Кадровая политика власти в СССР: 1939-1953 гг.

Размещено на http://www.allbest.ru/

Размещено на http://www.allbest.ru/

Кадровая политика власти в СССР: 1939-1953 гг.

1. Характер власти и ее партийно-государственный аппарат

Очерк посвящен особенностям решения кадровых вопросов в руководящих партийных и государственных структурах СССР в заключительный период сталинской эпохи. В рассматриваемое время диктаторский режим достиг своего наивысшего могущества. Победа в борьбе с нацистской Германией, стоившая народу неисчислимых человеческих и материальных жертв, а также послевоенные успехи в деле восстановления и дальнейшего усиления хозяйственного и оборонного потенциала, ставшие возможными также за счет народного благосостояния, были использованы режимом в качестве решающего аргумента, доказывающего его эффективность и несокрушимую силу.

Не останавливаясь на нравственных и гуманистических аспектах такого государственно-политического устройства, когда малейшие отступления от указаний властей превращали человека в лагерную пыль, на глубине и степени всеобщей неустроенности и разорения народа, о благе которого лицемерно трубила официальная пропаганда, следует признать, что устройство это вполне отвечало решению внешне- и внутриполитических задач советского государства. При этом, один из ключевых вопросов функционирования режима, вопрос формирования руководящего корпуса, безусловно заслуживает особого внимания.

Сравнительно недавно было признано, во всяком случае в рамках серьезного исторического рассмотрения, что один из определяющих элементов кадровой политики, феномен номенклатуры, не следует демонизировать и воспринимать в качестве негативного ярлыка. Сформировавшись в ходе острой политической борьбы, такой идеологизированный взгляд отнюдь не способствует лучшему пониманию недавнего прошлого. Представляется, что при анализе института номенклатуры, следует исходить из того непреложного факта, что в тогдашних условиях существования государства, при той политической системе, которая появилась на территории бывшей Российской империи, это был, пожалуй, единственно возможный инструмент для осуществления властных функций, то есть для организации аппарата конкретного, эффективного и рационального управления и поддержания общественной стабильности. Речь идет не о том, чтобы объявить номенклатурный принцип организации государственного аппарата рациональным и оптимальным как таковым, тем более, соответствующим ценностям свободного демократического общества. Но он оказался вписанным в конкретную политическую систему, унаследовавшую особенности и традиции всего предшествующего институционального развития российского общества и государства, и именно в этих рамках явился необходимым, а поэтому востребованным.

Вопрос о том, каковы были эти самые исторически предопределенные особенности и традиции российского государственного и общественного устройства, которые унаследовало новое государство, рожденное в результате революционного процесса, нуждается в подробном и серьезном анализе. Проблема эта обсуждается и осмысливается в контексте исторического развития страны и традиционно связывается в методологическом плане с различными теориями исторического развития, в частности, с цивилизационной парадигмой, а также в последнее время с парадигмой институционального развития, что выходит далеко за пределы тематики настоящего очерка.

Не останавливаясь на результатах подобных исследований, можно утверждать, что укоренение тоталитарного диктаторского способа правления со всеми ему сопутствующими особенностями, исходившими из принципиальной нераздельности законодательной, исполнительной и судебной власти, при безусловном главенстве партии, возглавлявшейся единолично вождем либо «коллективным руководством» партийной верхушки, не является игрой случая либо результатом заговора неких темных сил. Как не являлась следствием неких трагически совпавших случайностей и сама русская революция.

Еще в 1906 году, с тревогой отслеживая революционные события, Лев Толстой писал, что «из двух борющихся сторон побеждает всегда не та, которая изворотливее, хитрее или злее и жестче, а та, которая ближе к той цели, к которой движется человечество». Толстой предостерегал тогда правящие силы: «И поэтому вам не устоять против революции с вашим знаменем самодержавия, хотя бы и с конституционными поправками… Все это отжило и не может быть восстановлено». Не устояв и рухнув, самодержавная власть в конце концов сменилась диктатурой не потому, что последняя оказалась «изворотливее, хитрее или злее и жестче», а в связи с тем, что по-иному в исторически сложившихся российских реалиях управлять не только не научились, но научиться просто не могли.

Российское цивилизационное пространство с его характером экономических, политических и общественных отношений, тип культуры, весь уклад и ход развития социальной жизни, то есть российская социально-политическая система, как и показали происшедшие события, предопределили тогда именно такой, а не иной характер государства и способ властвования. Характерными для общества было, в частности, традиционно и веками укреплявшееся сильное авторитарное государство, которое играло ведущую роль во всех областях и опиралось на централизованный бюрократический аппарат, и крайняя слабость саморазвивающихся общественных институтов Немалую роль сыграли соответствующие взгляды на власть большинства населения, стойко укоренившиеся во многих поколениях.

Дело в том, что резко измененный характер власти, вступающий в противоречие с перечисленными выше системными концептами и не подкрепленный глубокими, многофакторными и, главное, длительными эволюционными процессами, оказывается во многих случаях нежизнеспособным, что не может не вовлечь страну в острые кризисные состояния. Происходит возвращение к привычным формам и методам властвования, видоизмененным, конечно, соответственно сложившимся новым условиям. Можно как угодно относиться к советской власти, но отрицать ее глубокую связь со всем предшествующим историческим развитием страны и кивать на случайное стечение неблагоприятных обстоятельств, способствовавших ее водворению, представляется несерьезным. Многовековое отчуждение от власти большинства народа, отсутствие традиций демократизма и политической культуры основной части населения и, как следствие, существование сверхсильного, деспотичного государства оказались, таким образом, той институционной основой, которая и определила характер новой власти.

