Именно это стало первоосновой марксистской интерпретации исторического процесса: сперва меняются материальные условия жизни людей, потом в результате этих изменений меняются взаимоотношения между людьми, и только следом за изменением типа социальных связей меняется «общественное сознание».

«Великая заслуга Моргана, - пишет Ф. Энгельс, - состоит в том, что он открыл и восстановил в главных чертах эту доисторическую основу нашей писаной истории и в родовых связях североамериканских индейцев нашел ключ к важнейшим, доселе неразрешимым загадкам древней греческой, римской и германской истории. Его сочинение - труд не одного дня. Около сорока лет работал он над своим материалом, пока не овладел им вполне. Но зато и книга его - одно из немногих произведений нашего времени, составляющих эпоху».17

Далее, говоря о марксизме, Бинтлиф продолжает: «Другим ключевым элементом подъёма стадиальной системы социально эволюции человечества был дарвинизм. На самом деле, Чарльз Дарвин очень консервативен по своим политическим взглядам. Задерживая публикацию «Происхождения видов», он боялся его возможных последствий для сохранения социально-политического статус-кво для основанного на классах общества Западной Европы. Он всерьёз считал, что конкуренция видов никогда не может рассматриваться, как нечто ведущее к позитивным переменам. Это было прямым предупреждением против социального искажения его теории биологической эволюции, ответом на возможные попытки выдвигать мнение, что те же самые принципы можно переносить и на человеческое общество. Дарвин боялся, что неверная трактовка его идей будет содействовать предложениям естественности присвоения власти всё более многочисленным рабочим классом, чей труд был реальной основой коммерческого и промышленного превосходства Западного мира. Тем не менее, британский социальный философ Герберт Спенсер адаптировал мощную теорию эволюции видов в пресловутый социальный дарвинизм, который, в конце концов, даже самого Дарвина сделал жертвой цитирования без критики.

И социальные эволюционные теории, и формальная марксистская теория в отношении нашего взгляда на человеческое прошлое принадлежат к научным магапарадигмам в западной мысли. Оба этих направления предъявляли права на то, чтобы считаться научными теориями, подкрепляя свои притязания широким использованием материалов этнографии, истории, а в дальнейшем всё более проникая в область исследований по доисторической археологии. В данных изысканиях они рисовали широкой кистью схему человеческого общества на глобальном уровне. Когда в течении первой половины XX века в России, а также в Центральной и Восточной Европе были установлены коммунистические режимы, марксизм стал рассматриваться внутри этих стран, как наука, а в археологических публикациях эмпирические открытия связывались с фундаментальными заявлениями ключевых коммунистических мыслителей относительно социальной эволюции, как если бы эти цитаты были доказанными фактами. После кончины европейского коммунизма в конце XX века и фактического исчезновения марксизма из жизни образования и науки, мы могли бы быть искушены мыслью, чтобы рассматривать марксистскую теорию, как осадок социальной идеологии. А в этом случае получается, что она вроде бы больше подходит для рассмотрения в пределах других рассматриваемых нами направлений мысли стран континентальной Европы, прежде всего, романтизма и идеализма. Однако это было бы неправильно, так как марксисты всегда считали распространителями строгого прочтения исторических свидетельств. Доказательством этому причислению марксистской мысли в разряд рационализма может служить то обстоятельство, что на протяжении нескольких десятилетий после окончания Второй Мировой войны имело место быть энергичное содействие социальному эволюционизму в рамках Новой Археологии, особенно, в странах Северной Америки - вряд ли марксистской территории. Одной из основных моделей в американской Новой археологии было повторное исследование доказательств, и более глубокое понимание стадиальной схемы происхождения и развития человеческого общества на глобальном уровне. Учитывая, что постпроцессуализм добился лишь ограниченного успеха в деле перемещения теоретических наработок процессуализма в американскую археологию, многие археологи США продолжают признавать общие принципы приемлимыми для преобразования в социальные формы, даже если простые стадиальные формы 1960-х - 1970-х годов значительно изменились».18

