Фразообразовательные процессы и типология русского фразообразования (диахронический аспект фразообразования)

Размещено на http://www.allbest.ru/

Реферат

Фразообразовательные процессы и типология русского фразообразования (диахронический аспект фразообразования)



Содержание

1. Из истории изучения русского фразообразования

2. Фразообразовательные процессы и связанные с ними понятия

3. Выявление деривационной базы и типы деривационных баз в русской фразеологии

4. Образование фразеологических единиц на базе отдельных слов русского языка

5. Образование фразеологических единиц на базе переменных сочетаний русского языка

6. Образование фразеологических единиц на базе русских пословиц

7. Образование новых фразеологических единиц на базе фразеологических единиц русского языка

8. Образование фразеологических единиц русского языка на базе иноязычного материала

9. Типология образования фразеологических единиц русского языка

Литература



1. Из истории изучения русского фразообразования

Вопросы диахронического аспекта фразообразования, т.е. подлинные фразообразовательные процессы и факты возникновения фразеологических единиц в языке, в той или иной мере затрагивались в исследованиях прошлых лет. Природа фразеологических единиц привлекала внимание не только языковедов, фольклористов и историков. Одними из первых ими заинтересовались этнографы, справедливо увидевшие в русских пословицах и поговорках отражение быта русского народа, его обычаев, психологических особенностей.

В этой связи нужно, прежде всего, назвать работы проф. И.М. Снегирева, известного этнографа и фольклориста прошлого века. В четырех книгах, объединенных названием "Русские в своих пословицах" [1], автор рассматривает устойчивые выражения в связи с этнографией, что видно из самого названия.

В девятнадцатом и начале двадцатого века не было определенной программы исследования русского фразообразования, этот период характеризуется в основном отдельными этимологическими разысканиями. Они привели к созданию книг справочного характера, в которых приводились толкования и раскрывалась история возникновения отдельных устойчивых выражений. В этих работах собственно лингвистическая сторона нередко заслонялась этнографическими фактами, хотя связывание образования фразеологических единиц с историей народа, его бытом, само по себе было моментом положительным. Эта тенденция в дальнейшем развивалась в отечественном языкознании, существует она и сейчас [2].

Тем не менее этимологии, приводимые в книгах С.В. Максимова [3], М.И. Михельсона [4], С. Займовского [5], далеко не всегда оказывались убедительными, а во многих случаях вообще не выдерживали критики. Оценивая разыскания по истории фразеологических единиц в этот период, т. е. до сороковых годов нашего века, Б.А. Ларин писал: "На основе работы над историческими словарями - из заметок на полях - сложилось несколько занимательных книг, начиная с книги Дармстетера "Жизнь слов" ("La vie des mots"). По образцу сочиняли и совсем анекдотические или полуанекдотические книги о ... ходячих выражениях, об идиомах (Максимов, Михельсон, Займовский и др.). Здесь подлинных разысканий из истории слов не было, а измышляли для широкой публики или для учащихся забавную этимологию в самом средневековом стиле" [6: 19].

В 1938 году В.В. Виноградов наметил путь изучения этимологии фразеологических единиц русского языка; он писал: "Изучение процессов возникновения и эволюции идиом необходимо связывать с историей общественных форм, с историей материальной культуры, с историей взаимодействия и борьбы разных национальных, классовых, сословно-групповых и профессиональных языков и диалектов" [7: 122]. Это положение нашло отражение как в работах самого В.В. Виноградова, посвященных истории фразеологических единиц русского языка [8], так и в работах В.И. Чернышева [9], Б.А. Ларина [10]. Работы этих исследователей отличаются большим вниманием к текстам, к фактам употребления исследуемых единиц. Но вместе с тем, как и предыдущие этимологические разыскания, они еще не выходят за рамки атомарного подхода, в них еще нет опоры на существующие в языке образцы фразообразования [11].

Первые попытки определить важнейшие источники русской фразеологии также были сделаны в прошлом веке. Одна из них есть в работе И.М. Снегирева. Основными источниками пословиц и поговорок русского народа, по его мнению, являются:

- "опыты жизни, где частное обращается добровольно и случайно в общее достояние, как назидательный пример";

- "исторические лица и события, кои применяются к частным происшествиям, или просто передаются от предков к потомкам";

- "старинные решения и приговоры на мирских сходках и вечах, самые слова из существующих законов и постановлений, в кои нередко входят и древние пословицы"; "сюда же относятся и судебные обычаи, выраженные поговорками и пословицами";

- "изречения из святого писания и божественной службы";

- "мнения и пословицы, заимствованные из чтения иностранных и отечественных писателей, или из обращения с чужеземными народами";

- "острые ответы, шутки, частные случаи в народе, сделавшиеся общими и составляющие знамение жизни умственной и нравственной, общественной и семейной" [1: Кн. 1, 44-45].

В дальнейшем этот перечень источников был дополнен и усовершенствован проф. С.И. Абакумовым [12]. С.И. Абакумов выделил два основных разряда источников: исконные и чужие, иноязычные. Среди источников первого разряда он выделил речь людей определенных профессий или связанных с какими-то постоянными занятиями: из "языка" медиков (через час по чайной ложке), военных (взять под обстрел), железнодорожников (ставить в тупик), деревообделочников (без сучка без задоринки, разделать под орех), актеров (этот номер не пройдет), музыкантов (играть первую скрипку), строителей (заложить фундамент), моряков (на всех парусах, вышвырнуть за борт) и т.д. Особо указывается "язык" картежников (нечем крыть, втирать очки).

В качестве важных источников С.И. Абакумов указывает названия литературных произведений и образы таких произведений, а также тексты произведений устного народного творчества. Особо выделяются библейские мифы (избиение младенцев, труба иерихонская, святая святых). Называется и научная терминология: привести к одному знаменателю, отрицательная величина, центр тяжести, вступить в новую фазу.

Второй разряд - заимствования - составляют, по С.И. Абакумову, выражения, употребляющиеся без перевода (alma mater) и калькированные выражения типа хранить молчание (калька с латинского), бросить тень (калька с французского).

