А.С. Пушкин. Восхождение к православию

Ссылка в Кишинёв, вступление и выход из масонской ложи великого поэта. Дантес и Геккерн. Роль масонов в свершившейся трагедии смерти Пушкина. Духовная ценность произведений Пушкина: от атеизма до формирования отношения к Православной церкви и религии.

Рубрика Религия и мифология
Вид курсовая работа
Язык русский
Дата добавления 22.06.2008
Размер файла 62,9 K

Отправить свою хорошую работу в базу знаний просто. Используйте форму, расположенную ниже

Студенты, аспиранты, молодые ученые, использующие базу знаний в своей учебе и работе, будут вам очень благодарны.

Однако это не значит, конечно, что подвижник думает только о личном спасении. Чем более иноки приближаются к Богу, тем теснее они объединяются сердцем со своими братьями, хотя бы и удаленными от них пространством. Возносясь в заоблачный мир, эти герои духа всех поднимают к небесам с собою, и самый пример их высокой «ангельской» жизни, и их горячая молитва являются лучшим благословением для мира.

То же в известной степени можно сказать и о поэте. В приливе вдохновенья он чувствует трепетно «приближение Бога», как это художественно изобразил Пушкин в своих «Египетских ночах», и тогда он, отрешаясь от земли, невольно влечет с собою читателя к горним высотам. Самое восприятие мира у поэта, как и у подвижника, носит созерцательный характер. Гений также зрит идеальный мир, хотя и далеко не с такою ясностью и уверенностью, как благодатный аскет, у которого «ведение переходит в видение молитвы», по словам того же Исаака Сирина. Диапазон духовного слуха Пушкина был очень широк: он слышал и «дольней лозы прозябанье», и «неба содроганье», и «горний Ангелов полет».

В таинственных глубинах поэтического наследства Пушкина до сих пор еще много не вполне разгаданных уроков духовной мудрости. Кто такая, например, «смиренная, величавая жена, приятным сладким голосом» беседовавшая с поэтом и его сверстниками в детстве?

Смущенный «строгою красою ее чела и полными святыни словесами», он, однако, превратно толковал «про себя» последнее и убегал от нее в чужой сад, чтобы созерцать «двух бесов изображенья», влекших к себе его юное сердце своею «волшебною красотою», -- «лживых и прекрасных» в одно и то же время. Мережковский (в «Вечных спутниках») в этой строгой и величественной Наставнице видит Добродетель, а митрополит Антоний (Храповицкий) склонен был понять под нею даже вечную Учительницу людей -- Церковь, урокам которой неохотно внемлет юность. Вопреки ее предостережениям, последняя в минуту искушения нередко подменивает истинную вечную красоту обольстительным призраком. К концу жизни его духовное зрение особенно изощрилось и углубилось. Барант был поражен возвышенностью и проницательностью его суждений по религиозным вопросам. Одною из последних его записей, связанных с мыслью о переезде в деревню, была: «Религия. Смерть». Очевидно, эти два предмета, тесно связанные в его представлении, глубоко занимали его внимание в то время, как его внешняя жизнь кружилась в вихре светской суеты. Разлад между внешним и внутренним человеком все ярче ощущался им по мере приближения к своему исходу. Он рвался из этих гнетущих мелочей жизни, как лев из сетей, всячески стремился сбросить с себя бремя «забот суетного света», но не мог. В этом была трагедия последних дней его жизни. В нем действительно было как бы две души, которые рвались врозь и жаждали разделения.

3.8 Окончание нравственного перерождения

Роковая дуэль с Дантесом, на которую он решился с такою легкостью и даже некоторою видимою поспешностью, и была болезненной попыткой найти какой-нибудь исход из своего невыносимого, как ему казалось, положения. Это был почти порыв отчаяния. Лучше смерть, чем такая жизнь, вот что означал вызов, брошенный им не только Дантесу, но и самой своей судьбе. Вместе с тем совесть, этот «незваный гость, докучный собеседник», не переставала терзать его сердце, все еще не освободившееся от власти страстей, которые он ощущал как неискупленный грех. Очевидно, ему нужно было пройти сквозь какое-то огненное горнило, пережить какое-то глубокое нравственное потрясение, чтобы возродиться духовно и очиститься от всех нравственных исканий, тяготивших его душу. Таким чистилищем и явились для него тяжкие предсмертные страдания, последовавшие за его несчастною дуэлью. Кажется, ни о чем не писали так много и с такими скрупулезными подробностями, как об этом роковом событии в его жизненной судьбе. Нам важно лишь установить, какие последствия она имела для его духовной жизни, достигшей большой высоты в последние дни его бытия на земле. Сознание близости смерти, когда он стоял пред нею лицом к лицу после полученного им ранения, не смутило его духа. Он давно уже чувствовал, что она, как тень, идет за ним по пятам, и давно уже приготовил себе могилу рядом с матерью в Святогорском монастыре. Но смерть не сразу пришла к нему. Если бы он пал на месте поединка или тотчас же после него, то он не только ушел бы из мира с неискупленною виною за свою дуэль, но унес бы с собою действительно неутолимую «жажду мести», как сказал о нем Лермонтов.

Бог оставил ему еще два дня (45 часов) жизни для искупления своего греха и достойного приготовления к вечности. Это была для него подлинно милость Божия, которую не мог не оценить он сам. Как только определилась безнадежность его положения, его домашний доктор Спасский предложил ему исполнить последний христианский долг. Он тотчас согласился.

