Публицистика Тургенева

Многие из писательских дружеских писем первой половины XIX в. в силу особых условий русской исторической жизни могли приобретать также особое общественно-политическое звучание: они превращались порой в красноречивые и содержательные политические памфлеты, в своеобразное, ничем не стесняемое "исповедание веры", в изложение целой системы взглядов, философских убеждений, прокламировали их социально-политические воззрения, надежды, прогнозы. Это прежде всего некоторые письма декабристов, рассчитанные на узкий круг читателей-единомышленников или противников (например, критико-полемические письма М.Ф. Орлова 1819-1820 гг. к Д.П. Бутурлину, реакционному историку), "Философические письма" П.Я. Чаадаева, отразившие духовный кризис дворянской интеллигенции после восстания декабристов, еще позднее -- такой прославленный в истории русской общественной мысли социально-политический трактат, как письмо Белинского к Гоголю, служившее ответом на гоголевскую "Переписку с друзьями"; характерно, что эта "Переписка" - плод заблуждений и ошибок смятенного духа автора, дошедшего до проповеди обскурантизма,- в жанровом отношении восходила к "эпистолярной" форме дидактического трактата, поучения, пастырского увещания. А наряду с одобренными цензурой письмами Гоголя и презревшим ее мстительность ответным письмом на них Белинского в русском обществе стало звучать, всё громче и призывнее, вольное слово писем Герцена, одного из признанных европейских мастеров программного пропагандистского политического письма, с призывами к разуму и совести и требованиями революционного дела.

Все перечисленные явления русской эпистолярной литературы, несмотря на глубокие идейные различия важнейших ее памятников, свидетельствуют о той особой и выдающейся роли, которую письмо играло в первой половине XIX в. Различным его видам и формам было обеспечено заметное и почетное место в истории русской мысли и литературного развития. В этот период письмо прошло у нас все стадии своей эволюции как самостоятельного литературного жанра, испробовало различные пути своего применения и стилистической обработки, звучало во всех регистрах человеческих голосов и в разных вариантах своей социальной обусловленности и общественных функций. Всё это было хорошо известно Тургеневу. Литературная деятельность его началась еще в то время, когда эпистолярный жанр пользовался популярностью у читателей, культ "дружеского письма" был широко распространен за пределами писательских кругов, а прочно установившаяся эпистолярная традиция содействовала выработке у каждого литератора навыков к писанию писем различных видов и назначения. На глазах Тургенева создавались прославленные впоследствии произведения эпистолярного жанра; он внимательно изучал лучшие его образцы, относящиеся как к прошлому, так и к настоящему русской и западноевропейских литератур.

Нам кажется интересным отметить, что И.С. Тургенев в течение всей жизни был очень увлечен эпистолярной литературой. Так, знакомясь с литературным наследием древнего Рима, Тургенев "крайне интересовался" "Письмами" Цицерона. Е.М. Феоктистов вспоминает, что, с увлечением читая "Письма" Цицерона, Тургенев по вечерам сообщал друзьям свои впечатления об этой книге "с обычным своим остроумием и блеском" Тургеневский сборник / Под ред. А. Ф. Кони. Пб., 1921. Он прекрасно знал французскую эпистолярную литературу XVIII в. (хороший подбор этих книг хранился в библиотеке в селе Спасском); в частности, он восторгался последним неотправленным письмом г-жи Ролан к Робеспьеру, опубликованным в ее мемуарах, называл это письмо "настоящим шедевром" (письмо к Л. и П. Виардо от 18(30) сентября 1850 г.). Столь же основательным было его знакомство с эпистолярными памятниками английской литературы - от писавшихся для печати "Писем леди Монтегью" (он приводит большую выписку отсюда в письме к П. Виардо от 28 июля (9 августа) 1849 г.) и романов Ричардсона до житейских писем Байрона, изданных Т. Муром. Немецкая литература, в которой эпистолярный жанр был представлен широко и разнообразно, также не была обойдена Тургеневым. Интересуясь сочинениями Жан-Поля, он, несомненно, знал его знаменитое и столько раз воспроизводившееся определение: "Книги - это обширные письма к друзьям, письма - это лишь тонкие книги для всего мира". Известны отзывы Тургенева о таких прославленных образцах немецкой эпистолярной прозы, как письма Мерка, которым он предполагал посвятить особую статью, или "Переписка Гёте с ребенком" Беттины фон Арним, столь популярной в кружке Станкевича. Все эти читанные Тургеневым книги писем разных эпох и на разных языках - с их жанровым сходством и стилистическими отличиями - открывали перед ним широкие возможности для сопоставлений, а вместе с тем и для выработки собственной эпистолярной манеры. Тургенев в состоянии был оценить изящный и легкий стиль салонной болтовни в письмах французских, тяжеловатый повествовательный стиль писем английских и не менее специфические особенности писем немецких, с характерной для них философской отвлеченностью.

Перепиской русских писателей, в особенности пушкинской поры, как изданной, так и неизданной, Тургенев интересовался особо на протяжении всей своей жизни. В 1878 г. он опубликовал в "Вестнике Европы" письма Пушкина к жене, предоставленные ему для печати дочерью поэта, а в 1880 г. хлопотал о получении других, никому не известных тогда писем Пушкина, находившихся в то время у его сыновей Садовников Д. Н. Встречи с И. С. Тургеневым.-- Русское прошлое, 1923, кн. 3, Ранее Тургенев готовил к изданию письма Е.А. Баратынского, врученные ему в подлинниках, и пытался раздобыть письма А.А. Дельвига от его младшего брата. Публикуя в "Современнике" 15 стихотворений Баратынского, Тургенев упомянул полученное им "от г-жи Баратынской небольшое, но драгоценное собрание писем ее покойного мужа к ней, к Пушкину и др., и также несколько писем Дельвига к Баратынскому" и, озабоченный тем, что без следа пропадают подобные рукописи, обращался с просьбой ко всем друзьям и приятелям Баратынского: "Не захотят ли те из них, у которых находятся его Письма, прислать мне их в копиях?" Современник, 1854, No 10 Хотя статья о Баратынском была "почти кончена", а "письма его все переписаны", Тургенев не довел до конца эту работу, и она не была напечатана. Всеми этими рукописями Тургенев был увлечен не только потому, что в них "нравы и быт эпохи" "отразились хотя быстрыми, но яркими чертами", но и потому также, что в них запечатлены живые человеческие черты их авторов (в письмах Пушкина, по его словам, "так и бьет струею светлый и мужественный ум Пушкина, поражает прямизна и верность его взглядов"); Тургенев не мог не оценить также их выдающиеся литературные качества; он был первым подлинным ценителем этих замечательных памятников русской эпистолярной прозы. Все это в немалой степени помогло и самому Тургеневу в конце концов стать одним из видных и общепризнанных мастеров эпистолярного искусства.

