Размещено на http://www.allbest.ru/

Содержание

Введение

1. Джеймс: поиски образца

1.1 Джеймс и Америка

1.2 Джеймс и Франция

1.3 Джеймс и Иной

2. Джеймс и Тургенев: критика

2.1 Ученик великана: личностный аспект отношений

2.2 Тургенев как миф

2.3 Живопись и архитектура: устройство прозы

2.4 Сюжет и характер

2.5 Собирание фактов - собирание впечатлений

2.6 Свобода построения против искусственности формы

2.7 Мораль и форма

2.8 Сильные и чистые женщины против слабых, безвольных мужчин

2.9 Тургеневские изгибы: типическое - уникальное

2.10 Естественность против программы и догмы

2.11 Аристократизм духа - демократизм ума

2.12 Воплощение русского - гражданин мира

2.16 Литературный горизонт: современники как Мастера

3. Генри Джеймс и деполитизация Тургенева

3.1 Эстетика Джеймса и политика Тургенева

3.2 «Княгиня Казамассима» Генри Джеймса как вариант тургеневской «Нови»

Заключение

Список использованных источников

Введение

Генри Джеймс с середины 1860-х, еще до того как опубликовать свой первый роман, начал писать рецензии, статьи и эссе для американских журналов. Начинающий литератор, примыкающий к кружку писателей и критиков американской Новой Англии, находился в поиске литературного образца, который мог бы стать примером того, какой должна быть американская литература, искавшая в то время новый ориентир.

Уже очень рано группой американских критиков, а затем и самим Джеймсом, были открыты во французских и немецких переводах Тургенев и его книги. Для Генри Джеймса фигура Тургенева была идеальным образцом для подражания как писатель, находящийся вне американской и западноевропейской культур, но одновременно близкий из-за бытовавшего тогда мнения о схожести между Россией и Америкой и своими связями с французскими писателями.

В течение своей жизни Джеймс напишет ряд критических работ о Тургеневе, где будет транслировать собственное видение задач литературы и важнейшие элементы построения художественного мира писателя. Актуальность данной работы заключается в том, что до сих пор не были сделаны исследования о мифологизации образа Тургенева в работах Джеймса и не была исследована система противоречий в оценке художественных миров Тургенева.

В задачи этой работы входит:

- установить место Тургенева в англоязычном литературном пространстве второй половины XIX века

- найти причины выбора Генри Джеймсом Тургенева в качестве литературного образца

- вычленить основные элементы поэтики Тургенева в рамках общего эстетического видения Генри Джеймса

- провести анализ важнейших элементов поэтики Тургенева

- определить, какие элементы были приняты, а какие были отклонены

В основе моей гипотезы лежит предположение о комплексной системе причин личностного и эстетического плана в выборе Джеймсом Тургенева как литературного образца. Джеймс транслирует через Тургенева важные для него эстетические идеи, но не перенимает прямую зависимость между искусством и социальной средой.

1. Джеймс: поиски образца

1.1 Джеймс и Америка

«It is the custom when praising a Russian writer to do so at the expense of all other Russian writers… And so one year Tolstoy is laid prone as Dagon, and another year, Turgenev» Lynd R. Old and New Masters. London : Fisher Unwin, 1919. P.171.. Так ирландский писатель Роберт Линд в 1919-м описал парадокс русской литературы в ее восприятии Западом. Но такая ситуация возвышения одного писателя за счет принижения всех остальных возможна только в том случае, если уже известно определенное количество писателей, дающее опцию выбора. Если же национальная литература для внешнего для нее человека представлена только одним писателем, то и сама опция выбора полностью отсутствует.

Когда Генри Джеймс в 1874-м в рецензии на «Вешние воды» впервые в своей критике обратил внимание на творчество Тургенева, Джеймс уже тогда сделал определенный выбор в пользу русской литературы. Тургенев в качестве образца для подражания для тогда 34-летнего Джеймса был выбором не самым очевидным и не самым предсказуемым. В этой главе мы попытаемся рассмотреть, какие обстоятельства и причины не только литературного, но и окололитературного характера могли воздействовать на Джеймса во время его поиска идеала, по контурам которого можно выстраивать свою литературную карьеру и судьбу. Будет важно рассмотреть три ключевых фактора, каждый из которых будет проанализирован в отдельности в этой главе, чтобы дать комплексное описание той ситуации, в которой находился Джеймс в конце 1860-х - начале 1870-х. Во-первых, это американская, родная для Джеймса литература и та среда, в которой Джеймс находился. Во-вторых, это предлагаемые литературные модели стран Западной Европы, Британии и других стран, стоящих особняком, вроде России и Норвегии. В-третьих, сама личность Тургенева, его уникальность и исключительность в контексте русской литературы второй половины XIX века. Рассмотрев эти три ключевых фактора в совокупности с историческими, национальными и эстетическими элементами биографии самого Джеймса, можно будет прояснить причину того, почему Джеймс выстраивал (по крайней мере, на начальных этапах) свою художественную систему и отчасти биографию, опираясь на Тургенева.

Джеймс, в первую очередь, не мог найти идеал среди своих предшественников. Джеймс ничего не пишет о По и Торо, рецензирует несколько книг Эмерсона, Уитмана, единственный мастер из прошлого, который занимает Джеймса, - Натаниэль Готорн.

В личной переписке и критике Джеймса прослеживается его противоречивое отношение к американскому как к носителю определенных национальных черт и к художественному творчеству американских писателей.

С одной стороны, Джеймс выделяет положительные черты национального характера, вроде независимости, свободы духа, чистоты, практичности, открытости миру, с другой стороны, он видит ограниченность взглядов американца и общую культурную недостаточность: «…we seem a people of character, we seem to have energy, capacity and intellectual stuff in ample measure. What I have hinted at as our vices are the elements of the modern man with culture quite left out» James H. The Complete Letters of Henry James, 1878-1880. Volume 2. Edited by Pierre A. Walker and Greg W. Zacharias. Lincoln: University of Nebraska Press, 2015. P.145.. Быть американцем означало для Джеймса на раннем этапе быть недостаточно образованным и культурным. Уже из Европы он пишет: «I feel helplessly hopelessly American» Ibid. P. 31.. «Американность» (Americanness) становится для Джеймса синонимом провинциальности:

«It is quite true I use the word provincial too many times… I think it is extremely provincial for a Russian to be very Russian… for the simple reason that certain national types are essentially & intrinsically provincial» Anesko M. Letters, Fictions, Lives: Henry James and William Dean Howells. New York: Oxford University Press, 1997. P. 146..