«За кем прикажете послать?» -- спросил доктор. «Возьмите первого ближайшего священника». Послали за о. Петром, священником Конюшенной церкви, той самой, где потом 1 февраля отпевали поэта. Старик-священник немедленно исповедал и приобщил больного. Он вышел от последнего глубоко растроганный и потрясенный и со слезами рассказывал Вяземскому о «благочестии, с коим Пушкин исполнил долг христианский». То же подтверждает и рассказ княгини Мещерской-Карамзиной, записанный Я.Гротом: «Пушкин исполнил долг христианский с таким благоговением и с таким глубоким чувством, что даже престарелый духовник его был тронут и на чей-то вопрос по этому поводу ответил: «Я стар, мне уже недолго жить, на что мне обманывать? Вы можете мне не верить, но я скажу, что для самого себя желаю такого конца, какой он имел». Кто действительно дерзнет заподозрить искренность этого свидетеля, который один входил во святая святых души великого поэта в то время, когда он стоял на грани вечности.

Раненый Пушкин был привезен в свою квартиру на Мойке 27 января в 6 часов вечера, а только около полночи Арендт 26-го привез ему известную записку Государя: «Если Бог не велит нам более увидеться, прими мое прощение, а с ним и мой совет окончить жизнь христианином. О жене и детях не беспокойся. Я их беру на свое попечение».

Следовательно, сама собою отпадает легенда, долго поддерживавшаяся некоторыми биографами Пушкина, будто он причастился перед смертью только по настоянию императора Николая I. Он принял напутствие по собственному желанию и притом с таким глубоким и искренним чувством, какое умилило его духовного отца.

Вяземский в своем письме к А. Я. Булгакову, описав этот трогательный момент, поясняет, что он не явился для друзей поэта неожиданностью. «Пушкин никогда не был esprit fort*, по крайней мере, не был им в последние годы своей жизни; напротив, он имел сильное религиозное чувство: читал и любил читать Евангелие, был проникнут красотою многих молитв, знал их наизусть и часто твердил их».

Страдания Пушкина по временам переходили меру человеческого терпения, но он переносил их, по свидетельству Вяземского, с «духом бодрости», укрепленный Таинством Тела и Крови Христовых. С этого момента началось его духовное обновление, выразившееся прежде всего в том, что он действительно «хотел умереть христианином», отпустив вину своему убийце. «Требую, чтобы ты не мстил за мою смерть. Прощаю ему и хочу умереть христианином», -- сказал он Данзасу.

Утром 28 января, когда ему стало легче, Пушкин приказал позвать жену и детей. «Он на каждого оборачивал глаза, -- сообщает тот же Спасский, -- клал ему на голову руку, крестил и потом движением руки отсылал от себя». Плетнев, проведший все утро у его постели, был поражен твердостью его духа. «Он так переносил свои страдания, что я, видя смерть перед глазами в первый раз в жизни, находил ее чем-то обыкновенным, нисколько не ужасающим».

Больной находил в себе мужество даже утешать свою подавленную горем жену, искавшую подкрепления только в молитве: «Ну, ну, ничего, слава Богу, все хорошо».

«Смерть идет, -- сказал он наконец. -- Карамзину!» Послали за Екатериной Андреевной Карамзиной.

«Перекрестите меня», -- попросил он ее и поцеловал благословляющую руку.

На третий день, 29 января, силы его стали окончательно истощаться, догорал последний елей в сосуде.

«Отходит», -- тихо шепнул Даль Арендту. Но мысли его были светлы... Изредка только полудремотное забытье их затуманивало. Раз он подал руку Далю и, подымая ее, проговорил: «Ну, подымай же меня, пойдем, да выше, выше, ну, пойдем».

Душа его уже готова была оставить телесный сосуд и устремлялась ввысь. «Кончена жизнь, -- сказал умирающий несколько спустя и повторил еще раз внятно и положительно: «Жизнь кончена... Дыхание прекращается». И осенив себя крестным знамением, произнес: «Господи Иисусе Христе». [Прот. И.Чернавин. Пушкин как православный христианин. Прага, 1936, с. 22).

«Я смотрел внимательно, ждал последнего вздоха, но я его не заметил. Тишина, его объявшая, казалась мне успокоением. Все над ним молчали. Минуты через две я спросил: «Что он?» -- «Кончилось», -- ответил Даль. Так тихо, так спокойно удалилась душа его. Мы долго стояли над ним молча, не шевелясь, не смея нарушить таинства смерти».

Так говорил Жуковский, бывший также свидетелем этой удивительной кончины, в известном письме к отцу Пушкина, изображал ее поистине трогательными и умилительными красками. Он обратил особенное внимание на выражение лица почившего, отразившее на себе происшедшее в нем внутреннее духовное преображение в эти последние часы его пребывания на земле.

«Это не был ни сон, ни покой, не было выражение ума, столь прежде свойственное этому лицу, не было тоже выражение поэтическое. Нет, какая-то важная, удивительная мысль на нем разливалась: что-то похожее на видение, какое-то полное, глубоко удовлетворенное знание. Всматриваясь в него, мне все хотелось у него спросить, -- что видишь, друг?»

Так очищенная и просветленная душа поэта отлетела от своей телесной оболочки, оставив на ней свою печать -- печать видений иного, лучшего мира. Смерть запечатлела таинство духовного рождения в новую жизнь, каким окончилось его короткое существование на земле.

