"Конец истории" как значимый элемент современного мировозрения

Размещено на http://www.allbest.ru/

Размещено на http://www.allbest.ru/

«Конец истории» как значимый элемент современного мировозрения

Содержание

конец история философская глобальная

1. Концепции «конца истории» как форма отражения кризиса современного

общества

2. «Конец истории» в контексте глобальных проблем

3. Российское измерение «конца истории»

Список использованных источников и литературы

1. Концепции «конца истории» как форма отражения кризиса современного общества

Проблема -- по определению -- есть задача, которую невозможно решить имеющимися средствами: гносеологическими, идеологическими, материально-техническими и т.д. Анализ различных интерпретаций «конца истории» в социально-философской мысли и выявленное многообразие подходов и версий ярко демонстрирует проблематичный характер данной идеи.

Претензии на предсказание будущего (Коллингвуд их называл главным свойством неисторичности мысли) вели к идее о том, что раз существует неумолимый закон, история имеет определенный, как бы заложенный в ней смысл. Под смыслом часто понимается конечный пункт истории, то есть то, к чему она приведет так или иначе и что будет в конце концов с человечеством. Иными словами, смысл истории - это изначально (имманентно) и неумолимо заложенный в нее результат развития.

Многочисленная разрозненность эпизодов конца, с одной стороны, и схематизм, с другой, породили подобие заколдованного круга в понимании итогов существования современного человечества.

Сегодня, на рубеже двух столетий, мы вправе говорить об особом этапе в развитии цивилизации и культуры. В истории человечества было немного таких периодов, которые связаны с переломными состояниями цивилизации, радикальной перестройкой самих оснований человеческой жизнедеятельности. В такие эпохи всегда идут напряженные поиски новых мировоззренческих ориентиров, новых ценностей. Смысл философского исследования всегда состоял в том, чтобы не только прояснить те мировоззренческие структуры, которые определяют образ мира и образ жизни людей в ту или иную историческую эпоху, но и предложить возможные варианты новых жизненных смыслов и новых ценностей.

Все многообразие феноменов жизни, несмотря на их динамичность и относительную самостоятельность, организовано в структуре человеческого мировоззрения в целостную систему. Их системообразующим фактором выступают предельные основания каждой исторически определенной эпохи, представленные мировоззренческими универсалиями, которые в своем взаимодействии и сцеплении задают целостный обобщенный образ человеческого мира.

Мировоззренческие универсалии - это категории, которые аккумулируют исторически накопленный социальный опыт и в системе которых человек определенного исторического периода оценивает, осмысливает и переживает мир, сводит в целостность все явления действительности, попадающие в сферу его опыта. К таким категориальным структурам, обеспечивающим рубрикацию и систематизацию человеческого опыта, относятся и категории "смысла истории, конца истории, исторического процесса". Социально-философские трактовки истории создают основу для изучения общества и исторического процесса. Основные вопросы, на которые до сих пор нет однозначного ответа, состоят в следующем:

- Каковы исторические законы и как они работают в реальности?

- Каковы причины (движущие силы) развития и застоя, т.е. различные факторы влияния на историю?

- Что такое общественно-исторический прогресс?

- Имеется ли возможность предсказания или прогнозирования будущего, т.е. смысл истории?

- Есть ли свобода и необходимость в истории?

Классическая теория исторического процесса исследует его логику, различные переходы, причины переходов от этапа к этапу, наиболее перспективные моменты, позволившие совершить рывок, а также общее, что можно выделить в каждом периоде. Ответы на данные вопросы с необходимостью детерминированы состоянием эпох в целом и уровнем развития науки и социальной теории в частности.

В реальной жизни мировоззренческие универсалии выступают не только как формы рационального мышления, но и как некие схемы, определяющие человеческое восприятие мира, его понимание и переживание. Они фиксируют наиболее общие характеристики как субъект-объектных, так и субъект-субъектных отношений человеческой деятельности, служат своеобразной матрицей их воспроизводства на конкретных этапах их исторического развития.

Транслируя накопленный социальный опыт, передавая его от поколения к поколению, фундаментальные универсалии обеспечивают воспроизводство определенного образца социальной жизни и определенных типов личности. Они выступают в качестве своего рода глубинных программ, предопределяющих сцепление, воспроизводство и вариации всего многообразия исторического процесса в его целостности, конкретных форм и видов поведения и деятельности, характерных для определенного типа социальной организации. В мировоззренческой универсалии «конца истории» можно выделить своеобразный инвариант, некоторое абстрактно всеобщее содержание, свойственное различным типам культур и образующее глубинные структуры человеческого сознания. Но этот слой содержания не существует в чистом виде, сам по себе. Он всегда соединен со специфическими смыслами, присущими культуре исторически определенного типа общества, которые выражают особенности способов общения и деятельности людей, хранения и передачи социального опыта, принятую в данной культуре шкалу ценностей. Например, трактуя «конец истории» как форму небытия, мы в античности обнаруживаем в содержании этого понятия полное отсутствие существования чего-либо, а в Древнем Китае, наоборот, небытие трактуется как источник и полнота бытия.

Для человека, сформированного соответствующей культурой, смыслы ее мировоззренческих универсалий чаще всего выступают как нечто само собой разумеющееся, как презумпции, в соответствии с которыми он строит свою деятельность и которые он обычно не осознает в качестве оснований своего миропонимания и мироощущения. Поэтому идущая от античности традиция в трактовке небытия, подкрепленная религиозным индивидуализмом средневекового христианства, породила в европейском сознании особого родастрах (почти патологический) перед индивидуальной смертью и всеобщим«концом истории». Многие выработанные философией идеи транслируются в культуре как своеобразные «дрейфующие» гены, которые в определенных условиях социального развития получают свою мировоззренческую интерпретацию. «Геном» «конца истории» в современной ситуации, с одной стороны, как некий устойчивый конструкт мировоззрения, позволяющий представить историю как целостность, а с другой, как продукт социальной инженерии, продуцирующей массовое сознание, максимально актуализирован.

