Образ Византии в историческом романе

Когда же влюбленный в властолюбивую царицу варяг, которого она использовала как наемного убийцу, пробывший в Византии, о которой шепчутся, что там «женщина всем заправляет», долгое время, сбегает из темницы и возвращается домой - к патриархальным берегам Днепра, он тоскует по «яду византийской культуры», чувствуя, насколько разными являются две страны.

Сбежавший из византийской темницы варяг, наполненный новыми впечатлениями, совершенно по-другому смотрит на привычный ему мир: «После утопической роскоши византийских одежд, после изнеженности придворной византийской жизни, после тех необыкновенных умных и смелых женщин, которых он видел там» РГАЛИ. Ф. 335 оп. 1 ед. хр. 292. Л. 115. витязю сложно здесь, в этой «простой стране» с «патриархальными нравами» Там же., и не может он ответить взаимностью «красивой и видной» росской девушке: «другую люблю я, сильную, страстную, далекую» РГАЛИ. Ф. 335 оп. 1 ед. хр. 292. Л.144.. Мир Византии оказывается чрезвычайно притягателен, он влечет Рогвальда «бессознательно, но властно» РГАЛИ. Ф. 335 оп. 1 ед. хр. 292. Л. 115., но притяжение это губительно и для него, и для его близких. «Яд тонкой византийской культуры» Там же. тянет «дикаря», каким является Рогвальд, назад, в Царьград. Разница в восприятии героя и разница в изображении двух стран являет собой антитезу. «Мир византийской культуры и мир суровой языческой жизни» Там же. -- так обозначил эту параллель сам автор.

Здесь стоит сказать о еще одном сопоставлении - гречанка Феофано, спутница Рогвальда в Цареграде, и Долгава, его родная сестра, спутница его в Киеве. Если Феофано влюбляется намеренно в того, в кого ей выгодно влюбиться-- в Никифора, и придумывает себе его образ почти что полностью: «о подвигах его рассказывали чудеса, часто даже преувеличенные, но воображение царицы преувеличивало их еще больше» РГАЛИ. Ф. 335 оп. 1 ед. хр. 292. Л.37, и в итоге жаждет быть с тем, кто даст ей власть, то Долгава намеренно отказывается от брака с киевским князем: «Да он-то мне не по сердцу. Знатен он и могуч и силу большую имеет. И всякого добра у него много-- не перечесть. А только не такого мужа хочу себе» РГАЛИ. Ф. 335 оп. 1 ед. хр. 292. Л.114.. Конечно, такие мысли не могли появиться у византийской царицы. «Она скорее ищет власти, а не любви» РГАЛИ. Ф. 335 оп. 1 ед. хр. 292. Л.184., а «страсть к власти нужна женщине, которая не любит» РГАЛИ. Ф. 335 оп. 1 ед. хр. 292. Л.210.. Так же противопоставляются и Рогвальд, который просит у Феофано в первой части любви, отказываясь от тех привилегий, которые она ему предлагает («Свободы мне теперь не нужно. Свободы без тебя -- я не хочу! На что она мне? И золота мне не нужно. Я всегда презирал его… И почестей мне не нужно. В делах государства я ничего не понимаю, и род мой достаточно знатен, чтобы мне гнаться за византийской знатностью…Я хочу одной любви твоей! Только этого. Ради этого я готов отравить не одного императора, а всю Византию» РГАЛИ. Ф. 335 оп. 1 ед. хр. 292. Л.6.), и министр Вринга, евнух, который сразу заявляет царице, что любви ему не нужно: «Власти своей я никому не уступлю, тебе [Феофано] меньше, чем кому-либо. Ты знаешь, у меня нет ведь ничего в жизни отраднее власти. Любви я не знаю и презираю любовь: я-- евнух. Денег мне не надо - у меня их много. Но власть-- это все, что мне осталось как утеха жизни…» РГАЛИ. Ф. 335 оп. 1 ед. хр. 292. Л.45.

Власть в Византии стоит выше человеческих чувств - и это огромное отличие Руси и Византии. Но еще более разными две страны оказываются в вопросах веры. «Мои слова крепки как скалы, как жертвенники наших богов, вытесанные из цельного твердого камня» РГАЛИ. Ф. 335 оп. 1 ед. хр. 292. Л.4.-- клянется Рогвальд. «Я поклялась Всемогущим жестоко отомстить изменникам и обидчикам» Там же.,-- говорит Феофано. Уже из этих клятв понятна искренность и цели обоих персонажей. Рогвальд тверд в своей вере и преданности до конца, Феофано переменчива. Твердо стоит за свои устои и Святослав: «бабья это вера(христианство) и нам не под стать она, храбрым витязям. По обычаю предков живу и с этим обычаем под курган кости сложу» РГАЛИ. Ф. 335 оп. 1 ед. хр. 292. Л.108.. Действительно, его покровитель Перун разительно отличается от Иисуса Христа: «Грозный он бог, карающий бог! И лик его страшен» РГАЛИ. Ф. 335 оп. 1 ед. хр. 292. Л.136.