Так называемая «деформация основ социализма», когда не были реализованы демократические принципы управления государством и восторжествовали диктаторские способы руководства, произошла после победы революции отнюдь не случайно. При этом власть, диктаторская и тоталитарная по существу, официально никогда таковой не признавалась, а провозглашенная диктатура пролетариата объявлялась формой демократии для большинства народа и диктатурой, направленной лишь против меньшинства, то есть свергнутых эксплуататоров. Вот почему исторические реалии той эпохи необходимо рассматривать без стремления выносить безапеляционные обвинительные вердикты социальным процессам нашего недавнего прошлого.

Подлинное изучение сложного исторического пути, пройденного страной, только начинается и вести его следует с максимальной объективностью, свободной от идеологизированной зашоренности и политических требований момента. Исполнение тех или иных политических заказов и удовлетворение тем самым эмоций соответствующим образом настроенных людей не является задачей и предметом исторической науки, более того, неминуемо искажает истинную картину прошлого. Негативное отношение к политическому и общественному строю Советского Союза, характерное для большинства исследований постсоветской эпохи, будучи вполне объяснимым, как и ностальгия по порядкам и нравам советских времен, должны отступить на задний план и не мешать по возможности беспристрастному анализу нашего прошлого.

Не вызывает сомнений, что на облик партийно-государственной власти в СССР в течение длительного периода большое влияние оказали особенности личности и вытекающие отсюда методы практической деятельности Сталина. При менее решительном и прагматичном диктаторе, не отбросившем во имя достижения поставленных целей всех возможных нравственных ограничений, диктаторе, настроенном не столь экстремистски, жизнь общества пошла бы по менее драматичному сценарию. Однако, необходимость форсированной и многосторонней модернизации «догоняющего» типа с опорой на собственные силы и внутренние ресурсы предопределили систему и направление действия власти в экстремальной обстановке перманентной гражданской войны и внешнего давления. При этом весь ход и характер предшествующих социальных процессов в стране, традиционный авторитаризм российской власти и ее универсальный мобилизационный характер, будучи исторически привычными и неизменно проявляясь во всех областях деятельности, практически безальтернативно сформировали диктаторский строй во главе с подобным решительно-безжалостным правителем.

Советская действительность всегда оставалась жесткой, не принимавшей в расчет интересов отдельной личности, безжалостно распоряжавшейся судьбами и в определенные периоды даже жизнью людей. Представляется, однако, что каждый раз всему этому находятся те или иные рациональные исторические основания, без учета которых наше прошлое не может быть до конца понято. Во всяком случае, поиск причин и ответов в параноидальных отклонениях в психике вождя или в патологических наклонностях его соратников не может быть плодотворен. Добавим также, что благодаря чрезвычайным политическим и пропагандистским усилиям, приоритетному положению, занимаемому партийной идеологией, возможности тоталитарной власти позволяли периодами добиваться высокого уровня подлинного мобилизационного энтузиазма и поддержки со стороны значительной части населения страны.

Представляется, что любой руководитель, оказавшись на месте Сталина и способный удержаться во власти, рано или поздно при заданных условиях пришел бы к методам правления, во многом аналогичным. Поэтому и система рекрутирования и воспитания кадров, тесно связанная с особенностями социальной базы, кадров, готовых воспринять и приспособиться к требованиям власти, действуя жесткими методами в соответствие с выбранным бескомпромиссным курсом, вряд ли могла столь уж сильно отличаться от сталинской.

Методы руководства на всех уровнях при постоянной угрозе наказаний и репрессий без оглядки на должности и прошлые заслуги, безапеляционные оценки подчиненных со стороны руководства, влияющие на дальнейшую деятельность и перспективы выдвижения, как и сами критерии этих оценок, однозначно определялись мобилизационным строем тоталитарного правления. Номенклатурный принцип работы с кадрами позволял создать и совершенствовать партийно-государственный аппарат, максимально приспособленный для работы в этих условиях. Атмосфера недоверия и страха, являвшаяся непременным спутником системы власти, накладывала свои особенности и на характер аппарата, и на облик советского руководителя.

Суждение о реальных возможностях поставить дело по-другому, причем не только в части кадровой политики, неизбежно затрагивает упомянутые выше фундаментальные проблемы советской истории. При этом вопрос, еще раз вернемся к этой проблеме, обращаемый нами в прошлое, а историческое исследование базируется на вопросах, обращенных в прошлое, не должен звучать в форме «кто виноват?», но только «как и почему это произошло?». Ибо лишь в последнем случае мы сможем объективно, без вынесений политизированных обвинительных вердиктов судить о происходившем. Мы сможем, в частности, понять можно ли было, и если возможно, то как реально, в стране, которая жила с укоренившимся сознанием «осажденной крепости», создать более эффективную систему управления. И на самом ли деле был исторически оправдан в тех условиях и обстоятельствах, а не являлся грубой политической ошибкой усиленно внедряемый идеологический концепт «осажденной крепости» как таковой. Реально ли было полагаться тогда на стабильное существование страны при проведении иной, более открытой внешней и внутренней политики. К сожалению, на все эти вопросы историческая наука ясного ответа до сих пор не сформулировала.