В современный период истории, глубоко противоречивый и во многом конфликтный, небывалое распространение и большую притягательность приобрели эсхатологические темы, предсказания вселенской катастрофы, экологической или атомной гибели человечества, другие мотивы конца человеческой истории. Несмотря на огромные массивы научного знания, созданные в последние десятилетия, многие люди все больше вовлекаются в поток мистических монстриальных видений, начинают сопрягать конец второго тысячелетия с невероятными и навязчивыми апокалипсическими предчувствиями как относительно мира в целом, так и для нашей российской истории. Появились прорицатели, которые явления распада и упадка, разрушения политических, этических и эстетических критериев, так или иначе проявляющиеся в нашей стране, стали прямо связывать с концом русской истории, с завершением российской исторической драмы. В сфере конкретно-теоретического и философско-социологического знания выдвигаются и обосновываются идеи предела исторического прогресса, того, что история в основном, главном, себя исчерпала и дальше, в будущем существенно нового в ней не будет.

Все эти мотивы находят сегодня разностороннее и глубокое отражение в духовной культуре, в различных ее компонентах. Актуально и своевременно выглядит в этой связи суждение Томаса Манна, выраженное в его "Докторе Фаустусе": "Поистине существует апокалипсическая культура, до известной степени освещающая исступленные и несомненные факты и события, хотя это и наводит на мысль о странном психологическом феномене, заключающемся в повторяемости наитий прошлого, в несамостоятельности, заимствованности, шаблонности исступлений" .

Как должен вести себя исследователь в условиях, когда утопическое и катастрофическое сознание по-прежнему переживает пик ренессанса, а в целом явственно обнаруживается разочарование во всякой социально-проективной мысли? Когда желание жить по-человечески парадоксально совмещается с критикой всех разновидностей гуманизма? Когда вера в спасительную силу науки уживается с разочарованием в прогрессе и позитивном смысле истории как мировоззренческой установке?

В кризисные периоды общественно-исторического развития, разумеется возможно решительное отречение от идеала, от самой идеи разумного обустройства жизни, от рационализма. Для многих вполне реальным оказывается представление, будто стихия регулирует все формы общественного бытия и тем самым «избавляет» общество от тотальной ответственности за происходящее. В данном контексте вполне естественно закрепляется убеждение, что в качестве социальных регуляторов равноправно могут выступать научная идея, мистическое прозрение, миф или массовая греза. В новых современных мировоззренческих моделях история выступает своеобразной проекцией социального утопизма, несчастной истерзанной жертвой "самоорганизующихся прогнозов". Осознание специфики утопии и ее отличия от идеала и научного прогноза способно обогатить и социальное мышление, и привести к целостному представлению о мире, месте в нем человека и отношениях человека с миром.

Да, на протяжении веков «конец истории» служил ширмой для воплощения в жизнь антигуманных проектов, эксплуатации человеческого материала. Однако позитивный смысл данной идеи не исчерпал свой глубинный потенциал. «Конец истории» осмысливается как философская проблема, как совокупность альтернативных взглядов на развитие мира.

Природа знания, рациональности, мировоззренческого утопизма не остается неизменной. В ядре культуры складываются новые образы этих понятий. Здесь актуальными оказываются принципы рациональной критики, очищения модели от различного рода наслоений. «Конец истории» как идеал во многом выражает совершенную, высшую цель стремлений и желаний человека, прообраз действительности вне исторического человечества, разорвавшего путы вынужденной природной необходимости. Но реальность не в состоянии его достичь в полной мере. Он лишь выступает в качестве регулятивного принципа, обеспечивающего возможность совершенствования человеческих поступков, и одновременно как критерий их оценки. Идеал в силу своей недостижимости в мире вещей не может выступать реальной целью, понимаемой как конечный результат деятельности. Между тем, как показывает практика, человечество то и дело реализует и провозглашает утопии разного рода, исторические планы и схемы.

Современное мировоззрение отражает огромный и разносторонний опыт переживания утопического, мистифицированного, эсхатологического сознания. Обществу недостаточно сегодня тех идеалов и ценностных ориентации, которые вырастают из коллективного бессознательного, стихийного реалистического сознания. Идейная регуляция жизни общества, выработка норм, идеалов и ценностей, которые программируют жизненные мироориентации людей, -- наиболее сложная задача, стоящая перед интеллектуальным сообществом. Переосмысление идейной регуляции основ человеческой жизнедеятельности, роли знания, веры, утопий, сложного сочетания констатирующе-познавательной и конструктивно-проективной функции сознания в мироориентации человека, определение значимости рационального постижения смысла истории как необходимой ценности современной культуры, выработка научно-ориентированного мировоззрения -- это сфера наиболее перспективных исследований.

В нашей современной ситуации, характеризующейся драматизмом жизненных смыслов, необходима подлинная культура рациональности, где существует понимание, что утопия есть такой идеал, родовая специфика которого определяется не возможностью его практической реализации, не степенью трансцендированности, не функциями, не хронотопическими особенностями, а способом продуцирования идеала - произвольно сконструированного образа будущего социума.

Запад пережил эйфорию по поводу социальной инженерии, оптимальной наладки социального бытия. Но вместе с тем стало ясно, что никакое самое утонченное знание не постигает сложных сторон целостности исторического процесса. Многие аспекты человеческой жизни не поддаются регулированию. Цель проблематизированного исследования - предоставить в распоряжение человека возможно более богатый арсенал отрефлексированных критериев выбора мировоззренческих одежд, адекватных реальности.

