Избранию Анастасия I предшествовал диалог с вдовствующей императрицей Ариадной, в котором ясно выразилось недовольство предыдущим царствованием и желание перемены. Недовольный правлением Зинона (474-491), еретика и инородца, народ взывал к императрице: «Правоверного василевса вселенной!», «Василевса ромеев вселенной!». Императрица же отвечала, что она, не дожидаясь этих требований, уже приказала «славным архонтам и священному синклиту избрать мужа христианина, ромея, полного царской добродетели, не подверженного сребролюбию, ни какому-либо иному свойственному людям пороку». Слышались и другие, весьма откровенно выраженные требования. «Выгони вон вора - городского эпарха!» - взывал народ. Императрица обещала удовлетворить это требование, и первой мерой Анастасия после коронации было назначение нового эпарха, гражданского и военного руководителя провинции и градоначальника Константинополя. Да и самому Анастасию, наряду с традиционными славословиями, полными верноподданнического благоговения, пришлось выслушивать такие пожелания: «Честных архонтов вселенной!», «Доносчиков гони вон!» Перед коронацией по требованию архонтов и сенаторов Анастасий принес присягу в том, что против того, с кем он имел размолвку, он не будет питать гнева и будет управлять государством справедливо и рассудительно.

У Псевдо-Кодина (византийский писатель XV века) отмечено, что, по сути, народ присутствует на каждом этапе коронации. На первом этапе, после написания императором собственноручного Символа Веры, он поднимается в пиршественный зал - триклиний, перед которым «стоит толпа и армия», на втором, когда один из членов синклита разбрасывал эпикомпии - «куски ткани, в которые обмотаны 3 золотых номисмы, 3 монеты серебра и 3 обола», объектом его действий был только народ, без упоминаний архонтов и армии. Монеты бросались в народ также и на третьем этапе коронации, когда император был окружён толпой. Таким образом, мы можем сказать, что народ играл одну из важнейших ролей в коронации, однако при этом в большинстве случаев, насколько мы можем судить, народ только подтверждал уже выбранную кандидатуру, если только, конечно, император не пришёл к власти от народа путём переворота.

Третьим элементов являлось возложение на императора знаков царского достоинства, т. е императорского облачения и короны. В то время как цепь предполагала предоставление военной власти, венец - гражданской. А так как император всегда совмещал в себе обе власти, то венчание императора должно было бы установиться одновременно со всей церемонией инаугурации. Однако принято считать, что царский венец, или диадема, введён в употребление не раньше конца III или начала IV столетия, т. е. Диоклетианом или Константином Великим.

Известия о том, что император был коронован, мы встречаем в источниках, начиная с конца IV века, но в выражениях, недостаточно определённых. Обыкновенно говорится «венчан сенатом» или даже просто «венчавшись» или «воцарившись». Так как это выражение и ему подобные употребляются не только в смысле совершения акта, но и для указания лица, от которого исходила инициатива, то понятно, почему в научной литературе существует разногласие и неясность в вопросе о том, кто возлагал корону на императора и в какой обстановке происходил этот акт. Есть сведение, что Константин Великий сам возложил на себя корону, но он не создал в этом отношении никакого определенного порядка.

В. Зикель высказал мнение, что после Константина и до половины V века корону возлагали на императора те, кто возводил его на трон, от кого он фактически получал власть и сан («Kaisermacher»); в подкрепление этого мнения Зикель привёл несколько примеров. К этому мнению присоединился Bury, но выразил его гораздо более решительно: «В теории, говорит он, корона должна была быть возложена представителем тех, кто передавал верховную власть, которая ею символически изображалась». Однако он не даёт никаких ответов на то, кем и где в Византии такая теория была высказана, ведь если подобного рода теория была, действительно, кем-нибудь в Византии изложена, то это изложение не могло быть неизвестно, так как явилось бы чрезвычайно важным источником для изучения византийского государственного строя.

Нужно думать, что в эпоху складывания государственности при отсутствии твёрдых традиций, никакого определённого порядка в этом отношении не было. Дело решали обстоятельства - и решали, вероятно, аналогично тому, как это мы знаем о других народах. Если новый император чувствовал под собой твёрдую почву, если он желал подчеркнуть самостоятельность своей власти и имел достаточно характера сделать это, он сам возлагал на себя знаки своего достоинства. В противном случае, в особенности, если влиятельные общественные группы хотели воспользоваться случаем, чтобы увеличить своё влияние, и ставили избираемому те или иные условия, императору приходилось довольствоваться короной, не только полученной от избирателей, но и возложенной на него ими. Твёрдый, единообразный порядок появляется позже.

В Византии о таком порядке можно говорить лишь с того времени, как установилось венчание императора патриархом. Когда это установилось, какое оно имело форму, и какое значение придавалось участию патриарха в церемонии? Эти вопросы также возбуждают сомнение и разногласие в науке. Необходимо различать два пункта: возложение на императора короны патриархом и церковный элемент в обряде инагурации, в виде богослужения и молитвы. Есть ли в них совпадение? Гоар считал, что коронование патриархом идёт с Тиверия II (578), и что тогда же появился в инагурации церковный элемент - молитва. Рейске , по-видимому, склонялся к тому, что то и другое появилось впервые в инаугурации Льва I (451 г.). Зикель и за ним Bury утверждают, что коронование патриархом начинается с Маркиана (450 г.). Вальденберг критикует эту позицию, утверждая, что это мнение было высказано им только потому, что в сообщениях о воцарении Тиверия, которые находятся у византийских историков, говорится об участии патриарха, в то время как точно такие же сообщения мы имеем и о ближайших предшественниках Тиверия. С другой стороны, для того, чтобы отодвигать возникновение церемонии к Маркиану нет достаточных данных. Известие о его короновании патриархом мы находим у Льва Грамматика (XI век) и Феодосия Мелетинского. Но справедливо было указано, что у современников этого события или у писавших вскоре после него этого известия нет, и поэтому у писателей IX века оно может быть сочтено за позднейшую вставку.

