Так в речи «О филантропии автократора Феодосия» Фемистий утверждает: «Судье подобает одна добродетель, василевсу другая; первому надлежит следовать законам, второму исправлять их, изобличая их суровость и неумолимость, ибо он - живой закон, а не тот, что существует в неизменных и незыблемых письменах. Потому-то, и думаю, Бог послал с небес на землю царскую власть, чтобы было у человека прибежище от закона неподвижного к закону одушевлённому и живому. Отсюда вывод: божественное предназначение императора - смягчать существующее в государстве законодательство, ибо механическое исполнение законов не отвечает истинной справедливости.

Царь, считает Фемистий, исправляет несовершенство существующих в государстве законов, добавляя к ним то, чего им недостаёт, поскольку он сам - Закон и выше законов. «Добавлять» же по его мнению, - значит лишить законы их строгости: «Подобно тому, как хозяин усмиряет лаской злобу лающей вне себя собаки, так царь смягчает гнев закона. Когда, например, закон предписывает смертную казнь, он заменяет её ссылкой, когда же закон требует ссылки, он довольствуется конфискацией имущества, ибо в том и состоит суть разработанного права, чтобы ... отличать преступление от проступка или неловкости». По мнению известного византиевиста Ж. Дагрона, Фемистий явился в данном случае антиподом Либания (314 - ок. 393), выступавшего за строгость законов как новых, так и старых. Таким образом, он выступал как против произвола властей, так и против послаблений. Очень напрашивается параллель о царской милости - так распространенная в русской культуре. Казнить - так казнить, миловать - так миловать. В этом отношении не реальный, а пушкинский Пугачев из «Капитанской дочки» предстает идеальным правителем, поскольку способен действовать именно так.

Интересно, что идея наследственности в представлении философов ранней Византии проявляет себя в большей степени, чем идея божественного происхождения. Фемистий считает филантропию как высшую добродетель императора свойством врождённым, поэтому царём, с его точки зрения, надо родиться - сделаться им нельзя. Истинным василевсом является, по его мнению, тот, кто по своей природе предназначен к царствованию. Чекалова замечает здесь сходство взглядов Фемистия с концепцией Диона Хрисостома, который считал царя, получившего власть по наследству, но не отмеченного царской печатью, что бы это ни значило, царём случайным. Любопытно, однако, что Фемистий произнёс эти слова в речи, обращённой к наследнику Константина, его сыну Констанцию II (337-361).

Любопытно и то, что другие современники Фемистия придерживались иных взглядов. Либаний, например, в речи, адресованной тому же Констанцию, утверждал, что власть его ограничилась «больше законностью, чем обширностью», понимая под законностью именно то, что он получил власть от отца. Здесь Либаний близок к Евсевию, по мнению которого, престолонаследие как нельзя лучше отвечает законам природы. Таким образом, мы видим, что уже IV веке появляются некие движения к признанию идеи престолонаследия, но всё ещё подвергается сомнению идея божественного происхождения императорской власти.

Прославляя византийских императоров IV в. и считая их за человеколюбие более великими, чем все иные предшественники, в том числе Ахилл и Александр Македонский, Фемистий старался показать, что автократоры его времени хороши не оттого, что следовали христианскому учению, а оттого, что придерживались традиционной системы ценностей греческой цивилизации. Христианство, таким образом, будучи вторичным, по его мнению, оказывалось для духовной жизни византийцев делом второстепенным, если не сказать ненужным.

В дальнейшем представления об идеальном государе множество раз изменялись. В ходе формирования родовой знати и аристократизации общественного сознания конца XI в. едва ли не главными достоинствами идеального императора становятся личная воинская доблесть и родовитость. Полководческие функции императора, утраченные в идеологии в VIII - начале IX вв., появляются вновь как предмет прославления в начале X в. Дальнейшее развитие военной темы проявилось в подчёркивании необходимости личных подвигов императора на поле брани. Такие мотивы прослеживаются, например, у Феофилакта Охридского в панегирике 1092 года к Алексею I Комнину (1081- 1118) . Меняется социальный состав господствующей и, что нам более важно, интеллектуальной элиты. Если в VIII - начале IX вв. интеллектуальная элита Византии представлена по преимуществу монахами (Иоанн Дамаскин, Феофан Исповедник, Феодор Студит), то в XI - начале XII вв. это в подавляющем большинстве случаев - лица светские.

Так, ещё в VI-X вв. в хрониках, как отмечает И.Н. Попов, вполне могла сложиться ситуация при которой главным действующим лицом повествования становится духовное лицо, а не император. Этим лицом выступает Иоанн Златоуст при «инертном и безвольном» Аркадии, потому как именно он, по мнению хронистов определяет дух эпохи. Достаточно сказать о том, что сам император упоминается в хронике по имени 14 раз, тогда как имя Иоанна Златоуста произнесено 34 раза. Сложно представить себе такое, существуй в полной мере императорский культ, поклонение воплощённому богу неизбежно затмило бы собой даже такую яркую личность, как Иоанн.

Христианство же так или иначе с течением времени только укрепляло свои позиции в империи. Возврата к язычеству уже не могло быть, и когда оно окончательно упрочилось и сделалось господствующей, а затем и единственной религией в Византии, от прежнего культа осталась одна только форма, и если терминология его продолжала употребляться, то исключительно в переносном смысле.

Долгое время бытовало представление о том, что в Византии существовала теократия и «цезарепапизм». Давайте попробуем разобраться, насколько правомерно использовать эти термины в отношении к императорской власти и к формам государственного правления Византии.

Теократическим может быть названо такое общество, которым управляет и над которым «царствует» Бог, проявляющий, прямо или косвенно, свою волю во всём. Дагрон отмечает, что само слово «теократия» впервые было использовано еврейским историком и военачальником Иосифом Флавием (ок. 37 - ок. 100) по отношению к еврейскому народу. Теократия здесь воплощается в титанической фигуре Моисея и в богопомазанных царях Израиля, и во власти первосвященников. Правитель в государстве теократии «занимает то же место, что Авраам в своей семье» и сам определяет «что является словом Божьим, а что нет», он становится «верховным пастырем», окормляющим свою паству и возглавляющим Церковь в своём государстве.