Учение Чарльза Дарвина вообще сыграло значительную роль не только в биологии, но и в развитии философских, исторических и политических учений. Как правило, разработанные Дарвином положения относительно видов животных, их борьбы за существование, выживание сильнейших и наиболее приспособленных, а главное прогрессивности этого процесса, как двигателя мирового развития, просто переносились на человеческое общество, где виды животных «заменялись» на социальные классы, народы, расы и любые другие группы. В этом смысле дарвинизм стал предтечей расизма, социального дарвинизма и, как считает Джон Л. Бинтлиф, марксизма. В случае с последним основные позаимствованные идеи сводятся к самой идее эволюции от низших форм к высшим через гибель отживших форм, неизбежному различию интересов и борьбе разных социальных групп. Также, возможно, марксисты считали пролетариат более прогрессивным классом (именно в дарвинском значении этого слова, то есть более приспособленным к жизни и являющимся источником гегемонии Запада, чьё конкурентное преимущество строилось в ту эпоху на развитии промышленного капитализма).

«Морган был первый, кто со знанием дела попытался внести в предысторию человечества определенную систему, - пишет Фридрих Энгельс, - и до тех пор, пока значительное расширение материала не заставит внести изменения, предложенная им периодизация, несомненно, останется в силе.

Из трех главных эпох -- дикости, варварства, цивилизации -- его, само собой разумеется, занимают только две первые и переход к третьей. Каждую из этих двух эпох он подразделяет на низшую, среднюю и высшую ступень сообразно с прогрессом в производстве средств к жизни, потому что, говорит он: "Искусность в этом производстве имеет решающее значение для степени человеческого превосходства и господства над природой; из всех живых существ только человеку удалось добиться почти неограниченного господства над производством продуктов питания. Все великие эпохи человеческого прогресса более или менее прямо совпадают с эпохами расширения источников существования».19

Фридриха Энгельса же напротив занимал переход от варварства к цивилизации, в связи с чем его особенно интересовала последняя, высшая, ступень варварства, которая подготовила возникновение государства.

«Полный расцвет высшей ступени варварства, - пишет Фридрих Энгельс, - выступает перед нами в поэмах Гомера, особенно в "Илиаде". Усовершенствованные железные орудия, кузнечный мех, ручная мельница, гончарный круг, изготовление растительного масла и виноделие, развитая обработка металлов, переходящая в художественное ремесло, повозка и боевая колесница, постройка судов из бревен и досок, зачатки архитектуры как искусства, города, окруженные зубчатыми стенами с башнями, гомеровский эпос и вся мифология -- вот главное наследство, которое греки перенесли из варварства в цивилизацию. Сравнивая с этим данное Цезарем и даже Тацитом описание германцев, находившихся в начальной стадии той самой ступени культуры, из которой готовились перейти в более высокую гомеровские греки, мы видим, какое богатство достижений в развитии производства имеет высшая ступень варварства».20 Для нас эта ступень также более, чем интересна.

Ведь именно эта стадия составляет первый этап Античности и в Греции, и в Италии. В современной науке эту ступень именуют «военная демократия». В Греции она носила особый характер, так как некоторые её черты имели дворцовые ахейские государства бронзового века (точнее сказать, эти государства явно происходили от «военной демократии» пришлых ахейских племён), а порядок сложившийся после их распада является «военной демократией» почти в чистом виде. Греческий полис же является результатом естественного развития этого порядка. И не будем забывать, цивилизованные общества в Античности составляли меньшинство. Основной формой организации общества в Античности была военная демократия (это видно хотя бы по описаниям окружающих Грецию племён Геродотом), даже цивилизованные общества сохраняли в Античности следы прежних варварских порядков. Даже классический полис не придумал в плане политического устройства ничего иного, как замену клановой идентичности и самоорганизации на общинную. Упадок же полиса и создание же надполисных («надобщинных») структур стало причиной заката классической Греции.

