Второй достаточно мощный виток эволюции в структуре повседневности афганского общества был вызван деятельности короля Захир-Шаха и премьер-министра М. Дауд-хана. Оба лидера прекрасно осознавали, что любая попытка посягнуть на сферы традиционной регламентации мусульманских духовников и проповедников неизбежно вызовет у последних негативную реакцию. Вследствие этого и король, и Дауд-хан предпочитали проводить политику реформ в этой сфере постепенно и ненавязчиво, аккуратно секуляризуя в быту афганское общество, и при этом в нормативно-правовом обеспечении свидетельствуя об исключительной позиции ислама. Такой осторожный подход в некоторой мере дал свои плоды. В 1961 г. король специальным указом отменил ношение паранджи для государственных служащих, а позднее, уже положениями Конституции 1964 г. закрепил это новшество для всего населения Афганистана. Соответствующий пример подавал и М. Дауд-хан, появлявшийся в общественных местах в неизменном костюме европейского покроя и демонстрировавший либерализм взглядов по отношению к элементам традиционной культуры. Продолжалось развитие образовательной системы, кроме того, активно распространялась практика отправки для обучения за рубеж, в первую очередь в Советский Союз, специалистов для получения передовых профессий. Возвращаясь на родину, эти афганцы становились «агентами социализации» светского европейского типа в малых группах своего общества и тем самым способствовали постепенному усвоению этносами Афганистана доселе чужеродных элементов культуры. С приходом к единоличной власти М. Дауд гораздо меньше обращал внимание на проблемы либерализации повседневной жизни афганских граждан и тому было закономерное объяснение - противоборство с политической оппозицией требовало гораздо больше внимания, сил и ресурсов, и проведение в жизнь социокультурных новшеств, мягко говоря, не соответствовало текущим политическим задачам.

Наступление коммунистического режима в первые недели и месяцы знаменовало невиданный социальный оптимизм в наиболее социально активных слоях общества, и как следствие, порождало неоправданные ожидания. Радикализм общественно-политических взглядов фракции «Хальк» распространялся и на сферу повседневно-бытовой жизни афганцев, и это выразилось, в частности, в отмене и фактически запрете религиозных браков, полной и окончательной секуляризации образовательной системы, уничтожении значительной части священных манускриптов как «источников суеверия», преследование части мусульманского духовенства. Более того, наиболее активные члены НДПА в ряде регионов принялись, по советским образцам, за демонтаж мечетей, что было крайне опасным вызовом в стране с преобладающим исламским населением. Вместе с тем, нежелание принимать во внимание социокультурные установки и особенности своего же населения сыграло с НДПА злую шутку: начался массовый отток жителей в регионы, незанятые сторонниками коммунистического режима, а огульная и неизбирательная политика по борьбе с религиозными культами, элементами традиционализма сделало многих обитателей кишлаков явными сторонниками Исламской партии Афганистана. Таким образом, можно отметить, что специфика Афганистана сводилась в частности, к недопустимости трансформации общественных паттернов традиционалистской ментальности в тех социально-экономических условиях и на том уровне качества жизни, на котором находилось население страны в указанный период. Вероятнее всего, именно такое острое вмешательство афганский коммунистов во внутренний мир рядового афганца без учета историко-типологических особенностей его менталитета в конечном счете ускорило эскалацию произошедшего конфликта.

Глава 2. Соперничество СССР и США в Афганистане в условиях внутриполитического кризиса конца 1970-Х гг.

2.1 События Саурской революции 1978 г. и реакция сверхдержав

Принятие Конституции 1977 г. по сути, знаменовало становление принципиально новой, диктаторской модели правления, ибо, по меткому замечанию В.Г. Коргуна, ее положения были разработаны «под Дауда». Более того, сложилась довольно двойственная ситуация, столь характерная для авторитарных режимов. Ключевые позиции конституции М. Дауд-хана свидетельствовали, казалось бы, о становлении в Афганистане правового государства с подробным декларированием прав человека и гражданина, в то же время закрепляя установление президентской формы правления, с существенным ослаблением позиций Лойя Джирга. На деле же, многие обозначенные в документе диспозиции права не имели под собой никаких механизмов юридической защиты, к середине 1970-х гг. в Афганистане не возникло гражданского общество, как гаранта демократических свобод, ни экономически, ни организационно. Но самый мощный удар социально- правовые преобразования Дауда нанесли по статусу и фактическому положению политической оппозиции в стране. Конституция 1977 г. знаменовала возникновение однопартийной модели государственного устройства, по сути пародируя партийную систему Советского Союза, а также ряда стран «третьего мира» социалистической направленности. Существовавшие в стране оппозиционные группировки, в частности, фракции НДПА «Парчам» и «Хальк», разрабатывали встречные проекты поправок в Основной закон, который поспособствовал бы реализации провозглашенных в Конституции принципов и частично позволил бы снизить социальную напряженность афганского общества.

Нельзя не сказать, что М. Дауд не предпринимал накануне революции практических мер по созданию социально-правовой опоры режима. Президент Республики Афганистан сделал ставку на создание собственного организационного института политической власти - Партии национальной революции. Как указывалось ранее, М. Дауд прибегал в своей управленческой риторике к неологизмам и специфической терминологии. Так, если в случае с развитием социально-экономической системы страны он ввел в обиход термин «управляемая экономика», то в отношении идеологической основы своего детища диктатор разработал понятие «демократического централизма», содержание которого было довольно расплывчатым и на практике в первую очередь означало умеренность и осторожность в предоставлении законодательной инициативы и свободы слова членам ПНР. Вероятнее всего, М. Дауд-хан имел возможность наблюдать протекавшие в НДПА процессы внутрипартийного противоборства, раскол и ослаблявшее левую оппозиции многообразие мнений и тем самым хотел противопоставить этому идеологическую консолидацию своих сторонников. Все это встречало самое ожесточенное сопротивление со стороны афганских леворадикальных группировок.