При своем закате он, как солнце, стал лучше виден, чем при своем восходе и в течение остальной жизни. «Великий духовный и политический переворот нашей планеты есть Христианство», -- сказал он (в своем отзыве об «Истории русского народа» Полевого). «В этой священной стихии исчез и обновился мир». Это мудрое изречение оправдалось и над ним самим. Возрожденный духовно тою же благодатной стихией, он отошел от земли, как «отходили» до него миллионы русских людей, напутствованных молитвами Церкви: мирно, тихо, спокойно, просто и величественно вместе, благословляя всех примиренным и умиротворенным сердцем.

Всепрощающая любовь и искренняя вера, ярко вспыхнувшая в его сердце на смертном одре, озарили ему путь в вечность, сделав его неумирающим духовным наставником для всех последующих поколений. Нравственный урок, данный им русскому народу на краю могилы, быть может, превосходит все, что оставлено им в назидание потомству в его бессмертных творениях. Христианская кончина стала лучшим оправданием и венцом его славной жизни.

Милосердия надеюсь,

Успокой меня, Творец!

Эти слова, написанные им в предвидении своей смерти, быть может, были и последнею его молитвою в то время, когда душа его отделялась от тела.

Тот, кто возлюбил много, мог надеяться, что ему отпустится много, после того как он принес искреннее раскаяние во всем перед лицом гроба.

«Чудный сон», предваривший его кончину, исполнен был пророческого значения. Бесприютный «Странник», скитавшийся в одиночестве в этом мире, «объятый скорбью великой» и заранее обреченный на смерть, нашел, наконец, «спасенья тесный путь и узкие врата».

Через них он вошел в Царство света, чтобы обрести мир и покой и воочию узреть Первообраз вечной Истины и Красоты, лучи которого он видел еще на земле в минуты высоких духовных озарений своего гениального творчества

4. Оценка личности поэта

Не нужно забывать, что поэт «платит дань своему веку, когда творит для вечной» (Карамзин); не нужно забывать, что в земной деятельности человеческой высшие дары небесные (а ими нескудно наделил Творец нашего поэта) проявляются в бренной человеческой оболочке; что задача нравственной жизни есть постепенное отрешение от всего, что есть в этой оболочке неизменного, чувственного, себялюбивого и жестокого; что в широте натуры лежит возможность и глубокого отклонения от нравственного идеала, но вместе и возможность самого возвышенного ему служения. Великие люди как люди, без сомнения, глубоко иногда падают, но зато и восстают, и каются, и прошлое смывают, заглаждают, и являются опять-таки великими в своем восстании.

Церковь, олицетворяя нравственный закон и нравственный суд, не закрывает глаз на эти падения великих; не скрывает греха Давида, отречения Петра, гонительства Павла, былой греховности Марии Египетской или Евдокии Преподобной; но она внушает нам при воспоминаниях об усопших приводить себе на память лишь общее представление о человеческой слабости и греховности с теплою мольбою о прощении согрешений почившего, с смиренным сознанием собственной греховности и предстоящей всем людям смертной участи.

Да ведают потомки православных

Земли родной минувшую судьбу,

Своих царей великих поминают

За их труды, за славу, за добро --

А за грехи, за темные деянья

Спасителя смиренно умоляют.

Только в таком смысле воспоминания об этой последней стороне жизни усопших могут быть полезны и для усопших и для живых. А иное припоминание -- с осуждением, с тайным самоуслаждением, со злорадством, с каким бы то ни было нечистым и страстным отношением -- это кощунство, более преступное, чем разрывание могил и поругание смертных останков, это осквернение внутреннего духовного мира живых и нарушение вечного покоя мертвых; это, наконец, наглядное свидетельство о невысоком нравственном состоянии самих судей и тех, кто им радостно внимает. Да и полезно ли это кому-нибудь? Нет, -- Укажут они

Все недостойное, дикое, злое,

Но не дадут они сил на благое,

Но не научат любить глубоко.

Не справедливее ли слово поэта:

Спящих в могиле виновных теней

Не разбужу я враждою моей?

По меткому выражению одного из великих писателей наших, Пушкин был «всечеловек» (Достоевский); по словам современного Пушкину другого великого писателя, Пушкин удивительно мог переноситься во все века, пережить, понять и художественно изобразить все душевные состояния (Го-
голь). Изображая жизнь во всех ее разнообразных проявлениях, конечно, он отмечал и ее отрицательные стороны; но изобразить их хотя бы и художественно -- еще не значит им сочувствовать.

Может быть, однако, с этой стороны он был и виновен; виновен тем, что в его изображении всякая страсть как бы имеет право на законное существование, представлена не в отталкивающем, а иногда как будто в привлекательном виде, не заклеймена огненным обличением. С нравственной точки зрения, это теневая сторона деятельности поэта. Но при всем том он был более всего поэтом не только «положительной стороны русской действительности», по выражению известного критика (Белинского), но и поэтом положительной стороны жизни вообще. Этим он особенно дорог в нашей литературе, вообще не очень богатой положительными талантами, положительными стремлениями; этим он дорог и в воспитании юношества как открывающий ему источник чистого, возвышенного, жизнерадостного и уравновешенного идеализма. И нельзя не признать, что с течением времени это положительное выступает в творчестве нашего поэта все сильнее, все ярче, входит в связь с его возвышенным религиозным настроением и в последние годы его недолгой жизни становится одним из основных мотивов, если только не самым основным, его творчества:

И долго буду тем любезен я народу,

Что чувства добрые я лирой пробуждал,

Что в мой жестокий век восславил я свободу

И милость к падшим призывал.