Высказанные здесь суждения о характере власти, рожденной революцией и претерпевшей в дальнейшем целый ряд трансформаций, изложены предположительно и предельно кратко. Не являясь непосредственной темой данного очерка, положения эти не могли быть, однако, не приведены, ибо трудно отрицать их непосредственное влияние на принципы, положенные в основу построения властного аппарата и особенностей проводимой кадровой политики. Автор придерживается мнения, что при неизбежном несовпадении во взглядах полемика вокруг подобных фундаментальных вопросов, принимая во внимание сегодняшнее состояние отечественной исторической науки, не может быть плодотворной. Более того, подмена исторического знания политизированными представлениями, основанными на собственном опыте и на так называемом здравом смысле, знаниями, базирующимися на селективном отборе событий и фактов, не позволяет надеяться быть услышанным. К сожалению, даже подробные многостраничные рассуждения и обоснования, призванные подкрепить спорные суждения, не приводят в данном случае к нужному результату. Поэтому, рассчитывая на понимание со стороны единомышленников, которые самостоятельно пришли к подобным либо близким заключениям, сосредоточимся на непосредственных проблемах кадровой политики власти.

кадровый советский дипломатический власть

2. Феномен советской номенклатуры

Перечень должностей, которые замещались решением или по согласованию с партийными органами, получил, как известно, название «номенклатура», а лица, назначаемые на эти должности, становились «номенклатурными работниками». Представления номенклатуры в виде господствующего класса содержались в книге М. Восленского «Номенклатура», которая впервые вышла в 1980 году в Германии, и сделались общепринятыми в научных исследованиях и публицистике последующих лет. При этом общеизвестный факт, что бюрократия вообще и административная элита в частности являются необходимыми элементами любой политической системы, оставался в тени и стал оцениваться применительно к советской номенклатуре только в последнее время.

Принятие решений в ходе расстановки кадров, особенно в высших эшелонах власти, включение того или иного деятеля в состав номенклатуры, особенно в высшие ее эшелоны, а также дальнейшее продвижение во власти представляется одной из трудно исследуемых областей политической истории. Абсолютная закрытость механизмов власти, характерная для партийных и государственных институтов Советского Союза, секретность документов, касающихся, в частности, решения кадровых вопросов и функционирования номенклатурной системы, делали совершенно недоступными правильное понимание основ и практики кадровой политики. Положение изменилось за последние годы, когда стали доступны многочисленные и разнообразные источники, в том числе архивные. При этом чисто описательный и эмоционально окрашенный подход, присущий книге Восленского, начал преодолеваться, уступая место анализу исторических материалов.

Изучая особенности советской номенклатуры, следует обратить особое внимание на то, как формировалась советская бюрократия, на каких основах происходил процесс ее воспроизводства и функционирования. Благодаря партийно-государственному монополизму, характерному для идеологической, политической и экономической жизни Советского Союза, безусловному подчинению всех властных структур высшим инстанциям и неподконтрольности власти со стороны населения, процессы эти привели к образованию особой социально-профессиональной группы, возможной только в рамках тоталитарных либо авторитарных режимов, когда создаются единые организации для осуществления прямого директивного управления. Только при наличии политической и социальной силы, поставившей себя на самом верху общественной иерархии, стало возможно за счет специальной процедуры отбора создание подобного института, взявшего под свой полный контроль аппарат управления страной.

Механизм номенклатуры отвечал политическим задачам правящей верхушки по созданию определенных упорядоченных условий для функционирования власти. Руководители различных рангов, входившие в номенклатуру, ставились в положение, заставлявшие их действовать с полной отдачей сил под угрозой понижения либо полной утраты своего статуса, а следовательно, утраты материльных благ и привилегий с реальной перспективой быть подвергнутыми гонениям и репрессиям. В совокупности с такой формой мотивации как перспектива служебного роста и политическими факторами, связанными с официальными идеями служения «великим целям», все это становилось работающими стимулами, имевшими системный характер. Таким образом была создана своеобразная система социальной сертификации, заменившая традиционную, сметенную революционным процессом. Институт номенклатуры стал необходимой и важнейшей организующей структурой социального порядка в стране.

Следует подчеркнуть, что нет достаточных оснований для взгляда на номенклатуру как на класс, как на саморазвивающуюся закрытую систему, определяющую векторы развития и жизни советского общества и государства. Классовая принадлежность, тем более принадлежность к некому правящему классу, имеющему монополизированный доступ к наиболее важным государственным позициям, является более устойчивой категорией, чем то или иное положение на служебной лестнице, могущее в любой момент кардинально измениться. Сталинская политика ставила любого назначенца в полную зависимость от органа, который его назначал, а непрекращающиеся репрессии делали его совершенно беззащитным. Не могло быть и речи о какой-то степени стабильности, неотчуждаемости прав, благ и привилегий номенклатурных работников, их способности уверенно закреплять и, тем более, передавать по наследству доминирующее положение в обществе. Последнее, то есть неотчуждаемость и возможность передачи по наследству, что отличает обладание определенной собственностью от пользования благами и привилегиями, служит основным индикатором, характерным для господствующих классов. В данном случае в этой решающей области номенклатура являлась совершенно бесправной.

Никто из партийно-государственных чиновников второго, к примеру, поколения номенклатуры, занявших свои посты во время и после «большого террора» 1937-1938 годов, не мог в обстановке непрерывной ротации кадров ощутить себя прочно утвердившимся в «руководящей обойме», каждый из них, даже самый высокопоставленный, жил и работал под страхом сурового наказания, изгнания из руководящего слоя, в ожидании самого худшего, что могло тогда случиться с любым советским человеком. Система управления с помощью директивных указаний, когда неисполнение любого приказа сверху грозило неминуемой расправой, являлись нормальной практикой каждодневной жизни. Терпимое отношение к подчиненным, почему-либо не справившимся со своими обязанностями, не говоря уже о собственных просчетах, грозило утратой доверия самым высоким руководителям.

