Философия грамматики

Следующая часть посвящена так называемым грамматическим или вспомогательным словам: местоимениям, вспомогательным глаголам, предлогам, союзам, но лишь постольку, поскольку они действительно являются частями грамматики, т.е. «общими выражениями». В пункте will (с его более краткой формой 11 в he'll и т.д.) мы таким образом упомянем его употребление для выражения (1) воли, (2) будущности и (3) привычного действия. Но, как было указано выше, здесь нельзя провести четкой границы между грамматикой и словарем.

Наконец, в части, посвященной сочетаниям слов, мы перечислим все типы порядка слов и укажем на роль порядка слов в речи. Так, например, сочетание «существительное + существительное», если отвлечься от таких соединений, как Captain Hall «капитан Холл», употребляется в различных типах сложных существительных, например: mankind «человечество», wineglass «бокал», stone wall «каменная стена», cotton dress «хлопчатобумажное платье», bosom friend «закадычный друг», womanhater «женоненавистник», woman author «писательница»; отношения между двумя компонентами, разумеется, следует точнее определить как с точки зрения формы (ударение, а также, во вторую очередь, орфография), так и с точки зрения значения. «Прилагательное + существительное» употребляется главным образом в таких адъюнктных группах, как red coat «красная шинель», откуда появляются сложные слова типа blackbird «черный дрозд»; такие сложные слова, как redcoat «британский солдат», «тот, кто носит красную шинель», представляют собой особый тип. Сочетание «существительное + глагол» образует предложение, например: father came «отец пришел», где father является подлежащим. При обратном порядке слов существительное может в зависимости от обстоятельств быть подлежащим (например, в вводном предложении: said Tom «сказал Том», в вопросе: Did Tom?, после определенных наречий: And so did Tom «так сделал и Том», в условных предложениях без союза: Had Tom said that, I should have believed it «Если бы это сказал Том, я бы поверил»); в других случаях существительное может быть дополнением (например, I saw Tom «Я видел Тома») и т.д. Здесь, естественно, я могу дать лишь общие контуры моей системы; детальная ее разработка будет приведена в будущих выпусках моей грамматики.

Многих, вероятно, удивит включение в морфологию указанных явлений, но я позволяю себе думать, что это единственно последовательный способ рассмотрения грамматических явлений, поскольку порядок слов представляет собой, конечно, в такой же степени формальный элемент в построении предложения, как и сами формы слов. Этими замечаниями я заканчиваю рассмотрение первого основного раздела грамматики, в котором языковые факты описываются извне с точки зрения их звучания или формы. Легко заметить, что в нашей схеме нет места для обычных парадигм, дающих все формы одного и того же слова, например лат. servus, serve, servum, servo, servi; amo, amas, amat, amamus и т.д. Подобные парадигмы могут быть полезны учащимся Хотя трудно понять полезность парадигм, которые встречаются обычно в английских грамматиках для иностранцев: I got, you got, he got, we got, you got, they got -- I shall get, you will get, he will get, we shall get, you will get, they will get и т. д., и в моей системе их можно дать в приложении к морфологии. Однако не следует упускать из вида, что с чисто научной точки зрения парадигма составляется не из одних грамматических форм, соединенных воедино, а из различных форм одного слова, которые связаны друг с другом только с точки зрения лексики. Предложенное здесь построение является чисто грамматическим, поскольку оно предполагает рассмотрение грамматических омофонов (омоморфем) (в первой части) и грамматических синонимов (во второй). Напомним, что такие же два раздела были установлены для словаря.

Глава III. Систематическая грамматика

Синтаксис. Универсальная грамматика? Различия между языками. Какие категории признавать. Синтаксические категории. Синтаксис и логика. Понятийные категории.

Синтаксис

Второй основной раздел грамматики, как мы уже говорили, занимается рассмотрением тех же самых явлений, что и первый, но с другой точки зрения, а именно изнутри, или с точки зрения значения (3>Ф). Мы называем этот раздел синтаксисом. Его подразделения устанавливаются в соответствии с грамматическими категориями, значение и употребление которых в речи и дается в этом разделе.

Одна из глав синтаксиса рассматривает число; сначала перечисляются различные способы образования множественного числа (dogs «собаки», oxen «волы», feet «ноги», we «мы», those «те» и т.д.); это можно сделать без большого труда и в самом общем виде путем ссылок на соответствующие параграфы морфологии, в которых были уже рассмотрены все окончания и другие формативы. Затем описываются особенности, свойственные всем формам единственного числа и всем формам множественного числа независимо от способа их образования, например: употребление множественного числа в сочетании a thousand and one nights «тысяча и одна ночь» (в датском и немецком ввиду наличия числительного «один» употребляется форма единственного числа), единственного числа в сочетании more than one man «более одного человека» (== more men than one), родовое употребление единственного или множественного для обозначения всего класса (a cat is a four-footed animal «кошка - четвероногое животное», cats are four-footed animals «кошки - четвероногие животные») и многие другие явления, которые не могли найти себе места в разделе морфологии.