«Халькисты» и «парчамисты» распространяли актуальную политическую информацию с гораздо более смелыми демократическими преобразованиями, нежели это оказалось воплощено во внутриполитическом курсе президента в 1973-1978 гг. Усилия обоих фракций НДПА оказались сконцентрированы на двух различных направлениях. «Хальк» активно выступал за расширение предоставленного Конституцией и отдельными указами президента социально-экономических и личных свобод, создание условий для формирования достойного уровня жизни всем афганцам; члены «Парчам» обратили внимание на недостаточную проработанность и авторитарность корпуса политических свобод и механизмом, требовали расширение системы джирг на местах, придания им большей административной и идеологической независимости, по сути, апеллируя к опыту революционных событий в России в 1917-1921 гг. Особенно острым стоял вопрос легализации НДПА как политической партии с точки зрения актуального права, и введение многопартийности. Совокупность данных предложений, по сути, была социально-политическим вызовом не столько стабильности, сколько последующим планам режима М. Дауда. Вследствие этого, интеллектуальные конструкции и политико- правовые попытки афганских коммунистов, как справедливо было замечено, требовали своего подкрепления всеми активными политическими силами Афганистана: «Таким образом, коммунисты хотели видеть в конституции основу для трансформации национально-буржуазной революции Дауда в национально-демократическую, но для этого требовалась поддержка их предложений со стороны других участников политической борьбы. А этого добиться не удалось. Режим же просто проигнорировал инициативу левых». Вследствие этого в стране происходило нарастание социальной напряженности и скопление кратковременной, спорадической политической активности ранее индифферентных к политической сфере слоев афганского общества.

Весьма дискуссионным представляется вопрос о значении позиции Советского Союза в условиях происходившего гражданского конфликта апреля 1978 г. Практически все отечественные исследователи сходятся во мнении, что было бы ошибочно преувеличивать роль советской стороны в эскалации противостояния. Подобная позиция, по понятным причинам, тем не менее находит мощный отклик и в современной историографии и истории политического процесса в западных странах, а также СМИ и публицистической литературе. Подобный историко-политологический стереотип берет свое начало в условиях событий психологической войны между СССР и США, и в частности, попытки последних возложить вину за революционные события 1973 и 1978 гг. на Советский Союз, тем самым представив северного соседа Афганистана в качестве перманентного агрессора. Подобной же позиции придерживался и ряд внутриполитических сил Афганистана, в частности, бывший заместитель главы МИД Афганистана в правительстве Дауда А. Гаус заявлял следующим образом: «русские не решались приближать сроки переворота, главным образом потому, что не были уверены в прочности недавнего союза между «Парчамом» и «Хальком». Русские считали, что окончательное слияние… в действительно эффективную НДПА является предпосылкой для свержения Дауда…». Однако ситуация на деле представляется в несколько ином ключе. Буквально через два года после свержение режима Захир-шаха М. Дауд начинает постепенное отмежевание основных леворадикальных сил, принимавших участие, как из собственного окружения, так и от влияния на государственные дела. Такие действия были вполне обоснованы, учитывая стремление революционных сил прокоммунистической направленности осуществлять свое видение модернизации радикальными методами, нарушая многие положения традиционалистского общества. М. Дауд-хан, несмотря на авторитаризм своих действий, в ряде ключевых моментов знал афганские реалии несколько лучше лидеров НДПА. Диктатор понимал, что нельзя одномоментно обращать какие либо запретительные меры или иные санкционные действия в отношении традиционалистских социальных организаций, слоев и институтов Афганистана, таких как исламское духовенство, родоплеменная знать высокогорных районов, шариатское право и т.д. Уже в чуть более поздний период игнорирование сторонниками НДПА этих реалий приведет к значительному расширению конфликта, и формировании, по сути, самой исламской оппозиции против распространения коммунизма на Среднем Востоке не только в самомАфганистане, но и за его пределами. Поэтому диктатор в этом отношении проявлял удивительную сдержанность, и более того, демонстрировал лояльность в отношении традиционной афганской культуры и исламизма.

Радикализм коммунистических группировок, попытки некоторых из них («Сетаме мелли») осуществить физическое устранение Дауда подтолкнули последнего не только к фактическому разгрому части прокоммунистических сил в Афганистане, но и серьезному ужесточению законодательства за политические преступления. В данном случае, М. Дауд действовал в соответствии с управленческим стилем типичного деспота восточного типа. Кроме того, практически весь левый политический спектр Афганистана негативно относился к стремлению лидера страны налаживать активные внешнеполитические отношения с Ираном, Пакистаном и США, рассматривая сотрудничество с данными странами как прямую измену национальным интересам. Режим М. Дауд-хана вследствие этого развернул широкий курс репрессий, введя по ряду статей смертную казнь. Тем самым, созданием внешнего фактора угрозы диктатор добился прямо противоположного результата - временного преодоления в НДПА внутрипартийного раскола и консолидации обеих фракций в единую противостоящую власти революционную организацию летом 1977 г. Тем не менее, в видении обеими фракциями методов борьбы с правящим режимом сохранялись глубокие противоречия. Более радикальный «Хальк» (Х.Амин) настаивал на осуществлении прямого насильственного свержения диктатора с последующим его физическим устранением, в то время как умеренный «Парчам» (М. Тараки) предпринимал неоднократные попытки осуществить переворот методами ненасильственной политической борьбы. Был устроен ряд митингов и шествий, в частности, после убийства одного из видных членов НДПА М. Тараки организовал демонстрацию, в которой принимало участие порядка 20 тыс. человек. Все это вынудило М. Дауда сконцентрировать все свои усилия во внутренней политике на борьбу с противостоящими ему коммунистическими лидерами, как следствие, провел ряд мероприятий по отсечению верхушки НДПА от лояльных им слоев путем арестов, судебного преследования и подготовки показательной казни. Остававшиеся на свободе сторонники коммунистического движения, в частности, Х. Амин, осознавали всю сложность сложившейся ситуацию и в данных условиях решили предпринять ответные шаги.