В работах последних лет обстоятельный анализ источников русской фразеологии встречаем в книге Л.А. Булаховского "Курс русского литературного языка" [13: 101-108], а также в книге А.М. Бабкина "Русская фразеология, ее развитие и источники" [14]. А.М. Бабкин выделил четыре основных источника пополнения фразеологии русского языка: язык писателя, фольклор, разговорную русскую речь (как основной источник) и иноязычные фразеологические единицы.

2. Фразообразовательные процессы и связанные с ними понятия

Возникновение фразеологических единиц всегда связано с определенными процессами, протекающими по существующим в языке образцам. Эти процессы еще не получили обстоятельного описания в науке, хотя уже не раз привлекали внимание исследователей фразеологии.

Сам процесс образования фразеологической единицы обычно назывался терминами "идиоматизация" или "фразеологизация". Эти термины были призваны определять любой акт фразообразования, хотя возникли они при исследовании возникновения фразеологических единиц на базе переменных, свободных сочетаний. Происходило это потому, что все внимание исследователей было приковано именно к этим образованиям, т. е. к тем процессам, при которых нефразеологическое сочетание слов становилось фразеологическим.

Б.А. Ларин, одним из первых описывавший этот процесс, пользовался термином "идиоматизация", понимая под ним процесс движения от свободных, переменных сочетаний слов к семантически неразложимым единицам, фразеологическим сращениям (по классификации В.В. Виноградова). Б.А. Ларин считал, что это наиболее реальный путь пополнения русской фразеологии. Одновременно он указывал на факты "дефразеологизации", когда "древние сжатые лаконичные формулы идиоматического типа развертываются, раскрываются в более вразумительный образ, утрачивая при этом идиоматичность" [10: 218].

Начало идиоматизации, по Б.А. Ларину, наступает для переменных сочетаний слов в связи с "семантическим обновлением", а последнее "наступает обычно в силу все более вольного переносного употребления: от конкретного значения к абстрактному, от частного случая к обобщению, Новое метафорическое значение имеет тенденцию к слитности, к некоторому упрощению. Параллельно этим семантическим процессам происходит обычно утрата некоторых звеньев фразы, тех слов, например, которые более всего относились к конкретному частному значению первоначальной фразы; далее меняется и грамматическая структура, а но мере переформирования системы языка старые устойчивые формулы все более и более становятся неразложимыми семантически, лексически, грамматически [10: 219].

Б.А. Ларин указывает условия, под влиянием которых происходит процесс идиоматизации переменных сочетаний. Это утрата реалии, жизненного явления, с которым было связано словосочетание. Когда реалия уходит в прошлое, исчезает прямое значение словосочетания, и метафорическая основа его становится затемненной. Это и "семантическое обогащение", т. е. метафоризация, расширения понятия "в сторону типичной образности". Наконец, это может быть сокращением текста до сигнального фрагмента, что тоже способствует затемнению внутренней формы. Такой сигнальный фрагмент не раскрывает содержания, а лишь напоминает известный смысл. В связи с эллиптическим сжатием происходит и изменение грамматической структуры [10: 219-220].

Вопросы, намеченные Б.А. Лариным, разрабатывались в дальнейшем с использованием термина "фразеологизация" [15]. Причем само понятие "фразеологизации" в ряде работ расширяется, под него подводятся и факты возникновения устойчивых образцов синтаксического порядка, то, что стали называть "синтаксическими фразеологизмами". Необходимо сразу заметить, что согласиться с этим нельзя. Термин "фразеологизация" нельзя применять к любому акту фразообразования. Более подходящим для этого может быть термин фразообразовательный процесс.

Для описания фразообразовательного процесса необходимо выявлять, на базе какого материала и под влиянием каких причин возникает новая фразеологическая единица. Важно также устанавливать последовательность деривационных явлений при таком процессе.

А.А. Потебня рассматривал процесс возникновения поговорки как процесс "сгущения мысли" при ступенчатом преобразовании: басня > пословица > поговорка. Идея "сгущения мысли" заключалась в том, что сокращенные фрагменты продолжают передавать мысль, заключенную в басне и пословице [16: 91]. При этом А.А. Потебня делает важное замечание о стадиальности в образовании новых единиц: идеальное содержание служит стимулом для создания новой единицы. "Когда нам удается проникнуть в прошедшее слова, - пишет он, - объяснить его этимологию, мы узнаем, что известное значение, прежде чем стало примыкать к звуку непосредственно, было представлено известным признаком, взятым из круга мыслей, предшествующих возникновению самого слова" [16: 105]. И далее: "Название словом - есть создание мысли новой в смысле преобразования, в смысле новой группировки прежнего запаса мысли под давлением нового впечатления или вопроса" [16: 111].

Эти положения, установленные для слов, важны и для понимания процесса фразообразования. То, что в дальнейшем закрепляется в виде фразеологической единицы, вначале формулируется на основе словесных значений, ибо переменные словосочетания есть комбинации словесных значений.

Связывая образование новой языковой единицы с актом познания, А.А. Потебня показывает, что выбор звуковой оболочки завершает процесс образования единицы. При ономасиологическом акте выбор звуковой оболочки оказывается одновременно и созданием внутренней формы будущей единицы [16: 110].

Положение А.А. Потебни представляется верным, но необходимо уточнить, что возникновение новой единицы обычно есть следствие осознания нового явления объективной действительности, порождающего новую идею, которая и воплощается в этой единице. Следовательно, выделяя в качестве первичного мысленное содержание, необходимо иметь в виду, что это содержание есть результат отражения реальной действительности.

Идеи А.А. Потебни находят свое развитие в ряде современных исследований по ономасиологии. Так, И.С. Торопцев устанавливает следующие этапы формирования новой языковой единицы: подготовка идеального содержания, поиск словопроизводственной модели, мотивировка, добывание звуковой оболочки, сцепление материализуемого содержания с добытой звуковой оболочкой [17: 14].