Эпистолярное наследие Тургенева очень велико (сохранилось около шести тысяч его писем), хронологически оно охватывает несколько более полустолетия - с 1831 г. почти по день смерти писателя - и отражает все стороны его личной и общественно-литературной жизни, все его многообразные и широкие связи. Все письма можно разделить на личные (письма к друзьям и соратникам) и публицистические, в которых писатель высказывался по поводу важных событий того времени (письма о франко-прусской войне), а также о выдающихся людях эпохи (письма о Гоголе, Пушкине). Тургенев откликался на все злободневные вопросы своего времени - общественно-политические, философские, литературные. Письма адресованы самым разным людям, как личным друзьям и родным, так и крупнейшим деятелям литературы, искусства, политическим деятелям России и зарубежных стран. Эти письма представляют большой историко-литературный интерес: в них отражаются общественно-политические, философские и литературно-эстетические взгляды великого русского писателя и публициста.

Первые дошедшие до нас письма Тургенева относятся к началу 1830-х годов, ко времени его отрочества и юности. Уже в то время, побуждаемый к этому родными, он приучался писать длинные письма, письма-дневники, своего рода хроники, с последовательным обозрением всего, что с ним происходило, описанием хода его учения, впечатлений от книг, им прочитанных. Писать письма такого рода было в то время в обычае в русских дворянских семьях; не без оснований им придавалось особое педагогическое значение. В конце 20-х годов журнал "Московский телеграф" (Тургенев-мальчик читал его внимательно) поместил на своих страницах целую статью под заглавием "Необходимость переписки между родными", в которой не без иронии относился к этому распространенному тогда обыкновению. Ситуация, описанная в "Московском телеграфе", весьма близка к той, благодаря которой до нас дошли ранние письма Тургенева, писанные еще неопытным пером будущего романиста. Эти письма не только обстоятельны, но полны действительно занимательных подробностей, при всей их еще детской наивности: между записями об уроках и отзывами о первых наставниках мелькают порой довольно меткие суждения о прочитанных книгах и текущих журналах, свидетельствующие о ранних литературных склонностях Тургенева и о незаурядной для его лет начитанности Коншина Б.Н. Письма И.С. Тургенева к H.H. Тургеневу. Гос. б-ка СССР им. В.И. Ленина. Записки отдела рукописей. М., 1956. Вып. 18, В последующих дошедших до нас письмах Тургенева-юноши он уже выступает перед нами как складывающийся поэт и литератор, упорно работающий над своим образованием: заглавия читанных книг вперемежку с более уверенными отзывами о них попадаются в его письмах все чаще, рядом с впечатлениями о первых самостоятельных странствиях и учении за границей.

В эту самую пору - в конце 30-х и начале 40-х годов - Тургенев любил и умел писать письма, но не к родным, а к друзьям и сверстникам его дружеские послания полны откликов на все текущие события интеллектуальной жизни - литературы, театра, искусства; они очень содержательны, как и многие другие дружеские письма передовых русских литераторов послепушкинского периода, и очень примечательны по своим литературным и стилистическим особенностям. Есть среди них и письма романтического склада, полные лирики, живописности, пейзажных зарисовок, родственные его ранним стихотворным опытам, свидетельствующие о том, как быстро возрастала опытность его пера и совершенствовалось его литературное мастерство. В дружеских посланиях Тургенева этой поры явственно различимы также и особые стилистические приметы, приближающие их к типичным "кружковым" письмам 40-х годов; в то время складывался новый тип дружеского письма, похожего на длинный, риторически приподнятый философский монолог, проникнутый самоанализом и рефлексией. То, что этот эпистолярный род был также близок Тургеневу, показывают не только некоторые из его писем, но и первые прозаические повести.

Ранние письма Тургенева дошли до нас в сравнительно малом числе; тем больший интерес представляют они для раскрытия его личности и истории его жизни. Собранные в один хронологический ряд, письма эти имеют значение для нас, прежде всего как важнейший и незаменимый документальный биографический источник, своего рода ключ к пониманию условий интеллектуального роста и развития Тургенева как писателя. Хотя они и неполны и не с одинаковой равномерностью отражают все этапы этого развития, но все же дают о них довольно отчетливое представление. Вслед за образцами писем "годов учения" располагаются в этом ряду письма "годов странствий", за ними идут письма сравнительно недолгого периода непосредственного, близкого участия Тургенева в литературных и журнальных делах Москвы и Петербурга, в течение которого его эпистолярная активность приобрела специфическую деловую направленность; затем начались долгие годы жизни Тургенева за границей, в особенности способствовавшие его частому обращению к письму как к лучшему, а подчас и единственному средству общения с соотечественниками.