27 апреля 1978 г. по тайному распоряжению Х. Амина сторонники прокоммунистических сил и НДПА в вооруженных силах Республики Афганистан начали блокирование, переманивание или физическое уничтожение верных режиму Дауда военных и полицейских подразделений. Практически же сразу на следующий день был уничтожен сам Дауд вместе с близким родственниками, сторонниками, и многим представителями верной ему верхушки. Несмотря на распространенную версию перестрелки в ходе переговоров, считается, что уничтожение диктатора было специально инспирировано. На этот счет существует мнение военного советника в Афганистане М. Гареева, который, в частности, отмечает: «…после захвата резиденции Дауда и других наиболее важных объектов в Кабуле, политбюро НДПА собралось на совещание, где наряду с другими вопросами, обсуждалась судьба Дауда. С одной стороны, участники совещания понимали, что пока жив Дауд, остается опасность реставрации прежней власти. Но никто не хотел произнести фразу о его расстреле, чтобы на всякий случай уйти от ответственности. Разговор шел уже несколько часов. Вдруг в комнату, где шло совещание, зашел с автоматом в руках и перевязанной раненой рукой Имамуддин. Он что-то хотел сказать, но его не слушали и кто- то попросил зайти попозже. Он не уходил. Когда же споры участников совещания начали особенно накаляться, Имамуддин выбрал момент, подошел к столу и сказал: «Но ведь я уже убил его». И тем самым разрядил обстановку и все участники совещания облегченно вздохнули». Тем самым становится очевидным мотив прямого вычленения прежней, авторитарнойполитической традиции даже с помощью радикальных методов. В 30 апреля произошло фактическое завершение революционных событий, контроль над ситуацией в Кабуле, а затем и по всей стране перешел из рук Военно- революционного совета в руки освобожденных лидеров НДПА. Временное управлении в стране было препоручено Революционному совету во главе с М. Тараки, практически в течении недели были проведены соответствующие кадровые назначения по всему Афганистану.

В среде специалистов нет однозначной позиции в отношении классификации событий апреля 1978 г. в Афганистане. Условно названные «Апрельской революцией», данные события вряд ли могут претендовать на восприятие именно в таком глобальном значении, как и было бы заблуждением назвать произошедшие просто переворотом. Происходившие в условиях традиционалистской общественной парадигмы революционные события весной 1978 г. не затронули фундаментальных основ афганского общества, и уж тем более, не были следствием их динамичной трансформации. В настоящее время ряд исследователей отвергает наличие в стране полноценной социальной напряженности, в традиционном марксистском ключе, именуемом как «революционная ситуация». Если кризис управленческого потенциала свергнутого режима можно было бы констатировать, то нежелание основных масс переходить от околофеодальной социальной этики и коммуникации к демократическим и деловым отношениям современного азиатского или европейского типа было очевидно. Тем самым можно заявлять об успешном захвате политической группировкой рычагов управления в государстве для осуществления наиболее приемлемой в их видении модели модернизационных трансформаций Афганистана и достижении обозначенных в программе НДПА идеалов социальной справедливости и общественного развития.

Возвращаясь к роли Советского Союза в данных событиях, следует отметить, что заявление о сдержанном влиянии СССР на происходившие события, в целом, не были столь масштабны, как это пытается представить западная социогуманитарная интеллектуальная традиция. В частности, существовал лишь поверхностный подход к воздействию на происходившее в апреле 1978 г., о чем заявляют и исследователи: «Связь таких событий (фактов), как моральная и определенная финансовая поддержка Советским Союзом Народно-демократической партии Афганистана с вооруженным захватом ею власти в стране можно, таким образом, констатировать как доказанный. Однако только как косвенно способствовавший политической активности и вооружённому выступлению НДПА 27 апреля 1978 года». Аргументируя данную позицию, следует отметить ряд аспектов, которые предопределили минимальное вмешательство СССР в происходившее.

Прежде всего, советская сторона при взаимодействии с режимом Дауда исходила из позиций «разделяй и властвуй», используя политическую активность левых сил, и в частности, НДПА, скорее, как фактор постоянного воздействия на внутри- и внешнеполитические позиции Дауда и ослабления его значимости как лидера стабильной державы. Вместе с тем, учитывая личные качества диктатора, руководство КПСС не изъявляло очевидного желания в устранении главы государства, могущего удерживать ситуации в соседней стране под жестким личным контролем. Создание пояса нестабильности на южных рубежах государства не могло отвечать интересам советской дипломатии. Еще одним аспектом, подтверждающим отсутствие каких-либо серьезных намерений в устранении авторитарного правления Дауд-шаха является отсутствие каких-либо серьезных документарных или устных, на уровне слухов и заявлений, подтверждений о подготовке и проведении специальной операции по организации подобного переворота - как это будет позднее, уже при устранении режима Х. Амина. Операции подобного рода, пусть даже и тайные, всегда оставляют источниковые следы, которые представляется возможным отследить при наличии соответствующей интеллектуальной подготовки. В случае же событий Саурской революции каких-либо элементов, свидетельствующих об этой стороне вмешательства СССР во внутренние дела Афганистана, говорить не приходиться. Наличие же достаточно близких контактов Москвы и верхушки НДПА вполне очевидно. В 1950-1970-х гг. советская сторона проводила политику распространения и поддержки социалистического движения в странах «третьего мира», способствуя и моральной, и финансовой поддержкой леворадикальным движениям, сохраняя свой «статус-кво» как флагмана социалистического мира и «гегемона рабочего движения». Вследствие этого, отказ советской стороной от какой-либо хотя бы формальной поддержки афганских коммунистов как до, так и после свершения Саурской революции 1978 г. вызвал бы закономерные вопросы об уместности вышеобозначенного восприятия СССР левыми силами по всему миру.