Джеймс верил в прямую связь между бедной культурной средой и воображением художника. Скудность культурного пространства вокруг писателя не позволит творцу развить свои способности. Американский ландшафт времен Эмерсона Джеймсу виделся, как «a kind of achromatic picture, without particular intensifications» Anesko M. Letters, Fictions, Lives: Henry James and William Dean Howells. New York: Oxford University Press, 1997. P. 132.. Судьба Готорна была ярким примером того, что ожидает писателя, останься он в Америке. Так, бедная на культуру почва не могла дать ростки гению.

Отмечая в своей рецензии на сборник путевых заметок Готорна и в монографии «Готорн» (1879) гениальность предшественника, Джеймс выделяет его ограниченность. Джеймс искал истоки гения не только в самих текстах Готорна, но и за их пределами. Для Джеймса была важна связь между сознанием художника и его созданиями. Если только прекрасный разум может создать совершенное произведение, то разум Готорна был ограничен. Готорн создавал свои произведения настолько совершенными, насколько позволяло его ограниченное сознание. Для Джеймса было важно триединство историка, философа и поэта в писателе, и в Готорне не было той гармонии этих трех сторон художника, как этого бы хотел Джеймс.

Готорну, в первую очередь, не хватало интеллекта: «They deepen our sense of that genius, while they singularly diminish our impression of his general intellectual power» James H. Literary Criticism. Vol. 1, Essays on Literature, American Writers,English Writers. Ed. Leon Edel and Mark Wilson. New York: Library of America, 1984. P. 307.. Он смотрел на вещи поверхностно, не обладал пытливостью и видел только то, что позволяло ему видеть его ограниченное сознание:

«Some of the facts… imply a peculiar leisure of attention»,

«He looks at things as little as possible… There is something extremely pleasing in this simplicity, within which the character of the man rounds itself so completely and so firmly».

«…there was a comfortable want of eagerness in his mind».

«The play of Hawthorne's intellect was light and capricious… The imagination was profane, but the temper was not degenerate».

Корни такой бедности внимания и воображения Джеймс опять же видел в отсутствии развитой культурной среды в изолированной Новой Англии, где Готорн жил и писал: «[Hawthorne's career] was almost strikingly deficient in incident, in what may be called the dramatic quality» James H. Literary Criticism. Vol. 1, Essays on Literature, American Writers, English Writers. Ed. Leon Edel and Mark Wilson. New York: Library of America, 1984. P. 319.. Готорну не на чем было тренировать свое воображение, негде было развиваться, не хватало того богатого культурного пространства, какое давала Западная Европа:

« I seem to see the image of the crude and simple society in which he lived. I use these epithets, of course, not invidiously, but descriptively… it takes such an accumulation of history and custom, such a complexity of manners and types, to form a fund of suggestion for a novelist».

Не находил в Готорне Джеймс и философа, то есть человека с системой взглядов, идей, воззрений. Сознание Готорна застыло: «I should be inclined to go still further, and say that his mind proper -- his mind in so far as it was a repository of opinions and articles of faith -- had no development that it is of especial importance to look into».

Джеймс искал в путевых записках и записных книжках писателя ключей к гениальности Готорна, особенно ключей культурных, и не находил их. В записных книжках писателя не было упоминаний каких-либо книг, а живопись Готорн не понимал: «…his understanding on the general aesthetic line was not comprehensive». (Исследователи отмечают влияние Готорна на Джеймса на разных этапах жизни, см. Brodhead, “School of Hawthorne» и Rowe, «Theoretical Dimensions». Также добавим, что Джеймс никогда полностью не отрицал Эмерсона, Торо, Готорна и других американских писателей. Davidson R. The Master and the Dean: The Literary Criticism of Henry James and William Dean Howells. Columbia and London: U of Missouri P, 2005. P. 135.) Общую теорию о недостаточном понимании американским художником искусства подтверждали для Джеймса его друг Уильям Дин Хоуэллз и Эмерсон, которого Джеймс встретил в Париже в 1872-м году: «…he [James] had personally escorted Emerson on a tour of the Louvre. James had been surprised at Emerson's apparent indifference. “His perception of art is not, I think, naturally keen… the anomaly of a man so refined and intelligent being so little spoken to by works of art».

Готорн не мог быть образцом для подражания. Он был одиночкой James H. Literary Criticism. Vol. 1, Essays on Literature, American Writers, English Writers. Ed. Leon Edel and Mark Wilson. New York: Library of America, 1984. P. 319., тогда как Джеймс считал, что, только находясь в среде себе подобных, можно добиться результатов: «The gentleman or the lady who has written a book is in many circles the object of an admiration too indiscriminating to operate as an encouragement to good writing. There is no reason to suppose that this was less the case fifty years ago; but fifty years ago… the literary man must have lacked the comfort and inspiration of belonging to a class. The best things come, as a general thing, from the talents that are members of a group».

