Образ солдата в лирике Георгия Иванова

Россия! Россия! Люблю беззаветно Тебя я за сказки, преданья, былины, Люблю за Микулу, Илью и Садко,

За песен старинных напев самоцветный. В котором и удаль, и страсть, и кручины Звучат широко и легко!

За Новгород, гордый богатством и волей, Родивших ушкуйников смелое племя,

За буйное вече, за храмов красу,

За честь Куликова победного поля,

За схимников в латах с крестами на шлеме, За Сергия келью в лесу!..

[67]

Образ героя в представлении Сумбатова во многом сходен с тем комплексом черт, который зафиксировался в сознании народа, здесь можно увидеть многие характерные его элементы, например: закаленность воина в боях, его отвагу и смелость.

Те поэты русской эмиграции, которые участвовали в военных действиях в период Первой мировой войны и Белого движения, имея на плечах офицерский чин, придерживались особых поведенческих норм, определявшихся высшими представлениями и побуждениями как во время сражений, так и в повседневной службе, и в быту. Главным побуждением, которое целенаправленно воспитывалось в русской армии, было понятие чести. Оно являлось «основой большинства военных доблестей и высших подвигов» [22, c. 111].

«Особое внимание здесь обращалось на неразрывность поля морально- этических императивов воинской чести для всех офицеров, независимо от чина и должности, включая и самого царя, который тоже был офицером» [22, c. 112]. Необходимость такого оформления нравственных основ профессии русского офицера была обусловлена созданием регулярной армии в начале XVIII века. Главным достоянием офицера являлась его честь. Эта нравственная норма значительно усиливала нормы правовые, хоть единого документа, в котором бы отражалось содержание четкое определение понятия чести и требований, с нею связанных.

В 1904 году ротмистр В. М. Кульчицкий создал сборник афоризмов

«Советы молодому офицеру». Он характеризовал свой труд как «старые, но вечные истины, которые большинством забыты, а молодым офицерам неизвестны». Короткие, по-военному отрывистые рекомендации очень четко отображают не только и не столько то, как должен вести себя офицер на службе. Предписаний, касающихся бытовой стороны жизни, в «Советах» крайне мало. Гораздо большее внимание Кульчицкий уделяет моральной и духовной стороне жизни, личности офицера. Так, например, среди прочих выделяются следующие высказывания: «Честь закаляет мужество и облагораживает храбрость», «Необходимо, чтобы процветала не одна формальная сторона службы, но и моральная», «Щади самолюбие солдат. У простых людей оно развито не меньше, чем у нас и, вследствие их подчинённости, чувствительнее» [53]. В настоящее время этот труд малоизвестен за пределами исторических или литературоведческих кругов, но тем не менее, его роль в фиксации своеобразного морального кодекса, которым руководствовались русские офицеры, трудно переоценить.

Этот труд обрел большую популярность, он переиздавался шесть раз, однако дальнейшему переизданию стала помехой революция, полностью изменившая страну, в том числе и представления о воинской чести.

Очень ярко отражена тема понимания офицерской чести у поэтов- белогвардейцев.

Поэт Борис Ушаков, ушедший волей судьбы из жизни в 23 года, писал:

«Мы русские люди, мы люди изгнания; / Потомки семей храбрецов. / <…> / Ты слышишь, о чем говорят те молитвы? / Мы снова готовы схватиться за меч, / Готовы мы вынести новые битвы, / Готовы за Родину лечь / [67].

В этих строках молодого поэта проявляется та доблесть, которая казалась русскому воину естественным проявлением его национального характера, реакцией на сложнейшие исторические обстоятельства.

В этом отношении показательна лирика воина-поэта М. Надеждина, где он подбирает ёмкие словесные формулы для описания поступков и чувств русского воина.

В стихотворении «Корниловцам» он пишет о том, как воины отправляются в «славный поход»: «Не зная слепой безнадежности, / Одни, словно факел во мгле, / Шли рыцари, полные нежности / К восставшей немилой земле... / Они умирали без ропота, / Шагая сквозь бури вперед, / И болью предсмертного шёпота / Молились за грешный народ...»[67].

Здесь Надеждин показывает романтизированный, идеализированный образ солдат, воюющих за землю, которая их отвергла. Тихо и смиренно они покоряются своей участи. И опять невольно в сознании читателя может возникнуть образ мученика.

В стихотворении «Мы юности практически не знали…» поэт говорит: «В уроках мужества мы закаляли души». Твердые моральные устои помогали эмигрантам не озлобиться, сохранить тепло своих сердец: «И нежность не ушла, она осталась где-то / Запрятанной в душе, как драгоценный клад. / Она вела меня (и до сих пор кадета!) / Сквозь каторжные дни и постсоветский ад [67].

Полковник Чудинов в своей «Покаянной» как бы подтверждает, что представления русского офицера о вечных ценностях помогают человеку не замыкаться в себе. Напротив, душа, в сострадании трудностям и проблемам товарищей по оружию, посветлела, обогатилась: «Со святыми в селеньях небесных / Упокой, Боже, павших в бою / За родную страну, и безвестных, / Убиенных за веру Твою» [67].

Вне зависимости от тематики стихов того или иного поэта русского зарубежья, их творчество пронизано духом православия. Кодекс офицерской чести определял приверженность большинства из них идеалам православной монархии, т.к. это «считалось долгом каждого русского солдата и офицера».

Немалая часть произведений из не получившего авторского названия сборника стихов русского поэта эмиграции В. Петрушевского посвящена Николаю II. Царя и членов его семьи поэт героизирует: «Пусть снова, как в старые, добрые годы, / Без крови, насилья и тяжких оков, / Под властью Монарха, без горькой свободы, / Россия увидит Твой Божий покров» [67].

Литературовед О. М. Орешкин пишет: «Петрушевский был убежденным монархистом, видевшим возрождение России в восстановлении сильной имперской власти. Той власти, которой он бескорыстно служил всю свою жизнь. Идейная последовательность, честность и жертвенность - таковым было нравственное основание его души и его поэзии» [40]

Петрушевский так характеризует Царя: «Отечество любя, / Всё в жертву он принёс… / Верь , государь, тебя добром помянет, / Благословит несчастный твой народ…» [67].

Он благоговеет перед членами царской семьи: «Ваш взгляд молитвенно- лучистый, / Последний в жизни взгляд очей, / Сказал, что Вы душою чистой / Простить сумели палачей. / Последний вздох… Утихли слёзы… / Исчезла жизни суета… / Четыре Царственные розы / Прошли сквозь райские врата» [67].