О венчании Льва I патриархом Анатолием вполне ясно и определённо говорится только у Феофана (IX в.) - Лев воцарился...был венчан патриархом Анатолием. Но нельзя сказать, чтобы другие источники столь же определённо подтверждали это. В De cerim. I. 91, где описано воцарение Льва, дело представляется так, что после возложения на него широкого оплечья - маниакия и поднятие на щит солдаты закрывают его черепахой от взоров присутствующих, после чего он появляется перед народом одетый в царские одежды и в корон. Здесь не говорится, что корону возложил на него патриарх, и невозможно допустить, чтобы такой акт, который обычно совершается с наибольшей торжественностью, здесь происходил так, что народ не мог его видеть. Может быть, корону возлагал на Льва не патриарх, а кто- нибудь другой, например, один из придворных чинов, но очевидно, он исполнял при этом приказание императора. Вернее, однако, что Лев сам возложил на себя корону, а придворные чины ему при этом только помогали, как и при облачении в царские одежды. Затем мы читаем, что Лев шествовал в походную церковь, а оттуда в храм Иоанна Предтечи, где совершает молитву; в обоих случаях он заходит предварительно в специальное помещение, для смены одежды, называемое мутаторий, и снимает с головы корон, а выйдя из церкви, снова её надевает. То и другое делает он сам. Затем император заходит в другую церковь, которая называется или просто церковь, или великая церковь, видимо, Храм Двенадцати апостолов. Здесь опять Лев I снимает корону и полагает её на престол, но перед выходом из храма её надевает на него патриарх. Это единственный раз в инаугурации Льва, когда это действие совершил патриарх. Вполне ясно, что это не первое и торжественное возложение короны на голову императора, которое мы называем венчанием или коронованием и которое, единственно и представляет интерес в данном случае. Патриарх возлагает корону на императора, который её уже до этого носил. Можно провести параллель с тем, как в каждой церковной службе диакон снимает с епископа митру и потом надевает на него, и как тот патриарх возлагает на императора корону при всяком посещении им храма, когда император, совершив определенные действия, собирается покинуть храм. На основании этого нельзя говорить, что венчание Льва I было совершено патриархом. Кто возложил на него венец, остаётся не совсем ясно. Но если бы это сделал патриарх, то об этом было бы совершенно определённо сказано в церемониале, и, во всяком случае, столь важное символическое действие, занимающее центральное место во всей инаугурации, не могло быть совершено так, чтобы его не видели присутствующие на церемонии.

Совершенно иное нужно сказать о наличии вообще церковного элемента в инаугурации Льва. В походной церкви он совершил молитву и, нужно думать, то же самое сделал и в храме Иоанна Предтечи. В храме же Двенадцати апостолов дело не ограничилось молитвой: император присутствовал при богослужении, слушал Евангелие и причащался. Таким образом, церковный элемент вошёл в церемонию раньше, чем венчание императора патриархом, - считает Вальденберг, с мнением которого я соглашусь. Он полагает, что церковный элемент вошёл в неё ещё до времени императора Льва. Эта часть главы, следующая за словами «остальное делается по порядку», излагается не в прошедшем времени, как её начало, а в настоящем и, следовательно, не столько относится ко Льву, сколько изображает общий порядок, уже существовавший, очевидно, в то время, когда редактировалась вся глава.

Венчание же императора патриархом мы впервые видим в инаугурации Ансастасия. Оно происходило не в храме, а на ипподроме, где происходил весь обряд , и совершилось непосредственно после возложения на Анастасия военной цепи. Важно, что это совпадает с тем моментом, когда в инаугурации Льва I император сам возложил на себя корону. Быть может, эта новость объясняется особым отношением к Анастасию патриарха Евфимия. Он подозревал Анастасия в неправославии и потому считал его недостойным императорского сана, но принужден был, под давлением вдовствующей императрицы Ариадны и Сената, уступить, но потребовал от него исповедания веры. Собственноручно возлагая на него корону, он публично показывал своё примирение с ним. Во всяком случае, Анастасий (491-518) - первый византийский император, которого венчал патриарх, и после него этот порядок упрочивается: приемник Анастасия - Юстин (518-527) был также венчан патриархом и при такой же обстановке, т. е не в церкви, а на ипподроме.

В самом факте добавления церковного элемента к традиционному церемониалу коронования мы видим отражения возрастающего значения Церкви, а в частности роли патриарха Константинополя. Не случайно, по словам Острогорского, церковная коронация была введена при первой же смене на императорском престоле после Халкидонского собора (451), столь сильно возвысившего авторитет константинопольского патриаршества. Однако очевидно, что церковное коронование в данную эпоху играет пока ещё совсем второстепенную роль и является только дополнением к основному акту традиционной коронации, совершаемой представителями войска.

Очень важной составной частью инаугурации были заявления, имеющие характер формального обещания или присяги. После вступления императора на престол высшие придворные чины, приносили ему присягу в том, что они не будут ничего злоумышлять ни против него лично, ни против государства. Эта присяга была, по-видимому, общим правилом, и без неё не обходилась ни одна перемена на престоле. Наоборот, о присяге императора, как подобном же общем правиле, нет основания говорить. До VIII века нам известен только один случай присяги императора, упомянутый нами уже ранее, Анастасия I. Присягу он принёс до формального провозглашения его императором, т. е. до поднятия его на щит. Её, следовательно, нельзя понимать, как пустую формальность она являлась условием самого получения Анастасием императорской власти. Но, ни о ком из царствовавших после него таких известий нет. По сообщению Константина Багрянородного, такая присяга установилась в конце VII века, после Льва IV. До известной степени характер обязательства или формального условия имеет также исповедание веры, которое представляет, в письменной или устной форме, император перед своим возведением на трон. По-видимому, и это не было, (в период до начала VIII века) общим правилом. Исповедание веры было потребовано от Анастасия, который вместе с тем дал обещание не вводить никаких новшеств ни в вере, ни в церкви. Такое же исповедание было потребовано и от Фоки. В обоих случаях требование исходило от патриарха.

