Вот как описывает Марк Блок состояние исторической науки в современный ему период, в борьбе против которого и возникла школа «Анналов»: «Поколения последних десятилетий XIX и первых лет XX века жили, как бы завороженные очень негибкой, поистине контовской схемой мира естественных наук. Распространяя эту чудодейственную схему на всю совокупность духовных богатств, они полагали, что настоящая наука должна приводить путем неопровержимых доказательств к непреложным истинам, сформулированным в виде универсальных законов. То было убеждение почти всеобщее. Но, примененное к исследованиям историческим, оно породило - в зависимости от характера ученых - две противоположные тенденции.

Одни действительно считали возможной науку об эволюции человечества, которая согласовалась бы с этим, так сказать, "всенаучным" идеалом, и не щадя сил трудились над ее созданием. Причем они сознательно шли на то, чтобы оставить за пределами этой науки о людях многие реальные факты весьма человеческого свойства, которые, однако, казались им абсолютно не поддающимися рациональному познанию. Этот осадок они презрительно именовали "происшествием", сюда же относили они большую часть жизни индивидуума - интимно личную. Такова была, в общем, позиция социологической школы, основанной Дюркгеймом. (По крайней мере, если не принимать во внимание смягчения, постепенно привнесенные в первоначальную жесткость принципов людьми слишком разумными, чтобы - пусть невольно - не поддаться давлению реальности.) Наша наука многим ей обязана. Она научила нас анализировать более глубоко, ограничивать проблемы более строго, я бы даже сказал, мыслить не так упрощенно. О ней мы здесь будем говорить лишь с бесконечной благодарностью и уважением. И если сегодня она уже кажется превзойденной, то такова рано или поздно расплата для всех умственных течений за их плодотворность.

Между тем другие исследователи заняли тогда же совершенно иную позицию. Видя, что историю не втиснуть в рамки физических закономерностей, и вдобавок испытывая смятение (в котором повинно было их первоначальное образование) перед трудностями, сомнениями, необходимостью снова и снова возвращаться к критике источников, они извлекли из всех этих фактов урок трезвого смирения. Дисциплина, которой они посвятили свой талант, казалась им в конечном счете неспособной к вполне надежным выводам в настоящем и не сулящей больших перспектив в будущем. Они видели в ней не столько подлинно научное знание, сколько некую эстетическую игру или, на худой конец, гигиеническое упражнение, полезное для здоровья духа. Их иногда называли "историками, рассказывающими историю", - прозвище для нашей корпорации оскорбительное, ибо в нем суть истории определяется как бы отрицанием ее возможностей. Как у детей, чьи отцы чрезмерно предавались наслаждениям, на их костях как будто сказалась усталость от пышных исторических оргий романтизма; они были склонны принижать себя перед собратьями-учеными и в целом скорее призывали к осторожности, чем к дерзкому порыву. Думаю, не будет слишком злым считать, что их девизом могут служить поразительные слова которые однажды сорвались с уст человека, весьма, впрочем, острого ума, каким был дорогой мой учитель Шарль Сеньобос: "Задавать себе вопросы очень полезно, но отвечать на них очень опасно". Что и говорить, это не речи хвастуна. Но если бы физики не были так дерзки в своей профессии, многого ли достигла бы физика?»139 Оба направления французской науки, описанные Марком Блоком, были детищем позитивизма. Школа «Анналов» первоначально родилась, как оппонент этого направления. Историки-позитивисты считали для себя примером точные науки и науки о природе. Истории позитивисты отводили истории второстепенную роль, считая её вторичной по отношению к наукам, где закономерности и факты можно точно определить и измерить. Они стремились «очистить» историю от субъективных наслоений, к которым относили всё, кроме сухого фактического материала. Но если первые пытались «дотянуть» историю до этого уровня путём искусственного повышения её точности, стремились выстроить историю, согласно закономерностям, заимствованным из точных наук и наук о природе, то вторые смирились с ролью периферии научного знания для своей дисциплины и сосредоточились на установлении сухой фактуры. К культуре, человеческому фактору, духовной жизни, и всему, что не поддавалось точному «научному» измерению эти учёные относились со скепсисом, считали неважным, а то и вовсе подвергали сомнению. Основатели школы «Анналов» считали такой подход ограниченным. Они выступали за то, что история должна быть поставлена на более высокое место и быть «внутренне автономной» от других наук в плане действующих в ней законов. Научные открытия, произошедшие в XX веке в сфере естественно-научного цикла дали школе «Анналов» логическое обоснование правоты этого постулата.

«Кинетическая теория газов, эйнштейновская механика, квантовая теория коренным образом изменили то представление о науке, - пишет Марк Блок, - которое еще вчера было всеобшим. Представление это сделалось более гибким. На место определенного последние открытия во многих случаях выдвинули бесконечно возможное; на место точно измеримого - понятие вечной относительности меры.