Поэт показывает членов царской семьи невинно пострадавшими мучениками, фактически страстотерпцами. Такое возвышение и сакрализация погибших членов династии Романовых достаточно быстро установилось в среде русских монархистов и, соответственно, отразилось и в отдельных поэтических образцах. В глазах Петрушевского юные княжны Романовы утрачивают человеческие черты и идеализируются. Они кротки и смиренны, как подобает христианину, а через использованный поэтом эпитет «молитвенно-лучистый» создается образ великих княжон как великомучениц. В строках «Сказал, что вы душою чистой / Простить сумели палачей» отражается характерный для христианской морали принцип всепрощения. Такая яркая, несколько гипертрофированная идеализация обоснована благоговением перед семейством Николая Второго, характерным для многих офицеров, дававших присягу Отечеству и Государю Императору.

Масштабные конфликты и социальные потрясения, обрушившиеся на Россию в первой четверти двадцатого столетия, не могли не найти своего отражения в творчестве русских поэтов. Многие из них навсегда покинули родину, рассредоточившись по всему земному шару. Однако создавать литературные произведения они не прекратили.

Первая мировая война стала столкновением планетарного масштаба, однако гораздо большее влияние на поэтическое сознание оказали события, последовавшие за этим конфликтом и в некоторой мере им обусловленные, в частности, революция и последовавшая за ней гражданская война. Именно в период гражданской войны эмиграция достигает своего апогея. И этот факт обосновывает слабую выраженность тематики Первой Мировой Войны в стихотворных произведениях поэтов первой волны эмиграции. Их волнуют гораздо более близкие конфликты, непосредственно затронувшие жизни.

Несмотря на то, что географически первая волна русской эмиграции была крайне разнородна, а ареалы расселения включали в себя практически все континенты, многие стихотворные тексты включали в себя схожие или тождественные мотивы и образы, хоть и воплощенные в индивидуальной манере. Это позволяет говорить о содержательном единстве произведений.

Поскольку покинувшие Россию поэты в подавляющем большинстве были белыми эмигрантами, не пожелавшими принять смену власти, идеологии и общественного порядка в стране, то их взгляды на происходящее, отношения и оценки зафиксировались и в стихотворном творчестве. Зачастую они сами принадлежали к военной среде, и это тоже оказало достаточно весомое влияние на прослеживающиеся в творчестве мотивы, отображаемые образы и избираемый круг тем.



2. ОБРАЗ СОЛДАТА В ПОЭЗИИ ГЕОРГИЯ ИВАНОВА

2.1 ГЕОРГИЙ ИВАНОВ. БИОГРАФИЯ И ПЕРИОДИЗАЦИЯ ТВОРЧЕСТВА

На сегодняшний день в отечественном и зарубежном литературоведении нет единого мнения относительно периодизации творчества Георгия Иванова. Поскольку какие-то особые критерии для классификации выделить достаточно просто, считаю возможным разделить творчество поэта на этапы в соответствии с его биографией.

Таким образом, можно выделить следующие периоды в творчестве Иванова:

а) раннее творчество (1911-1914). Включает в себя первые поэтические опыты Иванова, во многом написанные под влиянием более старших поэтов, в числе которых Вадим Крейд называет, в частности, Николая Гумилева и Михаила Кузмина, а также многих других. [30, c. 31]. Сам Иванов, однако, относит свой истинный литературный дебют только к 1913 году, считая три предшествующих года некой предбиографией [25, c. 67]. Соответственно, свой первый сборник, получивший название «Отплытие на о. Цитеру», поэт не «захватывает» в свой литературный багаж, ведя отсчет с «Горницы» (1913).

В качестве наиболее значительных событий в судьбе Иванова начала 10-х годов двадцатого столетия можно отметить вступление в знаковый для Серебряного Века кружок «Цех поэтов», возглавляемый Николаем Гумилевым. Гумилев видел свою основную миссию в подготовке основания для нового русского ренессанса, а обстановка предвоенного Петербурга как нельзя более к этому располагала. В январе 1913 г. Г. Иванов впервые напечатался в «Аполлоне», в том номере, где были опубликованы манифесты акмеистов. Сам же он чрезвычайно высоко ставил этот журнал и публикацию в нем расценивал как факт признания. [25. c. 69]

Для произведений Иванова этого периода характерна, прежде всего, яркая подражательность. Молодой стихотворец еще не успел сформировать собственную поэтическую манеру, а потому в его творениях искушенный читатель без труда увидит сильное влияние как предшественников, так и современников. В частности, Вадим Крейд отмечает то, насколько разнородными были эти влияния, включавшие «Сологуба и Бальмонта, XVIII век и Кузмина, Блока и футуристов, Игоря Северянина и Алексея Скалдина». [30, c. 11]. Сам Иванов характеризовал начало 10-х годов как наиболее яркое, счастливое, свободное для жизни и творчества время. [7, c. 78]. И тем больший контраст это создавало со «свинцовым мраком» последующего периода, который вполне возможно охарактеризовать как «эпоху потрясений».

б) поэзия военного и послевоенного времени (1914-1922). Помимо разразившейся Первой Мировой Войны ударом для Иванова стало стихийное закрытие «Цеха поэтов», случившееся весной 1914 года, а также журнала

«Гиперборей», в котором произведения молодого поэта неоднократно печатались. Эта скорбная эпоха продолжится ужасами войны, тяжелыми революционными годами, гибелью Гумилева, который очень много значил для Иванова, и завершится эмиграцией в 1922 году. Боль и тоска по ушедшему мирному времени выражается у Иванова в скорбных строках: «В тринадцатом году, ещё не понимая, / Что будет с нами, что нас ждёт…» [23, c. 441]

Следует отметить, что Иванов был не одинок в своей оценке - другие литераторы отмечали то же самое. Так, например, Анна Ахматова указывала на принципиальное отличие петербургского серебряного века до начала войны 1914 г., самое большее - до переломного 1917 г., от петроградского периода.

Несмотря на достаточно тяжелое время, Иванов продолжает оставаться на виду в культурной среде Петербурга и приобретает немалую известность в литературных кругах. Помимо активного творчества, Иванов прослыл «первооткрывателем молодых талантов», занимаясь этим, по воспоминаниям современников, «со страстью и упорством» [30, c.52].