Высшая власть в стране и принятие стратегических решений с довоенного времени была полностью сосредоточена в руках Сталина, а «коллективные решения», принимаемые Политбюро или от его имени еще более узким кругом особо доверенных руководителей, также были сталинскими единоличными решениями. Процедура согласования документов либо голосование опросом с визированием проектов решений членами Политбюро явились фактически сталинским методом создания «коллективной ответственности», когда вину за ошибки и провалы можно свалить на своих ближайших соратников, во всяком случае, разделить ее с ними. При этом кремлевский диктатор самыми разными способами, в том числе и перманентными репрессиями, сделал все, чтобы номенклатура, даже ее верхние эшелоны, не почувствовала себя в какой-то момент дееспособной властью, саморазвивающимся классом, чтобы она всегда правильно понимала свое положение в политической системе страны. Именно поэтому вождь всегда, до последних дней своего правления, стремился осуществлять прямой и всесторонний контроль за деятельностью карательных учреждений, подбирать руководящий состав «органов» из числа людей, неоднократно доказавших в самых разных формах свою личную преданность.

Сталин в любой момент мог расправиться и с каждым из своих ближайших соратников, а причины сохранения того или иного во власти нужно искать не в относительной их влиятельности, а в расчетах самого Сталина. Представителям номенклатурного слоя, сверху донизу, каждодневно демонстрировали их полную зависимость от руководства хотя бы тем, что они не знали, за какое действие или бездействие они будут привлечены к ответственности. То, что вчера считалось нормой и примером для подражания, сегодня могло быть признано «антипартийной и антигосударственной практикой».

Номенклатура в этих условиях представляла собой не саму власть, а послушный инструмент власти в руках вождя, непосредственно опиравшегося на свое ближайшее окружение. Поэтому правильнее считать номенклатуру не господствующим классом, а крайне уязвимым и нестабильным слоем управляющих, бюрократическим институтом, сформировавшимся и установившимся в результате проведения последовательной централизованной «назначенческой» кадровой политики.

В послесталинский период в жизни страны происходили значительные перемены, массовые репрессии перестали угоржать партийно-государственным руководителям, в связи с чем положение управляющих стало несравненно стабильнее. «Провалившиеся» работники в обстановке, когда не действовал механизм «чисток», могли надеяться на новые назначения, так как перемещение лиц, не справившихся с порученным делом, на другие посты уже не влекло за собой обвинений в «гнилом либерализме» и «отсутствии партийной принципиальности» для начальства, тем более, не сопровождалось арестами самих «провалившихся». Кроме того, занятие номенклатурных постов значительно облегчалось для отпрысков номенклатурных семейств, имевших соответствующие связи во властных структурах. Следует заметить при этом, что практически весьма редко родственные отношения помогали вхождению в «коридоры власти» и принадлежность к номенклатуре никогда не становилась наследственной. Последнее обстоятельство, кстати, также противоречит утверждению о принадлежности «назначенца» к некому «господствующему классу». Существовали и широко использовались родственные связи для вхождения в другие «ниши», к которым можно отнести, к примеру, деятельность в научных сферах, особенно в области общественных наук, и престижную службу в советских загранучреждениях. Работа на ответственных постах, требующая больших усилий и ответственности, подходили далеко не каждому.

На первый взгляд представители номенклатуры в ходе реального процесса развития и трансформации советского общества и государства заняли позиции, позволявшие им чувствовать себя независимо, и получили возможность действовать, исходя из собственных интересов, вразрез с провозглашаемыми идеалами и даже конкретными задачами, которые были перед ними поставлены. Не следует забывать, однако, что по-прежнему в любой момент высшие руководители могли самым решительным образом изменить положение любого высокопоставленного номенклатурного начальника. Так называемое «коллективное руководство» в лице членов Политбюро и Секретариата ЦК, пришедшее на смену единоличной власти диктатора, определяло перспективы и оценивало действие любого партийно-государственного бюрократа. При этом спектр наказаний оставался довольно широк - от понижения в должности и увольнения на пенсию до судебных преследований. В последнем случае политические обвинения заменялись обвинениями в должностных и чисто уголовных преступлениях.

Нельзя не отметить, что наступившее смягчение жесткой централизации, некоторое ослабление вертикальных связей и возможности большей свободы маневра для местных руководителей сопровождалось усилением роли первых секретарей партийных комитетов. В каждой республике, области, городе, районе первый секретарь в послесталинское время контролировал местную элиту вне зависимости от ее отраслевой подчиненности и воздействовал на ее персональный состав с помощью административных рычагов, оставаясь при этом полностью зависимым от вышестоящего партийного органа. Подобная конструкция власти позволяла, во всяком случае в принципе, довольно эффективно с точки зрения директивного управления отслеживать деятельность всех властных эшелонов и в ряде ситуаций, даже без непосредственного вмешательства центра, наказывать и устранять виновников провалов и упущений. Эта система дополнялась контролем со стороны спецслужб, в первую очередь КГБ, и центральных контрольных партийных и государственных органов. По-прежнему не только оппозиционность, но даже намек на иную точку зрения, расходившуюся с точкой зрения вышестоящих инстанций, считались недопустимыми. Управляемость номенклатуры сохранялась при изменении механизмов подчинения и надзора.

Таким образом, поставить знак тождества между понятиями «советская номенклатура» и «господствующий класс», даже применительно к более поздним, вполне «вегетарианским» временам, возможно лишь в результате выводов из серьезных исторических исследований. На сегодня подобные выводы нельзя признать обоснованными.

