Образ Христа как символ Самости в психоаналитической концепции Карла Густава Юнга

Размещено на http://www.allbest.ru/

Введение

Говорим «западная культура» - подразумеваем «христианская». Говорим «христианская» - подразумеваем «западная». Трудно опровергнуть это утверждение и сегодня, хотя со времени знаменитого заявления Ницше о том, что Бог умер, прошло уже больше ста лет.

Безусловно, Бог в нашем сознании все еще жив - и даже те представители западной цивилизации, кто отрицает его существование, Бога пророка Мухаммеда или Бога Ветхого Завета. Под Богом они подразумевают христианского Бога - Иисуса Христа.

Миф о Христе - это генеральный миф западной цивилизации. На протяжении многих столетий именно образ Христа, а не человек сам по себе, был мерилом всех вещей. Морально-нравственные ценности западной цивилизации - это христианские ценности. И даже те, кто сейчас называют себя атеистами, в глубине души, в которую они не верят, знают - убивать плохо, красть нехорошо, прелюбодействовать постыдно. Кант в XVIII веке интроецировал Христа, разработав концепцию о нравственном законе внутри человека. Его максима о звездном небе и нравственном законе разошлась широко, но вряд ли подлежит сомнению тот факт, что под нравственным законом Кант понимал христианский закон в самом широком толковании этого слова.

Современная культура, впрочем, довольно далеко отстоит от того, чтобы исповедовать христианские ценности в буквальном их понимании. Ницше вовсе не сказал что-то новое, констатируя смерть Бога. Он лишь имел в виду, что западная цивилизация утратила свой стержень. Для него это был свершившийся факт, который следовало озвучить.

И действительно, вот уже больше века с лишним западный мир переживает процесс дехристианизации. Этому немало поспособствовали устрашающе быстрое развитие науки и техники, а также две мировые войны, через которые пришлось пройти человечеству, гигантские материальные и моральные разрушения - а затем утверждение в поствоенном мире доктрины консюмеризма: сегодня творческий акт, то, что испокон века делало человека сотворцом и соратником Бога, подменяется актом потребления. Нравственного усилия для покупки новой стиральной машины прикладывать не надо. Сегодняшнее развитие общества - это горизонтальное развитие, по оси абсцисс, в то время как ось христианской духовности всегда была устремлена ввысь и представляла собой ось ординат. Так и образовывался пресловутый крест, который должен был нести каждый христианин, следуя примеру Христа.

Впрочем, так в западной культуре уже было: шпили готических соборов были придавлены к земле Возрождением, когда от града небесного утомленный аскезой средневековый человек обратился к граду земному, к радостям плоти. Все циклично. И сегодняшняя потеря обществом четкого образа Христа видится мне не свидетельством о грядущем конце христианства в западном мире, а очередным витком развития цивилизации.

Да, образ Христа скрывается в тумане, но он по-прежнему не утратил актуальности для каждого из нас, даже если мы этого не осознаем. Можно так же сказать, что если в прошлом человек искал Христа вокруг себя, устремляя свои взгляды под купол собора, то вместе с потерей его вовне, с разочарованием в «церковном» подходе к Богу, он получил новую, в чем-то уникальную возможность - отправиться на поиски Христа внутри себя.

Удивительно как совпало памятное заявление Ницше, с которого я начала свою работу, с зарождением психоанализа, который многие называют новой религией нашего времени. Последователи Зигмунда Фрейда в начале прошлого века произносили слова «либидо», «эрос» и «танатос» с не меньшим трепетом, чем средневековый человек бормотал вслед за священником слова Pater Noster, которые звучали для него как ограждающее от зла заклинание. У Фрейда был свой Бог - сексуальность. И то, что западное общество сделало из сексуальности впечатляющий культ, говорит о том, что идеи венского доктора упали на благодатную почву и дали обильные плоды, «один в тридцать, другой в шестьдесят, иной во сто крат». Многие ученики Фрейда, когда прошла первоначальная эйфория от открытия неведомого континента бессознательного, подвергли идеи своего учителя жесточайшей критике и отошли от его методов психоанализа, разработав свои собственные концепции и методы.

Среди тех, кто усомнился в том, что сексуальность управляет абсолютно всеми мыслями и поступками человека, был и Карл Густав Юнг, швейцарский психиатр и основатель психологического течения, которое получило название аналитической психологии. Своими идеями Юнг оказал значительное влияние не только на психиатрию и психологию, но и на антропологию, этнологию, культурологию, сравнительную историю религии, педагогику, литературу. Все идеи Юнга неразрывно связаны с христианской парадигмой. Согласно Юнгу, «Бог у нас в крови».

Юнг предложил весьма оригинальную структуру устройства человеческой (а через нее - и общемировой) «психе» (души, психики), которая будет подробно рассмотрена в данной работе на примере юнгианского анализа образа Христа.

Именно Юнгу мы обязаны новым трактовкой образа Иисуса как символа человеческой Самости - символа целостности, единства, энергообразующего ядра личности, которое одновременно находится внутри нас и вовне. Именно Самость внутри нас, согласно постъюнгианцу Эндрю Самуэлсу, заставляет человека отправляться на поиски цели и смысла жизни, она преобразует внутренний хаос человека в порядок. В терминах Юнга, Самость - это архетип, но отстоящий от других архетипов, как солнце - от планет Солнечной системы (или Христос - от апостолов).

