Размещено на http://www.allbest.ru/

Курсовая работа

Общественные настроения в духовных семинариях России накануне и в годы первой российской революции

Содержание

• Введение
• Глава 1. Состояние Церкви и духовного образования в конце XIX - начале ХХ вв.
• 1.1 Кризисные явления в Православной церкви накануне революции 1905-1907 гг
• 1.2 Реформы высшего духовного образования в последней четверти XIX в
• 1.3 Недостатки духовного образования к началу XX в
• Глава 2. Повседневная жизнь семинаристов
• 2.1 Условия обучения и проблемы воспитания
• 2.2 Быт и нравы семинаристов
• Глава 3. Нелегальная деятельность учащихся духовных школ
• 3.1 Причины студенческих выступлений
• 3.2 Деятельность общесеминарской организации (1899-1905 гг.)
• 3.3 Духовные школы и первая русская революция 1905-1907 гг
• Заключение
• Библиография
• Введение
• Сегодня, в период продолжающегося экономического кризиса и обострения социальной напряженности практически во всех слоях населения, изучение событий первой русской революции 1905-1907 гг. приобретает особое значение и актуальность. Активная критика Церкви и власти носят сегодня относительно мирный характер, однако, уже и сами эти процессы не могут не обращать на себя внимания.
• В начале ХХ века обострение внутренних противоречий пронизывало всё российское общество; все больше людей осознавало, что жить «по-старому», отрицая необходимость преобразований, уже невозможно. Одной из важнейших особенностей периода революции 1905-1907 гг. явилось осознание различными слоями общества своих интересов. Другими словами, российское общество оказалось расколотым.
• Русская православная церковь в начале ХХ века переживала тяжелое время. Кризис самодержавия, с которым Церковь была неразрывно связана, отразился на ней самым пагубным образом. С одной стороны, Православная церковь привыкла к своему подчиненному положению в государстве и состоянию «опоры существующего строя»; с другой стороны, наиболее дальновидные ее представители не могли не видеть того глубокого кризиса, который охватил самодержавное государство, а также всей опасности положения Церкви.
• В.И. Ленин в своё время отмечал: «…отвратительная казенщина полицейски-крепостнического самодержавия вызвала недовольство, брожение и возмущение даже в среде духовенства. Как ни забито, как ни темно было русское православное духовенство, даже его пробудил теперь гром падения старого, средневекового порядка на Руси»[15]. Множество событий, явлений и фактов, предшествовавших Первой российской революции, по свидетельству многих современников и исследователей, послужили катализаторами социальной активности и в среде учащихся духовных учебных заведений.
• Общественные настроения в духовных семинариях предреволюционной России достаточно подробно освещались в 30-е годы ХХ века. К числу таких исследований относятся работы Дмитрия-Рабочего (Васильева) и Б.В. Титлинова. В последней четверти ХХ в. этого вопроса касались А.В. Ушаков и П.Н. Зырянов. В последние годы этой теме посвящены публикации большого количества научных статей, защита дипломных работ, доклады на научных конференциях.
• В данной работе делается попытка проследить сам процесс и выявить причины включения семинаристов в радикальную общественно-политическую деятельность. Целью работы является намерение извлечь определённые уроки из ошибок преподавателей, инспекторов и других представителей учебно-административного корпуса, а также всех тех, кто должен был поддерживать порядок в духовных учебных заведениях.

Глава 1. Состояние Церкви и духовного образования в конце XIX - начале ХХ вв.

1.1 Кризисные явления в Православной церкви накануне революции 1905-1907 гг.

Прежде, чем приступать непосредственно к духовным школам, следует несколько осветить состояние Церкви в первые годы ХХ века. Ведь именно с ней, в первую очередь, были связаны все мысли будущих церковнослужителей.

В своей работе «Православная церковь в борьбе с революцией 1905-1907 гг.» П. Н. Зырянов приводит такую статистику: «В 1905 г. в России действовало 48375 православных церквей. Численность белого духовенства (протоиереев, священников, диаконов и псаломщиков) составляла 103437 человек».

Что касается монастырей, то их в 1905 г. в России насчитывалось 267 мужских и 208 женских. Численность черного духовенства (монахов и монахинь) составляла 20199 человек.

«В системе «ведомства православного исповедания»», - продолжает Зырянов, - «действовала целая сеть высших, средних и начальных учебных заведений, в том числе 4 духовные академии, 57 семинарий (19348 учащихся), 184 мужских духовных училища». Помимо этого, в ведомство Синода входила сеть массовых начальных школ, которая складывалась из школ грамоты, церковноприходских и учительских школ. Последние должны были готовить кадры «недорогих учителей» преимущественно из местного крестьянского населения. Тем самым создавалась как бы замкнутая цепь народных начальных школ, без привлечения «третьего элемента» (бессословной сельской интеллигенции). В 1905 г. числилось 25478 одних только церковноприходских школ.

Церковь располагала мощной полиграфической и издательской базой. Официальный орган Синода «Церковные ведомости», рассылавшийся во все приходы, имел значительный по тому времени тираж 42 - 46,5 тыс. экземпляров. Издавались также местные «епархиальные ведомости». Книги и периодические издания выпускали духовные академии и некоторые крупные монастыри (Александро-Невская, Троице-Сергиева и Почаевская лавры).

Однако господствующая Церковь, с ее многочисленным и многонациональным духовенством, иерархией, академиями, семинариями, училищами и школами, только с первого взгляда казалась стройной, единой и сильной организацией. В действительности Церковь все более и более обнаруживала свою внутреннюю слабость. При этом все звенья церковной организации ?каждое в отдельности и все вместе ? все менее справлялись с задачей объединения верующих.

Высшая церковная иерархия (митрополиты, архиепископы и епископы) в начале XX в. вела такой же обеспеченный образ жизни, как и верхи господствующих классов. Как вспоминал митрополит Евлогий, по случаю своей хиротонии (посвящения в епископский сан) он устроил обед на 80 персон. Архиерейские покои на время обеда превратились в настоящий ресторан, а виновнику торжества залили ликером новую рясу. Избранный во II Думу, митрополит выехал в Петербург в отдельном салон-вагоне.