В последние свои годы в России, трудные для жизни и выживания, для деятельности и искусства, творческая активность Г. Иванова не пошла на убыль. В эти годы, когда столь трудно, а порой и было невозможно издать новую книгу, Г. Иванов участвует в поэтических вечерах, читает стихи вместе с Н. Гумилевым и А. Блоком, переводит с французского и английского для издательства «Всемирная литература», вступает в Петроградский союз поэтов, принимает участие в новом «Цехе поэтов» и в самиздатовском журнале «Новый Гиперборей», работает в литературных студиях. Когда же с наступлением НЭПа с книгопечатанием становится чуть легче, участники «Цеха» начинают выпускать альманахи.

В поэтическом плане весьма показательным для этого периода творчества Георгия Иванова является сборник «Памятник славы». Поскольку в журналах и альманахах в качестве доминантной выдвигается военная тематика, то вполне логично, что и Иванов обращается к ней, тем не менее, делая это достаточно своеобразно. Однако сам автор впоследствии ценил этот сборник невысоко - лишь одно стихотворение перенес он из этой книги потом во второе издание «Вереска» (как бы «второй том» несостоявшегося «Собрания стихотворений», воспроизводимый в издании), еще пять - в «Лампаду», от всех прочих отрекся навсегда [23, c. 9]. Тем не менее, во многих произведениях, помещенных в данный сборник, образ солдата, войны, воина проявляется достаточно ярко, а потому они заслуживают детального рассмотрения и анализа.

в) творчество в эмиграции (1922-1958).

Несмотря на то, что формально Иванов покидал Россию временно (согласно воспоминаниям И. Одоевцевой, его командировали в Берлин и Париж для составления программ спектаклей и репертуара иностранных театров [30, c. 252]). он отчетливо осознавал, что вернуться на Родину ему было уже не суждено. Иванов тяжело переживал разрыв с родными местами, его не привлекала жизнь за границей, а потому он пытался сохранить связь с Россией хотя бы на духовном уровне. Следует отметить, что подобное отношение к русской земле было очень свойственно поэтам и писателям первой волны эмиграции. Так, А. Куприн тоже не мог примириться с разрывом с Россией, говоря: «Ну что же я могу с собой поделать, если прошлое живет во мне со всеми чувствами, звуками, песнями, криками, образами, запахами и вкусами, а теперешняя жизнь тянется передо мною как ежедневная, никогда не переменяемая истрепленная лента фильма» [65, c. 106].

Тоска по утраченной родине во многом диктует и те творческие направления, в которых начинает работать Иванов. Так, едва проведя два года в эмиграции, в 1924 году он начинает публиковать мемуары. Как писатель и поэт, многие свои произведения Георгий Иванов создавал под влиянием петербуржской атмосферы и теперь явно и остро переживал ее утрату. Со временем меняется и характер его поэзии - если стихам доэмигрантского периода была присуща акмеистская эстетика, достигшая своего апогея в сборнике «Сады» (1921), то в более поздних творениях Иванов постепенно отходит от акмеистских настроений, а впоследствии и отвергает их. Сборник «Розы» (1931) объединил стихотворения 1926 - 1930 гг., и в них очевидны приметы расставания с прошлым. Меняется и тональность его поэзии - поначалу возвышенная, легкая, в эмиграции она становится подчеркнуто пессимистичной, в стихах все ярче проявляется ирония, образы все чаще окрашиваются негативно.

Таким образом, классификация творчества Иванова на основании биографического критерия является в достаточной степени показательной.



2.2 ОБРАЗ СОЛДАТА В ПОЭЗИИ ГЕОРГИЯ ИВАНОВА. ОБЩИЙ ОБЗОР

В первом сборнике «Отплытие на остров Цитеру» (1911), когда поэту было всего 17 лет, звучит вопрос - «Что с Россией? Какой она станет?»: И только спустя много лет в его стихах прозвучит неоднозначный, печальный и пессимистичный ответ: «Россия счастие. Россия свет. / А может быть, России вовсе нет. / <...> / Россия тишина. Россия прах. / А, может быть, Россия - только страх» [23, c. 299].

В стихотворении «Это звон бубенцов издалека» прекрасный образ России: «Россия, как белая лира, / Над засыпанной снегом судьбой» [23, c. 313]. Имелось ли в виду здесь Белое движение и Ледовый поход, неизвестно.

В этом же сборнике мы читаем вроде бы не относящееся к теме стихотворение «Мы морозный снег пололи». Но в нем исподволь проглядывает уже образ не святой рати, а раненого воина: «Вижу - суженый в шинели, / С перевязанной рукой. / Ну и молодец какой - / Не боялся, знать, шрапнели: / Белый крестик на груди... / Милый, шибче иди / Я ждала тебя давно, / Заживем, как суждено!» [23, c. 96]. Однако читателю понятно, что солдата ждет не свадьба, а долгое отступление Белого движения и эмиграция.

В стихотворении, начинающемся со слов «Кофейник, сахарница, блюдца», звучат уже откровенно скорбные ноты: «И всех, и всех давно забытых

/ Взяла безмолвная страна, / И даже на могильных плитах, / Пожалуй, стерты имена» [23, c.101]. Поэт словно прячет эти строчки в стихотворении об узорах на кофейнике и чашках, в мелочах и обыденности. Очень ярко проявляется здесь мотив забвения. Войны забирают жизни огромного количества людей, и от многих из них не остается памяти.

Полностью описать воина Г. Иванов может, если отправит его во времена императора Павла I (1796-1801) омраченные заговором и убийством императора: «Люблю перед твоим портретом / Стоять, суровый бригадир. / Нахмурил ты седые брови / И рукоятку шпаги сжал. / Да, взгляд такой на поле крови / Одну отвагу отражал. / И грудь под вражеским ударом / Была упорна и сильна, / На ней красуются недаром / Пяти кампаний ордена» [23, c. 106].

Избранная Ивановым в данном произведении поэтическая манера очень явно отсылает нас к литературной, в частности, лирической традиции Золотого века русской литературы. Об этом свидетельствуют и выбранный стихотворный размер - четырехстопный ямб, который считается одним из наиболее широко употребляемых русскими классиками, и выбранные романтические интонации. Таким образом, идея стихотворения, его «привязка» к историческому периоду фиксируется еще и на уровне композиции.

А в стихотворении «Китайские драконы над Невой» кажется, что спрятана целая битва, она упакована в мифическую скорлупу: «Рассвет Неву стальную озарит, / На плитах стынущих не видно трупа, / Лишь кровь на каменных устах горит / Да в хищной лапе с яростью бесцельной / Один из вас сжимает крест нательный» [23, c. 120].

Красные китайские драконы (возможно аллегорическое указание на атеизм большевиков) сорвали крест с груди русского воина, мертвого воина, иным образом он крест потерять не мог.