Вот что сам Юнг писал об актуальности данной темы: «Мир, если и не полностью отвернулся от традиции, то, по крайней мере, давно уже не желает выслушивать «послания»: он предпочел бы услышать, что эти послания значат. Слова, звучащие с кафедр проповедников, непонятны и настоятельно требуют объяснения. Как это Христос своей смертью дал нам спасение, если никто не чувствует себя спасенным? Каким образом Иисус может быть Богочеловеком и что есть существо такого рода? К чему нужны Троица, непорочное зачатие, поедание тела и выпивание крови, и все такое прочее? Какая связь мыслима между миром подобных понятий и повседневным миром, материальная реальность которого является заботой широчайшего спектра естественных наук? По крайней мере, шестнадцать часов из двадцати четырех мы живем исключительно в этом повседневном мире, а остальные восемь проводим в бессознательном состоянии. Где и когда происходит что-нибудь хоть отдаленно способное напомнить нам о таких явлениях, как ангелы, чудесное насыщение, блаженство, возрождение мертвых и т.д.?» Юнг сам отвечает на свой вопрос, побуждая человека искать ответы в глубинах своего (и коллективного) бессознательного: «Итак, весьма значительным открытием было узнать, что во время бессознательного состояния сна случаются интервалы, именуемые «сновидениями», иногда содержащие сцены, сильно напоминающие мифологические мотивы. Ибо мифы не что иное, как рассказы о чудесах, часто трактующие предметы, выступающие также и объектом веры». Следует сказать, что Юнг неоднократно подчеркивал, что психология может рассматривать образ Христа исключительно с феноменологической точки зрения, так как, по его убеждению, «реальности веры выходят далеко за рамки психологии».

Свою задачу как ученого и психолога Юнг обозначал так: «Я считаю, что у психоанализа куда более прекрасная и обширная задача, чем слияние с этическим орденом. Психоанализу, думается мне, надо дать время, чтобы он мог из многих центров проникнуть в сознание народов, снова пробудить у интеллигенции вкус к символам и мифам, осторожно вернуть Христу образ пророчествующего бога виноградной лозы, каким он когда-то был, и таким образом впитать в себя экстатическую энергию христианства, свести все к одному концу, сделать из культа и священного мифа то, чем они были, а именно пьяняще-радостный праздник, в котором этическое и животное начала в человеке слиты воедино. Именно в этом и заключалась великая целесообразность древней религии». Сфера деятельности Юнга не ограничивалась психологией, этот целитель душ не довольствовался исключительно врачебной практикой, он занимался также изучением свидетельств спиритически-религиозного опыта, религиозных и духовных практик Востока, равно как и раннехристианского гнозиса или алхимии позднего средневековья. Свой не слишком стандартный круг интересов, который заставил его противников язвительно называть его «мадам Блаватской от психотерапии», Юнг объяснял так: «Я - врач, который имеет дело с болезнями человека и его времени и изыскивает средства, соответствующие природе недуга. Психопатологические исследования побудили меня воскресить исторические символы и образы из могильного праха. Я видел, что недостаточно избавить моих пациентов от симптомов болезни... Нам нужны не столько идеалы, сколько немного мудрости и интроспекции, нам нужен тщательный учет религиозного опыта бессознательного. Я намеренно говорю «религиозного», потому что мне кажется, что этого опыта, который помогает сделать жизнь более здоровой или более прекрасной, более совершенной или более осмысленной для самого человеке, или для тех, кого он любит, достаточно, чтобы осознать: это была милость Господа».

Оппоненты Юнга часто упрекали его в «тевтонском» многословии, которое «легко овладевает теми, кто говорит и думает на немецком языке». Действительно, сквозь его работы чрезвычайно трудно продираться. Он и не стремился сделать их понятными для широкого читателя, уподобляясь в этом своим любимым средневековым алхимикам, которые пользовались особой системой знаков и перенасыщали свои труды малопонятными метафорами, чтобы простецы, которым их тексты случайно попадут в руки, не смогли проникнуть в область сакрального и сделать ее тем самым профанной.

Юнга обвиняли в визионерстве, эзотеризме, а также в том, что выводы в своих работах он делал на основе пережитого им лично мистического опыта. Вот что пишет один из его бывших учеников Ричард Нолл в своей разоблачительной книге «Тайная жизнь Карла Юнга»: «Его эзотерическая эрудиция чудовищна: трудно опровергнуть слова человека, который не говорит того, что имеет в виду, но привлекает огромное количество ссылок на тексты XIV века».

Нолл, ставший клиническим психологом, весьма скептически относится к наследию Юнга: «Он запустил в оборот несколько выражений, ставших для нас повседневными, - «комплекс», «коллективное бессознательное», «архетип», «анимус» и «анима», «личность», «интраверт» и «экстраверт». Все это гораздо больше, чем может достичь любой из нас. Однако это вовсе не значит, что при этом Юнг сделал вклад в человеческое знание, потому что вполне можно давать имена несуществующим вещам».

Где-то в ряду этих «несуществующих», по Ноллу, вещей наверняка стоит и Самость - конечный пункт на многотрудном пути человеческой индивидуации.

Самость, по Юнгу, для нас, людей западной цивилизации, фактически тождественна образу Иисуса Христа, которого на протяжении вот уже двух тысяч лет также неоднократно относили к категории «несуществующих вещей». Вряд ли при этом кто-то возьмется утверждать, что Христос и его последователи не внесли никакого вклада в развитие западной цивилизации в частности и человеческой мысли в целом.

Однако чтобы не уподобляться Юнгу, которого, с объективной точки зрения, никак нельзя назвать понятным и простым мыслителем, доступно излагающим свои идеи, постараюсь четко обозначить внутреннюю логику моей работы, чтобы в дальнейшем не отклоняться от темы.

Во-первых, я хочу как можно более полно (насколько мне позволит объем работы) осветить термины, которыми оперирует Юнг в своих психологических исследованиях, в том числе и относящихся к образу Христа: естественное знание о Боге, процесс индивидуации как движение к Богу и развитие личности, Персона, Анима и Тень как препятствия на пути к личностному росту и наконец Самость.

Во-вторых, я хочу изучить миф (жизнь и образ) об Иисусе Христе с точки зрения аналитической психологии Карла Густава Юнга, то есть приложив к образу Христа все те термины, которыми оперировал Юнг в своей работе, и рассмотрев самые важные работы, которые были написаны им и его последователями по данной теме. В данной работе и Самость, и Тень, и прочие архетипы личности, раз уж этой личностью является Иисус Христос, будут описаны с помощью библейских цитат и сюжетов.

В-третьих, я хочу найти ответ на вопрос, какие черты в Иисусе Христе позволяют нам говорить о нем как о символе Самости для западной культуры?