Выделяют несколько видов политической организации государства, тесно связанных с религией: в одних случаях жрецы довольствуются тем, что придают легитимность мирской власти, и тогда это называется «иерократией», в других верховный жрец и глава общины верующих по должности обладает и верховной властью, и это и есть теократия в чистом виде, в третьих светская власть в большей или меньшей степени подчиняет себе религиозную сферу - формы цезарепапизма. Так противопоставляются друг другу теократия и цезарепапизм, модель роли священника-царя и модель - царя-священника, соответсвенно, они уже не могут существовать одновременно, потому что какая-то из этих моделей всегда должна преобладать над другой.

Само слово «цезарепапизм» появляется с середины XVIII в. и начинает использоваться как клеймо в политической и идеологической борьбе Запада и Востока. Запад, где разделение и независимость властей воспринималось как догма, неустанно клеймил всякого «светского» суверена, претендовавшего на роль папы.

Однако стоит заметить, что Византия никогда не отрицала различия между мирским и духовным, никогда официально не допускала, что император может быть священником: те самодержцы, которые рисковали предложить подобное, рассматривались как еретики, а те, которые покушались на церковные права или, что ещё хуже, на церковные богатства, клеймились как святотатцы. Императоры регулярно участвовали в религиозной жизни, обсуждали богословские темы, отлично знали Писание, вся жизнь их была проникнута религией, некоторые аспекты даже отразились в его реальных функциях - император имел право созывать Соборы и председательствовать на них; обнародовать законы и каноны, поддерживать и видоизменять церковную иерархию. Эти действия можно расценивать как нечто позитивное, как помощь Церкви, с другой стороны, некоторые из деяний императоров поистине достойны осуждения: назначение епископов или, например, формулирование Символа Веры. Глобальное неодобрение византийской практики, таким образом, казуистически расчленяется: византийским император не выходит за пределы своих полномочий, если он довольствуется тем, что проводит в жизнь каноны или соборные решения; он лишь чуточку выходит за эти пределы, когда по собственной инициативе принимает законы, касающиеся Церкви, если они соответствуют её собственным пожеланиям (как делали Юстиниан и Лев VI в своих новеллах); император допускает неопасное нарушение, когда он навязывает Церкви свои личные предпочтения с её согласия - но когда он делает то же самое не только без консультаций, но и с опорой на меньшинство епископов против их большинства, особенно в вопросах веры, - это рассматривалось общественностью как вопиющее злоупотребление. Лишь два последних случая представляют собой покушения на независимость церкви - первые же два, хотя и опираются на тот же самый юридический принцип, по крайней мере, соблюдают правила игры.

Стоит отметить, что всё же в Византии существовали силы, придерживающиеся идеи цезарепапизма, - это были монофелиты, и пример того, чем закончилось это движение, очень показателен. Монофелитство возникло как «ересь сверху», главными инициаторами ее стали константинопольский патриарх Сергий и император Ираклий I (610-641). Вместе они предприняли серию униональных попыток с целью объединить монофизитов (христианское движение, распространившееся на территории Египта, Сирии и Армении) c православной Церковью и тем самым обеспечить религиозное, а через него и политическое единство империи.

Сергий выдвинул тезис о том, что Воплотившееся Слово, имея две природы, действовало посредством единой божественно-человеческой энергии (моноэнергизм). Эта формулировка позволила Ираклию воссоединиться с Армянской Церковью, и с сирийскими иаковитами, и с египетскими монофизитами. Однако против моноэнергизма выступил св. Софроний (ставший позднее Иерусалимским патриархом, 644), и Сергий выдвинул другую формулировку. Он отказался от слова «энергия» и провозгласил существование в Богочеловеке Христе одной воли (thelema или thelesis, откуда и название всего течения монофелитство). Но в монофелитстве в гораздо большей степени нас будет интересовать, конечно, не богословский подтекст.

Церковь монофелитами мыслилась как некое социальное целое или некий социальный институт, а их главной заботой должно было быть «исправное функционирование» этого института, непременным условием чего являлись мир и согласие, которые достигались путем «домостроительства», понимаемого в плане именно земного управления. Верховным управителем, устраивающим все церковные дела, представлялся царь. Таким образом, монофелитство являет собой классический образец цезарепапизма, поскольку император считался одновременно и первосвященником. Тем самым монофелиты вступали в открытое противоречие с идеей оцерковлённого государства, определявшей всё бытие Византии, основывавшейся на «симфонии» священства и царства, а совсем не на подчинении первого второму.

Cтоит отдельного упоминания выработанная ещё VI веке концепция Юстиниана, в доктрине «симфонии властей» которого мы можем найти мысль о том, что «император - верховный земной глава всех христиан, несущий ответственность и за Церковь». Однако в дальнейшем эта идея никак не развивалась в реальности, трансформировавший в реальную «симфонию властей». Идея цезарепапизма, таким образом, для Византии вовсе не новая.

Основная заслуга борьбы против монофелитства принадлежит греческому богослову, простому монаху преподобному Максиму Исповеднику, имевшему, однако, большой вес в богословских диспутах. Он активно выступал против вмешательства государства в богословие. Когда его обвинили в том, что он анафематствует царя, тот ответил : «Я анафематствовал не царя, но анафематствовал хартию, чуждую церковной веры». Более того, он высказывает мысль о том, что император невиновен в издании «хартии», противоречащей духу православия, полагая, что его побудили к этому представители Церкви, а чиновники попустили. Впрочем, это частое представление о том, что царь невиновен в бедах народа, а виноваты чиновники, было распространено во многих странах, передалось и на русскую почву. Однако не стоит отрицать того, что, возможно, тем самым преподобный ещё раз стремился подчеркнуть, что сфера священных догматов не подчиняется и не должна подчиняться государственной власти. Отстаивал он также и другое основное условие бытия Церкви - соборность, приводя примеры соборов, созванных по повелению императоров, но не признанных впоследствии Церковью: ряд соборов IV в. (Тирский и пр.), «разбойничий собор», как противоположный же пример - собор, низложивший Павла Самосатского, епископа Антиохии, объявленного еретиком. Этот собор состоялся и вовсе без всякого приказа императора. Тогда за свою защиту православия Максим Исповедник был арестован, подвергнут пыткам и умер в 662 г. в изгнании.