Для описания фразообразовательных процессов необходимо прежде всего определять исходный материал: значение, получающее утверждение в новой единице, и тот материал, с помощью которого это значение материализуется в языке (речи). Для этого введем понятия мотивирующей и деривационной базы.

Под мотивирующей базой понимается значение, подлежащее материализации во фразеологической единице. Такое значение имеет вербальное выражение, оно обычно оформлено в виде слова или сочетания слов еще до новой материализации во фразеологической единице. Это значение, однако, еще лишено оттенков и нюансов, возникающих в готовой единице за счет внутренней формы. Мотивирующую базу необходимо отличать от ситуации, т.е. тех явлений жизни, текстов литературных произведений и т.д., которые часто служат толчком, основанием для возникновения новой фразеологической единицы. Ситуация может иметь большое значение для новообразования, но она носит нелингвистический характер.

Деривационная база - это материал языка или речи, с помощью которого материализуется мотивирующая база (т.е. значение, подлежащее материализации в новой фразеологической единице). Деривационная база может быть как материалом данного языка, так и иноязычным материалом, если перед нами чистое заимствование. Деривационная база всегда имеет языковой характер.

В различных случаях фразообразования элементы деривационной базы подвергаются семантическому преобразованию: при фразообразовании на первом месте стоят семантические процессы. Семантические изменения в языке при образовании новых единиц исследовались многократно, были попытки установить закономерности. Одним из первых идею семантических законов изложил М.М. Покровский в своих семасиологических исследованиях [18].

Обобщая сделанное предшественниками, Л. Блумфилд называет следующие разновидности семантических изменений, связанных с возникновением новых слов: сужение значения, расширение значения, метафора, метонимия, синекдоха, гипербола, литота, ухудшение значения, улучшение значения [19: 466-467].

Семантические универсалии диахронической семантики сформулировал С. Ульман, выделив основные: метафорический перенос понятий, расширение или сужение значения и табу [20: 274]. Однако последнее явно выходит из общего ряда, так как представляет собой не форму семантического изменения, а его причину [21: 144].

Раскрывая подробно явление метафорического переноса понятий, С. Ульман отмечает "параллельное развитие", при котором аналогии дают почву для возникновения одной и той же метафоры в разных языках, закон Шпербера, антропологическую метафору, развитие от конкретного к абстрактному и синестезию [20: 274].

В.Г. Гак, критически пересматривая положения С. Ульмана, оставляет пять основных процессов: синонимическое развитие значений, смещение, энантиосемию, расширение или сужение значения (включая улучшение или ухудшение значения), перенос значения (метафорический и метонимический). По мнению В.Г. Гака, эти семантические процессы обнаруживаются при возникновении слов в разных языках [21: 145].

Для описания путей и типов образования фразеологических единиц наиболее важны процессы переноса значений. Фразеология, как частная система составных знаков языка, дополняющая лексическую систему (простых знаков), есть особый, отличный от лексического, способ представления явлений действительности. При этом можно выделить три вида представления этих явлений: а) непосредственное представление, когда языковая единица есть собственный знак данного явления; б) опосредованное представление, когда языковая единица представляет данное явление на основе ассоциации по связи (метонимическое представление); в) опосредованное представление, когда языковая единица представляет данное явление на основе ассоциации по сходству (метафорическое представление).

Непосредственное обозначение, представление явлений присуще обычно переменным сочетаниям слов, в которых слова употребляются в обычных (свободных) значениях. Специфика фразеологического обозначения проявляется в том, что компоненты фразеологических единиц теряют свою смысловую и функциональную самостоятельность, а также, что особенно важно, меняют характер представления явлений действительности,

В составе фразеологической единицы с необычным (непрямым) значением могут быть все компоненты, но может быть лишь один из компонентов, например: зло берет, телячий восторг, тянуть канитель, дело в шляпе. Следует лишь заметить, что так осознаются эти компоненты в современном состоянии языка. В выражении дело в шляпе первый компонент вначале имел значение "подборка документов", а в современном языке он осознается как "обстоятельства". Так же изменился характер компонента канитель в выражении тянуть канитель: сначала это было слово с конкретным значением, затем в составе фразеологической единицы оно утратило свою функциональную и смысловую самостоятельность, а еще позднее приобрело новое отвлеченное значение - "проволочка, задержка".

Метонимический перенос значения изучен еще довольно слабо. А.А. Потебня определял метонимию как "всякое изображение или представление явления (вещи, действия, состояния, качества) в виде одного из его моментов, в том числе и в виде впечатления" [22: 247]. Это определение достаточно широкое, оно охватывает перенос значений на основе пространственных и временных ассоциаций, включает отношение "целое - часть", а также образования, представляющие собой "впечатления" от явлений.

В других определениях метонимии подчеркиваются различные виды переноса по связи. Л.А. Булаховский, например, отмечает, что "чаще всего метонимия представляет собой замену ("сгущение") полного наименования сосуществующих в предмете признаков отдельными, в том или другом отношении представляющимися существенными или показательными (яркими)" [23: 65].

Метонимизируемые слова и выражения, отмечает Л.А. Булаховский, "замещаются другими, сжато и потому более выпукло передающими то, что в реальных предметах, действиях и т.д. находится между собой в связях пространственных, временных, причинных и т.п." [23: 66].

При анализе метонимического переноса значений у слов обнаружено, что они не обязательно обусловливаются какими-то сдвигами в значениях самих соответствующих слов. Называние части вместо целого оказывается возможным, потому что "в языке существуют определенные образцы подобного метонимического применения соответствующих семантических групп слов. Дело здесь, таким образом, не в изменении значения конкретного слова, как и не в каком-либо "сокращении" данного конкретного словосочетания, а в реализации некоторой обобщенной семантической формулы (модели)", - пишет Д.Н. Шмелев [24:106-107]. Однако сама "семантическая формула", надо полагать, родилась из ряда подобных осознанных употреблений называния части вместо целого, либо за счет стремления к экономии речевой деятельности, либо с целью создания образности представления явления.

Метонимии, равно как и метафоре, присуща образность. Но эта образность особого вида. При метонимическом представлении явление выступает "крупным планом". Представление части вместо целого, яркого признака как символа всего явления и создает метонимическую образность.