Трудно ожидать также, что опираясь на исследование номенклатуры как феномена, возможно объяснить все проблемы многофакторного исторического процесса применительно к истории СССР. Понимание особенностей функционирования какого-либо подобного института, безусловно необходимое для уяснения исторической картины, никак не приведет нас к проникновению в причины глубинных социально-политических процессов и не является поэтому неким универсальным методологическим инструментом. Попытки сведения политической истории к истории номенклатуры, как это иногда делается в ряде исследований, представляется в этом смысле малоплодотворным.

Возможны, конечно, рассуждения по поводу того, что номенклатура есть некий «новый класс», который, узурпировав власть, присвоил себе национальное богатство страны и стал паразитирующим господствующим классом, живущим за счет народа. Выстраивая таким образом историю советского общества и характеризуя политическую систему в стране как диктатуру номенклатуры, можно придти, в том числе, и к довольно правдоподобным выводам, похожим, во всяком случае, на историческую правду. По этому поводу напрашивается аналогия, лежащая буквально на поверхности, по которой весь ход исторического процесса представляется в виде бесконечной череды заговоров злокозненных сил. Как известно, опираясь на так называемую «теорию заговоров» также возможно отображение исторического процесса, также возможно сформулировать определенные выводы, весьма похожие на истинные. Однако, неясно, насколько выводы эти на самом деле будут соответствовать реальности.

Конкретные вопросы, связанные с функционированием номенклатуры как института, трудно прояснить без рассмотрения нормативных, организационных и интерперсональных оснований и критериев формирования высших властных структур. При этом историческая конкретика выводит феномен номенклатуры на реальную почву. Демонизация явления, «номенклатурный заговор» уступает место рассмотрению его как определенного направления кадровой политики и практики, реализованной в определенных исторических условиях при данном политическом режиме.

Следует подчеркнуть, что возражения против демонизации номенклатуры отнюдь не означают стремления нормализовать этот феномен, представить номенклатурный принцип как один из стандартных методов кадровой работы. Советская номенклатура существенно отличалась от нормальной бюрократии хотя бы тем, что помимо осуществления исполнительских функций по управлению государственной жизнью, она являлась также своеобразной политической силой. Поднимаясь по ступеням номенклатурной лестницы, некоторые наиболее успешные и удачливые входили или надеялись войти в ближайшее окружение вождя либо позднее в состав «коллективного руководства». В процессе выдвижения на высшие позиции именно в номенклатурном слое искали и находили они доверенных людей и союзников, без которых невозможен успех в борьбе за власть, а тем более, невозможно во власти закрепиться и удержаться. Политическая борьба и столкновение влиятельных группировок, приобретая в ходе соперничества ожесточенный и бескомпромиссный репрессивный характер, придавали советскому бюрократическому институту номенклатуры особые черты. Именно номенклатурный слой, особенно его верхние сферы, ввиду отсутствия в стране свободной политической и общественной жизни, подмены выборов назначенчеством, становился местом столкновений и интриг, непосредственно влиявших на различные стороны жизни страны.

Теория власти, применительно к советскому режиму, не имеет до сих пор однозначной и общепринятой концепции. Поэтому вопросы конкретной локализации и социального фундамента носителей власти возможно трактовать по-разному, в том числе, усматривая их в номенклатуре. Генерация определенных властных функций в процессе деятельности номенклатурной бюрократии и в ходе взаимовлияния центра власти, верхних эшелонов номенклатуры и ее широкого слоя не могла найти, однако, реального и действенного отражения на принятие и содержательную основу ключевых решений. Несмотря на возрастающее влияние практики различных согласований при принятии решений, центр власти в обстановке диктатуры устанавливал свои условия взаимодействия, не оставляя места делегированию сколько-нибудь существенных по объему и значению властных полномочий как центральной, так и региональной номенклатурной элите. При этом центр власти, будь то вождь или «коллективное руководство», проводили свою линию не в последнюю очередь при помощи соответствующей кадровой политики. В состав номенклатуры рекрутировался и продвигался наверх определенный круг деятелей, полезных и необходимых для реализации задач, определяемых высшим руководством, способных делать это четко и беспрекословно, в жестком командном ключе. С другой стороны, решительно удалялись все, в какой-то степени вызывающие подозрения в нелояльности начальству и отсутствии должного рвения в точном исполнении указаний, поступающих сверху. Подобный стиль руководства и образец поведения советской политической и хозяйственной элиты являлся обязательным для любого номенклатурного работника.

Таким образом, все эти обстоятельства не дают основания говорить о номенклатуре как о господствующем классе в советской политической системе и позволяют подтвердить часто оспариваемое положение о том, что номенклатура являлась лишь социально размытым и достаточно нестабильным слоем управляющих. Номенклатуру в социально-политическом ландшафте советского общества и государства следует представлять как функциональную группу, созданную в качестве послушного инструмента тоталитарной власти для руководства аппаратом управления, не преувеличивая ее значения и самостоятельного влияния.

3. Нормативные основы кадровой политики

Нормативные основы кадровой политики являлись ее системообразующим каркасом и представляли собой не только общие партийно-политические установки, но и практические указания по методам их реализации при подборе и расстановке кадров. Повышенное, приоритетное внимание к вопросам подбора и расстановки кадров исходили из задач формирования надежного с точки зрения режима аппарата управления, на который можно было опереться при реализации самых сложных и сомнительных с точки зрения морали государственных мероприятий. Высшее руководство считало адекватную кадровую политику одной из основных составляющих, обеспечивающих устойчивость режима. Поэтому советская партийно-государственная бюрократия, чья власть и положение целиком зависели от той должности, на которой находился тот или иной ее представитель, а также деятели хозяйственных, научно-технических и культурных элит, подбирались и расставлялись в соответствии со строгими писаными и неписаными правилами, вполне логичными и объяснимым с точки зрения властей.