Последним императором, коронованным по старому церемониалу, был Юстин II (565). По свидетельству очевидца, Юстин был поднят на щит и коронован воинским шейным обручем, после чего патриарх возложил на него императорский венец. Здесь кончается история светской, военной инаугурации византийских императоров. Ни к Тиберию Константину (578-582), ни к Маврикию (582-602) она не была применена - к соправителям свои предшественников она вообще не применялась. А в следующем веке она окончательно выходит из употребления. Надолго прекращается и обычай поднятия нового императора на щите; он возобновился, как мы увидим, лишь по истечении многих веков, в иной обстановке и с иным назначением.

Сведения о коронациях императоров в VII довольно скудны, хотя какую- то информацию мы получаем из попутных и обычно довольно односложных сообщений летописей. Однако важно то, что извещая о вступлении на престол нового императора, они преимущественно говорят о венчании на царство патриархом. Если же речь идёт о коронации соправителя, то к патриарху присоединяется верховных император. Летописи больше никогда не упоминают об участии армии, поднятии на щит, больше не практиковавшемся, изредка лишь упоминают о славословиях дим, которые, впрочем, также теряют былое значение. Из этих указаний, найденных в летописях, мы можем сделать очевидный вывод, что на рубеже VI и VII веков место коронаций переменилось из ипподрома и дворцовых зал они переместились в церковь. Уже предшественник Ираклия, Фока, был в 602 году коронован в церкви Иоанна Предтечи в Евдоме. Ираклия же в 610 году короновал патриарх Сергий в св. Софии, и в дальнейшем храм св. Софии все больше становится постоянным местом венчания на царство византийских василевсов. Скорее всего, это объясняется усилением роли религии и одновременно ослаблением республиканских институтов, таких как Сенат, который, как мы увидим впоследствии, теряет своё было значение. Императоры перестают так сильно нуждаться в народной поддержке, императорская власть становится всё более сакрализированной.

Впоследствии обряд церковной коронации долгое время остаётся неизменным вплоть до завоевания Константинополя крестоносцами в 1204 году и установления на Босфоре латинского владычества. После этих событий в нём появляются значительные изменения и дополнения: во-первых, к венчанию на царство присоединилось миропомазание императора; во-вторых, возобновился обычай поднятия императора на щите. Впервые миропомазание, дотоле не известное в Византии, было применено при венчании на царство основателя Никейской империи - самого жизнеспособного греческого государства из многих других осколков империи, возникших после 1204 года, Феодора I Ласкариса (1208) и что одновременно был возобновлен в Никейской империи не применявшийся в Византии более шести столетий обычай поднятия императора на щите.

Включение в ритуал коронации элемента миропомазания, скорее всего, связано с торжественной коронацией 16 мая 1204 года Балдуина Фландрского - первого латинского императора в завоёванной византийской столице. Вытесненные из Константинополя византийцы старались придать церемониалу своего нового двора в Никее как можно больше блеска и, естественно, не желали ни в чем отставать от угнездившихся на Босфоре соперников. Поднятие же на щит можно расценивать как обращения к старой традиции с целью продемонстрировать легитимность своей власти, противопоставить себя узурпаторам - Латинской империи, образованной в Константинополе. Оба эти обычая, столь различные по существу, впоследствии прочно укоренились в Византии. Пережив и Латинскую, и Никейскую империю, они продолжали соблюдаться в империи Палеологов, представляя важные и неотъемлемые элементы коронационного обряда поздней Византии.

В процессе изменения и эволюция обряда коронации больше чем в чём- либо другом отображается эволюция представлений о природе самой верховной власти в Византийской империи. Каждая часть этого ритуала возникает вовсе не случайно, все вместе они являются отражением определённых воззрений. Именно в этом заключается главный интерес изучения обряда коронации и инаугурации. Вовсе не случайно обряд коронации императора проходит через глубокие перемены, отходит от римских языческих традиций и приобретает чисто церковный, культовый характер, именно в ту переломную эпоху, когда традиции римской государственности отходят в прошлое, и Византия становится практически типичным средневековым царством. Так же не случайно, что в последние века Византии этот культовый характер становится только сильнее. В конечном итоге, пройдя тысячелетнюю эволюцию, византийский коронационный обряд изменился в корне, и уже совершенно перестал напоминать свою изначальную форму.

1.5 Право на выступление против власти

Мы знаем, что в Византии очень частыми были смены власти, бунты, восстания. Мы можем найти некоторые теоретические обоснования «права на сопротивление». Так, согласно патриарху Николаю Мистику (X в.), неповиновение императору допустимо, если он предписывает нечто, внушённое ему дьяволом и идущее вразрез с божественным законом, например, когда он повелевает клеветать и убивать обманом, нарушать супружеские связи, несправедливо разорять чужие владения и. т. д. «Василевс, - говорит он, - неписанный закон, но не потому, что он нарушает закон и делает всё, что ему вздумается, а потому, что является таковым, т. е. неписанным законом, который проявляется в его актах, как раз и составляющих неписанный закон. Если василевс - враг закона, то кто же будет бояться закона? Если первым его нарушает правитель, то ничто не помешает тому, чтобы его затем стали нарушать подданные... Хороший правитель должен отвергать тиранию, ибо такая форма власти, высокомерная и насильственная, ненавистна Богу и людям; тиран - противоположность хорошего правителя, он неверен, вероломен, развратен, несправедлив, не признаёт божественного провидения, правит делами по своей прихоти и доверяется только собственному безумию власти. Он в сущности отрицает своё божественное происхождение... Государь должен довольствоваться своей властью и не переступать границ, намеченных ему Богом».