Заканчивая свое длинное вступление, я хочу сказать, что вслед за Юнгом не считаю зазорным использовать личный опыт (в том числе визионерский, интуитивный и психоаналитический), по крайней мере, как стимул к исследованию, если не как материал для. Был Юнг шарлатаном или мистиком или и тем и другим, да еще и психоаналитиком впридачу - каждый волен решить для себя сам. Я уже два с лишним года прохожу юнгианский анализ и могу сказать, что моя личная встреча с самой собой состоялась, хотя она и действительно, по Юнгу, одна из самых неприятных вещей, которые можно себе вообразить.

Эта встреча сначала, когда рушатся многие представление человека о самом себе, приносит глубокое страдание, а затем - радость и удовлетворение от проделанной работы, а также желание жить и двигаться вперед. В чем-то встреча с самим собой на приеме у психоаналитика очень походит, по моим субъективным ощущениям, на личную встречу с Христом, которая должна состояться у каждого христианина, иначе, по моему убеждению, его вера будет мертва.

Для меня поиск Самости - это прежде всего поиск Бога внутри самого себя. Именно тем и привлекла меня в свое время философская концепция Юнга, что она не изымает, делая строгое научное лицо, Бога из структуры человеческой психики, а напротив возвращает его в самое сердце личности, в святая святых, где он и должен пребывать, чтобы человеческое существование не было лишено смысла и цели.

Понятие символа

Прежде чем приступить к рассмотрению юнгианских терминов, относящихся к структуре человеческой психики, рассмотрю еще один, имеющий непосредственное отношение к данной работе. Речь идет о юнгианской трактовке понятия «символ». Для Юнга это нечто принципиально иное, чем просто знак в его семиотическом понимании: «Всякое понимание, которое истолковывает символическое выражение в смысле аналогии или сокращенного обозначения для какого-нибудь знакомого предмета, имеет семиотическую природу. Напротив, такое понимание, которое истолковывает символическое выражение как наилучшую и потому ясную и характерную ныне непередаваемую формулу сравнительно неизвестного предмета, имеет символическую природу. Понимание же, которое истолковывает символическое выражение как намеренное описание или иносказание какого-нибудь знакомого предмета, имеет аллегорическую природу. Объяснение креста как символа божественной любви есть семиотическое, потому что «божественная любовь» обозначает выражаемое состояние точнее и лучше, чем это делает крест, который может иметь еще много других значений. Напротив, символическим будет такое объяснение креста, которое рассматривает его, помимо всяких других мыслимых объяснений, как выражение некоторого, еще незнакомого и непонятного, мистического или трансцендентного, то есть прежде психологического состояния, которое, безусловно, точнее выражается в виде креста. Пока символ сохраняет жизненность, он является выражением предмета, который иначе не может быть лучше обозначен». Символ - это видимое отображение невидимого глазу, неизреченного, сокровенного, причем выражающий это неизреченное самым лучшим образом.

В этом смысле, по Юнгу, Христос как символ есть наилучшее из известных ныне западным людям обозначение для процесса трансформации: «Этот описанный только что процесс в его целом я назвал трансцендентной функцией, причем под «функцией» я разумею не основную функцию, а сложную, составленную из функций, а термином «трансцендентный» я обозначаю не какое-нибудь метафизическое качество, а тот факт, что при помощи этой функции создается переход из одной установки в другую». Действительно, Христос как символ несет в себе освобождающую, переходную силу: он заключает с людьми Новый Завет, отменяя многие положения закона Моисея, он умирает и воскресает, совершая тем самым переход в иное, надчеловеческое состояние и открывая эту дорогу для других живущих, и даже спускается в ад, чтобы освободить томящихся там праведных умерших. В его лице грозный Бог Ветхого Завета, разрушивший Содом и Гоморру и каравший Иова, примиряется с людьми через страдание - в самом образе Бога через Христа прослеживается динамика. Это аналогично тому, как Самость можно рассматривать как хранилище потенциала, который еще предстоит прожить, но который возникает и раскрывается со временем.

Юнг рассматривал Христа как символ Самости в примирении пар противоположностей божественное-человеческое и дух-тело. А в воскресении Христа сливаются и опосредуются противоположности жизни-смерти.

Но для того, чтобы быть еще более полноценным символом интеграции, Христу пришлось бы быть непосредственно связанным с Антихристом, символизирующим его Тень, что отрицается традиционной церковью и признается Юнгом. Это привело Юнга к проблемам с теологами, которые видели в Христе только хорошее и рассматривали зло как privatio boni, то есть отсутствие хорошего.

Так же еще одним аспектом неполноты Христа как символа, по Юнгу, является отсутствие женского элемента, которого нет в изображении Троицы, но который воплощен в Деве Марии. Юнг был уверен, что числом целостности в человеческом сознании является четверка, поэтому символ Христа стал полнее после того, как в людском сознании укоренилось предание об успении и вознесении на небо Девы Марии. Четверичность виделась Юнгом как универсальный принцип: «Четверичность - это архетип, который проявляется, так сказать, универсально. Она является логической предпосылкой всякого суждения о целостности. Всякий раз это суждение должно сочетать в себе четыре аспекта. Когда, например, судят о целостности горизонта, то называют четыре основные стороны света. Всегда речь идет о четырех основных элементах, о четырех примитивных качествах, о четырех цветах, о четырех кастах в Индии, о четырех путях духовного развития в буддизме. Поэтому существует и четыре психологических аспекта психической ориентации, к которым ничего существенного добавить больше нельзя. Четверичность или кватернер часто имеет структуру 3+1, когда одна из ее величин занимает исключительное положение и имеет отличную от остальных природу». Последнюю фразу Юнг относит к символам евангелистам - три из них представлены животными, а один - ангелом. Но ее в полной мере можно отнести и к образу Троицы и присоединившемуся к ним впоследствии образу Девы Марии.