Позднее в сборнике «Дневник» мы видим, насколько неуверенно и противоречиво восприятие Георгием Ивановым революционных событий: «Иду - и думаю о разном, / Плету на гроб себе венок, / И в этом мире безобразном / Благообразно одинок. / Но слышу вдруг: война, идея, / Последний бой, двадцатый век... / И вспоминаю, холодея, / Что я уже не человек, / А судорога идиота, / Природой созданная зря, - / «Урра!» из пасти патриота, / «Долой!» из глотки бунтаря»[23, c. 386].

Георгий Иванов - выходец из небогатой, дворянской семьи, раздираем на две части: «Урра!» и «Долой!». Подобная двойственность была свойственна многим представителям интеллигенции того времени. Переломное время переживалось ими особенно остро. Позднее уже в эмиграции, погружаясь в воспоминания, он дает однозначную оценку событиям: «Силуэты черных всадников» скачут «С красным знаменем позора» в стихотворении «Эти сумерки вечерние» [23, c.396].

В сборнике «Вереск» (1916) в стихотворении «Как я люблю фламандские панно» быстро промелькнет образ солдата, или, вернее, то, кем он стал после войны - музыкантом, играющим на трубе. После описания пейзажа поэт показывает следующий образ: «Солдат с блистающей трубой, / Клубы пороховые, мертвых груду / И вздыбленные кони отовсюду!» [23, c.142].

В сборнике «Розы» в стихотворении «Хорошо, что нет Царя» (1930), написанном уже в эмиграции, звучит неприкрытое отчаяние, потеряны надежда и вера: «Хорошо, что нет Царя. / Хорошо, что нет России. / Хорошо, что Бога нет» [23, c.276].

И дальше перед читателем встает послереволюционная Россия: «Деревни голодные, степи бесплодные... / И лед твой не тронется / Едва поднялось твое солнце холодное / И вот уже клонится» (1930) [23, c.278].

«Что делать?» - ставит Иванов вопрос в стихотворении «По улицам рассеянно мы бродим» [23, c.280]. Однако он сам же отвечает на этот вопрос в стихотворении «Страсть? А если нет и страсти?» (1930): «Счастья нет, и мы не дети. / Вот и надо выбирать - / Или жить, как все на свете, / Или умирать» [23, c.282].

Эта судьба постигла многих эмигрантов, выброшенных волной революции на чужой берег.

«И эта, забытая Богом, страна!» восклицает поэт в стихотворении «Все розы, которые в мире цвели» [23, c. 294].

Это произведение дает основания для различных трактовок. Можно выдвинуть предположение о том, что Иванов, подобно многим эмигрантам, не мог принять изгнания с родной земли, мечтал о возвращении в Россию, а потому именовал страну, в которой был вынужден поселиться, уничижительным определением «забытая Богом». Однако возможна и диаметрально противоположная точка зрения, при которой поэт называет «забытой Богом» Россию, которая его отвергла.

В цикле стихотворений 1943-1958 вдруг проскальзывает обращение к воспоминаниям о событиях, которые были словно в другой эпохе. Поэт задается вопросом: а были ли они вообще? Ответ на этот вопрос, не оставляющий уже никаких иллюзий звучит в стихотворении «Все чаще эти объявленья»: «Вдруг - ни похода ледяного, / Ни капитана Иванова, / Ну абсолютно ничего!» [23, c. 374]

Г. Иванов вспоминает о Ледяном походе. А было ли отступление армии адмирала Колчака на восток зимой 1920 года в тяжелейших условиях сибирских морозов? Новая война стерла все из памяти. В Париже ему то тут, то там попадаются русские военные в эмиграции, невольно служащие напоминаниями о давно прошедших событиях: «Эмалевый крестик в петлице /

И серой тужурки сукно... / Какие печальные лица / И как это было давно» [23, c. 372]

В этом стихотворении автор выражает свое отношение к безвозвратно ушедшему, к символу ушедшего режима, власти, - к царю, который, безусловно, в глазах Иванова поначалу являлся героем. Однако впоследствии образ самодержца претерпит некоторые изменения и описываться Ивановым уже будет с иронией, насмешкой. Не обойдет эта участь и символы русской державы.

Спустя столько лет в эмиграции поэт уже не боится открыто и с горечью заключить: «Овеянный тускнеющею славой, / В кольце святош, кретинов и пройдох, / Не изнемог в бою Орел Двуглавый, / А жутко, унизительно издох» [23, c.397].

Здесь видится собирательный образ ушедшего в небытие государства и воинства. Или в «Стансах» уже более прямолинейно: «Но Император сходит с трона, / Прощая все, со всем простясь, / И меркнет Русская корона, / В февральскую скатившись грязь» [23, c.530].

Яркая контрастность этого образа (корона в грязи) - знак острых переживаний, испытываемых поэтом за судьбу России. Февральская революция уничтожила институт власти, казавшийся незыблемым на русской земле. В таких условиях остается только рассчитывать на помощь высших сил. Однако Иванов подводит горький итог следующими строками: «Судьба поможет, Бог поможет, / Но - русский человек устал» [23, c.412].

Мотив усталости встречается у эмигрантской лирике не столь часто, но в интонационном плане он близок мотивам уныния и тоски, которые нередко звучат в поэзии белых эмигрантов.

В собрании сочинений Георгия Иванова есть раздел «Стихотворения, исключенные из корпуса авторских сборников при переиздании». Именно в этом разделе в стихотворении «Павловский офицер» снова запечатлен в другом времени образ то ли солдата, то ли рыцаря: «А он стоит, не поднимая глаз, / С запятнанным гербом и сломанною шпагой» [23, c.455]. Его воин имеет герб рыцаря и курносое лицо простого солдата.

В «Стансах» вырастает образ не белого офицера, а красного командира:

«Погоны светятся, как встарь, / На каждом красном командире, / И на кремлевском троне «царь» / В коммунистическом мундире» [23, c.530].

«В коммунистическом мундире» и с «некрещеным лбом» предстает перед нами новый образ. Не будучи убежденным монархистом, Иванов, тем не менее, достаточно едко высказывается в стихотворении по поводу коммунистов, пришедших к власти на его Родине. Две основы, которые были крайне важны для русской земли, русского человека, а именно самодержавие и народность, были фактически сведены большевиками на нет.

И вновь поэт спрашивает неизвестного читателя и себя самого, что же случилось и почему:» Красный флаг или трехцветный? / Божья воля или рок?» (1955?) [23, c.537].