Многочисленные письма Тургенева из-за границы поддерживали и укрепляли прежние дружеские узы, устанавливали новые, обеспечивали для него возможность узнавать то, что его интересовало, быть в курсе всех важнейших событий русской общественной и литературной жизни. В своей довольно значительной части это письма о литературных и редакционных делах, письма-вопросы или перечни его неотложных текущих нужд, денежные выкладки, житейские просьбы, советы или соображения. Среди этих писем уже много посланий к соратникам по журнальным редакциям и к простым исполнителям его Поручений, посредникам в его личных делах. Характерно, что, нуждаясь в систематической информации из России, Тургенев не довольствовался теми сведениями, которые он мог получить из обычных дружеских писем, и с отъездом из России в июле 1856 г. наладил получение ежемесячных подробных отчетов из Петербурга за особое и специально оговоренное вознаграждение; таковы были посылавшиеся Тургеневу хроникальные письма-отчеты второстепенных литераторов, близких к редакции "Современника", например Е.Я. Колбасина. Об этом своеобразном соглашении, заключенном между Тургеневым и Е.Я. Колбасиным, последний рассказал сам в пояснении к письму Тургеневу от 14(26) декабря 1856 г., опубликованному в 1884 г.: "Тургенев просил меня сообщать ему письменно, в виде рефератов, обо всем, что делается в русской литературе. Зная, что я был завален срочными журнальными работами, Ив. Серг. упрямо настаивал на каком-либо вознаграждении, несмотря на то, что я упорно от этого отказывался. Наконец мы согласились покончить на 10 рубл." Первое собрание писем. СПб., 1884. Благодаря Е.Я. Колбасина за посылаемые ему "литературные известия", Тургенев писал ему 19(31) октября 1856 г.: "Они мне были очень приятны, и я рассчитываю на продолжение ваших ежемесячных отчетов. Без них я здесь точно в мешке; ни один родной звук не доходит". В переписке Тургенева последующих десятилетий письма такого рода, нередко носившие сугубо деловой житейский характер, также занимают немалое место, в особенности за те периоды его жизни, когда его очередные приезды в Россию по тем или иным причинам задерживались или оттягивались на неопределенное время. Конечно, эти письма представляют интерес и как материалы для истории его жизни, и благодаря своему культурно-историческому содержанию, - прежде всего по обилию данных, которые можно из них извлечь, относительно общественного и литературного кругозора Тургенева, широты или интенсивности его любопытства ко всему, что происходило тогда в России; в сочетании же с ответными письмами его корреспондентов эта часть его переписки может составить редкую по полноте сообщаемых сведений летопись русской литературной жизни. В сравнении с нею переписка других русских писателей той же поры много беднее фактами, если она не возникала при сходных обстоятельствах длительного разобщения обменивавшихся письмами корреспондентов; следует также иметь в виду, что при сосредоточенности тогдашней русской литературной жизни в немногих культурных центрах у русских литераторов всегда было меньше поводов, чем у Тургенева, долго жившего за границей, для столь длительного, деятельного и систематического обмена письмами по всем важнейшим вопросам русской литературной жизни.

В письмах 50-х годов Тургенев соотносит шопенгауэрианский пласт своего мировоззрения (точнее: свою интерпретацию онтологии Шопенгауэра) со своими спонтанными свойствами. Шопенгауэровское учение о сущности мира и природная склонность Тургенева к меланхолии осознаются им самим как факторы, непосредственно препятствующие формированию объективного художественного метода и объективному восприятию действительности. Размышляя о невозможности достичь счастья и гармонии, а также о трагической участи существования всех людей, Тургенев подчеркивает, что произведения, которые он создает, должны возникать на иной основе: "...я могу только сочувствовать красоте жизни - жить самому мне уже нельзя. "Темный" покров упал на меня и обвил меня: не стряхнуть мне его с плеч долой. Стараюсь, однако, не пускать эту копоть в то, что я делаю, а то кому это будет нужно?" Именно поэтому и возникает в это время попытка построения себя как "культурной личности". После периода романтического жизнестроительства конца 1830-х-нач. 1840-х годов - это вторая попытка Тургенева сознательно воздействовать на изменение своего мировоззрения и практического поведения. Истоки жизнестроительства восходят опять-таки к Шопенгауэру. Тургенев определяет жизнь как болезнь: "Жизнь ни что иное как болезнь, которая то усиливается, то ослабевает" В связи с этим возникает мысль об оздоровлении жизни, психотерапевтической функции познания. В своем основном философском труде "Мир как воля и представление" Шопенгауэр, рассуждая об одаренных и обыкновенных людях, говорит о том, что одаренный человек путем незаинтересованного интеллектуального познания способен преодолеть скорбь как извечную закономерность жизни. Существование такого человека безболезненно. Тургеневу близка эта идея Шопенгауэра, однако, в отличие от философа, он не рассматривает интеллектуальное познание как незаинтересованное. По Шопенгауэру, незаинтересованность созерцания - единственный путь к достижению объективности. По Тургеневу, объективность, беспристрастие должны достигаться через любовь. Здесь Тургенев уже совершенно явно обращается к Гете, к его не только художественному, но и философскому, а также естественнонаучному наследию. Гете, как известно, не считал себя философом, однако всю жизнь занимался вопросами теории познания и, в частности, проблемой преодоления отвлеченности, априорности познания. Путь к преодолению абстрактности познания лежит, по Гете, через опыт, чувства. В одном из своих известных афоризмов Гете говорит: "Научиться можно только тому, что любишь, и чем глубже и полнее должно быть знание, тем сильнее, могучее и живее должна быть любовь, более того - страсть". О необходимости познания, понимания "через любовь" Тургенев писал уже в 1853 году. Мы находим эту мысль в рецензии на "Записки ружейного охотника" С. Аксакова, она развита в "Поездке в Полесье" (1857) и, наконец, об этом Тургенев довольно много пишет различным своим корреспондентам в 1850-е годы. Так, например, в письме к графине Ламберт Тургенев отказывается оценивать деятельность французских литераторов, потому что не испытывает к ним любви: "Но чего не полюбишь, того не поймешь, а чего не понял, о том не следует толковать. Оттого я вам о французах толковать не буду".

Мысль о чувстве долга и отречении появляется в переписке Тургенева лишь в 1860 году. Из его рассуждений следует, что смирение перед жизненными лишениями и исполнение долга - вещи необходимые, однако это далеко не единственное, что противопоставляет Тургенев чувству исчерпанности жизни. Исполнение долга делает человека бесстрастным, а следовательно - ограниченным. В цитированном выше отрывке из "Поэзии и действительности" Гете речь идет не только о легкомысленных людях и людях, энергией и упорством восстанавливающих себя после необходимого самоотречения. Гете говорит здесь и о третьем типе реакции на отречение. Она присуща философам "Им ведомо вечное, необходимое, законное, и они силятся составить себе нерушимые понятия, которые не только не развалятся от созерцания бренного, а скорее найдут в нем опору". Очевидно, что объективная, беспристрастная позиция философов во многом близка самому Гете. К объективности, беспристрастности стремится в это время и Тургенев, само же понимание "объективности" восходит, как мы попытаемся показать, к Гете.