«Христиане эти говорят, будто надо прощать обиды, и ежели кто ударит тебя по правой щеке, то надо подставить обидчику левую. И еще говорят, будто перед их богом все равны и византийцы, и всякие другие народы. А однако же не прощают они обиды сарацинам и бьют их поднесь, невзирая на веления своей веры. И выходят, значит, одни слова, и думается мне так, что вера их пустая, не настоящая, а наша лучше…» Со стороны русских, «вера их пустая-- одни слова» РГАЛИ. Ф. 335 оп. 1 ед. хр. 292. Л.103.. Действительно, ни один из убийц Никифора не вспомнил заповедей Христа, и «свободно поднялась рука этих «верноподданных» РГАЛИ. Ф. 335 оп. 1 ед. хр. 292. Л.199 на своего царя. «Кичатся своей верой, а все равно как наши с печенегами расправляются, -- подумал он (Рогвальд). Византийский патриарх, чей «дух силен и могуч» имеет немощное тело, и очень редко не добавляется к его имени дополнение «евнух», тогда как ни у советника Вринги, ни у советника Иоанна, которые в этом ничем не отличаются от патриарха, это так не акцентируется.

1.7 Образ Феофано

История императрицы Феофано и описания Святослава могли перейти на страницы романа Светлова из труда Льва Диакона, переведенного на русский язык и напечатанного еще в 1820 году. Однако сам византийский историк куда больше похож на патриархального воителя: он практически не говорит о женщинах, и Феофано является скорее исключением. Она предстает бесконечно прекрасной, обольстительной и в то же время коварной. Её имя еще не названо, но историк уже намекает нам, что добра не жди: императора Романа, говорит он, "опоили ядом, принесенным из женской половины дворца" История Льва Диакона Калокийского и другие сочинения византийских писателей. Перевод Д.Попова.СПб.: тип. при Императорской Академии Наук, 1820.. Конечно, конкретных доказательств нет, но это аккуратный намек на участие Феофано, жены Романа, в его смерти. Второй раз, когда происходит заговор против следующего её муж, императора Никифора Фоки, вина Феофано уже бесспорна.

Лишь только «горесть его по смерти родителя уменьшилась» История Льва Диакона Калокийского и другие сочинения византийских писателей. Перевод Д.Попова.СПб.: тип. при Императорской Академии Наук, 1820.С.52, императрица не оказывает ему поддержку, но начинает вероломно воплощать свои планы по устранению мужа в жизнь. Сперва она «воспользовавшись удобным случаем пришла к нему одна», и «с большой силой убеждения неотступно просила, заклинала и слезно молила» Там же. о возвращении Иоанна Цимисхия, которому в дальнейшем суждено стать палачом Никифора. Феофано приводила «законные основания», напирает на родство Фоки и Цимисхия, и Диакон довольно пространно цитирует ее слова, заканчивая этот пассаж так: «вот какие речи пустила в ход Феофано и, как всегда, очаровала василевса» Там же. С.53.Стоит отметить, что это одна из самых длинных речей во всей "Истории". Августа была хороша собой, что неоднократно подчеркивается, и умела пленять не только внешним видом, но и словами.

Потом императрица готовит для Цимисхия «тайные входы» в свои покои, чтобы они смогли составить дальнейший план действий, и тут уже их союз открыто называется «злодейским сообществом», хотя до этого историк воздерживался от личностных характеристик. При этом мотивы Феофано неясны, и после смерти Фоки имя ее больше не появляется на страницах «Истории». Какую выгоду преследовала августа, стремилась ли она просто избавиться от надоевшего супруга или её вели корыстные цели -- об этом остается только домысливать. Со слов Диакона можно понимать (прямой характеристики и прямых обвинений нет) лишь следующее -- она коварна, она обаятельна в своей внешности и убедительна в своих речах, она безжалостно доводит дело до конца.

Однако это в романе едва ли не самый конец роли Феофано, кульминация её предшествующих интриг, о которых автор мог прочесть из книги

Через образ Феофано автор вводит сразу несколько тем. Во-первых, это тема власти, возможно, навеянная ролью правившей в России во время написания романа императрицы Александры Федоровны. «Что ты такое? Женщина, которая хочет забрать в свои руки власть мужчины» РГАЛИ. Ф. 335 оп. 1 ед. хр. 292. Л. 45. - говорит своей жене Роман. Феофано «стремится к самодержавию» РГАЛИ. Ф. 335 оп. 1 ед. хр. 292. Л.131., и это слово повторяется многократно. Греческое «б?фпкс?фщс» действительно буквально переводится как «самовластный», «самодержец», но в силу разворачивающейся в России времен написания романа революции это слово не может не обращать на себя взгляд.

В противовес желанию императрицы взять в свои руки полную власть постоянно подчеркивается её женственная натура: «Я - царица. Но разве я в то же время не женщина?» РГАЛИ. Ф. 335 оп. 1 ед. хр. 292. Л. 56.-- говорит она влюбленному в неё Никифору. И одна из главных составляющих взятого романа -- любовная линия. Романтическими чертами оказывается наделен полководец Никифор Фока: «Забыла, забыла!-- шептал он и горько усмехался. - Да и где же ей помнить меня, простого солдата, поседевшего в боях?» РГАЛИ. Ф. 335 оп. 1 ед. хр. 292. Л.61., «Сердце Никифора сильно застучало и сладкая надежда осветила его мрачный взор» РГАЛИ. Ф. 335 оп. 1 ед. хр. 292. Л.63-64.. Феофано, подобно героине рыцарской саги, кидает своему возлюбленному Фоке розу во время его чествования на ипподроме.