Итак, мы ныне лучше подготовлены к мысли, что некая область познания, где не имеют силы Евклидовы доказательства или неизменные законы повторяемости, может, тем не менее, претендовать на звание научной. Мы теперь гораздо легче допускаем, что определенность и универсальность - это вопрос степени. Мы уже не чувствуем своим долгом навязывать всем объектам познания единообразную интеллектуальную модель, заимствованную из наук о природе, ибо даже там этот шаблон уже не может быть применен вполне. Мы еще не слишком хорошо знаем, чем станут в будущем науки о человеке. Но мы знаем: для того, чтобы существовать - продолжая, конечно, подчиняться основным законам разума - им не придется отказываться от своей оригинальности или ее стыдиться».140 В другом месте Марк Блок продолжает свои рассуждения насчёт особенностей истории, как науки и тенденций её вероятного развития: «История - не только наука, переживающая детство, - как все науки, чьим предметом является человеческий дух, этот запоздалый гость в области рационального познания. Или, лучше сказать: состарившаяся, прозябавшая в эмбриональной форме повествования, долго перегруженная вымыслами, еще дольше прикованная к событиям, наиболее непосредственно доступным, как серьезное аналитическое занятие история еще совсем молода. Она силится теперь проникнуть глубже лежащих на поверхности фактов; отдав в прошлом дань соблазнам легенды или риторики, она хочет отказаться от отравы, ныне особенно опасной, от рутины учености и от эмпиризма в обличье здравого смысла. В некоторых важных проблемах своего метода она пока еще только начинает что-то нащупывать». 141

Марк Блок считает, что историческая наука находится в начале пути, и что главной проблемой историка является вопрос об определении области адекватного приложения усилий. Марк Блок настаивает, что историю следует понимать в самом широком смысле, протестуя против превращения её в периферийный закуток науки. Кроме того, Марк Блок делает интересный вывод: он считает, что неверно считать историю «наукой о прошлом». Объектами же исторической науки он признаёт человека и человеческое общество в его развитии.142

«По формулировке, данной Броделем, - пишет Джон Л. Бинтлиф, продолжая свой анализ школы «Анналов», - человеческое прошлое следует рассматривать как продукт сил и процессов, действующих в различных шкалах времени, в каждый определенный момент общеисторического времени, параллельно. Наше восприятие мира сосредоточено на событиях и людях, шкале наблюдения и понимания, где все мы можем активно участвовать в рамках нашей жизни - это мир первого уровня согласно трактовке сторонников школы «Анналов» - мир событий или краткосрочный. И в то же время существуют силы, движущие историей на протяжении нескольких поколений, нескольких столетий, затрагивающие какой-либо период прошлого. Они плохо поддаются пониманию современников, но являются объектом реконструкции историками и археологами - это мир средней продолжительности. И наконец, есть исторические процессы, разворачивающиеся еще более медленными темпами - тысячелетия, многие тысячелетия и даже - для эры палеолита - сотни тысячелетий - это мир времени большой длительности».143

И действительно, одной из особенностей школы «Анналов» вообще и подхода Фернана Броделя, в частности, является жёсткая привязка истории к географии, к фактору внешней природной среды. Фернан Бродель на протяжении всего своего труда глубоко и подробно анализирует влияние климата и ландшафта на историю региона, выбранного им для своих научных изысканий. Он обращается к фактам географии, геологии, океанографии и других естественных наук, связанных с изучением предмета исследования. В связи с этим мы можем констатировать более высокую научную точность школы «Анналов», по сравнению со, скажем, марксизмом или цивилизационным подходом, так как последователи первой фигурируют строгими фактами, а вторые более склонны к строительству схем и умозрительных теорий. Из географического фактора сторонники школы «Анналов» выводят ментальность тех или иных народов, регионов и местностей.

«Историки школы «Анналов» всегда подчеркивали центральную роль человеческой культуры в их подходе, равно как и ментальности и мировоззрения. Одним из факторов структурной истории, согласно концепции сторонников школы «Анналов», является то, что идеи и философские учения, а также способы видения мира, будь то достижение определенной личности или коллективные усилия определенной группы людей, или своеобразная комбинация первого и второго варианта, принимаются в качестве одинаково значимых исторических процессов наряду с технологическими, экономическими, военными, социальными или политическими формами и изменениями общества. Хотя самый известный представитель школы «Анналов» Фернан Бродель утверждал, что в более долгосрочной перспективе события и физические лица все чаще подвержены определяющему влиянию долгосрочных и среднесрочных сил и процессов, этого прочтения прошлого не разделяет следующее поколение анналистов, среди которых известный французский ученый Ле Руа Ландюри, добившийся еще большего общественного признания за свой свободный и поистине яркий исторический стиль, а также за великое мастерство в деле раскрытия судьбы и идей отдельных исторических личностей в виде рассказов о разных временах французской истории».144

Второй особенностью этого направления научной мысли является представление о долгосрочных, среднесрочных и краткосрочных процессах. Долгосрочные процессы продиктованы, по большей части, природно-географическим фактором. Эта шкала основана на том, как то или иное общество осваивало среду, в которой ей выпало жить, каковы были особенности этого взаимодействия, и какие формы социальной организации сложились на её основе. Среднесрочные процессы, связаны с экономикой, социальной структурой, сложившимися формами культуры и организации, их эволюции под воздействием тех или иных факторов, в ту или иную эпоху. Третья шкала, как уже было сказана, это шкала событий, судеб и повседневной жизни людей.

«Все эти уровни исторической действительности являются необходимыми для того, чтобы объективно исследовать судьбу одного города в один из катастрофических годов его жизни, - пишет Джон Л. Бинтлиф по этому поводу. Многосторонний анализ шкалы исторического времени не ограничивается заинтересованностью сторонников школы «Анналов» в критическом объединении отдельных действующих лиц и уникальных событий истории с целыми социальными группами и долгосрочными тенденциями на более крупных масштабах пространства и времени».145

И здесь нельзя не придти к интересному выводу. Долгое время в исторической науке, особенно, 90-х и нулевых годов велись споры на тему синтеза марксизма с цивилизационным подходом. На наш взгляд, неким подобием такого синтеза и является школа «Анналов». Вернее, она является чем-то близким к этому синтезу, а значит, если таковой возможен, то на её основе. С одной стороны, она проявляет интерес к культуре различных регионов, выводя её из природно- географического фактора, а с другой, признаёт наличие общих процессов, которые затрагивают и объединяют различные регионы. Если связать такие процессы со стадиальной моделью получится именно столь долго искомый синтез подходов. Подобный подход будет очищен от романтического мистицизма, к какому склонен цивилизационный подход. И в тоже время, создаваемые на его основе схемы будут более гибкими и приспособленными к нуждам конкретного исследования, а не наоборот. Ведь школа «Анналов» выделяет не только процессы разной долготы, но и разнонаправленные процессы, которые в итоге так или иначе накладываются друг на друга.