Современное мировоззрение характеризуется небывалой кризисностью. Кризис - это основная характеристика социума конца XX века. Техногенный характер современной цивилизации, всплески модернизаций, ведущие к крушению традиционных систем социальных ценностей и связей; идущие «вразнос» социальные институты, не способные выстроить стабильную систему социальных зависимостей в новых условиях, а в целом вакуумный характер социального пространства, парализующий движение в большинстве направлений, привели к практически неуправляемому росту «тревожности», неустойчивости и внутренней конфликтности мировоззренческих схем. Тенденция к старению населения, феминизация многих сфер производства, замедление роста производительности наблюдаются повсеместно. Нестабильность социальной структуры общества, усложнение социальных процессов, динамики социальных групп, размывание ранее жестко очерченных границ социальных взаимодействий, усиление роли этнических и религиозных факторов в различных аспектах жизнедеятельности общества, отсутствие ресурсов для сглаживания процессов неравномерного развития - таковы объективные, в том числе исторические и субъективные, факторы, которые обострили проблему понимания будущего. Современное человечество, по характеристике О. Тоффлера пребывает в состоянии футурошока.

Если обратиться к современным исследованиям кризиса как "переломного момента, болезни развития, с обострившимися противоречиями между возросшими возможностями и потребностями и ранее сложившимися формами деятельности и т.д." , то существующие проблемы в сфере мировоззренческих ориентации можно квалифицировать как несоответствие традиционных обыденных представлений об историческом процессе новым общественным реалиям. Кризис современного мировоззрения - следствие так называемых перегрузок, когда человечество столкнулись с необходимостью отвечать на большее количество вопросов, чем оно способно решить (перегрузка новыми функциями, задачами, расходами, возникшими в ходе накопления стратегических и тактических ошибок, изменения условий и т. д.). Неадекватность постановки проблемы «конца истории», выбора ценностных приоритетов в современности возникла благодаря противоречивости современной научной картины мира, увеличению объемов неотрефлексированной информации и неоднозначности взглядов на сам исторический процесс, историю, ее смысл, перспективы развития человечества.

Кризис исторических ориентации определяется еще и тем, что человечество не может получить из своих собственных источников и окружения достаточно ресурсов, включая политические, идеологические, государственные, материальные, которые можно было бы мобилизовать для решения глобальной проблемы выживания.

Пока страны бывшей социалистической системы и третьего мира ищут пути приобщения к техногенной цивилизации, в странах, где она достигла наивысшего расцвета, умножаются признаки ее разложения. Два последних столетия человеческой истории определяли прогресс техногенной цивилизации, которая активно завоевывала себе все новые социальные пространства. Важнейшим признаком ее является ускоренный научно-технический прогресс. Было бы, однако, неверно видеть в угрозе термоядерной и экологической катастроф единственную причину цивилизационного и мировоззренческого кризиса. Эта угроза лишь ярко высветила более глубокий процесс размывания самих основ техногенной цивилизации, -- процесс, затрагивающий ее субъективно-человеческое измерение, смысл жизни человека и общества. Кризис цивилизации означает обессмысливание тех мотивов, целей, которые сформировали ее целостность, явились движущей силой поступательного развития. Происходит разрушение сложившейся системы детерминации мотивов и поведения человека. Как ни парадоксально это звучит, кризис смысла порождается возросшей степенью человеческой свободы, выбора и ответственности.

В современном развитом обществе происходит радикальный переворот в системе социальных связей людей. Социальные группы различного масштаба и уровня продолжают существовать, но значительно ослабевают связи между каждой из этих групп и входящими в них индивидами. Резко возросшие темпы социальных изменений лишают групповые связи человека былой устойчивости, определенности, однозначности, размывают реально переживаемую им социально-групповую идентичность. На место прежней изоляции групповых культур приходят возрастающее сближение, усреднение и интернационализация типов материального и культурного потребления, образа жизни, источников и содержания социальной информации. Эти тенденции, отраженные в концепциях "массового общества" и "массового человека", ставят индивида в ситуацию своего рода культурного и психического одиночества: ведь «масса», «массовая культура» амбивалентны, неустойчивы по сравнению с традиционными группами и их культурами, гораздо в меньшей степени способны внушить человеку ясную систему ориентации, мотивов, ценностей.

Политика, влияющая на массовое сознание, вынуждена считаться с теми импульсами, которые толкают массы к тому или иному поведению. При этом политические прожекты никогда не ограничивались чисто рациональным, просвещенческим подходом. История, сама жизнь показали, что очень часто народные массы оказываются под воздействием не столько разума, сколько эмоций, страхов, мифов, т.е. определенного психического состояния. Нередко мы наблюдаем, что масса поддается не убеждению, а внушению, воздействиям на нее эмоций, верований. Поведение людей определяется очень часто не рациональными, а иррациональными инстинктами, поэтому политика всегда стремилась манипулировать массами, вести их в нужном для себя направлении. М. Хевеши характеризует наш век как «век толпы»: «Вытесненная из экономики наукой и техникой, иррациональность сосредоточивается во власти... разум каждого отступает перед страстями всех». В политике нет прогресса, как и в религии, и морали. Эволюция истории мало затрагивает сферу политики. Политика как рациональный инструмент использует для достижения целей иррациональные силы, опираясь на мифологические, социально-психологические, ментальные характеристики общественного сознания. Массы - потенциальная энергия всех социальных движений и потому они есть механизм продвижения тех или иных идей. Сумеречное состояние сознания, которое утрачивает активность, позволяет предаваться мистическому экстазу, видениям, паническому страху. Психология масс отличается от психологии индивида: «Мышление толпы - это... мышление виденного и знаемого. Вот почему, когда мы попадаем, как рыбы, в сеть толпы и начинаем грезить наяву, идеи проникают в наше сознание в виде... схем» . Идеи, прежде чем стать доступными массам, предельно упрощаются, превращаются в лозунги, призывы, а мысль о возможности быстрого решения социальных проблем приносит облегчение. В этом отношении философская (теоретическая) рефлексия призвана воплотить свою прежде всего критическую функцию, дав тем или иным мировоззренческим установкам адекватную оценку.

