Главная База знаний "Allbest" Литература Проблемы реализма (на материале творчества А.П. Чехова)

Проблемы реализма (на материале творчества А.П. Чехова)

Принцип трагизма мелочей, художественного умозаключения от простейшего к сложному как основа реалистического искусства Росии XIX века. Мелодраматические мотивы в раннем творчестве Чехова. Уход от порядков обыденного существования в чеховском водевиле.

Рубрика	Литература
Вид	учебное пособие
Язык	русский
Дата добавления	06.07.2015
Размер файла	117,2 K

посмотреть текст работы

скачать работу можно здесь

полная информация о работе

весь список подобных работ

Отправить свою хорошую работу в базу знаний просто. Используйте форму, расположенную ниже

Студенты, аспиранты, молодые ученые, использующие базу знаний в своей учебе и работе, будут вам очень благодарны.

Страница:

Размещено на http://www.allbest.ru/

Министерство высшего и среднего специального образования Республики Узбекистан

Каракалпакский государственный университет имени Бердаха

Кафедра русской филологии

Пособие

по дисциплине специализации

"Проблемы реализма (на материале творчества А.П. Чехова)"

Составитель: Максетова Ж.К.

Нукус - 2006

Оглавление

Введение
1. Реализм ранних рассказов Чехова
2. Мелодраматические мотивы в раннем творчестве Чехова
3. Художественная логика чеховского водевиля
4. Родство детской и народной темы в творчестве А.П. Чехова
5. Тема болезни, смерти, горя, духовного возрождения
6. Принципы реализма в прозе 90-х годов
7. Реалистические принципы драматургии Чехова

Введение

Чехов сказал однажды: "Все мною написанное забудется через 5-10 лет; но пути, мною проложенные, будут целы и невредимы". Чехов А.П. Полн. собр. соч. и писем в 30-ти т. Письма в 12-ти т. М.,1976, т. 3,с. 39. В дальнейшем ссылки на письма Чехова даются в тексте по этому изданию. Первая фраза - отчасти дань скромности, отчасти шутка, вторая - полна глубокого и важного смысла. Чехов считал себя пролагателем новых путей и в этом видел свое писательское назначение. Какие же это были пути? В конце 80-х годов, когда творческий метод Чехова уже вполне определился, он заметил в письме к Плещееву: "Цель моя - убить сразу двух зайцев: правдиво нарисовать жизнь и кстати показать, насколько эта жизнь уклоняется от нормы. Норма мне неизвестна, как неизвестна никому из нас. Все мы знаем, что такое бесчестный поступок, но что такое честь - мы не знаем" (П ІІІ, 186). Можно ли, однако, показать уклонение от нормы, не зная, что такое норма? Чехов считал это возможным. Норма жизни и человеческих отношений, думал он, не всегда может быть прямо выражена и декларирована, но подлинный художник всегда чувствует и ощущает ее, видит отклонения от нее, показывает их и таким образом как бы конструирует норму от обратного.

Отклонением от нормы он начинает считать не только вопиющие факты социального зла, прямое бесчестие или прямую ложь в отношениях между людьми. Отклонение от нормы может быть микроскопично, почти неощутимо, совершенно буднично - и тем не менее оно должно быть отмечено показано именно как отклонение от нормы, как ее нарушение. Вопиющие факты социального зла и неправды, резкие, определенные, бросающиеся в глаза, - это не единственный и даже не главный показатель ненормальности жизни, это только частный случай, такой же, как тысячи других, менее заметных, труднее ощутимых. Художник на то и художник, чтобы видеть то, чего не дано видеть рядовому наблюдателю.

Однажды, рассуждая о требованиях воспитанности, Чехов заметил, что настоящие люди "болеют душой и от того, чего не увидишь простым глазом" (П I, 223). Это требование чеховской этики становится также коренным принципом его эстетики. В 1889 году, откликаясь в частном письме на одно из мелких будничных проявлений житейской непорядочности в отношениях между литераторами, Чехов сказал: "Все это мелочи, пустяки, ко, не будь этих мелочей, вся человеческая жизнь всплошную состояла бы из радостей, а теперь она наполовину противна" (П III, 266). А в "Лешем" (1889) мы находим такое воплощение этой же мысли: ". . .мир погибает не от разбойников в не от воров, а от скрытой ненависти, от вражды между хорошими людьми, от всех этих мелких дрязг, которых не видят люди. . ." Не "воры" и не "разбойники", то есть не явное, грубое я резкое нарушение нормального жизненного уклада - не это все составляет главное зло жизни, а "мелкие дрязги", "пустяки" и "мелочи", то есть нечто такое, что пронизало жизнь сверху донизу, сделало ее скучной, непорядочной и неизящной, отравило источник самых простых человеческих радостей.

Место кричащей несправедливости заступил обычный "порядок вещей в мире, который давно сложился и не скоро кончится. Ненормально такое положение, при котором вольным человеком оказывается конокрад, а люди, не выходящие за пределы ординара, ведут жизнь серую, однообразную, презренную и тошную ("Воры", 1890). Ненормальной оказывается сама норма жизненных отношений, а не ее нарушение - вот о чем говорит Чехов в этом рассказе, как и со многих других, Ненормально Нормальное - эта тема просвечивает во всем творчестве Чехова.

Страшно нестрашное - таково другое выражение той же чеховской темы, той же основной его мысли. Страшны не жизненные трагедии, а житейские идиллии. Страшны не внезапные резкие перемены и перевороты в человеческой судьбе - страшна, напротив, жизнь, которая совсем не меняется, в которой ничего не происходит, в которой человек всегда равен себе.

Нереально реальное - таково третье (наиболее общее) выражение все той же единой чеховской темы. Сложившаяся жизненная норма, уклоняющаяся от той идеальной нормы, которая существует в сознании писателя, хотя и не может быть определена позитивно, теряет в глазах Чехова реальные очертания и приобретает оттенок призрачности, фантастичности, алогизма. На этом принципе нереальности, алогизма построен, например, рассказ "Случай из практики" (1898).

"Недоразумение", "ошибка", "логическая несообразность", доходящие до фантастики ("дьявол", "неведомая сила"),-вот что раскрывается Чехову в обыденной жизни, если к ней подходить как к "путанице всех мелочей, из которых сотканы человеческие отношения".

Применяя свой принцип "нереальности реального", Чехов делает обыденную жизнь настолько "ненастоящей", настолько невозможной, что вольно или невольно пронизывает свои описания ощущением непосредственной близости жизни иной, настоящей, разумной, раскрывающей людям ясно видимую связь всех явлений. "Жить и не знать, для чего журавли летят, для чего дети родятся, для чего звезды на небе... Или знать, для чего живешь, или же все пустяки, трын-трава" ("Три сестры". 1900). Жизнь могла бы наполниться смыслом (когда знаешь, "для чего живешь"), если бы не все эти "мелочи" к "пустяки", которые не могут же быть вечны, раз они ни больше, чем "ошибки", "недоразумения" и "несообразности", но которые страшны своей неизменностью и прочностью.