Всем сожалеющим о крахе Февральской революции он жестко заявляет:

«Но, пожалуй, рыцари свободы, / Те еще отчаянней глупцы: / Снится им -- из пустоты вселенской, / Заново (и сладко на душе) / Выгарцует эдакий Керенский

/ На кобыле из папье-маше» (1955?) [23, c.541].

Колесо истории вспять не повернуть и ничего не изменить. С иронией и сарказмом показывает поэт надежды патриотически настроенных людей, желающих вернуть прежние времена. Образ кобылы из папье-маше становится чрезвычайно ярким символом фальши, искусственности, невозможности реального воплощения.

В одном из поздних стихотворений Иванов красноречиво рисует последние мгновения империи: «Кавалергардский или Конный полк - / Литавры, трубы, боевая слава, / Простреленных штандартов дряхлый шелк / Ура... Урра!.. Равнение направо!.. / И Государь, в сияньи, на коне... / Кругом ни шороха, ни дуновенья... / ...Так издали рисуются - не мне! - / Империи последние мгновенья» (1956) [23, c.545].

В этом произведении поэт через яркие образы показывает крах империи, крах стоявших веками монархических устоев. Иванов ставит литавры и трубы военного оркестра в качестве символов, предваряющих завершающую часть семантического ряда - «боевую славу». В строке «Простреленных стандартов дряхлый шелк» очень явно прослеживается мотив коренного разрушения прежнего строя. То, что было ранее, больше не имеет значения, выглядит неуместным атавизмом, а потому подлежит уничтожению. Так через изображение ветхого, пробитого пулями знамени Иванов показал состояние всего русского государства.

К 1956 г. уже прошло почти 40 лет, как схлынула первая волна эмиграции, но те, кто остался по эту сторону железного занавеса до сих пор задаются вопросом: «И сорок лет спустя мы спорим, / Кто виноват и почему. / Так в страшный час над Черным морем / Россия рухнула во тьму» [23, c.547].

Эти строки отражают то, насколько сильными были потрясения, выпавшие на долю всей страны: «И начался героев-нищих / Голгофский путь и торжество, / Непримиримость все простивших, / Не позабывших ничего» [23, c.547].

В стихотворении вновь проступают библейские символы, двойственный, мозаичный образ объединяет в себе нищих, героев и мучеников. Подобные сравнения оказались не случайны - многих, избравших эмиграцию, ждала нищета, в том числе и самого Георгия Иванова, умершего в доме престарелых во Франции.

Как уже было сказано, солдаты в эмигрантской поэзии часто сравниваются с крестоносцами, в одном из предсмертных стихотворений есть данный образ и у Георгия Иванова: «Упал крестоносец средь копий и дыма, упал, не увидев Иерусалима» [23, c.549]. Этот образ Иванов проецирует и на себя, и на тех, кто оказался в эмиграции.

И все же Иванов верит, что не все потеряно: «Кончаю земное хожденье по мукам, / Хожденье по мукам, что видел во сне - / С изгнаньем, любовью к тебе и грехами. / Но я не забыл, что обещано мне / Воскреснуть. Вернуться в Россию - стихами» [23, c.573].

Однако образ солдата - лишь один из целого ряда. Не менее важными для Иванова становятся тема войны, героя как воина и как человека, оставившего свой след в истории Отечества, в сердцах современников и потомков. Он прославлял героизм русского народа не единожды. Эта тема периодически поднимается в его творчестве, начиная с ранних этапов. И неудивительно - сын офицера, сам окончивший в 1910 году Санкт-Петербургский Кадетский корпус, он с юных лет был знаком с историческим прошлым родины. Героические страницы российских побед и мужество её героев, волновавшие поэта, находили отражение уже в ранних его стихотворениях. Большая часть произведений, посвященных теме войны, сосредоточена в сборнике «Памятник славы» и будет рассмотрена мною в следующей главе.

В лирике Иванова позднее отразится и другая война - Вторая Мировая:

«Над облаками и веками / Бессмертной музыки хвала - / Россия русскими руками / Себя спасла и мир спасла. / Сияет солнце, вьётся знамя, / И те же вещие слова: / «Ребята, не Москва ль за нами?» / Нет, много больше, чем Москва!» [38].

Это стихотворение Иванова было впервые напечатано через много лет после смерти поэта в журнале «Континент», в 1982 году. В предисловии к публикации его друг, парижский литератор Кирилл Померанцев рассказал:

««На взятие Берлина русскими» было написано в мае 1945 года и записано мною после того, как Георгий Иванов мне его прочитал». [38] Стихотворение отражает иллюзии относительно наступившего тождества СССР и России, которые у Г.Иванова достаточно быстро сошли на нет (как показывают другие его стихи). Вероятно, поэтому он даже не послал это стихотворение ни в один журнал. Действительно, для «стопроцентного белогвардейца», как называл себя поэт (и таким оставался до конца дней), вещь эта поразительна и странна. Он был твёрд и последователен в своих политических убеждениях, бескомпромиссных по отношению к большевизму и советской власти. Эйфория победы, захлестнувшая русскую эмиграцию, ничуть не затронула поэта. Малейших уступок деспотии он не прощал самым близким людям - Бунину и Адамовичу. Писал об этом, не заботясь о репутации и последствиях:

«На взятие Берлина русскими» написано в небольшом городке Биаррице на атлантическом побережье Франции, где Иванов жил тогда вместе с женой.

Образ солдата в лирике Иванова отличен от того, который изображался другими поэтами первой волны русской эмиграции. В его стихах отсутствует ярко выраженный монархический колорит, имперские настроения, так свойственные поэтам-белогвардейцам. Не встретить у него и воспевания монархии, скорби по царской семье. Напротив, в более поздних произведениях Иванов помещает символы российской государственности в отрицательный контекст. Упоминание их сопровождается, прежде всего, пессимистическими или ироническими комментариями.

Как правило, в творчестве Иванова стихотворения о войне и соответственно образ солдата не были сконцентрированы в пределах одного сборника. Единственное исключение - «Памятник славы» (1915).

2.3 ОБРАЗ СОЛДАТА В СБОРНИКЕ «ПАМЯТНИК СЛАВЫ»

Война застала Георгия Иванова вне Петербурга, в маленьком уездном городке Лиде. Вадим Крейд приводит следующие выдержки из писем поэта: «Я и теперь еще не отошел как следует. Вот утром, высплюсь и ничего -- чувствую себя "акмеистом", а потом как раздумаюсь… придумать ничего не могу, но ужас берет» [30, c. 127]. Однако в рамках военной тематики он работает крайне плодотворно - публикуется в уже упоминавшейся ранее антологии «Современная война в русской поэзии», активно печатается в даже настолько далеких от военной тематики изданиях, как «Аполлон» - именно там опубликованы стихи «Павшим гвардейцам» и «Насильники».

