Творческий Стиль Грэма Грина

Таким образом, автор нарушает традиционный причинно-следственный принцип создания образа. Он изображает в романе лишь следствие (определенный типологический образ человека), но не исследует причины его формирования. Нарушает и традиционную структуру образа - в центре его изображения не «типические характеры», а типологические образы, ядром которых выступает умение выбрать свое «я».

В построении образов действующих лиц Г. Грин во многом следует модернистской писательской практике. Это касается и построения образа главного персонажа - падре. Первоначально создается впечатление, что образ падре строится по «обратному» принципу: от загадки ко все большему узнаванию падре. Но это не совсем так. Г. Грин в романе пересматривает традиционное представление о причинности и традиционное представление о внутреннем мире человека.

Пространство романа воспринимается, прежде всего, как пространство различных сознаний. В пространстве сознания падре можно выделить ряд этапов его духовной эволюции. Если попытаться восстановить духовную эволюцию падре в рационально-логической последовательности, то получится следующий линейный ряд: «переворот» в сознании, ощущение свободы - «ничто» сознания, рождение любви - выбор себя. Можно предположить, что и этапы духовной эволюции падре располагаются в романе в обратной последовательности. Однако это тоже не совсем так.

Следует отметить, что облик внутреннего мира падре во второй части романа не дается автором в линейной последовательности - здесь нет и единой цельной картины этого внутреннего мира. Это фрагменты его размышлений, его сознания, вызванные столкновением с реальностью, - и читатель сам восстанавливает, насколько это возможно, цельный облик внутреннего мира падре, соединяя в единые тематические цепочки обрывки его размышлений. [28]

То же самое можно сказать о картине прошлого падре, его прошлых взглядов. Она тоже представлена фрагментарно. При этом ретроспективные фрагменты памяти нарушают хронологическую последовательность прошлого - «обратный» линейный ряд повествования. Эти фрагменты прошлого присутствуют в памяти падре одновременно с настоящим - все сразу «здесь и сейчас» - и интеллект падре по ассоциации с настоящим «вытаскивает» из памяти разные пласты, разные обрывки этого прошлого. Таким образом, нарушение линейного ряда «обратного» повествования вызвано тем, что автор изображает внутреннее состояние падре как состояние одномоментности - во внутреннем сознании персонажа все прошлое и все настоящее пребывает одновременно. Интеллект читателя выстраивает линейный последовательный ряд прошлого, но в сознании персонажа такого разделения не присутствует. Такую концепцию автора подтверждает и третья часть повествования (глава первая), где все прошлое (бывшее настоящим до «переворота» в сознании) выплывает в памяти падре (это давно прошедшее становится настоящим) и берет верх над настоящим (которое становится недавним прошлым).

Сопоставление прошлого и настоящего в сознании падре подчеркивает его постоянно обновляющийся, изменяющийся мир. Поэтому в романе отсутствует единая цельная картина внутреннего облика падре - внутренний мир представлен фрагментарно: цельную картину, ввиду постоянно меняющего внутреннего облика, представить невозможно.

Таким образом, духовная эволюция падре не являет собой прямолинейный последовательный ряд этапов, которые сменяют друг друга - эта эволюция сложна, многомерна и противоречива: она включает и возврат к прошлому, который возможен вследствие одновременного пребывания в сознании падре всех пластов сознания. Именно так (не в «обратной» последовательности) представлена автором в романе духовная эволюция падре.

Исследование эволюции сознания падре приводит нас к пониманию концепции причинности, которую проводит Г. Грин в романе. Если обратиться к тому этапу в сознании падре, когда он оказывается за пределами своего штата (третья часть романа), то можно увидеть, что в его сознании прошлое возвращается из прошлого в настоящее, но появляется это прошлое не столько потому, что меняется окружение падре, обстановка вокруг него, сколько потому, что это прошлое уже присутствовало в нем самом. Если бы это прошлое - прошлое его сознания - было другим, то проявилось бы другое прошлое. Проявиться может лишь то, что уже было в сознании раньше, внешние обстоятельства служат лишь толчком к этому проявлению. Поэтому нельзя заключить, что причиной «переворота» в сознании падре явился социально-исторический переворот в штате, истинной причиной «переворота» был сам падре. Он сам был и есть причина самого себя и всего, что с ним случилось. Причину, следовательно, Г. Грин делает субъективным фактором. [28]

С писателями «потока сознания» Г. Грина сближает более сложное по сравнению с писателями - классическими реалистами XIX века понимание человеческого сознания, принципы изображения психологии человека (фрагментарность, ассоциативность, нелинейность). Как и писатели начала XX века, он дает изображение частного (не «типического») момента жизни своих персонажей и через этот «кусок жизни» показывает, «что написано человеку на роду». Речь в данном случае идет о принципах изображения второстепенных персонажей (мистер Тенч, начальник полиции, столичная семья, мистер Феллоуз, мистер Лер). Однако в отличие от писателей «потока сознания» Г. Грин не заостряет внимания на особенностях мышления человека как родового существа. Он концентрирует внимание на родовой сущности человека, которую Г. Грин отождествляет с умением человека подняться над привычным мышлением родового социума (автоматизмом существования, согласно концепции Г. Грина), погрузиться в свое «живое» «я», осознать свою духовную сущность и через это осознание сделать свой выбор. Поэтому если для писателей «потока сознания» «случай» из жизни персонажей мог быть произвольным, то Г. Грин моделирует те «моменты» из жизни своих персонажей, которые становятся материалом для изображения. Эти «моменты» призваны отразить вовне сущность отношения к жизни данного персонажа, его способность к самоопределению.