Такую творческую среду Джеймс видел только в Западной Европе, Америка такой среды не давала: «Hawthorne on the one side is so subtle and slender and unpretending, and the American world on the other is so vast and various and substantial, that it might seem to the author of The Scarlet Letter and the Mosses from an Old Manse, that we render him a poor service in contrasting his proportions with those of a great civilization. But our author must accept the awkward as well as the graceful side of his fame» James H. Literary Criticism. Vol. 1, Essays on Literature, American Writers,English Writers. Ed. Leon Edel and Mark Wilson. New York: Library of America, 1984. P. 320.. Даже регулярное вплетение в свой стиль французских слов как бы неприметно отгораживает от родного языка и приближает Джеймса к Европе. Интерес Джеймса и литераторов вокруг журнала Atlantic Monthly к реализму дает повод говорить об американском реализме, который очевидно не мог прийти от романтиков и трансценденталистов США. Как писал Хоуэллз Томасу С. Перри в 1886: «No one invented realism; it came» Davidson R. The Master and the Dean: The Literary Criticism of Henry James and William Dean Howells. Columbia and London: U of Missouri P, 2005. P. 30.. Прийти он мог только из Европы: «…I am not fanciful in saying that he testifies to the sentiments of the society in which he flourished almost as pertinently (proportions observed) as Balzac… testify to the manners and morals of the French people. He was not a man with a literary theory; he was guiltless of a system, and I am not sure that he had ever heard of Realism».

1.2 Джеймс и Франция

Переезд в Европу в 1875-м был для Джеймса логичным шагом. В Париже он находит общество образованных, культурных людей, которое Джеймс так давно искал. Знакомство с т.н. «внуками Бальзака» дает возможность обсуждать те элементы искусства и творчества, которые более всего волновали Джеймса. «Seeing these people does me a world of good, and this intellectual vivacity and raffinement make an English mind seem like a sort of glue-pot." In Paris… James found rich fertilizer for his developing “Anglo-Saxon mind”» Lerner D. The Influence of Turgenev on Henry James. P.30.. Еще до знакомства с парижским кружком с Флобером во главе Джеймс читал и учился у французских критиков, в частности Эдмонда Шерера и Шарля Августина Сент-Бева. В своей рецензии 1865-го года на книгу Шарьера «Nouvelles йtudes sur la littйrature contemporaine», где тот развивает принципы британца Мэтью Арнольда, Джеймс хвалил француза за отсутствие единой системы взглядов: «[Шарьер] has plenty of theories, but no theory. We find… this is the highest praise, it seems to us, that we can give a critic» James H. Literary Criticism. Vol. 2, French Writers, Other European Writers, the Prefaces to the New York Edition. Ed. Leon Edel and Mark Wilson. New York: Library of America, 1984. P. 803..

В восторженном письме Хоуэллзу Генри Джеймс противопоставляет французам англичан, чья проза давно уже не предлагает ничего стоящего: «I have been seeing something of Daudet, Goncourt, & Zola; &. there is nothing more interesting to me now than the effort & experiment of this little group, with its truly infernal intelligence of art, form, manner--its intense artistic life. They do the only kind of work, to-day, that I respect» Anesko M. Letters, Fictions, Lives: Henry James and William Dean Howells. New York: Oxford University Press, 1997. P. 243..

Но довольно скоро Джеймс с парижским кружком разорвет и переедет в Лондон, уже навсегда. Кружок окажется замкнутым на самом себе: «I don't like their wares, and they don't like any others; and besides, they are not accueillants» James H. Henry James: Selected Letters. Ed. Leon Edel. Cambridge: Harvard University Press, Belknap Press, 1987. P. 31.. Если американские коллеги и предшественники проявляли леность ума и непытливость из-за отсутствия условий, то французы, имея все культурные условия, были подвержены той же самой непытливости: «They [E. de Goncourt, Alphonse Daudet etc] are a queer lot, and intellectually very remote from my own sympathies. They are extremely narrow and it makes me rather scorn them than not a mother's son of them can read English».

Кроме того, Джеймс ошибался, когда думал, что французы свободны от всяких теорий. Золя, по Джеймсу, совершил то, против чего Джеймс предостерегал не романистов, а критиков - заранее создал готовую теорию, которой затем следовал, а не оставался открытым любому материалу Lerner D. The Influence of Turgenev on Henry James. P.29.. «Натуралистическая школа», с главным теоретиком ее Эмилем Золя, который верил, что его творчество было «научным» в представлении человеческой природы, была неприемлема для Джеймса все по той же причине: натуралистический роман был написан по заранее известной формуле, что было для Джеймса «анафемой». Позже, в 1884, в «The Art of Fiction» Джеймс сформулирует основное расхождение с Золя: «…in spite of M. Zola, who reasons less powerfully than he represents, and who will not reconcile himself to this absoluteness of taste, thinking that there are certain things that people ought to like, and that they can he made to like. I am quite at a loss to imagine anything… that people ought to like or to dislike» James H. Literary Criticism. Vol. 1, Essays on Literature, American Writers, English Writers. Ed. Leon Edel and Mark Wilson. New York: Library of America, 1984. P. 58..

Еще позже, в 1898-м, Генри Джеймс обозначит еще один важный элемент французской литературы, который был так и не принят им - проникновение в литературу «страсти», то есть эротического и сексуального: «Passion still abides with us, though its wings have undoubtedly been clipped; the possibility of it is, in the vulgar phrase, all over the place. But it lives a great variety of life, burns with other flames and throbs with other obsessions than the sole sexual… "Passion" crowds it out; but passion is strangely brief, while character, like art itself, as we know, is long».

Так, ни у себя в Америке, ни в Западной Европе Джеймс не нашел тот образец для подражания, на который можно было равняться. Американское культурное поле было скудным и не давало возможности для развития воображения, тогда как французское писательское общество было замкнутым на себе, а французская литература была чересчур несдержанной в отображении страсти.