Стоит сказать, что и сами государи иногда предписывали не принимать во внимание их указы, если они вступают в противоречие с существующим законодательством. Например, в новелле Мануила Комнина от 1158 г. говорится: «Если во время нашего самодержавного правления моей царственностью будет предписано устно или письменно что-либо, противоречащее праву или смыслу законов, то пусть оно будет недействительным и во всех отношениях бездейственным». Логика этого высказывания становится понятной, если связать его с одним из посланий Мануила Комнина, в котором он сетует на отсутствие у него, императора, достаточной юридический компетентности, специальных знаний в области канонического и гражданского права из-за постоянной загруженности государственными делами, которые отвлекают его от чтения и изучения Святого Писания и гражданских законов. Впрочем, говорит он, это и не является профессией императора; недостаток юридической компетентности восполняется у него собственным разумением и жизненным опытом - знанием обычаев других стран и т. д.

Пожалуй, наиболее отчётливо эта позиция самоограничения была обозначена Андроником II Палеологом (1282-1328). Излагая в своём пространном хрисовуле (торжественной императорской грамоте) принципы судебной реформы, целью которой провозглашалось «благосостояние государства», «достижение справедливости», он оговаривается: «Хотя василевс стоит выше закона и всякого принуждения, и ему позволительно делать всё, подобно тому как василевсы предшествующего времени считали единственным и сильным законом лишь свою волю», он, Андроник, «презрел такое властительство, признававшееся справедливым как в силу обычая, так и по многочисленности примеров, и поставил правду выше своей власти».

В связи с этим странным кажется то, что при возможности неповиновения, которую признавали даже сами государи, в Византии не было закреплено ни в одном правовом документе право сопротивляться законной власти и свергать ей. Вальденберг приводит несколько случаев, когда такое право действительно признавалось. Так Magna Charta Великая Хартия Вольностей (1215) в своей знаменитой гл. 61 признавала за баронами право конфискации имущества короля и ведения военных действий против него, чтобы принудить его к исполнению хартии. В «Золотой булле» венгерского короля Андрея II (1222) утверждалась «возможность восставать и прекословить» со стороны его подданных. Подобное же право вооружённого восстания существовало и в Арагонии, и других государствах средневековой Европы, причём везде, где оно существовало, оно вытекало из бесспорных актов, имеющих полную юридическую силу. Подобное же право было провозглашено и во Франции конституциями 1791 и 1793 годов - право на сопротивление. В Византии же за всю её историю подобного рода акта мы не знаем.

Ни в одном из дошедших до нас памятников законодательства нет никакого упоминания о том, что те или иные группы византийского народа - Сенат ли, армия ли, или димы, или весь народ в целом - имеют право в таких-то случаях оказывать сопротивление законной власти. Bury говорит, что было принципом государственного права в Византии, что народ, который избрал императора, может его и низложить. Но именно фиксации этого принципа мы нигде и не находим. Да, народ избирает императора, да императором считается тот, кого народ избрал, это совершенно ясно и определённо выражено в дошедших до нас церемонии инаугурации и в различных документах. Но ни в одном из них не говорится, что народ имеет право низлагать императора или при его жизни избирать нового. Мы можем предположить, что раз это не было закреплено юридически, то возможно это было написано в сердцах людей и опиралось на общественное правосознание? Для ответа на этот вопрос посмотрим, как описывают переворот и захват власти византийские историки и хронисты.

Bury признаёт, что, если предприятие не удавалось, с претендентом поступали как с бунтовщиком, т. е. казнили его или выкалывали ему глаза, заточали в монастырь и т. п. В преступлениях, попадающих под категорию «оскорбление величества», при дознаниях применялись особые приёмы доказательства виновности: показания брали у тех лиц, которым в обычных условиях было запрещено выступать в суде, - рабы против хозяев, жены против мужей, сыновья против отцов и т. д., практиковались пытки, причём не только к ответчикам, но и к истцам, и даже свидетелям, даже при условии, что они ещё не достигли четырнадцатилетнего возраста. Нужно признать: странное «право», за осуществление которого лицо может быть законным образом наказано! Не все признавали такие меры правильным и призывали к состраданию. Так, например, Фотий (820-896), обращаясь к императору Михаилу III ( 842-886), писал : «Будь неумолим к согрешающим против других и общего, к грещащим же против тебя сострадателен...», в этом «твоё явное об управляемых тщание и забота». Таким образом, император перестаёт быть единственным и абсолютным живым воплощением государства.

Возвращаясь к «оскорблению величества», стоит отметить, что смертная казнь, впрочем, была всё же относительно редким явлением - чаще её заменяли на ослепление, членовредительство, телесные наказания, пострижение в монахи и т. д. Часто дело кончалось амнистией, т. е частичным или же полным освобождением от наказания, причём амнистии чаще всего подвергались именно лица, совершившие преступления против императора. Право на амнистию в Византийской империи принадлежало только императору, и всегда сопровождалось дачей письменных гарантий с его стороны. Скорее всего дело здесь не в каких-либо личных качествах правителя и не в его гуманности, а в «обычном правосознании» византийцев, которое иногда оказывалось сильнее официального права.