У Короленко есть несколько строк, как будто дающих реальный образ этому чеховскому ощущению. Нужно только еще что-то, не очень многое и не трудное. Стоило бы вовремя сказать какое-то слово, сделать какое-то движение… И стало бы и светло, и ярко, и радостно, и правдиво и значительно. Все было бы спокойствием и счастьем… Но это что-то не сказано, не сделано, не написано в свое время", ". . .лишь какая-то тоненькая перегородка отделяет этот мир, заслуживающий только пренебрежения, от другого, яркого и сверкающего, и действительно прекрасного, и исполняющего свои обещания". КороленкоВ.Г. В Крыму (1907).- Собр.соч. в 10-ти т. М.,1954, т. 4, с.200-201.

Именно об этой тоненькой, но страшно прочной перегородке нередко с отчаянием думают чеховские герои.

Ощущение близости иной жизни не всегда выражено у Чехова прямыми словами, но оно всегда присутствует в его произведениях как скрытый фон, как отсвет авторской "нормы", как "подводное течение", по выражению Станиславского.

Мы видели, что, применяя свой художественный принцип, Чехов переворачивает наши обычные представления о страшном и нестрашном, о нормальном и ненормальном, о трагедии и идиллии и т. д. Точно так же и наши обычные представления о пессимизме и оптимизме Чехов меняет настолько, что эти понятия в их противопоставленности становятся неприложимы к его творчеству. В самом деле, чем более противоестественной и нереальной предстает перед нами жизнь в его изображении, тем явственнее начинает пробиваться сквозь ткань его рассказов "подводное течение"; чем мрачнее становится его взгляд на жизнь, тем ярче его оптимистические надежды и предчувствия. Поэтому, как будет показано дальше, в самых мрачных рассказах Чехова мы встречаем законченные формулы его оптимизма.

В статьях о Чехове М. Горький с большой полнотой и убедительностью определил, а чем заключалась новизна тех путей, которые проложил Чехов. "Никто не понимал так ясно и тонко, как Антон Чехов, трагизм мелочей жизни", - писал Горький. Горький М.А. А.П. Чехов. С. Соч. в 30-ти т. М.,1950, т. 5,с. 428 И в самом деле, в чеховском суде над жизнью анализ "мелочей", анализ "арифметический" имел решающее значение. Благодаря именно этому методу анализа Чехов мог преследовать социальное зло не только в резких его формах, но и в незаметных мельчайших проявлениях, в самых затаенных уголках. Благодаря этому методу каждый единичный будничный факт становился под его пером необходимым и достаточным материалом для суждения о мировом целом.

Горький не утверждает, что Чехов ввел этот принцип в литературу, он говорит лишь о том, что Чехов довел этот принцип до высшей ясности и тонкости. В самом деле, художественное умозаключение от простейшего к сложному - это метод всего реалистического искусства. На базе этого метода описание нескольких недель из жизни одного молодого человека на каникулах становится повествованием о поворотном моменте в политической жизни страны ("Отцы и дети" Тургенева). Тургенев берет в своем романе единичный факт из области общественно-идеологической жизни человека и возводит его к политической жизни целой страны. Чехов поступает подобным же образом, но только он усложняет и уточняет этот принцип: он берет мельчайший, микроскопический факт из сферы быта и возводит его ко всему строю человеческих отношений.

Точно так же не Чехов ввел в литературу и тему "трагизма мелочей". До него в России писали об этом Гоголь и Щедрин. Что касается Щедрина, то именно он одновременно с Чеховым и независимо от него сказал чеховские слова: "В основе современной жизни лежит исключительно мелочь". Но для Щедрина, в отличие от Чехова, "мелочь" - это будничное проявление социального зла именно в его вопиющих формах, это такая совокупность фактов и обстоятельств, при которых "испуг и недоумение нависают над всей Европой" и которые заставляют автора восклицать: "Почему допускается вопиющая несправедливость к выгоде сильному и в ущерб слабому?" Щедрин Н. (М.Е. Салтыков). Мелочи жизни (1886).- Полн. собр. соч. М., 1937, т. 16, с. 419,

Для Гоголя "мелочь" - это "пошлость пошлого человека", это низкая сфера жизни, свойственная низкому, маленькому человеку; гоголевская "мелочь" - это окружение мелкого человека и его порождение. Не то у Чехова: чеховская "мелочь" - это нечто от человека не зависящее и для него принудительное; это не частная сфера, а всеобщая среда, в которую насильственно вдвинут человек и большой и маленький, и умный и глупый, и добрый и злой, человек вообще, каков бы он ни был по своему социальному положению, характеру, интеллектуальным достоинствам и моральным качествам. Чеховская "мелочь" - это всеобщая принудительная среда для всеобщего человека.

"Он не говорит нового, - писал о Чехове Горький, - но то, что он говорит, выходит у него потрясающе убедительно и просто, до ужаса просто и ясно, неопровержимо и верно" Горький М. Собр. соч. в 30-ти т., т. 23, с. 316,. "Он не говорит нового" - это значит, по смыслу статьи Горького, что чеховские темы и сюжеты обыденны и просты, его общие заключения о жизни, в конце концов, те же, что и у других мастеров русского реализма, но только степень доказательности этих общих выводов иная, более высокая и неопровержимая ("до ужаса просто и ясно, неопровержимо и верно"). Он говорит то же самое, что его предшественники и современники (жизнь плохо устроена!), но он применяет другой метод художественной аргументации; как естествоиспытатель по одной кости восстанавливает целый скелет животного, так Чехов по каждой мельчайшей шероховатости быта может сделать заключение о целом строе социальных отношений, может нарисовать картину "наполовину испорченной" жизни.

"Он не говорит нового" еще и в том смысле, что свою работу восстановления общей картины жизни по одной ее мельчайшей детали он повторяет и заново проделывает в каждом своем рассказе. Рассказы Чехова поэтому не вытекают один из другого, а как бы дополняют друг друга, друг на друга нанизываются. Чехов поступает так же, как героиня его драмы "Иванов" Саша Лебедева, которая говорила все время одно и то же: "Ах, господа! Все вы не то, не то, не то!.. На вас глядя, мухи мрут и лампы начинают коптеть. Не то, не то!.. Тысячу раз я вам говорила и всегда буду говорить, что все вы не то, не то, не то..."

"И потом, речь его, - продолжает Горький, - облечена в удивительно красивую и тоже до наивности простую форму, и эта форма еще усиливает значение речи". Это сказано по поводу рассказа Чехова "В овраге". Действительно, в этом рассказе, как, впрочем, и во многих других, речь Чехова проста до наивности, причем секрет этой "наивности" чеховской речи заключен в необыкновенном спокойствии и ровности повествовательного тона автора. Говоря одинаковым тоном о больших и малых вещах, Чехов не делал различия между крупными и мелкими явлениями, между значительными и незначительными событиями и в своей смелой "наивности" реформатора разрушал привычное соотношение тем, сюжетов и авторских акцентов. Это было уже давно замечено читателями и критиками, но далеко не сразу было понято, что возникла новая художественная система, новая поэтика бесконечно малых величин и "подводного течения". Россия приближалась к периоду исторических бурь. Литература наполнилась ощущением, что "больше так жить невозможно" и что "главное - перевернуть жизнь", что "готовится здоровая сильная буря, которая идет, уже близка". Для того чтобы выразить это предчувствие, понадобились новые слова и новые пути. Реализм перестраивался, сбрасывал с себя старую оболочку и вырабатывал новую форму. Совершался процесс обновления русского реализма.