Однако время всё же расставило всё по своим местам.

Споры вокруг монофелитства продолжались до 680 г., когда император Константин IV Погонат (685) созвал Шестой Вселенский собор в Константинополе, который осудил монофелитство как ересь и определил, что во Христе следует исповедовать две естественные энергии и две естественные воли, из которых человеческая следует божественной, но не уничтожается ею. С этого времени начались преследования монофелитов. Несмотря на это, произошло практически невозможное - монофелитство стало официальной верой империи при Филиппике Вардане. Под его давлением патриарху Иоанну VI в 712 году пришлось закрепить это на поместном Соборе. В ответ на этот акт Римская церковь отказалась признать нового императора и его патриарха, а чуть позже, в 715 году, монофелитство было торжественно предано анафеме. Как видно из этого примера, церковь всячески отрицала любую возможность вмешательства государства в решение богословских вопросов и, что куда важнее, решала вопросы, связанные с угрозой ущемления своей власти своими же силами.

Сила Церкви и церковная самостоятельность в Византии была довольно сильна, хотя государственная власть и старалась держать её под контролем. Патриатрх считался вторым лицом в государстве. Он мог созывать Собор, на котором присутствовали высшие иерархи церкви. На нём рассматривались важнейшие вопросы церковной жизни, разбирались жалобы на духовных лиц, контролировалось их перемещение. Собор, однако, всегда проходил под наблюдением императора или же его представителя. В руках патриарха были собственные специальные секреты, которые управлялись патриаршими сановниками, бывшими вместе с тем членами собора. Патриарх избирался духовенством, представители которого должны были предложить императору трёх кандидатов на патриарший престол. Однако тот мог отвергнуть их всех и предложить выбранную им кандидатуру. Естественно, что при таких условиях патриархи в ряде случаев оказывались назначенными императором. Так, при Романе I Лакапине (920-944) патриархом стал его шестнадцатилетний сын Феофилакт, который больше всего увлекался конюшней и кормил своих лошадей фисташками и изюмом. Безвольный и беспутный, он не шел ни в какое сравнение с патриархами, до него управлявшими Восточной церковью. Закончил жизнь он довольно нелепо, упав с лошади, которую пытался объездить.

Формально для низложение патриарха было необходимо его письменное отречение, однако на деле император мог арестовать патриарха и силой принудить его к отречению. Патриарх Фотий (820-896) , например, был низложен дважды: один раз императором Василием I (867-886) , который через несколько лет вернул ему патриарший престол, вторично же - сыном Василия Львом VI (886-912). Конфликт императора Исаака Комнина (1057-1059) с патриархом Михаилом Керуларием (1043-1058) и вовсе закончился тем, что подосланные правителем варвары-варанги стащили Михаила с патриаршего трона, посадили на осла и таким унизительным образом доставили его в место изгнания. Последней каплей терпения для Исаака стали неосторожные слова патриарха: «Я тебя поставил, и я смещу тебя, когда только захочу этого». Такого император простить не мог. Похожее отношении к церковной власти мы наблюдаем и в истории нашей страны, например, в отношениях Алексея Михайловича и Никона, лишившегося патриарха сана в 1666 году, на последнем этапе церковной реформы.

Итак, мы знаем множество случаев, когда император злоупотреблял свой властью над церковью, однако и церковь в ответ и сама вмешивалась в гражданские и политические дела, а император часто не был волен ей помешать. Так, император Лев VI в нарушение церковного права вступил в четвёртый брак, оправдывая это отсутствием у него наследника. Поступок Льва был воспринят в штыки как церковью, так и чиновничеством, послужил источником долгих споров и смут, завершившихся в конце концов осуждением четвёртого брака.

В этом отношении чрезвычайно показательна легенда, передаваемая Константином Багрянородным. По его словам, император Константин, основатель византийской столицы и первый василевс-христианин, получил от божьего ангела императорский наряд и корону, которые хранились в храме Св. Софии и служили облачением императоров по большим праздникам. Это было божественное облачение, подчёркивавшее мистическую природу василевса. И вместе с тем император не имел права надевать эти одежды, когда ему вздумается, или вынести их из храма, или изготовить подобные им: в противном случае его следовало подвергнуть анафеме. Однажды, когда император Лев IV (775-780) нарушил этот запрет и, вопреки воле патриарха, облачился в божественные одежды, возмездие не заставило себя ждать - на лбу нечестивого императора вскочил карбункул, и вскоре Лев в страшных муках распрощался с жизнью. С тех пор император при коронации должен был произносить клятву, что он не станет нарушать порядков, установленных издревле. Особенно важно в этом предании то, что кара за нечестивый поступок последовала не от людей, а от самого Бога.

Нельзя сказать, что духовенство ущемляли имущественно, однако имущественное состояние византийских епископов было довольно своеобразным: в отличие от западных прелатов, они не имели особого бенефиция (пожалованная доходная должность), отделённого от доходов церкви. Зато они могли свободно распоряжаться доходами своего диоцеза (церковно-административная территориальная единица). Это, правда, порождало всевозможные злоупотребления; чтобы их ограничить, была создана специальная должность эконома, который держал в своих руках хозяйственное управление диоцезом и контролировал таким образом епископа.