Метонимическое представление явления возможно в двух случаях: либо когда мотивирующая и деривационная база выступают как одно и то же явление, относясь друг к другу как видовое и родовое понятие, либо как два видовых понятия, подводимых под общее родовое. Примером первого служит фразеологическая единица круглый стол со значением "беседа, обсуждение чего-то на равных условиях между участниками, протекающая за круглым столом"; примером второго - зуб на зуб не попадает со значением "замерз", т.е. состояние озноба, при котором у человека начинается дрожь, стучат зубы.

Метонимический характер может иметь все выражение в целом (белый дом - "правительство США", круглый стол, забрить лоб - "взять в солдаты", поставить к стенке - "расстрелять") или лишь один из компонентов (мозги набекрень - "мыслить неверно", капать на мозги - "методично воздействовать на чье-то сознание", резать ухо - "раздражать слух").

Метафорический перенос значений слов исследован лучше. Теоретические основы такого переноса были заложены еще А.А. Потебней, который связывал познание вообще с процессом сравнения. "Самый процесс познания, - писал он, - есть процесс сравнения. Названные комплексы мысли разделяются на X (вновь познаваемое) и А (прежде познанное), при помощи чего познается это вновь познаваемое. Третий элемент, возникающий, мы назовем а в знак того, что берем его из А. Эти комплексы всегда между собою разнородны. Возникающее слово всегда иносказательно, потому что X отличается от А и, главным образом, потому что а отличается от А, а равно и от X" [16:110 (разрядка моя. - Ю.Г.)].

При метафорическом переносе значения сравнение всегда выступает как первый акт, первый этап метафоризации, что отмечает большинство исследователей вопроса [25].

Фразеологические единицы, основанные на метафорической соотнесенности, часто называют такие явления, которые уже имеют прямые наименования. Цель их образования заключается в том, чтобы представить явление образно, с соответствующей экспрессией. В "Словаре лингвистических терминов" Ж. Марузо метафора определена так: "Способ выражения, рассматриваемый как перенос абстрактного понятия в конкретный план путем своего рода сокращенного сравнения или, скорее, подстановки" [26:155]. Это определение удачно в том отношении, что фиксирует внимание на соотнесенности конкретного и абстрактного. Метафорическое обозначение как раз характерно для представления отвлеченных понятий путем наглядного, конкретного обозначения. Так, фразеологическая единица куда ворон костей не заносил через конкретный образ передает сложное отвлеченное значение - "далеко, в труднодоступном месте".

Рассматривая явление метафорического переноса значения в лексике, В.Г. Гак пишет: "Сема представляет собой отражение в значении слова определенной различительной черты объективной реальности. Если слово применяется для обозначения элемента действительности, не обладающего данной различительной чертой, то соответствующая сема не реализуется, устраняется из семантической структуры данного слова, которая реорганизуется вокруг другого потенциального семантического компонента, в связи с чем слово переосмысляется. Например, семантическую структуру слова лиса можно представить как сочетание категориальной архисемы А ("одушевленное существо"), родовой семы В ("животное") видовой дифференцирующей семы в1 ("животное с определенными биологическими признаками"), потенциальной семы С (приписываемое лисе качество - "хитрость"). При использовании этого слова для обозначения человека, который не обладает различительными чертами В и в1, эти семы не реализуются, и в качестве ведущей дифференцирующей семы выступает дополнительная - С ("хитрость"). Также и при переосмыслении глагола есть его основная сема - "принимать пищу" - устраняется, и на первый план выходят семы, отражающие разные частные и второстепенные стороны этого процесса ("кусать", "грызть", "проглатывать" и др.)" [27:152].

Метафорический характер представления, обозначения явлений действительности может иметь либо все сочетание в целом, либо его отдельные компоненты. Так, фразеологическая единица подставлять ножку в значении "умышленно вредить кому-то" метафорична в целом, а резать правду имеет только один метафоричный компонент - резать.

Сопоставление метонимического и метафорического способа представления явлений действительности во фразеологии требует еще раз подчеркнуть их принципиальное различие: при метафоре находят отражение одновременно два разных явления, при метонимии отражается одно явление, хотя и в разных его признаках.

Поскольку семантические процессы приводят к семантическим сдвигам в значениях слов деривационной базы, необходимо различать первичные и непервичные значения слов-компонентов. Первичными считаются значения, которые присущи или были присущи компонентам данной фразеологической единицы до их участия в ней, т. е. свободные значения этих слов в лексической системе языка. Вторичными считаются значения компонентов в составе фразеологических единиц, если эти значения, фразеологически связанные, возникли в составе данной единицы.

Отношение первичного значения компонентов и общего первичного значения деривационной базы ко вторичному значению компонентов и общему значению фразеологической единицы называется внутренней формой фразеологической единицы. Как видно, это понимание внутренней формы восходит к работам А.А. Потебни, определявшему внутреннюю форму слова следующим образом: "В ряду слов того же корня, последовательно вытекающих одно из другого, всякое предшествующее может быть названо внутренней формой последующего" [28:78]. В настоящее время понятие внутренней формы фразеологической единицы определяется различно, хотя и дается обычно со ссылкой на А.А. Потебню.

Выбор звуковой оболочки для материализации новой идеи при образовании фразеологической единицы обычно обнаруживает какие-либо причины, определяющие этот выбор. Причины эти могут иметь различный характер; например, ассоциативные связи слов, звуковая соотнесенность и т.д.

Особенно часто выбор слов определяется ассоциативными отношениями. В русском языке существуют слова, устойчиво символизирующие определенные явления или понятия. Первым обратил на это внимание А.А. Потебня в своей диссертационной работе "О некоторых символах в славянской народной поэзии" [29]. По его наблюдениям, в славянской народной поэзии слова свет и огонь, например, связаны с частными проявлениями жизни: "голод, жажда, любовь, печаль, радость, гнев представлялись народу и изображались в языке огнем" [29:7] (ср. сгорать от любви, гореть желанием, воспылать страстью, глаза потухли и т.д.).