Под заголовком «Падеж» мы рассматриваем наряду с другими явлениями родительный падеж и его синоним - предложное сочетание с of (которое часто ошибочно называют родительным падежом): Queen Victoria's death == the death of Queen Victoria «смерть королевы Виктории». Следует выделить те случаи, где невозможно заменить одну из этих форм другой (I bought it at the butcher's «Я купил это в мясной лавке», с одной стороны, и the date of her death «дата ее смерти», с другой). В главе о степенях сравнения сопоставляются такие формы, как sweetest «сладчайший», best «наилучший» и most evident «самый очевидный», которые в морфологии рассматриваются под различными заголовками; здесь дается также употребление сравнительной и превосходной степени, когда речь идет о двух лицах или предметах. Одна глава посвящается различным способам выражения будущности (I start to-morrow «Я отправляюсь завтра»; I shall start to-morrow «Я отправлюсь завтра»; Не will start to-morrow «Он отправится завтра»; I am to start to-morrow «Мне предстоит отправиться завтра», I may start tomorrow «Может быть, я отправлюсь завтра», I am going to start to-morrow «Я собираюсь отправиться завтра»). Этих указаний достаточно для того, чтобы вскрыть сущность синтаксического рассмотрения грамматических явлений. Те же самые факты, о которых уже шла речь в морфологической части, рассматриваются здесь с другой точки зрения; мы сталкиваемся здесь с новыми проблемами более всеобъемлющего характера. Наш метод двустороннего подхода дает нам возможность составить более ясное представление, чем прежние методы, о сложной грамматической системе такого языка, как английский. Чтобы сделать это еще более очевидным, мы попытаемся изобразить в схематическом виде одну из частей этой системы с ее многочисленными пересечениями форм и функций.

Если теперь сравнить две стороны грамматики и вспомнить то, что было сказано выше о двух сторонах словаря, то можно обнаружить, что эти две точки зрения являются в действительности точками зрения слушателя и говорящего соответственно. В диалоге слушатель имеет дело с определенными звуками и формами и должен выяснить их значение; таким образом, он отправляется от внешней стороны и приходит к внутренней (Ф > З). Говорящий, напротив, отправляется от определенных мыслей, которые он собирается сообщить; для него заранее данной величиной является значение, и он должен найти средства для выражения этого значения: таким образом, говорящий совершает путь от внутренней стороны к внешней (З > Ф).

Универсальная грамматика?

В отношении категорий, которые следует установить в синтаксической части нашей грамматической системы, прежде всего необходимо поставить чрезвычайно важный вопрос, а именно: какими являются эти категории - чисто логическими или чисто лингвистическими категориями? Если остановиться на первом решении, тогда категории окажутся универсальными, т.е. общими для всех языков. В случае же второго решения, категории, или по крайней мере некоторые из них, будут характеризовать один или несколько языков в отличие от остальных. Поставленный нами вопрос, таким образом, сводится к старому вопросу: может ли существовать так называемая универсальная (или всеобщая) грамматика?

Отношение грамматистов к этому вопросу в различные эпохи было разным. Несколько столетий назад было распространено мнение, что грамматика представляет собой прикладную логику и что поэтому можно установить принципы, лежащие в основе различных грамматик существующих языков; исходя из этого, делались попытки устранить из языка все, что не соответствовало точно законам логики, и измерять все в языке согласуясь с канонами так называемой общей или философской грамматики. К сожалению, грамматисты слишком часто находились под влиянием иллюзии, считая, что латинская грамматика - идеальный образец логической последовательности, и поэтому в каждом языке они всячески отыскивали различия, существующие в латыни. Нередко априорные рассуждения и чистая логика побуждали грамматистов находить в языке такие вещи, о которых они никогда не помышляли бы, если бы не находились под влиянием латинской грамматики, изучением которой они занимались с первых дней школы. Это смешение логики и латинской грамматики с вытекающими отсюда последствиями, этот прокрустов метод трактовки всех языков стал источником многочисленных ошибок в области грамматики. Когда-то Сэйс в своей статье «Грамматика» в девятом издании «Британской энциклопедии» писал: «Попытки найти в английской грамматике соотношения, свойственные латинской грамматике, привели лишь к нелепым ошибкам и к полному непониманию строя английского языка». Эти слова и сейчас не утеряли свою актуальность, и их не следует забывать грамматистам - независимо от того, какой язык они изучают.

В XIX столетии в связи с развитием сравнительного и исторического языкознания и расширением кругозора усилился интерес к различным экзотическим языкам. Прежние попытки создания философской грамматики были отброшены, так что высказывания, подобные приведенному ниже высказыванию Стюарта Милля, стали редкими:

«Представьте на минуту, что такое грамматика. Это самая элементарная часть логики. Это начало анализа мыслительного процесса. Принципы и правила грамматики служат средством, при помощи которого формы языка приводятся в соответствие с универсальными формами мышления. Различия между разными частями речи, между падежами существительных, наклонениями и временами глаголов, функциями причастий являются различиями в мышлении, а не только в словах… Структура каждого предложения - это урок логики» («Rectorial Address at St. Andrews», 1867).

Такие представления менее всего должны быть свойственны филологам и лингвистам; в этом отношении, пожалуй, последним является Балли: «Грамматика есть не что иное, как логика в приложении к языку» (Ваllу, Traitй de stylistique franзaise, Heidelberg, 1909, стр. 156).

Значительно чаще высказывается следующая точка зрения: «Универсальная грамматика так же невозможна, как универсальная форма политической конституции или религии или универсальная форма растения или животного. Единственная наша задача поэтому состоит в установлении категорий реально существующих языков и при этом мы не должны отправляться от готовой системы категорий» (Steinthal, Charakteristik der hauptsдchlichsten Typen des Sprachbaues, стр. 104 и сл.). Бенфей говорит, что в результате успехов современного языковедения универсальная и философская грамматика исчезла внезапно и полностью, так что методы и взгляды лингвистов той эпохи можно проследить лишь по книгам, которые не имеют ничего общего с подлинной наукой («Geschichte der Sprachwissenschatt», 306). Мадвиг же заявляет, что грамматические категории не имеют ничего общего с реальными отношениями самих вещей (1856, стр. 20; «Kleine philologische Schriften», стр. 121).