Особую и очень важную группу в эпистолярном наследии Тургенева составляют письма 60-70-х годов к друзьям-литераторам, советчикам его но литературным вопросам, первым читателям его рукописей, с которыми он мог свободно беседовать о литературном ремесле, о новинках отечественной и зарубежной литературы, о событиях русской и западноевропейской политической и общественной жизни. В отличие от более ранних писем того же назначения они приобретают в этот период новые черты. Письма Тургенева к литераторам 40х - начала 50-х годов были чаще всего посланиями молодого автора в журнальные редакции и посвящены профессиональным делам. В 60е годы он был уже известным писателем; суждения его по литературным вопросам стали более уверенными, ответственными и серьезными: это были письма мастера, наставника и подлинного ценителя. Эта группа, в свою очередь, распадается на замкнутые циклы писем по адресатам, очень разнообразные по своему типу и содержанию; в каждом из этих циклов есть, однако, и свои особенности, всегда обусловленные не только личностью адресатов, но и теми отношениями, которые связывали с ними автора. В отличие от циклов писем, имеющих преобладающий лирико-философский характер, письма Тургенева, посвященные литературным и общественным вопросам, отличаются трезвостью, серьезностью, порой суховатостью, легко впадают в сатирический тон. Тургенев не только просит в них совета, интересуется отзывами о не напечатанных еще произведениях, но и сам судит без всяких стеснений о книгах и людях, событиях текущей жизни. Один из наиболее содержательных циклон этого рода - письма к Анненкову, числом около трехсот, которые, вместе с ответными письмами Анненкова, когда они будут опубликованы полностью, несомненно, составят одну из самых увлекательных бесед о русской литературе в течение нескольких десятилетий, запечатлевшую наиболее знаменательные этапы в развитии русской литературной жизни. Менее содержательны и серьезны письма Тургенева к В.П. Боткину или А.А. Фету, с которыми у него рано обнаружились существенные разногласия по многим важнейшим общественно-политическим и эстетическим вопросам, по в этих письмах, легко принимающих колорит легкомысленной житейской болтовни, рассыпано множество ценнейших данных для истории творческих замыслов Тургенева, его эстетических воззрений, его взглядов на те или иные произведения искусства. Значительный интерес этих циклов заключается в том, что многие входящие в них письма адресованы не в Россию, а в различные города Западной Европы и представляют своего рода образцы вольной беседы, которую вели между собой русские литераторы, находившиеся за рубежом. Таковы письма Тургенева к Герцену или Огареву, а позднее - к весьма многочисленным представителям русской революционной эмиграции, с которыми Тургенев в 70е годы поддерживал деятельное общение. Очень характерна в этом же смысле переписка Тургенева с Салтыковым-Щедриным. В известной степени то же наблюдение относится и к переписке Тургенева с Анненковым или Боткиным: они подолгу жили за границей, странствуя из страны в страну, и в своих посланиях к Тургеневу свободно касались таких событии и фактов общественно-политической и литературной жизни, которые, вероятно, не обсуждались бы ими в письмах, отправляемых через почтовые отделения Российской империи. Редакторы "Первого собрания писем" Тургенева (1884) ослабили или выкинули отдельные "опасные" фразы из многих писем Тургенева. Тем не менее даже в таком исправленном виде эти письма представлялись небезопасными. Два напечатанных в издании 1884 г. письма (от 3 и 19 января 1876 г.), посланные Тургеневым из Парижа в Ниццу Салтыкову-Щедрину, едва но вызвали запрещение петербургского цензурного комитета; поводом оказался весьма хвалебный отзыв Тургенева о читанном им в рукописи сатирическом очерке Салтыкова-Щедрина "Переписка Николая Павловича с Поль де Коком", несмотря на то, что имя "Николай Павлович" (т. е. Николай I) в книге напечатано было с сокращениями

Переписка с корреспондентами зачастую превращалась у Тургенева в горячий спор о России и ее будущем, о русской и западноевропейской культуре и их судьбах; для того чтобы уследить все этапы таких споров, всё их развитие и оценить аргументы спорящих, существенно иногда иметь перед глазами, притом в последовательном хронологическом расположении, двустороннюю переписку корреспондентов в ее полном, а не фрагментарном виде. В этом смысле особенно существенны рядом с письмами Тургенева письма к нему Белинского и Некрасова, Салтыкова-Щедрина, Гончарова или Толстого. Письма Тургенева этого рода служат существенным подспорьем для лучшего уразумения его идейных разногласий со многими его современниками и являются важными документами для истории русской литературной борьбы. В критические минуты острых письменных дискуссий, тянувшихся иногда продолжительное время, письма Тургенева достигали гневной саркастической силы и были полны не только оскорбительной язвительности, но и горделивого сознания его правоты. Тургеневу, по-видимому, даже нравился самый процесс закрепления этих дискуссий на бумаге в письменном слове, так как это повышало их значение и способствовало прояснению точек зрения. "Как приятно вести дружескую - но ругательную переписку! - писал, например, Тургенев А.А. Фету, одному из своих постоянных и непримиримых оппонентов. - Оно и освежительно, и согревательно, и носит несомненный отпечаток истины, - словом, очень хорошо. Будем же по-прежнему любить и ругать друг друга" (письмо от 21 сентября (3 октября) 1867 г.). Фет, однако, придерживался противоположного мнения. В том письме (от 12 января 1875 г.), которое завершило разрыв его отношений с Тургеневым, Фет выразил свое удивление по поводу того, что подобные размолвки доходили у Тургенева до кульминации не при личных свиданиях и устных беседах, но именно в письмах. "Браниться или, по выражению петербургских литераторов, заушаться можно, в крайнем случае, лицом к лицу, а не на 3000-верстном расстоянии", - писал он Тургеневу и прибавлял: "Думайте, что хотите, но не беспокойтесь отвечать" И. С. Тургенев. Материалы и исследования. Орел, 1940,.

«Эпистолярное общение» А. Фета и Тургенева продолжалось несколько десятилетий; к сожалению, из этой ценнейшей переписки сохранилась почти только одна тургеневская часть И.С. Тургенев, Полное собрание сочинений и писем в 30 т,М -.Л., 1960-1968(130 писем). Писем Фета известно сегодня только семь.