При обращении к византийской историографии оказывается, что не только совершенно неудачливые претенденты трактуются как бунтовщики, но та же точка зрения проглядывает и в описании событий, приведших к избранию претендента и даже к его воцарению. Так, Кедрин, византийский историк конца XI или начала XII века, в осуждение говорит о Юлиане Отступнике (361-363): «когда он надел венец после кончины Констанция (337-361) - тут же Богом ниспосланный гнев обрушился на римскую землю». Об узурпаторе Евгении (392-394) (при Феодосии I (379-395)) Малала говорит, что войско избрало его самочинно, Кедрин и другие иначе не называют его, как тираном. Провозглашение Константина войсками, расположенными в Британии (при Гонории), рассматривается как восстание и мятеж. Так оцениваются византийским историками события, бывшие до окончательного отделения Восточной Империи от Западной. То же самое наблюдается и позже: Верина, тёща Зинона (474-475), желая свергнуть его с престола, стала действовать в пользу своего брата Василиска, который встретил поддержку в сенате, был формально провозглашён императором и коронован. Тем не менее, о нём говорится, что он «восстал».В царствование Анастасия I (491-518) было немало бунтов, которые возникали на почве симпатий и даже приверженности его к монофизитству и которые доходили даже до того, что народ требовал от него отречения от престола и выражал сочувствие претендентам. И, несмотря на то, что в исторических сочинениях того времени совершенно ясно видно отрицательное отношение к церковной политике Анастасия, тем не менее попытки свержения его и возведения Ареовинда рассматриваются определённо как бунт. Выступавший на этой же почве Виталиан , которого население прямо приветствовало как императора (514), для современных ему историков есть только тиран. С Ипатием, который во время бунта Ника (532 г.) явился соперником Юстиниана (527-565), дело зашло так далеко, что на него была возложена цепь, он был поднят на щит, облачён в царские одежды и коронован, словом, ритуал был совершён полностью, и всё-таки это только мятеж. В царствование Маврикия (582-602) взбунтовавшейся армией был точно так же поднят на щит и провозглашён императором эдесский губернатор Герман, и это - тирания, т. е. незаконный захват власти. Фока был провозглашён императором с соблюдением всех формальностей (602 г.) при участии армии, дим, Сената и патриарха и пробыл на престоле целых 8 лет, но, несмотря на такой успех его предприятия и тех, кто его выдвинул и поддерживал, мы ни у кого не находим, кто бы оправдывал его воцарение с точки зрения права. Скорее, наоборот. Вся литература видит в его движении восстание, бунт, сам Фока - тиран, а народ, которые его поддерживал, рассматривается как взбунтовавшийся.

Эти выражения и обороты речи с полной очевидностью показывают, что никакого права на выступления против власти в Византии не существовало, что свержение законного царствующего монарха и избрание на его место другого трактовались не как осуществление права, принадлежащего Сенату ли, армии или кому-нибудь другому, а как нарушение права и закона, т. е. именно как революция бунт. Мы знаем, что, начиная со Льва I (457-474), при вступлении императора на престол высшие чины присягали ему на верность. К сожалению, дальнейшая история присяги нам неизвестна, но несомненно, что она существовала, по крайней мере, для чинов, входивших в состав синклита. Как же с этим можно было примирить право низлагать императора? Очевидно, революция в Византии, как и всюду, где противоположный принцип не был формально выражен, была делом факта; начало революционного движения и его исход определялись не положительным правом, а обстоятельствами и фактическим соотношением сил. Одно можно сказать: перевороты и революции в Византии были довольно обычным явлением. Часто они удавались, и императору приходилось уступать трон - к его приемнику относились как к законному государю с того дня, когда он был провозглашён. Но Византия не составляет в этом отношении исключения. Не менее часто бывали перевороты в других государствах, например, в соседней Персии. И в Персии, как и везде, удававшаяся революция стремилась оправдать себя, т. е. представляла своё дело как дело права и новое правительство как законное правительство. Но говорить на основании этого о праве низложения монарха нельзя ни в отношении Персии, ни в отношении Византии.

Таким образом, вряд ли правомерно говорить о том, что в Византии существовало в каком-либо виде право на сопротивление, но с полной уверенностью мы можем сказать, что существовало представление о том, кто такой тиран в глазах народа, тот кому можно не подчиняться, кого можно свергнуть. Ведь в правление императора, пользующегося доверием и любовью народа, не возникнет восстания. Тиран, же не подчиняющийся закону, творящий самовластье отвергает своё божественное происхождение.

Подводя некий итог главы, можно сказать, что с момента разделения империи на Западную Римскую империю и Восточную Римскую империю в представлении об императорской власти произошли огромные перемены. Ориентировавшаяся на славное прошлое Римской империи, образовавшейся из республики, Византия сохраняет многие демократические представления. Эта монархия видела своё основание в воле народа, который добровольно передал её монарху. Правитель, таким образом, являлся представителем интересов народа и был ответственен перед ним.

Эта уникальная ситуация порождает различные проблемы, с которым пришлось столкнуться Византии. В глазах народа император, не считавшийся в своих действиях с законами государства, по большей части сохранившимися ещё с римских времён, и волей народа считался тираном - отсюда постоянные государственные перевороты, восстания, бунты. Не стоит думать, что в какой- то мере это являлось противоречием распространённому византийскому культу императорской власти - властитель лишается своего божественного ореола, как только начинает вести себя неподобающим образом. Так, Прокопий Кесарийский в «Тайной истории» считал возможным сравнивать императора Юстиниана с демоном, чьим желанием было лишь потакать своим многочисленным порокам: жадности, лености, кровожадности и т. д.