Несмотря на отрицательное отношение современных лингвистов к идее грамматики, созданной путем дедуктивного рассуждения и применимой ко всем языкам, мысль о существовании грамматических понятий или категорий всеобщего характера время от времени проскальзывает в лингвистической литературе. Так, Альфонсо Смит (С. Alphonso Smith) в своей интересной работе «Studies in English Syntax» (стр. 10) пишет, что существует своего рода единообразие языковых процессов, которое проявляется, однако, не в отдельных словах, звуках или флексиях, а в отношениях между словами, т.е. в синтаксисе. «Полинезийские слова, например, не похожи на наши, но у полинезийцев есть свое сослагательное наклонение, свой страдательный залог, своя система времен и падежей, поскольку принципы синтаксиса являются психическими и поэтому универсальными». И далее, на стр. 20: «Приходишь к мысли, что нормы синтаксиса не поддаются уничтожению, так упорно они проявляются вновь и вновь в самых неожиданных местах».

Боюсь, что сказанное выше о полинезийцах не является результатом тщательного изучения их языка; скорее оно основано на априорном предположении, что никто не может обойтись без упомянутых синтаксических средств; точно таким же образом датский философ Кроман (Kroman), установив на логической основе систему девяти времен, заявляет: «Само собой разумеется, что язык каждой мыслящей нации должен иметь средства выражения» для всех этих времен. Знакомство с реально существующими языками убеждает нас в том, что временных форм в одном языке гораздо меньше, а в другом гораздо больше, чем мы бы ожидали; то, что в одном языке выражается с необычайной точностью в каждом предложении, в другом языке остается вообще невыраженным, как будто оно не имеет никакого значения. Это можно наблюдать на примере такой категории, как «сослагательное наклонение»: языки, имеющие для сослагательного наклонения специальную форму, вовсе не используют ее для одних и тех же целей. Поэтому, несмотря на то, что это наклонение одинаково названо в английском, немецком, датском, французском и латинском языках, оно не является строго идентичным в каждом из них. Совершенно невозможно дать такое определение сослагательному наклонению, которое позволило бы нам решить, когда следует употребить в том или ином из упомянутых языков сослагательное наклонение, а когда - изъявительное. Еще сложнее дать такое определение, которое годилось бы для всех языков одновременно. Поэтому нет ничего удивительного, что существует множество языков, не имеющих ничего похожего на то, что можно назвать сослагательным наклонением, как бы широко ни понимался этот термин. И действительно, история английского и датского языков показывает, как постепенно увядало когда-то процветавшее сослагательное наклонение и как с течением времени оно превратилось в нечто, напоминающее рудиментарный орган, употребление которого либо весьма сомнительно, либо в высшей степени ограниченно.

Различия между языками

Занимаясь сравнительной лексикологией, мы наблюдаем, как предметы, представленные словами, группируются самым различным образом соответственно капризам данного языка. То, что сливается воедино в одном языке, различается в другом. Там, где английский язык различает clock «(стенные, настольные, башенные) часы» и watch «ручные часы», а французский - horloge «(башенные) часы», pendule «(висячие, настольные) часы» и montre «(карманные) часы», немецкий язык имеет одно слово Uhr «часы» (он компенсирует это положение с помощью сложных слов, которые дают возможность выразить гораздо больше оттенков: Turmuhr «башенные часы», Schlaguhr «часы с боем», Wanduhr «стенные часы», Stubenuhr «комнатные часы»; Stutzuhr «настольные часы», Taschenuhr «карманные часы»); в английском языке существует только одно слово prince «принц, князь» (немецкий же различает Prinz «принц» и Fьrst «князь»); во французском языке слово cafй соответствует английскому coffee «кофе» и cafй «кафе»; франц. temps соответствует англ. time «время» и weather «погода», а англ. time - франц. temps «время» и fois «раз»; список подобных случаев можно было бы значительно продлить. То же наблюдается и в грамматике: между любыми двумя языками существуют расхождения в группировке грамматических явлений и в выражаемых различиях. Таким образом, при исследовании грамматики того или иного языка необходимо как можно тщательнее выяснить различия, реально существующие в данном языке. При этом нельзя выделить ни одной категории, не подтвержденной реальными языковыми фактами, установленными на основе языкового чувства данного коллектива или нации. Как бы ни настаивали логики, что превосходная степень является необходимой категорией, которую каждая мыслящая нация должна уметь выражать в своем языке, все же во французском языке нет формы превосходной степени, хотя ie plus pur «самый чистый», le plus fin «самый тонкий», le meilleur «лучший» и передают подлинные английские фермы превосходной степени the purest, the finest, the best; эти формы представляют собой не что иное, как формы сравнительной степени, которым придано значение определенности путем прибавления артикля; нельзя сказать и то, что во французском языке есть форма превосходной степени, состоящая из фермы сравнительной степени с предшествующим артиклем, так как часто определенный артикль отсутствует, но зато имеется другое слово, благодаря употреблению которого достигается тот же результат: mon meilleur ami «мой лучший друг» и т.п.