2.2 Дискурс дипломатии СССР и практические реалии в установлении просоветской зоны влияния в Афганистане

События Саурской революции 1978 г. и установление в Афганистане правящего режима просоциалистического толка поставило перед руководством КПСС вполне закономерные вопросы об адекватном выстраивании модели советско-афганских отношений. Данный процесс осложнялся рядом аспектов, в числе которых:

ь Пассивная, если не индифферентная позиция Советского Союза в условиях противостояния афганских коммунистических сил и режима М. Дауда, а также дипломатические контакты последнего, формировали у афганской стороны подозрительность в отношении намерений руководства КПСС;

ь Радикальная модернизаторская политика верхушки НДПА по отношению ко многим традиционным институтам и нормам афганского общества создавала опасения у советского руководства в отношении устойчивости власти коммунистов в Афганистане;

ь Стремление некоторых из лидеров НДПА, в частности, Х. Амина, продолжать двойственную политику предшественников, лавируя на существовавших советско-американских противоречиях, не осталась незамеченной советской стороной.

Таким образом, складывалась довольно неоднозначная ситуация. В результате действия коммунистов сложились все предпосылки для действительно модернизации социального облика Афганистана, в частности, перехода инициативы в общественном развитии из рук земельной родоплеменной аристократии, верхушки духовенства и крупной торгово- промышленной буржуазии к рабочим специалистам, интеллектуалам, производственникам, национальным предпринимателям, профессиональным военным. Однако, парадоксальным образ в условно единой НДПА по сути, существовало две позиции, в некотором роде и вовсе противоположные друг другу. Халькисты и парчамисты, объединившись на момент борьбы за власть, практически в первые же месяцы устроили острую общественно- политическую полемику по вопросам практической реализации масштабных «социалистических» преобразований в Афганистане. В этом вопросе столкнулись позиции трех наиболее значимых на тот момент афганских политических деятелей - Х. Амин, Н. Тараки, Б. Кармаль. Учитывая оценки как современников, так и последующие материалы историко-политических и социокультурных портретов указанных лидеров, можно не сомневаться - все они по сути мало чем отличались от своего предшественника М. Дауд-хана по степени увлеченности властью и стремлению к директивным способам делегирования управленческих решений. Исследователи, характеризуя сложившуюся ситуацию в политической сфере Афганистана, в частности, отмечают: «главный порок установления в Афганистане однопартийной системы состоял в том, что она (эта система), не стесненная никакими правовыми и нравственными ограничителями, породила автократическую партийно-номенклатурную верхушку, для которой партия стала не более чем придатком и прикрытием ее безграничной власти и пагубных по своим последствиям импровизаций и волюнтаристских экспериментов. Как это нередко случалось в истории, режим быстро обрел тоталитарные черты, прикрываемые демократическими декорациями». Однако в своих оценках происходившей на тот момент ситуации Б. Кармаль, как представляется, выступал как более взвешенная и трезвомыслящая сторона. Халькисты, получив доступ к управлению, руководствовались идеями ускоренного рывка Афганистана из «феодального прошлого» в «прогрессивное будущее», абсолютно игнорируя многие имевшие место быть реалии, в частности, продолжавшую сохраняться тонкую систему кланово-аристократических взаимоотношений, специфическую религиозно-суеверную ментальность многих афганцев, пестроту экономического, социокультурного и политико- правового спектра Афганистана. Попытки парчамистов заявить о поспешности и неуместности таких действий привели к вполне закономерной для политической культуры Востока реакции: члены «Парчам» были в течении непродолжительного времени лишены практически всех ключевых руководящих должностей в государстве, ряд из них был направлен за пределы страны «для налаживания революционных связей с лидерами дружественных политических организаций», по сути - негласную ссылку.

Наиболее интересной представляется в данном случае позиция СССР. Следует отметить, что, как и в случае с ситуацией противостояния президента Дауда с коммунистической оппозицией, руководство КПСС по сути самоустранилось, оставшись в позиции наблюдателя. Более того, после ситуации с «выдавливанием» парчамистов с руководящих постов, «старший брат» мерами тайного саботажа не позволил наиболее его активным деятелям, и в частности, Б. Камралю, организовать полноценный политический противовес. Таким образом, можно констатировать, что советская сторона всецело стремилась добиться достижения стабильности в данном регионе, не взирая на политическую окраску пребывавших уруководства сил. Так, к примеру, мерами дипломатического воздействия СССР не допустил формирования кружка сторонников Б. Кармаля в Чехословакии, и негласно распорядился компартиям Восточной Европы пресечь какие бы то ни было спорадические попытки оказать поддержку парчамистам.

Получив относительно свободное пространство для воплощения своего видения преобразований, халькисты начали решение наиболее ключевых вопросов, в частности, перераспределение в аграрном фонде страны. Это была одна из наиболее ключевых ошибок лидеров Хальк. Стремясь решить наиболее острые вопросы «по-большевистски прямо», Хальк провел ряд реформ в интересах декханства. Тем самым члены НДПА надеялись создать широкую социальную базы в реализации своих дальнейших политических программ. Однако это решение не учитывало региональной специфики страны: в силу своей вековой верноподданнической культуры аграрные низы не могли выступать достаточно мощной социально-политической опорой, в отличие от слоев, чьи интересы были напрямую задеты в результате происходивших земельных переделов - мусульманского духовенства и земельной аристократии. Отъем практически всех мульковых наделов, находившихся в ведении медресе и иных мусульманских общин и религиозных организаций вызвал возмущение не только в самом Афганистане, но и во многих других странах с преобладающим мусульманским сегментом населения. Были также ущемлены интересы торгово-промышленной буржуазии, поскольку специальным декретом от 12 июня 1978 г. были списаны практически все задолженности крестьянства и сельских ремесленников перед банками и индивидуальными ростовщиками. Порядка ѕ афганских крестьян получили списание своих долгов (около 10 млн. человек). Были проведены существенные реформы в придании многим юридическим актам и процедурам (заключение брака, наследование, сделки договорного характера и проч.).