Фридрих Энгельс считает основным процессом высшей стадии варварства и первой половины Античной истории, как таковой, переход от родового строя к возникновению государства, взаимодействие государства с пережитками родового строя, которое сводилось, с одной стороны, к попыткам приспособить их к интересам правящей верхушки, а с другой, к сопротивлению пережитков родового строя утверждению нового порядка. Все события истории Греции вплоть до классики автор толкует именно в таком ключе. Римскую историю рассматривает также через призму этой схемы, в основе которой лежат построения Генри Моргана.

«Греки, подобно пеласгам и другим соплеменным народам, - пишет Фридрих Энгельс, - уже в доисторическое время были организованы сообразно тому же органическому ряду, что и американцы: род, фратрия, племя, союз племен. Фратрии могло не быть, как у дорийцев, союз племен мог образоваться не везде, но во всех случаях основной ячейкой был род. К моменту своего появления на исторической арене греки стояли на пороге цивилизации».21

К тому времени, когда эллины появляются на исторической сцене, их род был уже не столь архаичен, как род североамериканских индейцев: «Материнское право уступило место отцовскому; возникающее частное богатство пробило этим свою первую брешь в родовом строе. Вторая брешь была естественным следствием первой: так как после введения отцовского права имущество богатой наследницы должно было бы при ее замужестве переходить к ее мужу, следовательно, в другой род, то была подорвана основа всего родового права и не только стали допускать, но и сделали для такого случая обязательным, чтобы девушка выходила замуж внутри своего рода в интересах сохранения за последним этого имущества».22

По утверждению английского историка античности Джорджа Грота, на которого, как на исходный источник, ссылается Фридрих Энгельс в основе афинского рода лежали на следующие начала:

1. Родоначальником рода было конкретное божество. Все члены рода должны были участвовать в совместных празднествах в его честь. Исключительное право совершать обряды на этих церемониях имели жрецы.

2. Общие погребения.

3. Члены рода могли наследовать собственность друг друга.

4. В случае внешних бедствий или агрессии чужаков сородичи были обязаны оказывать помощь, защиту и поддержку своим сородичам.

5. В некоторых случаях взаимное право и обязанность в известных случаях вступать в брак внутри рода, особенно когда дело касалось девушек-сирот или наследниц.

6. Владение, по крайней мере в некоторых случаях, общим имуществом, наличие собственного архонта (старейшины) и казначея.

7. Счет происхождения в соответствии с отцовским правом.

8. Запрещение браков внутри рода, за исключением браков с наследницами. Это исключение и его оформление как закона подтверждают, что старое правило было еще в силе. Это вытекает также из общеобязательного правила, что женщина, выходя замуж, тем самым отказывалась от участия в религиозных обрядах своего рода и переходила к обрядам мужа, во фратрию которого она и зачислялась. Согласно этому, а также известному месту у Дикеарха, брак вне своего рода был правилом, а Беккер в "Харикле" прямо считает, что никто не мог вступать в брак внутри своего рода.

9. Право усыновления родом, оно осуществлялось посредством усыновления одной из семей, но с соблюдением публичных формальностей, и только в виде исключения.

10. Право избирать и смещать старейшин. Мы знаем, что каждый род имел своего архонта; о том, что эта должность переходила по наследству в определенных семьях, не говорится нигде. До конца эпохи варварства всегда следует предполагать отсутствие строгого наследования должностей, совершенно несовместимого с порядком, при котором богатые и бедные внутри рода пользовались полным равноправием.