С другой стороны, в то время как во французском языке существует подлинная форма будущего времени (je donnerai «я дам» и т.п.), было бы неправильным включать особую форму будущего времени в систему времен английского языка. Будущность в английском языке часто или вообще не выражается (I start tomorrow at six «Я уезжаю завтра в шесть часов»; ср. также if he comes «если он придет») или выражается при помощи сочетаний, которые обозначают не просто будущность, а выражают ещё какой-нибудь оттенок: в слове will (Не will arrive at six) заключен элемент воли, в выражении am to (The Congress is to be held next year «Конгресс должен состояться в будущем, году») - элемент предначертания, в слове may (Не may come yet «Он может еще прийти») - элемент неуверенности и в слове shall (I shall write to him to-morrow «Я напишу ему завтра») - элемент обязательства. Правда, первоначальные значения часто бывают почти стертыми, но не в такой степени, как во французском, где первоначальное значение инфинитива + ai (have to…) будущего времени полностью забыто. Процесс стирания значения особенно сильно сказывается в глаголе shall, который не носит никакого оттенка обязательства, например в предложении I shall be glad if you can come «Я буду рад, если вы сможете прийти»; кроме того, едва ли shall употребляется теперь где-либо в своем первоначальном значении (ср. библейское Thou shalt not kill «Ты не должен убивать», «не убий» с современным You mustn't walk there «Ты не должен ходить туда»); таким образом, глагол shall стоит ближе всего к подлинному вспомогательному глаголу будущего времени, и если бы он употреблялся so всех трех лицах, можно было бы без колебаний сказать, что в английском языке есть будущее время. Далее, если мы принимаем за будущее время he will come «он придет», то с таким же основанием мы можем признать за формы будущего времени и he may come, he is coming, he is going to come и другие сочетания. Следовательно, главное не в том, что will является отдельным «словом», а в том, что для признания «времени» налицо должна быть форма глагола, представляющая собой неразделимое единство корневой части и флективного окончания; ничто не помешало бы нам сказать, что в данном языке существует будущее время, если бы он имел вспомогательное слово (глагол или наречие), которое действительно служило бы для указания на будущее время; но тогда это слово рассматривалось бы в той части морфологии, которая трактует слова, а не в разделе, посвященном компонентам слов, где рассматривается французское будущее время; в синтаксисе, в том смысле, как мы понимаем его в этой книге, это обстоятельство не играло бы никакой роли.

Какие категории признавать

Мы исходим из того принципа, что в синтаксисе любого языка следует признавать только такие категории, которые нашли в нем формальное выражение, но при этом надо помнить, что термин «форма» употребляется здесь в очень широком смысле, включая формальные слова и место слова в предложении. Выдвигая, таким образом, форму как высший критерий, следует, однако, остерегаться ошибочного представления, которое может показаться естественным следствием этого принципа. Мы говорим one sheep «одна овца», many sheep «много овец»: должны ли мы утверждать, что sheep - не форма единственного числа в первом сочетании или не форма множественного числа во втором, так как оно имеет одну и ту же форму, и что эту форму скорее следует назвать «формой общего числа», или «формой никакого числа», или как-нибудь в этом роде? Можно было бы заявить, что cut в предложении I cut my finger every day «Я каждый день обрезаю палец» не является формой настоящего времени, a cut в предложении I cut my finger yesterday «Я порезал палец вчера» не является формой прошедшего времени (или претерита), поскольку эти формы в обоих предложениях одинаковы. Далее, если мы сравним our king's love for his subjects «любовь нашего короля к своим подданным» и Our kings love their subjects «Наши короли любят своих подданных», мы заметим, что в обоих случаях формы одинаковы (кроме чисто условного различия, которое делается на письме, но не в устной речи, с помощью апострофа), поэтому строгий формалист считал бы себя не вправе делать какой-либо вывод относительно падежа и числа kings. А как быть с love? Данная форма не дает указаний на то, что в одном сочетании - это существительное в единственном числе, а в другом - глагол во множественном числе; и нам пришлось бы изобрести специальное название для созданной таким образом очень странной категории. Истинная мораль, которую можно извлечь из таких примеров, состоит, по моему мнению, в следующем: неправильно рассматривать каждое языковое явление в отрыве от других; необходимо охватить взглядом язык в целом. Sheep в сочетании many sheep является формой множественного числа, поскольку в сочетании many lambs «много ягнят» и в тысячах подобных случаев английский язык признает форму множественного числа существительных; cut в одном предложении стоит в настоящем времени, а в другом - в прошедшем, поскольку появляется различие, если местоимение I заменить местоимением he (he cuts, he cut) или если взять другой глагол (I tear «я разрываю», I tore «я разорвал»); kings в одном случае представляет собой родительный падеж единственного числа, а в другом - именительный падеж множественного числа, что видно из сочетаний типа the man's love for his subjects «любовь этого человека к своим подданным» и The men love their subjects «Эти люди любят своих подданных»; и, наконец, love в одном случае существительное, а в другом - глагол, на что указывает форма в таких сочетаниях, как our king's admiration for his subjects «восхищение короля своими подданными» и Our kings admire their subjects «Наши короли восхищаются своими подданными». Иначе говоря, всячески остерегаясь навязывать грамматике конкретного языка различия и категории, существующие в других языках, но не находящие формального выражения в данном языке, мы должны не менее опасаться и другой сшибки, а именно - отрицать существование различий, выражаемых формально в языке в целом, только на том основании, что в данном конкретном случае они не имеют внешнего обозначения. Вопрос о том, сколько категорий и какие именно категории различает данный язык, должен решаться для языка в целом или по крайней мере для целых разрядов слов; для этого необходимо установить те функции, которые имеют формальное выражение, даже если они выражены не во всех случаях; установленные таким образом категории следует затем применять к более или менее исключительным случаям, когда отсутствует внешняя форма, которая могла бы служить для нас руководством. В английском языке, например, мы должны будем признать множественное число у существительных, местоимений и глаголов, а у прилагательных, как и у наречий, его нет; в датском, с другой стороны, множественное число следует признать у существительных, прилагательных и местоимений, но глаголы его уже не имеют. Этот принцип нужно будет вспомнить в дальнейшем, когда мы перейдем к определению количества падежей в английском языке.

