал обращать внимание не только на худую сторону.

-- Не нужно закрывать глаза на худое.-- говорил Николай Иванович, -- но не следует выбрасывать и хорошее. Если нельзя вырвать сразу с корнем всё худое, то надо уцепиться обеими руками, ногами и зубами за хорошее и не выпускать того, за что раз ухватились.

Жалующимся на трудность борьбы с зло-употреблениями Пирогов отвечал стихами Карамзина: Кто всё плачет, всё вздыхает,

Вечно смотрит сентябрем, Тот науки жить не знает.

--Посмотрите вокруг себя, -- добавлял, он, имея в виду подъём общественного настрое-ния после смерти Николая I:-- ведь новое потоком льётся к нашему старому. Старые мехи должны лопнуть, наконец, от нового вина.

Пирогов учил, что нельзя жить только на-стоящим. Надо уметь жить и в будущем.

--Без этого умения -- беда,-- говорил он-- Одна попытка не удалась, надо попытаться сделать иначе. Но за сделанное однажды надо держаться крепко обеими руками.

Сестры держались. Они. по словам очевид-цев, выдерживали бомбардировку «с герой-ством, которое бы сделало честь любому сол-дату». На перевязочных пунктах и в госпита-лях они продолжали делать перевязки ране-ным, не трогаясь с места, когда бомбы летали у кругом и наносили присутствующим тяжёлые раны.

Николаю Ивановичу тяжело было наблю-дать «глупости и пошлости», какие делаются в штабе, видеть, «из каких ничтожных людей

состоят» штабы. «Это ли любовь к родине? гневно пишет Пирогов. -- Это ли настоящая воинская честь? Сердце замирает, когда ви-дишь перед глазами, в каких руках судьба войны, когда покороче ознакомишься с ли-цами, стоящими в челе. Они, не стыдясь, не скрывая перед подчинёнными, ругают друг . друга дураками... Не хочу видеть моими гла-зами бесславия моей родины; не хочу видеть Севастополь взятым; не хочу слышать, что его можно взять, когда вокруг его и в нём стоит слишком 100 000 войска; -- уеду, хоть и досадно. Доложи великой княгине, что я не привык делать что бы то ни было только для вида».

Николай Иванович готов бороться. Но трудно всё время преодолевать «укоренив-шиеся преграды, что-либо сделать полезное, преграды, которые растут, как головы гидры: одну отрубишь, другая выставится».

Сильно огорчает Пирогова сознание, что своим отъездом из Крыма он сыграет наруку именно тем, с кем боролся за честь родины, за славу отечества, за здоровье героев -- за-щитников Севастополя. Он видит и другие последствия его отъезда. «О, как будут рады многие начальства здесь, которых я так же бомбардирую, как бомбардируют Севасто-поль,-- когда я уеду. Я знаю, что многие этого только и желают. Это знают и при-командированные ко мне врачи, знают, что их заедят без меня, и поэтому, несмотря на все увещания и обещания, хотят за мною бежать без оглядки. Достанется и сестрам; уже и те-перь главные доктора и комиссары распускают слухи, что прежде, без сестёр, с од-ними фельдшерами, шло лучше. Я думаю, действительно для них шло лучше».

Хотелось быть сейчас в Петербурге в связи Со значительными переменами, ожидавшимися в стране после смерти императора Николая.

Пирогов выехал из Крыма 13 (1) июня 1855 года. В письме из Севастополя он просил жену заблаговременно поселиться с детьми на даче в Ораниенбауме. Николай Иванович хотел проехать прямо на дачу, чтобы избежать, необходимости делать в Петербурге визиты и принимать гостей с их докучными расспро-сами. Это не избавило Николая Ивановича от свидания с представителями влиятельных при-дворных и правящих кругов, среди которых на первом плане были брат царя великий князь Константин Николаевич и тётка его ве-ликая княгиня Елена Павловна, вдова Ми-хаила Павловича.