1. Реализм ранних рассказов Чехова

Чехов дебютировал рассказами и сценками в мелких юмористических журналах и не сразу выделился на общем фоне. Ранние произведения его далеко не однородны по своему художественному достоинству. Наряду с превосходными комическими рассказами встречаются сценки и очерки, ничем не выделяющиеся среди тех, что помещались на страницах "Осколков", "Будильника" и "Стрекозы", попадаются неостроумные каламбуры и разного рода "мелочишки", написанные исключительно ради заработка, в погоне за печатными строчками. Однако при всей разнородности и неравноценности ранних опытов Чехова в них явственно проступают черты, придающие своеобразие облику Антоши Чехонте.

Общий склад современной жизни в ранних юмористических рассказах Чехова предстает как нечто дикое, дремучее, а хозяева этой жизни и люди, ею воспитанные (помещики, купцы, чиновники, мещане), оказываются похожими на животных. Уже в первом рассказе "Письмо к ученому соседу" (1880) выведен дикий помещик, взгляды и понятия которого представляют смесь грубого искательства и простодушной наглости. В рассказе того же года "За двумя зайцами погонишься" все действующие лица - майор Щелколобов, майорша, писарь Иван Павлович - не люди, а какие-то человекоподобные существа. Их переживания - это не человеческие страсти, а нечто совершенно первобытное, вызывающее чувство презрительного удивления.

Во многих рассказах Чехова сравнение героев с животными ложится в основу характеристики персонажа. Так, в рассказе "Папаша" (1880) сам папаша - "толстый и круглый, как жук", мамаша - "тонкая, как голландская сельдь"; это все люди без морали, без человеческих понятий, находящиеся вне норм человеческой жизни, только условно именуемые людьми. Об этом прямо сказано в рассказе "За яблочки" (1880): "Если бы сей свет не был сим светом, а называл бы вещи настоящим их именем, то Трифона Семеновича звали бы не: Трифоном Семеновичем, а иначе; звали бы его так, как зовут вообще лошадей да коров".

Сценка 1881 года "В вагоне" разработана Чеховым почти как зоологический этюд. Кондукторы, контролеры, "зайцы", старый селадон, хорошенькая барыня из породы "само собой разумеется" - это именно породы человекоподобных зверей, живущих и действующих в соответствующей обстановке: кругом тьма, храп, сопенье, пыхтенье, чавканье. "Жиндаррр!!! Жиндаррр!!!- кричит кто-то на платформе таким голосом, каким во время оно, до потопа, кричали голодные мастодонты, ихтиозавры и плезиозавры..."

Самая большая известность среди этих человекоподобных животных Чехова выпала на долю хамелеона. Он стал символом эпохи, отмеченной теми чертами двоедушия, лганья, предательства, пустомыслия, произвола, которые Салтыков-Щедрин в "Письмах к тетеньке" объявил "неизменным предметом" своей литературной деятельности. В рассказе "Хамелеон" (1884) Чехов создал обобщение щедринской силы. Мгновенные переходы от угодничества к самоуправству, от самодурства к холопству - эти черты полицейского надзирателя Очумелова воспринимались не только как характеристика российской полицейщины, но получали гораздо более широкий смысл. Ведь черты хамелеонства есть и у пострадавшего Хрюкина, не возбуждающего никакого сочувствия, и у дьячка из "Хирургии" с его истинно хамелеонскими переливами чувств, и у самого "хирурга" - земского фельдшера Курятина, исполненного гордости знакомством с сильными мира сего и презрением к злосчастному пациенту и ему подобным ("Ничто тебе, не околеешь!"). В более раннем очерке "Двое в одном" (1883) чиновник говорит о свободе, о правах личности, но, увидев своего начальника, сразу становится ничтожен и жалок, гордые претензии мгновенно исчезают. "Верь после этого жалким физиономиям этих хамелеонов!" - думает начальник. Хамелеоном может быть и полицейский, и маленький чиновник, и "человек, который работающий", и интеллигенты, как в рассказе "Маска", и кто угодно. Язва хамелеонства разъедает не отдельных людей и даже не отдельные сословия, а все общество.

Рядом с хамелеонами разных мастей становятся Пришибеевы, пришибленные и пришибающие блюстители порядка, добровольные соглядатаи и охранители основ. Безусловная вера в незыблемость этих основ свойственна всем - и сильным, богатым, властвующим и слабым, униженным, оскорбленным. Люди видят в себе не людей, а чины и состояния; на этом держится современный порядок жизни. Пристав - это пристав, чиновник - это чиновник, доктор - это доктор, репортер - репортер и ничто кроме этого. Герои юмористических рассказов Чехова часто представляют собою персонифицированные профессии. В маленькой трилогии "Роман доктора", "Роман репортера", "Роман адвоката" о героях неизвестно ничего, кроме их профессии, у них нет даже имен: подойдет любое. Если известна профессия или общественное положение человека, то известно, как поведет себя каждый из них в определенных обстоятельствах. Это смешно, и в юмористических произведениях Чехова никаких других чувств не возбуждает. В рассказе "Смерть чиновника" (1883) умирает маленький чиновник, привыкший унижаться и трепетать, это потомок гоголевского Акакия Акакиевича, но Чехов относится к его личности, к его жизни и смерти совсем не так, как Гоголь: Чехов смеется. Между тем смеяться над одним из "малых сих" и тем более смеяться над смертью - это нечто как будто невозможное, даже кощунственное, но в художественном мире Чехова в этом нет никакой профанации: умирает не человек, а чиновник, то есть некое искажение человека.

"Мое святая святых - это человеческое тело, здоровье, ум, талант, вдохновение, любовь и абсолютнейшая свобода..." (П III, 11), - говорил Чехов, и все, что не отвечало этому идеалу, было для него ниже жизни, какой она могла и должна была бы быть. Это в творчестве молодого Чехова - особый, низменный мир, где одинаково смешны и верхи, и низы, и сильные, и слабые, и наглые самодуры, и жалкие "тряпки", "размазни". Эти люди противостоят друг другу в жизни, в творчестве Чехова они приравнены. Они одинаково забавны и одинаково ничтожны, одинаково пошлы и одинаково глупы, по мелкости своей они не заслуживают даже обличения, с них довольно и смеха.

Гражданские мотивы чеховского юмора не были оценены и поняты сразу, его отрицание казалось иной раз беспредметным, а его юмор - самодовлеющим, ни на что в особенности не направленным и потому безобидным. Эту версию поддерживали иной раз и демократически настроенные критики, в глазах которых Чехов проигрывал прежде всего по сравнению с Салтыковым-Щедриным, приучившим читателей к "свирепому юмору", подчиненному определенной социально-политической программе. У Чехова такой программы не было. Он был силен непосредственностью, максимализмом требований, ярким гуманизмом, в основе которого лежало представление о совершенном человеке с его умом, талантом, вдохновением и свободой.