Несмотря на подобный позитивный накал реформ, на деле были выявлены серьезные трудности. В частности, изъятие земельной собственности производилось с грубым нарушением шариатского права. Сам факт отъема земель без законного согласия владельца расценивался как святотатство и в глазах многих слоев населения делегитимизировался. Более того, в результате отсутствия и невозможности организации четкого и справедливого контроля над отъемом земли в пользу общего фонда наделы отнимались не только у крупных землевладельцев, но подчас даже у «середняков» и некоторых представителей бедноты. Изъятие и перераспределение земельных наделов не означало решения многих других наболевших вопросов аграрного характера, в частности, отсутствия системы полноценного водоснабжения посевных участков, обедненность семенного фонда, технико-технологическая отсталость сельских хозяйств и проч. Декретом о списании долгов руководство НДПА добилось не только освобождения крестьян от кабальных займов, но и возможности получать сами эти займы - альтернативных каналов ссудного капитала сформировано не было. В итоге это провоцировало недовольство правлением коммунистов, как указывает М.Ф. Слинкин, возмущениями, которые «во многом явились следствием порочности самой аграрной политики НДПА, ошибок и просчетов партийного и государственного руководства ДРА, а именно: перехлеста в оценке сущности апрельской революции как пролетарской; преувеличение степени зрелости социальных противоречий в деревне и субъективной готовности афганского крестьянства к глубоким аграрным преобразованиям; посягательства властей на частную земельную собственность... огромного влияния на умы людей местных духовных и светских авторитетов, глубокой приверженности населения традиционным нравственно-этическим нормам и патриархальному укладу жизни и быта, особенно в зоне расселения афганских племен... актов произвола, беззакония, насилия, террора и злоупотреблений властью должностных лиц на местах, в том числе и при распределении земель; волюнтаристского насаждения реформы «сверху», через бюрократический аппарат, без широкого привлечения к ее осуществлению самих крестьян и продуманной, кропотливой разъяснительной работы среди них». Свою роль играли и искусно подогревавшие недовольство многих масс народа мусульманские проповедники. Апеллируя к традиционалистскому мировоззрению рядового афганского обывателя, провоцируя саботаж действий коммунистической власти в осуществлении курса социально-экономических преобразований. Исламские силы по примеру самих коммунистов начали консолидироваться в организованные военно-политические группы; примером такой группы выступала Организация федаинов трудящихся Афганистана (ОФТА), которая предприняла ряд дерзких по своему характеру экстремистских акций, в частности, организовала похищение и убийство американского посла. США в подобных условиях закономерно пошли на сворачивание взаимоотношений с коммунистическим правительством, урезав и объем инвестиций в афганскую экономику, что и без того наносило по ней урон, провоцировала недофинансирование ряда бюджетных отраслей (в частности, МВД и сферы образования), что сказывалось на уровне жизни и обеспечении общественной безопасности в стране.

В этих условиях руководство ДРА решило обратиться за помощью к «большому брату». Афганская сторона инициировала заключение порядка 30 двусторонних договоров, о налаживании технико-технологического и хозяйственного взаимодействия между двумя странами в размере совокупного капитала оборота примерно на 100 миллионов долларов. Советский Союз в рамках партнерской помощи инициировал масштабное инфраструктурное строительство на территории Афганистана, подключил афганскую нефтеперерабатывающую промышленность к программе нефтеносной сети «Дружба» в рамках СЭВ, способствовал развитию транспортных магистралей и ирригационных построек, возведя порядка полусотни крупных объектов хозяйственного назначения. Непосредственным образом осуществлялась и военная помощь: в 1979 г. было поставлено военной техники и военного снаряжения примерно на 70 млн. долларов; к концу началу 1980-х эту помощь предполагалось довести до 300 млн. долларов. Учебные заведения СССР были открыты для приема как афганской молодежи, так и в рамках переквалификации афганских специалистов всех возрастов. Постепенно наращивалось число присутствующих в Афганистане советских военных и гражданских специалистов. Наконец, итогом налаживания отношений стал подписанный в декабре 1978 г. в Москве Договор о дружбе и сотрудничестве между СССР и Афганистаном. Хотя по своей формальной сути данный нормативно-правовой акт не означала присоединения Афганистана к военно-блоковому противостоянию, и уж тем более к размещению советской стороной вооружений или контингентов на территории ДРА, тем не менее, присутствовали оговорки насчет того, что обе державы «будут консультироваться и принимать соответствующие меры в целях обеспечения безопасности, независимости и территориальной целостности двух стран… а также… будут продолжать военное сотрудничество на основе соответствующих соглашений». Тем самым формировались будущие предпосылки для легитимизации военного присутствия советской стороны в случае нарастания конфликта официального правительства ДРА с исламской оппозицией.

Характеризуя реакцию стран Среднего и Ближнего Востока, следует отметить, что в большинстве своем она была негативно-нейтральной, как у большинства, либо откровенно неприязненной, как, например, у Саудовской Аравии и Пакистана. Несомненно, что основной причиной такой реакции была деструктивная внутренняя политика НДПА по отношению к представителям исламской конфессии, кроме того, у Пакистана с афганским государством существовал ряд противоречий по вопросам принадлежности пуштунских территорий; двусторонние переговоры, прошедшие в начале 1979 г., позитивного результата не дали. Иран при режиме последнего шаха, сам переживавший нарастание социальной напряженности, разумеется, не принял событий Саурской революции и отказал в признании режиму коммунистического правительства. Произошедшее в 1979 г. свержение последнего персидского монарха обнадежило руководство НДПА на возможность смягчения отношений, вследствие чего Кабул одним из первых признал свершившиеся в Иране перемены. Однако режим аятоллы, при поддержке и настоятельном давлении Корпуса стражей исламской революции, не только не пошел навстречу, но и выработал программу поддержки шиизма на территории Афганистана, и концепцию участия в противостоянии исламской оппозиции с коммунистическим режимом.