Он участвует в альманахах «Отзвуки войны», «Солнечный путь»,

«Петроградские вечера», «Альманах стихов». Некоторые из них были благотворительными, как «Пряник осиротевшим детям» (сборник в пользу убежища «Детская помощь»). Или «Зеленый цветок», вышедший в апреле 1915 года с объявлением: «Доход с настоящего сборника поступает в пользу лазарета для раненых воинов».

Стихи Г. Иванова в «Зеленом цветке» интересны тем, что являются промежуточным звеном между уже и вышедшей «Горницей» и еще только задуманным «Памятником славы».

В эти годы Иванов не только сам пишет стихи о войне, но и публикует многочисленные критические обзоры произведений других авторов. В журнале «Лукоморье» он публикует новые творения практически каждую неделю, параллельно с этим печатаясь во многочисленных еженедельниках.

Итогом этого кратковременного поветрия в творчестве поэта и явился сборник «Памятник славы». Мнения по поводу сборника были высказаны совершенно полярные, даже сам Иванов впоследствии фактически предпочел его игнорировать, перенеся в дальнейшие сборники избранных произведений только несколько стихов.

Чрезмерно яркий, возвышенно-оптимистичный пафос помещенной в

«Памятник славы» лирики (который ни до, ни после у Иванова в такой степени больше не проявится) вызвал недоумение многих критиков и тем самым спровоцировал жаркие споры, затрагивавшие не столько тексты сборника, сколько военную поэзию вообще. Одним из наиболее часто звучавших по поводу сборника вопросов был следующий: «Почему то, что для других холод и тлен, падение и провал, то самое в глазах г. Г. Иванова -- жизнь и возрождение?» Вадим Крейд, комментируя данные претензии критиков, указывает на то, что поступали они прежде всего от сотрудников

«Современника», «Современного мира», «Вестника Европы» - изданий, занявших активную проевропейскую, марксистскую позицию [30, c. 157]. Однако сборник удостоился и нескольких положительных отзывов.

В «Ниве», самом распространенном русском журнале тех лет, рецензент писал: «В книжке Г. Иванова почти нет технических недостатков». Самым лучшим стихотворением в книге автор рецензии назвал «Песню у веретена»:

«Такую гибкость фантазии приятно видеть в молодом авторе». В согласии с Гумилёвым и другими критиками, писавшими о Георгии Иванове, автор рецензии считает, что поэту всего более удается «изобразительная сторона». Гумилёву же понравилось стихотворение «Как хорошо и грустно вспоминать…». Отозвался он о нем с большой похвалой и полностью процитировал его в своей статье в «Аполлоне». «Георгий Иванов, -- писал Гумилёв, -- показывает себя и умелым мастером и зорким наблюдателем. Он умеет из мелких подробностей создать целое и движением стиха наметить свое к нему отношение. Стихи Георгия Иванова пленяют своей теплой вещественностью и безусловным с первого взгляда, хотя и ограниченным, бытием» [30, с. 158].

Благодаря «Памятнику славы» Иванов хорошо понял, каково быть современным поэтом. Написанные «на злобу дня» стихи быстро потеряли свою актуальность, а следовательно, по мнению публики, утратили и значительную часть своей ценности. В свои последующие сборники Иванов перенес только

«Рождество в скиту», считая его образчиком «лубочного акмеизма», а также цикл произведений, посвященных Петербургу. Впоследствии об этом сборнике он будет вспоминать так: «У меня есть целая книга "Памятник славы'' в таких роскошных ямбах: ура, ура, ура за русского царя» И многие, например В. Брюсов, весьма хвалили» [30, c. 158].

Однако именно в «Памятнике славы» сосредоточено наибольшее количество произведений, в которых так или иначе отражается тема войны, отражаются образы войны и героя.

Корпус сборника составляют 30 стихотворных текстов, сгруппированные в несколько циклов по тематическому принципу. Среди них можно выделить:

· цикл «Нерушимая стена»

· цикл «Знамена друзей (в котором также можно объединить тематически и поэтически «Песни союзных солдат» и «Голоса славян»)

· цикл «Столица на Неве».

Говоря о структурном построении сборника, следует отметить некое подобие кольцевой композиции. И в первом произведении «Памятник славы», и в заключительном «Родине», звучат обращения, в них поэт избирает диалоговую форму с объектом изображения.

Возвышенная тональность лирики задается Ивановым практически с первых строк. Так, в заглавном произведении читаем: «Пред гордым "Памятником Славы", / Поэт, колена преклони… / За честь и правду гибнут люди… / <...> / Над медью лавров и орудий / Суровый ангел в вышине» [23, c. 53].

Во второй части стихотворения «Складень» из цикла «Нерушимая стена» Иванов прибегает к аллегорическому изображению реалий средневековья, в частности, крестовых походов, а также библейских образов: «Вы снова вспыхнете, кресты, / На дряхлом небе Византии!» [23, c. 54].

Далее, в произведении «Павшим гвардейцам» Иванов отдает дань памяти тем солдатам, которые пали на полях Первой мировой: «Простреленных знамен столетний шелк, / Твоих знамен, Конногвардейский полк!» [23, c. 54]

И здесь следует особо отметить практически дословную параллель с уже рассмотренным более поздним стихотворением «Кавалергардский, или Конный полк», где романтический флер уже отсутствует, интонация меняется на противоположную - трагическую, и даже образ знамени представлен абсолютно иначе - «столетний шелк» у раннего Иванова становится «дряхлым» у позднего.

Стихотворения «Георгий Победоносец», «О твердость, о мудрость прекрасная», «Закат в окопах» объединены переходящим образом - во всех трех произведениях представлен образ небесного воина, и если в первом тексте это вполне конкретный, весьма частотный образ Георгия Победоносца, представленный и в творчестве других поэтов русской эмиграции, то в двух других отсутствует даже персонификация, что сводит его до уровня символа. Через использование архетипа «небесного воинства» Иванов делает акцент на праведность деяний русской армии, на то, что ее действия будут поддержаны свыше.