В мае 1853 года Фет, добившийся перевода из кирасирского полка в гвардию, по пути к новому месту службы заехал домой, в Новоселки; у его родственников Шеншиных, в усадьбе Волково, случилось в это время быть Тургеневу (высланному из столицы в Спасское); познакомившись здесь с Тургеневым, Фет через несколько дней приехал к нему с визитом в Спасское. Впоследствии поэт вспоминал: "Разговор наш принял исключительно литературный характер, и, чтобы воспользоваться замечаниями знатока, я захватил все, что у меня было под руками из моих литературных трудов. Новых стихотворений в то время у меня почти не было, но Тургенев не переставал восхищаться моими переводами од Горация..." А вот впечатления Тургенева (в письме С. Аксакову от 5 июня 1853 года): "Он мне читал прекрасные переводы из Горация <...> Собственные его стихотворения не стоят его первых вещей - его неопределенный, но душистый талант немного выдохся... Сам он мне кажется милым малым. Немного тяжеловат и смахивает на малоросса, ну и немецкая кровь отозвалась уваженьем к разным систематическим взглядам на жизнь и т. п.". Отправившись в уланский полк, стоявший под Новгородом, Фет вскоре прислал в Спасское переведенную им полностью первую книгу "Од" Горация; Тургенев, решивший напечатать эту книгу на свой счет, взялся за редактуру перевода и писал П. Анненкову 2 ноября 1853 года: "Я сегодня же посылаю к Фету огромное письмо, где выставлены все самомалейшие ошибки". Так началась деятельность Тургенева в роли "редактора Фета" - столь характерной для их последующих литературных отношений.

Первое из известных тургеневских писем Фету (посланное из Петербурга и датируемое февралем - апрелем 1855 года) посвящено именно изданию фетовской лирики - и с обязательной "тургеневской редактурой": "Некрасов, Панаев, Дружинин, Анненков, Гончаров - словом, весь наш дружеский кружок Вам усердно кланяется. А так как Вы пишете о значительном улучшении Ваших финансов, чему я сердечно радуюсь, то мы предлагаем поручить нам новое издание Ваших стихотворений, которые заслуживают самой ревностной очистки и красивого издания, для того чтобы им лежать на столике всякой прелестной женщины. Что Вы мне пишете о Гейне? Вы выше Гейне, потому что шире и свободнее его". Приведя это письмо в своих воспоминаниях, Фет далее пишет: "Конечно, я усердно благодарил кружок, и дело в руках его под председательством Тургенева закипело. Почти каждую неделю стали приходить ко мне письма с подчеркнутыми стихами и требованиями их исправлений. Там, где я не согласен был с желаемыми исправлениями, я ревностно отстаивал свой текст, но по пословице: "один в поле не воин" - вынужден был соглашаться с большинством, и издание из-под редакции Тургенева вышло на столько же очищенным, насколько и изувеченным" Фет «Мои воспоминания» т 1. Это и было печально знаменитое издание 1856 года (ставшее загвоздкой для фетовской текстологии и породившей целую проблему "тургеневских исправлений") - памятник борьбы двух прямо противоположных художественных принципов."... В деле свободных искусств я мало ценю разум в сравнении с бессознательным инстинктом (вдохновением), пружины которого для нас скрыты (вечная тема наших горячих споров с Тургеневым)" Там же - писал Фет, искавший в поэзии "музыкально-неуловимого" и мало озабоченный смысловой "неясностью", стилистической "дисгармонией" и грамматической "неправильностью" в своих стихотворениях. Тургенев же требовал "словесного совершенства" - ясности, гармонии, правильности каждого слова, оборота, строки - и не уставал указывать Фету на "темноту", "непостижимость", "хаотичность", "мутность" в его созданиях (особенно в переводах), прибегая нередко к "комическим преувеличениям" ("Эдип, разрешивший загадку Сфинкса, завыл бы от ужаса и побежал бы прочь от этих двух хаотически-мутно-непостижимых стихов").

Фет далеко не всегда подчинялся редакторским требованиям Тургенева, но мнение своего друга и "литературного советника" стремился узнать всегда, ибо он был для него величайшим авторитетом; вспоминая об их петербургском общении середины 1850-х годов, поэт писал: "...я стал чуть не ежедневно по утрам бывать у Тургенева, к которому питал фанатическое поклонение" Там же. Общение двух друзей на протяжении многих лет отличалось одной особенностью: неизменное влечение друг к другу сопровождалось столь же неизменными и яростными спорами.

В конце 1861 года Борисов сообщил Тургеневу: "...нельзя Вам заранее не поведать о восхитительной статье Фета: "Жизнь Степановки, или Лирическое хозяйство". Ничего не выдумано, все истинная правда. Но все это передано неподражаемо, фетовски" "Тургеневский сборник", вып. III. Л., 1967. Деревенская публицистика Фета, его размышления о сельском хозяйстве появились в журнале "Русский вестник" (1862, Ќ 3 и 5) под названием "Записки о вольнонаемном труде". Вот отзыв Тургенева после прочтения "Записок": "Дайте нам также продолжение Ваших милейших деревенских записок: в них правда - а нам правда больше всего нужна - везде и во всем". Таким же было впечатление Тургенева и после знакомства с первыми очерками "Из деревни": "...ощущал при этом значительное удовольствие. Правда, просто и умно рассказанная, имеет особенную прелесть".