1.3 Джеймс и Иной

Тургенев, с другой стороны, был тем идеальным кандидатом в учителя и мастера, у которого можно было учиться как по учебникам (то есть художественным текстам), так и напрямую, встречаясь в Париже. Тургенев был частью группы, но был ее неформальным участником. Тургенев официально не принадлежал никакой группе, не следовал никакой школе, не имел никакой теории, которую бы он мог реализовывать на практике. Личное знакомство во многом предопределило будущее обожание Тургенева Джеймсом, доходящее до идолопоклонства. Turton G. Turgenev and the Context of English Literature 1850-1900. London, New York: Routledge, 1992. P. 58. Восторженные письма из Парижа домой описывают Тургенева прежде всего как ангельскую личность:

«He [Turgenev] is everything one could desire - robust, sympathetic, modest, simple, profound, intelligent, naпf - in fine angelic» James H. Henry James: Selected Letters. Ed. Leon Edel. Cambridge: Harvard University Press, Belknap Press, 1987. P. 123.. Если Флобер и его компания были неприветливы, то Тургенев, наоборот, щедр и общителен: «He [Turgenev] is worth the whole heap of them, and yet he himself swallows them down in a manner that excites my extreme wonder. But he is the most loveable of men and takes all things easily. He is so strong and pure a genius that he doesn't need to be on on the defensive as regards his opinions and enjoyments». Джеймс очарован разговорами со старшим писателем: «…all his [Turgenev's] talk is full of sense and feeling and justesse». И если записные книжки Готорна не приоткрывали Джеймсу творческого процесса, то Тургенев щедро делится тем, как в его голове рождаются идеи и образы: «He [Turgenev] is amour d'homme. He said he never invented anything or any one. Everything in his stories comes from some figure he has seen - tho' often the figure from the story has started may turn out to be a secondary figure… for to be true to a given individual type is the utmost he is able to strive for. In short, he gave me a sort of definition of his own mental process, which admirably intelligent and limpidly honest. This last is the whole man; and it is written in his face».

Личное знакомство с Тургеневым только укрепило то, что впечатлило Джеймса в прозе русского писателя. Еще в 15-летнем возрасте Джеймс впервые прочитал Тургенева по рекомендации отца, а позже по совету критика Т.С. Перри. Марк Слоним в предисловии к библиографическому изданию «Turgenev in English: a checklist of works by and about him» отмечает, что Тургенев был первым русским писателем, добившимся большой популярности за пределами России, и первый, кто вообще представил русскую литературу Европе и Америке, не в последнюю очередь благодаря личному влиянию Stam D., Yachnin R. Turgenev in English: A Checklist. New York: New York Public Library, 1962. P. 9.. Согласно распространенной теории, американцы и европейцы любили Тургенева за его умеренность, следование правилам викторианского искусства, отсутствие выделяющихся и раздражающих национальных черт, присущих русским. Сторонники этой теории указывают на сходство романов и рассказов Тургенева с британскими в их почтительности и кротости.

В Соединенных Штатах в целом интерес к русской литературе был менее чем умеренный. Первым русским романом, переведенным на английский в США в 1832, был «Иван Выжигин» Фаддея Булгарина. Bolkhovitinov N. Russian-American Cultural Relations. An Overview // Russian-American Dialogue on Cultural Relations, 1776-1914. Columbia MO: University of Missouri, 1997. P. 16. Пушкин был почти не известен, хотя в 1846 вышел перевод «Капитанской дочки», а в 1849 - «Бахчисарайского фонтана» вместе с другими стихами. До 1867-го имя Тургенева только однажды было упомянуто в американской прессе в статье о рабстве в 1856-м году, хотя фрагменты из «Записок охотника» публиковались в 1854-м почти одновременно с публикацией в британском журнале. В Британии в конце 1940-х выходило несколько «пиратских» фрагментов из «Мертвых душ» Гоголя, когда издатели выдавали прозу за документальные свидетельства жизни в России. В 1860-м в Лондоне в сборник «Cossack Tales» был включен перевод «Тараса Бульбы», который британскими критиками уже середины XX века описывался как «приключенческая история, написанная под влиянием Вальтера Скотта» Phelps G. The Russian Novel in English Fiction. London: Anchor, 1950. P. 18-19.. Гилберт Фелпс в «The Russian novel in English fiction», ссылаясь на рецензию на «Мертвые души» в «The Westminster Review», предполагает, что истории Гоголя были слишком странны для британской публики, а юмор слишком непонятен. Гоголь был «слишком русским» для английского читателя Phelps G. The Russian Novel in English Fiction. London: Anchor, 1950. P. 19-20..

С Тургеневым в Британии ситуация Гоголя почти повторилась. В 1855-м было издано несколько «переложений» из «Записок охотника» без указания авторства, хотя в 1854-м было издано несколько рассказов вполне легально, годом позже в журнале «Household Words» под редакцией Диккенса вышла еще подборка из тех же «Записок охотника», и в этом же году вышел весь сборник целиком. Примечательно, что все переводы на английский делались с переводов с французского Эрнеста Шарьера по изданию «Mйmoires d'un seigneur russe» (1854) Phelps G. The Russian Novel in English Fiction. London: Anchor, 1950. P. 21.. Интерес к Тургеневу в первую очередь был вызван интересом ко всему русскому в связи с Крымской войной. Британские читатели хотели получить срез русской жизни, а издатели хотели как коммерческого успеха, так и антирусской пропаганды. Проза Тургенева имела в первую очередь этнографический интерес и менее всего рассматривалась как художественный текст Korn D. Turgenev in the Nineteenth Century America. P.361..

В США тоже политика сыграла важную роль именно в популяризации Тургенева. Те же «Записки охотника» изначально воспринимались как некое документальное свидетельство о рабовладении в России. В американской прессе того времени активно выражалось мнение о разительном сходстве двух стран из-за географической площади, юношеского оптимизма и проблемы рабства. Ройял Геттман в обзорной книге «Turgenev in England and America» отмечает, что Тургенев на начальном этапе был более популярен в США, нежели в Британии: «That conclusion is supported not only by the admissions of the English, but by the comparative number of translations. In England, during the period 1868-73 there were five or six translations, three of them books. In America (1867-73) there were sixteen translations, six of them in book form. Moreover, reviews and critical essays were in the same proportion». Gettman R. Turgenev in England and America. Urbana: U of Illinois P, 1941. P. 37. В американской и английской периодике появляется все больше переводов тургеневской прозы. В 1867-м в Нью-Йорке выходит перевод Юджина Шуйлера (непосредственно с русского, одобренный самим Тургеневым) «Отцов и детей», а в 1869 - перевод В.Р. С. Ральстона «Дворянского гнезда» под названием «Лиза» (американское издание - 1871) Phelps G. The Russian Novel in English Fiction. London: Anchor, 1950. P. 21.. Согласно «Turgenev's checklist», в XIX веке в США вышло 19 изданий разных романов Тургенева в разных издательствах в т.ч. и переводы с французского и немецкого, кроме того к концу века одновременно в США и Британии вышло 15 томов собрания сочинений в переводе Констанс Гарнетт (1894-99).