Если вернуться к Марку Блоку, то напоследок, можно сказать, что он с большим скепсисом относился к поиску общих законов, строительству схем, и взгляду на современные события через призму их корней и истоков. Марк Блок считал, что напротив история должна изучаться в «обратном направлении» от современности вглубь веков. Однако, созданный им подход, развитый Фернаном Броделем и последующими поколениями школы «Анналов», несёт в себе новый замах на поиск закономерностей развития общества. Именно поиску ещё не найденных закономерностей, а не строительству общих схем, под которые должна подгоняться любая фактура.

3.2 Анализ глобальной истории Средиземноморья по материалам трудов Фернана Броделя. Актуальность положений учёного для Античности

Большинство сторонников школы «Анналов» были медиевистами, а не антиковедами. Поэтому перенесение выработанных ими методов на изучение Античности всегда носило дискуссионный характер, и являлось частной инициативой отдельных исследователей, не принадлежащих к основателям данной школы. Однако, в целом положения школы «Анналов» в достаточной мере универсальны, чтобы быть применимы не только к Средневековью. Наибольшую ценность с этой точки зрения представляет труд Фернана Броделя «Средиземноморье и Средиземноморский мир во времена Филиппа II». Хотя данный труд посвящён Средиземноморью XVI века, в ней ученый рисует своеобразный «исторический портрет» региона, начиная с древнейших времён и вплоть до настоящего времени.

«Обращаясь к неподвижной или почти не изменяющейся истории, - пишет Фернан Бродель, - мы, не задумываясь, перешагивали хронологические рамки исследования, в принципе ограниченного второй половиной XVI века, и прибегали к свидетельствам из других эпох, в том числе из нашего времени. Перед глазами Виктора Бернара, обозревавшего сегодняшний Средиземноморский мир, представали пейзажи, описанные в «Одиссее». Но здесь многими столетиями спустя можно отыскать не только Корфу, остров феаков, или Джербу, остров логофагов, но и самого Улисса…»146 Далее Фернан Бродель раскрывает это философское умозаключение, раскрывая его точки зрения научного подхода: «Покидая уровень больших длительностей, вторая часть нашей книги переходит к истории, протекающей в более отчётливо выраженном ритме - к истории групп, коллективных судеб и универсальных перемен. Это социальная история, которая говорит не о «вещах», как выразился бы Морис Хальбвакс, а о человеке, о людях или, если угодно, о том, как человек воспользовался вещами.

На самом деле вторая часть книги решает противоречивую задачу. Её предмет социальные структуры, механизм которых малоподвижен, и вместе с тем её предмет - происходящие в них изменения. Во второй части соединено, таким образом, то, что мы назвали структурой и конъюнктурой, неподвижность и движение, медлительность и поспешность. Экономистам, которые, собственно, и ввели это разграничение, хорошо известно, что две названные реальности переплетены в повседневной жизни, поделённой между неизменным и преходящим».147 Фернан Бродель пытается выстроить связь времён для Средиземноморского региона, подтвердив его колоссальным историческим материалом. Для Фернана Броделя Средиземноморье представляет собой некий мир, который развивается, изменяется, взаимодействует с другими регионами, но имеет некие черты, которые характерны для всей его истории, включая Античность. Вот почему наследие Фернана Броделя чрезвычайно важно для всех, кто хочет использовать метод и наработки школы «Анналов» не только для Средневековья, но и для других эпох.

Поскольку наша работа посвящена Античности, посмотрим, как специализирующийся на этом периоде истории Средиземноморья Джон Л. Бинтлиф использует наработки Фернана Броделя: «Позвольте мне привести пример переменно- волновой структурной истории в археологии, - пишет он. - В районе моих полевых работ в Беотии, Центральная Греция, в древности стоял греческий город Галиартос, разрушенный римской армией в 171 году до нашей эры. В результате разрушения города его население было отчасти уничтожено, отчасти обращено в рабство. Таким образом, Галиартос стал жертвой краткосрочных приливов и отливов удачи, когда конкурирующие армии великих держав угрожали маленьким городам - государствам, требуя лояльности и практической поддержки - и капитуляция перед одной угрозой такого рода могла привести к уничтожению другим противником, который придет позднее, что, собственно, и произошло с Галиартосом. Но к 171 году до нашей эры город был также подвержен другим процессам - процессам среднесрочной продолжительности, а именно, заполнению Беотийского пейзажа модульными городами - государствами и зависимыми деревнями, стоящими равномерно через каждые четыре или пять километров. Эти процессы начались приблизительно в 700 году до нашей эры или еще раньше. И именно экономика этих полисов и деревень, достигнутое им на определенном этапе процветание населения стали материальной базой для высокой культуры и сложной политической системы классической Греции.