Г. Грин исследует жизненные позиции своих персонажей через ситуативное начало - через ситуацию встречи персонажей с падре - то есть через отношение персонажей к вере и падре как носителю веры. Именно отношение к вере становится ситуацией испытания персонажей, потому что вера, согласно концепции Г. Грина, - исконное, родовое, чувство человека, выражает не логически-рациональное, а интуитивное постижение мира. Именно вера становится выразителем «живого» человеческого «я». Но в сознании персонажей и вера оказывается замкнутой в рамки социальной догматики, оторванной от ее живого переживания. В персонажах в момент их испытания проявляется только их внешнее, заданное социумом «я».

Обозначив принципы создания образной системы романа, можно выяснить, в каком соотношении находятся образы мистера Лера (третья часть) и мистера Феллоуза. Соотношение образов этих персонажей не укладывается в традиционное представление о принципе параллелизма. Образы мистера Лера и мистера Феллоуза построены не столько по принципу подобия, сколько по принципу контраста. Они прямо противоположны друг другу во всех приведенных автором аспектах изображения. И вместе с тем они являют тождество. Возникает так называемый «парадокс тождества». Подобное соотношение образов возможно потому, что в зеркальном отражении скрыта сущность - зеркало являет лишь внешний план реальности. В образах мистера Лера и мистера Феллоуза тоже скрыта их сущность, их живое «я». Их индивидуальность не явлена вовне. [20;73]

Мотив зеркального отражения, возникающий при сопоставлении образов, выражает авторское отношение к персонажам. Автор подчеркивает, что внешнее «я» человека это «ничего не значащее» в нем. В это внешнее «я» включается вся парадигма структуры образа, характерная для писателей классического реализма XIX века. «Внешнее» включает и типическое, обусловленное социально-историческими обстоятельствами, и те характеристики, которые считались индивидуальными отличиями. Важно отметить, что различие в социальном положении, которое считалось основополагающим в различии психологии героев, представлено Г. Грином как малозначащее в жизненном самоопределении человека - жизненные принципы могут быть тождественными у людей, принадлежащих к противоположным социальным сословиям (мистер Лер - собственник, хозяин; мистер Феллоуз - наемный работник). Через принципы создания образной системы Г. Грин оспаривает концепцию человека как существа прежде всего социально-детерминированного.[20;73]

Глава II. Творческий стиль Грэма Грина на примере некоторых произведений

2.1 Единство и противоположность веры и атеизма (на примере книги «Монсеньор Кихот»)

В 1926 г. писатель принял католичество, и это, естественно, отразилось на его творчестве. Вопросы веры и безверия, греха и благодати, духа и догмы постоянно оказываются в центре внимания персонажей его книг. Однако неправомерно было бы считать его, как это делают некоторые зарубежные критики «католическим писателем». Неприятие Грином любой догмы распространялось и на догматы католической церкви. Наверное, лучше всего о значении религии в его произведениях сказал сам Грин: «Я не католический писатель, а пишущий католик».[28;56]

Говоря о проблеме следования догме, следует отметить, что Грин - католик охотно прощает своим героям и отсутствие веры, и сознательный атеизм. Пожалуй, единственное, что для него неприемлемо ни при каких условиях, - слепое следование абстрактной догме.

Любая форма насилия, а тем более насилия осознанного, вызывала у него неприятие. Он считал, что человека нельзя насильно сделать верующим, справедливым или счастливым. Грин придерживался левых взглядов, проявлял устойчивый интерес к идеям коммунизма; неоднократно посещал Советский Союз. В последние годы его привлекали идеологи из стран Латинской Америки, которые пытались соединить коммунистическую доктрину с католицизмом.

В своих публичных выступлениях Грин много раз выражал надежду на возможность не только диалога, но и сотрудничества между христианами и коммунистами. Говорил он об этом с улыбкой, сознавая, что высказывает непривычную идею (ведь речь шла о традиционно конфронтирующих мировоззрениях). Парадоксальность его заявлений усугублялась еще и тем, что Грин, католик (пусть и свободомыслящий), критиковал равно и марксистов, и Ватикан.

В таком же парадоксальном ключе построена его книга "Монсеньор Кихот", одновременно и философская, и немного озорная.

Надо заметить, что Грин, говоря о серьезных вещах, как правило, уклоняется от серьезного тона. Трудно отделаться от впечатления, что он хочет любой ценой избежать ложного пафоса и для этого использует как камуфляж иронию, сатиру, юмор, подчас даже грубоватый, прячась за парадоксами, как то издавна было принято в английской литературе.

Вероятно, в этом заключен один из ответов на вопрос, почему "Монсеньор Кихот" представляет собой своеобразную параллель к эпопее Сервантеса. Именно Сервантес с удивительным искусством раскрыл величие своего "благородного безумца", рассматривая его сквозь призму иронии.