Чехов, разумеется, отличался от Щедрина, но многое у Щедрина было ему близко и родственно. Чехову была близка щедринская тема премудрых пескарей и благонамеренных зайцев; самый жанр юмористической сказки, расцветавший под пером Щедрина одновременно с чеховскими рассказами, открывал широкие возможности для юмористических обобщений, к которым стремился молодой Чехов. Неудивительно, что Чехов учитывал опыт щедринской сатиры, восхищался Щедриным и нередко подражал ему. В щедринском духе выдержана сценка 1884 года "Молодой человек", передающая разговор сотрудника юмористических журналов Упрямова с благонамеренным Правдолюбовым. Правдолюбов корит своего собеседника за легкомысленные рисунки.

"Правдолюбов. Кто это в мышеловке?

Упрямов. Это тайный советник Россицкий; на крючке казенное сало...

Правдолюбов (при слове "сало" облизывается). Тайный советник... (краснеет за человечество). Так молод и так испорчен..."

Не менее явственно слышатся щедринские интонации в сказке "Самообольщение" (1884), повествующей о том, как участковый пристав, кичившийся силой воли, был посрамлен стариком брандмейстером. Тот указал гордецу приставу на свободно лежащую в шкатулке лавочника десятирублевку.

"Гордец скрестил на груди руки и при общем внимании стал себя пересиливать. Долго он боролся и страдал. Полчаса пучил он глаза, багровел и сжимал кулаки, но под конец не вынес, машинально протянул к шкатулке руку, вытащил десятирублевку и судорожно сунул ее к себе в карман.

- Да! - сказал он. - Теперь понимаю! И с тех пор он уже никогда не кичился своей силой".

В 1885 году появляется у Чехова сценка "Свистуны", герои которой помещики, восхищающиеся по-славянофильски народом, несомненно ведут свою родословную от щедринских пустоплясов. Показывая на пастуха Фильку, один из свистунов крепостнической школы восклицает совсем в духе щедринских персонажей: "Взять хоть этого дурня... В плечах - косая сажень! Грудища - словно у слона! С места, анафему, не сдвинешь! А сколько в нем силы этой нравственной таится! Сколько таится! Этой силы на десяток вас, интеллигентов, хватит... Дерзай, Филька! Бди! Не отступай от своего! Крепко держись! Ежели кто будет говорить тебе что-нибудь, совращать, то плюй, не слушай... Ты сильнее, лучше! Мы тебе подражать должны!" В фельетоне того же года "Мнения по поводу шляпной катастрофы" в числе прочих суждений по мелкому, злободневно-бытовому поводу приводится и суждение щедринского Иудушки.

В 1886 году в письме к Лейкину Чехов восхищается сказкой Щедрина "Праздный разговор". "Прочтите в субботнем (15-го февраля) № "Русских ведомостей",- писал он, - сказку Щедрина. Прелестная штучка. Получите удовольствие и руками разведете от удивления: по смелости эта сказка совсем анахронизм!" (П I, 198). Характерно, что именно эта сказка привлекла особенное внимание Чехова: в ней речь идет о совершенной ненужности губернатора и прочих чиновников, высших и низших, для нормальной жизни обывателя. Воздействию сказок Щедрина следует приписать появление у Чехова и таких шуточных сказок и басен в прозе с гротескными ситуациями, гиперболическими фигурами, животными персонажами, как "Два газетчика" (неправдоподобный рассказ)", "Бумажник (басня в прозе)" или "Рыбье дело (густой трактат по жидкому вопросу)". Некоторые образы и ситуации этого "трактата" прямо восходят к щедринским сказкам. Например, щука, "когда ей указывают на ее жадность и на несчастное положение мелкой рыбешки", говорит: "Поговори мне еще, так живо в моем желудке очутишься"; карась "сидит в тине, дремлет и ждет, когда его съест щука", приговаривая при этом: "Денно и нощно должны мы быть готовы, чтобы угодить госпоже щуке... Без ихних благодеяниев...". В особенности же характерен голавль, "рыбий интеллигент". Он состоит членом многих благотворительных обществ, читает с чувством Некрасова, бранит щук, но тем не менее поедает рыбешек с таким же аппетитом, как и щука, впрочем, истребление пескарей и уклеек считает горькой необходимостью, потребностью времени. Когда в интимных беседах его попрекают расхождением слова с делом, ин вздыхает и говорит: "Ничего не поделаешь, батенька!

Не созрели еще пескари для безопасной жизни, и к тому же, согласитесь, если мы не станем их есть, то что же мы им дадим взамен?"

В ранней заметке Чехова "Обер-верхи" (1883) щедринских героев напоминает образ сотрудника "Киевлянина" который в припадке сомнения сделал у самого себя обыск и, не найдя ничего предосудительного все-таки сводил себя в квартал, чем и обнаружил "верх благонамеренности".

Во многих юмористических рассказах 80-х годов Чехов безжалостно разрушает разного рода мещанские иллюзии, снимая тонкий покров условного благообразия, прикрывающий безобразную сущность житейских отношений. Все скверно в современном мещанском строе жизни и все не то, чем кажется, - это лейтмотив длинного ряда его рассказов-шуток. В "Исповеди" (1883) все действующие лица безнадежно подлы: и сам герой, которого из человека "переделали в кассира", и его родители, и брат, и жена, н сослуживцы, и начальники, н знакомые. В "Единственном средстве" (1883),где опять Чехов откликается на модную тему воровства среди кассиров, все до одного оказываются ворами. В шутке "Случаи mania grandioza(1883) -все помешанные, кто на чем. В очерке "Темною ночью" (1883) все одинаково преступно эгоистичны - от ямщика до инженера-путейца. В рассказе "На магнетическом сеансе" (1883) все одинаково подкупны. В сценке "Ушла" (1883)-все казнокрады и лицемеры; молодая женщина возмущается нечистыми доходами своих знакомых, но, узнав, что на этом же фундаменте построено и благополучие ее мужа, уходит от него... в другую комнату. В сказке "Верба" (1883) все чиновники, без исключения, бессовестны и бесчестны, даже убийца совестливее и честнее их. В знаменитой "Жалобной книге" (1884) все жалобщики расписываются в собственной наглости, тупости и глупости, каждый на свой манер. В рассказе "Кулачье гнездо" (1885) все продается, все отдается внаем: дачи, конюшни, саран, фамильные склепы.

Защищая свой сатирический метод, Чехов обрушивается против литературного приукрашивания действительности, против шаблонных образов благородных, возвышенных героев и героинь. Некоторые эпизоды из произведений литературных корифеев используются у него при этом в пародийном плане. Так, в "Загадочной натуре" (1883) молодой писатель Вольдемар с видом глубокого психолога задумывается над душевными "терзаниями" женщины, собирающейся перейти от одного богатого старика к другому. "Чудная! - лепечет писатель, целуя руку около браслета. -Не вас целую, дивная, а страдание человеческое! Помните Раскольникова? Он так целовал".