Страны Запада довольно сдержанно, хотя и в таком же негативистском ключе приветствовали приход коммунистических сил к власти в Афганистане, хотя и с несколько иных позиций. В 1975 г. Хельсинский пакт обозначил новый этап в протекании «холодной войны» в Европе и остальном мире, ситуацию «международной разрядки» и сворачивания активных мер по привлечению в свой лагерь новых сторонников обеими сверхдержавами. Однако уже к концу 1970-х гг. новые витки напряженности дал о себе знать, и последующие революционные или иные нарушающие привычный государственный строй стран «третьего мира» события воспринимались и политическим истеблишментом Европы и США, и западными СМИ как «происки Москвы» и следствие «тайных спецопераций КГБ». Однако, в отношении Афганистана было бы ошибочно заявить об отказе поддержки правительством Соединенных Штатов нового официального руководства Афганистана и резкому переходу к поддержке исламской оппозиции. Первый этап взаимоотношений с Афганистаном, до событий в Иране и расправы над послом США, характеризовался умеренно-выжидательной позицией американского дипломатического корпуса, стремлении выявить наиболее подходящий момент в переориентации афганских властей на внешнеполитическую орбиту западного мира. Но, вышеуказанные события закономерным образом сделали данные мероприятия практически неосуществимыми и спровоцировали отторжение дипломатических чаяний американских интеллектуалов во власти по возможности использовать официальное афганское правительство как буфер противостояния интересам СССР в регионе, либо региональную державу. Ряд американских экспертов, памятую о формировании маоистского Китая как своего рода второй социалистической и условно третьей независимой силой в мировом пространстве (пусть и в рамках своего региона), предполагали создание нечто подобного и в США. Однако их позиция уступила место достаточно имевшей место быть стратегии «второго Вьетнама» в советском «исполнении». Внешнеполитические стратеги США тщательным образом проработали собственный неудачный опыт в ситуации вторжения во Вьетнамскую республики, и негласно рассматривали возможный вариант организованного вовлечения советской стороны в непосредственную военную агрессию на территории ДРА. Тем самым складывалась потребность в возникновении событий для создания провокативного дискурса, ориентированного на воздействие на личностный фактор руководства Советского Союза, с целью принуждения последних к невольному вмешательству во внутренние дела Афганистана. Вследствие этого, американская сторона, как продолжала постепенно прокладывать систему поддержки афганской оппозиции общественным мнением, финансовой и гуманитарной помощью, так и выстраивала специфические взаимоотношения с некоторыми представителями НДПА, на неформальном уровне, способствую формированию настороженности в советско-афганских отношениях и создавая фактор «двойного присутствия». Таким образом, к моменту событий ввода ОКСВ в Афганистан дипломатические усилия США и тайная стратегия американских аналитиков косвенно предопределили нарастание эскалации в регионе.

2.3 Ввод ОКСВ и позиция США и западного мира

В настоящее время не существует однозначного восприятия научным сообществом проблем значения ОКСВ в Афганистане. Трактовка данных событий в западной историографии как последовательной реализации планов распространения советского влияния на регионы Среднего и Ближнего Востока представляются несостоятельными. Напротив, более объективной представляется позиция по восприятию ввода ОКСВА как акта реализации оборонительной доктрины СССР. В пользу данных выводов говорят следующие аспекты:

ь Отсутствие на южных рубежах Советского Союза средств ПРО ставило под угрозу значительную часть территории страны в случае размещения на территории Афганистана ракет средней либо малой дальности. Это могло выступать средством шантажа советской стороны представителями американской дипломатии;

ь Иным фактором выступала активная разработка Пакистаном своей программы ядерных вооружений. Несмотря на заморозку в 1978 г. предприятий по разработке ядерного топлива, данные мероприятия могли быть возобновлены с участием иностранных специалистов;

ь Наконец, разведывательные структуры СССР доводили до сведения высшего руководства страны информацию о реализации претенциозного геополитического проекта по созданию пояса нестабильности на юге Советского Союза с целью дестабилизации ситуации в советских среднеазиатских республик и их последующее вовлечение в возможную крупную исламскую страну, некий новый «халифат».

В совокупности, данные факторы действовали как внешнеполитический «раздражитель» при формировании позиции советского руководства по отношению к событиям в Афганистане. Основываясь на этом, руководство США решило разработать эффективную стратегию втягивания Советского Союза в противостояние, в результате которой это позволило бы решить несколько задач. Авторство данной концепции принадлежит З. Бжезинскому: по его мнению, «афганская ловушка» способствовала бы значительному потреблению различных видов ресурсного потенциала советской страны, нарастанию внутриполитического кризиса и социальной напряженности и в конечном счете спровоцировать крушение социалистической системы. Для этого предполагалось применить в действии ряд провокативных мер. Сам Бжезинский отмечал: «Согласно официальной версии истории, помощь ЦРУ моджахедам началась в течение 1980 года, то есть после того, как советская армия вторглась в Афганистан 24 декабря 1979 года. Но реальность, державшаяся в секрете до сегодняшнего дня, является иной: на самом деле президент Картер подписал первую директиву о тайной помощи противникам просоветского режима в Кабуле 3 июля 1979 года. И в тот же день я написал докладную записку для президента, в которой я ему объяснил, что, по моему мнению, эта помощь повлечет за собой советское военное вмешательство». Вследствие этого, американское руководство приняло решение по разработке программы помощи афганским моджахедам с учетом долгосрочной перспективы и выведении относительно стабильной ситуации в Афганском государстве на новый уровень противостояния.