В полноте в том числе и заключается функция символа: он выражает право на существование всех частей психики, без подавления хотя бы одной из них. Вот как это обозначает Юнг: «Сырой материал, обработанный тезисом и антитезисом и соединяющий в процессе своего формирования обе противоположности есть жизненный символ. В его надолго неразрешимом, сыром материале заложено все присущее ему богатство предчувствиями, а в том образе, который принял его сырой материал под воздействием противоположностей заложено влияние символа на все психические функции. Намеки на основы процесса, образующего символ, мы находим в скудных сообщениях о подготовительных периодах жизни у основателей религий, например, в противоположениях Иисуса и Сатаны…»

Здесь надо отметить, что Христос как религиозный символ отличается от Христа, рассматриваемого с психологической точки зрения. Ибо в то время как психологически он представляет парадигму индивидуации в том плане, что он прожил свою природу и судьбу до самого конца, он не воплощает совершенство, которое так неустанно подчеркивается церковью. С психологической точки зрения, он завершен - и при этом не обязан быть совершенным. Его совершенство заключается в завершенности его судьбы.

Вследствие того, что символ составляется из данных, поставляемых всеми психическими функциями, по Юнгу, «его природа ни рациональна, ни иррациональна. Правда, одна сторона его приближается к разуму, но другая его сторона не доступна разуму, потому что символ слагается не только из данных, имеющих рациональную природу, но из иррациональных данных чистого внутреннего и внешнего восприятия».

Кроме того, важно обратить внимание на то, какое значение придает Юнг влиянию жизненного (то есть такого, который выражает что-то предугаданное, но еще непознанное наилучшим и наивысшим образом) символа в культуре: «Жизненный символ формулирует некий существенный бессознательный фрагмент, и чем более распространен этот фрагмент, тем шире и воздействие символа, ибо он затрагивает в каждом родственную струну. Так как символ, с одной стороны, есть наилучшее и, для данной эпохи, непревзойденное выражение для чего-то еще неизвестного, то он должен возникать из самого дифференцированного и самого сложного явления в духовной атмосфере данного времени.

Но так как, с другой стороны, живой символ должен заключать в себе то, что родственно более широкой группе людей, для того чтобы он вообще мог воздействовать на нее, - то он должен и схватывать именно то, что обще более широкой группе людей. Таковым никогда не может быть самое высокодифференцированное предельно достижимое, ибо последнее доступно и понятно лишь меньшинству; напротив, оно должно быть столь примитивно, чтобы его вездесущее не подлежало никакому сомнению. Лишь тогда, когда символ схватывает это и доводит до возможно совершенного выражения, он приобретает всеобщее действие.

В этом и заключается мощное и вместе с тем спасительное действие живого социального символа».

Все вышесказанное, по словам Юнга, относится в равной мере и к индивидуальному символу.

Путь Христа начался в то время, когда в Палестине были особенно сильны мессианские настроения. Он вел на равных спор с фарисеями и спорил с ними не о конкретных положениях закона, а о законе в целом (то есть, очевидно, хорошо чувствовал духовную атмосферу и умонастроения данного времени), происходил из дома Давидова (что свидетельствует о высоком, царском происхождении символа), но в то же время учеников набирал из самых низших слоев общества, исцелял прокаженных, общался с грешниками.

Очевидно, что образ Христа обладает всеми необходимыми, по Юнгу, атрибутами символа - живого социального или индивидуального.

Следующий шаг - разобраться, символом чего именно является Христос в концепции Карла Густава Юнга. Сделаем еще одно небольшое пояснение с помощью цитаты: «Каждое психологическое явление есть символ при допущении, что оно говорит или означает нечто большее и другое, такое, что ускользает от современного познания».

Здесь мы вплотную подошли к центральному психологическому явлению, рассматривающемуся в этой работе, - Самости. По Юнгу, именно ее символом является Христос.

Самость

Итак, что же такое Самость, Selbst?

Самость обозначает целостный спектр психических явлений у человека. Она выражает единство личности как целого. Самость - это архетипический посредник между психическими противоположностями, именно поэтому она стоит особняком в ряду прочих архетипов.

Поскольку личность по причине своей бессознательной составляющей может быть сознательной лишь отчасти, то и понятие Самости является лишь потенциально эмпирическим.

Как и понятие Бога. Юнг старался уравнять Самость и образ Бога: «Человек должен знать что-то о природе Бога, если хочет понять самого себя». Постичь понятие Самости во всей его полноте невозможно: «Что касается Самости, она находится целиком вне личностной сферы, и если и являет себя нам, то лишь в виде религиозной мифологемы, а ее символы варьируют в диапазоне от высочайшего до наинижайшего.

Что еще мы знаем о Самости?

Самость является альфой и омегой процесса индивидуации: «Эго (то есть сознательный образ «я» в человеческой психике - прим. авт.) относится к Самости как движимое к движущему или как объект к субъекту, поскольку определяющие факторы, которые излучает Самость, окружают эго со всех сторон и поэтому являются для него подчиняющими. Самость, как и бессознательное, существует a priori, и из нее развивается эго».

Самость характеризует некое бытие, которое может быть описано лишь частично, так как другая часть остается (в любое данное время) неузнанной и беспредельной.

Самость - начало и конец этого психического процесса, но конец при этом совершенно недостижимый. Ведь весь процесс индивидуации, по Юнгу, будучи однажды запущен, лишь прерывается, а не завершается смертью. В связи с последним утверждением, а так же той особой роли, которую Юнг в своих работах неизменно отводил Самости, его идеи неоднократно подвергались критике. Сами юнгианцы, в частности Адольф Гуггенбюль-Крайг, которого упоминает Эндрю Самуэлс в своей работе «Юнг и постъюнгианцы», всерьез задавались вопросом (и вполне правомочным): а не вовлечены ли последователи Юнга в некий «культ совершенства»? Его обвиняли также в излишне теологическом подходе к Самости и к процессу индивидуации, которая своей конечной целью видит идеал, единство. Надо отметить, что воззрения юнгианцев и постъюнгианцев претерпели за прошедшее со дня смерти Юнга время весьма значительные изменения. Рассматривать их в данной работе не имеет смысла, но стоит отметить, что субъективный мистический опыт и переживания Самости основателя аналитической психологии, интроверта и верующего человека, что, без сомнения, повлияло на его восприятие и объективность, не являются в ней доктринальными.

Как еще мы можем соприкоснуться с Самостью?