Принцип, изложенный в предыдущих разделах, в грамматической литературе нередко нарушается. Многие авторы охотно говорят о легкости, с которой английский язык может превращать существительные в глаголы и наоборот, но английский язык никогда не смешивает эти два класса слов, даже если он употребляет одну и ту же форму то как существительное, то как глагол: a finger «палец» и a find «находка» - существительные, но finger и find в предложении You finger this and find that «Дотрагиваешься до одного, а обнаруживаешь другое» являются глаголами и по флексии, и по функции, и по всем остальным признакам. В одном из изданий «Гамлета» место, где говорится, что дух идет «slow and stately» «медленно и величественно», было снабжено следующим примечанием (к слову slow): «Прилагательные часто употребляются вместо наречий». Это неправильно: в действительности slow является наречием, так же как и long в предложении Не stayed long «Он оставался долго», хотя оно и имеет такую же форму, как в сочетании a long stay «долгое пребывание», где long - прилагательное. Существительное в сочетаниях five snipe пять бекасов», a few antelope «несколько антилоп» или twenty sail «двадцать парусов» часто рассматривается как форма единственного числа (иногда - «собирательное единственное»). В действительности же оно является формой единственного числа не больше, чем sheep в сочетании five sheep «пять овец», которое всегда трактуется как множественное число (вероятно, потому, что грамматистам известно о существовании у этого слова неизменяемой формы множественного числа еще в древнеанглийский период). Однако история не имеет отношения к этому вопросу. Snipe теперь представляет собой одну из форм множественного числа рассматриваемого слова («неизменяемое множественное»), и существование другой формы множественного числа - snipes - не должно затемнять для нас действительное значение формы snipe.

Синтаксические категории

Теперь можно вернуться к вопросу о возможности универсальной грамматики. Вопрос об универсальной морфологии никогда не возникал; ясно, что реально существующие формативы, так же как их функции и значение, бывают настолько различными в разных языках, что все, относящееся к ним, приходится излагать в грамматиках конкретных языков, за исключением разве нескольких общих положений о фразовом ударении и интонации. Только в отношении синтаксиса наблюдалась тенденция отыскать нечто общее для человеческой речи в целом, нечто, непосредственно основанное на самой природе человеческого мышления, иначе говоря, на логике, и поэтому стоящее выше случайных форм, существующих в том или ином конкретном языке. Мы уже видели, что эта логическая основа не покрывает всю область синтаксиса реальных языков; некоторые языки обходятся без сослагательного наклонения, без дательного падежа, а некоторые даже без множественного числа существительных. Каковы же тогда пределы логической основы синтаксиса, и что она вообще собой представляет?

В системе, намеченной выше, содержатся указания на синтаксическую роль, или функцию, каждой отдельной формы; так, для английского окончания - s дается, с одной стороны, помета - «множественное число существительных», а с другой - «3_е лицо единственного числа настоящего времени глаголов». В каждое из этих указаний включается два или несколько элементов: «часть речи» или разряд слов, единственное или множественное число, третье лицо и, наконец, настоящее время. В английском языке такие указания состоят из сравнительно немногих элементов; но если мы обратимся к латинскому языку, то найдем, что там все значительно сложнее: например, окончание формы bonarum обозначает множественное число, женский род и родительный падеж, а окончание формы tegerentur - множественное число, 3_е лицо, имперфект, сослагательное наклонение, страдательный залог; также и в других случаях. Очевидно, что хотя невозможно или не всегда возможно разделить эти элементы с формальной точки зрения (что выражает, например, множественное число, а что - родительный падеж в форме animalium? А что с формальной точки зрения соответствует значениям лица, перфекта, изъявительного наклонения и действительного залога в форме feci? и т.д.), однако с точки зрения синтаксиса не только возможно, но и вполне естественно рассматривать эти элементы изолированно и объединять при этом все существительные, все глаголы, все формы единственного числа, все формы родительного падежа, все формы сослагательного наклонения, все формы 1_го лица и т.д. Таким образом, мы получаем ряд изолированных синтаксических понятий. Но надо идти еще дальше, поскольку эти изолированные понятия в ряде случаев соединяются вместе и образуют группы высшего порядка или более всеобъемлющие синтаксические разряды.

Таким образом, существительные, прилагательные, глаголы, местоимения и т.д., взятые вместе, образуют систему частей речи или разрядов слов.

Единственное и множественное число (вместе с двойственным) образуют категорию числа.

Именительный, винительный, дательный, родительный и другие падежи образуют категорию падежа.

Настоящее, претерит (имперфект, перфект), будущее и другие времена образуют категорию времени.

Изъявительное, сослагательное, желательное (оптатив) и повелительное наклонения образуют категорию наклонения.

Действительный, страдательный и средний (медиальный) залоги образуют категорию залога.

Первое, второе и третье лица образуют категорию лица. Мужской, женский и средний род образуют категорию рода.