Относительно сложностей, возникших в процессе восприятия ситуации в ДРА накануне ввода ОКСВ руководством СССР, следует сказать, что значительную роль в этом играло корпоративное противостояния советских спецслужб и ведомств. МВД, ГРУ, КГБ стремились не только выполнить поставленные перед ними задачи, но, по возможности, не напрямую, осложнить деятельность конкурентов. Свою роль сыграли и ошибки советского руководства в восприятии партийной специфики НДПА. Для функционеров из КПСС, политической организации тоталитарного характера, было довольно непривычно видеть наличие в Компартии Афганистана фракционного раскола, который при попытке разрешения какого-либо важного вопроса тут же провоцировал острую полемику между афганскими коммунистами. Поэтому партийные советники попытались трансформировать политическую структуру НДПА, стремясь консолидировать организацию. Это привело к недовольству лидеров партии, посчитавших такое поведение попыткой манипуляции афганским политическим процессом. С другой стороны, при решении многих жизненно важных вопросов и проблем, возникавших в различных сферах афганского общества - организации производства, сельского хозяйства, реформирование армейской структуры и перевооружение войск, развитие науки, медицины и образования - афганские чиновники активно апеллировали к опыту советских специалистов, настаивая на предоставлении консультативной помощи, которую, к слову, постепенно стали воспринимать как руководство к действию, нежели как набор рекомендаций продуктивного характера.

Следует также отметить, что афганское руководство стремилось привлечь официальные вооруженные силы СССР к борьбе против исламской оппозиции и подавлении проявлений недовольства «реакционными» слоями афганского общества. Однако данные устремления доводились до сведения функционеров ЦК КПСС, верхушки МИД, КГБ и МВД в неформальной обстановке, в рамках личных бесед или кулуарных переговоров, и никак не были обличены в форме официальной ноты с призывом о размещении советских воинских контингентов. Естественно, что такое положение дел не могло устраивать дипломатическую и партийную элиту Советского Союза, строго действовавшую в рамках декларируемой приверженности нормам международного права. Введение войск без официально воззвания афганской стороны о помощи в решении чрезвычайных ситуации означало бы вмешательство СССР во внутренние дела суверенной страны и переводило бы его в категорию государств-агрессоров. Существует предположение, что ряд официальных лиц в правительстве сначала Н.М. Тараки, а затем Х. Амина по различным косвенным связям имели контакты с сотрудниками ЦРУ и за различные формы материального и нематериального стимулирования участвовали в инспирировании вовлечения советской стороны в данный конфликт.

Значительной проблемой получения информации советским руководством о состоянии дел в Афганистане был тот факт, что подавляющее большинство «спецов», работавших в сфере сотрудничества СССР и Афганистана, не имели не малейшего понятия, либо самые поверхностные представления о культуре, истории, политических, хозяйственных и этнорелигиозных особенностях этой страны. Информация, которой обладали сотрудники посольств, работники спецслужб и силовых ведомств, военспецы и производственники, в основном основывалась на распоряжениях вышестоящего начальства (как правило, еще более далеко от понимания ситуации в афганском обществе) и кратких аналитических докладах и записках, разработанных информационными отделами при посольствах. Разумеется, говорить о выработке и реализации какой-либо комплексной стратегии, основываемой на страноведческой либо хотя бы региональной специфике в исправлении ситуации в стране, либо доведении адекватной информации до аналитических ведомств Советского Союза говорить не приходится. Также следует отметить, что зачастую советники становились объектом дезинформации либо манипулятивно подносимой им информации со стороны консультируемых ими афганских партийцев и чиновников, которые данными действиями преследовали своекорыстные цели - индивидуальные или фракционные.

Нарастание очередного витка напряженности повлекло за собой весьма быструю развязку. 14 сентября 1979 г. Н.М. Тараки при активном содействии советских сотрудников осуществил организацию покушения на Х. Амина, завершившуюся неудачно. Тем самым Тараки предоставил повод Амину для устранения с политической авансцены как себя, так и своих ближайших соратников. Уже 16 сентября на закрытом пленуме ЦК НДПА в своей речи Х. Амин заявил о попытках Н. Тараки создать культ личности, организовать единовластное правление совместно с «бандой своих единомышленников» и вернуть авторитарные порядки времен президентства М. Дауда. Ряд сторонников Тараки, с одной стороны, попытался организовать беспорядки и спровоцировать снятие нового лидера с этого поста, а когда данное мероприятие претерпело крах - скрылись в на территории советского посольства и позднее были отправлены в партийные организации различных стран Восточной Европы.