«Далее, несколько родов было объединено во фратрию, но менее тесными узами; однако и здесь мы видим подобного же рода взаимные права и обязанности, в особенности совместное отправление определенных религиозных церемоний и право преследования в случае убийства члена фратрии. Все фратрии одного племени имели, в свою очередь, общие, регулярно повторявшиеся священные празднества, которые возглавлялись избранным из среды благородных (эвпатридов) филобасилеем (старейшиной племени)».23

Фридрих Энгельс сделал из теории Моргана далеко идущие выводы. Он вообще склонен идеализировать первобытное общество, усматривая в нём живое воплощение своего идеала на практике, противопоставляя его цивилизации, которую он считает основой неравенства, угнетения и эксплуатации человека человеком. В своих оценках первобытного состояния он нередко доходит до идеализации, и даже некоторой модернизации древности. О цивилизации же судит весьма предвзято и обобщённо. Вот как он описывает становление государства в древних Афинах: «Как развивалось государство, частью преобразуя органы родового строя, частью вытесняя их настоящими органами государственной власти; как место подлинного «вооруженного народа», защищающего себя собственными силами в своих родах, фратриях и племенах, заняла вооружённая «публичная власть», которая была подчинена этим государственным органам, а следовательно, могла быть применена против народа, - всё это, по крайней мере, в начальной стадии, мы нигде не можем проследить лучше, чем в Древних Афинах.

В героическую эпоху четыре племени афинян занимали в Аттике ещё обособленные области; даже составлявшие их двенадцать фратрий, по-видимому, имели ещё отдельные поселения в виде двенадцати городов Кекропа. Организация управления соответствовала героической эпохе: народное собрание, народный совет, басилей. В эпоху, с которой начинается писаная история, земля уже была поделена и перешла в частную собственность, как это свойственно сравнительно уже развитому к концу высшей ступени варварства товарному производству и соответствующей ему торговле товарами. Наряду с зерном производилось также вино и растительное масло; морская торговля по Эгейскому морю всё более изымалась из рук финикийцев и попадала, большей частью, в руки жителей Аттики. Благодаря купле и продаже земельных владений, благодаря дальнейшему развитию разделения труда между земледелием и ремеслом, торговлей и судоходством, члены родов, фратрий и племён должны были весьма скоро перемешаться между собой; на территории фратрии и племени селились жители, которые, хотя и были соотечественниками, всё же не принадлежали к этим объединениям, следовательно, были чужими в своём собственном месте жительства. Ведь каждая фратрия и каждое племя в мирное время сами управляли своими делами, не обращаясь в Афины к народному совету и басилею. Но те, кто жил на территории фратрии или племени, не принадлежа к ним, не могли, разумеется, принимать участие в этом управлении.

Всё это так нарушало нормальное функционирование органов родового строя, что уже в героическую эпоху потребовалось принять меры для устранения этого. Было введено приписываемое Тезею устройство. Перемена состояла прежде всего в том, что в Афинах было учреждено центральное управление, то есть часть дел, до этого находившаяся в самостоятельном ведении племён была передана в ведение пребывающего в Афинах общего совета. Благодаря этому нововведению афиняне продвинулись в своём развитии дальше, чем какой-либо из коренных народов Америки: вместо союза живущих по соседству племён происходило их слияние в единый народ. В связи с этим возникло общее афинское народное право, возвышавшееся над правовыми обычаями отдельных племён и родов; афинский гражданин, как таковой, получил определённые права и новую правовую защиту также и на той территории, где был иноплеменником. Но этим был сделан первый шаг к разрушению родового строя, к допущению в состав граждан и тех лиц, какие были иноплеменниками во всей Аттике и полностью находились и продолжали оставаться вне афинского родового устройства. Второе, приписываемое Тезею, нововведение состояло в разделении всего народа, независимо от рода, фратрии или племени, на три класса: эвпатридов, или благородных, геоморов, или земледельцев, и демиургов, или ремесленников, и в предоставлении благородным исключительного права на замещение должностей. Впрочем, это разделение не устанавливало никаких других различий между классами. Но оно раскрывает пред нами новые общественные элементы. Оно показывает, что вошедшее в обычай замещение родовых должностей членами определенных семей превратилось уже в малооспариваемое право этих семей на занятие общественных должностей, что эти семьи, и без того могущественные благодаря своему богатству, начали складываться вне своих родов в особый привилегированный класс и что эти их притязания были освящены только еще зарождавшимся государством. Оно, далее, показывает, что разделение труда между крестьянами и ремесленниками упрочилось уже настолько, что стало отодвигать на второй план общественное значение прежнего деления на роды и племена. Оно, наконец, провозглашает непримиримое противоречие между родовым обществом и государством; первая попытка образования государства состоит в разрыве родовых связей путем разделения членов каждого рода на привилегированных и непривилегированных и разделения последних, в свою очередь, на два класса соответственно роду их занятий, что противопоставляло их, таким образом, один другому.».24