Однако когда Феофано действительно влюбляется в Цимисхия, тот не признает её красоты и не собирается ей верить: «Зачем? - усмехнулся он, не поднимая её с колен. -- Чтобы ты умертвила меня, как умертвила Константина, Романа, Никифора? Нет, о нет! Конец тебе и твоим проискам. Когда на пути своем встречаешь ядовитую змею, то прежде всего убиваешь её» РГАЛИ. Ф. 335 оп. 1 ед. хр. 292. Л.221. «ты даже не женщина, а исчадие ада…». Со змеей императрица сравнивается и самим автором, и другими персонажами романа: «как змея, вывернулась из объятий» РГАЛИ. Ф. 335 оп. 1 ед. хр. 292. Л. 5., «гнусной змеей, вышедшей из городского сброда» РГАЛИ. Ф. 335 оп. 1 ед. хр. 292. Л. 19. - и т.д.

В вину ставится ей не только её хитрость и изворотливость, но и её происхождение: «Феофано, эта женщина без сердца, вышедшая из подонков Царя-града, вознесенная на недосягаемую высоту капризом жалкого человека, опьяненная этой высотой и величием и жаждавшая беспредельной, безгранично власти над тем народом, из среды которого она вышла» РГАЛИ. Ф. 335 оп. 1 ед. хр. 292. Л.201..

Однако она сравнивается не только со змеей. «Я слушаю тебя как слушал бы вещание Перуна. Говори, царица Феофано» РГАЛИ. Ф. 335 оп. 1 ед. хр. 292. Л. 4.,-- преклоняет перед ней колено варяг Рогвальд. Императрица действительно становится для него идолом и божеством: «В правой руке держала она золотую ветвь с крупными жемчужинами и сидела неподвижно как драгоценное изваяние языческого идола, поддерживаемая под локти двумя евнухами»(75). Кульминацией этой метафоры становится гроза на Днепре, когда вместо влюбленной в него Любавы Рогвальд видит Феофано: «Страшный удар грома покатился по небу, как будто бесчетное количество колесниц пронеслось наверху, громыхая тяжелыми колесами.

И вдруг рушился образ тихой Любаши и на ее месте восстал страшный образ Византийской царицы в парчевой, золотой одежде, украшенной самоцветными камнями. Она походила на истукана грозного божества.

Черные как эта черная ночь очи её метали искры и в насмешливую улыбку складывались её алые, как кровь, губы. И самоцветные камни на её золотой одежде горели ярким пламенем, то красным, то синим, то зеленым…» РГАЛИ. Ф. 335 оп. 1 ед. хр. 292. Л. 144.

Эта ночь называется «грозной Перуновой ночью», и сестра Рогвальда, Долгава перед этим признается подруге, что боится Перуна: «Видела ты его, Любаша, на княжеском дворе: голова его серебряная, а усы золотые и взор такой ужасный! Я боюсь его» РГАЛИ. Ф. 335 оп. 1 ед. хр. 292. Л. 136. .Когда обе подруги из-за Рогвальда умирают, оказывается, что такова воля Перуна: «Покорный судьбе, покорный воле грозного бога, Свенельд низко склонил свою могучую голову, и из его суровых старых глаз закапали тяжелые отцовские слезы. Сердце его прошло против Рогвальда, потому что он понял, что Рогвальд действовал по наущению Перуна» РГАЛИ. Ф. 335 оп. 1 ед. хр. 292. Л. 146.

Таким образом, для Светлова Феофано, вышедшая из народа и жаждущая власти не для народа, но для себя, и существующий в языческих верованиях древних народов Перун становятся одним и тем же воплощением стихийной силы, которая отходит в прошлое: патриархальная Русь и её грозный бог, как говорилось ранее, описаны архаическими и сказочными оборотами, а Феофано в конце романа терпит поражение и так и не получает в свои руки такое желанное для неё самодержавие.

1.8 Народ и власть в романе

В то время как Феофано стремится завоевать любовь своих избранников, а Рогвальд жаждет любви императрицы, на страницах романа постоянно появляется еще один важный для Светлова образ, чью любовь также следует завоевать хорошему правителю, и образ этот - описание византийского народа. «Любовь народа! Она еще не прочнее любви женщины!» РГАЛИ. Ф. 335 оп. 1 ед. хр. 292. Л. 184.,-- восклицает автор.