Но Пушкин как личность был нераздельным со своей поэзией; это в нем особенно бросается в глаза; и его глубокой искренности, необыкновенной правдивости не отрицала никакая, даже самая пристрастная и озлобленная критика. Как натура художественная, чуткая, отзывчивая Пушкин мыслил вслух, чувствовал вслух и, так сказать, жил вслух. Его душа -- это как бы механизм в хрустальном футляре, всем видный, для всех открытый. И все, что у нас обыкновенно скрыто в глубине духа и не показывается на свет Божий, все движения страстей, все грехи мыслей, -- все это, при указанном свойстве поэтической натуры Пушкина, было открыто для наблюдения, и все это у него выливалось в слове. Оттого в первых ранних произведениях поэта мы видим следы его неправильного домашнего и школьного воспитания, отражения окружавшей его легкомысленной жизни, видим иногда нечто несерьезное, нечто нечистое, недостойное, стоящее в противоречии с религиозно-нравственным идеалом. По его собственному признанию, --

В часы забав иль праздной скуки,

Бывало, лире он моей

Вверял изнеженные звуки

Безумства, лени и страстей.

Сам он говорил о себе, что --

И меж детей ничтожных мира,

Быть может, всех ничтожней он.

«В ранних его произведениях, -- говорит о нем один глубокомысленный критик-философ, -- мы видим игру остроумия и формального стихотворческого дарования, и легкие отражения житейских и литературных впечатлений. Но в легкомысленном юноше быстро вырастал великий поэт, и скоро он стал теснить «ничтожное дитя мира». Под тридцать лет решительно обозначается у Пушкина -

Смутное влеченье

Чего-то жаждущей души, --

неудовлетворенность игрою темных страстей и ее светлыми

отражениями в легких образах и нежных звуках:

Познал он глас иных желаний,

Познал он новую печаль!

Он понял, что «служенье муз не терпит суеты», что «прекрасное должно быть величаво», то есть что красота, прежде чем быть приятною, должна быть достойною, что «красота есть только ощутительная форма добра и истины». С течением времени в нашем поэте рядом с художником, не подавляя художника, усиливается и живет глубокий мыслитель, и плодом этой совокупной деятельности является нам наш великий Пушкин, вечный Пушкин. Как последний удар резца над великим произведением, открывая миру неувядаемую красоту души поэта, является его смерть, которая завершила и дала нам и Пушкина-христианина. Никто из судей Пушкина не осудил так бесповоротно и не оплакал так сильно его падений, как сам же поэт: эти минуты, в которые лира его служила звукам «безумства, лени и страстей» вместо «звуков сладких и молитв», вызывали в нем глубокие сожаления, тяжкие чувства. И тогда «струны лукавой невольно звон» он прерывал, и «лил потоки слез нежданных, и ранам совести» своей искал целебного елея. В унынье часто помышлял он о юности своей, утраченной в бесплодных испытаньях, о строгости заслуженных упреков -- и «горькие кипели в сердце чувства». Он сознавал, что «в пылу восторгов скоротечных, в бесплодном вихре суеты, о, много расточил сокровищ он сердечных за недоступные мечты». Он, выражаясь его сильным языком, «проклинал коварные стремленья преступной юности своей, самолюбивые мечты, утехи юности безумной»: Когда на память мне невольно Придет внушенный ими стих,

Я содрогаюсь, сердцу больно,

Мне стыдно идолов моих.

К чему, несчастный, я стремился?

Пред кем унизил гордый ум?

Кого восторгом чистых дум

Боготворить не устыдился?

В порыве покаянного чувства поэту предносится образ евангельского блудного сына, и он, как

<...> отрок Библии, безумный расточитель,

До капли истощив раскаянья фиал,

Увидев наконец родимую обитель,

Главой поник и зарыдал.

Минуты раскаяния в прегрешениях юности были особенно горьки и томительны для поэта:

В то время для меня влачатся в тишине

Часы томительного бденья:

В бездействии ночном живей горят во мне

Змеи сердечной угрызенья;

Мечты кипят; в уме, подавленном тоской,

Теснится тяжких дум избыток;

Воспоминание безмолвно предо мной

Свой длинный развивает свиток;

И, с отвращением читая жизнь мою,

Я трепещу и проклинаю,

И горько жалуюсь, и горько слезы лью,

Но строк печальных не смываю.

* * *

Я вижу в праздности, в неистовых пирах,

В безумстве гибельной свободы,

В неволе, в бедности, в изгнании, в степях

Мои утраченные годы <...>

И нет отрады мне -- и тихо предо мной

Встают два призрака младые <...>

Но оба с крыльями и с пламенным мечом.

И стерегут... и мстят мне оба.

И оба говорят мне мертвым языком

О тайнах вечности и гроба.

И когда он так блуждал, «часто утомленный, раскаяньем горя, предчувствуя беды», в нем назревал постепенно полный нравственный переворот. Бывали минуты уныния, когда поэт с горечью восклицал:

Напрасно я бегу к Сионским высотам,

Грех алчный гонится за мною по пятам...

Но это были только минуты. В общем, все же «в надежде славы и добра глядел вперед он без боязни», и все более и более звучали в нем струны того вечного, живого, высокого, светлого, святого, что мы называем религией. Много тихотворений вылилось у него в этом новом, все усиливавшемся настроении духа, -- и это самые чистые, самые возвышенные создания его поэзии, вызывающие на глубокое раздумье. Так, он не пал под бременем греха и отчаянья и, не стыдясь вслух пред миром оплакивать свои паденья, не стыдился исповедовать тот символ веры, который звучал в нем все явственнее, все звучнее, все настойчивее.