Можно найти и другую причину того, что патроном своей книги Грин избрал Сервантеса. Фигуры Рыцаря Печального Образа и его оруженосца иногда толкуются как "литературный миф", как символ двух противоречивых ликов одной души (подобно Фаусту и Мефистофелю у Гёте). Отправляя в путешествие священника и коммуниста, которые считают себя потомками героев Сервантеса, Грэм Грин дает понять, что их связывает глубокое родство, гораздо большее, чем кажется на первый взгляд.

Монсеньор Кихот - простодушный и кроткий старик, склонный, однако, к независимым мыслям, сомнениям и нестандартным поступкам. И, хотя священник - "неудобный человек" в глазах своего начальства, так как находятся с ним не в ладах, но он до конца сохраняет верность Церкви.

Верен своей партии и мэр-коммунист Санчо, невзирая на то, что его тоже периодически охватывают сомнения. Как и подобает потомку Санчо Пансы, он трезвее и практичнее отца Кихота, но все же в нем слишком много идеализма, чтобы быть точным двойником своего предка. Не случайно в глухом, провинциальном городке единственным человеком, который ему душевно близок, оказывается, как ни странно, католический священник.

Они постоянно спорят и поддевают друг друга, но этот спор идет на равных, поскольку оба находятся в сходном положении и оба в каком-то смысле ощущают себя аутсайдерами. [28;58]

За смешной и печальной историей двух друзей, пустившихся, как некогда герои Сервантеса, навстречу приключениям, в романе стоит раздумье о людях, исповедующих "две веры", осевые для нашей эпохи.

Разумеется, Грэм Грин знает, что кроме этих "двух вер" существует немало и других религиозных, политических и философских доктрин. В его собственных книгах изображаются подчас самые экстравагантные культы, вроде водуизма. Но он знает и то, что по сей день христианство и марксизм остаются ведущими и наиболее влиятельными учениями, хотя бы по числу своих приверженцев.

Следует сразу оговориться: марксистский атеизм интересует писателя-католика больше как учение, а не как политическая система, принятая в том или ином государстве. Точно так же и христианство не исчерпывается для него системой католических церковных институтов. Хотя в романе к месту и не к месту поминаются имена Ленина, Сталина, Троцкого, главным остается противостояние идей, а не политическая реальность социальных структур.

К этим структурам Грин в лучшем случае относится весьма прохладно и с большой долей скептицизма. Церковных и партийных функционеров он обычно наделяет чванством, нетерпимостью, узостью взглядов и черствостью. Из книг Грина можно заключить, что при господстве политических бонз и клерикальных чиновников лучше всего живется законопослушным бескрылым обывателям, ловким проходимцам и бюрократам.

Когда речь заходит о сути дела, Санчо, задумавшись, вынужден согласиться, что эмблемы обеих "вер", его и Кихота, каждая по-своему, "символизируют протест против несправедливости". Хотя он напоминает монсеньеру о разделяющей их "глубокой пропасти", Грин ни на минуту не дает забыть, что на противоположных ее краях стоят люди, которые понимают и любят друг друга. [32;71]

Вместо анафемы - протянутая рука.

Вместо "образа врага" - "образ друга".

Думается, подобный подход подсказан Грину тем небывалым прежде сотрудничеством христиан и марксистов-оппозиционеров, с которыми он познакомился в странах Латинской Америки. Он наверняка читал известный документ чилийской компартии, в котором сказано, что Церковь "много сделала для защиты преследуемых и страдающих, став голосом тех, кто лишен права голоса, кто подвергается гонениям со стороны тирании. Ее действия создали условия, способствующие нынешнему сотрудничеству христиан и марксистов во имя Чили и ее народа, и помогают созданию основ для творческого и плодотворного существования в будущем".

Грину, видимо, знакомы и взгляды тех коммунистов, которые считают, что у "христиан есть основания, чтобы участвовать в движении за демократические перемены и содействовать построению более справедливого общества".

С другой стороны, писатель хорошо знает о так называемом "богословии освобождения", которое было популярно среди латиноамериканских католиков в 60-70-е годы. Именно идеи "богословия освобождения" звучат в эпилоге романа Грина "Комедианты". При погребении повстанцев гаитянский священник-метис говорит: "Церковь живет в мире, она часть мирских страданий, и, хотя Христос осудил ученика Своего, отсекшего ухо рабу первосвященника, сердца наши с теми, кого муки людские побуждают к насилию. Церковь против насилия, но равнодушие она осудит еще суровее. На насилие может подвигнуть любовь, от равнодушия же этого ждать нельзя. Одно есть несовершенство милосердия, другое - совершенный облик себялюбия..."

Грин убежден, что именно "протест против несправедливости", стремление защитить страдающих создают мост между марксистами и христианами. Эта мысль писателя подтверждается опытом европейского Сопротивления, а православным людям она понятна по опыту Отечественной войны, когда они, словно забыв о недавних трагических событиях - о гибели сотен тысяч верующих, жертв сталинского террора, сохранили дух солидарности, сражались и трудились вместе со своими неверующими согражданами.