Этот образ сочетает в себе две основные характеристики. Первая -- неимоверная тяга к зрелищам: «византийские плебеи жадны до торжественных процессий» РГАЛИ. Ф. 335 оп. 1 ед. хр. 292. Л. 146., «жадный до зрелищ византийский народ требует триумфа» РГАЛИ. Ф. 335 оп. 1 ед. хр. 292. Л. 46., у толпы «страсть к зрелищам» РГАЛИ. Ф. 335 оп. 1 ед. хр. 292. Л. 80.. Во-вторых, народ постоянно сравнивается со стихией, изменчивой и непостоянной: «неминуемо должна была разразиться настоящая и всеобщая буря» РГАЛИ. Ф. 335 оп. 1 ед. хр. 292. Л.151. «Народная любовь, народные восторги в Византии возникали столь же быстро, как и шли на убыль» РГАЛИ. Ф. 335 оп. 1 ед. хр. 292. Л. 147., «византийцы подвижные и изменчивые, как воды Босфора» Там же., «народ - изменчивый, как волна Понтийского моря» РГАЛИ. Ф. 335 оп. 1 ед. хр. 292. Л. 183.. В конце романа описание природного катаклизма параллельно описанию беснований толпы: «Буря разыгрывалась с новою силой. Издали доносился рокот волновавшегося моря, тучи стремительно неслись по небу, ветер свистел и подымал на улицах вихри. Наконец пошел густой снег и разразилась настоящая снежная метель. Народ бежал по улицам разнося в городе новую весть. Замигали факелы, украшали город, кричали «многие лета» новому базилевсу. Большинство ликовало, как ликовало всегда при наступлении нового царствования, радуясь перемене государственного строя, а также неизбежно предстоявшим милостям, раздачам и развлечениям» РГАЛИ. Ф. 335 оп. 1 ед. хр. 292. Л.203. И росская девушка, Долгава, сестра Рогвальда, прекрасно знает, как успокоить вихрь: «нужно поставить-де меч колодочкой вниз, острием вверх… Вихрь утихнет, а меч будто бы потом весь в крови» РГАЛИ. Ф. 335 оп. 1 ед. хр. 292. Л. 101..

Так, для Светлова оказывается важна тема, не затронутая его предшественниками: настроения масс и их отношение к власти, их стихийная сила, нуждающаяся в усмирении.

Роман написан сразу после революции 1905 года, и возможно, таким образом на его страницы попали свежие впечатления о недавних событиях. Стоит отметить, что если данное предположение верно, то именно византийский народ, а не варяги и не Святослав, олицетворяют современные автору настроения его народа. При этом явно, что к народовластию и к власти женщины Светлов относится крайне негативно: и народ, и женщина слишком капризны, переменчивы и непредсказуемы, чтобы удержать власть.

1.9 Русь и Византия: взаимоотношения двух держав на примере сюжета о приеме русских послов

В романах Красницкого и Светлова присутствуют характерные сцены приема послов, которые позволяют сравнить образы обоих держав.

У Светлова греческие послы, привыкшие к роскоши, «разочарованы» простотой убранства русского двора: «Вид у всех у них был чрезвычайно спесивый и важный, разочарование было у всех на лицах полное. Собираясь к могучему и славному русскому князю, они ожидали встретить богатую страну, хорошие города… А между тем шли они по безграничным степям, терпели от голода и зноя, от непогод и дождей. Городов не только хороших, а никаких не было. То, что называлось у Россов городами, было собрание дрянных избенок, в которых не стал бы ютиться самый последний раб самого последнего византийского патриция» РГАЛИ. Ф. 335 оп. 1 ед. хр. 292. Л. 119., «стольный град окончательно привел их в недоумение. В нем не было самого отдаленного сходства с Константинополем; в нем не было не только дворцов, вилл и хотя бы идольских капищ, но не было даже домов, в том смысле как они понимали. Вместо домов были те же избы, срубленные наскоро и накрытые земляными крышами» Там же., «С удивлением и брезгливостью осматривали послы княжеский терем, свысока и презрительно говорили они с Росами да и перед самим князем предстали не особенно почтительно, еле кивнув ему, даже не снимая шапок» РГАЛИ. Ф. 335 оп. 1 ед. хр. 292. Л. 120..

В свою очередь и россы не слишком заинтересованы в угождении заморским гостям: «Князь же относился совершенно равнодушно к выказывавшемуся послами высокомерию. …при виде знатных византийцев им овладело любопытство, и он, не стесняясь, осматривал их чудные наряды, блиставшие золотыми и серебряными вышивками, яркими цветами и всякими причудами, с точки зрения простого и скромного в одежде князя» РГАЛИ. Ф. 335 оп. 1 ед. хр. 292. Л.120-121., «Свенельд отвел им помещение за городом под княжеским наметом, где обыкновенно пировали дружинники и где было неуютно и грязно после их пиров: валялись головешки и угли от потухших костров; кости зажаренных животных, пустые разбитые чаши. Кормил их Свенельд отчаянно, пищей, к которой они не привыкли. И хотя угощал назойливо и много заставлял пить какое-то пойло, которое им было не по вкусу, но пили они чтобы не умереть от жажды, а ели, чтобы не умереть с голоду» РГАЛИ. Ф. 335 оп. 1 ед. хр. 292. Л. 120.. «И мало-помалу у них сложилось самое жалкое представление об этих варварах и о их знаменитом князе, который даже одеждой не отличался от обыкновенных воинов, а носил ту же холщовую рубаху, только почище, да широкие порты» Там же..

Точно так же как русские девушки оказываются более искренними в своих чувствах, для Святослава лицемерие неприемлемо. Неприемлема для него и надменность: он один из своих воинов и по одежде, и по манерам, и Рогвальд может смело сказать, что он знатного рода «не меньше твоего, князь» РГАЛИ. Ф. 335 оп. 1 ед. хр. 292. Л. 109. . Никто из слуг византийского императора позволить себе подобного не может.