Попытки современных философских концепций определить возникающие общественно-исторические ориентиры как постиндустриальное, или информационное общество отражают лишь некоторые конкретные стороны происходящих перемен, но не раскрывают их сути, так как оперируют причинно-следственными связями, присущими уходящей в прошлое эпохе, и именно поэтому не способны служить ключом к пониманию будущего цивилизации -- техногенной ли, антропогенной ли, космической, внеисторической.... Будущее неопределенно, а потому «опасно».

Анализ индивидуального и коллективного поведения людей в условиях современных, наиболее продвинутых в цивилизационном отношении обществ, позволили исследователям будущего обозначить некоторые тенденции-сценарии возможных перспектив. Впрочем, не таких жестких и догматичных как христианский или коммунистический. Один из этих сценариев в общем соответствует тому "концу истории", который обрисован у Ф. Фукуямы (либерально-гедонистический). Речь идет об обществе, достигшем высокого и гарантированного уровня материального благосостояния, создавшем механизмы, с помощью которых оно может рационально регулировать и разрешать возникающие перед ним проблемы, освобождая тем самым большинство своих членов от каких-либо особых забот и интересов, связанных с поддержанием социального и политического порядка. В действительности же, «благополучие» и «спокойствие» Запада, вступившего в Новую эру, находятся под угрозой, пока единство человечества подрывается вопиющим неравенством стран и народов.

Этот сценарий пронизывает религиозный, национальный, корпоративный и личный эгоцентризм, несовместимый с подлинным интересом к проблемам других народов. Угрозу данному сценарию создает не только глобальная ситуация, но и его собственная внутренняя ущербность. Ф. Фукуяма близок к истине, когда выражает надежду, что «перспектива многовековой скуки вынудит историю взять еще один новый старт» . Скука рождается из бессмысленности жизни, которая в конечном счете может лишь усугубить «беспроблемное» существование. Сопоставление массового поиска смысла индивидуальной жизни и смысла жизни человечества в целом выявляет массу противоречивых коллизий. Человечество балансирует где-то между выживанием и комфортом. Появление проблемы многообразия мировоззренческих схем, возникших в процессе научного и культурного развития, и обнаружение скрытых ранее мотивов коллективного бессознательного - лишь один аспект духовного брожения, характерного для нашего времен, которое составляет не что иное, как сублимированную интенсификацию и утонченную рационализацию того социального и духовного кризиса, который, по существу, охватил все общество.

Когда полифония точек зрения и плюрализм вытеснили единую доктринальную систему, гарантированную откровением, способную объяснить все существующие явления аграрно-капиталистического статичного мира, когда прежнюю мировую религию сменило множество мелких сект, души простых людей были охвачены смятением, близким к тому, которое на философском уровне испытывали интеллектуалы, ставя проблему сосуществования множества теорий действительности и знания.

Общая тенденция массового общества к утрате определенного направления наиболее ярко наблюдалась в послевоенной Германии, где в первую очередь инфляцией были уничтожены и прежние традиции и ценности, и прежняя социальная структура. Выброшенные таким образом из своей социальной системы группы были подобны неорганизованной массе, которая лишь случайно может проявить склонность к интеграции. В этой ситуации возникла невиданная раньше интенсивная раздражительность и восприимчивость по отношению к новым формам переживания и опыта, но был утерян всякий шанс длительно сохранять определенный характер. Подобный эмоциональный фон сопровождает все двадцатое столетие - столетие «социальной мобильности», т.е. неустойчивой и постоянно меняющейся социальной структуры общества, по сути, ставшей органически маргинальной. Духовный кризис порожден волнами модернизаций, где мировоззрение «модернизируется» параллельно с наукой, культурой и другими социальными институтами, где нет преемственности в понимании прошлого, настоящего и будущего, остается немного альтернатив. Оцепенеть перед неотвратимостью зла, несет ли его ядерный снаряд или "кислотный дождь", перемещающий на большие расстояния частицы смертоносных веществ? Или, не жалея усилий, направить энергию, разум, волю на безотлагательное решение острых проблем? Человечество пока «застряло» где-то между этими двумя вопросами.

Тревога за завтрашний день, за будущую судьбу Земли, усугубленная экономической нестабильностью, нарастающим кризисом политических институтов, духовной сферы, нередко трансформируется в социальный пессимизм. За последние годы вышли десятки книг и статей, в которых предсказывается скорая гибель человечества. К прорицаниям близкого "конца цивилизации", апокалиптическим угрозам то и дело обращаются массовые издания, радио и телевидение. Мир действительно заглянул "в мрачную пропасть безнадежности". Несомненно, апокалиптика, или катастрофизм, не представляет собой единственное направление, характеризующее современный образ мышления. В целом мировоззренческую сферу сегодня отличает необычайная пестрота сюжетов, динамичная смена идей и концепций, призванных обосновать возможности и пути «бескризисного» развития.