Характерный, по мнению Зырянова, случай упоминается в Церковном вестнике за 1906 г. В 1899 г. на юбилей киевского митрополита Иоанникия съехалось свыше 20 архиереев. Отслужив молебен, они собрались на трапезу, в ходе которой, как вспоминал очевидец этих событий, владыка Антоний, не было высказано «ни одной живой мысли, ни одного горячего слова о положении Церкви, упадке веры». Зато рассказчик, самый молодой из собравшихся, «был поражен, с какою опытностью и знанием дела велись рассуждения о курсе железнодорожных облигаций, о наиболее верном помещении капиталов»(9, 30).

По словам Зырянова, архиереи были далеки не только от своей паствы, но и от рядовых священников: «открыто сомкнувшись с верхами господствующих классов, проникшись их корыстными интересами, забыв о «посреднической», «примирительной» миссии церкви, они заботились лишь о сохранении своей власти и увеличении доходов. Они имели власть и широко ее использовали, но, как правило, не имели нравственного авторитета среди местного населения»(9, 30).

Церковная иерархия выходила из черного духовенства, сосредоточенного в основном по монастырям, которые, как правило, располагали весьма обширными земельными угодьями. Некоторые монастыри были настоящими латифундистами. Соловецкий монастырь располагал земельными угодьями в 66 тыс. дес., Александро-Невская лавра имела 13090 дес., Темниковская Саратовская мужская пустынь (Тамбовская губ.) - 24 тыс., Троице-Сергиева лавра - 2068 дес.

Монастырская земля обычно обрабатывалась наемным трудом или отдавалась в аренду большими и малыми участками. По данным на 1887 г., площадь сдававшейся в аренду монастырской земли составляла 63,6 тыс. дес., т. е. 8,5% ее общей площади в Европейской России. Начавшийся в последней четверти XIX в. мировой сельскохозяйственный кризис взвинтил арендные цены. Выросли и соответствующие доходы монастырей. Так, в 1905 г. Троице-Сергиева пустынь (Петербургской губернии) только за сдачу части своей земли в аренду (из общего надела в 269 дес.) имела доход 5400 руб. Монастыри являлись также крупными лесоторговцами и домовладельцами. В 1905 г. Троицкий Зеленецкий монастырь от продажи дров и бревен выручил 12793 руб. Свято-Троицкий Творожковский женский монастырь от эксплуатации жилого дома в Петербурге получал доход 2 тыс. руб.

Благотворительность, занимавшая видное место в официальной доктрине Церкви, в практике монастырей отодвигалась на второй план. В 1905 г. при монастырях состояло 176 больниц на 1715 мест (9, 32). Лишь меньшинство монастырей содержало больницы, в каждой из которых в среднем лечилось всего 9 человек. В 1905 г. Государственный Совет при обсуждении вопроса об обеспечении семейств погибших на войне с Японией солдат и офицеров выразил надежду, что в этом деле примут живое участие православные монастыри, «располагающие достаточными, скопившимися от народных приношений средствами». Соответствующий циркуляр за подписью Победоносцева был разослан по всем епархиям (9, 32). Монастыри крайне сдержанно откликнулись на призыв обер-прокурора. Троице-Сергиева лавра согласилась разместить у себя детский приют на 30 мест и выплачивать ежегодно в течение 10 лет по 2 тыс. руб. в фонд помощи осиротевшим. Почаевская лавра ограничилась обещанием устроить детский приют на 10 человек. Александро-Невская лавра не прислала ответа. Пожертвования других монастырей тоже не были чрезмерно щедрыми. В Московской епархии Вознесенская Давидова пустынь брала на воспитание 15 мальчиков, Николо-Угрешский монастырь - 10 мальчиков, Саввино-Сторожевский монастырь - 5 сирот, Троицкий Александро-Невский - 3 девочки и т. д. Волоколамский Иосифов монастырь обязался выплачивать по 1 тыс. руб. в течение 10 лет, Николаевская Берлюковская пустынь - по 200 руб. в течение 5 лет, Дмитровский Борисоглебский монастырь - по 15 руб. в год. Борисоглебский Аносин монастырь выразил готовность оплачивать «кровать одного стипендиата» в каком-либо другом монастыре. Коломенские Новоголутвин и Бобренев монастыри ответили, что они не имеют «никакой возможности» принять участие в этом «святом деле». Владимирский архиерей не ответил на циркуляр. Епископ имеретинский заявил, что в его епархии монастыри «влачат крайне бедную жизнь» (9, 33). Эти монастыри не желали оказать даже символическую помощь жертвам войны.

По своему экономическому строю монастырское хозяйство было однородно с помещичьим хозяйством, претерпевавшим медленный и затяжной процесс капиталистической эволюции. В политическом отношении монашествующие были самой реакционной частью духовенства. Вместе с тем именно монастыри наиболее ярко отражали кризис церковной организации. «Стремление к накопительству, потребительское отношение к верующим как источнику «доброхотных даяний», черствое отношение к народным бедствиям - все это характерные черты «богатой церкви», утратившей внутреннюю силу и стоявшей перед лицом кризиса», - пишет Зырянов (9, 33).

Наиболее зажиточной частью белого духовенства было городское. Для примера можно привести данные о доходах петербургского духовенства. Настоятель кафедрального Исаакиевского собора получал от занимаемой должности годовой доход 3300 руб., протоиерей того же собора - 3200 руб., столько же - третий священник, а четвертый - 2200 руб. Но это были не самые высокие доходы. Протоиерей университетской церкви получал 4860 руб. в год, а настоятель Казанского собора - 5700 руб.

По уровню доходов городское белое духовенство в целом примерно соответствовало буржуазной цензовой интеллигенции. Достаточно сказать, что ординарный профессор получал штатный оклад 3 тыс. руб. в год, доцент --1,2 тыс., средний адвокат имел заработок от 2 тыс. до 5 тыс. руб. в год. Для сравнения можно указать, что средняя годовая заработная плата петербургского рабочего в 1904 г. составляла 366 руб. Подобный разрыв в уровне жизни «пастырей» и их паствы, по мнению Зырянова, являлся самым первым препятствием к выполнению Церковью ее «посреднических» функций.

По словам Зырянова, равнодушно относящаяся к народным бедствиям Церковь не прилагала больших усилий к сглаживанию и притуплению социальных противоречий, все более обострявшихся в условиях капитализма. Это приводило к тому, что в Церкви разочаровывались как бедные, так и богатые. Налицо было продолжение и развитие кризисных явлений в церковной организации.