Символический характер ряда слов отметил В.В. Виноградов. Он заметил, что слова в русском языке, обозначая что-то непосредственно, могут иметь еще и символическое значение. Так, "капля" понимается не только как вода или жидкость вообще в самой маленькой, минимальной (какую только можно отделить) дозе, но и как мера, количество всего текучего, того, что лишено твердых очертаний. Слово капля становится символом минимального количества чего-нибудь" [7:119].

Слова-символы наиболее часто используются при выборе деривационной базы для новых фразеологических единиц. При этом учитываются и системные отношения между словами-символами. Слово капля как символ чего-то незначительного противопоставлено слову море, символизирующему собой нечто большое, значительное. Отсюда и фразеологическая единица капля в море; ср.: "От бараков ему [Вронскому] уже были видны море экипажей, пешеходов, солдат, окружавших гипподром" (Л. Толстой. Анна Каренина); "Словно обезумевший, желавший забыться в этом море спекуляций, Барский бросился в азартную игру и однажды очень хорошо увидал, что если ликвидировать дела, то вместо миллиона, в котором его считали, у него окажется на миллион долгу..." (К. Станюкович. В мутной воде); "Все то же. То капля надежды блеснет, то взбушуется море отчаяния, и все боль, все боль, все тоска, и все одно и то же" (Л. Толстой. Смерть Ивана Ильича); "Раздать все не трудно, но что в том толку? Всякие миллионы - капля в море и серьезно всем не помогут" (К. Станюкович. Женитьба Пинегина); "Каплей в море казалось то, что удавалось сделать за смену, горячую, напряженную" (С. Сартаков. Философский камень); "Сам Белинин, после нашего знакомства, кстати сказать, все время доказывал мне, что его личная доля во всем этом была лишь каплей в море" (В. Осипов. Ускорение).

Слова-символы могут быть соотнесенными в разных языках, что способствует процессу заимствования. Так, например, в русском и немецком языках слова котел, котелок символизируют "голову человека", причем в немецком языке слово Kopf, ранее означавшее "горшок, чашу", теперь означает голову, а метафорическая соотнесенность исчезла [19:482-483]. В русском языке эти слова, символизируя голову человека, не теряют образности, ср.: "У второго мальчика, Павлуши, ... голова огромная, как говорится, с пивной котел" (И. Тургенев. Бежин луг); "Ага! - не без злорадства заметила тетка Аглая. - Тебе хорошо, а мне каково? Приедешь с работы, голова, как котел, усталая, замученная, а он про свои бактерии" (Ю. Герман. Дело, которому ты служишь); "Котелок у него не приспособлен для быстрого соображения, покуда он еще спохватится" (А. Толстой. Смельчаки); "Котелок поврежден, вот и заговаривается" (Н. Островский. Как закалялась сталь).

Использование слова-символа котелок позволяет сохранить во фразеологической единице свободные синтагматические связи этого слова, отсюда: голова соображает - котелок варит: "Правильно!.. У него котелок варит! - воскликнул Бакланов, восхищенный и немножко обиженный слишком смелым полетом Метелицыной самостоятельной мысли" (А. Фадеев. Разгром); "Я хоть и не ученый, а котелок у меня варит" (К. Паустовский. Повесть о лесах); "Гм... Дай обмозговать... Гм... А право, будет иметь вид. Котелок у вашего брата варит..." (В. Тендряков. Свидание с Нефертити).

Ассоциативные связи позволяют использовать во фразеологической единице такие слова, которые как бы наращивают фразеологическую семантику. Так, фразеологическая единица хоть кол на голове теши представляет собой развитие другого образа - дубовая голова, фразеологическая единица далеко пошел находит развитие в выражении рукой не достанешь.

При выборе звуковой оболочки может играть значительную роль звучание слова: нередко выражение создается с учетом созвучия компонентов. При этом могут быть три разновидности:

а) просто подбираются созвучные слова: детишкам на молочишко, на нет и суда нет, взятки гладки, было да сплыло, охи да вздохи и т.п.;

б) для созвучия добавляется придуманное слово, которого в лексической системе языка нет: фокус-покус, фигли-мигли и т.д.;

в) к готовой единице добавляется еще одно слово, созвучное с одним из компонентов: наводить тень - наводить тень на плетень, наводить тень на ясный день.

Обычно при выборе звуковой оболочки учитываются нормальные синтагматические связи и семантические отношения между словами, служащими деривационной базой. Такого рода слова составляют нормальные словосочетания, которые часто встречаются в русской речи: гонять собак, пускать козла в огород, закручивать гайки, спускать на тормозах, катить бочку и т.д. Но иногда фразеологическая единица создается путем необычного соединения слов, на основе "нелогичных" сочетаний, например: пришей кобыле хвост, сапоги всмятку; без году неделя, от жилетки рукава и т.п. В этом случае наблюдается особый способ передачи идеи бессмыслицы путем соответствующего сочетания слов или иронического представления явления (от жилетки рукава, без году неделя).

При образовании фразеологической единицы степень ее семантической спаянности определяется соотношением мотивирующей и деривационной базы. Аналитические единицы возникают в следующих случаях:

- когда мотивирующая база представляет собой словосочетание, а деривационная база - отдельные слова, из которых одно совпадает с компонентом мотивирующей базы: "плохая, вредная услуга" - медвежья услуга;

- когда мотивирующая база является словом, а деривационная база - отдельные слова, из которых одно совпадает корневым элементом с мотивирующей базой: "победить" - одержать победу;

- когда мотивирующая база и деривационная база являются словосочетаниями, а один из компонентов мотивирующей базы совпадает с компонентом деривационной базы: "слепой человек" > слепая тетеря; "болтливый человек" > болтливая сорока.

Синтетические фразеологические единицы образуются при несовпадении компонентов мотивирующей и деривационной базы, например: "обмануть" - втереть очки, "прибедняться" - петь лазаря. А также в тех случаях, когда новое образование возникло на основе синтетической фразеологической единицы или на базе пословицы в результате вычленения из нее фрагмента: зеленая улица - зеленая волна; Собака на сене лежит, сама не ест и скотине не дает - собака на сене.