Вот стихотворение «Странник». Как сильно изображено в нем его пробуждение к новой жизни, принятое окружающими чуть ли не за безумие; указание пути к этой жизни находит он у юноши, читавшего какую-то книгу, о которой нетрудно догадаться по содержанию. «Узкий путь спасенья и тесные врата», очевидно, указаны были ему в священной книге Евангелия (Мф. 7: 13, 14). «Как от бельма врачом избавленный слепец», увидел он свет

и в нем -- спасенья «тесные врата».

И к ним «бежать пустился в тот же миг».

Побег мой произвел в семье моей тревогу,

И дети и жена кричали мне с порогу,

Чтоб воротился я скорее. Крики их

На площадь привлекли приятелей моих;

Один бранил меня, другой моей супруге

Советы подавал, иной жалел о друге,

Кто поносил меня, кто на смех подымал,

Кто силой воротить соседям предлагал;

Иные уж за мной гнались; но я тем боле

Спешил перебежать городовое поле,

Дабы скорей узреть -- оставя те места,

Спасенья верный путь и тесные врата.

С наступлением поры полного расцвета сил в нем замечательно ясно пробудилось и определилось религиозное сознание. Так называемое полуневерие его ранних лет было неглубоко, оно «было более легкомыслием, чем убеждением, и оно прошло вместе с другими легкомысленными увлечениями» (Вл. Соловьев). То, что поэт сказал о Байроне, приложимо вполне и к нему самому: «Вера внутренняя перевешивала в душе его скептицизм, высказанный им местами в своих творениях. Скептицизм сей был временным своенравием ума, идущего вопреки убеждению внутреннему, вере душевной; а у Пушкина он был и временным отпечатком того уродливого в нравственно-религиозном отношении воспитания, которое он получил и которое он сам, даже в годы молодости, так беспощадно осудил как «самое недостаточное и самое безнравственное» (в известной записке, поданной Императору Николаю I в 1826 г.). Вот стихотворение «Безверие»; оно тем более поучительно, что написано в первый период его поэтической деятельности, когда нравственный перелом в нем обозначился еще недостаточно ясно (1817 г.). Стихотворение может быть названо подробным раскрытием мысли древнеязыческого поэта Виргилия: «Блажен, кто верует: ему тепло на свете». Наш поэт и в раннем возрасте глубоко прочувствовал истину этих слов. Он просит взглянуть на неверующего.

Не там, где каждый день --

Тщеславие на всех наводит ложну тень,

Но в тишине семьи, под кровлею родною

В беседе с дружеством иль с темною мечтою <...>

Взгляните -- бродит он с увядшею душой,

Своей ужасною томимый пустотой <...>

Бежите в ужасе того, кто с первых лет

Безумно погасил отрадный сердцу свет;

Смирите гордости жестокой исступленье <...>

Восплачьте вы о нем, имейте сожаленье.

Напрасно вкруг себя печальный взор он водит:

Ум ищет Божества, а сердце не находит <...>

Лишенный всех опор отпадший веры сын

Уж видит с ужасом, что в свете он один,

И мощная рука к нему с дарами мира

Не простирается из-за пределов мира...

Ужасно чувствовать слезы последней муку --

И с миром начинать безвестную разлуку!

Тогда, беседуя с отвязанной душой,

О, вера, ты стоишь у двери гробовой <...>

При пышном торжестве священных алтарей,

При гласе пастыря, при сладком хоров пенье,

Тревожится его безверия мученье.

... «Счастливцы! -- мыслит он, -- почто не можно мне

Страстей бунтующих в смиренной тишине,

Забыв о разуме и немощном и строгом,

С одной лишь верою повергнуться пред Богом!»<..>

При чтении других сочинений поэта видим, что он бесповоротно отказывается от сочувствия всякому виду вольнодумства, осуждает Вольтера и его направление; Библия вдохновляет его, Евангелие становится его любимой книгой; он призывает Бога, допускает Его Промысл; восхищается псалмами, приводит слова Екклезиаста; в стихи перелагает молитвы, слова Священного Писания; молится Богу, ходит в церковь, посещает монастыри, служит молебны; приступает к таинствам; высказывает желание в память своего рождения выстроить в своем селе церковь во имя Вознесения.

В простом углу моем, средь медленных трудов,

Одной картины я желал быть вечно зритель,

Одной: чтоб на меня с холста, как с облаков,

Пречистая и наш Божественный Спаситель --

Она с величием, Он с разумом в очах --

Взирали, кроткие, во славе и в лучах.

Он чтит, благоговея, возмущаясь всяким видом кощунства, чтит -- Христа:

Владыку, тернием венчанного колючим,

Христа, предавшего послушно плоть Свою

Бичам мучителей, гвоздям и копию,

Того, Чья казнь весь род Адамов искупила.