В "Шведской спичке", пародируя уголовный роман, основанный на психологических тонкостях, он вновь, как бы невзначай, упоминает имя Достоевского. Ощутительный намек на "Преступление и наказание" появляется в финале "Драмы на охоте".

"- Простите, я вас опять не понимаю, - усмехнулся Камышев, - если вы находите, что следствие привело к ошибке и даже, как я вас стараюсь понять, к преднамеренной ошибке, то любопытно было бы знать ваш взгляд. По вашему мнению, кто убил?

- Вы!!

Камышев поглядел на меня с удивлением, почти с ужасом, покраснел и сделал шаг назад".

Для Чехова это прежде всего борьба с литературными иллюзиями о жизни и людях. Герой рассказа "Слова, слова и слова" (1883) говорит падшей женщине выспренние фразы; она потрясена и готова увидеть в нем благородного героя читанного ею романа, но пет, это иллюзии - он такой, как все, он не больше, чем "честный развратник".

Реальная действительность разбивает эти литературные романтические иллюзии. В рассказе "Из воспоминаний идеалиста" (1885) терпит крушение наивная, сентиментальная доверчивость глуповатого "идеалиста": героиня его дачного романа оказывается одной из тех "хорошеньких, развратных гадин", которых так любил рисовать Чехов в пору своей борьбы с литературными и житейскими обманами. Добрая и возвышенно настроенная вдова предводителя "облагораживает" общество, насаждая трезвость: па традиционном поминальном обеде она не подает гостям горячительных напитков. Однако гости приносят свои бутылки и тайком напиваются. В трогательном письме к подруге предводительша описывает в идиллических тонах поминальный обед, объясняя в нем бурное поведение гостей их взволнованностью {"У предводительши", 1885). Это письмо, по содержанию и стилю,- образец литературных иллюзий о жизни.

2. Мелодраматические мотивы в раннем творчестве Чехова

По контрасту с миром пошлости, нелепости и хамелеонства у молодого Чехова возникают в разных формах образы совсем иной жизни, иных людей и отношений. Характерна в этом смысле повесть "Ненужная победа" (1882), написанная в духе романов известного венгерского писателя Мавра Йокая. Чехов даже слегка утрирует его романтическую манеру, как бы посмеиваясь над гиперболизацией чувств, характеров, сюжетных положений. И в то же время его увлекает яркость повествования, в котором действуют люди сильных страстей, где кипит борьба, где есть обиженные и обидчики, где благородство сталкивается с низостью и корыстью и одерживает победу над ними. Все это нисколько не похоже на презренную, серую обывательскую жизнь, которую Чехов рисовал в юмористических рассказах. Там была жизнь, установившаяся раз и навсегда, монотонная и неизменная. В "Ненужной победе" - необыкновенные приключения, резкие повороты судьбы, удивительные удачи / и сокрушительные поражения. Там перед читателем проходили жалкие чиновники, пьяные купцы, тупые полицейские, смешные дьячки. Здесь - графы, бароны, банкиры, странствующие музыканты, блистательные куртизанки,- шумный, сверкающий мир, в котором перед человеком открываются разные пути и невозможное становится возможным,- уличная певичка выходит замуж за барона, а ее муж через несколько часов после свадьбы лишается титула, вожделенная победа оказывается ненужной и многолетняя вражда заканчивается примирением. При всем том здесь нет идеализации социальных порядков, богатые и сильные безнаказанно оскорбляют ниже стоящих, попирают законы и совесть, но несправедливость иной раз встречает страстный отпор и порождает жажду справедливого возмездия. Симпатии автора па стороне страдающих, но гордых и внутренне свободных людей. Все это близко к мелодраме, поэтика которой была не чужда молодому Чехову. Мелодрама демократична и по своей широкой доступности и по своему духу: она поэтизирует борьбу, вселяет надежды и отрицает унылую будничность обывательской жизни и половинчатость чувства.

Мелодраматическая струя чувствуется и в рассказе Чехова "В рождественскую ночь" (1883), и в драматическом этюде "На большой дороге" (1885), И здесь, и там - апофеоз благородных чувств и сильных страстей. Героиня рассказа, молодая женщина, в непогоду, на берегу моря ждет своего мужа и думает, что он погиб, но, оказывается, он жив. Из ее груди вырывается отчаянный крик: в нем "и замужество поневоле, и непреоборимая антипатия к мужу, и тоска одиночества, и наконец, рухнувшая надежда на свободное вдовство". Муж понимает все и вновь отправляется в море на верную гибель. Он слышит ее крик "воротись", хочет вернуться, но уже поздно. Женщина стоит на берегу до утра. "В ночь под Рождество она полюбила своего мужа..." В этом маленьком романе торжествует гордое самопожертвование без слез и фраз, и оно побеждает. Победа и здесь оказывается ненужной, но нравственная и эстетическая ценность высоких порывов души от этого нисколько не уменьшается.

Еще более сильно мелодраматическое начало в упомянутой одноактной пьесе. Здесь глухою ночью, опять в непогоду, в кабаке на большой дороге сходятся необычные люди: странник, верящий в то, что в мире были и есть "светлые люди", опустившийся помещик, которого в день свадьбы бросила жена, и главный герой пьесы бродяга и вор Мерик, человек злой и буйный, презирающий людей и мучающийся лютой тоской. Его жизнь также сломлена женским коварством; он обманут жизнью и готов мстить всем без разбора, но оказывается, что этот злой озорник и обидчик -один из тех "светлых людей", о которых говорил странник Савва. Суровая жизнь бродяги и отщепенца не убила в нем гуманного чувства. На вопрос, что он сделал с жестоко оскорбившей его женщиной, он отвечает: "Убил, думаешь? Руки коротки... Не то, что убьешь, но еще и пожалеешь... Живи ты и будь ты-.. счастлива! Не видали бы только тебя мои глаза, да забыть бы мне тебя, змея подколодная!" Жену помещика, которую непогода случайно забросила в этот же кабак, Мерик тщетно просит сказать хоть одно ласковое слово загубленному ею человеку и, потрясенный ее жестокостью, замахивается на нее топором; лишь случай спасает ее от гнева добровольного мстителя. Пьеса заканчивается возгласом благородного героя в рубище бродяги: "Тоска! Злая моя тоска! Пожалейте меня, люди православные!" В пьесе есть черты реальной жизни, картины социального дна, нарисованные яркими красками с натуралистическим оттенком. Образы и ситуации пьесы подчинены стремлению создать особый, условный мир, в котором господствует редкое, исключительное, необычное.