В Византии не существовало привычной Западу церковной десятины.

Приношения епископам носили до начала X в. добровольный характер, и церкви приходилось жить за счёт императорской милости, подачек вельмож и доходов от собственных церковных владений. Не случайно западным путешественникам казалось, что византийские епископы по уши погрязли в хозяйственных заботах, подсчитывая выручку от продажи шерсти и выгоду от вывезенного на поля навоза. Только с середины X в. византийская церковь предпринимает попытки превратить добровольные приношения в обязательные. Со второй половины X в. византийские епископы получали разнообразные регулярные приношения: плату за рукоположение священников, плату за разрешение на брак, поминальное и каноникон - ренту, которую платили как миряне, так и духовные лица. Каноникон взимался как в деньгах, так и натурой: баранами, курами, ячменём, мукой, вином; каждая деревня должна была уплачивать каноникон пропорционально числу домов.

Подводя некий итог вышесказанному, стоит сказать, что масштабы контроля над византийской Церковью со стороны императора сильно преувеличены. Церковь пользовалась известной автономностью, хотя государство и старалось контролировать её деятельность, с чем её представители были вынуждены мириться. Вмешательство же императора в богословские дела духовенством всячески осуждалось и было недопустимым. Таким образом, мы не имеем оснований говорить, о том, что в Византии существовала теократия или цезарпапизм, так же, как мы не имеем оснований говорить и о реальном, а не показном, обожествлении фигуры императора. Всю историю империи Церковь использовалась государственной властью для расширения своего влияния как особый рычаг политики, а монастыри к примеру для содержания политических противников,но вместе с тем нельзя сказать, что она находилась в полном подчинении.

1.3 Закон о престолонаследии

Император, как считается, обладал в империи всей полнотой власти, однако, несмотря на кажущееся его всевластие в Византии, более непрочную монархию представить себе довольно сложно. За тысячу лет в Византийской империи сменилось около 90 императоров - это почти вдвое больше, чем за то же период времени на престоле Франкского государства, а затем и Священной Римской Империи Германской нации. Средняя продолжительность царствования при этом оказывалась самой разной в разные периоды византийской истории. Около половины византийских императоров было насильственно лишено престола, а иногда и жизни: они становились жертвами отравлений, их топили, ослепляли, заточали в монастыри.

Касаемо последнего: заточение в монастырь в Византии никогда не считалось чем-то неправильным. Восточное монашество появляется раньше западного на два столетия - в IV веке. Один из основателей его, святой Антоний Египетский, уже тогда писал в «Уставе отшельнической жизни»: «Обличай (и исправляй) детей своих (духовных) нещадно; потому что с тебя взыщется осуждение их (если они окажутся достойными осуждения на Страшном суде».) Благодаря этим строчкам стало возможно появление исторически новой формы наказания - ссылки в монастырь. На протяжении долгого времени, правда, ни светскими, ни церковными документами не разъяснялось, какой она должна иметь характер: добровольный или же принудительный. Изначально дополнительная изоляция, ставшая нормой для монахов ещё в V веке, на мирян практически не распространялась, однако всё изменилось в VI веке, когда Юстиниан (527-565) придал монастырской ссылке юридический статус. Жена теперь за измену мужу ссылалась в монастырскую обитель на покаяние. Муж обладал правом вернуть её в течении двух лет, или же он мог абсолютно законно оставить её в монастыре навсегда. Если же муж и жена расторгали брак без всяких на то оснований, то они оба отправлялись в ссылку в монастырь до конца своей жизни.

Возникновение этой формы наказания хронологически совпадает с появлением концепции «симфонии властей», подразумевавшей, что церковь и государство должны пребывать в согласии и сотрудничестве. С тех пор монастырская ссылка быстро становится надёжным бескровным способом решения политических проблем любого рода. О насильственном постриге светское византийское законодательство права дипломатично умалчивало.

С середины IX до конца XI вв. сменилось 23 государя, каждый из которых в среднем провёл на престоле чуть более 10 лет. С конца XI столетия императорская власть как будто стабилизировалась: почти целый век на престоле удерживаются три императора из династии Комнинов, причём все трое умирают естественной смертью. Однако нестабильность византийской монархии обнаружилась особенно остро после кончины последнего из них, Мануила (1143-1180): всего за 24 года в результате насильственных переворотов стремительно сменяется шесть правителей88.

Стоит упомянуть, что в глазах народа легитимность власти вообще была очень шатким понятием. Так, например, восшествие на престол Алексея Комнина (1081-1118) рассматривалось как некое восстановление по праву наследования от его дяди Исаака I Комнина (1057-1059) хотя тот царствовал всего два года, не основал династию и вообще имел законного приемника в лице Константина Дуки (1059-1067). Этот участник восстания Исаака быстро возвысился по карьерной лестнице, и в результате сложной, искусно сплетённой интриги ему удалось убедить Комнина отказаться от престола. В конце 1059 года Исаак простудился на охоте. Принявший, не без помощи Дуки, свою болезнь за смертельную, император постригся в монахи (что являлось обычной практикой для ромейских императоров перед смертью), последнее же означало отречение от мирской жизни и права на власть. После своего выздоровление Исаак предпринял было попытку вернуть свой трон, однако, не найдя поддержки, он удалился в Студийский монастырь, где и окончил свою жизнь. Константин Дука же впоследствии передал власть своим сыновьям и, казалось бы, как раз и основал новую династию.