В наставлениях детям, в словах Бориса Годунова и Гринева-отца, поэт обнаруживает глубокое, согретое теплым сочувствием и убежденное понимание основ религиозно-нравственной жизни; выступают у него в произведениях люди истинной чести и долга («Капитанская дочка»), и поэт сумел найти их среди неприметных героев нашего смиренного прошлого; рисуются у него женские образы непорочной чистоты: эта Татьяна, что «молитвой услаждала тоску волнуемой души», и эта набожная, душевно-привлекательная дочь бесстрашного и скромного в подвиге героя-капитана. В своих произведениях, проникая в глубь истории, поэт входит в духовное общение с многовековою жизнью целого народа и затем с мыслью и жизнью всего человечества. Здесь прошлое не представляется ему «мертвою скрижалью»: он ищет в нем смысла и той внутренней связи, по которой прошедшее является основою для будущего; постигает он здесь цену религии, этой вековечной основы жизни и в истории человечества и в истории родины. «Религия, -- говорит он, -- создала искусство и литературу, все, что было великого с самой глубокой древности; все находится в зависимости от этого религиозного чувства <...> Без этого не было бы ни философии, ни поэзии, ни нравственности». Величаво выступает у него патриарх Иов как представитель древней Русской Церкви; привлекательными чертами рисуется инок Пимен-летописец. Значению духовенства и духовному образованию приписывает он высшую государственную важность; признает благодетельное значение для России Православия; заявляет, «что в России влияние церкви было столь же благотворно, сколько пагубно в землях неправославных; что, огражденное святыней религии, духовенство наше было посредником между народом и высшею властью; что монахам русские обязаны нашею историей и просвещением». Изучив глубже историю России, он уразумел великий подвиг власти в деле строения Русской земли, понял глубоко политический и философский смысл нашего единодержавия и признательными стихами отвечал на подвиги царей, вождей и правителей народа, осудив бунты и измены: «Лучшие и прочнейшие изменения суть те, которые происходят от улучшения нравов без всяких насильственных потрясений». Самое рабство народа, крепостничество, которое поэт ненавидел всею душою, в его воображении рисовалось «падшим по манию царя», а не путем насильственного переворота. По его словам, «те, которые замышляют у нас невозможные перевороты, или молоды, или не знают нашего народа, или уж люди жестокосердые, коим и своя шейка -- копейка, и чужая головушка -- полушка».

Теперь и жизнь не кажется ему, как прежде, «даром напрасным и случайным». Известно, что на унылое стихотворение Московский архиепископ, митрополит Филарет, в свою очередь, написал ответное стихотворение, глубокомысленное и истинно христианское: «Не напрасно, не случайно, -- жизнь от Бога мне дана». Пушкин с величием покаянного чувства писал архипастырю:

Я лил потоки слез нежданных,

И ранам совести моей

Твоих речей благоуханных

Отраден чистый был елей.

И ныне с высоты духовной

Мне руку простираешь ты

И силой кроткой и любовной

Смиряешь буйные мечты.

Твоим огнем душа палима

Отвергла мрак земных сует,

И внемлет арфе Серафима

В священном ужасе поэт.

И уж не смерть призывает он к себе: душа полна замыслами творений новых, в которых скажется просветленный дух поэта, отвергший «мрак земных сует». Правда, и теперь «день каждый, каждую годину привык он думой провожать, грядущей смерти годовщину меж них стараясь угадать»; и теперь «безумных лет угасшее веселье» ему тяжело, как «смутное похмелье», и «как вино, -- печаль минувших дней» в его душе была «чем старе, тем сильней»; сулило ему «труд и горе грядущего волнуемое море».

Но не хочу, о други, умирать;

Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать.

Это он писал, по словам биографов, как раз пред тем, когда женитьбой полагал предел жизни старой и начинал новую, просветленную. Он понял значение страдания, а это значит понять и христианство. И слово его оказалось пророческим: страданиями проразумел он смысл жизни и, наконец, смысл смерти; трехдневные страдания после дуэли окончательно укрепили его дух и сделали его зрелым для жизни новой, вечной.

Но остановимся на короткое время и от литературных произведений Пушкина перейдем к его личности, как она являлась наблюдательному взору его лучших и более вдумчивых современников и последующих ценителей. Здесь мы увидим опять, что поэзия Пушкина была нераздельна с его личностью и, при его глубокой искренности, сливалась совершенно с его жизнью.

Пушкин всегда производил на всех впечатление огромной умственной силы. Это был «ум здравый, живой, трезвый, уравновешенный, чуждый всяких болезненных уклонений» (Вл. Соловьев). Таким в годы молодости показался он Императору Николаю I, который после первого свидания с поэтом сказал: «Сегодня я беседовал с самым замечательным человеком в России». Таким он казался лучшим русским людям, современникам его: Гоголь, Вяземский, Плетнев, Жуковский -- это все его друзья и почитатели.

Иностранцы утверждают то же. Французский посол Барант называет его «великим мыслителем»; Мицкевич говорит о нем: «Пушкин удивлял слушателей живостью, тонкостью и ясностью ума... Речь его, в которой можно было заметить зародыши будущих его произведений, становилась более и более серьезною. Он любил разбирать великие религиозные и общественные вопросы». Но и при таком постоянном уме всем бросалось в глаза, что Пушкин в последние годы как-то особенно вырос. Очевидно, то, что вылилось в его стихотворениях, его религиозно-философское настроение, охватило его всецело. «В последнее время, -- говорит о нем Гоголь, -- набрался он так много русской жизни и говорил обо всем так метко и умно, что хоть записывай каждое слово: оно стоило лучших его стихов; но еще замечательнее было то, что строилось внутри самой души его и готовилось осветить пред ним еще больше жизнь». Другой великий писатель -- кроткая, благочестивая и вдумчивая, чистая душа, -- В.А.Жуковский -- после одной беседы с Пушкиным, оставшись в кругу друзей, заметил о нем: «Как Пушкин созрел, и как развилось его религиозное чувство! Он несравненно более верующий, чем я!. «Я думаю, -- говорит А.О.Смирнова, в записках которой мы находим приведенные отзывы, -- что Пушкин серьезно верующий, но он про это мало говорит. Глинка рассказал мне, что он застал его однажды с Евангелием в руках, причем Пушкин сказал ему: «Вот Единственная книга в мире: в ней все есть». Вышеупомянутый Барант сообщает Смирновой после одного философского разговора с Пушкиным: «Я и не подозревал, что у него такой религиозный ум, что он так много размышлял над Евангелием». По словам князя Вяземского, поэт наш находил неистощимое наслаждение и в Евангелии, и многие священные тексты заучивал наизусть; «имел сильное религиозное чувство, был проникнут красотою многих молитв (особенно любил покаянную великопостную, которую и переложил стихами), знал их наизусть и часто твердил их»