Письма Тургенева не только закрепляли обиды и вражду; они служили также вестниками для примирения. Обмен письмами с Л. Н. Толстым, после долгих лет разлуки, способствовал восстановлению их дружбы. Состоялось примирение Тургенева и с Фетом; правда, несколько писем, посланных Тургеневым Фету после 1878 г., были хотя и приветливы, но осторожны и не свидетельствовали о прежней близости. На письма Тургенева рассчитывали его петербургские друзья, стремившиеся тогда же примирить его с умиравшим Некрасовым. "Я бы сам охотно написал Некрасову, - сообщал Тургенев Ю.П. Вревской 18(30) января 1877 г. - Перед смертью все сглаживается - да и кто из нас прав - кто виноват? "Нет виноватых", говорит Лир... да нет и правых. Но я боюсь произвести на него тяжелое впечатление: не будет ли ему мое письмо казаться каким-то предсмертным вестником <...> Мне кажется, я не имею права идти на такой риск". Хорошо известно, что письмо гак и не было написано: его заменила безмолвная, но многозначительная встреча 24 мая 1877 г. у постели умирающего; сам Тургенев рассказал о ней в стихотворении в прозе "Последнее свидание". Хотя письма, адресованные Тургеневу, известны еще далеко не полностью и в сохранившейся их части многие ожидают своего опубликования, но даже из реплик Тургенева корреспондентам видно, какой значительной частью своей поразительной осведомленности во всех подробностях русской жизни он обязан был переписке, вестям, которые нескончаемым потоком шли к нему из отечества. Корни, которыми Тургенев привязан был к родной земле, лежали глубоко и требовали от него постоянного обмена письмами с самыми разнообразными корреспондентами, тем более деятельного, чем реже представлялась ему возможность хотя бы для кратковременных приездов в Петербург, в Москву, в родные места Орловщины. Тургенев обращался и к доверенным лицам, управлявшим его земельными владениями и расположенными здесь просветительными учреждениями, например школой, и к крестьянам Спасского, и к агентам по продаже имущества; очень важными для него были его деловые сношения с редакциями журналов, издателями, литературными посредниками всякого рода. Подобная переписка резко увеличивалась в периоды, когда начиналось печатание какого-нибудь из его произведений

Некоторые письма И.С. Тургенева освещают наиболее значительные факты творческой биографии Тургенева и являются своего рода комментарием к его сочинениям. Иные содержат критические оценки явлений современной ему литературы, отзывы (иногда очень точные, иногда весьма субъективные) о творчестве Пушкина, Гоголя, Л.Н. Толстого, Островского, Салтыкова-Щедрина, Чернышевского, Добролюбова и многих других русских и зарубежных писателей, а также художников и композиторов.

«…Скажу тебе, Некрасов, что твои стихи хороши, писал он другу по поводу присланного ему в Спасское стихотворения «Муза», - первые 12 стихов отличны и напоминают пушкинскую фактуру. - И тут же замечает: - Конец кажется как бы пришитым - уничтожь также следующую небрежность:

- И юношеских лет прекрасные мечты…

А через два стиха опять:

- Желанья и мечты…»

Некрасов послушался совета и в печати исключил строки, вызвавшие замечания Тургенева.

Бесстрастность и спокойствие в изображении русской народной жизни, не соответствующие предмету, Тургенев порицал в романах Д.В. Григоровича «Проселочные дороги» и «Рыбаки» (см. письма к П.В. Анненкову от 14 (26) сентября 1852 г. и 12 (24) мая 1853 г.) и решительно не мог принять славянофильского воззрения К. С. Аксакова «на русскую жизнь и на русское искусство»: «Я вижу трагическую судьбу племени, великую общественную драму там, где Вы находите успокоение и прибежище эпоса», -- писал он Аксакову в уже цитированном письме от 16 (28) октября 1852 г. В этих высказываниях нельзя не видеть отражения давней полемики Белинского с тем же К.С. Аксаковым по поводу первого тома «Мертвых душ», в котором Аксаков увидел возрождение гомеровского эпоса, отрицая типическое значение гоголевских образов для современной русской действительности

В переписке в В. Рольстоном, в ответ на его просьбу составить мнение о статье, посвященной А.В. Кольцову, И.С. Тургенев высказывает свою оценку творчества русского поэта: «Я прочел с величайшим интересом вашу превосходную статью о Кольцове; лично я знал его мало, встречался с ним всего раз или два в Петербурге, но я близок был с его друзьями, в особенности с Белинским, который также заслуживает, чтобы его лучше знали и чтобы оказанное им влияние и его общественная роль получили должную оценку…Кольцов был подлинно народным поэтом, в той мере, как это возможно в наш век… и десятка два его стихотворений не умрут, пока жив будет русский язык»

Если пройтись во всей россыпи писем собственным взглядом, то отдельной строкой встанут некрологи Тургенева, как практически эталонные образчики сего скорбного жанра. - на смерть Станкевича, А.К. Толстого, Белинского.

Из переписки Тургенева начала 1850-х годов становится известно, что замыслы ряда его литературно-критических статей остались или незавершенными, или были реализованы значительно позднее. Так, 9(21) апреля 1852 г. Тургенев писал И.С. Аксакову о книге его отца «Записки ружейного охотника Оренбургской губернии». «В июньской книге „Современника>“ будет о ней пространная статья -- и в майской „Отечественных> записок>“ (эту статью я теперь пишу)». Однако в «Отечественных записках» была, напечатана анонимная рецензия, очевидно, другого автора на книгу С.Т. Аксакова. Тем не менее, Тургенев не сразу отказался от намерения написать еще одну статью о книге Аксакова. Уже после появления в первой книжке «Современника» за 1853 г. его большой статьи о «Записках ружейного охотника», очень испорченной цензурой, Тургенев 5(17), 9(21) февраля 1853 г. писал С.Т. Аксакову: «В другой моей статье я хотел поговорить подробнее о Вашей книге -- и, вероятно, так и сделаю -- но, признаюсь, такая ценсура хоть у кого отобьет охоту брать перо в руки». Статья эта, по-видимому, так и не была написана.

О другом нереализованном замысле статьи, связанной с охотничьими интересами Тургенева, известно из его письма к С.Т. Аксакову от 10(22) февраля 1854 г., в котором он сообщал: «...в 3 № „Современника“ будет напечатано письмо мое к Вам, в котором изложится мнение одного здешнего охотника и хорошего моего знакомого, доктора Берса -- о разных темных вопросах, касающихся до прилета и улета дичи. Кажется, его замечания справедливы и во всяком случае могут вызвать ответ с Вашей стороны».

В том же году, 31 марта (12 апреля), Тургенев писал С.Т. Аксакову о том, что он «с наслаждением» перечитал второе издание книги «Записки об уженье рыбы» (1854), и собирается «поговорить о ней в „Современнике“». Эта рецензия также должна быть причислена к неосуществленным литературно-критическим работам писателя.