Фактическое смыкание городского духовенства с буржуазной цензовой интеллигенцией (особенно это касалось профессорско-преподавательского корпуса духовных академий и семинарий) наложило свой отпечаток на его поведение во время революционных событий 1905-1907 гг. Представители городского духовенства почти полностью отсутствовали в рядах демократического движения. Зато именно среди городского духовенства получили хождение идеи «обновления» Церкви, созвучные идеям либерально-буржуазной интеллигенции и отражавшие стремление определенных кругов духовенства выйти из переживаемого Церковью кризиса. В начале 1905 г. Ленин отмечал, что «наличность либерального, реформаторского движения среди некоторой части молодого русского духовенства не подлежит сомнению» (9, 35). Стоит отметить, что значение обновленческого раскола для Русской Православной Церкви велико. Безусловно, он имел негативные последствия, поскольку способствовал ослаблению церковного единства, возможности противостоять атеистической политике государства, подрывал авторитет духовенства среди верующих. Однако создание обновленческих структур имело и позитивные следствия, так как обновленцы первыми выстроили взаимоотношения с советской властью, в какой-то мере стали буфером в борьбе между консервативным крылом Церкви и богоборческим государством. Кроме того, обновленческий раскол послужил оздоровлению Церкви, так как в обновленчество перешли наиболее морально нестойкие её деятели [3].

Сельское духовенство стояло ближе к своей пастве, нежели городское. Этим обстоятельством, а также меньшей общей развитостью крестьянского населения объясняется тот факт, что сельское духовенство по сравнению с городским пользовалось большим влиянием на прихожан. Именно на селе еще имела некоторый отзвук традиционная патриархально-монархическая проповедь с церковного амвона. Близостью к крестьянскому населению объясняется вовлечение некоторых священников в период революции в общий поток крестьянского движения. Зырянов также подчеркивает, что сельский священник, по уровню доходов близкий к богатому крестьянству, по мере расслоения деревни все более отдалялся от основной массы прихожан.

Значительные различия в правовом и имущественном положении отдельных разрядов духовенства не могли не порождать на первых порах скрытых, а затем и открытых противоречий в самой духовной среде. Наиболее сильные противоречия накапливались между черным и белым духовенством. В свою очередь внутри белого духовенства существовали противоречия между священнослужителями и низшим клиром. Традиционная структура Православной Церкви начинала испытывать дезинтеграционные процессы, что являлось одним из проявлений ее кризиса в условиях капитализма.

Однако в то же время в церкви продолжали действовать и сильные интеграционные факторы. По мнению Зырянова, все духовенство - белое и черное, сельское и городское - объединялось тем, что подавляющая часть его доходов зависела от занимаемой должности, т. е. от принадлежности к церковной организации. Священнослужитель мог исполнять свои профессиональные действия, лишь находясь в рядах этой организации. Между тем Православная церковь являлась в известном смысле частью государственной машины самодержавия. Именно поэтому в 1905 - 1907 гг. духовенство в своей основной массе выступило на стороне самодержавия, именно этим Зырянов объясняет его особую контрреволюционность.

Союз Церкви с самодержавием, уход её от жгучих социально-экономических вопросов, тесное смыкание духовенства с верхами общества - все это порождало кризис господствующей Церкви. Причины этого кризиса заключались в глубоком несоответствии социально-политических установок Церкви и её внутреннего устройства сложившимся в стране капиталистическим отношениям. Результатом этих процессов стало усиление религиозного индифферентизма.

Отход от Церкви народных масс, ослабление ее интегративной функции особенно ощутимо проявлялись в крупных городах. Социальные контрасты города разрушали проповедуемые Церковью представления о единении всех верующих, толкали рабочих на путь классовой борьбы. Как вспоминал Н.П. Розанов, «насмешкою звучали обращения священников к собравшимся в церкви людям - «братия», «возлюбленные братия»: братьев никаких не было, а были разные классы общества, которые даже и места для стояния в церкви имели разные» (9, 39).

Патриархальная набожность крестьянина у передовых рабочих сменялась религиозным индифферентизмом и даже атеизмом. Громадную роль в развитии этого процесса сыграло распространение в рабочей среде идей социализма, связанное с пропагандой первых марксистских кружков.

Гораздо медленнее и незаметнее отход от Церкви совершался в деревне. Еще в 1904 г. многим архиереям казалось, что «благочестие паствы» не внушает опасений (9, 39). Так считал, в частности, орловский епископ Кирион, в чьей епархии менее чем через год развернулось мощное аграрное движение. Следовательно, и в деревне благополучие было мнимым, и в деревне духовенству не удалось исполнить свою главную задачу - притупить остроту классовых противоречий, объединить «в одну семью» помещиков и крестьян. Более того, владея значительными земельными угодьями, приобщаясь к помещичьим по своей сути источникам доходов, защищая социальный и политический статус-кво, Церковь объективно смыкалась с классом помещиков. Поэтому в крестьянском движении против помещиков и самодержавия неизбежно должны были проявиться и антиклерикальные тенденции.

Одним из косвенных свидетельств начавшегося еще до революции 1905--1907 гг. отхода крестьян от господствующей церкви является усиленное распространение сектантских учений в пореформенной русской деревне.

Следует вместе с тем учитывать медленность и сложность процесса отхода от Церкви народных масс. Объективные причины, обусловливавшие такой отход, отнюдь не автоматически, не сразу реализовывались в народном сознании. Даже находясь в условиях глубокого кризиса, Церковь еще сохраняла большую притягательную силу. Отход от Церкви совершался медленно и сложно, не всегда осознанно. Накануне 1905 г. Церковь еще располагала определенным влиянием на народ и являлась серьезной политической силой.

Влияние это было далеко не абсолютным, о чем свидетельствовал уже сам факт начала первой русской революции. Но только в условиях революции могла наглядно выявиться подлинная роль служителей господствующей религии, именно революция могла значительно ускорить отход от Церкви широких народных масс.

1.2 Реформы высшего духовного образования в последней четверти XIX в.