Герои "Монсеньора Кихота" постоянно приходят к выводу, что оба живут верой, в частности верой в лучшее будущее, хотя каждый понимает его на свой лад, что в той и другой "партии" есть как истинные последователи, так и те, кто использует ее для удовлетворения своего властолюбия, карьеризма или для того, чтобы сбросить с себя груз ответственности. Монсеньор уважает искренность взглядов своего спутника. Мало того, в мечтах он представляет себе, "как будет крепнуть их дружба и углубляться взаимопонимание и даже наступит такой момент, когда их столь разные веры придут к примирению".

Что это? Очередной парадокс Грэма Грина? Или еще одна попытка сблизить евангельское учение и марксизм? Такие попытки действительно существовали, и Грину они известны, хотя бы по книге Хьюлетта Джонсона "Христиане и коммунизм", изданной в русском переводе в 1957 году. Покойного настоятеля Кентерберийского собора настолько увлекла эта идея тождества двух доктрин, что в своей книге он дошел до весьма странного утверждения, будто Иисус Христос лишь провозгласил нравственный идеал, а Сталин осуществил его на практике...

Но даже если оставить в стороне подобные эксцентричности, вызвавшие в Англии настоящий шок, и взять идею в ее умеренной форме, Грин вряд ли целиком ее разделяет. Он прежде всего имеет в виду общие черты "двух вер" и возможность их конвергенции в жизненной практике.

И все же ради сближения марксизма и христианства Грину, быть может невольно, приходится упрощать и то и другое. Разбросанные по книге цитаты из "Манифеста Коммунистической партии" и трудов Отцов Церкви нехарактерны и маловыразительны. И едва ли верна аналогия между "Манифестом", христианской классикой и обветшалыми рыцарскими романами, которые читают и которым верят одни чудаки..[20;95]

В рассуждениях отца Кихота совсем незаметны те перемены, которые произошли в католическом христианстве после II Ватиканского Собора (может быть, этим подчеркнута провинциальность монсеньера?). Нравственные доктрины по-прежнему заключены для него в прокрустово ложе нудной казуистики. Болезненная и трудная проблема регуляции рождаемости выглядит в дискуссиях друзей почти фарсом. Не желая, видимо, чтобы его сочли безоговорочным апологетом Церкви, Грин вкладывает в уста отца Кихота мало убедительных доводов и не отдает преимущества ни одной из спорящих сторон.

В результате, хочет того Грин или не хочет, коренное различие христианства и марксистского атеизма в романе почти стирается. Остается только поверхностное сходство.

И здесь и там - вера в будущее; и здесь и там - мечта о лучшей участи для людей; и здесь и там - столкновение между бюрократами и энтузиастами.

В действительности дело обстоит куда сложнее. Можно принять точку зрения писателя, считающего, что в обоих случаях мы имеем дело с определенной суммой верований. Ведь как нельзя эмпирически доказать реальность Высшего Начала и грядущего Царства Божия, так нет эмпирических доказательств неизбежности наступления на Земле светлого будущего. История скорее, напротив, свидетельствует, что тирания и варварство возвращаются вновь и вновь с неизменным упорством.

И если Грин называет христианство и марксизм "верами", это не значит, что он умаляет их роль и ценность. Именно интуитивная вера рождает различные формы мировоззрений, для которых уже потом люди подыскивают обоснование и подтверждают их научными и логическими аргументами. Даже для естествознания вера оказывается важной предпосылкой. Эйнштейн, в частности, подчеркивал, что нельзя изучать природу, не веря в то, что она рационально устроена. [20;97]

Люди обычно уподобляются слепцам из индийской притчи, которые пытались определить, что такое слон, ощупывая отдельные части его тела. Ни интуиция, ни эмпирическое, ни логическое знание не могут охватить во всей полноте Многомерную Реальность. Отсюда и разнообразие, противоречивость, расхождение верований.

При честном диалоге каждая из сторон должна отчетливо видеть эти расхождения. Иначе возникает путаница, которая мало способствует взаимопониманию.

Давно замечено, что нетерпимость, фанатизм - будь то религиозный или атеистический - есть проявление не столько веры, сколько неуверенности. Когда человек сомневается в своей правоте, когда ощущает шаткость своей позиции, у него часто возникает соблазн пустить в ход кулачные приемы доказательства, чтобы и себя утвердить, и других заставить замолчать. Нетерпимость есть род душевного недуга, способного извратить любую, даже самую светлую, идею.

По узкой тропе между двумя пропастями - слепым фанатизмом и мертвенным равнодушием - совершается трудный путь к диалогу. Это путь покаяния и свидетельства о своей вере словом и делом.

Дружба со священником не превратила Санчо в католика, но он чувствует, что между ними установилась внутренняя связь, над которой не властны время и даже смерть. В свою очередь отец Кихот отнюдь не стал марксистом, но он нашел в лице Санчо настоящего брата, который, он верит, "недалек от Царства Небесного". И символом этой веры становится незримая Чаша, из которой умирающий потомок Дон Кихота причащает потомка Санчо Пансы. [20;98]

Дух, пронизывающий роман Грина, характерен для нашего бурного и противоречивого века, который отмечен не только насилием и жестокостью, но и страстным стремлением людей к миру и взаимопониманию. Именно сейчас, на рубеже XX - ХI столетий, мы со всей серьезностью стали задумываться над тем, куда ведет раздувание "образа врага".