Из письма Тургенева к Некрасову и Панаеву от 18(30) ноября, 23 ноября (5 декабря) 1852 г. известно, что он собирался написать для «Современника» статьи «О Андрее Шенье и подражателях древним», «О Мерке» и о «Русских романах, повестях и комедиях в прошлом году». Для того же журнала предназначалась и статья, посвященная поэзии Е. А. Баратынского -- о том, что она «почти кончена», Тургенев сообщал Некрасову 15(27) октября 1854 г. Однако до нас эта статья не дошла.

Из писем Е.М. Феоктистова к Тургеневу от 17 сентября ст. ст. 1851 г. и 18 февраля ст. ст. 1853 г. впервые стало известно, что замысел статьи «Гамлет и Дон-Кихот», опубликованной в «Современнике» лишь в 1860 году, относится к началу 1850-х годов

Не все из литературно-критических статей и рецензий, написанных Тургеневым в начале 1850-х годов, дошли до нас. В частности, на основании письма Е.М. Феоктистова к Тургеневу от 24 марта ст. ст. 1852 г., можно утверждать, что существовало авторское предисловие к первому отдельному изданию «Записок охотника». Текст его, однако, неизвестен (см. там же, с. 165 -- 166).

С возрастанием известности Тургенев оказался буквально атакуем письмами начинающих авторов. От него, ждали совета, критических замечаний. Мягкосердечный писатель терпеливо слушал, подробно отвечал. Единственное, что вызывало неизменно негативную реакцию - вольное обращение с русским языком. Недопустимые огрехи стиля, суть которых Тургенев изложил в письме одной молодой писательнице: «Вы <…> иногда впадаете в тот особенный слог, который я позволил бы себе назвать журнальным и которого каждый добросовестный писатель должен избегать. Слог это отличается какой-то хлесткой небрежностью и распущенностью, неточностью эпитетов и неправильностью языка…» Знаток русского слова подал совет: «Все это может легко исчезнуть, стоит только положить себе правилом: при передаче собственных мыслей и чувств не брать сгоряча готовых, ходячих (большей частью неточных или приблизительно точных) выражений, а стараться ясно, просто и сознательно-верно воспроизводить словом то, что пришло в голову».

Заинтересованность Тургенева "молодыми талантами", в которых он, впрочем, нередко ошибался, была хорошо известна в широких кругах русского общества, и это поощряло письменные обращения к нему множества людей, жаждавших признания или просто одобрительного слова. В редакционно-издательских кругах, однако, скептически относились к увлечениям Тургенева вновь открытыми им "молодыми дарованиями". В сатирическом "Соннике" Н.Ф. Щербины отмечалось: "Тургенева во сне видеть - предвещает получить тонкую способность суметь откопать талант там, где его вовсе нет". Количество рекомендательных писем, написанных Тургеневым по поводу самых разнообразных рукописей, присылавшихся ему для прочтения и оценки, очень велико; большая их часть отличается неизбежными в таких случаях преувеличениями и представляет лишь относительный интерес,-- прежде всего своим числом, характеризующим доброту и отзывчивость писателя, или для определения круга людей, искавших у него поддержки. Гораздо интереснее письма Тургенева к самим начинающим литераторам, в которых он высказывал общие суждения о писательском ремесле, давал умные и дельные советы, основанные на собственном опыте. Многие из этих писем очень значительны по своему содержанию: мы находим в них и признания о собственном литературном труде, его процессе и выработавшихся приемах, и воспоминания о том, как начиналась его литературная деятельность, о пережитых им самим сомнениях и колебаниях на творческом пути, и "заветы" старика литературной молодежи. Характерно при этом, что наиболее важные из этих писем, имеющие неоспоримое значение для истолкования его творчества, не всегда обращены к тем лицам, из которых в конце концов выработались известные писатели. Когда дело касалось русской литературы и ее будущего, Тургенев бывал глубоко серьезным и откровенным, в высокой степени чувствовавшим ответственность за каждое произносимое им слово, независимо от того, к кому оно обращалось. Весьма содержательны и заключают в себе ценнейшие автобиографические данные даже то письма Тургенева, которые адресованы людям, ne заслужившим еще известности, не выступавшим еще в печати, только пробовавшим свои силы. О большинстве этих людей сам Тургенев имел слабое представление, а иные из них, много лет спустя, предоставляя свои письма для опубликования, даже скрывали свое имя. Так, например, сообщая в 1898 г. "четыре письма Тургенева к г-же К.", Ф.Д. Батюшков обращал внимание на то, что в первом из этих писем Тургенев отвечал адресату, до такой степени мало ему известному, что прямо ставил вопрос: "Кто вы?" "И это обстоятельство не помешало ему высказать несколько задушевных замечаний, под непосредственным впечатлением полученного письма от "неизвестной" Батюшков Ф. Д. Тургенев-критик. Четыре письма И. С. Тургенева к г-же К.-- В его кн.: Критические очерки и заметки. СПб., 1900, ч. I. В другой раз, посылая большое письмо от 14(26) декабря 1878 г. к некоему К. В.Л. (инициалы эти доныне остаются нераскрытыми), где идет речь о важных вопросах литературного мастерства, Тургенев начинал и оканчивал его указанием, что он плохо представляет себе, с кем он ведет письменную беседу: "Откровенно говоря, я лишь смутно припоминаю содержание статьи, присланной Вами год тому назад; только впечатление сохранилось во мне, что автор -- человек умный, развитой -- но призванный действовать не на беллетристическом поприще". В заключение же Тургенев просил своего адресата прислать ему фотографию: "Я увижу, совпадает ли Ваш образ с тем, каким он сложился в моей голове". Ценные суждения, серьезные мысли, дававшиеся Тургеневым иногда в блестящей афористической форме, встречаются даже в маленьких записках, адресаты которых остаются неустановленными. В одной из таких записок Тургенев говорит о демократической сущности литературы: "В ответ на Ваш вопрос позвольте мне сказать, что поэзия никому и ни в какой век собственно не нужна; она - роскошь, - но роскошь, доступная всякому, даже беднейшему: в этом ее смысл и красота и польза. И.В. Тургенев. Париж. Декабрь 1872".