Правящая династия Дук пресекается на Михаиле VII (1071-1078), после того, как когда-то Исаак Комнин, Михаил вынужден был постричься в монахи и отказаться от престола в пользу мятежника Никифора III Вотаниата (1078- 1081), чтобы сохранить себе жизнь. Таким образом, ни у Комнинов, ни у Дук больше не оставалось какого-либо права на престол. Тем не менее Никифор Вриенний (1062-1137), государственный деятель и автор записок, охватывающих исторический период с 976 по 1087 год, которые являются одним из важнейших источников по истории Византии того периода, описывая приход к власти Алексея, свергнувшего Вотаниата, утверждает, что тот имел полное право на престол, потому что был кровным родственником дома Комнинов и находился в близком родстве с Дуками. «Взяв себе подругу жизни из рода Дук Алексей собрал оба эти рода воедино и образовал из них как бы одно (родовое) древо».89. Причём это оправдание легитимности впоследствии распространяется уже и на его сына Иоанна (1118-1143), потомка Дук и Комнинов.

Во многом такие расплывчатые представления о власти государя были связаны с тем, что долгое время не существовало понятия об императорской фамилии, императорской крови. Не существовало не то, что закона, даже представления о наследственности императорской власти, корни этого представления, нужно думать, росли из римского наследия, не предполагавшего подобной передачи власти. Сын если и вступал на престол после смерти своего отца, то только при условии, что последний успевал ещё при жизни объявить его соправителем. Таким образом создавалась ситуация при которой к трону могли прийти представители любых слоёв населения, даже самых низших. Византийская история полна примеров восхождения на вершину власти подобных «выскочек»: Лев I (457-474), по народному преданию, был мясником; Юстин I (518-527) - крестьянином из Македонии; его племянник Юстиниан (527-565) - простым крестьянином из Иллирии; Лев Исавр (717-741) сначала был ремеслеником; Лев V (813-820) и Михаил II (820- 829) - конюшими крупных вельмож. Характерно, что в этой восточной монархии правили даже женщины: Ирина (752-803) - первая женщина- самодержец Византии, признанная также святой, соправительница Юстиниана Феодора (527-548), Зоя (1042). Все эти женщины на престоле пользовались большой популярностью.

К слову, на факт отсутствия закона о престолонаследии даже ссылались узурпаторы российского престола, к примеру в грамоте на царство Бориса Годунова в начале XVII в., были тщательнейшим образом собраны все случаи прихода к власти в Византии лиц «не из царского рода». Особенный акцент делается на имена «не от царского роды, но от изящных синклит предъизбран» Маркиана (450-457) и Михаила Рангаве (811-813), который, как сказано, «на царство возведён бысть от всех народ»; можно заметить прозрачный намёк на аналогию «конюшенного боярина Бориса Федоровича и «Василея Македонянина, царева конюшенного».

Нельзя, однако, утверждать, что в Византии не существовало даже зачатков наследственной власти. По мнению Пертузи, византийская нумизматика свидетельствует, что, уже начиная с Тиверия II, начинает проявлять себя совсем не римская идея династической преемственности : на лицевой стороне некоторых бронзовых монет Маврикия (582-602) представлен император в рост, сбоку от него императрица Константа, а на обороте сын Феодосий, причём все с коронами, нимбами и скипетрами; ещё более характерны столичные и провинциальные золотые и серебряные монеты Ираклия (610-614), на лицевой стороне которых изображены император в центре со своими сыновьями Ираклием и Ираклеоном справа и слева соответственно (или же сын Константин справа и императрица Мартина слева) с коронами и державами, увенчанные крестами. Так образом можно сказать, что возникает идея скорее о приобщении к власти, о подготовке почвы к последующей передаче власти не наследственным путём, а через избрание или же соправления, институт которого постепенно складывается в Византии, распространён он впрочем был и в западных королевствах.

Соправительство состояло в том, что у императора был избранный им коллега, носивший также титул василевса. После смерти императора он оказывался единственным василевсом и, следовательно, единоличным обладателем престола. Однако надо сказать, что мы не всегда можем ставить знак равенства между василевсом и соправителем. Так, например, Тиверий II (578-582) правил вместе с Юстином (574-578), будучи при этом только кесарем, Тиверий (659-681) соцарствовал своему брату Константину IV Погонату (668-685) и вовсе не нося никакого титула. Следовательно, не существовало такого формального правила, которое бы механически закрепляло за ними престол. С другой стороны, некоторые василевсы были возведены в это звание непосредственно перед смертью предшествующего императора, так что для совместного царствования попросту не оставалось времени. Посему мы не можем говорить о равенстве этих титулов, а только о том, что титул можно было получить из рук императора. Также вполне нормальным являлось для Византии замещение путём избрания. Константин Багрянородный в своих сочинениях, относящихся к провозглашению императора и составленных предположительно в царствование Юстинана I или же по крайней мере в близкое к нему время, указывает именно на избрание императора как на способ приведения его к власти. Императора избирали Сенат, армия и народ, впрочем за Сенатом тут всё же оставалась главная роль. Сенат выбирал правителя, а уже потом он утверждался армией и населением.

Династическая идея, начавшая появляться в IV веке, так полностью и не войдя в силу к середине VII веке, глохнет, когда вместе с многочленными «военными провозглашениями» возрождается идея выборности власти. Для Византии VII век - век кризиса, перехода государства от античности к средневековью.

Появляются зачатки феодализма, большую роль начинает играть Церковь, уже скоро по стране бурей пронесётся движение иконоборчества. Возможно, условиями нестабильности во многом объясняется возвращение и сохранение как дань вековой традиции архаичного представления о власти. Однако полностью забыта она не была: так иконоборческие императоры часто заставляли изображать рядом с собой своего сына-преемника (Контантин V и Лев IV, Лев IV и Константин VI и т. д.) или же себя на аверсе, а сына - на реверсе монеты (Лев III и Константин V).

Много было сделано для её укрепления Василием I Македонянином (876- 886), который, по свидетельству автора его жизнеописания, возвёл в царское достоинство своих старших по возрасту сыновей - Константина и Льва, «взращенных и воспитанных уже по-царски и блещущих всеми доблестями, свойственными государственным мужам; тем самым он (Василий I) как бы придал власти большее количество более могучих корней, выведя на ней благородные ветви царской династии».