Для Чехова мелодрама была противоядием против того презренного мирка хамелеонов и Пришибеевых, над которым он беспощадно смеялся в своих юмористических рассказах. Этими же творческими стимулами были порождены прозаические и драматические произведения, посвященные простой жизни обыкновенных людей, с той, однако, особенностью, что из жизни этих людей были исключены низменные чувства и мелкие, пошлые побуждения. Создавался опять-таки условный мир, но не мелодраматический, а отчасти идиллический, отчасти водевильный, как, например, в "маленьком романе" Чехова "Веселая коса" (1882). Здесь перед нами совсем особая жизнь, в которой нет социальных контрастов, нет борьба, нет озлобления, где вес затруднения разрешаются легко и ко всеобщему удовольствию. Люди здесь милы и шаловливы, все любят друг друга. Веселая банда очаровательных шалопаев играючи устраивает счастье влюбленных, не причиняя никому серьезных огорчений, даже отвергнутому жениху. Серьезного вообще ничего нет в этой утопической стране легкого веселья и бездумного благополучия, где не существует ни горя, ни страданий, ни даже обычной житейской грубости. Горести заменены легкими огорчениями, страдания - быстро преходящими неурядицами, озлобление - безобидным, легко забывающимся неудовольствием. Между тем герои маленького романа действуют в знакомой среде, в привычной всем обстановке, только живут они по-иному, по каким-то другим законам, более добрым, более веселым.

3. Художественная логика чеховского водевиля

Водевиль - это "народное произведение французов", по выражению Герцена, - тоже основан на вере в возможность человеческого благополучия, и зритель всегда ждет от водевиля счастливых поворотов событий, и в самом деле после трудностей, не слишком больших, забот, не слишком тяжелых, и ссор, не слишком серьезных, временно замутившаяся жизнь в водевиле становится еще более счастливой, чем до начала традиционной водевильной путаницы. В водевиле Чехова перед людьми раскрываются неограниченные возможности: мужчина может вызвать на дуэль женщину, безутешная вдовушка - мгновенно влюбиться в незнакомого мужчину, которого за минуту до этого смертельно ненавидела, а заядлый женоненавистник - столь же мгновенно перейти от презрения и гнева к страстному восхищению и любви и даже испытать все эти противоположные чувства в один и тот же миг. И все это будет вполне естественно, только естественность эта подчинена не порядкам той жизни, которой живет зритель, а закону иного, несуществующего жизненного уклада, в котором зло не имеет силы, а добро и радость одерживают победу, как в сказке. Таков "Медведь", таково же отчасти и "Предложение", где ссора для того и возникает, чтобы закончиться примирением, а взаимная несговорчивость жениха и невесты, казалось бы исключающая возможность свадьбы, все-таки свадьбой завершается. В водевиле естественно то, что неестественно в жизни, в этом его суть и природа. Поэтому не правы исследователи, усматривающие достоинство чеховских водевилей в их жизненном правдоподобии, его нет, есть другое - веселое и дерзкое раскрепощение от порядков и норм обыденного существования.

Даже если порядки эти нарушаются просто несусветной, как в "Юбилее", и то здесь действует водевильный закон отталкивания от обыденной будничности. В реальной жизни, разумеется, юбилей прошел бы так, как был задуман, и разработанный ритуал был бы разыгран как по нотам, но водевиль с присущей ему свободой не хочет подчиниться бытовому правдоподобию. Там же, где обычные законы жизни торжествуют, где пошлость, наглость и грубость попирают живого человека, как в "Свадьбе", там уже нет водевиля, там все строится на тех же художественных принципах, которым подчинены юмористические рассказы Чехова.

4. Родство детской и народной темы в творчестве А.П. Чехова

Иная жизнь с иными нормами и мерками, противостоящими обывательскому существованию, развертывается перед нами и в рассказах Чехова о детях. Это другая форма противостояния привычным и узаконенным представлениям и порядкам. Здесь может существовать особый, четырехугольный мир, в котором мама похожа па куклу, а кошка па папину шубу, где появляются загадочные существа вроде исчезающей тети, а папа-это не пошлый "папаша" из одноименного рассказа Чехова, а тоже загадочный человек ("Гриша"). Освещая мир светом детского сознания, Чехов преображает его, делая милым, веселым, забавным и чистым. Однако роль детского сознания не только в этом. Иногда в детских рассказах Чехова привычный мир становится странным, непонятным, ненатуральным. Маленький герой рассказа "Кухарка женится" смотрит, как происходит сватовство, и ничего не понимает, на все совершающееся перед его глазами он глядит как существо с другой планеты, и люди начинают выглядеть как манекены, производящие непонятные действия, которые почему-то никого не удивляют. Удивляются только ребенок и автор, который иногда говорит одновременно за себя и за ребенка: "Опять задача для Гриши: жила Пелагея на воле, как хотела, не отдавая никому отчета, и вдруг, ни с того, ни с сего, явился какой-то чужой, который откуда-то получил право на ее поведение и собственность!"

В этом удивлении, в этой высокой наивности заключена разрушительная сила. Человек удивленный стоит (или ставит себя) вне того порядка, который это удивление вызывает. Удивляются дети, мудрецы и отрицатели.

Любопытно, что среди людей, отделившихся от привычных жизненных норм, у Чехова оказываются и больные. В рассказе "Именины" (1888) воспроизводится самочувствие больного человека, самим физическим состоянием своим поставленного вне привычной и шаблонной жизненной колеи. При этом не нравственная сторона болезни интересует Чехова, - ему важно испробовать еще один способ, при помощи которого можно было бы изъять человека из привычной обывательской среды и заставить его взглянуть на окружающее извне, как бы со стороны. Оказывается, что взгляд больного человека приобретает особую зоркость и обостренную чуткость не только к крупной, но и к мелкой, даже мельчайшей фальши, лжи, непорядочности и уродливости в отношениях между людьми, в самом строе жизни, в бытовом ее укладе; даже ничтожные, почти незаметные шероховатости в мыслях, поступках, словах, в одежде - в чем угодно - задевают нервы больного человека и заставляют их реагировать на все эти шероховатости с остротой и резкостью, недоступной нормальному, здоровому человеку с неизбежно притупившейся чувствительностью.

Чехову-врачу необыкновенно важно также и то, что короткий период выздоровления от тяжкой болезни дает человеку возможность с огромной силой почувствовать ценность бытия и значительность самых простых радостей жизни. Так, поручик Климов в рассказе "Тиф" (1887), оправившись от болезни, испытывает "ощущение бесконечного счастья и жизненной радости, какую, вероятно, чувствовал первый человек, когда был создан и впервые увидел мир... Он радовался своему дыханию, своему смеху, радовался, что существует графин, потолок, луч, тесемка на занавеске. Мир божий даже в таком тесном уголке, как спальня, казался ему прекрасным, разнообразным, великим".

Этот пронизывающий взгляд больного или выздоравливающего человека сливается с авторским взглядом, и перед читателем вырисовывается утверждаемая автором норма отношения к миру "естественного", "первого" человека, свободного от бытовых и социальных условностей и предрассудков.