Различие культур показано и во время пира после приема, когда росы наливают гостям полные чарки выпивки. У посла византийцев, Калокира, развязывается язык, и он начинает передавать Святославу дворцовые сплетни. Тот же «равнодушно слушал… Земские дела и дворцовая жизнь никогда не интересовали его; всей душой любил он ратное дело, и если бы Калокир рассказывал ему о взятии Алепо или о битве с сарацинами, он бы весь был тут» РГАЛИ. Ф. 335 оп. 1 ед. хр. 292. Л. 126., «глядел насмешливо и презрительно на грека, который передавал ему дворцовые сплетни и ничего не говорил о военных делах. Но, в свою очередь, Калокира мало интересовали ратные дела и он весь был увлечен своим планом войти в Священные Палаты, выгнав оттуда Никифора и его жену» Там же..

Совершенно иначе происходит прием послов у Красницкого. Здесь Русь и Византия - равноправные страны, и стольный град Киев нисколько не ужасает послов. И если у Светлова послы надменны, то у Красницкого они не скупятся на лесть: «-- Привет вам, могучие правители великого северного народа! -- говорил он. -- Ваш приход -- ни с чем не сравнимое счастье для нас, бедных мореходов; ради него мы готовы забыть все ужасы пройденного нами трудного пути среди бесконечных опасностей, туманов, мрака… Да и что нам туман и мрак, когда у нас теперь проглянуло из туч ясное солнце!» Красницкий А.И. Гроза Византии. М.:Терра, 1996. http://www.newlibrary.ru/book/krasnickii_a_/groza_vizantii.html, «Благословенны вы, озаряющие нас, бедняков, своим лучезарным светом!» Там же.. Более того, они открыто боятся русского войска, не сохраняя ни лица, ни гордости: «Вся Византия, от края до края, дрожит от ужаса. Туда уже пришла весть, что твои храбрые россы готовятся обнажить свой меч против нее. Трусливые сердца в смятении, даже мужественные потеряли голову и не знают, что делать. Одним словом, ужас царит в Византии, и ваша храбрость тому причиною… Горе моей родине! Разве нам, торговым людям, противостоять могучим барсам Днепра… Еще раз, горе, горе, моей родине!» Там же..

У Светлова есть еще один показательный эпизод. «Византиец! Для чего говоришь ты лживые слова, будто у вас не терзают людей?.. Люди вы жестокие и лютые в сердце своем. И жестоки и люты в сердце своем ваши женщины, как и мужчины» РГАЛИ. Ф. 335 оп. 1 ед. хр. 292. Л. 125., -- говорит Рогвальд, обвиняя византийцев в жестокости. Однако эта жестокость абсолютно понятна и Святославу: «За измену? Тогда поступили с тем сарацином как должно,-- холодно сказал Святослав. - И печенегов сих предал я расправе за измену» Там же.. Печенегов князь «предал расправе», чтобы запугать византийских послов, и те действительно «побледнели от ужаса» РГАЛИ. Ф. 335 оп. 1 ед. хр. 292. Л. 123.. На страницах романа подробно описаны жестокие и мучительные способы убийства, при помощи которых Святослав расправлялся при византийских гостях с пленными, при этом все происходило во время обеда, и у несчастных послов кусок в горло не лез, не говоря уже о том, что и пища была им не по нраву. «Мудреного нет, что вас, греки, все бьют: нежны вы больно к сладкой пище, а плохие дружинники» РГАЛИ. Ф. 335 оп. 1 ед. хр. 292. Л. 121ю, -- упрекает их в слабости Святослав.

У Красницкого россы также оказываются скорыми на расправу, но для того есть иная причина помимо врожденной кровожадности: на глазах Аскольда умерла его возлюбленная Зоя, отравленная византийским браслетом.

«Он был страшен. Даже привычные ко всему варяги попятились перед ним…

Страшным распаленным взглядом посмотрел он на бесстрастно стоявшего перед ним Фоку.

Стон дикого зверя вырвался из груди князя.

-- Разорвать его между деревьями немедленно! -- крикнул он» Красницкий А.И. Гроза Византии. М.:Терра, 1996. http://www.newlibrary.ru/book/krasnickii_a_/groza_vizantii.html.

2. Образ Византии в малых формах

2.1 Пьеса Буренина «Пленник Византии», 1890

Буренин Виктор Петрович, псевдонимы -- Владимир Монументов, Генерал Супостатов 2-й, Мих. Змиев-Младенцев, Хуздозад Церебринов и др. -- критик, поэт, прозаик… в середине 60 гг. стал профессиональным литератором.» Глинский Б. В. П. Буренин // Исторический вестник.-- 1912.-- No 1; Соловьева И., Шитова В. А. С. Суворин: портрет на фоне газеты // Вопросы литературы.-- 1977.-- No 2.-- С. 188--189.

Пьеса «Пленник Византии» является одной из псевдоисторических пьес на античные и средневековые сюжеты, которые Буренин публиковал и ставил в Малом и Александринском театрах вместе с А.С. Сувориным. Это драма в 4-х действиях. Серьезные диалоги написаны стихами, они чередуются с комическими разговорами слуг, составленными в прозе.

Конфликт пьесы задается в первом явлении: гот Адальгот и его друг надеются сбежать из Византии, ставшей его «золотой клеткой»: «К утру не увидит нас солнце здесь, в стенах тюрьмы проклятой, что пышной Византией названа! Буренин В. Пленник Византии. СПб: Издание А.С. Суворина, 1890. С.4. ». Но тюрьмой Византия стала для него не буквально: его сердце пленила прекрасная Антонина, жена византийского полководца Велизария. Пьеса ставит проблему выбора между долгом, любовью и любовью к женщине. Антонина призывает Велизария и Юстиниана к оружию, и Адальгот не может простить это своей возлюбленной: «женщина, которой я, как раб, Душой отдался, призывает гибель На родину несчастную мою!» Там же С.11.. Однако как не стремится Адальгот вернуться на праведный путь, «страстное безумье» возвращает его к Антонине: «Я не могу, не в силах, Её мольбы отвергнуть. Что со мною - Не знаю я…» Там же С. 66..