А вот благоговейный отзыв Пушкина о святых: «Воля создавала, разрушала, преобразовывала <...> Ничто не может быть любопытнее истории святых, этих людей с чрезвычайно сильною волею <...> За этими людьми шли, их поддерживали, но первое слово всегда было сказано ими». В 1835 году он принимает участие и советом, и самым делом в составлении «Словаря исторического о святых, прославленных в Российской Церкви», а в следующем году дает об этом словаре отчет в своем журнале («Современник»). Здесь он делает краткий обзор нашей литературы этого рода и высказывает «удивление по тому поводу, что есть люди, не имеющие никакого понятия о жизни святого, имя которого носят от купели до могилы». Замечателен по глубине и разумению духа библейской религиозной морали отзыв Пушкина о пророке Моисее. Личность Моисея всегда поражала и привлекала его: Это пророк, «царящий над всей историей народа израильского и возвышающийся над всеми людьми <...> Моисей -- титан величественный в совершенно другом роде, чем греческий Прометей. Он не восстает против Вечного, он творит Его волю, он участвует в делах Божественного Промысла <...> Он видит Бога лицом к лицу. И умирает он один пред лицом Всевышнего». Уразумев с этой стороны сущность и величие библейской нравственности в исполнении Высшей воли, поэт уразумел и другую близкую истину христианства -- учение о глубокой поврежденности человеческой воли, о первородном грехе и силе зла. Беседуя однажды о философском значении библейского образа духа тьмы, искусителя, Пушкин заметил: «Суть в нашей душе, в нашей совести и в обаянии зла. Это обаяние было бы необъяснимо, если б зло не было Дарено прекрасной и приятной внешностью». Об этой стороне зла и сам поэт в одном из своих стихотворений говорит: «Сомнительный и лживый идеал, волшебный демон, -- лживый, но прекрасный».

5. Заключение

Думаю, рассмотрев, представленные факты, можно подвести разумный итог проделанной работе.

На протяжении всей своей жизни Пушкин пытался удовлетворить свою духовную жажду, свои духовные искания, каковых было не мало. Пытаясь найти себя, поэту пришлось через многое пройти. И он преодолел все преграды. Прошел долгий и тернистый путь: от членства в масонской ложе и полного отречения от религии, до истинного осознания предназначения человека, принятия света православной веры в своем сердце и кончины, как истинного православного христианина.

В разные периоды своих духовных исканий, поэт находил новые моральные ценности, к которым в последствии долго стремился. В переломные моменты своей судьбы, Пушкин практически полностью пересматривал своё мировоззрение. В жизни каждого человека эти переломы довольно заметны. Что же говорить о гении, о поэте? То, что творится в его сердце, всё, что он пропускает через свою душу, выражается в прекрасных творениях. Так же и у Пушкина, изучая его лирику, мы можем проследить за изменением его духовного мира, за изменением его духовно-нравственного состояния. А глядя за некоторыми фактами его биографии, мы можем найти этим изменениям «земное» обоснование.

Думаю, что в своей работе мне удалось подчеркнуть преобразования в духовном мире Пушкина, его духовное перерождение и путь его восхождения к православию.

Литература

1. Абрамович С. Л. Предыстория последней дуэли Пушкина: январь 1836 - январь 1837. СПб, 1994.

2. Абрамович СЛ. Пушкин в 1833 году. Хроника. М, «Слово», 1994.

3. Амфитеатров А.В. «Святогрешный» // Возрождение. Париж, 1937, N 4064, 6 февр. ; М., Сов. культура. 1989, 18 февр.

4. Анастасий (Грибановский), митрополит. Пушкин в его отношении к религии и Православной Церкви. Белград, 1939. Изд. 2-е, Мюнхен, 1947.

5. Андреев И.М., А.С.Пушкин. (Основные особенносги личности и творчества гениального поэта). В кн.: Андреев ИМ. Очерки по истории русской литературы XIX века. Сб. 1. Джорданвилль, 1968.

6. Анненков П.В. Материалы для биографии Александра Сергеевича Пушкина. СПб, 1855.

7. Антоний (Храповицкий), митрополит. Пушкин как нравственная личность и православный христианин. Белград, 1929.

8. Антоний (Храповицкий), епископ. Слово пред панихидой о Пушкине, сказанное в Казанском университете 26 мая 1899 // Православный собеседник. Казань, 1899, июнь.

9. Арапова-Ланская А. К семейной хронике жены А.С.Пушкина. М, 1994.

10. Васильев Б.А. Духовный путь Пушкина. М, 1994.

11. Владимирский Н. Отражение религиозного настроения в поэзии Пушкина. Казань, 1899.

12. Галицкая Русь Пушкину в 100-летнюю годовщину его смерти. Львов, 1937.

13. Гершензон М.О. Мудрость Пушкина. М, 1919.