Представление об идеальном правителе постоянно изменялось. В IV веке, т. е на заре византийской государственности, главным качеством императора считались филантропия и гуманизм. Так, идеальным считался правитель, который выбирает для себя путь самосовершенствования, отвергает пустые удовольствия, неукоснительно следует законам и, отличаясь гуманностью, лишь смягчает их, когда необходимо. Властитель, не отличающийся этими качествами, не мог считаться богоизбранным. Можно сказать, что византийцы подсознательно тянулись к идеалу просвещённой монархии - философу на троне. Во многом эти представления сохранилось в образе монарха и в дальнейшем, однако с конца XI века, когда вместе с приходом династии Комнинов активно начинается формирование родовой знати и происходит аристократизация общественного сознания, они уходят на второй план, уступая дорогу личной доблести и родовитости монарха. Прославляется идеал монарха- полководца.

Византийская империя, по мнению самих византийцев, была всеобщей и совпадала со всем цивилизованным миром. Правил ей император, отец «семьи государей и народов». Такое представление византийцы унаследовали, как и многое другое, у римлян. Доказывать особый статус монарха должны были сложный и детализированный до мелочей церемониал, иконография императоров и в позднейшее время членов их семей, оформление монет, использование преамбул государственных документов, «программных» документов церковных соборов, послания церковных иеарархов, невероятно пышная титулатура императора и т. д.

Особую роль в распространении влияния империи играла христианская Церковь, с помощью которой под власть императора попадали целые народы и государства. Очень помогала этому сотрудничеству разработанная во время правления Юстиниана (527-565 гг.) примирительная теория «симфонии властей», заменившая идеологию отделения Церкви от государства, и просуществовавшая до самого конца империи. Однако, как доказало это исследование, нельзя считать, что в Византии существовал цезарепапизм, т. е. система, при которой правитель являлся и главой церкви, подчинял себе религиозную жизнь страны. Византия никогда не отрицала различия между мирским и духовным, никогда официально не допускала, что император может быть священником: те самодержцы, которые рисковали предложить подобное, рассматривались как еретики, а те, которые покушались на церковные права или, что ещё хуже, на церковные богатства, клеймились как святотатцы. Идея о введении цезарепапизма прослеживалась в ранний период истории империи у Юстиниана (527-565 гг.), а также у Ираклия I (610-641), однако уже тогда она столкнулась с активным противодействием со стороны Церкви. Кроме того, любое значительное вмешательство гражданской власти в духовную сферу рассматривалось как святотатство и подлежало общественному осуждению. Император имел право созывать Соборы и председательствовать на них; обнародовать законы и каноны, поддерживать и видоизменять церковную иерархию, однако изменение церковных канонов всегда считалось ересью, Соборы, собранные императором должны были в обязательном порядке признаны Церковью, более того она могла созывать Соборы самостоятельно, не дожидаясь действий императора, также как и на Западе императоры могли быть преданы анафеме. Конечно, сила византийской Церкви и её самостоятельность не может идти ни в какое сравнение с силой католической, а константинопольский патриарх с Папой Римским, однако всё равно она занимало далеко не последнее место в государстве. Наверное, больше всего о увеличении роли духовной власти свидетельствует введение в традиционный ритуал коронации правителя элемента возложения венца на голову императора патриархом, который становится вторым лицом в государстве.

Изначально ритуал коронации проходил в военной манере, свойственной римской традиции, причём ключевую роль в избрании нового правителя играл Сенат. Императора поднимали на щит, затем компидуктор, глава гвардейского отряда, поднявшись на щит возлагал на монарха свой шейный обруч (или цепь), что означало признание императора армией, затем следовали возгласы, народа собравшегося на ипподроме. Таким образом, подтверждалась военная и гражданская власть правителя. Самое раннее известие о такой коронации относится к Юлиану Оступнику, который был коронован в 360 году в Лютеции (будущий Париж) и именно таким образом были коронованы в Лев I в 457 году, Анастасий I в 491 и Юстин I в 518-527, а затем все последующие правители Византии, так что мы вполне можем говорить о сложившейся традиции. Третьим элементом, который добавляется скорее всего не раньше конца III или начала IV столетия становится возложение на императора знаков царского достоинства, т. е императорского облачения и короны. Венец символизировал гражданскую власть, тогда как цепь военную.

На рубеже VI и VII веков, в связи с ростом влияния христианства и Церкви, место коронаций переменилось из ипподрома и дворцовых зал они переместились в церковь, теперь только патриарх может возлагать корону на монарха. Одновременно с усилением роли Церкви ослабляются республиканские институты, такие как Сенат, который постепенно теряет своё значение в выборе правителя. Император перестают так сильно нуждаться в народной поддержке, императорская власть становится всё более сакрализированной. Впоследствии обряд церковной коронации долгое время остаётся неизменным вплоть до завоевания Константинополя крестоносцами в 1204 году.

В науке бытует мнение, что в Византии существовало обожествление императора, однако, несмотря на роскошный императорский культ и большую поддержку власти со стороны христианской Церкви, идея о божественном происхождении власти упоминалась в имперских трактатах не так часто, в правовых документах же она и вовсе не упоминалась. Если Бог и присутствует то, только как некая «удалённая причина», которая побудила народ заключить с императором договор, по которому он передаёт всю, присущую ему изначально, власть. Мануил Мосхопул (1305-1306) же в разработанной им теории об общественном договоре и вовсе не упоминает Бога и допускает аристократическое правление, которое, впрочем, по его мнению, уступает монархии. Вообще, как доказывает это исследование, мы не можем говорить о том, что императорский культ, включающий в себя богоравное почитание правителя, изображение императора с нимбом, выставление статуй правителей и т. д., был поистине признанием божественной природы василевса. Факты говорят о том, что, если в языческом Риме император и приравнивался к живому богу, и почитался наравне с другими божествами, то в христианской Византии подобная практика была совершенно невозможна, и культ императора после Константина I становится лишь видимостью, без соответствующего внутреннего содержания, видом условной лжи, формой придворного этикета.