Фелпс пишет об уникальной ситуации, когда среди всех иностранных влияний на литературу США русская литература была на особом положении: не только читатели, но и критики не обладали знанием языка оригинала. Тургенева и других русских писателей читали в неточных и грубых переводах, часто выполненных с французского, а то и с немецкого, сделанных с французского. Неудивительно, что те, кто мог читать по-французски, предпочитали английском переводам французские Phelps G. The Russian Novel in English Fiction. London: Anchor, 1950. P. 12.. Логично, что и Генри Джеймс впервые прочитал Тургенева на французском, а его первая рецензия была на немецкий перевод «Вешних вод».

Ситуация с Россией, возможно, была уж не столь уникальна: в 1870-м У.Д. Хоуэллз отрецензировал несколько «романсов» норвежского автора Бьернстьерне Бьернсона, где «опознал, выразил и оценил основные особенности европейских авторов» Davidson R. The Master and the Dean: The Literary Criticism of Henry James and William Dean Howells. Columbia and London: U of Missouri P, 2005. P. 31. еще до того, как Генри Джеймс написал свои главные критические тексты о французах. Не был Джеймс и первым, кто написал о книгах Тургенева. Ройял Геттман так характеризует первые рецензии на перевод «Отцов и детей»: “…the Americans squarely placed the emphasis where it should be, that is, they regarded Turgenev's novel as a criticism of life, as a delineation of universal human character; and they appreciated good literary workmanship» Gettman R. Turgenev in England and America. Urbana: U of Illinois P, 1941. P. 41.. Уже с первых рецензий американская критика интересуется книгами Тургенева не как «a reference on the evils of Russian society but as serious artistic narratives of life in general» Korn D. Turgenev in the Nineteenth Century America. P.367.. Двумя рецензиями - на «Рудина» и «Дворянское гнездо» - Хоуэллз в 1873-м опередил Генри Джеймса на год Davidson R. The Master and the Dean: The Literary Criticism of Henry James and William Dean Howells. Columbia and London: U of Missouri P, 2005. P. 31.. В 1875 рецензенты журнала «Atlantic Monthly» находили внешнее сходство между работами Тургенева и романом «Хижина дяди Тома» Бичер Стоу в отображении темы рабства: «These (Skizzen aus dem Tagebuch eines Jдgers) were Tourgueneff's earliest prose writing and they showed very plainly his marvelous power …there can be no wonder that this book did in its time for Russia what Uncle Tom's Cabin did in the way of helping to form an opinion hostile to slavery» Anonymous, "Recent Literature," Atlantic Monthly, 35:212 (1875), pp. 748-49..

Учитывая, что в первой половине литературная карьера Генри Джеймса только начиналась, а тон задавали более опытные литераторы, вроде Т.С. Перри и У.Д. Хоуэллза, Глин Тертон именно их считает теми, кто выбрал Тургенева в качестве «золотого стандарта», на который должны равняться американские писатели. Тургенев чествовался как образцовая модель «изобразительного реализма с моральным обликом» Turton G. Turgenev and the Context of English Literature 1850-1900. London, New York: Routledge, 1992. P. 31., который должен стать примером для американских писателей и образцом вкуса для читателей. Тургеневский роман избегал как пресности английского романа случайностей и совпадений, так и чрезвычайной рассудочности французской прозы. Тогда же в начале 1870-х авторы журналов Новой Англии пытались сформировать собственный свод теоретических принципов и методов, основываясь прежде всего на том, что роман должен выполнять моральные и эстетические функции. Романы Тургенева, реалистические в своей основе, драматические по методу и нравственные по содержанию, были сделаны таким образцом, на который должна равняться литература Turton G. Turgenev and the Context of English Literature 1850-1900. London, New York: Routledge, 1992. P. 31-32.. Популярность Тургенева в артистических и интеллектуальных кругах объяснялась поиском Джеймса, Хоуэллза и других из числа пропагандистов реалистического метода в Новой Англии яркого образца, который мог бы заменить старую модель романтизма в литературе. Тургенев, максимально далекий от американских трансценденталистов, был реалистом с чувством моральной ответственности и точностью в отображении мира. Кроме того, что особенно было важно для Хоуэллза, Тургенев не был частью ни английской, ни западноевропейской культур, от которых критик хотел отстроить новый американский реализм. Появление «американской школы Тургенева», как ее называет Тертон, видится в том чувстве гордости новой зарождающейся культуры, готовой взять за образец все что угодно, но только не Западную Европу. Выбор этот не был слепым, и критики Новой Англии сформулировали свои основные эстетические критерии того, какой должна быть проза.

Повторный всплеск интереса к Тургеневу в конце 1870-х тоже объяснялся политическими причинами. В 1877-м, в год выхода романа «Новь», британская публика усиленно следила за новостями о политических волнениях в России. «Процесс 193-х» и покушение Веры Засулич на генерала Трепова широко освещались в британской прессе. Именно в свете этих событий перевод «Нови» и был прочитан: «as “an account from the pen of an exceptionally shrewd and thoughtful writer, of the political condition of Russia, so far as it is affected at present by the secret societies which ramify in every direction» Phelps G. The Russian Novel in English Fiction. London: Anchor, 1950. P. 47.. Если подсчитать количество упоминаний Тургенева в США, включая не только отзывы в прессе, но и фрагменты из книг, обзоры, лекции, то с каждым десятилетием число упоминаний стремительно росло, со спадом только в 1890-е:

Стойкий интерес к Тургеневу, особенно в Англии, продолжался до самой смерти писателя, благодаря пропагандистам его творчества - Джеймса и переводчика Ральстона. Чествование Тургенева в 1879-м в Оксфорде широко освещалось, и в некрологах Тургенев был превознесен как человек, ставший лицом всей русской литературы.