171 год до нашей эры - это время, когда множество таких малых полисов яростно противостояло новой форме миропорядка - замене городов-государств большими эллинистическими царствами и наднациональному республиканскому государству Рима. Это было столкновение этих двух среднесрочных формаций, в рамках которого более старая версия политической организации Античного мира не получила возможности против своей замены на новые формы на протяжении последних 600 лет (не было никаких шансов на успех против замены). И еще кульминация этих (тогда вступивших в фазу заката) городов-государств, в свою очередь была следствием долгосрочного явления, постепенного и неравномерного накопления а Греции комплекса урбанизированных обществ с тщательно продуманным и разнообразным сельским хозяйством, адаптированным к местному ландшафту и климату, и долгосрочному увеличению плотности населения, а в местном масштабе плотно сосредоточенных потенциалов рабочей силы и избыточного производства. Этот постепенный и неравномерный процесс начался семью тысячами лет ранее с учреждения первых оседлых земледельцев в провинции».148

Мы полагаем, что основными политическими процессами Античной истории была интеграция общин в города-государства, увенчавшая созданием классического полиса, и попутная распространение этих городов-государств по всему Средиземноморью. Основными проводниками этого процесса были греки, этруски и финикийцы, в виду чего неудивительны войны и конкуренция между ними. Этот процесс характерен для первой половины Античной истории. Главным водоразделом здесь служит Пелопонесская война. После неё основным процессом становится создание надполисных структур, среди которых можно выделить федерации полисов, монархии, и структуры основанные на гегемонии одного полиса над другими. Наиважнейшей вехой здесь являются завоевания Александра Великого, которые резко преобразили и скорректировали этот естественный процесс.

Отдельным фактором, свидетельствующим именно о естественном характере этого процесса, было независимое от македонских завоеваний возвышение Рима и Карфагена и их борьба друг с другом. Венцом конкуренции и развития этих структур стало создание Римской империи. Во внутренней политике, до Пелопонесской войны основной тенденцией был борьба знати и демоса, а также развитие гражданских свобод. После неё их сворачивание и постепенная централизация управления, которая уже в самом конце Античности привела сначала к принципату, а потом к доминату. В культурном отношении можно выделить тендецию выработки комплекса начал того, что мы называем культурой классической Греции вплоть до Пелопонесской войны, а после неё - распространение этих начал, сначала Македонией, а затем Римом. Также в качестве особого фактора хотелось бы выделить фактор значительных организованных армий во главе с полководцами, весьма автономными от полисных и надполисных правительств, и бывшие проводниками сначала создания надполисных структур, а потом смут и свёртывания свободы.

В конце Античности после установления принципата в духовной жизни усиливается тенденция к мистицизму и поиску универсальных божеств (богов- спасителей, о которых так любила писать И. С. Свенцицкая), которая привела к возникновению монотеистических религий, дальнейшая эволюция которых уходит в Средневековье. Мы описали процессы среднесрочной и краткосрочной продолжительности, а также их взаимные связи и влияния друг на друга. Разумеется, речь идёт о процессах волнообразных и неодновременных, об общих тендециях, а не о чётких магистральных линиях.

Теперь посмотрим, какова основная методология Фернана Броделя. Какой глобальный портрет Средиземноморского региона он предлагает нам? В первом томе своей книги учёный проходит по разным географическим зонам и показывает, в чём заключается влияние ландшафта на хозяйство и менталитет людей, какие в свою очередь влияют на место тех или иных областей в истории, и их взаимодействие с глобальными процессами.

«Горы, как правило, - пишет Фернан Бродель, - представляют собой мир, удалённый от цивилизации, детища городов и низменностей. Жители гор, в большинстве случаев остаются на обочине, великих цивилизационных движений, бывают не затронуты их медленным распространением. Обладая хорошей способностью к расширению по горизонтальной плоскости, эти движения оказываются бессильными перед препятствиями в несколько сотен метров, мешающими им подниматься по вертикали. Для горных миров, гнездящихся в облаках, почти незнакомых с городской жизнью, даже Рим, несмотря на его потрясающую долговечность, мало что значил, за исключением, быть может, лагерей, разбитых повсеместно солдатами империи для её защиты. Точно также латинский язык не получил главенства в чуждых ему горных массивах северной Африки, Испании и других местах, а римский дом остался жилищем равнины. За некоторым исключением горы остались недоступными для него».149

В другом месте Фернан Бродель пишет, что горы всегда и везде были оплотом ереси и разбоя. Во многих регионах население гор сохраняло верования, характерные для предшествующей эпохи, в эпоху настоящую давно вытесненные на равнинах и в городах. В Аль-Андалусе горцы оплот христианства, а в Италии в Раннем Средневековье там гнездилось язычество.

«Таким образом, - пишет учёный, - горы держатся в стороне от большой истории, отказываясь как от её притязаний, так и от её благотворного воздействия. А может быть, это она не хочет иметь с ними дела. Однако, жизнь умудряется связывать обитателей вершин с их собратьями внизу. В Средиземноморье нет этих непреступных гор, которые, составляя несомненное большинство на Дальнем Востоке, в Китае, Японии, Индокитае, Индии, доходят до Малаккского полуострова и которые, не вступая во взаимодействие с низменностью, создают свои собственные миры. Дороги в средиземноморские горы открыты, и по ним можно двигаться, хотя они извиваются среди крутых скал и их качество оставляет желать лучшего. Эти дороги служат «своего рода проводниками на равнины». По ним маршируют римские легионеры, двигаются странствующие проповедники.