Вполне естественно предполагалась обязательная принадлежность руководящего состава к партии большевиков. Членство в партии являлось обязательным условием для успешного продвижения по служебной лестнице и занятия руководящих постов, хотя в отдельных случаях допускалось назначение на некоторые ответственные посты беспартийных. В свою очередь, «чистота партийных рядов» поддерживалась не только строгими правилами приема в партию, но и периодически проводимыми «чистками», которые по официальной версии были призваны повышать активность членов партии и способствовать удалению из ее рядов классово чуждых элементов и случайных лиц, нарушающих партийную и государственную дисциплину.

«Генеральные чистки» 1921, 1929-30 и 1933 годов, чистка во время проверки и обмена партийных документов в 1935-1936 годах приводили каждый раз к исключению из рядов партии от 8 до 24 проц. ее состава. К началу 1937 года насчитывалось более 1,5 млн., исключенных из партии по разным причинам и позднее в ее рядах не восстановленных. В окружении Сталина сложилось к этому времени устойчивое мнение, что все эти люди затаили зло на власть и являются ее потенциальными врагами, «пятой колонной» внешних антисоветских сил. Именно поэтому массовые репрессии «большого террора» 1937-1938 годов затронули практически всю эту многочисленную группу. Излишне напоминать также, что в этот же период тысячи и тысячи действующих коммунистов, руководителей и рядовых, которые не только активно участвовали или пассивно поддерживали деятельность «левых» и «правых» уклонов или недостаточно энергично боролись за «генеральную линию партии», но даже и те, кто продвинулись по служебной лестнице, благодаря поддержке поверженных оппозиционеров, были выброшены и из партии, и из жизни вообще. На XVIII съезде ВКП(б) в 1939 году «чистки» как официально объявленные политические кампании были отменены, имея в виду, что партия «в обычном порядке способна очищать свои ряды». После этого, особенно в послевоенные годы, наступило время негласных партийных «чисток». Мотивируя необходимостью борьбы с хозяйственными и должностными злоупотреблениями, семейственностью и кумовством в партийных структурах, начиная с 1948 года, из партии ежегодно исключались десятки тысяч ее членов, значительно больше количества вновь принятых.

Члены партии на живом примере исключенных из ее рядов товарищей учились, как необходимо себя вести и работать, дабы не попасть в число изгоев. Ведь потеря партбилета не только закрывала всякие возможности карьерного преуспевания, но и делала вчерашнего партийца весьма уязвимым - он тут же становился объектом повышенного внимания «органов». Таким образом, членство в партии, по мнению властей, в значительной мере избавляло от всякого рода неожиданностей, являлось некой гарантией наличия у руководителя необходимых политических качеств, лояльности его партийным вождям, то есть гарантией создания послушного и управляемого аппарата. Руководителям любого ранга постоянно внушалось чувство ответственности перед партией за свою деятельность, а партийные комитеты всех уровней осуществляли надзор и контроль за каждым руководителем, каждым рядовым членом партии. Любой коммунист, в соответствии с уставом партии, не просто должен, но и обязан был ставить в известность соответствующие органы о любых замеченных им недостатках, тем более неправомерных действиях как своих подчиненных, так и руководителей. Невыполнение данного пункта устава считалось несовместимым с пребыванием в рядах партии и, зачастую, рассматривалось как прямое преступление.

В то же время партия всегда оставалась достаточно открытой организацией, поддерживающей, несмотря на чистки и репрессии, регулируемый рост численности своих рядов. Власть таким образом выполняла задачи мобилизации возможно более широких слоев населения для реализации радикальных социально-экономических преобразований, осуществляя по возможности замену социальной стихии на организованное, по плану развивающееся общество. Через членство в партии и выполнение функций передовиков-общественников, а затем и партийных функционеров различных рангов, «социальные лифты» поднимали вчерашних рабочих и крестьян до уровня номенклатурных управляющих.

Являясь обязательным условием для успешного подвижения по служебной лестнице и занятия руководящих постов, членство в партии всегда привлекало беспринципных карьеристов, готовых ради доступа к благам и привилегиям исполнить любое указание и распоряжение, самое неприемлемое с точки зрения норм человеческого поведения. Однако, не следует забывать и того обстоятельства, что многие члены партии вступали в ее ряды, чуждые каких-либо корыстных побуждений. Известно, например, что перед войной в рядах ВКП(б) насчитывалось более 4 млн. членов, а в конце войны - уже 6 млн. При этом, в 1941-1945 годах в партию было принято почти 9 млн. Отсюда, потери партийных рядов за четыре военных года исчислялись в количестве 7 млн. человек, подавляющее большинство которых составили боевые потери. Вряд ли коммунисты военного призыва, особенно те, кто вступил в ВКП(б) на фронте, преследовали неблаговидные цели. Лозунг «Коммунисты, вперед!» являлся не только пропагандистским лозунгом, но был почти уставной командой, которой постоянно пользовались командиры на переднем крае. Этот же лозунг находил широкое применение и в тылу, где рабочие и инженеры, зачастую сутками не покидая своих предприятий, превращали их во «второй фронт» нашей победы. Вступление в партию не сулило тогда, во всяком случае подавляющему большинству, никаких преимуществ. Представляется также поспешным суждение о том, что в мирные дни ряды коммунистов пополняли исключительно аморальные карьеристы.