Как мы видим, причиной разрушения родового строя и необходимости возникновения государства стало развитие торговли и ремесла, имущественное расслоение, усложнение и специализация производства. Иными словами, как только общество становится достаточно богато, чтобы думать не только о выживании, люди получают возможность жить не коллективным, а индивидуальным интересом, объединяться в группы по своему усмотрению, совершать предприятия и операции, на которые общество было ранее не способно, жизнь усложняется, и объективные условия вместе с интересами разных групп приводят к возникновению государства и цивилизации. Подобный подход можно считать основой позитивных наработок марксизма, его научной методологии. Подобные переходные эпохи и есть исторический материал, где более всего уместен потенциал научных достижений марксизма.

«Дальнейшая политическая история Афин, - пишет Фридрих Энгельс, - вплоть до Солона известна далеко недостаточно. Должность басилея утратила свое значение; во главе государства стали избранные из среды благородных архонты. Господство знати все более и более усиливалось, пока около 600 г. до нашего летосчисления не сделалось невыносимым. Основным средством для подавления народной свободы служили при этом деньги и ростовщичество. Главное местопребывание знати было в Афинах и их окрестностях, где морская торговля, а вместе с ней морской разбой, которым при случае все еще занимались, обогащали эту знать и сосредоточивали в ее руках денежные богатства. Отсюда развивающееся денежное хозяйство проникало в сельские общины, воздействуя, точно разъедающая кислота, на их исконный, основанный на натуральном хозяйстве образ жизни. Родовой строй абсолютно несовместим с денежным хозяйством; разорение мелких крестьян Аттики совпало с ослаблением охранявших их старых родовых уз. Долговая расписка и закладная на землю (ибо афиняне изобрели уже и ипотеку) не считались ни с родом, ни с фратрией. А старый родовой строй не знал ни денег, ни ссуды, ни денежных долгов. Поэтому в результате все шире распространявшегося денежного владычества знати было выработано также новое обычное право для того, чтобы обеспечить кредитора против должника, чтобы освятить эксплуатацию мелких крестьян владельцами денег. На полях Аттики всюду торчали закладные камни, на которых значилось, что данный участок заложен тому-то и тому-то за такую-то сумму денег. Поля, не обозначенные таким образом, были уже большей частью проданы вследствие неуплаты в срок ипотечной ссуды или процентов и перешли в собственность ростовщика-аристократа, крестьянин мог быть доволен, если ему разрешалось оставаться на участке в качестве арендатора и жить на шестую часть продукта своего труда, уплачивая остальные пять шестых новому хозяину в виде арендной платы. Более того. Если сумма, вырученная при продаже земельного участка, не покрывала долга или если заем не был обеспечен залогом, то должник вынужден был продавать своих детей в рабство в чужие страны, чтобы расплатиться с кредитором. Продажа детей отцом - таков был первый плод отцовского права и моногамии! А если кровопийца все еще не был удовлетворен, он мог продать в рабство и самого должника. Такова была светлая заря цивилизации у афинского народа».25

Фридрих Энгельс толкует окончательное утверждение государства, как реакцию на произвол знати. В этом отношении он выделяет фигуру Солона, как человека, в лице которого государство впервые заявило о себе, став гарантом социального компромисса. Это положение Энгельса отличает его от последующих трактовок марксистскими историками роли государства в противоречиях классов. Но вполне соответствует склонности марксистских историков к строительству схем. Солон у него не игрок со своими интересами, не выдвиженец тех или иных социальных сил, но орудие слепых законов.