«Эмпирически - пишет Юнг, - Самость проявляется в сновидениях, мифах, сказках, являя персонажи «сверхординарной личности», такие как король, герой, пророк, спаситель и т.д., или же в форме целостного символа - круга, креста, квадрата, квадратуры круга и т.д. Когда Самость репрезентирует единство противоположностей, она также выступает в виде объединенной дуальности, например, в форме дао, как взаимодействия инь и ян». Кроме того, Самость - это основной агент производства глубоких, внушающих трепет, «нуминозных», то есть священных символов, которые по своей природе являются саморегулирующими и излечивающими.

Здесь уместно будет вспомнить труд святой Терезы Авильской «Внутренний замок», написанный ей в XVI веке для монахинь-кармелиток. В нем рассматривается устройство души как замка, в котором есть двор, множество обителей и дверей, ведущих из одной обителей в другую. Душа пробирается сквозь эти обителей, в каждой из них встречаясь с определенными метафизическими препятствиями. А в седьмой обители, в самом центре замка, который устроен по принципу концентрического круга, душа, пройдя мытарства и обретя стойкость, чистоту, смирение, наконец обретает Бога. Интересно, что душа является и замком, содержащим Бога в своих недрах, и путешествующей по этому замку странницей, причем соединение с Богом в седьмой обители предваряет священный брак между Женихом и Невестой (как не вспомнить здесь столь любимый Юнгом мотив иерогамии, алхимической свадьбы!): «Прежде чем свершить этот брак, Он вводит ее в Свою обитель, в седьмую; ведь у Него на небе есть место, где Он живет, так и в душе должно быть такое место, только для Него, как бы второе небо». В этой обители душа находит мир с самой собой и с Богом: «Здесь наслаждается душа в скинии Божией». Страсти больше не властны над ней, но она все еще может сообщаться с внешним миром и реагировать на его проявления: «Он дает ей великую целостность, и она не уклоняется даже в малом от служения Ему и от добрых решений… Для того мы и молимся, доченьки; этому и служит духовный брак - все для дел, для дел». Это в полной мере созвучно концепции самого Юнга о поисках и обретении Самости, которая в человеке, по сути, ищет сама себя и позволяет человеку в конечном итоге раскрыть максимум своего потенциала для творческих деяний.

Самость - это архетип архетипов, архетипический дух. На мой взгляд, в христианской терминологии это тот самый Параклет, Дух Святой, которым начинается история рождения Христа, который снисходит на него во время крещения в водах реки Иордан, который сопровождает его на протяжении всего его пути и который после завершения его миссии на земле и возвращения на небо сходит и на апостолов. Параклет по-гречески значит «утешитель, примиритель», что вполне соотносится с концепцией Юнга, в которой Самость является агентом-посредником для противоположных составляющих психики.

Утверждая, что Христос является символом Самости, Юнг утверждает, что для современного западного человека наилучшим путем поиска самого себя в мире является путь уподобления Христу. (Заметим в скобках, что подобное толкование образа Христа не делает взгляды Юнга ортодоксально христианскими: он точно так же был уверен в том, что для человека восточной цивилизации символом Самости является Будда.)

Поскольку Христос понимается Юнгом как символ, то и следование его пути должно быть символическим, что будет подробнее рассмотрено в других частях этой работы. Вот как то же самое утверждение об уподоблении пути, правда, понимая его гораздо более буквально, описывает святая Тереза: «Господь не может оказать нам большей милости, чем сообразуя нашу жизнь с жизнью столь возлюбленного Сына».

персона тень анима самость

Естественное знание о Боге и чувство нуминозного внутри нас

Как пишет Эндрю Самуэлс в своей работе «Юнг и постъюнгианцы», Юнг не утверждает ничего категорично о существовании Бога, говоря о том, что это никак невозможно установить эмпирически. Он рассуждает о чувствах, которые могут быть у человека, который ощущает себя частью божества или в связи с божеством, понимаемым как нечто большее, чем он сам, за пределами обычного порядка вещей. Юнг комментирует, что религии возникают естественным образом, и их можно рассматривать как проявление своеобразного религиозного «инстинкта».

Религии, пишет Самуэлс, основываются на переживании священного, так называемого нуминозного трепета перед неведомым и необъятным: «Лишенные догм и интеллектуализации, религии основываются на ощущении чего-то, внушающего трепет -- видениях, откровениях, преображениях, чудесах, обращениях и так далее».

Это чувство испытывал Кант, наблюдая звездное небо высоко над своей головой или спускаясь в глубины своего внутреннего морального закона.

О нем же писал Гете, создавая своего «Фауста». Последний дал этому чувству меткое прозвище das Ungheure - «Ужасное»:

Наше чувство страха, вот что удерживает большинство живущих нас.

Все больше и больше мир душат человеческие чувства,

Но глубокий ужас все еще может переместить нас в сущность.

И это же чувство шока, трепета и восторга испытал и сам Юнг, когда в юношеском возрасте ему было видение о Боге, который… испражняется на Безельский собор.

Солнечным днем Юнг шел из школы и, проходя мимо Базельского собора со сверкающей, разноцветной крышей, был «захвачен красотой вида и подумал»: «Мир прекрасен, и церковь красива, и Бог сотворил все это и сидит очень высоко на голубом небе на золотом троне и …» Юнгу в его кошмарном видении открылась, как сам он решил, вторая, темная сторона божества. Для него стало персональной истиной, что «лишь Господь единственно реален», но этот Бог стал ужасным Богом, равно как и прекрасным; он стал «уничтожающим огнем и неописуемой красотой». Это видение испортило отношения Юнга с церковью, потому что уничтожило его религиозные взгляды и он перестал ощущать через религию связь со Вселенной. Но тем не менее Канта, Гете и Юнга (а также многих других мыслителей и писателей и, я уверена, многих других людей, не оставивших письменных свидетельств о своем опыте) роднит сходное переживание божественного присутствия в мире.