Ныне любое явление общественной и политической жизни, каждое новое слово в науке и технике, то или иное нововведение в экономической сфере рассматривается сквозь увеличительное стекло - оценки ситуации и прогнозы на будущее носят гипертрофированный характер. Вместе с тем, идет ли речь о "конце человечества" или "ренессансе цивилизации", суждения оказываются неоднозначными, противоречивыми, видение будущего, принимая форму гипотез, то и дело меняет эмоциональную направленность.

Появление очередных техноиллюзий и репродуцирование на их основе утопических идей «о благоденствии» завтрашнего информационного общества (или иных возможных «социальных тупиков») послужили толчком для новых волн апокалиптического бума. С «1984 года», с легкой руки английского писателя Д. Оруэлла (1984 год долгое время фигурировал как «роковая» дата в судьбе мира), лавина мрачных пророчеств вновь обрушилась на страницы научных изданий и массовой печати. 1984 году были посвящены конференции и фестивали (Англия, США). Своего рода юбилей предсказаний Д. Оруэлла о том, что «брак» между технологией и бюрократией неизбежно породит настоящий тоталитарный «кошмар», послужил поводом для нового «витка» размышлений о будущем в средствах информации. Люди размышляли над новыми возможными инструментами подавления и тотального контроля. Вместе с нетерпеливым ожиданием того последнего шага, за которым якобы откроются горизонты новой цивилизации, в современном обществе не исчезает и "великий страх", который находит свое проявление как в массовом сознании, так и в разного рода теоретических концепциях.

Вторая половина нашего столетия ознаменовалась огромными изменениями - научными, экономическими, социальными и, как следствие, политическими, психологическими и моральными. Возник целый ряд концепций, пытающихся объяснить природу происходящих перемен и дать прогноз на ближайшие десятилетия. Особое место занимают две из них, кажущиеся иногда полярными. С одной стороны, многие социологи, пионером среди которых по праву можно считать Д. Белла, выдвинули теорию постиндустриального общества - нового социального устройства, в котором доминирующую роль приобретает производство услуг и информации, а социум оказывается управляемым не стихией рынка, а решениями, принимаемыми научной элитой. С другой стороны, исследователи, обращавшие особое внимание на культурологические составляющие социальной жизни, предложили концепцию постмодернизма, основывавшуюся на оценке новых социальных процессов, новой культуры и нового самосознания человека. На первый взгляд весьма различные, обе эти концепции базируются на одном и том же: их создатели воспринимают индустриальную эпоху как саму историю человечества. С учетом этого несложно понять, сколь глобальные перемены должны были произойти в последней четверти XX века, если основной характеристикой данного периода было названо наступление эпохи, отрицающей это прежнее состояние, в том числе и прежние представления о целостном историческом процессе, его периодизации, его последнем рубеже. Индустриальная эпоха становится достоянием истории. Очевидно, что такая масштабная трансформация не может пройти безболезненно.

Каждая историческая эпоха смотрит на мир своими глазами. Она стремится при этом найти и порой открыть свое новое понимание и осознание этого мира, пользуясь специфической системой мыслительных координат. Поэтому стиль или способ мышления эпохи, как образно определил А. Ивин, можно назвать «интеллектуальным консенсусом эпохи». Он представляет собой "совокупность глобальных, по преимуществу имплицитных предпосылок теоретического мышления конкретной эпохи» . А. Ивин относит к ним систему образов, принципов, форм и категорий, которые лежат в основе осмысления и объяснения мира. Мышление всегда символично. Оно связано не только с раздвоением мира на воображаемый и реальный, но и с программированием его. Современность по особенному поставила проблему соотношения рационального и иррационального в миробъяснении.

Современная наука вносит определенные представления уточняющего характера в понимание рационального устройства мира, усложняющие и углубляющие наше познание действительности. Развитие современной физики показывает, что рациональность мира не сводится только к динамическим законам, однозначным каузальным связям, и гармония действительности отнюдь не выражается только в ее жесткой и однозначной детерминированности, но проявляется в неопределенности, случайных, вероятностных событиях и связях, которые также носят фундаментальный характер. Новая синергетико-эволюционная картина мира совершенно иным образом структурирует мировоззрение современности.

Хотя синергетический подход к социальным явлениям завоевал в последней четверти XX века широкую популярность, тем не менее пока он во многих случаях не выходит за рамки философской публицистики. Это объясняется, по-видимому, тем, что, прежде чем заниматься применением общей теории самоорганизации к обществу (1973 г., Хакен, синергетика), надо правильно уяснить себе систему основных понятий этой теории и их "ювелирную" взаимосвязь. Прежде всего надо ясно дать себе отчет в том, что центральной проблемой синергетики является взаимоотношение порядка и хаоса.

Диссипативная (открытая, нелинейная) система поддерживается постоянным обменом со средой веществом или энергией. При прекращении такого обмена диссипативная система разрушается и исчезает. Самая важная особенность диссипативной системы состоит в том, что она сочетает порядок с хаосом. Система не только возникает, но и существует за счет поглощения порядка из среды (так сказать, «питается» порядком и, следовательно, усиливает хаос). Современные представления о мироустройстве в связи с развитием синергетических воззрений кардинально изменились: хаос и порядок оказались связанными совершенно неожиданным образом. Синтез порядка и хаоса, осуществляемый диссипативной системой, состоит в том, что теперь упорядоченная структура не может существовать без неупорядоченной, порядок - без хаоса.В нелинейных системах, к которым относятся и общество, и человек, и исторический процесс, нарушается прямая зависимость изменений: малые воздействия теперь могут приводить к очень большим последствиям, а большие - к совсем незначительным. Эта непропорциональность зависимости состояния системы от состояния среды делает такие системы, с одной стороны, исключительно устойчивыми по отношению к крупномасштабным неблагоприятным воздействиям, а с другой стороны - необычайно чувствительными к очень незначительным колебаниям состояния среды определенного сорта. Система может при этом испытывать глобальный качественный сдвиг в определенном направлении, причинно никак не связанный с характером малых воздействий. Историю в данном контексте можно трактовать как рост степени синтеза порядка и хаоса, обусловленный стремлением общества к максимальной устойчивости.