И, наконец, главнейшая проблема - отсутствие наследной власти. Очень долго складываются представления об императорской фамилии, императорской крови. Наиболее частым законным способом передачи власти являлось соправительство, т. е. правитель ещё при своей жизни должен был назначить наследника и официально его короновать. Складывается ситуация при которой к власти мог придти представитель абсолютно любого сословия, пола, происхождения, что уж говорить, если один из самых прославленных императоров Юстиниан (527-565) был простым крестьянином, родом из Иллирии. Нужно полагать, что это связано со стойкими республиканскими традициями, когда властителем становился достойнейший. Стоит вспомнить также и то, что восшествие на престол смывало все грехи, даже убийство.

Постепенно императоры, чтобы обеспечить надёжность правления своих приемников, начинают внедрять в общественное сознание идею преемственности. Так, начиная с Тиверия II (578-582), на бронзовых монетах изображаются родственники императора с коронами, нимбами и скипетрами, мы видим это также у Маврикия (582-602) и Ираклия (610-614), у иконоборческих императоров Контантина V (741-775) и Льва IV (775-780) Константина VI (780-790) и т.д. Однако идея об императорской фамилии, члены которой именуются «багрянородными», оформляется только после Василия I Македонянина (876-886) появляется идея о императорской фамилии. По всей видимости, её предтечей послужила именно традиция соправления. Рождённые в Порфире, особом здании дворца обладали несомненным правом на императорский престол, даже вопреки первородству, так как дети, рождённые до восшествия на престол, считаться порфирородными не могли. Это объяснялось тем, что их родители становились носителями божественной власти, лишь взойдя на престол, а также тем, что рождение таких детей было засвидетельствовано тщательнейшим образом. К ограничениям добавлялось то, что отцом ребёнка мог являться только правящий монарх, мать должна была быть его официальной женой, обладательницей титула августы. Таким образом, мы наблюдаем сознательное ограничение количества возможных наследников. Эта идея утверждается далеко не сразу - из 35 императоров IX-XII вв. только треть носила этот гордый титул, в XI в. - пятая часть, в XII в. - около половины, а с 1261 г. и до конца империи на престол восходили лишь двое непорфирородных. Несмотря на то, что право на наследие трона уже никто не отрицал, никакого документа, закрепляющего это юридически, византийское право не знало. Это объясняется тем, что, судя по всему, византийцы так же, как и греки, придерживались правила, что всякий неписаный закон сильнее писаного. Первый были овеян традицией и, так сказать, ореолом коллективного разума, а второй мог говорить о несовершенстве мыслей какого-то конкретного круга людей или отдельной личности и не был проверен временем.

Глава II. Реализация императорской власти в Византии

2.1 Функции императора

Отсутствие наследственной передачи государственной власти это только одна из проблем византийской монархии. Несмотря на кажущееся могущество василевса, его реальные права были не столь велики, как это могло бы показаться на первый взгляд, и распространялись они далеко не в равной степени на разные сферы жизни общества. Какие же это были сферы и в чём заключались реальные функции императора?

Первейшая из функций императора - репрезентативная. Василевс должен был представлять Византийскую империю как перед послами из других государств, так и перед собственными гражданами, быть живым символом и воплощением её мощи. Согласно византийской политической доктрине, василевс трактовался как земное божество, а подражание богу было самой главной его обязанностью: весь ритуал жизни двора был призван напоминать о таинственной связи между царём земным и небесным.

Пышный культ и неслыханная роскошь двора соответствовали этой идее божественной сущности императорской власти. По словам императора Константина Багрянородного (913-920), ритуал константинопольского двора и ритм придворной жизни были отражением гармонии и порядка, созданного творцом для вселенной"156. Так наследных императоров с детства учили не столько воинскому и ораторскому искусству, доля которых постепенно была вытеснена из программы образования, сколько тому, как правильно облачаться в одежды, шествовать в процессиях, сдерживать смех, быть кротким или ужасным в зависимости от обстоятельств и т. д.

Император трактовался как космическое существо, сакральная фигура, к нему постоянно прилагался торжественный эпитет «солнце». Так в Равенне на фресках в боковых стена аспиды Сан-Витале наряду с изображением Христа, ангелов и святых, изображён император Юстиниан и его супруга Феодора. Примечательно, что вокруг голов обоих правителей мы можем увидеть нимб, а изображение носит черты сходства. Его жилище было священным дворцом, так же священна была его одежда. Символами величия императора служили золотой и пурпурный цвета; он восседал на пурпурных подушках, ставил подпись пурпурными чернилами, и только он один мог носить сапожки пурпурного цвета, а также многоцветные шёлковые облачения, украшенные золотом и жемчугом. На голову василевса возлагали диадему, на шею - цепь из драгоценных камней, в руках он держал скипетр. У каждого из символов было своё особое значение. Так диадема, к примеру, с одной стороны имела прообразом лавровый венок, являвшийся в античной Греции и Риме символом славы и триумфа, и уже тогда часто делавшийся из золота, с другой стороны, здесь, возможно, была связь с терновым венцом Христа. Скипетр - древнейший символ власти, который использовали ещё фараоны. В христианском же государстве скипетр приобрёл другое значение: подобно пастушескому посоху, он являлся символом пастырской власти. Пурпурный (цвет царской обуви, личной подписи на документах, элементов одежды), золотой (блестящие доспехи, парчовые одеяние, императорская печати), белоснежно-белый были идеальным цветами императорской власти и властителей имел, если можно так сказать, на них исключительное право. Правда, противники конкретных императоров, такие как Никита Хониат или Михаил Пселл, когда им нужно было, переосмысливали эти цвета как «желчь», «кровь» и «пух слабой голубки». Они же, желая показать, что тот или иной император - отрицательный герой, добавляли в его описание пёстрые фиолетовые или кричащие зелёные цвета, совершенно немыслимые для монарха.