Война верований, идеологий, систем имеет долгую и мрачную историю. Но постепенно человечеству становится все яснее, что, культивируя ненависть - религиозную, политическую, национальную, - оно раздирает самое себя. Приближает тот рубеж, где маячит призрак апокалипсической катастрофы.

Поэтому сегодня вопрос об отношениях между "верами" (пользуясь терминологией Грина) приобретает необыкновенную остроту. Можем ли мы, столь разные, все-таки жить вместе на одной Земле?

Вселенная, Природа, а в понимании христиан - Провидение уже ответили на этот вопрос, поставив человека перед лицом грозной правды. Если не сможем - неизбежно погибнем...

2.2 Противопоставление конкретного и абстрактного гуманизма (по книге «Сила и слава»)

Марксистский атеизм выступает как "посюсторонняя", секулярная идеология. Он со всей определенностью ограничивает бытие природными и общественными силами и их отражением в человеческом сознании. В этом пункте он, по существу, не отличается от других видов атеизма, один из которых описан Грином в романе "Сила и слава".[20;100]

Его герой, мексиканский лейтенант, подобно гонимому им священнику, имеет свою веру, хотя и атеистическую. "Есть мистики, - читаем мы в романе, - которые говорят, что имели опыт непосредственной близости Бога. Он (лейтенант) тоже был мистиком, но его опыт говорил о пустоте - он был совершенно уверен в том, что есть лишь гибнущий, остывающий мир и человеческие существа, развившиеся из животных безо всякой цели".

Сила и слава (The power and the glory. 1940) -- один из самых знаменитых романов, дающий широкую и неоднозначную трактовку традиционных гриновских тем -- греха и благодати, стойкости и предательства, пределов оправданности активного вмешательства в ход исторического процесса, правомерности высшего суда и возмездия. Действие происходит в Мексике, где Грин побывал в 1937--1938 гг. Сюжет романа строится на противостоянии двух персонажей, приверженцев конкретного и абстрактного гуманизма.

Первый -- католический священник, последний уцелевший после антиклерикальных гонений в штате Табаско; второй -- молодой лейтенант, принципиальный противник церкви, охотящийся за ее служителями как за вредоносными насекомыми. «Пьющий падре», как называют его сами прихожане, -- человек грешный, он не ищет подвига и не жаждет мученического венца, стремится ускользнуть от преследователей.

Но судьбе угодно распорядиться иначе, и он дважды (в начале и в финале книги) отказывается от спасения, ибо не способен бросить другого в беде, даже если этот человек отпетый преступник. Без громких слов священник исполняет свой долг во имя конкретных людей, сознавая свою ответственность за другого как самый важный нравственный императив.

Антагонист священника, лейтенант,-- личность по-своему сложная, честная и трагическая. Трагическая потому, что логика его поведения приводит к убийству священника. Он буквально одержим идеей активного вмешательства в жизнь, неприемлемой для раннего Грина. Лейтенантом движет не любовь, не сострадание к конкретному человеку, а приверженность идее. ради которой он готов пожертвовать буквально всем.

Оба героя, как обычно у Грина, одиноки. Но священник нужнее конкретным людям -- крестьяне, несмотря на все угрозы, не выдают его властям. Несравненно более одинок лейтенант: его идеи и рвение далеки от повседневной жизни тех, о чьем будущем счастье он печется. Многозначен финал романа. Хотя «сила» на стороне лейтенанта, «слава» остается за священником.

Почетные консул (The honorary consul. 1973) -- роман, по-новому развивающий проблематику «Силы и славы». Грин называл его своей самой любимой книгой. Здесь нет подчеркнутой антитезы, конфликта двух противостоящих жизненных позиций.

Покинув официальную церковь, однако сохраняя свою странную, но очень человечную веру, бывший священник Леон Ривас уходит к партизанам, борющимся за освобождение своих единомышленников из застенков парагвайского диктатора Стреснера.

Действие происходит в городе на границе Аргентины и Парагвая. В образе Риваса Грин как бы соединяет персонажей-антиподов своего давнего романа: он и священник, и в то же время революционер, то есть человек, способный к насилию. Конфликт смещен и теперь бушует в душе одного человека. Ему, верующему и командиру небольшой группы партизан, предстоит убить человека не только совершенно невиновного, но и оказавшегося заложником по чистому недоразумению.

Логика партизанской войны требует, чтобы Ривас застрелил Фортнума, английского почетного консула в этом аргентинском городке, но Ривас на это не способен.

Образ английского журналиста-скептика Фаулера из романа «Тихий американец» в «Почетном консуле» как бы раздваивается: сходными чертами наделен добродушный пьяница Фортнум и, казалось бы, равнодушный ко всему доктор Пларр. Но Фортнум способен на искреннюю и бескорыстную любовь к своей жене Кларе, бывшей проститутке, и это сильное чувство словно опаляет Пларра, который выходит под пули полицейских, чтобы в последний раз попытаться решить трагическую коллизию.

С появлением в 1940 романа «Сила и слава», в котором изображена Мексика периода революции 1916 г., сопровождавшейся жестокими гонениями на Католическую Церковь и разгулом насилия, возникает понятие Гринландии как особой территории, где с наглядностью проступают доминирующие черты исторического опыта 20 века, времени социальных катастроф, грандиозных по своему масштабу и обнаживших истинную природу общественных отношений, как и характер ценностных ориентаций самого человека.