В самом деле, кипение средиземноморской жизни столь бурно, что под давлением необходимости, она во многих случаях разрушает препятствия, создаваемые неблагоприятными чертами рельефа. Из 32 перевалов, находящихся собственно в Альпах, 17 уже использовались римлянами. К тому же горы часто перенаселены, по крайней мере, они не могут прокормить избыточного населения. Лишние рты должны время от времени спускаться с гор на равнины».150 Горцы были бедны, воинственны, отличались суровым нравом, в их кругах различие между крестьянской общиной и разбойничьей шайкой нередко было размыто. Горцы были оплотом восстаний и неповиновения властям. Основу их хозяйства составляло отгонное скотоводство, характерное для истории Средиземноморья на всём его протяжении, о котором подробно пишет Фернан Бродель.151

«Добавим, что нет и стражей порядка, - пишет Фернан Бродель. - Это внизу люди живут в стеснении, в удушливой атмосфере, рядом с получающими доходы клириками, высокомерными дворянами и строгими судьями. Горы - это приют свободы, народоправства и крестьянских «республик». Здесь нет богатых землевладельцев с мощными, разветвлёнными корнями. Дворянин здесь живёт рядом со своими крестьянами, как и они, обрабатывает свой участок и не стыдится ни пахать, ни копать землю, ни возить на своём ослике дрова и навоз. Здесь нет богатого и зажиточного духовенства, ненавидимого, а тем более высмеиваемого: священник здесь также беден, как и его прихожане. Населённые пункты тут редки, как и представители власти, здесь нет городов в полном смысле слова.152 Актуальны ли эти наблюдения для Античности? Безусловно, но только отчасти. Например, религиозный фактор играл в Античности иную роль, а вот автономия горцев, характерная для Средних веков, в Античности была только сильнее, и носила характер независимой военной демократии, с которыми цивилизованным государствам приходилось вести войны, не редко носившие вполне равноправный характер. Для иллюстрации этого тезиса сошлюсь на ещё одного историка Античности, который несмотря на свою склонность к позитивизму, явно использовал наработки Фернана Броделя, перенося их на изучение истории Древней Греции. Мы имеем в виду Николаса Хаммонда и его работу «История Древней Греции».

«Большую часть территории материковой Греции, - пишет исследователь, - занимают горные кряжи. Эти кряжи, обычно, мало заселены, но, тем не менее, играют важную роль в экономике Греции. Прежде всего, на низинах, в отличие от гор, долгим засушливым летом невозможно пасти скот. Огромные стада овец ежегодно в апреле и мае перегоняют с низин в горы и осенью возвращают обратно. Жители гор, обитающие в редких деревушках, сохраняют физическую выносливость и крепость духа, которых их сородичи с низин лишаются вследствие расслабляющего климата и уровня жизни.

Основная часть населения сосредоточена в низинах, в крупных сёлах и городах и занимается сельским хозяйством, рыболовством и торговлей. Плодородные равнины многочисленны, но невелики по размерам, и общая доля обрабатываемых земель в Греции ныне составляет лишь 18 процентов от площади, а в древности была ещё меньше. Соответственно, земель, пригодных для обработки, всегда было недостаточно. В отличие от горных областей греческие низины весьма плодородны, густонаселённы, пользуются всеми выгодами умеренного климата и обеспечивают лёгкий доступ к морю. Цивилизация на низинах развивалась гораздо активнее, чем в горах. Но всякий раз, когда равнинное население обнаруживало склонность к упадку, горцы Аркадии, Ахеи, Этолии и северной Греции брали над ними верх, благодаря большей энергичности и жизнестойкости.

В течение всей истории Греции равнинные жители испытывали давление со стороны горцев. В горных областях постоянно скапливалось избыточное население, которое искало себе заработок и средства к существованию на низинах. Время от времени более бедные северные племена, привлечённые тёплым климатом и сельскохозяйственным потенциалом равнин, устремлялись на юг. Но низины, имея небольшую площадь, сами страдали от перенаселения: их избыточное население, привыкшее к средиземноморскому климату и образу жизни, отправлялось за моря, в страны с аналогичными условиями. Этот цикл не раз повторялся, не только в древности, но и в нашу эпоху».153

Как видим, малая история гор и равнин была неизменна для всей истории Средиземноморья, до тех пор, пока люди жили в условиях традиционного общества. Подобным образом, Фернан Бродель анализирует и другие климатические зоны, выводя из них естественные долгосрочные процессы, происходившие в интересующем его регионе мира.

«Освоить равнины - эта мечта зародилась ещё на заре истории. Бочка Данаид напоминает, по всей видимости, обустройство на равнине Аргоса постоянной системы орошения. В очень далёкие от нас времена прибрежные жители Копайского озера начали отвоёвывать у него заболоченные прибрежные земли. Уже в эпоху неолита римскую Кампанию избороздили многочисленные подземные водостоки, следы которых обнаружили археологи. Нам известно также о земляных работах древних этрусков в узких долинах Тосканы.

Начиная с этих первых попыток и вплоть до грандиозных мелиорационных проектов XIX - XX веков, которых были перечислены нами выше, человеческие усилия не прекращались ни на минуту, хотя иногда и ослабевали. Люди Средиземноморья всегда находились в постоянной борьбе с низинами. Гораздо более трудоёмкая, чем борьба с лесными чащами с кустарниками, эта история придаёт подлинную оригинальность аграрной истории Средиземноморья. Как Северная Европа обустраивалась или, по крайней мере, росла за счёт лесной периферии, Средиземноморье на равнинах открывало свои новые земли, свою внутреннюю Америку».154

Для учёного, история Средиземноморья распространяется с гор на равнины. Освоение равнин он считает одним из самых глобальных и долгосрочных процессов Средиземноморского мира. Здесь были свои циклы и свои препятствия.

«Освоение равнин означало прежде всего победу над болезнетворной водой, покорение малярии. Затем нужно было снова подвести, но на этот раз проточную воду, для нужд орошения.