Союз с самодержавием в некоторой степени скрывал кризисные явления в Церкви. Однако, задерживая реформационные тенденции, он приводил не к преодолению, а к накоплению кризисных явлений в церковной организации. На рубеже веков они коснулись не только собственно духовенства, но и источников его пополнения, т.е. духовных учебных заведений.

В течение многих десятилетий правительственная политика была направлена на то, чтобы кадры духовенства воспроизводились из собственно духовной среды. При наборе в духовные учебные заведения предпочтение отдавалось детям духовенства, и обучение в духовных училищах и семинариях обходилось для духовенства дешевле, чем в общеобразовательных учебных заведениях. Однако с течением времени этот механизм воспроизводства стал работать с все меньшей отдачей. Происходило падение престижа профессии священника, и дети духовенства тянулись к светским профессиям. После реформы духовного образования 1867-69 гг., когда выпускники семинарий получили право поступать в светские высшие учебные заведения, уход их в университеты и в светскую карьеру был настолько велик, что уже не хватало кандидатов на священнические места. «Духовенство все чаще пользовалось правом обучать своих сыновей в гимназиях, чтобы обеспечить им светскую карьеру и избавить от стесненного положения приходского священника или учителя семинарии и духовного училища. Раньше такого выбора не было», - пишет историк И.К. Смолич (20, 469-470). Митр. Евлогий рассказывает о своем знакомстве с проф. Кудрявцевым, отец которого «был прекрасный, идеальный сельский священник, но не допускавший мысли, чтобы кто-нибудь из его сыновей последовал его примеру и принял священство, так тяжела была в его сознании доля священника» (8, 54).

По высочайшему повелению от 20 марта 1879 г., семинаристы стали допускаться в университеты только после испытания зрелости в гимназиях. Эта мера заметно повлияла на изменение состава студентов. Выпускники семинарий сразу же «отхлынули» от университетов. «Если в 1875г. 53% всех поступивших в университеты составили гимназисты и 46% семинаристы, то по данным на начало XX века (Киевский - 5,2%, Казанский - 5,8%, Новороссийский - 4,6%) видно резкое снижение представителей духовенства среди университетской молодежи» (30, 34).

С апреля 1880 г. пост обер-прокурора Святейшего Синода занял К.П. Победоносцев. В статье С.Л. Фирсова «Человек во времени: штрихи к портрету Константина Петровича Победоносцева» дается следующая оценка этой личности: «пессимизм и отсутствие ясно представляемых перспектив, - пишет С. Фирсов, - заставляли К. Победоносцева с искренним недоверием относиться ко всему, что могло изменить привычное течение жизни, разрушить «стародавние идеалы», привести к фундаментальной перестройке всего здания российской государственности. Его крылатое выражение «кто ноне не подлец» характеризует Победоносцева гораздо лучше, чем долгие рассуждения о его политических взглядах» (26, 16).

Для пересмотра учебных уставов в 1882 г. была образована комиссия, во главе которой был поставлен Кишиневский архиепископ Сергий (Ляпидевский) известный своей консервативностью. Работа была завершена к концу 1883 г. и представлена на утверждение Синода. Через Синод новые уставы были проведены с поспешностью и без всякого обсуждения. Вот как об этом пишет в своем дневнике архиепископ Савва (Тихомиров): «Преосвященный митрополит Московский Иоанникий частным образом пригласил Холмско-Варшавского преосвященного Леонтия и меня образовать комиссию для пересмотра проекта Устава православных духовных академий, составленного в 1883 г. комитетом, состоявшим под председательством преосвященного Сергия, архиепископа Кишиневского… В продолжение пяти-шести заседаний нами внимательно рассмотрен был проект Устава и в нем сделано было немало изменений и дополнений, но при этом немало было и словопрений. По некоторым вопросам я не был согласен с прочими членами комиссии и просил свои мысли представить на благоусмотрение Святейшего Синода, но мое заявление оставлено было без внимания. По окончании заседаний в конце сырной недели предложено было еще раз собраться на второй недели Великого поста для окончания суждения о сделанных нами замечаниях на проект устава; но это осталось без исполнения. Между тем в конце поста составленный нами проект устава академий внесен был митрополитом Иоанникием в Святейший Синод для подписания. Митрополиты Исидор и Платон подписали, не заглянув даже в переписанную набело тетрадь; преосвященный Ярославский Ионафан, не участвовавший в комиссии, хотел бы прочитать этот проект, но ему это не удалось. Таким образом, подписанный членами Синода проект был представлен чрез обер-прокурора на Высочайшее воззрение и 20 апреля 1884 г. был утвержден. Так-то совершаются у нас столь важные церковно-государственные реформы» (19, 153-154).

Аналогичным образом был составлен и 22 августа того же года утвержден Александром III устав семинарий [4]. Следует отметить, что новые Уставы вполне соответствовали политике Александра III в области светского образования. Недаром впоследствии, в конце XIX - начале XX вв. учащиеся духовных академий и семинарий в своей борьбе и требованиях выступали единым фронтом с учащимися российских университетов.

Согласно новым уставам, во всех духовных школах была усилена власть епархиальных архиереев и ректоров, совершенно было отменено выборное начало в управлении семинариями. В учебные программы семинарий были введены новые дисциплины: апологетика, история и обличение русского раскола, библейская история, церковное пение. Для улучшения религиозно-нравственного воспитания вводилась должность духовника семинарии. Был подтвержден запрет 1879 г. на поступление семинаристов в университеты, но с 1886 г. семинаристы стали допускаться в Варшавский, а с 1888 г. - и в Томский университеты.

В новые программы для академий были внесены существенные изменения, в основном, направленные против специализации. Студенты были лишены права выбирать направление для своей научной работы. Согласно новым уставам, семинарии были призваны готовить юношество к служению Церкви, а духовные академии - «доставлять высшее богословское образование, в духе православия, для просвещенного служения Церкви на пастырском, духовно-учебном и других поприщах деятельности» [27].

«Устав 1884 года отказался от далеких перспектив, ограничившись постановкой задач в местном российском масштабе, - пишет И. К. Смолич. - Он имел в виду не столько научное образование будущего духовенства и учителей Русской Церкви, сколько подготовку политически и конфессионально благонадежного церковно-административного персонала, который должен был к тому же поставлять преподавателей для духовных учебных заведений среднего и низшего звена» (20, 469).