Синтаксис и логика

Установить все эти синтаксические понятия и категории можно, не выходя ни на мгновение за пределы грамматики. Однако как только мы задаем вопрос, что эти понятия и категории отображают, мы сейчас же из области языка попадаем в область внешнего мира Конечно, в том виде, как он отражается в человеческом сознании. или в область мышления. Некоторые из категорий, перечисленных выше, находятся в очевидной связи с чем-то существующим в самых предметах; так, грамматическая категория числа, несомненно, соответствует различию между единичностью и множественностью, существующему во внешнем мире; чтобы объяснить различные грамматические времена - настоящее время, имперфект и т.д. - необходимо обратиться к понятию «времени» во внешнем мире; различие между тремя грамматическими лицами соответствует естественному различию между говорящим, лицом, к которому обращена речь, и чем-то находящимся вне их обоих. Для некоторых категорий связь с чем-то находящимся за пределами языка не столь очевидна; и, может быть, те авторы, которые хотят установить такую связь и считают, например, что грамматическое различие между существительным и прилагательным соответствует внешнему различию между веществом и качеством, или стремятся установить «логическую» систему падежей или наклонений, впадают в глубокое заблуждение. Этот вопрос будет рассмотрен в последующих главах, и мы увидим, с какими сложными проблемами он связан.

Внешний мир в том виде, в каком он отражается в человеческом сознании, чрезвычайно сложен; и нельзя думать, что можно сразу найти самый простой и самый точный способ обозначения несметного количества явлений и многообразных отношений между ними. Поэтому соответствие между внешними и грамматическими категориями никогда не бывает полным; повсюду мы находим самые странные и неожиданные перекрещивания и взаимопересечения. Приведу конкретный пример из области, казалось бы, сравнительно простой. На этом примере ясно видно, что хотя языку и недостает логической точности, но все же он вполне понятен. Сравним высказывание общеизвестной истины и один из примеров шекспировской мудрости, ставшим поговоркой:

1. Man is mortal «Человек смертен».

2. Men were deceivers ever «Мужчины всегда были обманщиками».

Рассматривая эти примеры с точки зрения грамматики, мы видим, что (не говоря о различии в именной части сказуемого) они различаются тем, что в одном случае в них представлено единственное число, а в другом - множественное, в одном случае - настоящее время, а в другом - прошедшее. Тем не менее, оба предложения сообщают нечто о целом классе; только сам класс в обоих случаях различен: в первом случае имеется в виду человечество в целом, безотносительно к полу, во втором - только мужская часть человечества; таким образом, в грамматическом различии чисел подразумевается различие пола. С другой стороны, хотя в данных примерах мы встречаем различные временные формы, различия во времени не имеются в виду: первое высказывание относится не только к настоящему моменту, а второе - не только к прошлому. В обоих случаях высказывается утверждение, не проводящее различия между настоящим и прошедшим и распространяемое на все времена. Логик предпочел бы здесь языковую конструкцию, при которой оба предложения имели бы обобщающее число (у Бреаля - omnial) и одну и ту же форму обобщающего времени; причем в такой конструкции подлежащее первого предложения стояло бы в общем роде, а подлежащее второго - в мужском роде; тогда значение приведенных предложений не вызывало бы никаких сомнений: «Все люди есть, были и всегда будут смертными» и «Все люди мужского пола есть, были и всегда будут обманщиками». Однако в действительности в английском языке дело обстоит не так; грамматика же должна устанавливать факты, а не пожелания.

Понятийные категории

Следовательно, приходится признать, что наряду с синтаксическими категориями, или кроме них, или за этими категориями, зависящими от структуры каждого языка, в том виде, в каком он существует, имеются еще внеязыковые категории, не зависящие от более или менее случайных фактов существующих языков. Эти категории являются универсальными, поскольку они применимы ко всем языкам, хотя они редко выражаются в этих языках ясным и недвусмысленным образом. Некоторые из них относятся к таким фактам внешнего мира, как пол, другие - к умственной деятельности или к логике. За отсутствием лучшего термина я буду называть эти категории понятийными категориями. Задача грамматиста состоит в том, чтобы в каждом конкретном случае разобраться в соотношении, существующем между понятийной и синтаксической категориями.

Это отнюдь не легкая задача, и одна из трудностей на пути ее разрешения состоит в отсутствии адекватных терминов: очень часто одни и те же слова применяются к явлениям, принадлежащим к тем двум сферам, которые мы хотим разграничить. Каким образом особый набор терминов облегчает анализ трудной проблемы, можно показать на примере, который вкратце предвосхитит содержание одного из последующих разделов настоящей книги. Род является синтаксической категорией в таких языках, как латинский, французский и немецкий; соответствующая естественная, или понятийная, категория - пол; пол существует в реальном мире, но не всегда он выражается в языке, даже в таких языках, как латинский, французский и немецкий, имеющих систему грамматического рода, во многом соответствующую естественному разделению по полу. Таким образом, можно различать:

Возьмем теперь несколько французских и немецких примеров: Der Soldat, le soldat «солдат» - живые существа мужского пола, мужской род; die Tochter, la fille «дочь» - живые существа женского пола, женский род; der Sperling «воробей», le cheval «лошадь» - живые существа обоих полов, мужской род; die Maus, la souris «мышь» - живые существа обоих полов, женский род; das Pferd «лошадь» - оба пола, средний род; die Schildwache, la sentinelle «часовой» - мужской пол, женский род; das Weib «женщина» - женский пол, средний род; der Tisch «стол», le fruit «фрукт» - не имеют пола, мужской род; die Frucht «фрукт», la table «стол» - не имеют пола, женский род; das Buch «книга» - не имеет пола, средний род Эта терминология яснее терминологии Суита (Sweet, New English Grammar, Oxford, 1892, § 146). Он говорит о естественном роде, если по-следний соответствует полу, и о грамматическом роде, если он не соответствует полу; так, например, др.-англ. wifmann принадлежит к грамматическому муж-скому роду, в то время как др.-англ. mann представляет собой естественный мужской род. В моей терминологии оба слова мужского рода, но wifmann „женщина“ обозначает живое существо женского пола, а mann „человек, муж-чина“ -- или живое существо мужского пола, или живое существо, безотноси-тельно к полу.. В других случаях нет возможности создать два типа терминов, из которых один относился бы к реальному миру и к миру универсальной логики, а другой - к миру грамматики, но мы всегда должны стремиться к разграничению этих двух областей.