Действующим лицом этой вспашки является человек. Если он осушает почву, подготавливает равнинные земли для вспашки, получает с них достаточное количество продуктов для пропитания, большая лихорадка отступает: «лучшее лекарство от малярии, - говорит тосканская пословица, - это полный котелок». Если же, напротив, он не заботится о прорытии каналов, если чрезмерная вырубка горных лесов приводит к нарушению нормального оттока вод или если население равнины уменьшается или происходит отказ от дальнейшего освоения местности, тогда малярия распространяется сама собой и парализует любую жизнедеятельность. Она очень скоро возвращает равнину к первоначальному состоянию: это самопроизвольная антимелиорация. Так произошло в Древней Греции. Полагали также, что малярия была одной из причин падения Римской империи. Конечно, это слишком расширительное и категорическое суждение. Наступление малярии усиливается, когда активность человека ослабевает, и повторяющиеся смертоносные эпидемии, которые выступают, как в качестве причины, так и в качестве следствия этого, помогают искоренению недуга.

Похоже, однако, что история этой болезни знала эпохи большего и меньшего распространения. Обострение болотной лихорадки наблюдалось на закате Римской империи - может быть». 155

Учёный замечает, что сельское хозяйство распространяется вблизи городов, которые возникали, как правило, на равнинах. Деревни вдали от городов были убогими и не обустроенными. Это и есть основной процесс истории Средиземноморья. Горцы спускаются на равнины, отвоёвывая их у болот, а затем возникают города, средоточия жизни в любую эпоху.

«Мы сравнивали мелиорацию равнин Средиземноморья с расчисткой лесов в Северной Европе. Как и всякое другое сравнение, оно имеет свои границы. На очищенных от леса участках, в новых городах образовывалась другая, более свободная среда, как это происходило в Америке. Драма Средиземноморья (за исключением нескольких новых областей, условия которых способствовали развитию аграрной обособленности), одна из причин его консерватизма и застылости состоит в том, что новые земли оставались под контролем богачей. На севере, как позднее в Америке, для создания нового плодородного участка было достаточно топора и мотыги. В Средиземноморье к нему должны были приложить руку богатые и влиятельные люди. Тем более, что со временем начинается переход от частичных проектов к обширным и долгосрочным планам мелиорации. Эту цель можно достичь только сплочёнными усилиями, подчиняясь строгой дисциплине, предполагающей наличие жёсткой общественной иерархии».156

Можно ли, однако, сказать, что суть истории Средиземноморья оставалась во все времена неизменной или почти неизменной? Разумеется, нет. Одним из факторов, который на протяжении истории меняется и меняется сильно, преображая не только лицо эпохи, но и картину мира, менталитет жителей всего Средиземноморского региона, Фернан Бродель выделяет пространство. Его восприятие напрямую зависит от развития техники и коммуникаций, которое позволяет преодолевать пассивное, но упорное сопротивление.

«Сегодня нам не хватает простора, - пишет Фернан Бродель, - мир вокруг становится всё теснее. В XVI веке всё было совсем иначе, и избыток пространства одновременно и помогал, и мешал людям. Утверждения о том, что масштабы Средиземного моря «соответствуют человеческим меркам», так часто встречающиеся в литературе, вызывают больше всего сомнений. Как будто человеческие мерки установлены раз и навсегда! Во всяком случае, по меркам людей XVI века Средиземное море было слишком большим, а его покорение требовало таких же усилий, как в XX веке овладение пространствами Тихого океана».157

Мы полагаем, что в Античности, по крайней мере, до Пелопонесской войны, коммуникации были ещё слабее, а значит аналогом Средиземного моря для Греции можно считать Эгеиду. Экспедиции за пределы Эгейского моря представлялись грекам деяниями героев, таких, как аргонавты и Одиссей. Долгое время, греческие сказания даже населения регионов за пределами Эгеиды описывали в сказочном духе, подобном представлениям людей Средневековья о жителях неведомых земель вне Европы и Средиземноморья. Только открытия греческих мореплавателей и основание колоний изменили восприятие греками этих земель. Кроме того, Эгеида была подобна Средиземноморью и в другом, более символичном значении. Она была морем на стыке культур и торговых путей, в пределах которого располагались основные игроки Греческого мира, а за контроль над ним спорили крупнейшие города и цари. Переход от Эгейского моря к Средизмному в качестве основного бассейна цивилизации, вернее объединение и распространение разных цивилизационных бассейнов до уровня всего Средиземноморья был постепенным. Полагаю, основными вехами здесь можно считать великую греческую колонизацию, походы Александра Македонского, Пелопонесскую и Пунические войны. Ко времени основных римских завоеваний, Средиземноморье было уже освоено и вполне едино.

«Перейти от средиземноморского пространства в собственном смысле слова, ограниченном климатическими рамками к Средиземноморью в расширенном понимании, к которому тяготеет указанное пространство, - пишет учёный далее, - означает перейти от некоей природной целостности, к тому социальному целому, на которое ориентирована наша книга. Это целое не является природной данностью и, точнее говоря, не вытекает из простого наличия Средиземного моря. Наличие моря подразумевает всё, что ему приписывают - единство, средства передвижения, обмен, сближение, - при условии, что люди прилагают соответствующие усилия, соглашаются заплатить требуемую цену. В то же самое время море означает и долгое время означало разобщение и преграду, которую следовало преодолеть. А возможно мореходное искусство зародилось в глубине веков в спокойных водах между островами Эгейского моря и побережьем Азии или соседним Красным морем - мы не можем с уверенностью сказать, где именно. Во всяком случае, в начале времён разворачивалась бесконечная эпоха, когда море ещё не было покорено человеком».158

Это очень важное отличие школы «Анналов» от марксизма и цивилизационного подхода. Если последние предполагают развитие общества чем-то объективно запрограммированным общими закономерностями, то первая придаёт значение субъективному фактору истории, который в её рамках не редко равносилен факторам объективным. Мы уже писали, что походы Александра Македонского резко скорректировали ход среднесрочных процессов, расписанных нами для Античности по аналогии с методом Фернана Броделя.