Отношение большинства преподавателей академий к введению нового устава было отрицательным. Больше всего нареканий вызывала именно отмена специализации, что не способствовало развитию научной работы.

Несмотря на то, что обычно влияние Церкви на государственно-общественную жизнь носило консервативный характер, противников консервативного устава было больше, чем противников его предшественника. Либеральные идеи и относительная свобода устава 1869 года были впитаны студентами и преподавателями Академий. Через некоторое время начались волнения в академиях. Недостатки устава, которых при разработке новой реформы обнаружилось достаточно, не замедлили, а наоборот ускорили принятие студентами и преподавателями во многом чуждого либерального духа, начавшего господствовать в обществе.

Эти уставы, почти в неизменном виде (поправки были внесены в связи с революционными событиями 1905-07 гг.) просуществовали до 1910 г. (академий) и 1918 г. (семинарий и училищ).

1.3 Недостатки духовного образования к началу XX в

Недостатки в духовном образовании видели все: и чиновники Духовного Ведомства, и архиереи, и священнослужители, и профессура с преподавателями, и, конечно же, сами студенты. Интересен взгляд епископата. Свое отношение к духовному образованию, к его проблемам было высказано им в «Отзывах епархиальных архиереев по вопросам церковной реформы». Победоносцев, надеясь спасти синодальный строй от намеченных преобразований, организовал опрос епархиальных архиереев по вопросу о церковной реформе, рассчитывая, что епископат окажет ему поддержку и идея церковной реформы окажется похороненной. Поэтому 13-27 июля 1905 г. по требованию обер-прокурора Св. Синод разослал правящим епископам циркуляр за № 3542 с предложением высказаться по кругу вопросов, касающихся церковной реформы. Свои соображения архиереи должны были предоставить не позднее 1 декабря 1905 г. Но вопреки воле обер-прокурора в своих ответах архиереи поддержали требования реформ, что стало тяжелым ударом для К.П. Победоносцева. Потрясенный конституционным манифестом 17 октября 1905 г., еще до получения всех отзывов и публикации их в печати, он подал в отставку с поста обер-прокурора, который занимал в течение 25 лет.[1]

Все осознавали, что коренным недостатком духовных семинарий и училищ, лежащим в основе прочего, является двойственность задач, которые стояли перед духовной школой. С одной стороны, духовно-учебные заведения были призваны воспитать достойных кандидатов пастырского служения, а с другой - дать общее образование детям духовенства, хотя большинство из них и не было расположено не только к пастырскому, но и просто церковному служению.

«Духовная школа совсем несоответственно носила название духовной; она была общеобразовательная, более даже отвлеченная и менее специальная нежели всякая другая. Но она была сословная и это клало на нее свой отпечаток, отпечаток тем более крепкий, что ее преемственность не прерывалась… Она шла как шла, с неизменными преданиями, одинаково святыми, прибавлю, для учителей, для начальников, для учеников, для родителей, ибо все они прошли тот же, совершенно одинаковый путь, вышли из того же быта, с теми же привычками и с одинаковыми бытовыми воззрениями», - писал Гиляров-Платонов [5].

И уже из этой основной проблемы вытекали следующие недостатки:

· В связи с сословным характером школы приготовление на служение Церкви лиц, не имеющих к этому призвания.

· Двойственность задач и присутствие лиц, стремящихся получить только общее образование и совершенно нерасположенных к служению Церкви, а потому и не желающих подчиняться церковному режиму.

· Закрытие доступа окончившим семинарию в высшие светские учебные заведения, из-за чего задерживались озлобившиеся за это насилие и заражавшие своим озлоблением других.

· Отсутствие воспитания в собственном смысле.

· Отсутствие единства в курсе наук.

· Большое количество предметов с обширными программами.

· Крайняя недостаточность общего образования и его отсталость.

· Неприспособленность богословского образования к возрасту учащихся.

· Безжизненность богословского образования. По своей отвлеченности и несоответствию с потребностями и запросами жизни начала XX века семинарское образование в значительной степени было не пригодно для пастырской деятельности.

· Излишество уроков для одних предметов и недостаточность для других.

· Слабая постановка библиотечного дела (школьные библиотеки были недоступны для воспитанников, а когда был открыт доступ, многие книги туда не поступали).

Кроме этого, делу воспитания сильно мешали:

· Многолюдность семинарий и училищ.

· Общежития с большим количеством воспитанников.

· Назначения на ответственные должности лиц с неустановившимся еще, вследствие их возраста, характером и взглядами.

· Постоянная перемена начальствующих лиц, особенно монахов.

Отсюда следовали:

· Рознь и неприязнь между воспитателями и воспитанниками.

· Упадок дисциплины.

· Светские преподаватели богословских наук, не знающие глубины пастырского служения, не одушевленные пастырскими идеалами.

«Преподаватель практических дисциплин по пастырству хотя и добрый, религиозный человек, не внушал нам большое доверие. Когда он в вицмундире иногда горячо говорил нам о задачах пастырства или учил церковному проповедничеству, невольно в душе возникал искусительный вопрос: почему же он, так просто трактующий о пастырстве, сам не идет по этому пути? Когда один из наших преподавателей на наших глазах сделался священником, мы почувствовали к нему особое уважение, которым он дотоле у нас не пользовался», - пишет митр. Евлогий (Георгиевский) (8, 32).

· Возложение на одних и тех же лиц обязанностей учебно-административных и хозяйственных.

· Чрезмерная нагрузка воспитателей.

· Материальная необеспеченность преподавателей.

· Влияние антирелигиозной пропаганды, легкой, нелегальной и революционной литературы, газет, журналов и т.п.

· Чиновный шаблон и централизация. В начале XX века в духовной школе табель о рангах, оклады, карьера были самым главным приоритетом, дело же воодушевления воспитанников на труд и благочестие - второстепенным.

И, как результат всего:

· Значительное количество воспитанников, вынужденных оставить школу до ее окончания.

· Антицерковное настроение семинаристов и поэтому не пригодность их к пастырскому служению.

· Неустойчивость характера и убеждений, неопределенность направления семинаристов: неспособность их к самостоятельной, руководящей деятельности в приходе.

· Бегство лучших воспитанников от служения Церкви.