Из приведенных примеров, относящихся к роду и полу, видно, что взаимоотношения между синтаксическими и понятийными категориями представляют собой такую же сложную сеть, как отмеченное взаимоотношение между формальными и синтаксическими категориями (см. выше, стр. 47). Таким образом, мы имеем тройное подразделение, три ступени грамматического анализа одних и тех же явлений, или троякий подход к рассмотрению грамматических фактов, а именно: (А) форма, (Б) функция и (В) понятие. Теперь возьмем один из функциональных (синтаксических) разрядов и рассмотрим его взаимоотношения с формой, с одной стороны, и с понятием - с другой. Английский претерит образуется различными способами; и хотя он представляет одну определенную синтаксическую категорию, но, как видно из нижеследующей таблицы, не всегда имеет одно и то же логическое содержание:

Таким образом, синтаксические категории, подобно двуликому Янусу, обращены и к форме, и к понятию. Они находятся посередине и представляют собой соединительное звено между миром звуков и миром понятий. Когда мы говорим (или пишем), мы начинаем с правой стороны (В) таблицы и переходим через синтаксис (Б) к формальному выражению (А); когда слушаем (или читаем), движение совершается в обратном направлении: от А через Б к В. Следовательно, движение осуществляется таким образом:

В Б А Б В

Говорящий: понятие > функция > форма

Слушатель: форма > функция > понятие

Устанавливая категории в разделе третьем (В), необходимо всегда помнить, что они должны иметь лингвистическое значение. Мы хотим понять языковые (грамматические) явления, а поэтому было бы неправильно приступать к делу, не принимая во внимание существование языка вообще, классифицируя предметы и понятия безотносительно к их языковому выражению. Напротив, нам следует поступать, mutatis mutandis, так, как мы поступали, когда устанавливали синтаксические категории: там мы обращали пристальное внимание на то, что нашло выражение в языковых формах, а здесь мы должны сосредоточить свое внимание на уже установленных синтаксических категориях. Систематический обзор главных понятийных категорий, поскольку они находят грамматическое выражение, и рассмотрение взаимоотношений между этими двумя «мирами» в различных языках и является задачей большей части этой работы. Не раз нам придется констатировать, что грамматические категории представляют собой в лучшем случае симптомы, или тени, отбрасываемые понятийными категориями; иногда «понятие», стоящее за грамматическим явлением, оказывается таким же неуловимым, как кантовская вещь в себе. И в целом мы не должны ожидать, что придем к «универсальной грамматике» в том смысле, в каком ее понимали старые грамматисты-философы. Результатом наших исследований будет лишь такое приближение к ней, какое возможно для современной лингвистической науки.

Примечание к главе III

Выдающийся историк французского языка Фердинанд Брюно (Brunot) предлагает произвести революцию в преподавании (французской) грамматики, начиная изучение ее изнутри - не с форм, а с мыслей, которые подлежат выражению. Его фундаментальный труд «La pensйe et la langue» (Paris, Masson et Cie, 1922), необыкновенно богатый новыми наблюдениями и методическими замечаниями, был опубликован, когда более двух третей моей книги было уже написано в окончательном или почти в окончательном виде. Возможно (хотя мне сейчас трудно сказать что-либо определенное), что моя книга приняла бы иной вид, если бы работа Брюно появилась до того, как полностью сложились мои взгляды. Сейчас же, хотя я приветствую его как могущественного союзника, я расхожусь с ним по крайней мере по двум важным вопросам. Во-первых, то, что он рекомендует как правильный метод (начинать с внутренней стороны - la pensee), с моей точки зрения, должно быть одним из двух методов подхода к фактам языка: один начинает изнутри, другой - извне. И, во-вторых, грамматика должна отграничиваться от словаря, между тем как Брюно в своих списках синонимических терминов слишком часто смешивает эти области. Не могу я также разделить его глубокого пренебрежения к старой теории «частей речи», как бы она ни была ошибочна во многих деталях.

Глава IV. Части речи

Прежние системы. Определения. Основа классификации. Язык и реальная жизнь. Имена собственные. Подлинное значение имен собственных.

Прежние системы

Преподавание грамматики принято начинать с деления слов на определенные разряды, обычно называемые «частями речи» (существительные, прилагательные, глаголы и т.п.), и с определения каждого разряда. Деление слов на разряды восходит к греческой и латинской грамматике с небольшими добавлениями и изменениями. Что касается определений, то они очень далеки от степени точности, характерной для эвклидовой геометрии. Большинство определений, даже в новейших трудах, - это, по существу, определения мнимые; в них очень легко найти слабые места. Не удалось достигнуть согласия и в вопросе о том, на чем должна основываться классификация - на форме (и изменениях формы), или на значении, или на функции в предложении, или на всех этих моментах, взятых вместе.

Самой остроумной системой в этом отношении является, конечно, система Варрона, который различает четыре части речи: часть речи, имеющую падежи (имена), часть речи, имеющую времена (глаголы), часть речи, имеющую и падежи, и времена (причастия), и часть речи, не имеющую ни того, ни другого (частицы). Если эта схема теперь отброшена, то только потому, что она слишком явно приспособлена лишь к латинскому (и греческому) языку, но совершенно неприемлема ни для современных языков, которые развились из языковой структуры, сходной с латинской (например, для английского), ни для языков совершенно иного типа (например, эскимосского).