Цивилизационист увидел бы в этом судьбу, раскрытие потенциала Антиной культуры. Марксист стал бы искать экономические предпосылки. Сторонники же школы «Анналов» видят в этом независимый краткосрочный процесс, который повлиял на процессы среднесрочные, и даже долгосрочные. Школа «Анналов» демонстрирует большую гибкость и меньшую подверженность идеологии, чем два предыдущих описанных нами подхода.

В довершение посмотрим, что же Фернан Бродель понимает под Средиземноморьем? Точнее, как он интерпретирует объект своего исследования?

«В ареал некоего глобального Средиземноморья в XVI веке, - пишет Фернан Бродель, - в одинаковой степени вовлечены Азорские острова и берега Нового Света, Красное море и Персидский залив, Балтика и петля Нигера». Утверждать это «означает раздвинуть привычные границы, представить его чересчур растяжимым пространственно-динамичным понятием».159

Он сразу делает парадоксальный вывод: Средиземноморье, нужное для запросов истории, есть нечто иное, нежели Средиземноморье, каким оперирует география и другие естественные науки. В основу своей классификации учёный кладёт не климат, не рельеф, не границы проживания народов, а экономические и культурные связи. Средиземноморье предстаёт неким источником излучения, откуда влияния, подобно свету или полям, распространяется на весь мир.

«Средиземноморье, рассматриваемое согласно запросам истории, должно быть обширной зоной, которую следует равномерно продолжить во всех направлениях на большое расстояние от морских побережий. По прихоти нашего воображения оно уподобляется силовому полю, магнитному или электрическому, или, проще говоря, световому источнику, яркость излучения которого по мере удаления от него слабеет, но это не даёт нам возможности раз и навсегда провести линию разграничения между светом и тенью.

В самом деле, какие границы можно устанавливать, когда речь идёт не о растениях или животных, рельефе или климате, но о людях, не стесняемых никакими рамками, преодолевающих все преграды? Средиземноморье (в том числе Средиземноморье в расширенном понимании) таково, каким его делают люди. Его судьба зависит от превратности человеческих судеб, которая расширяет или сужает его пределы. Рим пришёл к созданию в собственном смысле средиземноморского мира в виде полузакрытой системы, перегородив ведущие наружу и внутрь дороги (что было, возможно, одной из его ошибок) одновременно отказываясь дойти до пределов Европы, обеспечить себе свободный доступ к Индийскому океану или глубинам Африки и установить плодотворные и ничем не стесняемые связи с их далёкими мирами. Но эта замкнутость, впрочем, относительная, не стала для Средиземноморской истории правилом. Правилом стало распространение влияния моря далеко за пределы его берегам, причём мощные импульсы этого влияния сменяются беспрестанными отступлениями. Частицы, вовлечённые в вечный круговорот, то покидают море, то возвращаются к нему, затем снова отправляются вспять. Монеты a ocho real, мелкие серебрянне деньги, которые чеканились в Кастилии из белого американкого металла, наводняют Средиземноморские рынки во второй половине XVI столетия, но эти же монеты встрчаются в Индии, Китае...» 160 В Античную эпоху связи между регионами не были столь же разветвлёнными, как в XVI веке. Но полагаю, нарисовать подобную карту связей культур и экономик, можно и для Античности, во всяком случае, для поздней точно. Например, А. Дж. Тойнби улавливал связь между эллинизмом в возникновением «высших религий», в том числе ряда направлений буддизма или называл причиной упадка Античности необходимость интеграции греческого мира при отсутствии силы, способной создать подобного рода структуру.

«Контуры этой циркуляции людей, материальных и духовных ценностей позволяют располагать границы Средиземноморья в несколько рядов, окружать его всё новыми концентрическими поясами. Речь должна идти не об одной, а о ста границах: одни из них отображают его политическое влияние, другие - экономическое или культурное. Когда Гёте едет в Италию, его встреча со Средиземноморьем, чтобы там ни говорили, - это не только переезд через Бреннер или, позднее, через Тосканские Аппенины. Разве не был такой же встречей его приезд в Рененсбург на севере, плацдарм католицизма на том великом культурном рубеже, каким является Дунай? И не следует ли говорить о такой встрече с самого момента из расположенного севернее Франкфурта, города римлян?

Если не принимать во внимание этой рассеивающейся по широким пространствам жизни, этого расширительного понимания Средиземноморья, история внутреннего моря будет не раз ставить в тупик. Сосредотачивая в своих руках торговые пути, накапливая, возвращая, а иногда и теряя свои богатства, Средиземноморье поддаётся измерению только на направлениях своей экспансии. Его судьба легче прочитывается на полях, отделённых от общего текста, нежели в гуще его разнообразных занятий. Наталкиваясь на препятствия в одной сфере жизни, море, непременно, вознаграждает себя в другой, согласно некоторому закону равновесия, не всегда очевидному даже для современников, но иногда будоражащему воображение историков. Так, в XV веке, когда продвижение турок начинает беспокоить страны Леванта, западноевропейская торговля с большей, чем когда бы то ни было силой устремляется в Северную Африку. Равным образом в конце XVI столетия определённый экономический подъём ориентирует экономическую жизнь в сторону Южной Германии, а также Средней и Восточной Европы. Без сомнения, и здесь речь идёт о некотором компенсаторском механизме. Выживание Италии до 1620 года, и даже позже, было бы немыслимо без рискованных мероприятий на севере и северо-востоке. Проводником таких возможностей долгое время была Венеция. Что касается упадка, впрочем, относительного, то он проявился довольно рано только во взаимоотношениях Внутреннего моря с Атлантическим океаном. Коротко говоря, история моря выглядит по-разному с точки зрения каждой из земель и каждого из морей, расположенного вблизи и вдали от него».161

Похоже, тот процесс, что мы называем сегодня Глобализацией, уникален по масштабам, но отнюдь не по содержанию. Нечто подобное периодически то начинается, то отступает, и разумеется, нарастает, усложняется из эпохи в эпоху. В этом случае, Средиземноморье следует считать родиной первых ростков этого процесса, вполне явно проявившего себя уже в поздней Античности. Метод Фернана Броделя удобен для описания подобного рода волн.