В словаре юнгианских терминов есть понятие «богообраз». Это понятие берет свое начало в трудах Отцов Церкви, полагавших, что Imago Dei (богообраз) изначально запечатлен в душе человеческой. Если подобный образ спонтанно появляется в сновидениях, фантазиях, видениях и так далее, его необходимо понимать в рамках психологического способа рассмотрения как символ Самости. Вот что о богообразе пишет сам Юнг в работе «Ответ на послание»: «Влияние божества на нас мы можем обнаружить только с помощью психики, не имея при этом, правда, возможности отличить его от воздействия бессознательного, так как невозможно ответить на вопрос о том, являются ли божество и бессознательное различными величинами. Они оба являются пограничными понятиями, выражающими трансцендентальные содержания. Но эмпирически с достаточной степенью вероятности можно установить, что в бессознательном наличествует архетип целостности, который спонтанно манифестируется в сновидения, фантазиях и так далее, и что существует независимая от сознательной воли тенденция сводить все архетипы к этому центру. Поэтому не было бы невероятным утверждение, что этот архетип обладает определенной самой по себе центральной позицией, которая приближает его к богообразу.

Их схожесть особенно подкрепляется тем, что этот архетип выделяет ту символику, которая еще издревле характеризовала и наглядно выражала собой божество... Богообраз коинцидирует, совпадает, строго говоря, не с самим бессознательным, а с некоторым его содержанием - с архетипом Самости. Именно от него мы уже не можем эмпирически отделить богообраз». В своей работе «Попытка психологического толкования догмы о Троице» Юнг писал: «Богообраз можно объяснить как отображение Самости, или, наоборот, Самость как Imago Dei in homine (( лат. ) - образ Бога в человеке)». Инстинктивная жажда человека обрести божество внутри, по Юнгу, проявлялась и в многочисленных языческих культах, где процветала антропофагия, то есть некий бог ритуально приносился в жертву, а затем поедался. Так, например, в своей статье «Символы превращения в мессе» Юнг подробно описывает ацтекский ритуал «богоядения», который должно быть изрядно потряс наблюдавшего и описавшего его брата Бернардино де Саагуна, который был миссионером в стране ацтеков в начале XVI века. Сходные ритуалы существовали в митраизме, а также подробно описывались в гностических видениях Зосимы, жившего в III веке после Рождества Христова. Мотивы «богоядения» встречаются в мировой литературе и сегодня. Наиболее ярко мне вспоминается окончание романа Патрика Зюскинда «Парфюмер», где очарованная толпа в буквальном смысле слова разрывает на куски и пожирает объект своей внезапной страсти - парфюмера, который синтезировал (sic!) запах запахов (своеобразный философский камень от парфюмерии) и надушился им, предвидя действия толпы и желая для себя такого окончания своей истории.

Отзвуки этого первобытного инстинкта ведут нас прямиком в католический собор, на мессу, где богообщение осуществляется путем принятия Бога в себя в виде пищи телесной (хлеба и вина) и духовной (Тела и Крови Христовых). Все участники этого акта жертвоприношения - Бог, прихожане, священник - образуют мистическое единство, которое дает чувство participacion mystique - мистической сопричастности.

Месса - это способ прикоснуться к вечности, в которой раз за разом повторяется мистерия Тайной Вечери. И, несмотря на то, что внешне пресуществление даров выглядит крайне мирно, если вдуматься, это таинство отсылает нас к тем временам, когда Бог требовал от своей паствы кровавой жертвы: вот Авраам заносит нож над Исааком, но в итоге закалывает на алтаре агнца, а Христос (тот самый Агнец!) умирает за нас на кресте. За возвышенным здесь скрывается ужасное, что является, по Юнгу, одним из признаков Бога. Его жертва и постоянное напоминание о ней в таинстве святой мессы и пугают, и восхищают, таким образом раз за разом воскрешая в нас чувство нуминозного.

Надо отметить при этом, что Юнг скептически относился к переживанию нуминозного коллективным образом и считал, что церковь узурпировала эксклюзивное право на Самость (только в ее лоне возможно истинное соединение с Богом через причастие) и таким образом не дает отдельному индивиду развиться в личность, то есть пройти процесс индивидуации.

Движение к Богу и развитие личности с точки зрения Юнга. Понятие индивидуации

Вот что пишет представительница постъюнгианства Энн Уланов в своей книге «Юнг и религия: противостояние Самости»: «По мнению Юнга, существование религии неизбежно. Мы можем отвергать, ругать, пересматривать ее, но мы не можем избавиться от нее. Это раннее открытие Юнга было недавно вновь подтверждено Ризуто (1979). Когда Юнг был обвинен в мистицизме, он возразил на это, что не им изобретена идея homo religious, он лишь облек в слова то, что хорошо известно всем. Его обширная клиническая практика с людьми, страдающими невротическими и психотическими расстройствами, убедила его в том, что заболевания половины его пациентов вызваны утратой смысла существования. Исцеление означает восстановление связи с трансценденцией, что несет с собой возможность встать на ноги и пойти навстречу своей судьбе. В противном случае наш невроз тащит нас вслед за ней. Таким образом. Юнг видел нуминозное событие в патологии; оно проявляется в том, что мы отступаем от Дао, центра жизни. Выздоровление требует ремифологизации».

Главную роль своей психологии Юнг видел в том, чтобы установить взаимосвязь между истинным содержание традиционных религиозных символов и нашим психическим опытом. В сущности, он мечтал о времени, когда каждое эго сможет свободно общаться с Самостью, и это будет живой непосредственный диалог.

По-другому этот процесс можно назвать индивидуацией.