Уже с первых дней своего правления Х. Амин, неожиданно для многих партийцев, начинает выстраивать модели, напоминавшие авторитарный стиль политического устройства президентства М. Дауда. После казни Н.М. Тараки в октябре 1979 г. Амин открыто начал назначить близких родственников и друзей на руководящие должности в армии и партии, организовывать условия для упрочения режима личной власти. В итоге, как указывают специалисты, Амин «ввел своих родственников и соратников… партия превращалась в придаток узкой группы лиц, узурпировавших власть. Роль послушного придатка … стали играть и общественные организации. Начались массовые репрессии …произошло и заметное смещение акцентов в официальной идеологии. …апрельский переворот теперь именовали «пролетарской», «социалистической революцией». НДПА - партией рабочего класса, а ДРА - «пролетарским государством, где в полной мере осуществляется диктатура пролетариата». В политике X. Амина возобладали волюнтаризм и левацкие перегибы, которые вели к формированию тоталитарного режима. В итоге его социальная база необычайно сузилась, а сама партия быстро превращалась в инструмент личной власти … утрачивая роль и функции политической организации. В тоталитарной системе власти «карманной» правящей партии была уготована роль революционного фасада, а на первое место в структуре власти выдвинулись репрессивные органы». В целом, подобные развитие событий, переход страны от конституционной монархии с феодальными пережитками к авторитарным и тоталитарным государствам социалистического либо националистического толка характерен для многих государств, вынужденных идти по пути моделей ускоренной модернизации. Но, тем самым Х. Амин вызвал большую степень настороженности в советском политическом истеблишменте. Поставки военной техники, с учетом событий репрессивной курса и создании вертикали личной власти, советской стороны были значительно урезаны. Но это не было официально или де-факто объявлением Х. Амина «персоной нон- грата». Стремление советской стороны поддерживать дружеские тесные отношения с афганским лидером вылились в ряди внутриведомственных постановлений и директив, обязавших советских военных и гражданских специалистов в Афганистане с прежней мощностью личной самоотдачи и профессиональной добросовестности осуществлять консультирование и переподготовку афганской стороны. К этому их обязывал и сам глава Афганистана, заявляя, что отныне в регионе на советских и афганских специалистов и военных возложена равная степень ответственности за происходящие модернизационные события.

Наибольшую полемику как во внутрипартийной и служебной документации того периода, так и в последующих исследованиях историков и публицистов вызывает версия о причастности Х. Амина к разведывательному сообществу США, и в частности, его тесные контакты с ЦРУ. Практически сразу данную идею многие представители сперва западной, а начиная с 1990-х гг. и отечественной историографии довольно поспешно отнесли к области «теории заговора», хотя такое предположение в некотором роде может выглядеть абсурдно. Тем не менее, попытка афганского лидера, прибегая к методам шантажа в государственном масштабе, обратиться за помощью к американской стороне, имела место быть. Типичный политик восточного типа, авторитарный и скрытный, Амин, возможно, стремился реконструировать на новом уровне вековую традицию правителей Афганистана в лавировании между двумя державами, чьи интересы сталкивались в орбите территории их страны. Заявления о причастности Амина к связям с разведывательным управлением США базировались на ряде косвенных фактов. В первую очередь, образование будущего афганского лидера, полученное им в колледже при дипломатической миссии США. Тем не менее, по свидетельству одного из сотрудников консульства, во время обучения в нем Амин бравировал неприязнью к США и всему американскому, а обучение там рассматривал как «некое недоразумение». Иным аспектом, приводимым в пользу идеи об ангажированности Амина в диверсионную либо проамериканскую деятельность служит его упорное нежелание привлекать на территорию Афганистана в условиях нарастания эскалации советские войска, а также отказ от увеличения численности советников. Ряд аналитиков в тот период сочли данные действия стремлением «подготовить пространство» для размещения американских воинских контингентов и ракетных баз НАТО. Однако, учитывая гораздо более поздние заявления американского политического и интеллектуального истеблишмента об «афганской ловушке» с таким же успехом и более уместно обозначить шпионами ЦРУ многих других функционеров НДПА, и в первую очередь неоднократно обращавшегося к советским послам с такой просьбой Н.М. Тараки. Советское же руководство вплоть до зимы 1979-1980 гг. категорически не хотело ввязывания в и без того осложненную обстановку в Афганистане, тем более что сам афганский лидер заверял советских эмиссаров о «привычности» социальных волнений и противоречий для истории Афганистана. Исходя из этого, как указывает М. Гареев, один из ведущих советников и специалистов в Афганистане в то время, «Правительство Республики Афганистан около 20 раз обращалось к Советскому правительству о вводе советских войск в Афганистан. …все эти просьбы отклонялись. Советское руководство не считало возможным посылать войска в Афганистан, ограничиваясь направлением в афганскую армию советников, специалистов и предоставлением ей оружия, военной техники, горюче-смазочных материалов и продовольствия». Наконец, заявление об обнаружении специалистами КГБ, работавшими с личными материалами Х. Амина, о наличии у последнего контактов ряда сотрудников ЦРУ, и вовсе представляется несостоятельным. Как лидер государства, Амин испытывал потребность в постоянной коммуникации со многими представителями иностранных организации, в том числе и сотрудников спецслужб.

К зиме 1979 г. ситуация оказалась накалена до предела. Режим Х. Амина вызывал раздражение и открытое неприятие как исламской оппозиции, так и бывшими коммунистическими сторонниками. Вследствие этого, советской стороной было принято решение о вводе войск для поддержания режима Амина. Советское руководство опасалось, что в случае смены правительства Афганистан может уйти из орбиты советского влияния, или, худе того, в нем может возникнуть «гнездо» исламского радикализма, как в соседнем теократическом Иране, что создавало бы крайне неприятные прецеденты в отношении советской Средней Азии. Вследствие этого, военным руководством и руководителями спецслужб Советского Союза был разработан план по вводу частей и подразделений 40-й армии ВС СССР с целью взятия ситуации под советский контроль. Вместе с тем предполагалось принудить Х. Амина подписать официальную просьбу о вводе советских войск на территорию Афганистана. Однако в результате несогласованности действий советских ведомств произошла гибель афганского лидера, и действия СССР были восприняты как вторжение с последующим актом оккупацию. Реакция Совбеза ООН была выражена в краткой, но емкой резолюции, в которой был зафиксирован призыв «вывести все иностранные войска с территории Демократической Республики Афганистан». В сложившейся ситуации, можно обнаружить, что расчет американской стороны на планомерное вовлечение СССР в разраставшийся локальный конфликт оказался верным и руководство советской державы отныне было связано обязательствами по поддержания государственного порядка на территории ДРА и удерживании у власти коммунистического режима с вернувшимся в страну в качестве лидера Б. Кармалем.