С тех пор существует императорская фамилия, члены которой именуются «багрянородными». Этот эпитет начал употребляться в отношении детей императора обоих полов, рождённых во время его правления. Багрянородными или порфирородными их называли потому, что они были рождены в Порфире - особом здании дворца, пол которого был выложен мрамором, а стены которого были облицованы крайне редким драгоценным камнем пурпурного цвета с белыми крапинками.

Михаил Пселл (1018-около 1078),известный историк и философ XI века, приближенный ко многим императорам, упоминал, что дети императоров заворачивались в багряные пелёнки, а византийская принцесса и автор «Алексиады» Анна Комнина (1083-1153), говоря о своем детстве, употребляет выражение: «с самих, как говорится, "порфирных пеленок" я встречалась со многими горестями и испытала недоброжелательство судьбы..».

Багряный цвет издавна считался символом власти, как из-за своей энергетики и насыщенности, так и из-за высокой стоимости красителя. В Древнем Риме, например, по указу Нерона облачаться в пурпурный цвет мог только император, а ношение пурпурных одеяний рассматривалось как мятеж. Камень порфир использовался для тронов и императорских саркофагов, подчеркивая величие власти.

Дети-порфирогениты обладали несомненным правом на императорский престол, даже вопреки первородству (дети, родившиеся у императора до восшествия на престол, не могли считаться порфирородными). Это объяснялось тем, что их рождение было тщательнейшим образом засвидетельствовано, а также тем, что их родители, взойдя на престол, автоматически становились носителями божественной власти. К ограничениям добавлялось то, что отцом ребёнка мог являться только правящий монарх, мать должна была быть его официальной женой, обладательницей титула августы. Императоры, желающие подчеркнуть законность своего восхождения на престол, добавляли эпитет к своему имени как титул, означающий, что они родились в семье правящего императора, и потому легитимность их власти не подлежала сомнениям. Можно сказать, что это было вполне сознательным ограничением возможного круга наследников.

Из 35 императоров IX-XII вв. едва ли треть носила этот гордый титул. Но если в XI в, порфирородные составляли только пятую часть василевсов, то в XII в. - около половины, а с 1261 г. и до конца империи на престол восходили лишь двое непорфирородных."

Династическая идея настолько укоренилась в умах людей, что, например, панегирист Иоанна II Комнина (1118-1143) Михаил Италик, определяет императора как «провозглашённого в соответствии с законами наследника», хотя ясно, что во времена Алексея I Комнина не существовало никакого писанного закона, который определял бы линию наследования трона.

По-видимому, имелось в виду вошедшее в обиход неписанное правило, согласно которому предпочтение отдавалось первородству по мужской линии. Впрочем, инцидент, сопровождавший его же приход к власти, когда Иоанну пришлось выдержать борьбу со своей сестрой - первородной принцессой Анной, (точнее, даже с её мужем Никифором Вриеннием), ставит обязательность этого правила под вопрос.

Стоит упомянуть то, что в Древней Греции неписанные законы считались намного важнее писанных. Первые были овеяны традицией и, так сказать, коллективным разумом, а писанные могли говорить о несовершенстве мыслей какого-то конкретного круга людей или отдельной личности и не были проверены временем. Византийское право пользовалось такой же концепцией.

Самым близким к закону о престолонаследии документом мы можем считать синодальное постановление от 24 марта 1171 года. После пространной преамбулы, в которой высказываются традиционные идеи уподобления суверенитета василевса на земле суверенитету Бога на небесах, делается заявление в том смысле, что лицо, отрёкшееся от своей клятвы на верность императору, подобно человеку, отрекшемуся от своей религии, и поэтому заслуживает изгнания из общины верующих, - после этого Синод под председательством вселенского патриарха Михаила постановляет, что все церковные иерархи, от патриарха до епископа, должны дать клятву верности Мануилу I Комнину, а также то что будут «считать возлюбленного сына твоей святой царственности, славнейшего порфирородного царя господина Алексея царём самодержцем вместо тебя и сохранять по отношению к нему безупречную верность и преданность». Отдельно в постановлении обозначается то, что наследование должно быть обязательно по мужской линии, и то, что императрице, если она вдруг решит захватить власть, можно не подчиняться. Подробнее с текстом синодального постановления можно ознакомиться в приложении 1 к данной дипломной работе.

Конечно, нельзя игнорировать тот факт, что данный документ имеет субъективно-личностный характер, ведь он «привязан» к конкретным персонам императора и его наследников, но фактически мы и в самом деле имеем перед собой закон о престолонаследии, согласно которому к трону призываются мужчины мужских линий, в порядке первородства и последовательного заступления линий, то есть престол переходит в боковую линию лишь по пресечении всех прямых нисходящих линий. В случае пресечения всех мужских линий престол переходит в женскую линию, наиболее близкую (по счёту линий, а не степеней) к последнецарствующему агнату, т. е к родственнику одной степени по мужской линии, происходящему от того же родоначальника, что и император, например, к двоюродному брату.

Не должно особо смущать то, что закон о престолонаследии выражен в виде присяги личного характера, и то, что он исходит не от государственной власти, а от Синода. И на куда более феодальном Западе, отмечает Медведев, законы наследования были весьма неясными, не были изжиты до конца традиции выборности («кровь предназначала для короны не одну какую-то персону, но всех членов фамилии, среди которых и происходили выборы, не имея никакой впрочем, связи с нашей современной арифметикой»), а во французской монархии, где принцип наследования первородным окончательно восторжествовал только с приходом к власти династии Валуа, он «был введён исподтишка, силой привычки, - введён, но никогда не провозглашён». Возможно, что какой-то из этих примеров и вдохновил Мануила I Комнина, хотя предпосылки для этого уже давно созрели в империи совершенно независимо.