церковь семинарист воспитание революция

Глава 2. Повседневная жизнь семинаристов

2.1 Условия обучения и проблемы воспитания

Итак, большинство в семинариях составляли люди, не расположенные к пастырскому служению. И эти воспитанники были совершенно равнодушны не только к пастырским идеалам, но и просто к вере и к Церкви. Отсюда вытекала их озлобленность на семинарский режим (который, не говоря уже о пастырском воспитании, был далек даже от общечеловеческого), стремление разрушить его, или, по крайней мере, вырваться из него. Но, не смотря на то, что все осознавали этот недуг, эту язву духовного образования, до самой революции никакой реорганизации сделано не было.

«При столь разнообразном настроении и направлении питомцев семинарий семинарское воспитание, чтобы школа достигла своей цели, должно было совершить чудо: идейных и душевно-влекомых к пастырству предохранить от растлевающего влияния их худших товарищей, тепло-хладных разогреть и воодушевить и даже Савлов превратить в Павлов» (29, 265). Но горе состояло в том, что воспитания в духовных школах как такового не было.

Некоторые архиереи отмечали в своих отзывах отсутствие в духовных школах «воспитания в собственном смысле» [27]. Видевших этот недуг среди духовенства, преподавателей и самих студентов было гораздо больше. «Воспитательная сторона в семинарии последнее время отсутствовала», - пишет протопресвитер Георгий Шавельский (29, 266). Проф. прот. Т.И. Буткевич категорически на заседаниях Предсоборного Присутствия заявлял: «Воспитателей в школе (в семинариях) у нас нет… Нет у нас воспитания» [27].

Не желая заниматься со студентами, инспекторы вводили строгую дисциплину, нарушение которой вело к тяжелым последствиям. Таким образом, в семинариях вместо воспитательного господствовал полицейско-карательный режим. Проступки выслеживались, карались, а нужные добродетели никто не собирался насаждать. «Воспитание и обучение, по большей части, идут врозь. Обучение - дело наставников, а воспитание в наших семинариях всею тяжестью ложится на инспектора и его помощников, которые являются ответственными за проступки учеников. В наше время инспекция ограничивала исполнение своих обязанностей в деле воспитания учащихся преследованием и взысканием за проступки («тащить и не пущать»), а не предупреждением и пресечением дурных поступков», - писал П.Т. Руткевич (18, 4).

«Помощник смотрителя Иван Мартынович Вишневецкий был в своем роде сыщик и несправедливый каратель даже и за мельчайшие детские шалости, - вспоминает свящ. Е.А. Елховский. - Хотя он и был священник, но отеческих мер вразумления словом пастыря-воспитателя в нем было не видно. Своим сухим обращением он отталкивал от себя учеников: его не любили» (22, 161).

«Начальство было не хорошее и не плохое, просто оно было далеко от нас. Мы были сами по себе, оно тоже само по себе… Вся их забота была лишь в том, чтобы в семинарии не происходило скандалов… Реакция на зло была только внешняя… Инспектор… к нам относился тоже формально, не шел дальше наблюдений за внешней дисциплиной; живого, искреннего слова у него для нас не находилось. Начальство преследовало семинаристов за усы <…> но каковы были наши умственные и душевные запросы, и как складывалась судьба каждого из нас, этим никто не интересовался… Жизнь была серенькая. Из казенной учебы ничего возвышающего душу семинаристы не выносили. От учителей дружеской помощи ожидать было нечего», - пишет митр. Евлогий (8, 27-28). Да, учителя также, в основной своей массе, не общались с учениками, не вникали в их нужды.

Членами инспекции обращалось внимание на соблюдение внешнего режима, всех правил и инструкций, а что творилось в душах воспитанников, мало кого интересовало. Семинаристам запрещалось читать книги по собственному выбору (в том числе всех авторов, начиная с Гоголя: Тургенева, Толстого, Некрасова и др.), общаться с гимназистками, посещать театр.

Воспитательный персонал в семинариях был малочислен и недостаточен для осуществления задач воспитания: ректор, инспектор, помощник инспектора (по штату полагался один на 250 воспитанников) и надзиратель (в лучшем случае два). Ни ректор, ни инспектор практически не участвовали в наблюдении за учениками, следовательно, весь надзор лежал на двух последних. Естественно, они не справлялись. Просто уследить за всеми было трудно (тем более что приходилось ездить на отдаленные квартиры, в которых проживали ученики), не говоря уже о живом общении с воспитанниками с целью их духовно-нравственного воспитания. «Помощниками инспектора становились обычно худшие выпускники академий, - пишет Г. Колыванов, - для которых не было преподавательских вакансий. При первой же возможности они старались уйти с этой должности… Надзирателями обычно становились молодые люди, только что окончившие семинарию. По причине нехватки надзирателей на эту должность иногда назначались воспитанники старших классов. Они пользовались обычно презрением со стороны воспитанников» (13, 61-62).

«Ректор епископ Христофор и инспектор архимандрит Антоний, - пишет митр. Евлогий, - наше высшее начальство, и мы, студенты, до той поры были два разных мира. Ни близости, ни общего у нас не было. Ректор был сухой и бессердечный человек… Недоступность внешняя сочеталась со склонностью к строгому формализму… Был нам чужд и инспектор о. Антоний (он был не из духовного звания). Человек мелко придирчивый, тоже узкоформальный, он старался ввести в Академию дисциплину кадетского корпуса, допекал нас инструкциями» (8, 38-39).

В своем усердии некоторые «воспитатели» доходили просто до абсурда. «У надзирателя, Василия Николаевича Никольского, появилось усердие не по разуму. Видимо, с намерением что-либо узнать, он после ужина, ранее других воспитанников, забрался в их спальню и лег на чью-то койку, укутавшись с головой одеялом. В спальню постепенно после ужина стали заходить воспитанники и ложиться спать. Перед сном, как водится, занимались различными разговорами, не предполагая, что их подслушивают. Неожиданно явился хозяин койки и обнаружил непрошенного гостя. Получился скандал» (22, 481-482). Некоторые члены инспекции заводили себе из самих же студентов доносчиков и шпионов. Как правило, это были семинаристы, уже исключенные из других семинарий, и, в силу своего положения, бравшиеся за эту работу. Сами воспитанники шпионов ненавидели: устраивали им побои, а в Тифлисской семинарии была попытка сбросить одного из доносчиков с балкона четвертого этажа (10, 18).