Заключение

Итак, в нашей работе мы рассмотрели три направления научной мысли: марксизм, цивилизационный подход и школу «Анналов» на примере концепций ярких представителей этих учений и парадигм, имеющих отношение к изучению Античности в исторической науке России и Восточной Европы.

Как мы уже говорили, марксизм делает упор на материальную составляющую истории, цивилизационнизм - на культурный код. Марксистский подход при рассмотрении того или иного общества имеет черты, как конфликтологии, так и структурализма, цивилизационный - делает упор на структурализм. Марксизм рассматривает историю человечества как единый процесс, разделённый на стадии, цивилизационный также выделяет определённые стадии в развитии общества, но утверждает, что разные культуры проходят их по-разному и в разное время с интервалом в столетия. Кроме того, общим для всех цивилизационных теорий является представление о противостоянии разных культур и их взаимном влиянии друг на друга, особенно, зрелой культуры на молодую или окаменелую. Именно с этим представлением связана, в основе своей, конфликтология цивилизационного подхода. Марксизм воспринимает элитарные круги негативно, цивилизационизм - в позитивном ключе.

Оба этих подхода подвержены строительству схем, под которые они нередко подгоняют фактуру. И цивилизационизм, и марксизм склонны заниматься поисками общих закономерностей исторического процесса. В марксизме необходимо разграничить научную, плодотворную часть, основанную на стадиальной системе, экономическом детерминизме, синтеза структурализма и конфликтологии (в рамках структуры каждой формации) и часть идеологическую, деструтивную, которая нередко препятствовала раскрытию научного потенциала самого марксизма. Более того, научный потенциал марксизма нередко приводит нас к выводам противоположным постулатам его идеологической части. Цивилиационизм испытал мощное влияние романтизма, и нередко оперирует понятиями, под которые трудно найти научную базу. Однако, он удобен, как методологическая база для анализа истории через строительство аналогий. Основатели цивилизационизма, особенно Освальд Шпенглер, настаивали, что исторические аналогии должны строиться, согласно некому научному методу, этим самым «общим законам».

Для марксизма главным процессом Античности является разложение первобытно-общинного строя вследствие накопления прибавочного продукта, развития новых отношений, социальной специализации и имущественной дифференциации, что приводит к возникновению такого типа государства, который характерен для рабовладельческой формации. Последующую историю Античности марксизм рассматривает с точки зрения рассмотрения социальной структуры и классовых противоречий. На поздней стадии рассматривает процесс перехода от Античности к Средневековью, от рабовладения к феодализму. Если для первой и последней части методологические наработки марксизма могут быть плодотворны, то эпоха расцвета Античности, когда это общество находилось на высшей стадии развития, и полностью сформировалась, нередко заводила марксистских исследователей в тупик.

Цивилизационный подход воспринимает Античность, как отдельную цивилизацию, которая является «материнской» для цивилизации Европейской, а также ряда Восточных культур, достигших пика расцвета в Средневековье. Цивилизационный подход изучает Античность, как процесс зарождения, развития и становления, упадка и разложения отдельной цивилизации, самостоятельно проходившей все стадии, характерные для других культур, и вовлекающей в свой культурный ареал сопредельные, менее развитые народы (среди которых особую роль занимают греки и македонцы), ассимилируя их. На поздней стадии цивилизационизм рассматривает взаимное влияние культур друг на друга, зарождения новых культурных начал в недрах Античного мира.

Если синтез этих двух направлений мысли возможен и будет когда-либо востребован, он будет лежать именно на этих основах. Синтез марксизма и цивилизационизма должен иметь основу в соединении методов конфликтологии и структурализма (борьба в рамках одной социальной структуры или борьба разных структур), анализ социальной структуры через связь уровня развития экономики и культуры, установление интересов различных социальных групп при анализе тех или иных исторических событий, но с отказом от явных и однозначных симпатий историка к одной стороне конфликта и столь же откровенных антипатий к другой. Хотя попытка проникнуться мировоззрением, интересами и идеями людей прошлого, «встать на их место», конечно, не помешает. При этом ни экономику, ни культуру нельзя рассматривать в отрыве от географии.

Многие подобные наработки были сделаны в рамках французской школы «Анналов». Это не случайно. Ведь у её истоков стояли французские социалисты, но данное направление научной мысли всегда с большим вниманием относилось к культурному и климатическому различию регионов. Однако, большинство сторонников школы «Анналов» были медиевистами, а не антиковедами. Поэтому перенесение выработанных ими методов на изучение Античности всегда носило дискуссионный характер, и являлось частной инициативой отдельных исследователей, не принадлежащих к основателям данной школы.

Изучение Античности в духе школы «Анналов» должно строиться на следующих постулатах, характерных для этого направления мысли. Это анализ краткосрочных (события), среднесрочных (социальные структуры и их изменения) и долгосрочных (обусловленных географией) процессов, связь ментальности с географией, рассмотрение экономических, политических и культурных связей между народами в том ключе, как описывал их Фернан Бродель. Школа «Анналов» не пытается возводить эти процессы в рамки общих закономерностей, она просто констатирует их и изучает.

В этом ключе пытается рассматривать Античность наш современник профессор Лейденского университета, историк и археолог Джон. Л. Бинтлиф.

Литература