3. Выявление деривационной базы и типы деривационных баз в русской фразеологии

Поскольку и мотивирующая, и деривационная базы имеют вербальный характер, они могут легко смешиваться при фразообразовательном анализе. С ними также может смешиваться ситуация, сопровождающая образование фразеологической единицы. Это требует уточнения методики выявления деривационных баз.

Выражение человек в футляре ведет свое начало из рассказа А.П. Чехова. Созданная Чеховым фигура Беликова стала символом человека, отгораживающегося от окружающего мира. Закреплению этого выражения способствовало, в частности, то, что Чехов дал это выражение в названии, Однако возникло выражение у писателя задолго до создания самого рассказа. В его записной книжке есть такая запись: "Человек в футляре, в калошах, зонт в чехле, часы в футляре, нож в чехле. Когда лежал в гробу, то, казалось, улыбался: нашел свой идеал". Образ человека, отгораживающегося от жизни, вызвал у писателя ассоциативную связь с предметом - футляром, предназначенным для изоляции чего-то от окружающей среды. Таким образом, новое значение нашло свою материализацию в сочетании, специально созданном писателем.

Чехов подводит читателя к верному и осмысленному восприятию своей формулы. При описании Беликова писатель не сразу использует слово футляр: "Он был замечателен тем, что всегда, даже в очень хорошую погоду, выходил в калошах и с зонтиком и непременно в теплом пальто на вате. И зонтик у него был в чехле, и часы в чехле, и когда вынимал нож, чтобы очинить карандаш, то и нож у него был в чехольчике; и лицо, казалось, тоже было в чехле, так как он все время прятал его в поднятый воротник... Одним словом, у этого человека наблюдалось постоянное непреодолимое стремление окружить себя оболочкой, создать себе, так сказать, футляр, который уединил бы его, защитил от внешних влияний". Слово футляр в этом контексте противопоставляется слову чехол, поскольку первое выступает с переносным значением, а второе только с прямым.

Итак, выбрав в характере Беликова внешнюю деталь, Чехов находит соответствующее слово, которое может принять на себя новое значение, более отвлеченное, чем его первичное конкретное значение, но это значение реализуется только в комбинации со словом человек, выступающим в своем прямом обычном значении. При образовании этой фразеологической единицы ситуацией оказывается весь текст повести, позволяющий осознать как следует явление, способствующий возникновению этой сжатой формулы символического характера, мотивирующей базой - сочетание "человек, стремящийся отгородиться от жизни", а деривационной базой отдельные слова человек и футляр.

В тексте произведения может и не быть такой комбинации слов, которую составляет фразеологическая единица. В этом случае особенно хорошо наблюдается различие между ситуацией и деривационной базой. Так, ситуацией, способствующей возникновению фразеологической единицы медвежья услуга, явилась басня И.А. Крылова "Пустынник и Медведь", в которой такой комбинации слов нет. То же самое можно сказать и об образовании выражения мартышкин труд.

Точность определения деривационной базы при фразообразовательном анализе очень важна, поскольку от характера ее зависит правильность определения фразообразовательного типа.

Во "Фразеологическом словаре русского языка" под ред. А.И. Молоткова к фразеологической единице петь лазаря дана этимологическая справка: "От евангельской притчи о нищем Лазаре". Далее авторы кратко излагают притчу, которая в евангельском тексте выглядит следующим образом: "Некоторый человек был богат, одевался в порфиру и виссон и каждый день пиршествовал блистательно. Был также некоторый нищий, именем Лазарь, который лежал у ворот его в струпьях и желал напитаться крошками, падающими со стола богача; и псы, приходя, лизали струпья его. Умер нищий и отнесен был ангелами на лоно Авраамово" (Евангелие от Луки. 16. 19-22)

В евангельской притче внимание сосредоточено на том, что бедный после смерти получил лучшую долю. Почему именно петь Лазаря, притча не объясняет.

В современном русском языке выражение петь Лазаря имеет два значения. Первое связано с понятием материального благополучия человека, имеет значение "прибедняться, казаться менее имущим, чем на самом деле": "А деньжищев у него много, я знаю. Со мной Лазаря петь нечего, меня не проведешь" (И. Тургенев. Несчастная); "Ну, "тетя-уксус" не очень-то любит бога, - засмеялся Пинегин, - и всегда Лазаря поет... Верно, дядя кое-что припас на черный день" (К. Станюкович. Женитьба Пинегина). Однако чаще это выражение имеет значение, не связанное с материальным благополучием, - "жаловаться на судьбу, на трудности": "[Арина Федотовна:] Он братцу Лазаря поет, да штуки разные подводит, а тот ему и верит" (А. Островский. Не в свои сани не садись); "Я сам отдаю преферанс сигаркам, но в наших уединенных краях доставать их чрезвычайно затруднительно. - Да полно тебе лазаря петь, - перебил опять Базаров... - Ты, Евгений, не думай, что я хочу, так сказать, разжалобить гостя: вот, мол, в каком захолустье живем" (И. Тургенев. Отцы и дети); "Провинция нуждается в людях, особенно в людях с серьезным образованием. - Ну, теперь запел лазаря, - заметил про себя Веревкин" (Мамин-Сибиряк. Приваловские миллионы); "А вот что потом, после своей ошибки, человек делает - это другой вопрос! Твой отец лазаря никому не пел. Встал за свой станок и стоял за ним, пока жил" (К. Симонов. Солдатами не рождаются); "Трофим подумал: И со спокойной душой в одиночку в этакой куче бревен запоешь лазаря" (В. Тендряков. Находка); "А все же вопрос остается: проситься нам на подводу или нет? - помолчав, добавила она. - Хорошо бы! От Семилужков до Лукьяновки рукой подать. А то ноги-то затоскуют. Лазаря запоешь, - смеялась Маша" (Г. Марков. Сибирь).