Образ Антонины берется из описаний другой византийской красавицы - императрицы Феодоры. Указания на то, что она была «фигляркой ипподрома», да и сама речь жены полководца, обращенная к императору, отсылает нас к Феодоре: «Юстиниан! Коль нужно умереть - умри властителем! Твоей могилой пусть будет трон -- могилы нет славнее!» Там же С. 8., -- восклицает в пьесе Антонина, и в этих словах ясно видна параллель с цитато й Феодоры: «императорское одеяние - лучший саван».

Как и Рогвальд в романе Светлова, Адальгот «Успел уж сердце заразить тем ядом, Который здесь разлит», Там же С. 79. «счастья нового развратом // Успел он душу заразить свою» Там же С.91. , и точно так же он меняет искреннюю любовь своей соотечественницы Зелы на любовь замужней византийки. Зела в своем монологе сравнивает себя с Антониной, говоря, что она, Зела, «и в рубище державных предков дочь, и укоряет византийскую красавицу за «ненависть к надменному пороку, Забывшему и женский стыд, и долг!» Там же.: : «А на твоем челе алмазы блещут, Но блеском их ты не укроешь грязь Разнузданной фиглярки ипподрома!» Там же С. 93..

Драма заканчивается трагедией: Антонина из ревности убивает Зелу, но поздно прозревший Адальгот покидает её. Византия становится олицетворением лжи и обмана, которые скрываются за роскошью: «скорей бежать отсюда (из Константинополя), Где ложь, обман, измена!» Там же С. 100.. Византийский двор один из готов, Гильдебрандт, называет «птичьим двором»: «Потому что я вижу перед собой таких разряженных попугаев, как вы» Там же С.74., -- говорит он стражникам.

2.2 Рассказ Зарина-Несвицкого Федора Ефимовича «Воля божья (Византийское сказание)».

Федор Ефимович Зарин (псевдоним Зарин-Несвицкий)-«поэт, прозаик, автор пьес. Печататься начал в 1893. Мировоззренческий и эстетический ретроспективизм его произведений обусловлен во многом воспитанием в семье, где царил культ русской классики. Не добившись признания в качестве поэта, но тем не менее стремясь стать профессиональным литератором, Зарин в дальнейшем выступал в основном как автор ист. романов и повестей для юношества» "Русские писатели. 1800-1917". Том 2. Г-К. -- 1992, с. 325-326..

Его рассказ «Византийское сказание» находится в фонде издательства А.Ф. Маркса и представляет собой машинопись. «Сказание» посвящено теме социального неравенства людей перед бюрократием, и Византия, по всей видимости, выступает как государство, прекрасно сочетающее в своих стенах и богатство, и бедность, и хорошо разработанный бюрократический аппарат. В самом начале даются описания богатого быта референдария («Многочисленные рабы окружали его ложе. При их помощи накинув на плечи драгоценную хламиду, Феодор прошел в ванну, выкупался в порфировом бассейне» РГАЛИ.Ф. 335 оп. 1 ед. хр. 162. Л. 1.) и красоты и богатства Виктора Комнина: «Кто не знает его коней в цирке, его носилок с палками из слоновой кости, его садов, его дворцов!.. Кто не знает его богатства, знатности, красоты!...» РГАЛИ.Ф. 335 оп. 1 ед. хр. 162. Л. 5., «Его лицо сохранило тот чистый тип римской патрицианской красоты, который уже выродился. Огромные черные глаза горели под темными бровями. На невысокий лоб падали мягкие кудри черных волос; твердо и вместе с тем нежно очерченный рот говорил о властном и страстном характере. Комнин был высокого роста, стройный и сильный. Никто лучше его не умел укрощать бешенных коней и править квадригой. Так же хорошо метал он копье и владел мечом..» РГАЛИ.Ф. 335 оп. 1 ед. хр. 162. Л. 16.. Стоит отметить, что Комнин - фигура вымышленная. Действие происходит во времена Юстиниана и Феодоры, и династия Комнинов еще не проявила себя.

Конфликт завязывается между бедняком Фомой и богатым и знатным вельможей Виктором Комниным. Комнин похищает невесту Фомы, и тот пытается добиться у государственных служащих правды и помощи, но терпит в этом неудачу: ««как осмелился ты своими лживыми устами оговорить первого вельможу в империи!»РГАЛИ.Ф. 335 оп. 1 ед. хр. 162. Л. 6. - говорит ему референдарий. Образ последнего воплощает стремление к выгоде и изворотливость в государственных делах: «Надо отдать справедливость Феодору-- он был добросовестный референдарий, по тогдашним временам. Если дело касалось его личных выгод и не грозило какими-либо осложнениями для него, как, например, жалоба рыбака Фомы, он охотно старался помочь просителям. .Этим он достигал популярности, что было очень важно, так как при всем деспотизме правления, Юстиниан чувствовал власть народа, неразрывно связанного кровными узами с войсками, а затем, благотворя именем Феодоры и Юстиниана, он заставлял забывать прошлое царицы и тиранию царя. Он выигрывал вдвойне» РГАЛИ.Ф. 335 оп. 1 ед. хр. 162. Л. 8..