Сам Грин считал, что Гринландия -- изобретение поверхностных интерпретаторов его творчества, которые замечают только повторяющиеся сюжетные ситуации и постоянное возвращение к одному и тому же типу центрального персонажа: им оказывается «вконец опустившийся эмигрант, ставший алкоголиком, часами просиживающий под пальмами, изредка посещающий местный бордель, осознающий, что он забыт и людьми и Богом». [24;33]

Однако в действительности Гринландия -- термин для обозначения нескольких лейтмотивов, прошедших через творчество писателя. Они связаны с категориями греха и искупления, приобретающими для Грина особую важность, начиная с «Брайтонского леденца» (1938), где впервые дала себя почувствовать католическая духовная ориентация автора, а также с вызывающими его устойчивый интерес понятиями жалости или сострадания ближнему как двух типов этической позиции личности, которая и на себе ощущает бремя экзистенциального одиночества в окружающем ее мире.

2.3 Коллизия сострадания и жалости (по книге «Суть дела»)

грин творческий гуманизм

Сострадание как способность понять и разделить чужое бедствие противостоит у Грина жалости, остающейся только снисхождением к жертве, -- коллизия, на которой построены несколько его романов, в особенности «Суть дела» (1948), книга, вобравшая в себя впечатления военных лет, когда писатель был сотрудником дипломатической миссии в Сьерра-Леоне (как выяснилось впоследствии, он был тесно связан с английской разведкой, что нашло отражение в затронувшем те же самые этические конфликты «Человеческом факторе», 1978).

Так как современный мир исключает позицию постороннего для людей с гуманистическим или религиозным сознанием, нравственное требование соучастия побуждало Грина много раз обращаться в своих книгах к изображению событий, происходящих в горячих точках планеты, которые географически удалены от сравнительно благополучной Европы.

«Суть дела» -- одно из самых сильных произведений Грина. Оно ставит характерные для писателя вопросы о цели человеческих поступков, смысле жизни и, главное, о праве человека брать на себя ответственность за судьбы других людей. Действие романа, развертывающегося в одной из английских колоний в Африке, сосредоточено вокруг полицейского комиссара, которого окружающие не без основания называют «Скоби справедливый». Шаг за шагом Грин показывает, как этот человек, несмотря на суровую честность и порядочность, идет к моральной катастрофе и в итоге кончает жизнь самоубийством. Противоречие между законами церкви, которыми он не хочет пренебречь, и велениями собственной совести оказываются для Скоби неразрешимыми.

Беспощадной иронией окрашен образ жены Скоби Луизы, правоверной католички. У Луизы, педантичной в исполнении обрядов и церковных догм, холодное, черствое сердце. Ей присущ расчетливый эгоизм.

Впрочем, ирония Грина нигде не звучит так горько, как там, где рисуется отец Рэнк, старый священник, призванный быть официальным носителем католической ортодоксии. Все суждения Рэнка (в которых явственно слышится голос самого Грина) позволяют усомниться в стойкости веры усталого и по-своему мудрого человека, усомниться в том, сохранил ли Рэнк, видевший грязную изнанку многих человеческих побуждений и поступков, остатки уважения к принципам, которым призван следовать и служить.

Грин постоянно с горьким сарказмом высказывал сомнение в действенности религиозного «утешения». В ряде его книг прямо ставится под вопрос значение религии. Книги Грина с большой горечью говорят о невмешательстве небес в дела, происходящие на земле («Конец любовной связи»).

Во всех своих лучших романах Грин уже давно идет по пути критического реализма. Им великолепно раскрыта ущербность современной капиталистической цивилизации и порожденная ею опустошенность людей («Англия меня создала», «Ценой потери»). Давно звучит в романах Грина глубокое сочувствие тем, кто в современном обществе обижен и обездолен. Достаточно вспомнить «Наемного убийцу» и «Доверенное лицо».

Роман делится на три книги, что определяется духовным становлением героя. Этапы духовного самоопределения гриновского героя соответствуют диалектике Кьеркегора о трех стадиях в духовном становлении человека: эстетическая экзистенция, этическая и религиозная. Эстетическая стадия духовности Скоби в книге первой дана в ретроспективном плане, как воспоминание о времени, когда на службе «он с жаром принимался за… дела», когда у него было «приличное жилье», и он был счастлив в семейной жизни. Эстетик живет «внешним»: внешние удачливые обстоятельства жизни определяют его счастье. Отсутствие внутренней цели порождает отчаяние, неизбежно настигающее эстетика. Преодоление отчаяния предполагает отказ от эстетического томления. Так начинается следующий этап в поступательном движении экзистенции к «истинному христианству» - этическое существование. Как замечает Скоби в разговоре с женой, «человек меняется». Романное действие начинается, когда герой стремится обрести моральную непрерывность собственного «Я». Субстанциальность личности на этом этапе достигается ценой выбора того «Я», которое определено не самим индивидом, а обстоятельствами жизни, и это, прежде всего, связано с тем, что «человек… чувствует… ответственность за всякое свое дело или слово». Чувство вины, ответственности за «всякое слово или дело» - основное в мироощущении героя на протяжении всего романного действия: «Он всегда нес ответственность за счастье тех, кого любил». [21;80]