Один из постулатов кадровой политики большевиков требовал обязательно учитывать социальное происхождение руководителя. Государством диктатуры пролетариата, по определению, должны были управлять рабочие и крестьяне. Учет социального происхождения руководителя при выдвижении на любой сколько-нибудь значительный пост всегда оставался одной из главных в кадровой политике партии. В середине 1920-ых годов идея выдвижения рабочих «от станка» и крестьян «от сохи» в аппарат управления государством стала воплощаться особенно масштабно. Насыщение аппарата рабочими и крестьянами контролировалось путем анализа отчетности, поступавшей с мест, причем жесткой критике подвергались те организации, где допускались послабления на этот счет. Малоопытность и недостаточное знакомство с работой не должны были служить препятствием для выдвижения. Массовое выдвижение неподготовленных кандидатов себя, в конечном счете, не оправдало, но рабоче-крестьянское происхождение продолжало оказывать решающее влияние на кадровый рост руководящего работника. Важным пунктом в политической биографии являлось не только социальное происхождение, но и первая, пусть кратковременная работа. Начало трудового пути в качестве рабочего или колхозника (работника в родительском крестьянском хозяйстве либо батрака) считалось крайне желательным для успешности всей дальнейшей карьеры.

Подобная практика имела также объяснение, далекое от чисто идеологического. Традиционно, со времени революции и гражданской войны, выходцы из среды образованных, а тем более, именитых слоев автоматически попадали под подозрение в нелояльности к советской власти и могли использоваться по необходимости, но не на руководящей работе и лишь при строгом контроле за их деятельностью. Правила со временем смягчались, однако, в какой-то степени всегда оставались в разряде действующих. Поэтому прямая малограмотность многих деятелей, занимавших значительные посты, не говоря уже об отсутствии у них общей культуры, не были редкостью ни в тридцатые, ни в сороковые, ни даже в пятидесятые годы. Практика назначенчества по партийно-классовому признаку создавала надежную опору власти, так как тысячи вчерашних пролетариев за короткий отрезок времени заняли определяющее положение во всех сферах управления государством, экономикой и другими областями жизни общества, сформировав мощный и послушный механизм управления страной. Советская власть могла рассчитывать на преданность выдвиженцев, которые были обязаны ей своим положением и полностью от нее зависели. Процесс создания нового правящего слоя подкреплялся широкими социальными мероприятиями, в результате которых миллионы вчерашних рабочих и крестьян кардинально изменили свой статус и, несмотря на тяготы и лишения повседневной действительности, могли реально рассчитывать на улучшение своего положения и быта, получали образование, поступали в вузы и техникумы, приобщались к культурным ценностям и достижениям современной цивилизации. При этом для них были открыты возможности дальнейшего повышения своего социального статуса, и власть своей кадровой политикой всячески демонстрировала реальность таких возможностей. Поэтому выводы о том, что советская власть держалась усилиями номенклатуры исключительно на терроре и пропагандистском оглуплении населения не могут быть признаны правомерными. Социальная политика большевиков создавала более устойчивые и реальные основы для своего господства.

Кадровая политика ставила вопросы преданности работников политической линии на первое место в числе предъявляемых к ним требований. Однако, выдвижение на руководящую работу по партийно-классовому признаку, при игнорировании такого существенного момента как образование, не могло способствовать успешному функционированию органов власти, хозяйственных и культурных учреждений, неминуемо влекло за собой снижение компетентности руководства. Поэтому уже в двадцатые годы наиболее способные выдвиженцы ориентировались на получение полноценного среднего и высшего образования. С этой целью организовывались рабочие факультеты - рабфаки, где студенты, пришедшие «от станка» и «от сохи», получали ускоренное школьное образование и подготавливались к поступлению в вузы и техникумы. Если принять во внимание, что для многих начинающих рабфаковцев беглое чтение, более-менее грамотное письмо и таблица умножения являлись труднодоступными вершинами, то станет понятно, какой уровень знаний был у них при поступлении в техникумы и вузы и насколько готовы были они обучаться премудростям инженерных, естественно-научных или гуманитарных дисциплин. Однако, соответствующая постановка процесса обучения позволяла им успешно завершать свое образование и продвигаться по службе в последующие годы. При этом, приход в вузы молодежи из образованных, «буржуазных» слоев общества всячески затруднялся, а выпускники из этой категории вынуждены были удовлетворяться в последующем весьма скромным и зависимым служебным положением. Нельзя утверждать, конечно, что советские вузы выпускали в то время невежественных специалистов. Стремление учиться позволяло многим вчерашним рабочим и крестьянам так или иначе компенсировать пробелы в подготовке, а природные способности и энергия делали многих из них по-настоящему успешными и ценными работниками. Однако, указанные обстоятельства не могли не сказаться на общем уровне руководящих работников, который никак не мог стать в этих условиях достаточно высоким.

Параллельно с «пролетаризацией» вузов и техникумов была организована сеть учебных заведений, направленных на политическое и общекультурное обучение партийных и советских кадров. В 1919 году в Москве начал функционировать Коммунистический университет им. Свердлова, несколько позднее - Коммунистический университет национальных меньшинств Запада и Коммунистический университет трудящихся Востока. Коммунистические университеты работали в Ленинграде, Минске, Харькове и других центрах. В эти учебные заведения со сроком обучения в 4 года направлялись работники из рабочих и крестьян, в подавляющем большинстве не имеющие законченного среднего образования, а иногда владеющие знаниями лишь в объеме начальной школы, но положительно зарекомендовавшие себя на практике. В начале тридцатых годов, в связи с возрастающим количеством специалистов из среды рабочих и крестьян, прошедших подготовку в нормальных вузах, система коммунистических университетов была свернута. Для подготовки и усовершенствования партийных и советских работников продолжали функционировать партийные школы при обкомах и ЦК компартий союзных республик. Руководящие работники союзного и областного уровня обучались в Высшей партийной школе (ВПШ) при ЦК ВКП(б) с трехлетним сроком обучения.