«Существующая инспекционная система воспитания на практике тем, главным образом, и грешит против здравой педагогики, что смотрит на воспитанника большей частью лишь как на объект внешнего надзора и воздействия, вовсе или почти не считаясь с его внутренним духовным миром, с его склонностями, интересами, запросами и стремлениями. Отсюда и означенная рознь между воспитателями и воспитанниками в современной школе - рознь, доходящая зачастую до решительной неприязни, когда воспитатели и воспитанники составляют как бы два противоположных лагеря, ведшие между собой постоянную борьбу, не стесняясь при этом в выборе средств борьбы: с одной стороны - всевозможные репрессии, широкое применение сыскных приемов, открытых и тайных, с другой - также целая система всевозможных уловок с целью провести бдительность начальства, прикрыть грех, выпутаться из беды, отстоять себя в случае подозрения или возведенного обвинения. Создается положение, одинаково тяжелое и для воспитателей и для воспитанников и в общем приводящее к результатам совершенно противоположным тем, какие преследует истинное воспитание», - писал архангельский комитет в своих отзывах (16, 431-432).

Очень часто лица, обязанные заниматься воспитанием, были из монашествующих и долго не задерживались на одном месте: через два-три года следовало назначение на новую более высокую должность, вникать в нужды студентов им совершенно не хотелось. У некоторых возникал соблазн вместо того, чтобы служить Церкви, ждать очередного повышения. Появился феномен монахов-карьеристов. Как правило, они придерживались следующего принципа: лишь бы не было больших конфликтов, проблем, бунтов. Спокойствия они пытались достичь, как правило, строгим режимом, хотя сами, как правило, не отличались высокой нравственностью.

Митрополит Евлогий вспоминает некоего иеромонаха Антонина: «На общем бледноватом фоне преподавательского состава выделялась одна лишь фигура - мрачная, жуткая, всех отталкивающая, - иеромонах Антонин. Что-то в этом человеке было роковое, демоническое, нравственно-преступное с детских лет. Он был один из лучших студентов Киевской Духовной Академии, но клобук надел только из крайнего честолюбия, в душе издеваясь над монашеством… Антонин вечером уходил потихоньку из Академии и, швырнув обратно в комнату через открытую форточку клобук, рясу и четки, пропадал невесть где… Он был назначен инспектором моей родной Тульской семинарии. В этой должности он проявил странное сочетание распущенности и жандармских наклонностей. Завел в семинарии невыносимый режим, держал ее в терроре; глубокой ночью на окраинах города врывался ураганом в квартиры семинаристов, чтобы узнать, все ли ночуют дома, делал обыски в сундуках, дознавался, какие книги они читают, и т.д. И в то же время его келейник устроил в городе что-то предосудительное вроде «танцкласса», где собиралась молодежь обоего пола» (8, 99).

Некоторые священники, рано овдовев, шли в монахи «не по влечению, а по необходимости, дабы как-нибудь устроить свою горемычную судьбу вдового священника» (8, 70). Так принял постриг и архимандрит Никон, ректор Владимирской семинарии, «замкнувшись в рамках строгой законности, чуждой любви и идеализма. Дисциплину он поддерживал жестокими мерами: устрашениями и беспощадными репрессиями. В семинарии создалась тяжелая атмосфера, столь насыщенная злобой, страхом и ненавистью по отношению к начальству» (8, 71).

Проблема «монахов-карьеристов» и «монахов поневоле» в системе духовного образования стояла довольно остро. Конечно, среди «академических монахов» были те, кто хотел посвятить свою жизнь служению Богу и людям. Но, как отмечали многие архиереи и профессоры, соблазн стремления к карьерному росту был столь велик, что не многие его выдерживали. «Карьера для монахов и в академиях и в дальнейшей жизни обеспечена. Не надо ни быть мужем дарований, ни иметь особенного усердия, чтобы монаху окончить академический курс успешно и быстро двинуться по иерархической лестнице» (10, 50-51).

Было распространено и пренебрежительное отношение администрации к студентам. Воспитатели и учителя смотрели на учеников, как на серую массу. Те, кто сами закончили только семинарию, были более просты в обхождении, взгляд же большинства магистров и кандидатов богословия на детей «попишек» очень выразительно сформулировал ректор Тульской семинарии: «Семинаристы - это сволочь» (8, 27). «Учитель арифметики Д. М. Волкобой, академик, щеголь, любитель клубной картежной игры, к ученикам относился пренебрежительно. Был еще латинист. Обхождение его с детьми было неровное: то - «Детки, детки…», то вдруг: «Ну и сукины же вы дети!», - вспоминал митр. Евлогий (8, 53). Бывали и такие обращения преподавателей к своим воспитанникам - «дурак», «свинья», «скотина» и т.п.

Митр. Вениамин вспоминает случай, когда преподаватель математики в Тамбовской семинарии В.П. Розанов вывел за подсказку из класса в коридор 20-летнего юношу, взяв его за ухо. «Начался бунт: шиканье, свист, шум, вечером битье стекол в дверях и окнах. Вызывали полицию. Решили уволить до семидесяти человек <…>, но никого не уволили» (2, 91-92). Описанное Помяловским в его знаменитых «Очерках» отношение администрации к воспитанникам во многом сохранялось и в конце XIX - начале XX вв.

Ученики платили преподавателям той же монетой. Наставников называли «Фильками», «Ивашками», или: «Панихида», «Муфтий», «Щука». Были и хулиганские выходки: «Как-то случился в казенном корпусе пожар в квартире инспектора. Кому что надо, но обычно в таком несчастии люди прилагают свое усердие… Но была тогда кучка и другого рода среди семинар, которые искали другого: эти нашли и съели на кухне из печи котлеты инспектора и распили тут же четвертную вина, которая здесь же где-то при кухне хранилась» (22, 202). Студенты объявляли бойкоты неугодным инспекторам. Но не всегда семинаристы были справедливы: под их «демонстрации» могли попасть и дружественные преподаватели и члены инспекции.