«Что было делать? - пишет Фридрих Энгельс. - Древний родовой строй не только оказался бессильным против победного шествия денег, он был также абсолютно не способен найти внутри себя хотя бы место для чего-либо подобного деньгам, кредиторам и должникам, принудительному взысканию долгов. Но новая общественная сила существовала, и благочестивые пожелания, страстное стремление вернуть доброе старое время не могли заставить снова исчезнуть деньги и ростовщичество. И сверх того, в родовом строе был пробит ряд других второстепенных брешей. От поколения к поколению все больше перемешивались между собой члены различных родов и фратрий по всей территории Аттики и особенно в самом городе Афинах, хотя и теперь еще афинянин мог продавать не принадлежащим к своему роду лицам лишь земельные участки, но не свое жилище. С дальнейшим развитием промышленности и обмена все полнее развивалось разделение труда между различными отраслями производства: земледелием, ремеслом, а в ремесле - между бесчисленными разновидностями его, торговлей, судоходством и т. д.; население разделялось теперь по своим занятиям на довольно устойчивые группы; каждая из них имела ряд новых общих интересов, для которых не было места внутри рода или фратрии и для обслуживания которых появилась, следовательно, потребность в новых должностях. Количество рабов значительно возросло и, вероятно, в ту пору уже намного превышало число свободных афинян; родовой строй первоначально совсем не знал рабства, а следовательно, не знал и средств, при помощи которых можно было держать в узде эту массу несвободных. И, наконец, торговля привлекала в Афины множество чужестранцев, которые селились здесь ради легкой наживы; в силу старых порядков, они также оставались бесправными и беззащитными и, несмотря на традиционную терпимость, были беспокойным, чуждым элементом в народе.

Одним словом, родовой строй подходил к концу. Общество с каждым днем все более вырастало из его рамок; даже худшие из зол, возникавшие на глазах у всех, он не мог ни ограничить, ни устранить. Но тем временем незаметно развилось государство. Новые группы, образовавшиеся благодаря разделению труда сначала между городом и деревней, а затем между различными городскими отраслями труда, создали новые органы для защиты своих интересов; были учреждены всякого рода должности. А затем молодому государству для ведения отдельных небольших войн и для охраны торговых судов потребовались прежде всего собственные военные силы, которые у занимавшихся мореплаванием афинян могли быть первоначально только морскими силами. Были учреждены, неизвестно за сколько времени до Солона, навкрарии, небольшие территориальные округа, по двенадцати в каждом племени; каждая навкрария должна была поставить, вооружить и снабдить экипажем одно военное судно и, кроме того, выставляла еще двух всадников. Это учреждение подрывало родовое устройство двояким образом: во-первых, оно создавало публичную власть, которая уже не совпадала просто-напросто с совокупностью вооруженного народа; во-вторых, оно впервые разделяло народ для общественных целей не по родственным группам, а по проживанию на одной территории. Какое это имело значение, будет видно из последующего.

Так как родовой строй не мог оказывать эксплуатируемому народу никакой помощи, то оставалось рассчитывать только на возникающее государство. И оно действительно оказало эту помощь в виде организации управления, введенной Солоном, снова усилившись в то же время за счет старого строя. Солон, - нас здесь не интересует способ, каким была проведена его реформа, относящаяся к 594 г. до нашего летосчисления, - открыл ряд так называемых политических революций, причем сделал это вторжением в отношения собственности. Все происходившие до сих пор революции были революциями для защиты одного вида собственности против другого вида собственности. Они не могли защищать один вид собственности, не посягая на другой. Во время великой французской революции была принесена в жертву феодальная собственность, чтобы спасти буржуазную; в революции, произведенной Солоном, должна была пострадать собственность кредиторов в интересах собственности должников. Долги были попросту объявлены недействительными. Подробности нам точно не известны, но Солон похваляется в своих стихах, что удалил закладные камни с обремененных долгами земельных участков и вернул обратно проданных из-за долгов в чужие страны и бежавших туда людей. Это можно было сделать только посредством открытого нарушения прав собственности. И, действительно, все так называемые политические революции, от первой до последней, были совершены ради защиты собственности одного вида и осуществлялись путем конфискации, называемой также кражей, собственности другого вида. Итак, несомненно, что в течение двух с половиной тысяч лет частная собственность могла сохраняться только благодаря нарушениям права собственности».26