После смерти книги Тургенева пережили две «русские лихорадки», обе стоили Тургеневу поклонников и посмертной репутации, но и своих верных последователей (а среди них самым верным был Генри Джеймс) он не растерял. Примерно до 1887 Тургенев в единственном числе и представлял всю русскую литературу для западного читателя. Ситуация меняется, когда до английской публики доходят в переводе на французский работы Льва Толстого, а в 1888-1889 уже в английском переводе выходит 13-томное собрание сочинений Толстого. В Англии тогда же выходит эссе Мэтью Арнольда «Count Leo Tolstoi» и рецензия на роман «Анна Каренина» (его французский перевод). После этого эссе главного британского критика британская пресса начинает опознавать русский роман как явление, а не как единичный феномен единственного русского писателя Тургенева. Британский критик С.Е. Тернер в 1877 начинает публиковать цикл важных статей о русских писателях; он же в 1882 публикует исследование «Studies in Russian Literature», а в 1890-м - «Modem Novelists in Russia». В Британии и США проводятся лекции по русской литературе. В основном же пропагандистами русской литературы в англоязычном мире становится группа экспатриантов и эмигрантов из России, среди них Иван Пунин, Серж Волхонский и Петр Кропоткин Phelps G. The Russian Novel in English Fiction. London: Anchor, 1950. P. 39.. Справочники The Wellesley Index to Victorian Periodicals и Poole's Guide to Periodical Literature фиксируют регулярное освещение русской литературы в изданиях вроде «Contemporary Review» с 1889 по 1894, опять же благодаря экспатриантам. Кроме них, популяризировала русскую литературу за рубежом небольшая группка журналистов и писателей, которые или жили в России, или периодически посещали Россию, после чего рассказывали читающей публике о положении дел в России Turton G. Turgenev and the Context of English Literature 1850-1900. London, New York: Routledge, 1992. P. 140..

Фелпс отмечает, что распространение русской литературы в Америке шло увереннее, чем в Англии: к 1889 было издано 27 различных изданий романов и рассказов Толстого в двадцати одном переводе. В сентябре 1888-го «the Westminster Review» писала о том, что в Бостоне идет «борьба переводов» книг Толстого Phelps G. The Russian Novel in English Fiction. London: Anchor, 1950. P. 39.. Помимо художественных работ, были переведены и основные трактаты, в частности «Так что же нам делать?», «Моя исповедь» и «В чем моя вера?». Именно эти этические учения Толстого оказали большое влияние на Хоуэллза: «As much as one merely human being can help another I believe that he has helped me, he has not influenced me in aesthetics only but in ethics too» Davidson R. The Master and the Dean: The Literary Criticism of Henry James and William Dean Howells. Columbia and London: U of Missouri P, 2005. P. 110.. Вопросы искусства в отрыве от социальной сферы перестают волновать Хоуэллза. Неспособность искусства решать комплексные социальные и общественные проблемы беспокоила критика и писателя, который позже, как будто следуя Толстому, переключился к написанию эссе на социальные темы. Такой поворот в мышлении Хоуэллза, к концу XIX века ставшего наиболее влиятельным критиком в США, часто объясняют именно влиянием Толстого. В прозе Толстого Хоуэллза привлекала духовность: “always most spiritual; it is so far from seeking beauty, or adorning itself with style, as to be almost bare and plain. His art is from his conscience, and you feel his conscience in it at every moment. . . . He is never false to his reader because he is never false to himself» Davidson R. The Master and the Dean: The Literary Criticism of Henry James and William Dean Howells. Columbia and London: U of Missouri P, 2005. P. 190..

Мэтью Арнольда, наиболее авторитетного критика по другую сторону океана, в Толстом интересовал мыслитель, а не художник. В рецензии на «Анну Каренину» британский критик даже просит воспринимать роман не как «a work of art; we are to take it as a piece of life. A piece of life it is» Leo Tolstoy: the critical heritage. Edited by A.V. Knowles. London and New York, 2012. P. 353..

Критическая реакция на романы Толстого была вовсе не такой уж единодушно теплой. В Англии толстовский реализм находили «спорным», «мрачным»; «Анна Каренина» была включена в список книг с откровенным содержанием; многие элементы «Воскресения» шокировали британскую публику. Журнал «The Athenaeum» в 1887 в рецензии на обзорную книгу француза Эрнеста Дюпюи «Masters of Russian Literature» противопоставлял «хирургу» Толстому «художника» Тургенева: “Tolstoy shows us the knife and allows us to dissect his subject, whereas Tourgeneff's attitude is that of an artist.”

Достоевский и вовсе не попал в первую «русскую лихорадку». В первую очередь это было связано с отсутствием переводов на английский. До 1881 не было ни одного перевода романов Достоевского ни в Англии, ни в США. В 1881 вышел перевод «Записок из мертвого дома», в 1885 - перевод «Преступления и наказания». Годом позже в одной из своей колонок редактора в журнале «Harper's» Хоуэллз упоминает «Преступление и наказание», но полноценной рецензии так и не пишет. Алан Калмер в статье «The America Novelists Discover Russia» ссылается на опубликованный только в 1912 диалог между Хоуэллзом и Томасом Перри, где Хоуэллз признается, что после «Преступления и наказания» больше ничего из Достоевского не читал, а Перри не читал Достоевского совсем Calmer A. The American Novelists Discover Russia. P. 151.. Морис Бэринг в обзорной книге о русской литературе вспоминает 1897-й год и отзывы тех критиков, которые все же прочитали Достоевского, но восприняли его не более чем фельетониста: «Dostoievsky was a mere fueilletonist, a concocter of melodrama, to be ranked with Eugene Sue and Xavier de Montdpin» Baring M. Landmarks in Russian literature. New York: Macmillan, 1910. P. 126-127.. Помимо отсутствия переводов, Фелпс и Калмер объясняют раннее неприятие работ Достоевского его излишней чужеродностью: «too intense for the contemporary climate of English opinion» Phelps G. The Russian Novel in English Fiction. London: Anchor, 1950. P. 51., особенно для «американской идеологии оптимизма» Calmer A. The American Novelists Discover Russia. P. 151.. Роберт Стивенсон в частной переписке утверждал, что Генри Джеймс не смог даже дочитать «Преступление и наказание» Baring M. Landmarks in Russian literature. New York: Macmillan, 1910. P. 135.. Культ Достоевского случится только в начале 1910-х, когда начнут выходить переводы Констанс Гарнетт, а британский критик Миддлтон Мерри будет рецензировать книги Достоевского Turton G. Turgenev and the Context of English Literature 1850-1900. London, New York: Routledge, 1992. P. 142..