Как писал Юнг, переживая нуминозный опыт, мы чувствуем, что нечто по ту сторону нас самих зовет нас стать тем, что мы есть: «Мы ощущаем Самость, «тяжелую как свинец», зовущую нас прочь от бессознательной идентификации с социально обусловленной ролью (Персоной, или маской, принятой нами для социального функционирования)». Самость продвигает нас к осознанию даже тех частей нас самих, которые мы с большей охотой отвергаем и отрицаем, -- по этой причине Юнг назвал их Тенью. Вот что сказано об этом в «Кембриджском руководстве по аналитической психологии»: «Эти части ставят нас перед лицом зла. Если мы открываемся опыту осознания нашей Тени, мы непосредственно познаем страдание святого Павла, когда он говорит: «Я не свершил того Добра, которое я должен был свершить. Но я свершил все то зло, которого я не должен был свершить». Стать самим собой -- значит признать своими те содержания собственной психики, которые мы обычно полагаем противостоящими нам. Этот процесс подразумевает утверждение в качестве части самого себя некой исходной точки, столь отличной от нашей сознательной идентификации, что она может символизироваться в наших снах, например, как фигура противоположного пола. Юнг называл эти фигуры Анимой для мужчин и Анимусом для женщин. Быть тем целостным существом, которым мы потенциально являемся, означает включить как часть нашей эго-идентификации то содержание, которое привносят эти части противоположного пола в наше сознание. Они делают нас открытыми как физически, так и духовно для общения с таинственным центром нашей психики, названным Юнгом Самостью, и через него -- с той реальностью, которую Самость символизирует. Иными словами, призыв к жизни и интеграции в единую трепетную целостность различных наших частей позволяет значительно расширить свою эго-идентификацию и сделать намного более яркой свою неповторимую индивидуальность».

Процесс индивидуации невозможно начать без вмешательства трансцендентной функции - Самости.

Индивидуация ни в коем случае не равна индивидуализму. Ее можно проживать только в состоянии общности с миром. Это «личное переживание универсального содержания», по сути, парадокс, возвращающий нас в unus mundum - единый мир.

Вот еще одно определение Юнга: « Индивидуация - это процесс образования и обособления единичного существа, а точнее, развитие психологического индивида как существа, отличного от всеобщего, от коллективной психологии. Поэтому индивидуация -- это процесс дифференциации, имеющий целью развитие индивидуальной личности. Индивидуальность дана уже физически и физиологически; соответственно она выражается и психологически».

Выражаясь языком алхимиков, который так любил Юнг, индивидуация это процесс возгонки самого себя из грубой животной материи в нечто более благородное. Человек занимается тем, что творит самого себя: помещает себя в умозрительный атанор, особую герметичную печь алхимиков, в которой его душевное устройство претерпевает трансформацию. Он качественно изменяется - результатом труда алхимиков и являлось то самое вещество, которое было способно превращать все вокруг себя в золото, философский камень, сущность которого материалисты понимали буквально, а посвященные толковали метафорически. Этот «красный лев», истинное «золото духа», и есть Самость. С которой, я напомню, все и начиналось.

Отсюда следует и еще один крайне симпатичный мне постулат: личность - это не достояние, а достижение. И если верно утверждение юнгианского аналитика Льва Хегая о том, что современный герой живет в пустом мире без опор в настоящем, без прошлого и без будущего, то иного варианта, кроме как преисполниться доверия и отправиться вслед за Самостью на путь индивидуации, у него нет.

Индивидуацию, по моим субъективным ощущениям, можно уподобить мистическому путешествию в собственные глубины. На пути встречаются сциллы и харибды, но вместо того, чтобы бежать от них в ужасе, ты должен интегрировать их в себя. Вообще весь процесс индивидуации противоречив: это одновременно и интеграция дотоле разрозненных частей психики, и их дифференциация внутри этой интеграции -крайне важно не слиться с содержаниями своего бессознательного. Индивидуация - это процесс осознанивания Самости. На этом пути не избежать жертв и мучений - первым делом приносятся в жертву представления о самом себе. Потом от внешних объектов начинают возвращаться навешенные на них проекции: то, что раньше казалось немыслимым и неприемлемым, отвратительным и невозможным, начинает восприниматься совершенно иначе. Мир приобретает объем и начинает играть новыми красками. Происходит расширение сознания, которое очень трудно описать так, чтобы избежать обвинений в визионерстве. Ощущения вполне соответствуют утверждениям легендарного Гермеса Трисмегиста, высеченным на знаменитой Изумрудной скрижали и заключающим в себе рецепт алхимического Великого Делания: «То, что находится внизу, соответствует тому, что пребывает вверху; и то, что пребывает вверху, соответствует тому, что находится внизу, чтобы осуществить чудеса единой вещи».

Возвращаясь к предмету данной работы - образу Христа как символу Самости, замечу, что многие исследователи (в том числе и юнгианцы) изрядно сомневались в том, что Христос - подходящий символ целостности для человека западной цивилизации. К Самости, как было уже сказано мной выше, можно приблизиться путем интеграции в психику всех ее (психики) отщепленных частей, а христианство не предполагает, например, принятие человеком своей темной стороны. Есть масса контраргументов, опровергающих видение Юнгом Христа: Христос родился безгрешным, Христос никогда не соприкасался со злом, Христос отсек от себя свою Тень, Христос был способен творить только добро, Христос не интегрировал свою Аниму, ведь он не соприкасался со своей женской частью… Подробнее с этими контраргументами можно ознакомиться, например, в статье В. Бакусева, переводчика книги Юнга «Эон», «От Христа к Антихристу».

На мой взгляд, возражения критиков неправомочны. Если считать верным все то, что Юнг говорит о Самости, то для того, чтобы обрести ее, нужно обязательно пройти через процесс индивидуации. Христос стал символом Самости для западной цивилизации, но был ли он сам воплощенной Самостью изначально? В таком случае, каким же был месседж его пришествия, смерти и воскресения? Самость как архетип завершена по определению. К тому же вряд ли что-то законченное способно вызывать эмпатию.

Вызывал бы образ Христа такой живой отклик в душах миллионов людей, если бы он был с самого своего рождения был целостен, сияющ и отделен от всего человечества ореолом недосягаемой святости? Именно таким был Бог Ветхого Завета, являвшийся евреям как столп огня и изрядно их этим напугавший. Именно поэтому Христа противопоставляют с Яхве, хотя, согласно догмату о Троице, они составляют единое целое. Христос - это не только образ Бога, это еще и образ человека. И этот образ только теряет от того, что исследователи отнимают у него право на прохождение индивидуации, на прохождение человеческого пути во всей его полноте. Христос дал людям надежду на то, что, будучи человеком, можно пройти определенный духовный путь и приблизиться к Богу. Он стал мостиком между Богом и человеком - и в этом смысле он, конечно, символ Самости, агент-посредник.