Для подготовки хозяйственных руководителей, командиров производства среднего уровня из рабочей среды, в конце 1920-ых годов в Москве была образована Промышленная академия. Промакадемия давала образование в объеме средней школы, а также технические знания, и считалась высшим учебным заведением. Одним из слушателей Промакадемии с 1929 года был Н.С. Хрущев. В 1924 году он окончил рабфак при техникуме, однако знаний получил немного, так как большую часть времени занимался партийной работой. В возрасте 35 лет при приеме в Промакадемию по результатам собеседования его вначале не хотели туда зачислять из-за безграмотности, так как читал он с большим трудом, а с письмом было и совсем плохо. Помог Л.М. Каганович, к которому Хрущев обратился за поддержкой. Однако, через несколько месяцев Никита Сергеевич стал секретарем бюро ячейки ВКП(б) Промакадемии и вновь с головой ушел в привычную ему область деятельности. В январе 1931 года он вообще и навсегда прекратил обучение, став секретарем Бауманского райкома партии в Москве, а затем, отличившись при проведении «генеральной линии партии», сделал головокружительную карьеру. В 1957 году, когда решался вопрос о его смещении с поста первого секретаря ЦК КПСС, оправдываясь перед коллегами по руководству и объясняя свою некомпетентность, Никита Сергеевич чистосердечно сказал: «А я учился всего две зимы у попа за пуд картошки». Пример с Хрущевым показывает, насколько низок был, зачастую образовательный уровень тогдашних руководителей.

Повторим, однако, что было бы неверным утверждать, будто «выдвиженцы» оказывались никчемными работниками. Школа, которую он проходили в ходе практической деятельности, тесное общение с талантливыми учеными, инженерами и организаторами производства, помогали многим из них стать крупными, по государственному мыслящими руководителями. Что касается Хрущева, то по воспоминаниям он обладал прекрасной памятью, наблюдательностью, находчивостью, был в определенной степени наделен физической и нравственной неустрашимостью, отличался и таким привлекательным качеством как человечность. Не случайно позднее, после смерти Сталина, когда он встал во главе страны, ему удалось осуществить немало реформ, придавший социализму более привлекательный облик. Когда и где такие люди выдвигались на первые роли, дело шло более-менее успешно. В случае же карьерного роста неуча, у которого отсутствовали определенные задатки, помогавшие компенсировать безграмотность, провал был обеспечен.

Следует добавить, что в 1930-1940-ые годы с «провалившимися» деятелями власти не церемонились. Поэтому руководители всех рангов из кожи вон лезли, стремясь продемонстрировать свою дееспособность и постараться справиться с порученным делом. Такая обстановка создавала неимоверную, нечеловеческую напряженность, накладывая непереносимый груз ответственности как на руководителя, так и на подчиненных, однако, объективно способствовала повышению эффективности их работы. Подобная школа воспитывала особый тип руководителя, жесткого и решительного, который стремился справиться с делом любой ценой. Характерен в этом отношении и пример Л.М. Кагановича. Получив в родных местах четырехклассное образование, он больше никогда и нигде не учился. Однако в дальнейшем, несмотря на изнуряющий труд чернорабочего, а затем рабочего-кожевенника и сапожника в Киеве, он усиленно занимался самообразованием, много читал. Позднее, находясь на высоких постах в партийной и государственной иерархии, будучи в течение более чем 30 лет членом Политбюро ЦК, Каганович решал сложнейшие вопросы, требующие как общего кругозора, так и специальных знаний. Каганович вспоминал, что ему при решении проблем помогало изучение дела непосредственно на месте, на предприятиях, в беседах с рабочими, инженерами и руководителями, дотошный разбор дел на совещаниях и собраниях, где сталкивались различные мнения, раскрывающие нутро вопроса. Но мы знаем также, какими методами достигался успех, насколько груб и, порою, жесток с подчиненными был «железный нарком», наделенный, с одной стороны, безграничной властью, а с другой, отвечающий собственной головой за конечный успех порученного дела.

Пристальное внимание со стороны высшего руководства обращалось на национальный состав руководящих кадров, формирование правящей элиты союзных и автономных республик. Призрак национального сепаратизма, опасения потерять контроль за ходом дел на местах, вызванные не только амбициями региональных лидеров, но и подкрепленные общественным движением в сторону усиления национального начала в повседневной жизни, заставляли центральное руководство постоянно заботиться о присутствии в аппарате республиканских партийно-государственных органов доверенных лиц, не связанных по воспитанию и предшествующей деятельности с местной национальной жизнью и культурой. С другой стороны, политический ущерб, связанный с ущемлением амбиций национальных элит, что неизбежно сопутствовало чрезмерной «русификации», делало необходимым при реализации кадровой политики не забывать и о «коренизации» кадров, выдвигая на руководящие посты представителей «титульной» нации. Последнее, особенно в 1930-ые и 1940-ые гг., осложнялось в некоторых республиках недостатком руководителей, отвечающих важнейшим нормативным критериям, таким как партийность и политическая лояльность, а также соответствующая образовательная и деловая подготовка. Так в Туркмении первыми секретарями ЦК КП(б) республики в 1930-1940-ых гг., вплоть до 1947 г., работали представители центра - Я.А. Попок, Я.А. Чубин, М.М. Фомин, в Таджикистане в 1937-1946 гг. 1-ым секретарем ЦК был Д.З. Протопопов. При этом почти везде в состав секретариата республиканского ЦК партии, обычно в должности 2-го секретаря, включались деятели, присланные из других регионов страны, которые и являлись доверенными людьми центра, источником независимой информации с мест.