С первого взгляда может показаться, что описание общества и истории на языке диссипативных систем есть лишь переформулировка давно известных истин. Однако применение к обществу и истории "диссипативного" понятия развития приводит к весьма неожиданным и далеко идущим последствиям: "Теорию структурной устойчивости интересно применить к проблемам социальной и культурной эволюции".

Социальный тезаурус современного мировоззрения (вариативность и множество возможных социальных моделей исторического развития) создается социальными бифуркациями, в роли которых выступают периодически наблюдаемые в любых обществах социальные кризисы, связанные с революционными ситуациями. Общество как социальная система в этом случае находится в неустойчивом состоянии, чреватом, как обычно говорят, социальным взрывом ("революцией"). Такой кризис играет роль глобальной бифуркации, которая подготовляется обычно кризисными ситуациями (локальными бифуркациями), затрагивающими отдельные социальные институты и даже отдельных людей. Происходит нечто подобное тому, что Маркс когда-то охарактеризовал словами: "ты хорошо роешь, старый крот". Такое хаотическое множество локальных кризисов, как правило, бывает связано со сменой поколений. Возникающее несоответствие старых представлений о социальной структуре общества и элементах исторического процесса новым версиям развития мира (рожденных новыми людьми, новыми реалиями, научными достижениями) порождает в общественном сознанииболезненно переносимое многообразие возможных вариантов ("сценариев") иного структурирования общества и истории.

Следовательно, кризисное состояние общества предполагает объективное возникновение набора новых возможных вариантов «на тему», реализация каждого из которых может восстанавливать утраченное соответствие между глобальной структурой исторического процесса и его элементами. Тогда возникает проблема выбора, причем теперь она затрагивает уже не бессознательные диссипативные системы, а такие деликатные создания, как живые люди со всеми их идеями, мнениями и переживаниями.

Как показывает история, специфика социального (в отличие от естественного) детектора состоит в том, что его функцию играет в конечном счете борьба (взаимодействие) различных (в том числе альтернативных) общественно-исторических идеалов. Именно их столкновение (подчас весьма жестокое) определяет то, какой именно из вариантов конца истории будет избран и «реализован». Результатом социального отбора бифуркационных возможностей (или, как обычно говорят, исторических альтернатив) зависит не только от качественного, но и количественного соотношения сил носителей разных «смыслов истории». Поэтому результат отбора может быть совершенно неожиданным для носителей всех идеалов, поскольку он в общем случае определяется равнодействующей всех социальных сил, участвующих во взаимодействии, и может не соответствовать ни одному из идеалов. В этом состоит одна из загадок истории («ирония истории»), которую Г. Гегель метко охарактеризовал как «хитрость мирового разума». Именно эта несколько туманная и мистическая формула прекрасно описывает специфику социального детектора, специфику коллизий, формирующих мировоззренческие установки эпох.

То обстоятельство, что социальный отбор всегда осуществляется с помощью борьбы версий и идеальных моделей, ясно показывает его принципиальное отличие от биологического отбора: если всю ответственность за последний несет борьба за существование, то за первый - отнюдь не она, а борьба за преобразование (или то, что Ницше назвал "борьбой за господство"). Если борьба за существование нацеливает на конформизм (приспособление к среде), то борьба за преобразование - на трансформизм (изменение среды).

Описанная вкратце синергетическая теория социального отбора дает простое и ясное решение двух из наиболее значительных и трудных проблем философии истории - проблемы исторического детерминизма и проблемы социального прогресса.

Результатом социального отбора вариантов исторического развития становится социальная мутация - реализация одной из возможных социальных структур, которые незримо присутствовали в грозовой атмосфере социального кризиса, но о существовании которых никто из членов данного общества не мог даже подозревать. И тут сразу встает старый и «больной» вопрос: а не могло ли быть иначе?

Поставленный вопрос образует самую сердцевину проблемы исторического детерминизма. Казалось бы, вопрос допускает только два ответа: утвердительный (волюнтаризм) и отрицательный (фатализм). Вопреки ожиданию, синергетическая теория отбора показывает, что существует третий ответ, исключающий эту дилемму.

Как было показано, выбор соответствующей бифуркационной структуры однозначно определяется социальным детектором и социальным селектором, т.е. соотношением сил взаимодействующих идеалов и принципов, которому подчиняется их взаимодействие. Поэтому если соотношение сил и указанный принцип фиксированы (заданы), то выбор исторического пути не может быть иным. Напротив, если они не фиксированы, то поскольку социальный путь (порождаемый бифуркацией) содержит несколько альтернативных структур, то в этом случае история может пойти вообще говоря «и так, и иначе» (Аристотель). Но тут сразу возникает новый вопрос: а кто определяет соотношение сил и принцип их борьбы? История возлагает ответственность за это на три фактора: 1) взаимодействие с внешней средой (как природной, так и социальной); 2) современная событию собственная активность (монадный характер) взаимодействующих элементов социальной системы, обусловленная взаимодействием их субэлементов; 3) предшествующая рассматриваемому событию история взаимодействия между элементами системы (немарксовский характер исторического процесса). Указанные факторы придают проблеме исторического детерминизма совершенно разный смысл в зависимости от того, по отношению к прошлому или будущему она ставится. Если бифуркационное событие уже произошло, т.е. выбор исторического пути сделан, то это значит, что все три фактора заданы, а поэтому и соотношение сил вкупе с их принципом также задано. Поэтому по отношению к прошлому вопрос "а могло ли быть иначе?" лишен смысла, ибо история уже совершилась, а на прошлое воздействовать невозможно.