Вокруг этих лиц уже тогда группировались те представители придворной аристократии и правящей бюрократии, которые сознавали, что феодально-крепостнический строй должен уступить место либерально-консервативному. Главные обличительные речи Пирогова благо-склонно выслушивались в этом кругу, посте-пенно заполнявшем правительственные места своими ставленниками.

В этом же кругу охотно читались философ-ские трактаты Пирогова о назначении жен-щины-матери, о воспитании детей, о назначе-нии человека и т. п. Философские размыш-ления Пирогова были изложены им в обшир-ных письмах 1850 года к его невесте, Александре Антоновне Бистром, ставшей вскоре после того его женой. Эти трактаты распро-странялись в списках по всей России. Их с одинаковым сочувственным вниманием читала либеральные чиновники в петербургских го-стиных и ссыльные декабристы в сибирских захолустьях. Эти письма-трактаты в некото-рых отношениях соответствовали программе либеральных преобразований, которыми пра-вящий класс хотел парализовать разрастав-шееся перед: Крымской войной и усилившееся во время войны революционное движение.

Признавалось необходимым провести неко-торые реформы в государственном управле-нии. Николай Иванович был согласен с этим. Но пока война не кончилась, все мысли, все усилия должны быть сосредоточены на ар-мии. Слушая либеральных представителей правящего класса, он думал о больном и ра-неном защитнике отечества, стремился вер-нуться на театр войны. Теперь канцеляристы военно-медицинского ведомства не посмели задерживать отъезд Пирогова в Крым.

В конце августа 1855 года Николай Ивано-вич снова был на фронте. В числе других мо-лодых врачей с ним приехал туда только что окончивший университет Сергей Петрович Боткин, прославивший впоследствии русское имя на весь мир как гениальный клиницист.

28 июня был смертельно ранен на Малахо-вом кургане Павел Степанович Нахимов. Ещё раньше был тяжело ранен другой талантли-вый вдохновитель обороны Севастополя, воен-ный инженер Тотлебен. В конце августа пал Малахов курган. Героические защитники Севастополя -- солдаты и матросы -- были перс-биты вражескими снарядами или кучами ле-жали в палатках на Северной стороне, ожи-дая отправки в Симферополь для дальнейшей эвакуации.

Участь героического города была решена. Пирогов со своим штабом, как он называл работавших под его руководством врачей, се-стёр и фельдшеров, упорядочил, насколько можно было, уход за ранеными. Затем он пе-ренёс свою штаб-квартиру в Симферополь.

В юбилейной речи о Пирогове, в торжест-венном, заседании общества русских врачей. С. П. Боткин рассказал об этой деятельности Николая Ивановича, свидетелем которой он был: «Осмотрев помещение больных в Сим-ферополе, в котором тогда находилось около 18 тысяч, рассортировав весь больничный материал по различным казённым и частным зданиям, устроив бараки за городом, Пиро-гов не пропустил ни одного раненого без того или другого совета, назначая операции, те или другие перевязки. Распределив своих вра-чей по различным врачебным отделениям, он принялся за преследование злоупотреблений администрации... По распоряжению Николая Ивановича мы принимали на кухне мясо по весу, запечатывали котлы так. чтобы нельзя было вытащить из них объёмистого содержи-мого,-- тем не менее...» и т. д.

Письма Николая Ивановича из второй его поездки в Крым отражают тяжёлые нрав-ственные переживания за родину, за её честь и славу, за её многострадальных героических сыновей. «Один акт трагедии кончился; начинается другой, который будет, верно, не так продолжителен, а там -- третий. Вероятно, еще до зимы будет окончен и второй акт. О себе ничего не говорю, можно ли при таких событиях говорить о себе».

Пирогов был человек дела. Ни бодрости, ни головы он никогда не терял, Он сразу взялся за упорядочение госпитального хозяйства, сильно запущенного в его отсутствие. Даже самоотверженный труд сестёр не сумели -- или не хотели -- использовать для облегчения участи защитников родины.

Дела чисто военные тоже удручали. В своё время, после ухода Меншикова и назначения главнокомандующим М. Д. Горчакова, все честные патриоты облегчённо вздохнули. На-деялись, что при нём положение улучшится. Радовался и Николай Иванович.