Вполне вероятно, что и в этом случае Мануил I Комнин был вынужден действовать в обход, через Синод, добиваясь нужного ему результата, но не от своего имени. Потому как было совершенно невозможно императору, вразрез с вековыми устоями и тщательно сохраняемой римской идеей, издать закон о престолонаследии. Традиция, формально, таким образом, не нарушалась, однако появился прецедент, который мог впоследствии служить своего рода ориентиром для последующих династий. И, по-видимому, он забыт не был, правда, в официальных источниках ссылок на мы не находим. Однако очень интересен факт того, что юрист Константин Арменопул (1320 - ок. 1385) в XIV в. в самый разгар мятежа Иоанна Кантакузина, протекавшего с 1341 по 1347 год, против законного, т. е. наследственного, императора включил этот «томос» в качестве приложения в состав своего Шестикнижия, особо отметив меру возмездия (высшую меру церковного наказания - анафему) за мятеж или посягательство» на наследную власть. Исследователи расценивают это как грозное предостережение узурпатору. Последовавшее затем опровержение этого текста активным сторонником Кантакузина патриархом Филофеем Коккиносом (1353-1354) лишь ещё больше подчёркивает действенность этого предостережения.

Возможно, именно потому что этот узурпатор власти боялся грозного предостережения Армеопула, Иоанн так и не решился на открытый её захват, который неприменимо повлёк бы за собой физическое устранение юного наследника престола, а выбрал другой путь - за счёт опекунства установил с юношей родственные отношения и стал его соправителем.

Самого Алексея II Комнина (1180-1183), сына Мануила, об интересах и безопасности которого отец так заботился, устранили только после того, как он под давлением объявил своим соправителем Андроника Комнина (1183-1185), двоюродного брата Мануила. Спустя несколько дней после церемонии, когда на заседании Совета было решено избавиться от наследника Мануила, сторонники регента упоминали стих Гомера: «Нехорошо многовластье, единый да будет властитель!». Трипсих и Феодор Дадибрин убили юного императора, задушив тетивой от лука. После этого Андроник женился на его вдове - одиннадцатилетней французской принцессе Анне. Андроник стал последним византийским императором из династии Комнинов.

Подводя некоторый итог сказанному, можно утверждать, что в Византии вплоть до IX века не существует чёткого представления ни о легитимности, ни о наследственности императорской власти, ни о правящих династиях. Возможно, одной из главных причин этого является то, что Византия унаследовала античный подход к закону, по которому негласный закон был куда важнее писанного, а мы не мы не можем делать никаких выводов в этом направлении именно потому, что не сохранилось никаких письменных источников. Однако усилиями отдельных императоров династическая идея всё же пробивает себе дорогу, нарушая устоявшиеся порядки. Постепенно начинают складываться династии, из которых Македонская (867-1056 гг.) правила 189 лет, Комнинов (1081-1185 гг.) - 104 года, Палеологов (1261-1453 гг.) - 192 года, со времён изгнания Михаилом VIII из Константинополя крестоносцев и до взятия его турками, что означало уничтожение Восточной Римской империи, последний император которой, Константин XI Драгаш, пал в битве.

1.4 Коронация. Инаугурация

власть император византия сенат

Первоначально коронация византийских императоров, следуя римским традициям, имела исключительно светский, можно даже сказать военный характер. Вплоть до середины V века, больше столетия после перенесения столицы на Босфор и заседания Первого Вселенского Собора в Никее, церковь оставалась в стороне и в венчании на царство византийских василевсов участия не принимала. Лишь в 457 году в коронации Льва I впервые принял участие константинопольский патриарх. Но и в дальнейшем первенствующее значение еще долгое время оставалось за военным провозглашением и коронованием старого образца.

Сохранился ряд подробных записей-протоколов о провозглашении и коронации византийских императоров второй половины V и начала VI века. Сохранился благодаря тому счастливому обстоятельству, что Петр Патрикий, magister officiorum времени Юстиниана, включил эти записи в одно из своих - до нас не дошедших - произведений, а Константин VII Багрянородный их перенял от него и внес в свою знаменитую «Книгу о церемониях императорского двора». Таким образом, мы располагаем обстоятельными описаниями провозглашений и коронаций императоров Льва I (457), Анастасия I (491), Юстина I (518), а также коронации Льва II в качестве соправителя Льва I (473) и кратким сообщением о коронации Юстиниана I - соправителя Юстина I (527).

Характерно, прежде всего, что эти документы содержат сообщения и о том, как протекало избрание нового императора, и кто в нем принимал участие. Они не умалчивают при этом о разногласиях, предшествовавших избранию Анастасия I (491-518), устраненных лишь благодаря вмешательству вдовствующей императрицы Ариадны, а также подробно повествуют о бурных сценах и столкновениях, предшествовавших провозглашению Юстина I (518- 527гг. ).

Об избрании Льва I (457-474) сказано, что оно было решено вотумом Сената. В эту эпоху константинопольский Сенат, бесспорно, обладал известным почётом и играл в избрании правителя значительную роль. Так перед провозглашением нового императора в 518 году собравшийся на ипподроме народ приветствовал Сенат, точно таким же криками, какими обычно славили императоров: «Многая лета синклиту! Синклит ромеев, ты побеждаешь!»106. Однако на практике решающим фактором были войска, и прежде всего - военачальники. Как известно, Льва I в 473 году выдвинул знаменитый алан Аспар - главнокомандующим византийской армии, считавший, что Лев будет послушной марионеткой в его руках, и Сенат тогда последовал его воле. Согласно сохранившейся протокольной записи, Лев I после коронования обратился к собравшимся с такими словами: «Бог всемогущий и решение ваше, храбрейшие соратники, избрали меня императором государства ромеев» . Анастасий же в своей речи подчеркивал, что «принять заботу о царстве ромеев», помимо воли августы Ариадны и высших вельмож, его побудили «избрание славнейшего Сената и согласие могущественных войск и благочестивого народа». Итак, мы можем отметить, что в этот период наравне с Сенатом и войском, третьим решающим фактором является народ.