Однако внезапно обрушившаяся на Византию страшная и таинственная эпидемия равняет и бедных, и власть имущих перед лицом смерти: «Во всю ширину горизонта вспыхнул на небе кровавым светом меч, обращенный острием на Византию.. Он горел несколько мгновений - это видела вся Византия, но многие клялись, что видели и разгневанного архангела, державшего этот грозный меч» РГАЛИ.Ф. 335 оп. 1 ед. хр. 162. Л. 10., «Босые, с непокрытыми головами, в рубищах, с горящими глазами и аскетическими лицами, изнуренные постом и молитвой, они грозили порочной империи гневом Божьим, призывали к покаянию и громко обличали греховную жизнь патрициев и пороки Феодоры… В нервном ожидании все предчувствовали удар гнева Божья…» РГАЛИ.Ф. 335 оп. 1 ед. хр. 162. Л. 11.

Фома все-таки прощает Комнина, когда находит его умирающим, и дает ему испить воды. Спасается и его невеста. В конце рассказа Комнин приходит к молодоженам с дарами, и все трое разговаривают уже на равных. Знатный вельможа получил урок: перед божественным провидением и нищий, и богатый не имеют привилегий.

2.3 Византия в поэзии Д. Болконского

Около 1913 года молодой поклонник Блока Дмитрий Болконский (настоящее имя-- Усов) берет образ Византии для своих стихов. В его неизданном сборнике «Замыкаются тяжкие двери.. и др. стихи», представляющем собой обычную тетрадь с рукописными текстами часто встречаются символические церковные и мистические мотивы, характерные для Блока: «Таинство осеннее прекрасно» РГАЛИ. Ф. 1031 оп. 1 ед. хр. 15. Л. 4., «Иисус мученья/ Нам на избавленье/ Понес» РГАЛИ. Ф. 1031 оп. 1 ед. хр. 15. Л. 6., «А небо, Господи - предвечный циферблат, / И солнце только часовая стрелка…» РГАЛИ. Ф. 1031 оп. 1 ед. хр. 15. Л. 14., «Ты знаешь, Господи, что я-- всегда к Тебе» РГАЛИ. Ф. 1031 оп. 1 ед. хр. 15. Л. 24. « И вот я был один среди ночного мрака./И стража дум ночных вела рассказ о брате,/Который там живет у крепких башен храма/Чугунная луна глядит в тройныя рамы./ Над башнями горят созвездья Зодиака» РГАЛИ. Ф. 1031 оп. 1 ед. хр. 15. Л. 19.. На листе 22 помещено стихотворение, адресованное Блоку под названием «Цыганские песни». («О, пой-- вонзай в меня измену,/ За то, что я больной и злой,/ Что я из книг построил стену/Между твоим лицом-- и мной».) В первых мотивах Болконский берет готические мотивы как декорацию своему вечно тоскующему лирическому герою: «Но горят лучами света/ Старые гербы,/ И доспехи и портреты/И мои мольбы.// И в душе поет весенний/Голубой набат./ В синем небе словно звенья/Белых кавалькад//И душа нетленным гимном/К сферам поднята,/Где пылает вечный символ/Розы и Креста» РГАЛИ. Ф. 1031 оп. 1 ед. хр. 15. Л. 27.. «В окно готической часовни,/ Где все святые на стекле,/ Он заглянул еще любовней/ И застыдился в полумгле» РГАЛИ. Ф. 1031 оп. 1 ед. хр. 15. Л. 8.. Византия оказывается в первом стихотворении такой же декорацией, перенимая символический голубой цвет, встречающийся уже ранее. Неважно, готический храм католической церкви, или же, по всей видимости, православный храм Византии-- там обязательно должна быть какая-то тайна, в которую заглянуть нельзя, но известно, что она есть: «за святыми, тяжкими столбами Золотая заковалась дверца». Кроме того, есть и «весенняя царица», которая, как блоковская Прекрасная Дама, одна владеет императором и ждет его «в храме». Причем «весна» является для автора, по всей видимости, устойчивым символом счастья и любви: («Ты, как ангел с веткой счастья/ Сходишь с полотна,/И в руках твоих причастье,/И в глазах-- весна» РГАЛИ. Ф. 1031 оп. 1 ед. хр. 15. Л. 27.)

«Не миную тяжкие столбы я - Византии царственные мощи»,-- начинается вторая строфа стихотворения. Да, Византия пала, но она превратилась в святыню, она имеет свое предназначение и она имеет свой образ, в котором есть четкое противопоставление: «Наверху-- финифти голубые, А внизу-- отшельник злой и тощий». Не обошлось и без пороков: в третьей строфе поминается «юная блудница». Устойчивый цвет Византии - багряный: «багрянец святому уготован», «багрянец Византии».