Резко выделены у Чехова из обычной среды и люди из народа, вольные скитальцы, мечтатели, артистические натуры, появляющиеся во многих его рассказах 80-х годов ("Он понял!", "Егерь", "Художество", "Свирель", "День за городом"). В литературе о Чехове отмечалась уже близость этих рассказов к "Запискам охотника" Тургенева. Характерно, однако, что у Чехова, в его "Записках охотника", совсем нет Хорей, его больше привлекают Калинычи и Касьяны с их природной, стихийной поэтичностью, мудростью и той особой "ученостью", которая добывается не из книг. "Учили их сами птицы, когда пели им песни, солнце, когда, заходя, оставляло после себя багровую зарю, сами деревья и травы". Эти патетические и умиленные слова сказаны в рассказе "День за городом", где одним из таких ученых и мудрых людей оказывается сапожник Терентий, бесприютный бродяга, любящий жизнь и малых детей, и сам ребенок в душе. Он воспитатель детей, их учитель, он бродит с ними по лугам и лесам, рассказывает про красоту мира, отвечает на их вопросы, "и нет в природе той тайны, которая могла бы поставить его в тупик. Ом знает все. Так, он знает названия всех полевых трав, животных и камней". Он умеет лечить людей и предсказывать погоду, он - хранитель народнопоэтических представлений о природе. Ему Чехов позволяет "все знать" и разрешает учить, потому что это знание не книжное, а его "педагогика" вдохновлена любовью. Он - подвижник любви. "И такую любовь не видит никто". Но дети чувствуют ее, Терентий и дети - единое целое, они вместе, и "они без конца бы ходили по белу свету". О соединении в рассказах этого цикла тургеневской традиции с традицией разночинно-демократической литературы 60-70-х годов см.: Бердников Г.А. П. Чехов. Идейные и творческие искания. Изд. 2-е, Л., 1970, с. 58-66.

Очень важно здесь это нерасчленимое единство детскости, мудрости, подвижничества, любви к природе и презрения к оседлости. Если человека, подобного Терентию, поднять на высоты культуры и сделать его бродяжничество сознательным, то перед нами возникнет образ Пржевальского, каким его нарисовал Чехов в 1888 году в замечательном некрологе великого, путешественника. Он для Чехова человек "подвига, веры и ясно осознанной цели". Люди, ему подобные, доказывают возможность существования деятелей иного типа, чем "скептики, мистики, психопаты, иезуиты, философы, либералы и консерваторы". Смысл жизни таких людей, как Пржевальский, их "подвиги, цели и нравственная физиономия доступны пониманию даже ребенка", и это для Чехова лучшее доказательство их нужности для народа. "Их идейность, благородное честолюбие, имеющее в основе честь родины и науки... делают их в глазах народа подвижниками, олицетворяющими высшую нравственную силу". Важность жизненных целей "в глазах народа" для Чехова равнозначна их доступности "пониманию даже ребенка". Это подчеркивает родство детской и народной темы в творчестве Чехова.

5. Тема болезни, смерти, горя, духовного возрождения

В рассказе 1886 года "Тяжелые люди" (первая редакция) Чехов писал: "Бывают в жизни отдельных людей несчастья, например, смерть близкого, суд, тяжелая болезнь, которая резко, почти органически изменяет в человеке характер, привычки и даже мировоззрение". В этих словах заключена целая художественная программа, которую Чехов осуществлял последовательно на протяжении многих лет. Об этом писал он в "Горе", "Беде", "Лешем", "Дуэли", "Скрипке Ротшильда", "Убийстве" и других, менее значительных произведениях.

Смерть близкого, как толчок к пересмотру всей жизни, к переоценке ее - это тема рассказа "Горе". У токаря Григория Петрова, великолепного мастера и в то же время непутевого мужика, внезапно умирает жена, по пути в больницу, куда он ее везет. "Горе застало токаря врасплох, нежданно-негаданно, и теперь он никак не может очнуться, прийти в себя, сообразить". Потребность "сообразить" приводит его к мысли о неправильно прожитой жизни, к стремлению изменить ее. Изменить жизнь ему не удастся, "токарю аминь", но мысль о переломе уже зародилась, и это само по себе имеет бесспорную нравственную ценность и свидетельствует о духовной одаренности человека, недаром он мастер, натура артистическая. В процессе возрождения души правда и красота часто идут у Чехова рядом.

К основным темам и мотивам "Горя" Чехов вернулся несколько лет спустя в "Скрипке Ротшильда". Под влиянием внезапно обрушившегося горя, смерти жены, и собственной тяжелой болезни другой мастеровой человек, столяр Бронза, опять-таки незаурядный и артистически одаренный, подводит итоги своей жизни, но он идет дальше своего предшественника из рассказа "Горе". Переоценка личной жизни сопровождается у него ощущением общей неправды, тяготеющей над людьми. В результате мучительных раздумий он приходит в недоумение перед сложившимся порядком "пропащей, убыточной жизни" и задает вопросы необыкновенно наивные и в то же время поразительно глубокие: "Зачем люди делают всегда именно не то, что нужно?"; "Зачем вообще люди мешают жить друг другу?", "...зачем на свете такой странный порядок, что жизнь, которая дается человеку только один раз, проходит без пользы?". Ответов на эти вопросы пока нет, но задавать их людям необходимо. Такие вопросы задает сама жизнь, это делает и искусство, которое в глазах Чехова было ценно не столько ответами, сколько вопросами. Герой "Скрипки Ротшильда", наделенный музыкальным даром, сочинил перед смертью мелодию, в которую вложил свои недоуменные и печальные вопросы; в исполнении другого музыканта она звучит так уныло и скорбно, что слушатели плачут. Растревоженная душа пробудившегося человека продолжает жить в искусстве и будит беспокойство в людях.

Умный, добрый и деликатный доктор Рагин попадает в страшную палату № 6, и это неслыханное несчастье освещает пронзительным светом ложь его жизни и его философского мировоззрения, оправдывающего высшими соображениями примирение со злом мира. Наступает пробуждение совести, появляется чувство личной вины и сознание ненормальности жизни.

Богатый купец в рассказе "Убийство" (1895), наделенный даром мучительного, неукротимого искания правды, попадает под суд за убийство брата и на каторге, униженный, потерявший все, но не сломленный несчастьем, а возрожденный им, преодолевает новую, трудную ступень к настоящей правде. Пожив в тюрьме с людьми разных национальностей и разных вер, прислушавшись к их разговорам и насмотревшись на их страдания, он многое понял н, как ему кажется, "узнал настоящую веру". Автор дает нам понять, что и эта новая вера - лишь этап на пути непрекращающихся духовных исканий. Но многое найдено: как и в "Скрипке Ротшильда", недовольство личной жизнью приводит героя Чехова к ощущению всеобщего неблагополучия. Накануне постигших его испытаний "жизнь стала казаться ему странною, безумною и беспросветною".