Во время всех приёмов самодержец восседал на двухместном троне: в будни на правой его стороне, в воскресенье и в праздничные дни - на левой, оставляя место для Христа, которого символизировал положенный на сиденье крест. Эта практика пришла в наследство от античности, согласно Гомеру, в языческой Греции так же резервировали дополнительный пустой трон в королевском дворце и в храме для богов. Во время церемоний император занимал особое место между двух колонн или же в нише, словно изваяние; он никогда не стоял на полу, но всегда на роте, на особом возвышении.

Необычайно торжественными были приёмы в Большом дворце. Чтобы добраться к императору нужно было пройти долгий путь, схожий с тем, как через Пропилеи афиняне поднимались на Акрополь. Посетителя ждали бесчисленные залы, портики и колоннады дворца, и только после этого ритуального действа он удостаивался лицезреть правителя. В канцелярии императора к малейшему событию велись подробные записи - о ходе церемоний, о суммах дарственных выплат, о ритуальных перемещениях из одной залы в другую. Один из послов, посетивших Константинополь в X в. писал так: «Бронзовое, позолоченное дерево стояло перед троном царя, ветки дерева кишели отлитыми из бронзы позолоченными птицами, каждая из которых пела на свой лад. Трон царя был так устроен, что он мог подниматься на различные уровни. Его охраняли необычайной величины львы, бронзовые или деревянные - мне точно неизвестно, но во всяком случае позолоченные. Они били о землю хвостом, раскрывали пасть и, двигая языком, громко ревели. Здесь именно я предстал перед очи царя. И когда при моём появлении началось рыканье львов и птицы запели на ветках, я преисполнился страхом и удивлением. Приветствовав затем троекратным преклонение царя и подняв голову, я узрел того, кто перед тем сидел на небольшом расстоянии от пола, восседающим уже в ином одеянии под самым потолком. И как это произошло, я не мог объяснить...».

Подданные были обязаны воздавать императору «богоравное» почтение: никто не входил к императору без того, чтобы не отвесить ему земной поклон.

Появление государя перед толпой превращалось в особый обряд: заранее предусматривалось, где должны встать встречающие его горожане и какими именно славословиями они должны его приветствовать. Император выходил из Большого дворца и направлялся обычно на богослужение в одну из константинопольских церквей пешком или верхом на лошади. Там он надевал парадные одежды, настолько тяжёлые, что выстоять в них всё богослужение было невозможно, поэтому после начала службы император удалялся в специальную пристройку, чтобы отдохнуть от тяжести украшений. Культ императора составлял один из существенных элементов государственной религии.

Но даже в самом императорском культе возвышение василевса до живого бога сопровождалось показной униженностью. Помимо «державы», облачённый в шёлковый плащ с жемчужными нитями, император держал в руках ещё и акакию - мешочек с пылью, призванный напоминать о бренности всего сущего. Именно так император изображался на официальных мозаичных парадных портретах. Византийский императорский портрет - на церковных росписях или мозаиках, в книжных миниатюрах, на буллах и аверсах монет - строг и соответствует определённым условным требованиям. Он воплощает в большей степени идею императорской власти, нежели человеческую индивидуальность, черты реалистического сходства, как правило, сводились к минимуму.

Вступая на престол, государь практически тут же обязан был выбрать мрамор для собственного саркофага. После победы он, он, бывало, входил в городские ворота пешком, а перед ним на колеснице, запряжённой белыми лошадьми, везли икону Богоматери, именно её прославляли как настоящую победительницу. Не только перед Богом и смертью преклонял голову василевс: по установившемуся обычаю он должен был раз в год омывать ноги нескольким константинопольским нищим, повторяя тем самым знаменитую евангельскую историю омовения Христом ног своих учеников в начале Тайной вечери. Омовение ног - событие, характеризующее крайнее смирение Иисуса Христа, при котором Спаситель опускается до уровня слуги или раба, в чьи функции входило это действие. Таким образом, Христос в корне меняет устои отношений между сословиями, а для императора этот акт скорее сближает его в глазах других с божеством.

Императоры всегда использовали формулы отстранённости, например, «Моя царственность», а не «я» и т. п. Причиной этому, как нам кажется, было то, что обожествлялся не данный конкретный император и даже не конкретная императорская фамилия, но институт императорской власти в целом. Наиболее явно это обстоятельство показано, тем бытовавшим в Византии представлением о том, что коронация автоматически избавляла от всех грехов, прощался даже смертных грех - убийство.

Культ императора внушал уверенность в величии и вечности империи. Императора же на практике репрезентативная функция нередко превращала парадный манекен. Весь его день заполняла строго разработанная система приёмов и выходов из дворца. Настоящими муками оборачивались приёмы и выходы, причиной тому служили тяжеловесные торжественные одежды. Императорский культ приковывал государя к столице: он должен был по определённым дням показываться на балконе, дефилировать по главной улице Константинополя, присутствовать при богослужении в храме св. Софии.

Другая функция императора - экзекутивная. Василевсы самым широким образом осуществляли право казнить, увечить, ссылать подданных, лишать их имущества, смещать с государственных постов. По отношению к каждому отдельному подданному права василевса были неограниченными, независимо от того, какое положение занимал этот подданный. Права императора на неограниченные экзекуции никогда не подвергались сомнению. Однако иногда императора вынуждали во время коронации принять присягу о том, что император не тронет чиновников, с которыми у будущего императора была размолвка. Подобную присягу принёс, к примеру, Анастастий, о чём будет подробнее рассказано позже. То есть подданные, не оспаривая, конечно, права властителя казнить и миловать, все же хотели обрести некие гарантии безопасности.