14. Гиппиус Вл. Пушкин и христианство. Пг, 1915; Вестник РХД. Париж, 1987, N 149.

15. Гоголь Н.В. Духовная проза. М, «Русская книга», 1992.

16. Грот Я. К. Пушкин, его лицейские товарищи и наставники. Статьи и
материалы. СПб, 1899.

17. Жуковский В.А. Письмо к С.А.Пушкину. // «Современник». Т. 5. СПб, 1837; «Русский архив», 1864.

18. Рождественский С.В. Пушкин: Черты внутреннего облика. М., 1899.

19. Розанов В.В. А.С.Пушкин//«Новое время». СПб., 1899, N 8348, 26 мая.

20. Старк В.П. Стихотворение «Отцы-пустынники и жены непорочны...» и цикл, Пушкина 1836 г. //Пушкин. Исследования и материалы. Т. 10. Л., 1982.

21. Стихотворения Пушкина 1820-1830-х годов. Сб. статей. Л., «Наука», 1974.

22. Томашевский Б. В. История стихотворения «Как с древа сорвался предатель ученик...» // Пушкин и его современники. Вып. XXXVIII-XXXIX. Л., 1930.

23. Тыркова-Вильяме А.В. Жизнь Пушкина. T.I, Париж, 1929. Т. И, Париж, 1948.

24. Улитпин В. Во дни Великого поста // «Кадетская перекличка». N 57', Нью-Йорк, 1995.

25. Франк С.Л. Религиозность Пушкина. //«Путь». Париж, 1933, N 40.

26. Франк СЛ. Этюды о Пушкине. Мюнхен, 1957.

27. Ходасевич В.Ф. О Пушкине. Берлин, «Петрополис», 1937.

28. Черейский А.А. Пушкин и его окружение. Л., 1975.

29. Чернавин И., протоиерей. Пушкин как православный христианин. Прага, 1936.

30. Черняев Н.И. «Пророк» Пушкина в связи с его же «Подражанием Корану». Харьков, 1898.

31. Цуриков Н.А. Заветы Пушкина. Белград, 1937.

32. Штейн фон, Сергей. Пушкин-мистик. Историко-литературный очерк. Рига, 1931.

33. Щеголев П.Е. Дуэль и смерть Пушкина. Исследования и материалы. Вступительная статья и примечания


Подобные документы

  • Путь А.С. Пушкина к Православию, его кончина. "Кощунственные" произведения поэта. Влияние братии Святогорского монастыря на становление А.С. Пушкина как православного христианина и поэта, отражение этого влияния в произведениях "Пророк", "Борис Годунов".

    монография [18,4 K], добавлен 10.01.2009

  • Характеристика социально-экономического и правового положения православного населения Великого княжества Литовского. Значение православной церкви в развитии культуры конца XIII–первой половины XVI веков. Развитие нематериальной и материальной культуры.

    курсовая работа [59,1 K], добавлен 25.12.2011

  • Автокефалия в истории православной церкви. Значение термина "автокефалия". Канонические факторы автокефалии. Автокефалия и способ ее провозглашения в свете предложений некоторых поместных церквей. Определение условий признания церкви автокефальной.

    дипломная работа [120,9 K], добавлен 10.09.2012

  • История русской церкви от крещения Руси до середины XVII века. Русская зарубежная церковь. Становление православной церкви от начала XX столетия и до наших дней. Отношения Советского государства и РПЦ в период Великой Отечественной войны 1941-1945 гг.

    контрольная работа [36,3 K], добавлен 10.11.2010

  • Понятие атеизма как исторически разнообразных форм отрицания религиозных представлений. Характерные черты атеистического мировоззрения. Идея религии как иллюзорного сознания в основе современного атеизма. Классификация форм атеизма, его география.

    реферат [724,7 K], добавлен 27.10.2016

  • Отношение монголов к Русской Православной Церкви. Мученики периода монголо-татарского ига. Устроение Русской Церкви, положение духовенства в монгольский период. Настроения в духовной жизни церкви и народа. Выдающееся значение Русской Церкви для Руси.

    курсовая работа [27,0 K], добавлен 27.10.2014

  • Власть Папы. Кардинальное отличие православной точки зрения от католической. Возвышение Римского Епископа. Структура, основные направления деятельности и социальное учение современной римо-католической церкви, отношения с русской православной церковью.

    курсовая работа [58,6 K], добавлен 30.01.2013

  • Историческое развитие отношений церкви и государства в Римской империи. Существенные различия в подходах к проблеме взаимоотношений православия и римо-католичества с государством. Реакции русской православной церкви по поводу отречения Николая II.

    сочинение [18,7 K], добавлен 12.01.2014

  • История религии на территории восточно-православной цивилизации. Сравнительная характеристика православия и католицизма. Структура православной церкви. Молитвы и наиболее известные Святые. Старославянский язык. Взгляд на мир сквозь призму православия.

    доклад [30,6 K], добавлен 27.10.2012

  • Кратко о предпосылках к миссионерскому служению православной церкви. Значение Церкви как божественного дара. Роль Евхаристии в жизни Церкви. Миссиологический аспект в учении о церкви по статье "Миссионерский императив" протопресвитера Александра Шмемана.

    реферат [19,9 K], добавлен 11.02.2011

Работы в архивах красиво оформлены согласно требованиям ВУЗов и содержат рисунки, диаграммы, формулы и т.д.
PPT, PPTX и PDF-файлы представлены только в архивах.
Рекомендуем скачать работу.