Совсем иначе обстоит дело по отношению к будущему. Здесь все три указанных фактора, от которых зависит соотношение сил и принцип их взаимодействия, еще не сработали, а поэтому и соотношение сил и его принцип однозначно не определены. Если при этом исследователь общества сам является элементом этого общества, то он своей деятельностью может повлиять (прямо или косвенно) на формирование того или иного соотношения сил и на принятие того или иного принципа их взаимодействия. Ввиду социальных бифуркаций однозначное предсказание будущей социальной мутации тут невозможно, а может быть, дан лишь вероятностный прогноз (обзор возможных сценариев развития событий и оценка вероятности таких сценариев). Однако существует возможность превратить прогноз в предсказание и подтвердить это предсказание, говоря физическим языком, экспериментально. Для этого надо так повлиять на соотношение сил борющихся идеалов и на принцип их борьбы, чтобы сложилось соотношение сил и был принят принцип взаимодействия, которые бы обеспечили выбор желательной исследователю бифуркационной структуры (предпочтительного для него сценария развития событий). Если теория и практика совпадут, то можно будет сказать, что предсказание подтвердилось. При этом никто не посмеет утверждать, что это случайное совпадение. В этом и состоит социальный эксперимент. И вся мировая история представляет собой цепочку таких экспериментов.

Синергетическая теория отбора делает понятным, почему в обществе периодически утрачивается вера в прогресс. Дело в том, что для «прогрессивного» развития общества требуется реализация в процессе социального развития определенного социального идеала. Но это возможно только тогда, когда во взаимодействии идеалов появляется наиболее влиятельный, доминирующий идеал, накладывающий свой отпечаток на все общественное развитие. В случае же некоторой равнодействующей множества идеалов говорить о реализации определенного идеала не приходится, критерий прогресса становится размытым и неопределенным, а мировоззрение вступает в эпоху кризиса, так как там, где нет четкого критерия, говорить о прогрессе, естественно, затруднительно. Но когда относительное равновесие идеалов нарушается и появляется доминирующий идеал, вера в прогресс восстанавливается с той же силой, с какой она была утрачена в "смутное" время, муссирующее негативный смысл «конца истории».

Таким образом, теория социальной самоорганизации приводит к заключению о необходимости существования в потенциально бесконечном процессе развития конечного предельного состояния с уникальными свойствами и подтверждает рациональность существования идеи « конца истории».

Другой стороной новой становящейся картины мира в сознании современного человека является проблема соотношения рационального и иррационального, в ее свете концепции «конца истории» приобретающая особенные смысловые оттенки.

Проблема необходимости синтетического подхода к иррациональности и рациональности и предпосылки для ее решения настоятельно проявляют себя в современном мировосприятии человека. Осознание целостности человека как феноменального явления, а соответственно и истории, предопределило этот процесс. В мироощущении современного (европейского) человека проявился симптом "тоски по смыслу" в результате комплекса опосредующих причин, к числу которых можно отнести схематизацию и автоматизацию деятельности, увеличение дифференциации ролей в социальной структуре и др. Одна из важнейших причин заключается в повышенном социальном драматизме эпохи, с присущими ей острыми противоречиями. Сциентистское мышление не столько фокусировало свое внимание на человеке, сколько занималось технологизацией и подведением всех сфер общества под научную основу. Научно-технический прогресс стал вызывать у людей чувство опасности перед его нежелательными и непредсказуемыми последствиями. В сознании постепенно стала укореняться мысль об оставленности человека наедине со своими проблемами. На общем фоне достижений науки стала очевидной ее нейтральность к проблеме смысла бытия и человеческого существования. Современный (западный) человек «уставший» от классически строго детерминированного мировосприятия, в условиях чрезмерной критики рационального, «обращений к Востоку за мудростью», однако потерял грань и меру применения вне научного знания в объяснении различных феноменов жизни. Так как в современных цивилизациях старые идеи, служившие основанием для обычая и общественного мнения, почти уничтожены, то власть их над душами стала очень слаба. Они вошли в тот фазис обветшания, когда старая идея уже переходит в состояние предрассудка. Пока их заменят новые идеи, в умах будет царствовать анархия. Тревожным является, однако, тот факт, что представители общественных наук бывают несведущи в плане естественнонаучных достижений, их осмысления. И тогда порождается, кпримеру, идеалистический отрыв представлений об энергии, информации от их носителя - материи и пр. А между тем общественные науки в иерархии наук стоят выше естественных и должны опираться на них как на базовые. Прогресс в них невозможен без понимания современной научной картины мира и стоящих перед наукой новых проблем. Иначе - откат к средневековью, мистике и религии.» Этот откат сегодня явно фиксируется уже на обыденном и эмпирическом уровнях, он глобален и всеобщ, порождает определенный «разброд и шатания» в умах людей. Но только благодаря этой анархии и может быть возможна критика. Современный век часто называют веком упадка, но это один из тех редких моментов в истории, когда выражение мысли свободно. Новые догматы, которые в скором времени родятся, не могут в действительности иначе утвердиться, как только под условием не допускать никакой критики и быть так же нетерпимыми, как те, которые им предшествовали. Современный человек еще ищет идеи, которые могли бы служить основанием для видения своего будущего. « Важны в истории народов и глубоко влияют на их судьбу не революции, не войны - следы их опустошений скоро изглаживаются, - но перемены в основных идеях. Они не могут совершиться без того, чтобы одновременно все элементы цивилизации не были осуждены на преобразование. Настоящие революции, несущие опасность для существования известного народа, - это единственно только те, которые касаются его мыслей...»