Во второй книге герой выходит на онтологический уровень мировосприятия. Это религиозная экзистенция. Его любовь к людям приобретает вселенский масштаб. На религиозной стадии возможность преодоления отчаяния индивид связывает с абсолютно недостоверным, абсурдным, с разумной точки зрения, бытием Бога. Рассуждения Скоби носят характер мучительного непонимания: «… то, что ребенку позволено было промучиться сорок дней и сорок ночей в открытом море, - вот загадка, которую трудно совместить с милосердием Божиим. А он не мог верить в Бога, который так бесчеловечен, что не любит своих созданий». Такова парадоксальная природа христианской религиозности: только тогда человеческое «Я» здорово и свободно от отчаяния, когда оно, в силу того, что отчаялось, основывает себя «прозрачно» в Боге. Но вся парадоксальность религиозной экзистенции в том, что и она не исключает трагизма. Напротив, он становится осознанным и потому более глубоким.

Третья книга - экзистенциальная ситуация порога сознания, когда герой испытывает онтологическое, тотальное одиночество. В страхе и трепете он заглядывает в себя и ведет диалог с Богом один на один, принимая всю ответственность на себя за свой несовершенный человеческий поступок.

Композиционное построение романа включает три уровня (это вертикаль, которая «ведет к обнаружению сущностей»): первый уровень - внешнее движение сюжетно-событийного ряда; второй уровень - ответвления сюжетно-событийного ряда, ситуативный ряд (экзистенциальные ситуации свободы выбора или самоопределения героя), в которых внешнее фабульное движение представлено в очень слабой динамике; третий уровень - психологически-размышленческий уровень, философской рефлексии, при этом в отличие от обычного эмпирико-психологического размышления, характерного для реалистического повествования XIX века, вершиной, айсбергом этого размышления являются абстрактные философско-бытийные размышления, в которых герой докапывается «до сути» и в которых он поднимается до онтологических обобщений. Эти бытийные заключения, к которым приходит герой, представлены в романе в форме афоризмов или жанром фрагмента. Ситауция-фрагмент является ядром романной структуры в рассматриваемом произведении.

2.4 Проблема выбора активной жизненной позиции (по книге «Тихий американец»)

Мотивы социального критицизма, даже социальной сатиры, возникнув в творчестве Грина еще в 30-х годах («Поезд идет в Стамбул», «Доверенное лицо», «Власть и слава»), углубились в послевоенные годы. Они целиком определяют роман «Тихий американец» (1955). С особенной силой они звучат в романе «Комедианты» (1966). [31;90]

Как пристрастный наблюдатель, для которого локальные политические распри становятся дополнительным свидетельством реальной общечеловеческой значительности интересующих Грина моральных постулатов, он описывал хронику освободительной борьбы Вьетнама против французских колонизаторов («Тихий американец», 1955), события в Бельгийском Конго («Ценой потери», 1961), в центрально-американской стране, где действуют ультралевые вооруженные группы, подчинившие свою революционную программу тактике террора («Почетный консул», 1973).

Хроника событий, сообщающая фабульное напряжение всем этим книгам, важна Грину прежде всего как повод для осмысления центральных этических конфликтов его творчества. Они стимулируют размышления о приверженности добру, пусть обреченному перед лицом торжествующей бесчеловечности или холодной прагматики, о вере, чаще всего неспособной служить надежной опорой в условиях, когда достоинство человека растоптано и унижено, но тем не менее остающейся предпочтительнее безверия и цинизма, о том, оправдано ли само согласие героев жить, когда реальность настолько уродлива, а их положение в мире практически безнадежно.

Появление нашумевшего в 50-х годах романа «Тихий американец» -- романа политически острого и сатиричного -- не было неожиданностью. «Католическая» проблематика здесь почти отсутствует. Внимание писателя сосредоточивается на обличении политики, которую проводят в колониях США. Он ставит проблему выбора человеком пути в борьбе, которая ведется народами мира за свое освобождение. Действие происходит в Сайгоне 1952-го. Французы, правившие Индокитаем, стремительно теряют свои позиции во Вьетнаме, страна сотрясается под ударами армии дядюшки Хо, повсюду полно шпионов, работающих на все стороны.

Однако художественное своеобразие книги основывается, прежде всего, на приёме контрастной характеристики двух главных действующих лиц романа, на их непрерывном сопоставлении и противопоставлении. Английский журналист Фаулер, от лица которого идёт рассказ, и молодой американский дипломат Пайл, связанные с самого начала романа далеко не простыми взаимоотношениями.

Олден Пайл, прозванный «тихим американцем» за свою кажущуюся порядочность и моральную уравновешенность, - сотрудник американской миссии экономической помощи. Но, на самом деле, в его обязанности входило организованнее саботажей и провокаций таким образом, чтобы они походили на дело рук вьетнамских коммунистов, борющихся за освобождение своей страны. На руках Пайла кровь многих людей. Но парадокс заключается в том, что Пайл - не только палач, но и жертва. Так как он оказался под влиянием Йорка Гардинга (идеи о том, что Востоку нужна «третья сила» в лице Запада) и Пайл слепо верил этой догме.