Первым и главным этапом инаугурации было поднятие на щит. В 491 году Анастасий был, стоя во весь рост, поднят на щите, и кампидуктор, командир гвардейского отряда, поднявшись на щит, возложил ему на голову свой собственный шейный обруч, так называемый торквес. Точно таким же образом был прежде коронован и Лев I. Торквес, по-видимому, являвшийся частью галло-римского наследия, использовался среди военных как знак отличия, подобно медалям. Каждый торквес был индивидуален и являлся памятью о подвигах и наградой за конкретные заслуги.

По мнению Вальденберга, это был вовсе не обруч, а военная цепь. Так Прокопий Кесарийский, описывая провозглашение Ипатия во время бунта Ника (532), говорит, что на него положили цепь, так как не было под руками венца. Однако нельзя не отметить, что эта версия кажется немного странной, ведь разве может войти в традицию обряд, совершённый когда-то над мятежником и узурпатором. Иначе объясняет это Иоанн Лидиец - византийский чиновник V века. Он говорит, что возложение цепи делается в память об Августе, который, став кесарем в весьма юном возрасте (19 лет?), носил на шее детское украшение в виде шарика или камешка, называемое у римлян bulla. Как правило, впервые булла надевалась на шею мальчикам от девяти лет и практически не снималась вплоть до шестнадцатилетия - возраста вступления в полные права гражданина Рима. Булла выполняла функцию защиты от злых духов и снималась только во время особо важных церемоний. Иоанн указывает, что в его время возложение цепи выражало признание со стороны армии данного лица достойным императорской власти, которая некогда принадлежала Августу. Некоторые исследователи же склоняются к тому, что обычай был заимствован у германцев. Впрочем, во всяком случае, стоит согласиться с тем, что возложение цепи вместе с поднятием на щит символизировало в Византии вручение императору военной власти, признание его как верховного вождя армии.

Это был главный момент коронационного церемониала, который соблюдался при восшествии на престол каждого из императоров в ранний период истории Византии. После его завершения, в то же миг, собравшиеся на ипподроме войска поднимали опущенные на землю знамена, раздавались славословия воинов и димов, что означало признание и провозглашение нового императора войском и народом.

Что такое димы и почему их влияние и их поддержка при провозглашении императора были так важны? Изначально, точно так же, как их предтечи из эллинистического времени, димы были организациями того или иного квартала или района города. Эти объединения, как правило, людей одних и тех же профессий следили за порядком и благоустройством своего квартала, а в целом работали подобно городскому собранию, собираясь в городском цирке или ипподроме Константинополя, который, как и в древнем Риме, являлся излюбленным местом для увеселения народа. Постепенно они берут на себя расходы на довольно дорогие цирковые зрелища, нуждающиеся каждый раз в необходимом, но сложном и дорогостоящем оборудовании. Так возникают специальные организации, бравшие подряды на устройство игр. У каждой их таких организаций были свои кассы, зверинцы, постоянные штаты возниц, актёров. Они стали называться по условным цветам цирковых возниц, как венеты (голубые), прасины (зелёные), левки (белые) и русии (красные). Димы старались своими постановками превзойти своих соперников, а также, естественно, одержать победу в конских ристалищах. Эти организационные ячейки затем расширились и превратились в огромные самоуправляющиеся организации как гражданские, так и военные, димы становятся своеобразными политическими партиями. Императоры частенько становились приверженцами одной из партий, или же добивались своих интересов, ловко маневрируя между ними.

Над кем обряд возложения цепи и поднятия на щит был совершён в первый раз сказать сложно, однако самое раннее известие относится к Юлиану Отступнику в Лютеции (Lutetia Parisorum - впоследствии Париж) в 360 году, но возможно, что он имел распространение и раньше. В эпоху, к которой относятся записи о провозглашении Льва I (457-474) , Анастасия I (491-518) и Юстина I (518-527) это был уже прочно, хотя и не во всех подробностях, твердо установившийся ритуал.

Можно заметить, что в «Церемониях» пропущен ритуал поднятия на щит в случае, когда речь идёт о Льве II, Юстиниане и Ираклии II. Все три получили царское достоинство ещё при правящем императоре. Если предположить, что пропуск не случаен, можно сделать вывод, что отсутствие объяснялось бы тем, что второй василевс получал право участия только в гражданской власти и что главенство над армией рассматривалось как не допускающее разделения.

Итак, вторым элементом инаугурации можно считать возгласы дим, солдат и других групп, собравшихся на церемонию, а также те речи, которыми обменивается с ними новый император. Даже если допустить, что не всегда исход дела зависел фактически от населения, всё-таки нельзя отрицать того, что выступления представителей населения с речами и возгласами символизировало его активное участие, т. е. что с правовой точки зрения это участие в замещении престола считалось необходимым. Причём здесь не заметно резкой разницы между теми случаями, когда императора избирали, и теми, когда его «назначал» царствующий уже император.

Действительно, в эту эпоху ранней государственности Византии при провозглашении императора весьма активную роль играет народ, представленный димами голубых и зеленых. Запись о провозглашении Юстина I особо подчеркивает, что с его кандидатурой согласились и голубые, и зеленые; сообщение это тем более примечательно, что им завершается повествование о разразившихся было крупных беспорядках. Представление о правах суверенного народа здесь еще живо. Приветствуя избранного императора торжественными кликами, димы этим выражают согласие с состоявшимся избранием. Между императором и народом происходит своеобразный диалог. Император обращается через глашатая к собравшимся, дает своим подданным известные обещания, оповещает о своих намерениях, а димы приветственными возгласами изъявляют свое одобрение. Такие диалоги занимают в записях этой эпохи значительное место и представляют одну из их характернейших черт. Они имеют не только формальное значение, случается, что, не ограничиваясь приветственными кликами, во время избирательной процедуры, как и после состоявшихся выборов, димы заявляют свои требования и пожелания, которые имели для императора если не юридическую, то, во всяком случае, нравственную обязанность.