В прошлом слово Лазарь, видимо, также в связи с евангельской притчей, употреблялось в значении "бедняк, нищий": "[Битяговский:] Прокофий Силыч, ты кого морочишь? Вишь, нарядился Лазарем каким!" (А.К. Толстой. Смерть Иоанна Грозного); "[Антип Антипыч:] Экий вор мужик-то! Тонкая бестия. Ведь каким Лазарем прикинется" (А. Островский. Семейная картина). Однако и в этих случаях, как видим, речь шла не о подлинном нищем, а о человеке, старающемся показаться таковым.

(В Словаре В.И. Даля выражение петь лазаря снабжено пометой, раскрывающей этимологию выражения: "О стихе, который поют нищие" (6-е изд. Т. 2. С. 234). Таким образом, оказывается, что "Лазарем" называется песнопение, что подтверждается рядом текстов XIX века: "На монастырском дворе сидят целые толпы нищих, калек, слепых, всяких уродов, которые хором поют "Лазаря" (А. Герцен. Былое и думы); "Здесь же, около ворот, сидели слепые и пели Лазаря" (С. Подъячев. Среди рабочих); "Увидел раз князь нищего слепца - стоит слепец на базаре, Лазаря поет. Батюшки-светы,.. привез домой, прямо его в кабинет ... да и заставил стихеры распевать" (И. Мельников-Печерский. Старые годы).

Факт существования такого песнопения подтверждают записи фольклористов.

Установление деривационной базы выражения петь лазаря позволяет определить это выражение как исконно русское, возникшее на русском переменном словосочетании петь "Лазаря" путем метафорического переноса на него значения (мотивирующая база) "прибедняться".

Трудности, связанные с установлением деривационной базы, часто заключаются в том, что существует несколько этимологических версий по поводу возникновения той или иной фразеологической единицы. Так, по поводу образования фразеологической единицы бить баклуши существует три различных версии:

- выражение возникло на базе свободного словосочетания, идущего из речи мастеров деревянной посуды, где оно означало "заготавливать, рубить деревянные чурки - баклуши" [30:501];

- выражение возникло на базе свободного словосочетания диалектного характера, где речь шла об ударах по луже, колдобине, баклуше [31:6];

- выражение возникло на базе свободного словосочетании диалектного характера, обозначающего "обивать деревянные чурки, баклуши во время игры" [11:25-32].

Приведенные три этимологии существенно различаются, главным образом за счет различной этимологии компонента баклуши. Вместе с тем существенное различие в этимологической характеристике этого выражения у разных авторов не мешает усмотреть во всех случаях общую деривационную базу - переменное словосочетание, послужившее деривационной базой для этой фразеологической единицы. Общей оказывается во всех случаях и мотивирующая база.

Другой сложный случай аналогичного характера представляет вопрос об образовании фразеологической единицы стать (поставить, зайти, привести) в тупик. По поводу происхождения этой единицы есть две этимологии: первая принадлежит В.И. Далю, полагавшему, что выражение образовано на основе словосочетания зайти в тупик, т.е. в непроходную улку, в глухой заулок (Словарь. Т. 4. С. 443), вторая - образование от выражения железнодорожников, но тоже от переменного словосочетания - поставить (состав, паровоз и т. д.) в тупик - принадлежит С.И. Абакумову [13] и Н.М. Шанскому [32:150].

Фразеологическая единица стать (зайти и т.д.) в тупик была употребительна еще в XVIII веке: "[Полист:] Уж наша было знать заехала в тупик" (Я. Княжнин. Хвастун); "...ты насказал мне такие права, которые и всякого юриспрудента приведут в тупик" (И. Крылов. Почта духов); "[Востряков:] Я и не знаю, что делать, зашел в такой тупик" (В. Левшин. Слуга двух господ). В дальнейшем нередко употреблялось выражение заходить в тупой переулок, т.е. как бы восстанавливалась более старая форма: "И ему [Левину] неприятно было, когда процесс рассуждения заводил его в тупой переулок" (Л. Толстой. Анна Каренина); "Лев Николаевич в своей книжке хочет убедить, что в настоящее время искусство вступило в свой окончательный фазис, в тупой переулок, из которого нет выхода" (А. Чехов. Письмо А.И. Эртелю от 17 апр. 1897). Ср.: "Жили мы в тихом, тупом переулке" (В. Короленко. История моего современника); "Немного она поплутала, зашла в какой-то тупой переулок и должна была вернуться обратно" (П. Боборыкин. Без мужей); "Евсей увидел узкий тупой переулок и в конце его сумрачный дом" (М. Горький. Жизнь ненужного человека).

Во "Фразеологическом словаре русского языка" под редакцией А.И. Молоткова выражения заходить в тупик и ставить (поставить) в тупик представлены как две разные фразеологические единицы, чему основанием, видимо, является различие в грамматических значениях: "попадать" или "приводить" в трудное положение.

Трудность определения деривационной базы в данном случае заключается в том, что существует большое и сложное гнездо, включающее ряд форм, иногда заметно различающихся как грамматическим, так и лексическим значением глагольных компонентов. Нельзя обойти тот факт, что слово тупик в современном русском языке приобрело самостоятельное значение - "безвыходное положение", - с которым употребляется в составе свободных словосочетаний: "[Яровой:] Вы-то какими картами играете? [Панова:] Я - ваша спутница: в одном тупике" (К. Тренев. Любовь Яровая); "Он был в тупике одиночества и отчетливо понял это сегодня" (Г. Николаева. Битва в пути); "Я долго был в тупике: чего они не поделили" (М. Колесников. Атомград); "Чем ему заниматься? Никакой нет специальности, никому не нужен. Тупик" (В. Тендряков. Тугой узел).

Учитывая сказанное, можно определить две формы этого выражения, как основные формы, вокруг которых возникли другие формы, втянутые в орбиту фразообразования за счет синонимических отношений с этими формами. В целом схема развития этого выражения представлена ниже.