Разочарование наступило очень скоро. «На этих днях я видел две знаменитые развали-ны,-- писал. Пирогов жене:--Севастополь и Горчакова».

Однако Николай Иванович работал с обыч-ной энергией "и распорядительностью. Главной задачей момента было устройство транспорта раненых. В этом ему много помогли сестры, которые ожили с приездом своего начальника-защитника.

Сам Пирогов работал больше всех своих помощников. Во второй приезд в Крым он «...решился, -- как писал жене, -- жить не раз-деваясь. Не снимаю платье ни днём, ни ночью... Каждый день приходится осмотреть до 800 и до 1000 раненых, рассеянных по городу в 50 различных домах». При такой работе некогда было обдумывать внешнюю форму письменных требований, которые Пирогову приходи-лось по делам своих госпиталей посылать раз-ным начальникам. В одном из таких требова-ний -- на дрова для отопления ледяных бара-ков -- Николай Иванович вместо слов «имею честь просить» написал «имею честь предста-вить на вид».

Начальник госпитальной администрации, ко-торому была послана бумага, пожаловался князю Горчакову. «Вследствие этой жалобы,-- пишет Николай Иванович -- мы дров не полу-чили, но я за то получил резкий выговор сперва от Горчакова, а позднее -- от самого государя».

Государь -- Александр II -- тоже, как и на-чальники-формалисты, хотел, чтобы всё было внешне благополучно. «Сегодня сюда ожи-дают государя, -- писал Николай Иванович из Симферополя 28 октября ст. стиля, -- и всё в ужасном движении; по улицам скачут и бе-гают; фонари зажигаются, караульные рас-ставляются; неизвестно, сколько времени он здесь пробудет, куда отсюда поедет. Горча-ков уже здесь. Все мои представления о гос-питалях и т. п., которые до сих пор не были исполнены и лежали в главной квартире, вдруг явились сюда на сцену, по крайней мере, на бумаге... посмотрим, что дальше будет».

Царь приехал, обошёл в сопровождении ге-нерал-штаб-докторов некоторые госпитали. Туда, где был Пирогов со своей общиной, Александра Николаевича не повели. Всё обо-шлось благополучно -- к удовольствию Горчакова и его помощников. «Государь хотел остаться всем довольным, -- сообщал Пиро-гов жене,-- и остался, хотя многое не так хо-рошо, как кажется... Больные зябнут жестоко в бараках и госпитальных шатрах... вывоз де-лается с каждым днём труднее; а беспрестанно отписываюсь с главнокомандующим; и на бумаге всё идёт как нельзя лучше, но не на деле».

Позор родины ничему не научил царских генералов. Продолжалась прежняя неразбе-риха, усилилось воровство, яростнее стали атаки интендантских и госпитальных мародё-ров на Пирогова, его врачей и сестёр. Когда Николай Иванович требовал упорядочения го-спитальной администрации, начальство сооб-щало царю, что Пирогов мешает вести воен-ные операции, что он хочет быть главнокоман-дующим.

Пирогов не стремился к управлению воен-ными операциями, но армейская масса любила его и верила в него. Заботы Николая Ивано-вича о больных и раненых, его беззаветная преданность своему делу, самоотверженный труд; видимое даже неопытному глазу исклю-чительное мастерство у операционного стола окружили его имя легендами.

Любопытный эпизод передал свидетель хирургической деятельности Пирогова в Крыму в рассказе «Несколько случаев из жизни за-щитников Севастополя». Рассказ был напе-чатан в газете «Русский инвалид» № 115 за 1855 год. Пирогов отрезал стрелку Одесского егерского полка Арефию Алексееву размож-жённую» неприятельским ядром ногу. Стрелок перенес операцию, как герой. Когда остав-шийся отрубок был перевязан, Алексеев вы-нул из своей тряпицы два рубля и, подав один из них Николаю Ивановичу, сказал:

-- Хорошо вы, ваше благородие, отрезали мне ногу; возьмите себе половину добра моего; дай вам бог здоровья.