Результатом современных поисков идентификации человечества в истории, ярким феноменом культуры конца XX века, позволяющим эксклюзивным образом рассмотреть проблемы истории и ее конца, является постмодернизм , который возник как интеллектуальное течение, призванное осмыслить не экономические и политические, а, скорее, культурологические проблемы. Хотя элементы той идеологии, о которой пойдет речь ниже, формировались в различных сферах европейской культуры с начала XX в., как заметное общественное явление постмодернизм возник тогда, когда сфера культуры заявила о своих претензиях не только на особое, но и на доминирующее положение среди других социальных сфер.

Безусловно, корни постмодернизма как интеллектуального течения лежат в культурологической плоскости; однако при этом его идеи предполагают не столько анализ культурологической составляющей человеческой жизни, сколько распространение действующих в ее рамках принципов на остальные стороны общественного целого, в обосновании доминирующего значения личностных черт над социальными.

Отмечая, что «история модернити представляет собой историю медленного, но непрерывного нарастания разрыва между личностью, обществом и природой», А. Турен указывает, что наиболее опасно противопоставление социума активному субъекту, рост отчужденности человека, становящейся непомерно высокой платой за достижение материального и экономического прогресса. Говоря сегодня о растущей плюралистичности, многовариантности современного прогресса, уходе от массового социального действия, об изменившихся мотивах и стимулах человека, его новых ценностных ориентациях и нормах поведения как о важнейших характерных чертах общества, исследователи демассификации и дестандартизации не несут в себе ничего качественно нового по сравнению с теорией постиндустриального общества.Введенный А. Геленом термин «постистория» активно использовался в 70-е и 80-е годы для того, чтобы подчеркнуть значение современного социального перехода. Между тем позже подобные подходы под воздействием меняющейся реальности трансформировались в утверждения о том, что «преодоление истории» представляет собой не более, чем преодоление историцизма, причем значение этого термина внятно не объяснялось; затем внимание стало акцентироваться не столько на конце истории, сколько на конце социального начала в истории, после чего пришло понимание, что речь следует вести уже не о пределе социального развития, а лишь о переосмыслении ряда прежних категорий; закончилось же все вполне утвердившимися положениями о том, что постмодернизм не означает конца истории, и Европа сегодня не вышла из истории, как ей прочили в начале века теоретики «заката».

«Конец модерна» означает, прежде всего, конец веры в разум, следовательно, радикально скептическое взятие под сомнение того, что христианской Европе подсовывают в качестве разума и традиции рационализма (хотя стоило бы хорошенько проверить, совпадает ли подсовываемое с тем, что в этой традиции понимается как разум). Речь идет о доходящей до корней самопонимания модерна воле к деструкции разума.

Второй момент заключается в том, что постмодерн означает конец возможности истории вообще, так как он отрицает идею единства и всеобщности (тотальности). Прежде интенция разума к целостности в итоге порождала тоталитарность, с точки зрения постмодернизма. В связи с этим постмодернистские течения выступают в пользу высвобождения плюрализма. И делают они это с тем же тотальным притязанием, с каким прежде выступали идеологи в своих проектах единства. Но сегодня плюрализм, отрицание единства означает примерно то же, что и всеядность, которая подразумевает, что ныне стилеобразующим принципом жизненных культур становится анархизм вообще и анархизм «смыслов истории» в частности.

Третьим аспектом постмодерна является отказ от принципа субъективности. Индивид как ответственный за формирование мира субъект истории уходит в отставку, он устарел, он признается связанным с предрассудками рационализма и отбрасывается.

Что прежде всего переживает кризис в мировоззрении современности? Обанкротилась вера модерна в прогресс. Примером тому является факт, что религиозные устремления начинают ориентироваться сегодня, минуя христианство как более развитую религию, дававшую четкие ориентиры истории, на доисторические и внеисторические религии. В обществах, переживающих последствия поздней и ускоренной модернизации (т.е. в таких, в которых радикальные изменения наблюдается в течение жизни одного поколения), сегодня все перечисленные процессы протекают наиболее болезненно.

Глобализация сделала актуальными вопросы взаимодействия транснациональных корпораций и местных правительств: место институтов с их относительно упорядоченными взаимооотношениями все чаще занимают самодостаточные и потому автономные сообщества. Интенсификация образа жизни порождает феномен множественных, но поверхностных человеческих контактов. Сложность мира нарастает, и целостность его становится все более проблематичной. В условиях информатизации значителен и неуправляем поток самых разнообразных сведений, обрушивающийся на современного человека, с его быстро сменяющимися темами и сюжетами, разноречивыми, но готовыми к употреблению без специального осмысления образами. Вторую (третью, четвертую) жизнь получают произведения искусства, перевоплощенные в разнообразных стилизациях и пародиях (стилизованный «конец истории»). Увеличивающийся объем и меняющиеся формы подачи информации порождают мозаичность восприятия, сопровождаются разнообразными и многочисленными кризисами, протекают в необычных формах. В них быстрее размываются границы между своим и чужим, допустимым и недопустимым,добром и злом, возможным и невозможным, возникают многочисленные межкультурные гибриды. Из «плавильного котла» постмодернизирующихся обществ появляются причудливые, неожиданные, невероятные сочетания традиционного и современного, практического и мистического. Подобные следствия рождают ощущение разрыва, отчуждения, нарастание различного рода рисков . Они вызывают разочарование в возможностях научно-технического прогресса, ощущение бессилия, неверие в разумность существующего мироустройства. Это умонастроение, связанное с жизненным миром человека, называемое постмодернизмом, в качестве мировоззрения изменяет не сам мир, но его видение, интерпретацию.