Но особенно ярко проявят себя византийские мотивы во втором стихотворении цикла, где раскрывается личное отношение автора. Стихотворение посвящено Димитрию Солунскому, носящему то же имя, что и написавший его поэт, что объясняет выбор святого. Здесь, помимо простого любования реликвиями вечности и восхищения внешним сияющим образом «священного воина» возникает мотив завоевания Софии: «Когда придет пора, когда настанет битва…» РГАЛИ. Ф. 1031 оп. 1 ед. хр. 15. Л. 32., «И за победой вслед взойдут лучи Софии…». Причем эта древняя Византия как будто бы должна хотя бы частично принадлежать автору, являться наградой за его личную битву, за пролитую «над множеством стихов» кровь, его личной наградой: «И древний багрянец державной Византии/ Мой радостный святой с небес протянет мне» Там же. . «Всеславянского царя», как у Мандельштама, для Болконского не существует, его лирика-- личная.

Заключение

Образ Византии в исследуемых произведениях всегда сохраняет за собой такие стереотипы, как богатство и красота. Золото и драгоценности, богатые дары, красивые одежды - все это важные атрибуты для византийцев. Однако эта красота практически у всех оказывается «ядовитой», а богатству двора сопутствует нищета низких слоев.

Также можно проследить обязательную характеристику византийца, как хитрость, но хитрость эта бывает совершенно разной. Герои Филео хитрят во благо себе и спасаемых ими, сохраняя свою честь, герои Красницкого готовы пресмыкаться перед противником, безмерно использовать лесть и подкупать дарами, герои Светлова готовы идти на убийство и умеют заметать следы.

Одним из наиболее частых сюжетов, связанных с Византией, оказывается история несчастной любви. Представитель менее образованного народа (Рогвальд, Аскольд, Адальгот), влюбившись в умную и красивую византийку (Феофано, Зоя, Антонина), не может больше смотреть на своих более простых соотечественниц, но и на пути к своей возлюбленной встречает непреодолимые препятствия. Такая история почти всегда заканчивается трагически - смертью одного из героев или смертью близкого человека.

Еще один стереотип находит подтверждение в выбранных произведениях: культура Византии воспринимается как более тонкая, более сложная. Однако если у Филео это является её преимуществом, то для Светлова и для Красницкого она представляет собой «яд», в котором разум важнее чувства, а хитрость важнее чести.

Через образ Византии можно проследить отношения каждого автора к христианству: Красницкий, объявляя православие главной ценностью, не разделяет католический Первый Рим и православный Второй и не показывает конфликт христианства и язычества; для Филео православие-- часть культурного наследия, завещанного России; Светлов попрекает византийцев (и остальных христиан вместе с ними) несоблюдением христианских заповедей, сравнивая жестокость христиан с жестокостью язычников.

От романа к роману прослеживается сохранение идеи о родственной связи Руси и Византии: почти везде появляется мотив соединения грека (гречанки) и славянина (славянки), в произведениях малой формы этого нет.

Византия представляет для каждого автора разную ценность. Для славянофила Красницкого она-- воплощение порока и хороша лишь православием, для Филео империя важна в первую очередь своим культурным наследием, для Светлова она оказывается порочным примером женщины у власти, для Зарина-Несвицкого -- прекрасное олицетворение контраста между богатством и бедностью, для Буренина-- заманчивая декорация для пьесы о выборе между любовью и долгом, для Болконского - романтическим воплощением символистских мотивов. Но, раскрываясь с разных идеологических и тематических сторон, Византия сохраняет свое таинственное очарование: её постройками восхищаются, в её красивых женщин влюбляются без памяти, о ней пишут пьесы, рассказы, стихи и романы.

Библиографический список

Источники.

Неопубликованные

1. РГАЛИ. Ф. 1031 оп. 1 ед. хр. 15. "Замыкаются тяжкие двери" Болконский.

2. РГАЛИ. Ф. 335 оп. 1 ед. хр. 162 1. Рассказы Зарина-Несвицкого Федора Е[фимовича] "Воля божья [Византийское сказание]".

3. РГАЛИ. Ф. 335 оп. 1 ед. хр. 292. Роман Светлова В. о Византии.

4. Опубликованные

5. Буренин В.П. Пленник Византии.Драма в 4-х действиях. СПб.: Изд-во А.С.Суворина, 1893 г.

6. . Гиббон Э. «История упадка и разрушения Рим. империи» («The history of the decline and fall of the Roman Empire», v. 1-6, 1776-88, рус. пер. В. H. Неведомского, M., 1883-86). (Ч. I--VII. СПб., 1997--2000.)

7. История Льва Диакона Калокийского и другие сочинения византийских писателей. Перевод Д.Попова.СПб.: тип. при Императорской Академии Наук, 1820.

8. Красницкий А.И. Гроза Византии. М.:Терра, 1996. http://www.newlibrary.ru/book/krasnickii_a_/groza_viz..

9. Новое Время. -1917. - N 14682 (19 января /1 февраля/)

10. Прокопия Кесарийского История войн римлян с персами, вандалами и готами. Пер. С. Дестуниса, комментарий Г. Дестуниса. СПб.: тип.Императорской Академии Наук, 1891 г.

11. Филео П.П. Падение Византии. СПб.:тип. В.В. Комарова, 1892. http://az.lib.ru/f/fileo_p_p/text_1892_padenie_vizant..

12. Schlumberger G.L. L'Йpopйe byzantine а la fin du dixiиme siиcle (Hachette, Paris, 3 volumes).Vol.3. Paris.: Hachette&Cie, 1905.

Размещено на Allbest.ru