Тертон проводит разграничительную линию по 1912 году, когда в Европе и Америке возникает вторая волна интереса к русской литературе, в частности к Достоевскому. В этом году вышел перевод «Братьев Карамазовых» Констанс Гарнетт, что совпало с ростом интереса к человеческому сознанию, темам душевной болезни и отклонения от нормы, нарушенной и непонятной нарративной техникой. Общий интерес к связи между природой гениальности и эпилепсией тоже привлек внимание к романам Достоевского, особенном к «Бесам» и «Идиоту». Кроме того, будущей популярности Достоевского помог театр. В 1910 был поставлен спектакль по роману «Преступление и наказание», вызвавший интерес широкой общественности. Стали появляться дешевые издания романов Достоевского, часть из них с предисловием театрального режиссера Лоренса Ирвинга.

Общий сдвиг интереса от Тургенева к Толстому и Достоевскому отмечает и Генри Джеймс (особенно в статье 1904-го года для энциклопедии). Появляются сравнения Тургенева с другими русскими писателями, чего ранее Джеймс не мог сделать из-за отсутствия переводов. В предисловии к нью-йоркскому изданию «Женского портрета» Джеймс показывает «несходство» между Тургеневым и Толстым: «Проще всего было бы встать на точку зрения русских, что Толстой понятен только своим соотечественникам, тогда как Тургенев доступен пониманию и зарубежной публики, но это неверно: в Европе и Америке «Война и мир» насчитывает, пожалуй, больше читателей, нежели «Дворянское гнездо», или «Накануне», или «Дым»… Тургенев в высшей степени является тем, что я назвал бы романистом из романистов и романистом для романистов - писателем, художественное воздействие которого в литературе не только неоценимо, но и неистребимо. Знакомство с Толстым - с безбрежным морем жизни - огромное событие, своего рода потрясение для каждого из нас, и, тем не менее, его имя не связано в нашем представлении с тем непреходящим очарованием художественного метода, с тем чудом искусства, которое светит нам совсем рядом в творениях его предшественника, озаряя наш собственный путь. Толстой - зеркало величиной с огромное озеро, гигантское существо, впрягшееся в свою великую тему точно слон, который тащит не один экипаж, а целый каретный сарай» Джеймс Г. Женский портрет. М.: Наука, 1981. C. 526..

Если для Джеймса искусство - это «essentially selection» James H. Literary Criticism. Vol. 1, Essays on Literature, American Writers, English Writers. Ed. Leon Edel and Mark Wilson. New York: Library of America, 1984. P. 59., то в задачу художника входило не просто вобрать в себя максимальное количество впечатлений и пропустить их через свое сознание, но отобрать только лучшие из них, те, которые лучшим способом составят форму романа. «[Толстой] настолько имманентен природе, что… отсутствует даже малейший зазор…, чтобы состоялся подлинный творческий акт» Уракова А. Иван Тургенев в восприятии Генри Джеймса: между ученичеством и персональным мифом. C. 469.. Толстой и Достоевский имели талант и воображение, обладали ясным сознанием, но не имели чувства формы. В письме 1912 года Хью Уолполу Джеймс выразил свое резкое неприятие «бесформенности» Толстого и Достоевского: «Form is substance to that degree that there is absolutely no substance without it. …Tolstoi and Dostoevski are fluid puddings, though not tasteless, because the amount of their own minds and souls in solution in the broth
gives it savour and flavour, thanks to the strong, rank quality of their genius and their experience» Miller J. Henry James: A Theory of Fiction. P. 347..

Как отмечается западными исследователями русской литературы, после первоначального всплеска интереса читающей публики к Толстому позиция Тургенева среди критиков и писателей, особенно в Англии, остается прочной. Очевидным фактором здесь становится издание собрания сочинений Тургенева в Англии и США в переводах Констанс Гарнетт, в котором каждый том сопровождался предисловием - сначала С.М. Степняка-Кравчинского (первые пять томов), затем критика Эдварда Гарнетта. Кроме этого фактора, был и ряд других явлений и причин, объясняющих не ослабевающий интерес к Тургеневу.

Стойкое неприятие в Англии натурализма во всех его проявлениях определяло во многом вопросы того, как искусство должно отражать реальность и что допустимо в этом отражении. Эстетическое движение 90-х старалось подчеркнуть независимость литературы и ее свободу от догм позитивизма и агностицизма. Акцент ставился на чувственном, личном, импрессионистическом, формальном в искусстве. Но в целом послабления были сделаны только для поэзии. В прозе многое до сих пор считалось неприемлемым, поэтому романы Толстого считались чересчур «натуралистичными» Turton G. Turgenev and the Context of English Literature 1850-1900. London, New York: Routledge, 1992. P. 144.. Общая атмосфера литературной жизни Британии 1890-х была сплавом «Schopenhauerian philosophical pessimism, Wildean world-weariness and a Paterian sense of life's tragic brevity». Тургеневские темы и мотивы в целом отвечали этим запросам: ощущение скоротечности жизни, одержимость утраченной юностью и смертью, понимание сексуальной страсти как разрушительной и подчинительной болезни, осознание безразличия природы к человеку. Литературные эксперименты по скрещению поэзии и прозы вполне могли иметь свое начало в «Стихотворениях в прозе» Тургенева, чей перевод вышел в 1897 Turton G. Turgenev and the Context of English Literature 1850-1900. London, New York: Routledge, 1992. P. 157.. Критиков, Эдварда Гарнетта, автора биографии Тургенева и статьи «Tolstoy and Turgenieff» в «Anglo-Saxon Review», в их числе, прежде всего привлекал тургеневский либерализм и внимание к вопросу о литературе как виду искусства Ibid. P. 159. .