Как неоднократно подчеркивалось Юнгом, Самость - это динамический образ. Поэтому совершенно непонятно, зачем рассматривать образ Христа в статике - такого, каким он нам достался по завершении своего пути, таким, в кого он превратился, пройдя двухтысячелетнюю культурную обработку воображением людей.

Христос Евангелий - это размышляющий, сомневающийся, по-своему очень одинокий, неоднократно преданный человек.

В момент смерти он чувствовал себя как никогда одиноким: «Боже Мой! Боже Мой! Для чего Ты Меня оставил?» Христос вслед за этим воплем испускает дух, и вопрос его повисает в воздухе. Бог оставляет его без ответа, но мне кажется, и сам Христос знал ответ на этот вопрос: чашу нужно было испить до дна, а человек рождается и умирает в одиночестве. Именно это полное повторение человеческого пути Богом, как мне кажется, и привлекло к Христу сердца. В его жертве и готовности к ней было что-то очень… человеческое: как будто информация о том, что ради трансформации в иное состояние нужно пройти через страдание, это часть неотъемлемого сокровенного общечеловеческого знания.

Итак, вот в чем заключается моя гипотеза: прежде чем стать символом, Христос прошел все стадии индивидуации - отказ от Персоны, принятие Тени (через два образа: Иуды и Антихриста), интеграцию с Анимой (Девой Марией, а также с человеческой душой, которую он обрел, воплотившись).

И только потом, если придерживаться концепции Юнга, Самость Христа смогла полностью проявиться - для нее появилось место, как и сейчас в анализе место для нее появляется только после частичной интеграции всех прочих, ей предшествующих архетипов, в сознание. До этого она проявляется через них, а не сама по себе.

Христос начал в полной мере символизировать собой Самость, когда смерть прервала его земной процесс индивидуации. Индивидуация не предполагает завершения, но ему, единственному из всех, кто шел по этому пути, удалось продемонстрировать людям плоды своего жизнетворчества: Христос воскрес и вернулся к апостолам преображенным. Для нас и она и весь процесс индивидуации в целом по сей день - весьма умозрительные понятия. Христос же был весьма нагляден и убедителен.

Здесь же добавлю, что, на мой взгляд, процесс индивидуации Христа начался не в Гефсиманском саду и не во время его въезда в Иерусалим, а гораздо раньше, до начала проповеди, во время крещения Христа от рук Иоанна Крестителя в водах реки Иордан. Именно в этот момент он переживает второе рождение: Святой Дух, уже являвшийся его матери, вновь посещает его. Это видение личное: Святой Дух виден только Христу, хотя в некоторых Евангелиях есть поздние вставки (они содержатся в скобках), что Духа видел и Иоанн. Сразу же после встречи с Духом, Христос отправляется в пустыню для молитвы и поста, встречи с дьяволом и преодоления искушений, что также, на мой субъективный взгляд, свидетельствует о начале процесса, который всегда поначалу протекает болезненно и предполагает душевные и даже физические страдания.

Препятствия на пути к личностному росту: Персона, Тень, Анима

Персона.

Вот какое определение давал Юнг этой части психики в своей работе «Отношения между «Я» и бессознательным»: «Персона - это часть человеческой психики, какой она являет себя окружающему внешнему миру, комплекс функций, создавшийся на основе приспособления, но отнюдь не тождественный с индивидуальностью. Это маска коллективной психики, которая инсценирует индивидуальность. Персона - компромисс между личностью и социальностью. Она выступает в качестве вторичной действительности; это чисто компромиссное образование, в котором другие иногда принимают гораздо больше участия, чем носитель данной маски… Персона представляет собой сложную систему отношений между индивидуальным сознанием и социальным окружением, своего рода удобный вид маски, рассчитанной на то, чтобы, с одной стороны, производить определенное впечатление на других, а с другой, - скрывать истинную природу индивида».

Персона - это первый архетип, наиболее откровенно довлеющий над сознанием человека. Он относится к его социальному образу и наиболее доступен разумной и трезвой оценке. Всем нам известно, как «принять официальный вид» или «быть публичным лицом». Персона - это коллективный образ, маска, под которой живет большинство людей. Термин заимствован Юнгом из античного театра, где персонами назывались характерные маски актеров.

Итак, Персона - это, безусловно, человек, но никогда не весь. Именно Персона позволяет человеку адаптироваться к жизни в социуме. Юнг писал: «Тот, кто не имеет Персоны, лишь одной ногой стоит в том, что мы обозначаем как реальность. Другой ногой он стоит в мире духов». Люди с неразвитой Персоной часто попадают в неловкие ситуации, не знают, как себя вести, это те, кого мы снисходительно называем «не от мира сего». Но в то же время полное отождествление себя с Персоной ведет к вытеснению остальных составляющих личности в бессознательное, которому трудно вынести такое смещение центра тяжести.

Уж коль скоро в фокусе нашего внимания находится фигура Христа и процесс его индивидуации, то попробуем проследить, как могла выглядеть его Персона и какие взаимоотношения он в итоге установил с этим архетипом.

Предположу очевидное: Персона Христа - это Машиах, Мессия, священник и царь из дома Давидова, помазанник божий, пророк, искупитель и спаситель Израиля, прихода которого так долго ждали иудеи. В Новом Завете приводится множество ветхозаветных пророчеств о Христе.

Некоторые он цитирует сам, таким образом принимая свою Персону. Интересно, что делает это он в местах скопления людей, так сказать, перед публикой. Например, в синагоге Назарета: «Ему подали книгу пророка Исаии; и Он, раскрыв книгу, нашел место, где было написано: «Дух Господень на Мне; ибо Он помазал Меня благовествовать нищим, и посла Меня исцелять сокрушенных сердцем, проповедовать пленным освобождение, слепым прозрение, отпустить измученных на свободу, проповедовать лето Господне благоприятное… И Он начал говорить им: ныне исполнилось писание сие, слышанное вами» (Лк, 4:17-21)