Такую же математическую регулярность, как в системе Варрона, мы находим и в следующей системе: некоторые имена различают время, подобно глаголам, и род, подобно существительным (причастия), другие не различают ни род, ни время (личные местоимения). Глаголы - единственные слова, совмещающие временные различия с отсутствием рода. Таким образом, мы имеем следующую систему:

обычные: с родом, без времени

имена личные местоимения: без рода, без времени

причастия: с родом, с временем

глаголы: без рода, с временем

Эта система опять-таки пригодна только для древних языков нашей семьи и отличается от системы Варрона лишь тем, что в основу классификации положены различия в роде, а не различия в падеже. Обе системы в равной мере произвольны. В обеих системах отличительной чертой глаголов является время, и это нашло отражение в немецкой грамматике, где глагол называется Zeitwort «временным словом»; но по такому признаку глаголы отсутствуют в китайском языке, а, с другой стороны, позже мы увидим, что и существительные иногда различают времена. Некоторые грамматисты полагают, что отличительной чертой глагола служат личные окончания (Штейнталь и др.). Но этот критерий тоже исключил бы наличие глаголов в китайском языке; кроме того, глаголы не различают лица также в датском языке. Вряд ли можно выйти из положения, сказав, подобно Шлейхеру (Schleicher, Nomen und Verbum, Leipzig, 1865, стр. 509), что «глаголы - это слова, которые имеют или имели личные окончания», так как для определения принадлежности слова к той или иной части речи знание истории языка не является необходимым.

Определения

Рассмотрим теперь кратко некоторые из определений, данных в грамматике Холла и Зонненшейна (J. Hall and Е. A. Sonnenschein, Grammar, London, 1902): «Существительные называют. Местоимения отождествляют без названия». Я сомневаюсь, что who в предложении Who killed Cock Robin? «Кто убил Кока Робина?» действительно что-нибудь отождествляет; оно скорее просит отождествить кого-то другого. А что отождествляет none в предложении Then none was for a party «Тогда никто не был за вечеринку «? «Прилагательные употребляются с существительными в целях описания, отождествления и перечисления « Слово „перечисление“ употребляется здесь в значении, которое неизвестно словарям. Если мы поймем это слово в его обычном значении, тогда, согласно определению, coat „пальто“ и др. в предложении All his garments, coat, waistcoat, shirt and trousers were wet „Вся его одежда -- пиджак, жилет, рубаш-ка и брюки -- была вымочена“ будут прилагательными.. Но разве прилагательные не могут употребляться без существительных? (The absent are always at fault «Отсутствующие всегда виноваты», He was angry «Он был сердит»). С другой стороны, является ли poet в сочетании Browning the poet «Браунинг поэт» прилагательным? «С помощью глаголов говорится что-то о чем-либо или о ком-либо»: You scoundrel «Ты негодяй» - здесь говорится нечто о you в такой же степени, как и в предложении You are a scoundrel; кроме того, в последнем предложении это нечто сообщается не в глаголе are, а в предикативе. «Союзы соединяют группы слов или отдельные слова». Но то же самое относится и к слову of в сочетании a man of honour «человек чести», хотя данное слово не становится из-за этого союзом. Ни одно из приведенных определений не является ни исчерпывающим, ни убедительным Много времени спустя после того, как был написан первый вариант моей книги, я познакомился с работой Зонненшейна (Sоnnenschein, New English Grammar, Oxford, 1921; во многих отношениях прекрасная книга, хотя в некоторых случаях у меня есть возражения по ряду вопросов). В ней улучшены некоторые из определений. „Местоимение -- это слово, употребля-емое вместо существительного для обозначения или перечисления лиц и пред-метов, без называния их“. „Обозначение“ значительно лучше, чем „отождеств-ление“, но трудность в отношении none и who все же остается. „Сочинитель-ный союз -- это слово, употребляемое для соединения членов предложения одинакового ранга. Подчинительный союз -- это слово, употребляемое для соединения придаточного-наречия или придаточного-существительного с осталь-ной частью сложноподчиненного предложения“. Сочинительный союз может употребляться также и для соединения целых предложений (Sonnenschein, § 59). Определение довольно сложное и предполагает многие другие грамматические термины; оно не дает ответа на вопрос, что такое союз, и что есть общего у этих двух разрядов..

Основа классификации

Некоторые грамматисты, чувствуя несовершенство таких определений, впали в отчаяние и отказались от разрешения этой проблемы методом анализа значений слов, принадлежащих к различным разрядам; они считают, что единственным критерием должна быть форма слова. По такому пути пошел, например, Цейтлин (J. Zeitlin, On the Parts of Speech. The Noun; см. «The English Journal», март, 1914), хотя, к сожалению, он рассматривает только существительные. Он придает термину «форма» довольно широкое значение и заявляет, что «в английском языке существительное до сих пор еще обладает определенными формальными признаками, которые отсутствуют у всех других разрядов слов. К таким признакам относится префигирование артикля или указательного местоимения, использование флективного показателя для обозначения притяжательности и множественности и соединение с предлогами для указания отношений, которые первоначально выражались флективными окончаниями». Правда, он проявляет осторожность и добавляет, что отсутствия всех перечисленных признаков недостаточно для исключения конкретного слова из существительных; существительное надо характеризовать «как слово, которое имеет или может в любом употреблении иметь» указанные формальные признаки.