Помимо причин эстетического характера, были и причины чисто экономического плана. В своей книге «A Victorian Publisher» Ройял Геттман демонстрирует, что сама форма трехтомного английского романа большого объема перестает в конце XIX века быть экономически рентабельной. Издательства больше не могли выживать, публикуя романы-гиганты Gettmann R. A Victorian Publisher, a Study of the Bentley Papers. London: Cambridge University Press, 1960. P. 257.. В это время начали появляться новые издательские фирмы, готовые экспериментировать, публиковать новых авторов, в том числе и зарубежных. Появился интерес к работам небольшого объема Ibid. P. 263., что как раз способствовало изданию собраний сочинений русских писателей (Тургенева, позже Чехова).

Несмотря на расширившийся интерес к русской литературе на Западе, что привело к смене представлений о ней, позиция Тургенева как «романиста для романистов» осталась непоколебимой. До «русской лихорадки» он один был лицом русском литературы, тогда как после интересы читателей, критиков и издателей перегруппировались: русская литература стала многоликой. Художественная модель Тургенева была близка Джеймсу из-за ее внеположности американской и французским моделям, и «русский бум» не поменял взгляды Джеймса на русского писателя, выбранного в качестве образца.

2. Джеймс и Тургенев: критика

2.1 Ученик великана: личностный аспект отношений

«Только о двух из ныне здравствующих романистах можно сказать, что каждое новое их произведение всегда оказывается событием в литературе… другой - прославленный русский, чье имя стоит в заголовке этой статьи: даже те, кто вынужден читать его в несовершенных переводах, признают Ивана Тургенева одним из глубочайших наблюдателей жизни и тончайшим мастером повествования» James H. Terres Vierges [Virgin Soil]. Par Ivan Tourgueneff. Traduit par E. Durand Greville. Paris, 1877; New York: F. W. Christern. Nation, 26 April 1877. Reprinted in Edel and Wilson. Далее ссылки при наличии перевода даются по изд. Джеймс Г. Женский портрет. М.: Наука, 1981, с указанием страниц. С. 503..

Личное знакомство Генри Джеймса и Тургенева в Париже в 1875-м не только закрепляет интерес американского писателя к русскому, но и расширяет его. Теперь у Джеймса появляется возможность заглянуть в сознание творца не только через его тексты, но и через саму личность художника, чтобы было крайне важно для только начинавшего свою карьеру Джеймса. Рекомендуемый отцом и братом Джеймса писатель, Тургенев сначала становится «любимым» писателем, а затем и моделью, «тотемом», объектом поклонения Turton G. Turgenev and the Context of English Literature 1850-1900. London, New York: Routledge, 1992. P. 30.. Если переезд в Европу в середине 1870-х для Джеймса нельзя объяснить полностью только желанием познакомиться со своим кумиром, то частично причины передислокации кроются в биографии самого Тургенева. Переезд давал возможность не только быть ближе к русскому писателю, но и фактически дублировал биографические эпизоды жизни Тургенева. Джеймс, как и Тургенев, теперь мог жить и писать в Париже, тоже становился экспатриантом, приближался к парижскому кружку писателей во главе с Флобером. Джеймс как бы становился молодой копией Тургенева, на то время уже известного в Европе и Америке писателя. Писательские амбиции, о которых Джеймс говорит в письме отцу в 1873, - это амбиции молодого писателя догнать старшего: чтобы заявить о своем существовании Джеймс в 1874 посылает Тургеневу журнал «North American Review», где была опубликована рецензия Джеймса на «Вешние воды», а в ответ получает сдержанную по тону благодарность Richards C. Occasional Criticism: Henry James on Ivan Turgenev. P. 466..

После знакомства и тесного общения Тургенев становится «другом, наставником и идолом» Griffin S., Veeder W., eds. The Art of Criticism: Henry James on the Theory and the Practice of Fiction. Chicago: University of Chicago Press, 1986. P. 150.. Личное знакомство скорее всего служило сдерживающим фактором в критике: пока дистанция между двумя писателями была минимальной, Джеймс избегал привнесения биографических элементов в свою критику. Смерть Тургенева в 1883 дала Джеймсу возможность рассказать обо всей полноте тургеневского характера, о единстве Тургенева-писателя и Тургенева-человека. В 1884 Джеймсом был написан «Ivan Turgenieff» - текст в редком жанре воспоминания-подношения (appreciation). При этом «appreciation threatens to become appropriation». Если эстетическую модель творчества Тургенева Генри Джеймс осваивал, то есть брал некоторые ее отдельные элементы за образец, перерабатывал их, расширял и корректировал, то личность Тургенева и память о нем Джеймс присваивал. Чтобы оградить память о Тургеневе-художнике, требовалось оградить память о Тургеневе-человеке. Происходило прежде всего присвоение памяти о русском друге и защита ее от других скорбящих. Джеймс должен был занять «a position in-between because that is where Turgenev himself abides». Защищать память о Тургеневе нужно было с трех сторон: от англо-американского мира, от французского мира и русского мира. «Наши англо-саксонские… мерки были ему полностью чужды» Джеймс Г. Женский портрет. М.: Наука, 1981. С. 510.: Джеймс так отодвигает американских почитателей от Тургенева, ссылаясь еще и на то, что Тургенев не верил, что в США у него есть какие-то поклонники. Английская речь Тургенева «утрачивала ту легкость и живость, с какими он выражал свои мысли по-французски», и Джеймс, в совершенстве владевший французским, мог быть идеальным собеседником для Тургенева, переходя с английского на французский.