В двух произведениях, объединенных под общим заглавием «Врагам» Иванов меняет тон с возвышенно-воспевающего на обличительный. В первом из текстов поэт обращается к актуальной для него теме - разграблению и сожжению немецкими войсками богатейшей библиотеки бельгийского города Лувен. Используя яркое сравнение, поэт показывает незавидную участь разграбивших Лувен солдат. Во втором стихотворении вновь встречаются библейские образы, на сей раз - Каин и Авель: «Вопрос решится роковой, - / Сраженный в сердце, рухнет Каин / И Авель меч отбросит свой!» [23, c. 60]

В цикле «Знамена друзей» Иванов показывает видение войны со стороны представителей народов-союзников России. Среди лирических героев этого цикла - бельгийские девушки («Песня кружевницы», «Песня у веретена»). В «Песне у веретена» присутствует и образ солдата - юноши, которого лирическая героиня провожает на войну. Совершенно справедливо задается она вопросом: «А ты, моя любовь, / Вернешься ли домой? / Иль скоро будет весть, / Что ты погиб в бою, / За правду и за честь, / За родину свою» [23, c. 65].

Данное стихотворение красноречиво свидетельствует о том, что круг образов и точек зрения, которые Иванов изображает в рамках военной тематики, достаточно широк. Эти стихи -- в той или иной мере -- стилизация под народные «примитивы». Нарочитая наивность скрывает сложное происхождение этой темы у Георгия Иванова. И одной из важных составляющих подобного изображения, конечно, был обширный пласт фольклора, связанный с народными песнями.

К песенной форме тяготеют и тексты цикла «Песни союзных солдат». Жизнерадостное и легкомысленное изображение французского солдата- крестьянина «Я оставил повозку и грабли…» несколько контрастирует с церемонно-сухим образом британского войска. Однако Иванов очень тонко улавливает особенности менталитета и стереотипные черты государства в мировом сознании обывателя. Так, в произведении «Британская [песня]» Англия предстает перед читателем в известном облике «владычицы» морей, появляется и символ льва, который издавна считается одним из наиболее зафиксировавшихся в общественном сознании символов Соединенного Королевства.

В цикле «Столица на Неве» Иванов также обращается к образу воина, но уже в несколько другой ипостаси. Поэт обращает свой взор в прошлое, воспевая прежние дни славы русского воинства. Перед читателем предстают и петровские времена в стихотворении «Видения в летнем саду»: «Оружья отблески... Во взорах / Огни... Гвардейцев кивера... / И, словно отдаленный шорох, / По саду носится "ура"! / Так торжествуют славных тени / Величье нынешних побед» [23, c. 69].

Поэт реализует в данном тексте известный романтический концепт двоемирия, противопоставляя Петербург прошлый Петербургу нынешнему и вместе с тем показывает взаимопроникновение двух этих миров. Эта тема продолжится и в стихотворном посвящении «Бронзовым полководцам»: «Перед собором, чьи колонны / Образовали полукруг, / Стоят - Кутузов непреклонный, / Барклай де Толли - чести друг» [23, c. 75].

Казалось бы, личность полководца М. Б. Барклая де Толли и его заслуги на военном поприще и до сих пор оцениваются как достаточно спорные - в народном сознании он остался как недальновидный военачальник, не достигший расположения ни со стороны своих солдат, ни при дворе (и, надо сказать, незаслуженно), однако Иванов сопоставляет его с легендарным М.И. Кутузовым. Для поэта их формальные заслуги не имеют значения, а сами полководцы предстают символами-напоминаниями той эпохи, в которой они когда-то жили.

В «Памятнике славы» явно прослеживаются интонации, характерные для поэзии XVIII века. Оптимистично-возвышенная тональность стихотворений, одический пафос свидетельствуют о сильном влиянии поэтической традиции классицизма хотя бы на содержательном уровне. Впрочем, все это легко объясняется увлеченностью Иванова творчеством Ломоносова, Сумарокова, Державина. По свидетельству В. Крейда, поэт собирался завершить исследование о поэтах «осьмнадцатого» столетия. [30, c. 159]. Однако впоследствии Иванов осознал, что издавать «Памятник славы» в его первоначальном виде не стоило. Чистота и ясность языка не спасли стихотворения от быстрого «устаревания», военная тематика изжила себя в широких кругах достаточно быстро. Однако в качестве материала для исследования военных образов в творчестве Иванова произведения, вошедшие в «Памятник славы», имеют очень высокую ценность.



ЗАКЛЮЧЕНИЕ

В русском зарубежье Георгий Владимирович Иванов выполнил одну из труднейших задач писателя: он осмыслил духовный опыт своей жизни и как реакцию художественно одаренной личности на окружающую действительность выразил в поэзии, критике, прозе, публицистике, мемуаристике. По мнению В. Крейда, идея «вечной, непреходящей России» не казалась Иванову отвлеченной. Его многосторонний талант особенно проявился вне родины, и в русском зарубежье он назван писателем первой величины. Данная дипломная работа была выполнена на материале его поэтического творчества 1910-1958 годов.

В первой главе исследования я предпринял попытку охарактеризовать исторический фон, в значительной мере повлиявший на культурную среду эпохи в первую четверть ХХ века. Этот аспект, на мой взгляд, играет достаточно большую роль, поскольку ни одно литературное произведение не существует в отрыве от среды, в которой создается, и потому целесообразным кажется осветить то, какие события той переломной эпохи преломились в сознании поэтов.

Помимо этого, была представлена краткая характеристика «белой» эмиграции как явления, непосредственно повлиявшего на формирования литературы русского зарубежья, а также обозначены основные географические точки - центры рассеяния поэтов и писателей. В частности, были подробно рассмотрены европейская и дальневосточная ветви.

Наконец, в завершении первой главы были привлечены и прокомментированы произведения других авторов, творивших в тот же самый период, для создания необходимого литературного контекста, проведения семантических параллелей, нахождения сходных черт, образных перекличек или различий.

Во второй главе я обратился непосредственно к анализу лирических произведений Георгия Иванова, в которых искомый образ солдата, а также смежные образы героя и войны, отражаются в той или иной ипостаси. Путем использования различных методов литературного анализа поставленных целей и задач достичь удалось.

В результате исследования удалось сделать следующие выводы:

Геополитическая обстановка в мире начала ХХ века оказывала сильное влияние на все сферы человеческой жизни и культуры, в том числе и литературную среду. Поэты и писатели откликнулись на события Первой Мировой войны, запечатлевая ее в своих произведениях. В изображении конфликта поэты практически единогласны - несмотря на то, что в их стихах проявляются вера, надежда на победу, зачастую присутствует торжественность, в качестве доминантных все же проявляются мотивы тоски, упадка, потрясения. сожаления. Романтические взгляды на войну единичны и отрывочны. В частности, они характерны для Николая Гумилева. [17]

Сильное влияние на литературных деятелей эпохи оказали косвенно спровоцированные глобальным противостоянием 1914-1918 года конфликты, в частности, революция и гражданская война. Последовавшая за гражданской войной массовая эмиграция позволила в скором времени говорить о формировании литературы русского зарубежья.