Многих инспекторов семинаристы просто ненавидели. Так, с уже упоминавшимся иеромонахом Антонином семинаристы «решили покончить»: одно из полен было набито порохом и брошено в печку в квартире о. Антонина, но, т. к. он в тот раз обедал не дома, взрыв произошел в его отсутствие (8, 99). Во Владимирской семинарии в 1895 г. было покушение на архимандрита Никона, а «на следующую ночь чуть было не закололи вилами помощника инспектора…» (8, 71).

В годы революции 1905-07 гг. конфликты и столкновения семинаристов и членов инспекции доходили до убийства ректоров и инспекторов.

Если возникало сильное недовольство членами инспекции, то высшее начальство неугодных и нелюбимых «воспитателей» старалось перевести на другое место и, как правило, с повышением последних в должности.

Враждебное отношение наставников и учеников друг к другу периодически выливалось в конфликты, имевшие унизительные последствия для семинаристов. Проживающих в общежитии ожидал «голодный стол», «безобеды» (22, 163), когда вместо обеда или ужина подавались только приборы; «молитва» - во время общей трапезы провинившимся приходилось класть поклоны, стоять на коленях. Негласно применялись розги и был предусмотрен карцер. За более серьезные проступки грозило отчисление, при этом выставлялся неудовлетворительный балл за поведение, что, в свою очередь, закрывало доступ в светские высшие учебные заведения и на чиновничьи места. Подобное будущее мало кого устраивало, поэтому, чтобы избежать исключения, провинившиеся семинаристы демонстративно каялись.

Были случаи, когда из-за преследований со стороны инспекции воспитанники накладывали на себя руки. Так, в Тверской семинарии был случай самоубийства учащегося, причем косвенная вина надзирателя была несомненной (14, 122-123).

Постепенно воспитанниками овладевало чувство отвращения к семинарии, те, кто имел возможность, уходили в университеты. «При таких условиях ни для кого семинария «alma mater» быть не могла, - пишет митр. Евлогий, - Кто кончал, - отрясал ее прах. Грустно вспомнить, что один мой товарищ, студент-медик Томского университета, через год по окончании семинарии приехал в Тулу и, встретившись со своими товарищами, сказал: «Пойдем в семинарию поплевать на все ее четыре угла!» (8, 28).

2.2 Быт и нравы семинаристов

Возраст поступающих в семинарии был различным - от 12 до 18 лет, срок обучения составлял шесть лет. По степени содержания студенты делились на казеннокоштных, находившихся на полном обеспечении, и своекоштных, вносивших плату за обучение.

Не смотря на то, что К.П. Победоносцев в начале своей работы в должности обер-прокурора много сделал для ремонта и строительства семинарских общежитий, значительная часть воспитанников проживала по-прежнему на частных квартирах. Существующие общежития, в которых воспитанники зачастую проживали в огромных спальнях казарменного типа, так же не вполне удовлетворяли санитарно-гигиеническим нормам. Постепенно общежития становились более пригодными для жизни: проводилось электрическое освещение, канализация и водопровод. Конечно, были и те, кто довольствовался такими условиями, т. к., выросши в семьях бедных сельских священников, они не имели и этого.

Проживание на квартирах порождало дополнительные проблемы. Обычно селились на окраине города, в квартирах самых дешевых, плохо отапливаемых, населенных клопами, вшами и тараканами. «А что всего хуже было на этой квартире, так это то, что мы нигде так не вшивились, как здесь. Вся эта нечисть переходила к нам от самой вшивой хозяйки и ее такой же дочери» (22, 172). И администрация, и владельцы квартир предпочитали, чтобы ученики селились большими группами - по шесть-десять человек. Нередко наблюдались элементы «дедовщины»: старшие помыкали младшими, заставляли прислуживать себе, отбирали у них деньги, посылали за водкой и папиросами. Были и просто грубые отношения: «Памятен мне на квартире… один грубый и черствый душой квартирант-семинарист - Виктор Яковлевич Покровский, при котором страшно было взять до обеда кусок хлеба… Нам брать воспрещал, между тем как тут же, бывало, возьмет сам, отрежет себе во весь край ломоть хлеба и со словами: «А ведь, наверно, это я осилю», - начинает перед нами бессовестно есть… Был он впоследствии в Переяславском уезде священником, а в семинарии слыл за безбожника», - вспоминал бывший воспитанник (22, 187).

Студенты, проживающие на частных квартирах, были более свободны от семинарского режима. Но не всегда эта свобода шла во благо. Обычным делом были драки между собой, с соседями по квартирам, извозчиками, гимназистами и лицеистами. «Наша вольная жизнь вне стен, - вспоминал митр. Евлогий (Георгиевский), - давала немало поводов для проявления нашей распущенности… Была в нас и просто дикость. Проявлялась она в непримиримой вражде к гимназистам и к ученикам Белевского технического училища… Ежедневно враждебное чувство находило исход в буйных столкновениях на мосту. Мы запасались камнями, палками, те тоже, и обе стороны нещадно избивали друг друга» (8, 23).

Основную массу поступающих в семинарию составляли дети деревенских священников, тихие и богобоязненные мальчики, чей прежний жизненный опыт ограничивался рамками сельского прихода. Однако несколько лет пребывания в закрытом учебном заведении меняли их до неузнаваемости.

Многие семинаристы очень скоро начинали пить, курить. Митрополит Евлогий вспоминал: «Попойки, к сожалению, были явлением довольно распространенным, не только на вольных квартирах, но и в интернате. Пили по разному поводу: празднование именин, счастливые события, добрые вести, просто какая-нибудь удача... Старшие семинаристы устраивали попойку даже по случаю посвящения в стихарь (это называлось «омыть стихарь»). Вино губило многих» (8, 26). «Курить у нас вообще запрещалось, - пишет священник В.Е. Елховский (1896-1977) о Владимирской семинарии, - но все учителя знали, что семинаристы курят. В иную перемену от табачного дыма в уборную войти было нельзя. По комнате плавали сплошные тучи сизого дыма, и никакие форточки не успевали его вытягивать» (22, 471). Бывали случаи, когда пиршества заканчивались визитами в трактир, а то и в публичный дом. «Очень нередко совершались и путешествия из общежития «в ночную» на окраину города в разные притоны. Цинизм был так развит среди тогдашних воспитанников, что не только разухабистая матерщина считалась среди них совершенно естественной, но «ночные путешественники» нимало не стеснялись во всех деталях описывать на другой день все свои ночные похождения и приключения» (28, 47).