В других произведениях Чехова речь идет о людях просвещенных, живущих, казалось бы, широкими умственными интересами, но оказывается, что их мысль так же дремлет, как у простых людей, и они так же нуждаются в суровом толчке. Для героя "Скучной истории" (1889) таким толчком была самая обычная и совершенно неизлечимая болезнь, имя которой - старость. Старый профессор страдает бессонницей, и уже одно это имеет важное влияние на его мысль, потому что "не спать ночью - значит, каждую минуту сознавать себя ненормальным". Он вышел из привычной нормы, и суть жизни и человеческих отношений начала приоткрываться перед ним. Временами им овладевают "странные, ненужные мысли", и привычным состоянием его становится недоумение. Тогда покровы обычных представлений спадают перед его взором, он видит свой главный недостаток - равнодушие - и осуждает себя. "Я холоден, как мороженое, и мне стыдно", - признается он в своих записках. Он начинает трезво понимать бездушие своих близких, распадение связей между людьми. В этом прозрении есть свои нравственные издержки: пропадает его прежнее великодушие, его сдержанная объективность, у него появляются злые мысли, каких раньше не было, "мысли и чувства, достойные раба и варвара"; осуждение собственной жизни порою граничит у него с циничным, пессимистическим отрицанием жизни вообще, он начинает поддерживать недостойные порядочного человека разговоры об измельчании современного поколения, об отсутствии идеалов и т. п., и все-таки прозрение не проходит Даром: перед героем Чехова открывается, что "равнодушие - это паралич души, преждевременная смерть". Профессор прожил большую и нужную людям жизнь, научная деятельность, которой он отдал свои силы и свой талант, прославила его имя на весь мир, он горячо любил свою науку и своих студентов, он знал вдохновение творческого труда. Это был человек незаурядный, глубокий и внутренне независимый. Именно поэтому он "вдруг" понял, что в его жизни не хватало внутреннего стержня, что в ней, не было "общей идеи", а без этой идеи жизнь мыслящего человека ущербна и ведет к горестному краху н полному одиночеству. До "общей идеи" профессор не доходит, он даже не знает, в чем должна быть ее суть, но он близок к пониманию того, что "осмысленная жизнь без определенного мировоззрения - не жизнь, а тягота, ужас", как сказал в 1888 году Чехов в одном из своих писем (П ІІІ,80).

Самым твердым фундаментом современного мировоззрения Чехов считал естественно-научный материализм. Его многочисленные суждения на эту тему не оставляют в этом никакого сомнения. "Все, что живет на земле, материалистично по необходимости... - говорил Чехов.- Существа высшего порядка, мыслящие люди - материалисты тоже по необходимости. Они ищут истину в материи, ибо искать ее больше им негде, так как видят, слышат и ощущают они одну только материю. По необходимости они могут искать истину только там, где пригодны им микроскопы, зонды, ножи... Я думаю, что, когда вскрываешь труп, даже у самого заядлого спиритуалиста необходимо явится вопрос: где тут душа? А если знаешь, как велико сходство между телесными и душевными болезнями, и когда знаешь, что те и другие болезни лечатся одними и теми же лекарствами, поневоле захочешь не отделять душу от тела" (из письма 7 мая 1889 года. П ІІІ,208).

Страница:

учебное пособие "Проблемы реализма (на материале творчества А.П. Чехова)" скачать

Подобные документы

Тургеневские мотивы в прозе А.П. Чехова
Творческий путь и судьба А.П. Чехова. Периодизация творчества писателя. Художественное своеобразие его прозы в русской литературе. Преемственные связи в творчестве Тургенева и Чехова. Включение идеологического спора в структуру чеховского рассказа.

дипломная работа [157,9 K], добавлен 09.12.2013
Положительные герои А.П. Чехова
Жизненный путь А.П. Чехова и основные периоды его творчества. Характеристика чеховских героев и их различные положительные типы. Христианские мотивы в произведениях писателя, описание его "праведников". Анализ и значение святочных рассказов Чехова.

курсовая работа [54,8 K], добавлен 16.04.2009
Театр подтекста в драматургии Ибсена и Чехова
Теоретические аспекты подтекста в творчестве драматургов. Своеобразие драматургии Чехова. Специфика творчества Ибсена. Практический анализ подтекста в драматургии Ибсена и Чехова. Роль символики у Чехова. Отображение подтекста в драматургии Ибсена.

курсовая работа [73,2 K], добавлен 30.10.2015
"Маленький человек" в творчестве А.П. Чехова
Сущность темы "маленького человека", направления и особенности ее развития в творчестве Чехова. Смысл и содержание "Маленькой трагедии" данного автора. Идеалы героев, протест писателя против их взглядов и образа жизни. Новаторство Чехова в развитии темы.

контрольная работа [29,6 K], добавлен 01.06.2014
Мир Чехова
Детство писателя, учеба в Таганрогской гимназии. Обучение на медицинском факультете Московского университета. Первые сатирические рассказы. Особенности языка и поэтики раннего Чехова. Воспоминания о Сахалине, их отображение в творчестве. Рассказы Чехова.

презентация [5,3 M], добавлен 24.03.2011
Исследование поэтики имени в поздних рассказах А.П. Чехова "Невеста", "Дом с мезонином", "Дама с собачкой"
Собственные имена в рассказах Чехова. Философская основа ономастик. Имя как объект художественной номинации. Стилистические функции антономасии в творчестве Чехова. Ономастическое пространство рассказов "Дом с мезонином", "Дама с собачкой", "Невеста".

дипломная работа [79,7 K], добавлен 07.09.2008
"Подводные течения" в пьесах Чехова
Введение в понятие "подводные течения" на примере пьесы "Вишнёвый сад". Особенность языка Чехова в ремарках. Чеховские монологи, паузы в пьесах Чехова. Предваряющие (препозитивные) ремарки Чехова по Т.Г. Ивлевой. Влияние зарубежных драматургов на Чехова.

курсовая работа [39,7 K], добавлен 12.06.2014
Жизнь и творчество А.П. Чехова
Детские и юношеские годы А.П. Чехова. первые публикации и начало литературной деятельности. Самое страшное произведение русской литературы - "Палата № 6". Художественное мастерство Чехова в области драматургии. Последние годы жизни и творчества писателя.

реферат [37,4 K], добавлен 03.06.2009
Особенности и признаки чеховского времени как в прозе А.П. Чехова, так и писателей "чеховской поры"
Представление о времени в раннем творчестве Антона Павловича Чехова ("Письмо к ученому соседу", "Тоска"). Творчество писателей Потапенко Игнатия Николаевича и Авиловой Лидии Алексеевны. Анализ романа "Не герой" и рассказов "На маяке" и "Пышная жизнь".

дипломная работа [123,7 K], добавлен 11.02.2014
Творчество А.П. Чехова как журналиста
Конец 70-х годов XIX века - начало журналистской деятельности Антона Павловича Чехова. Юмор и характерная особенность рассказов и героев Антоши Чехонте. Анализ рассказа "Толстый и тонкий". Причины и последствия поездки А.П. Чехова на остров Сахалин.

реферат [42,2 K], добавлен 09.07.2010

Другие документы, подобные "Проблемы реализма (на материале творчества А.П. Чехова)"

весь список подобных работ

скачать работу можно здесь

сколько стоит заказать работу?

Работы в архивах красиво оформлены согласно требованиям ВУЗов и содержат рисунки, диаграммы, формулы и т.д.
PPT, PPTX и PDF-файлы представлены только в архивах.
Рекомендуем скачать работу.