Во многих лирических произведениях поэтов - белых эмигрантов зафиксированы образы солдата, воина, войны. Во многом это объясняется тем, что большое количество покидавших Россию литературных деятелей принадлежало к дворянскому сословию или находилось на службе в действующей армии. В их стихотворных текстах частотны образы царя, царской семьи, солдата-белогвардейца, часто встречается государственная символика.

В лирике Георгия Иванова образ солдата рассеян по многочисленным сборникам и выражается отлично от традиций иных поэтов-эмигрантов. В его творчестве редки монархические мотивы (а в поздней лирике они и вовсе употребляются в ироническом контексте). Наиболее явным свидетельством подобной динамики могут служить строки «Моля, чтобы Орел Двуглавый /

Сразил тевтонского орла» в произведении 1915 года «К России» и «Не изнемог в бою Орел Двуглавый / А жутко, унизительно издох» из «Дневника», включившего в себя стихотворные тексты, написанные в период с 1943 по 1958 годы. Возможно, это связано с тем, что сам поэт никогда не являлся приверженцем монархии, не был офицером действующей армии.

Образ солдата в лирике Георгия Иванова часто окрашивается яркими ностальгическими мотивами, он развертывается в контексте темы Родины, России, неотрывен от различных символов, будь то геральдические (флаги, штандарты, знамена), религиозно-библейские (Георгий Победоносец), географические (образ Петербурга и его окрестностей в цикле «Столица на Неве») или исторически-культурные символы (образы правителей прошлого, полководцев). Однако восприятие этих образов в сознании поэта динамично, меняется на протяжении его жизни и свидетельствует об эволюции Иванова как творца. Возвышенные, пафосно-одические стихи «Памятника славы», тяготеющие и к акмеистской поэтической традиции, и одновременно отсылающие к поэзии XVIII столетия достаточно резко контрастируют с более поздними произведениями, созданными в эмиграции. Тот факт, что в настоящее время однозначной жанровой характеристики постэмиграционных произведений Иванова не дано, вполне красноречиво и полно свидетельствует об уникальности его поэтической манеры.

Данное исследование не является исчерпывающим, в дальнейшем вполне возможно расширение круга рассматриваемых тем. Следует отметить, что поэзия первой волны эмиграции и, в частности, Георгия Иванова еще не подвергалась комплексному анализу, однако движение в этом направлении уже начато.



СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

1. «Мы жили тогда на планете другой...»: антология поэзии русского зарубежья. 1920-1990 (1-я и 2-я волна). В 4 кн. Кн. 2 / сост. Е.В.Витковского; коммент. Г.И. Мосешвили. - Москва: Московский рабочий, 1994. - 467 с.

2. Алекова, Е.А. Поэзия Георгия Иванова периода эмиграции (Проблема творческой эволюции): дис. канд. фил. наук: 10.01.02 / Е. А. Алекова. - Москва: МПГУ, 1994. - 249 с.

3. Алексеева, Л.Ф. Поэзия русской эмиграции первой волны Л.Ф. Алексеева // История русской литературы ХХ века: В 4 кн. Кн. 2: 1910- 1930 годы. Русское зарубежье. - Москва: Кругъ, 2005. - 315 с.

4. Андреев, Л.Н. «Верните Россию!» / Л. Н. Андреев. - Москва: Московский рабочий, 1994. - 268 с.

5. Арьев, А. Ю. Жизнь Георгия Иванова. Документальное повествование./ А. Ю. Арьев. - Санкт-Петербург: Звезда, 2009. - 488 с.

6. Бахтин, М.М. Вопросы литературы и эстетики. Исследования разных лет / М. М. Бахтин. - Москва: Художественная литература, 1975. - 504 с.

7. Белая лира: антология поэзии Белого движения / сост. В.В. Кудрявцев. - Смоленск: Русич, 2006. - 608 с.

8. Библиотека русского зарубежья им. А. Солженицына [Электронный ресурс]: каталог. - Режим доступа: http://www.domrz.ru.

9. Блок, А.А. Собрание сочинений: в 8 т. - Т 6. / А.А. Блок. - Москва: Художественная литература, 1962. - 337 с.

10. Богомолов, Н.А. Талант двойного зрения / Н. А. Богомолов // Иванов Г. Стихотворения. Третий Рим. Петербургские зимы. Китайские тени. - Москва: Книга, 1989. - С. 503-523.

11. Богомолов, Н.А. Талант двойного зрения / Н. А. Богомолов // Вопросы литературы. - 1989. - №2. - С. 116-142;

12.Бринюк, Н.Ю. Крах армии А.В. Колчака и её «Ледяной поход» под руководством генерала В.О. Каппеля / Н.Ю. Бринюк // Военно- исторический журнал. - 2013. - № 1. - С.48-54.

13. Вейдле, В.В. Георгий Иванов / В. В. Вейдле. - Москва: Континент, 1977. - № 11. - С.7-23.

14. «Вернуться в Россию - стихами...» 200 поэтов эмиграции : антология / Сост., авт. предисл., коммент., и биогр. сведений В. Крейд. - Москва: Республика, 1995. - 688 с.

15. Вильчинский, В. П. Литература 1914-1917 гг. / В. П. Вильчинский // Судьбы русского реализма начала ХХ века. - Ленинград: Наука, 1972. - с. 228-276.

16. Герасимова, И.Ф. Художественно-философское осмысление Первой мировой войны в русской поэзии 1914-1918 гг. в историко-культурном контексте эпохи / И. Ф. Герасимова. - Рязань: РИД, 2013. - 352 с.

17. Гумилёв, Н. С. Записки кавалериста / Н. С. Гумилёв. - Омск: Книжное издательство, 1991. - 230 с.

18. Дальние берега: антология поэзии русского зарубежья / сост. В.В. Кудрявцев. - Смоленск : Русич, 2006. - 60 с.

19. Дворянский Вестник [Электронный ресурс]: газета / Российское дворянское собрание. - Режим доступа: http://www.nobility.ru.

20. Есаулов, И.П. Пасхальность русской словесности / И. П. Есаулов. - Москва: Кругъ, 2004. - 256 с.

21. Залесский, К.А. Первая мировая война: биографический энциклопедический словарь / К.А. Залесский. - Москва: Вече, 2000. - 576 с.

22. Иванов, А. И. Первая мировая война в русской литературе, 1914-1918 гг. / А. И. Иванов. - Тамбов: Изд-во ТГУ, 2005. - 484 с.