Именно представление о борьбе разных форм собственности и есть другой важнейший постулат марксизма. Разные формации отличаются именно типом собственности. Именно в этом и была причина выделение особой античной модели в отдельную формацию с не вполне понятным нам причислением к ней государств Древнего Востока, чей социальный уклад крайне медленно менялся на протяжении тысячелетий и не вполне вписывается в стандартную систему формаций. Марксистский потенциал экономического детерминизма, структурализма и конфликтологии разных социальных групп удобен и продуктивен для изучения переходных эпох. Но в эпохи, когда уже сложившийся порядок стабилен, марксистский подход демонстрирует слабую пригодность для изучения предмета. В этом случае марксисты либо подгоняют материал под конфликтологические схемы, либо ищут признаки грядущего упадка, либо переходят в описательный позитивизм.

«Мы видели, - пишет Фридрих Энгельс, - что существенный признак государства состоит в публичной власти, отделенной от массы народа. Афины располагали в ту пору лишь народным войском и флотом, который выставлял непосредственно народ; войско и флот были защитой от внешних врагов и держали в повиновении рабов, которые уже тогда составляли значительное большинство населения.

В какой степени сложившееся в главных своих чертах государство соответствовало новому общественному положению афинян, свидетельствует быстрый расцвет богатства, торговли и промышленности. Классовый антагонизм, на котором покоились теперь общественные и политические учреждения, был уже не антагонизмом между знатью и простым народом, а антагонизмом между рабами и свободными, между находившимися под покровительством и полноправными гражданами.

Большое число рабов было связано с тем, что многие из них работали вместе в мануфактурах, в больших помещениях под надзором надсмотрщиков. Но с развитием торговли и промышленности происходило накопление и концентрация богатств в немногих руках, а также обнищание массы свободных граждан, которым только оставалось на выбор: или вступить в конкуренцию с рабским трудом, самим взявшись за ремесло, что считалось постыдным, низким занятием и не сулило к тому же большого успеха, или же превратиться в нищих. Они шли - при данных условиях неизбежно - по последнему пути, а так как они составляли массу населения, это привело к гибели и все афинское государство. Не демократия погубила Афины, как это утверждают европейские школьные педанты, пресмыкающиеся перед монархами, а рабство, которое сделало труд свободного гражданина презренным.

Возникновение государства у афинян является в высшей степени типичным примером образования государства вообще, потому что оно, с одной стороны, происходит в чистом виде, без всякого насильственного вмешательства, внешнего или внутреннего, - кратковременная узурпация власти Писистратом не оставила никаких следов, - с другой стороны, потому, что в данном случае весьма высоко развитая форма государства, демократическая республика, возникает непосредственно из родового общества и, наконец, потому, что нам достаточно известны все существенные подробности образования этого государства».27

Возможно конечно, полисный рабовладельческий уклад имел в своей основе потенциал грядущей политической ограниченности и распада. Но в эпоху классики он дал такой культурный и гражданский потенциал, что мы считаем не правильным, говорить о его упадке до того, как этот упадок проявился в полную силу. Речь не о дефектах, а об особенностях развития, которые несли, как сильные, так и слабые стороны в плане социальной и политической эволюции.

Римскую историю Энгельс рассматривает по аналогии с греческой, по существу, повторяя свои положения на несколько ином материале. Поэтому я считаю нужным перейти к отечественной марксистской науке, и посмотреть, как она развила и доработала положения основателя.

1.3 Достижения советской исторической науки. Перегибы и упущенные возможности

2.1 Общая суть цивилизационного подхода