При установлении деривационной базы фразеологическом единицы и всего фразообразовательного процесса нередко этимологический анализ целой единицы подменяется анализом одного из компонентов. Такой подход может привести к неверным выводам, если исследователь не прослеживает употребления в речи целой комбинации, хотя сам по себе анализ отдельных компонентов, безусловно, может значительно помочь выявлению фразообразовательного процесса, особенно как первый этап фразообразовательного анализа.

Так, этимологический анализ выражения стрелочник виноват, проведенный С.Д. Ледяевой [33:61-62], начинался с установления этимологии слов стрелка, стрелочник, что позволило определить время возникновения слова стрелочник в русском языке (начало 50-х годов XIX века); дальнейший анализ выявил употребление выражения стрелочник виноват как свободного словосочетания, явившегося базой для образования, фразеологической единицы: за период с 1865 по 1879 год в "Трудах Комиссии для исследования железнодорожного дела в России" видно, что в качестве обвиняемых по уголовным делам, связанным с эксплуатацией железных дорог, привлекались, как правило, только нижние чины, прежде всего стрелочники, но не железнодорожные магнаты. Автор пришел к выводу, что частое употребление выражения стрелочник виноват постепенно стало символическим.

Анализ образования фразеологических единиц в русском языке обнаруживает, что деривационные базы имеют типологический характер, можно установить определенные типы таких баз. По нашим наблюдениям, этих типов существует пять:

отдельные слова русского языка;

переменные (свободные) словосочетания русского языка или сочетания слов, регулярно повторяющиеся в русской речи;

устойчивые сочетания слов нефразеологического характера, употребляющиеся в русской речи;

фразеологические единицы русского языка;

иноязычный материал (фразеологические единицы других языков).

Поскольку характер фразообразовательных процессов тесно связан с типом деривационной базы, целесообразно различные фразообразовательные процессы рассматривать по типам деривационных баз.

4. Образование фразеологических единиц на базе отдельных слов русского языка

Отдельные слова обычно не признаются материалом для образования фразеологических единиц. Так Л.И. Ройзензон пишет: "Фразеологизмы создаются не на базе слов (лексем), а на базе словосочетаний (а также сочетаний слов и предложений); следовательно, не лексика, а синтаксис является той строительной площадкой, на которой идет беспрерывный процесс фразообразования" [34:49-50]. Это положение сочувственно цитирует Н.М. Шанский, внося, однако, пояснение: "синтаксис конкретных сочетаний слов, но не абстрактных моделей и конструкций" [32:75].

Добавление, сделанное Н.М. Шанским, весьма существенно, так как синтаксис не занимается пока изучением конкретных сочетаний слов, т. е. комбинаций единиц лексического уровня, он исследует более абстрактные единицы. Вместе с тем словосочетания и сочетания слов есть именно комбинации единиц лексического уровня, о чем говорят и сами синтаксисты. "Большинство лингвистов, - пишет Л.И. Илия, - различают в синтаксисе, помимо слова и предложения, промежуточные между ними единицы - словосочетание, группу слов. Образование этих единиц из слов не ставит проблему их отношения к слову, они представляют собой сегменты речевой цепи, образующиеся на основе комбинаторных свойств слов, т. е. относятся к уровню слова" (разрядка моя. - Ю.Г.) [35:162]. Иное дело, что лексической синтагматики пока вообще не существует, хотя теоретически такой аспект исследования языка имеет основание быть.

Таким образом, возникновение фразеологических единиц на базе слов не есть нечто из ряда вон выходящее, а скорее закономерность языка, так как единицы нижележащего уровня обычно являются базой для возникновения единиц вышележащего уровня. При этом следует различать отдельные слова и словосочетания как различные типы деривационных баз, поскольку в словосочетаниях имеется некое прибавочное значение по сравнению со значением составляющих слов, и процессы, происходящие при образовании единиц на каждом из этих типов, как увидим, могут существенно различаться.

При образовании фразеологических единиц на базе слов наиболее важным процессом оказывается фразеологическая интеграция. Сущность этого процесса в том, что отдельные слова, входя во фразеологическую связь, теряют ряд своих природных признаков, приобретая взамен новые. Такие новые признаки можно назвать десмогенными, т.е. признаками связи.

Известен постулат, приписываемый Платону, о том, что целое есть нечто большее, чем простая сумма составляющих частей. Применительно к языку, как говорилось, это положение было сформулировано Л.В. Щербой, отметившим, что при сложении смыслов возникает новый смысл, а не простая сумма слагаемых [36:301].

Фразеологическая интеграция есть один из самых существенных процессов при фразообразовании, второй такой же существенный процесс - компрессия, то, что А.А. Потебня называл "сгущением мысли", когда более короткий текст принимает на себя функцию более сложного текста.

При фразеологической интеграции совмещаемые компоненты должны иметь хотя бы один общий признак, причем таким признаком может быть и потенциальная сема. В силу этого интегрированные слова, как правило, имеют вид необычного сочетания слов, что в известной мере и помогает их отличать.

Процесс фразеологической интеграции удобнее всего наблюдать не на готовых образованиях, а на авторских оригинальных фразеологизированных сочетаниях слов, которые можно определить как речевые фразеологизмы, ибо они представляют собой то же самое, что и фразеологические единицы языка на первом этапе их становления.

Рассмотрим в этом плане четверостишие С. Есенина из стихотворения "Не жалею, не зову, не плачу". В этом четверостишии есть речевые фразеологизмы буйство глаз, пламень уст и половодье чувств:

Дух бродяжий, ты все реже, реже

Расшевеливаешь пламень уст.

О, моя утраченная свежесть,

Буйство глаз и половодье чувств.

Нелегко определить достаточно точно, что означает, например, сочетание буйство глаз, так как за внешним значением - "выражение глаз" - скрывается внутреннее состояние героя, которое и выражают глаза. Современное значение слова буйство в лексической системе языка определено в ССРЛЯ следующим образом: "Буйное поведение, бесчинство". Как видно, указанные признаки не могут охарактеризовать новое значение этого слова во фразеологическом контексте. Новое значение приобретает в контексте и слово половодье; основанное на метафорическом переносе, новое значение можно определить как "очень сильное проявление (чувств)".