Письма-советы по литературным вопросам начинающим писателям Тургенев давал еще в 50-е годы. Одно из таких писем, от 12(24) июня 1851 г., приводит в своих воспоминаниях К. Леонтьев; оно адресовано к нему - тогда двадцатилетнему юноше - и представляет собою целый трактат о метрических особенностях русского гекзаметра, крайне полезный для начинавшего стихотворца. Публикуя это письмо, К.Н. Леонтьев справедливо отметил, что "оно само говорит за себя" и "делает большую честь доброму сердцу и литературной добросовестности" Тургенева. Особенно много писем этого рода Тургеневу приходилось писать в последнее десятилетие его жизни, и некоторые из них столь же интересны по своему содержанию: таково, например, письмо к В.Л. Кигну (Дедлову) от 16 июня 1876 г., задавшему Тургеневу, по его собственным словам, "трудную задачу" - рассказать, "как я работаю, и как надо работать вообще"; таковы письма к Е. В. Львовой (1873-1879) с советами о способах воспитания у начинающего беллетриста "вкуса и мышления", о выборе жизненного сюжета, о работе над стилем; таковы письма к Л.Я. Стечькиной (с 1878 г.), к Л.Ф. Ломовской (Маклаковой-Нелидовой), к А.Н. Луканиной, к драматургу В.Л. Цуриковой (1872--1883), к поэтессе М. Богаевской (1880) - приятельнице вдовы Белинского, к О.К. Гижицкой (1877--1878) и многим другим.

Может быть, именно том обстоятельством, что в письмах Тургенева находится так много признаний о процессе его собственного творчества, раскрыты некоторые тайные источники его мастерства, сделано столько профессиональных наставлений и указаний его собратьям но перу, объясняется особая популярность этих писем в кругах русских литераторов. Отметим, например, естественный и вполне закономерный интерес молодого А.П. Чехова к "Первому собранию писем". М.Л. Семенова свидетельствует, что в библиотеке Чехова в Ялте доныне хранится "Первое собрание писем" Тургенева "в котором сделаны подчеркивания некоторых, по-видимому, наиболее близких Чехову мыслей Тургенева о реалистическом методе письма.

Один из мемуаристов, рассказывая о последних годах жизни Тургенева, особо подчеркивал его постоянную готовность "покровительствовать писателям и отыскивать таланты": "Живо принимая к сердцу успехи и интересы русской литературы, Иван Сергеевич обнаруживал особенную слабость к начинающим литераторам, внимательно прочитывал неимоверное количество представляемых ему на просмотр рукописей, старался пристроить то, что могло быть напечатанным, поправлял и просиживал иногда целые часы с авторами, указывая им на недостатки их произведений. - Как вам не скучно, Иван Сергеевич, возиться постоянно с этим хламом? Признайтесь, что до смерти надоело, - обращался я к нему, заставая его почти всегда с карандашом в руках за грудой исписанных тетрадей". "Совсем нет, - отвечал Тургенев,-- я ведь ничем обязательным не занят, времени у меня много, и всегда рад сделать все, что могу; сам я пишу теперь очень мало; единственную услугу, какую я могу оказать русской литературе,-- это помогать советами и указаниями начинающим писателям и уговаривать неспособных к писательской карьере заняться чем-нибудь другим" H. M. [Ремезов Митрофан Нилович]. Черты из парижской жизни И. С. Тургенева. - Русская мысль, 1883, кн. 11,. И Тургенев действительно делал это до последних дней своей жизни: стоит вспомнить, например, его замечательное письмо о правах и обязанностях писателя но отношению к себе и к обществу, написанное к Л.Ф. Ломовской за полгода до смерти, 20 января (1 февраля) 1883 г., или к А. Ф. Федотову, от 12(24) января 1883 г., приславшему ему рукопись своей пьесы, с обещанием просмотреть рукопись "со всевозможным вниманием", несмотря на то, что он не оправился еще от тяжелой и мучительной операции. Когда были опубликованы письма Тургенева к Л.Н. и Л.Я. Стечькиным, Е. Соловьев с полным основанием писал в 1903 г., что эти письма - "настоящая маленькая поэма, которую можно было бы озаглавить: "Чужая рукопись". Благодаря совершенно изменившимся условиям жизни, большинству современных писателей едва и на свою собственную рукопись удается уделить столько внимания, труда, хлопот, как это сделал Тургенев для чужой. И вы чувствуете, что отношение Тургенева - настоящее..." Соловьев Е. О жизни и книгах. Тургенев и его новые письма. - Журнал для всех, 1903, No 9, с. 1122.}.

ГЛАВА 2. ЭВОЛЮЦИЯ ПУБЛИЦИСТИКИ И.С. ТУРГЕНЕВА

2.1 Русская литературно-критическая и философская мысль второй половины XIX века

Эпоха, в которую развернулась литературная деятельность писателя, была эпохой «больших социальных столкновений, в которых ломался старый крепостнический уклад и на смену ему утверждал себя растущий капитализм в России» С.Малахов.Творческий путь Тургенева-- В сборнике статей: «И. С. Тургенев.   (К пятидесятилетию со дня смерти. 1883--1933)». Л., 1934, стр. 329--394..

Вера в действенную, преобразующую мир силу художественного слова определяла и особенности русской литературной критики. От литературных проблем она всегда поднималась к проблемам общественным, имеющим прямое отношение к судьбе страны, народа, нации. Русский критик не ограничивал себя рассуждениями о художественной форме, о мастерстве писателя. Анализируя литературное произведение, он выходил к вопросам, которые ставила перед писателем и читателем жизнь. Ориентация критики на широкие круги читателей делала ее очень популярной: авторитет критика в России был велик, и его статьи воспринимались как оригинальные произведения, пользующиеся успехом наравне с литературой.

Русская критика второй половины XIX века развивается более драматично по сравнению с эпохой 30-40х годов, когда все многообразие критических оценок покрывалось авторитетным словом Белинского. Подобно Пушкину в литературе, Белинский в критике был своеобразным универсалом: он совмещал в оценке произведения и социологические, и эстетические, и стилистические подходы, охватывая единым взором литературное движение в целом. Общественная жизнь страны время необычайно усложнилась, возникло множество политических направлений, которые спорили друг с другом. Пестрой и многослойной оказалась и картина литературного процесса. Поэтому и критика стала более разноголосой