Его антиподом был английский репортёр Фаулер - усталый, душевно опустошённый человек, который воспринимает себя как репортёра, задача которого - давать одни факты. Человек, потерявший идеалы и лишённый каких-либо стремлений, Фаулер пытается остаться сторонним наблюдателем той борьбы и злодеяний, которые развёртываются на его глазах, и ищет утешения от страдания в любви.

Именно через образ Фаулера - образ человека, проходящего (как и многие интеллигенты на Западе) сложный путь внутренней борьбы - автор выражает свой протест против колониальной политики Запада во Вьетнаме. По ходу развертывания сюжета, прослеживается динамика этого сюжета. Сначала Фаулер пытается не вмешиваться. Своей главной задачей он считает изложение фактов, как ему вначале кажется, его не касается.

Олден Пайл -- представитель экономического отдела американского посольства в Сайгоне, антагонист Фаулера, другого героя романа. Будучи обобщенным изображением вполне конкретных политических сил и методов борьбы на мировой арене, фигура О. П. несет в себе и более глубокий и широкий смысл. Перед нами достаточно знакомый тип человеческого поведения, сформировавшийся именно в XX в., в эпоху острого идеологического противостояния государств и систем, когда идейная убежденность человека, не способного мыслить самостоятельно и критически, оборачивается на психическом уровне своеобразной запрограммированностью суждений и действий, шаблонностью мышления, стремящегося заключить сложность людских отношений в уже готовые рамки и схемы. Для О. П. не существует ничего индивидуального, частного, неповторимого. Все, что он видит, переживает сам, он стремится подвести под систему понятий, соотнести с некими якобы навсегда данными правилами, моделью отношений: свой любовный опыт он сопоставляет с выводами статистики Кинси, впечатления о Вьетнаме -- с точкой зрения американских политических комментаторов. Каждый убитый для него либо «красная опасность», либо «воин демократии». Художественное своеобразие романа основано на сопоставлении и противопоставлении двух главных действующих лиц: Фаулера и О. П. Гораздо более благополучным выглядит О. П.: он закончил Гарвард, он из хорошей семьи, молод и довольно богат. Все подчинено правилам морали, но морали формальной. Так, он уводит у своего друга Фаулера девушку, причем объясняет это тем, что ей будет с ним лучше, он может дать ей то, что не может Фаулер: жениться на ней и дать ей положение в обществе; жизнь его разумна и размеренна. Постепенно О. П. превращается в носителя агрессии. «Напрасно я уже тогда не обратил внимания на этот фанатический блеск в его глазах, не понял, как гипнотизируют его слова, магические числа: пятая колонна, третья сила, второе пришествие…» -- думает о нем Фаулер. Той третьей силой, которая может и должна спасти Вьетнам, а заодно помочь установлению господства США в стране, по мнению О. П. и тех, кто направляет его, должна стать национальная демократия. Фаулер предупреждает О. П.: «Эта ваша третья сила- это все книжные выдумки, не больше. Генерал Тхе просто головорез с двумя-тремя тысячами солдат, никакая это не третья демократия». Но О. П. переубедить нельзя. Он организует взрыв на площади, и гибнут ни в чем не повинные женщины и дети, а О. П., стоящего на площади, заполненной трупами, волнует ничтожное: «Он взглянул на мокрое пятно на своем башмаке и упавшим голосом спросил: -- Что это? -- Кровь, -- сказал я, -- никогда не видели, что ли? -- Надо непременно почистить, так нельзя идти к посланнику, -- сказал он…» К моменту начала повествования О. П. мертв- он предстает перед нами в мыслях Фаулера: «Я подумал: «Какой смысл с ним говорить? Он так и останется праведником, а разве можно обвинять праведников -- они никогда ни в чем не виноваты. Их можно только сдерживать или уничтожать. Праведник -- тоже своего рода душевнобольной».

Томас Фаулер -- английский журналист, работающий в Южном Вьетнаме в 1951--1955 гг. Усталый, душевно опустошенный человек, во многом схожий со Скоби -- героем другого романа Грэма Грина- «Суть дела». Он считает, что его долг -- сообщать в газеты только факты, оценка их его не касается, он не хочет ни во что вмешиваться, стремится остаться нейтральным наблюдателем. В Сайгоне Т. Ф. уже давно, и единственное, чем он дорожит, что удерживает его там, -- любовь к вьетнамской девушке Фу-онг. Но появляется американец Олден Пайл, который уводит Фуонг. Роман начинается с убийства Пай л а и с того, что Фуонг возвращается к Т. Ф. Но дальше идет ретроспекция. Полиция ищет преступника, а параллельно с этим Т.Ф. вспоминает о Пайле: тот спас его во время нападения вьетнамских партизан, буквально отнеся в безопасное место, рискуя собственной жизнью. Как будто бы добрый поступок? Пайл раздражает Т. Ф. своими идеями, своим безапелляционным поведением, граничащим с фанатизмом. Узнав наконец, что взрыв на площади, устроенный американцами, в результате которого погибли женщины и дети, дело рук Пайла, Т. Ф. не выдерживает и передает его в руки вьетнамских партизан: «Вы бы на него посмотрели… Он стоял там и говорил, что все это печальное недоразумение, что должен был состояться парад… Там, на площади, у одной женщины убили ребенка… Она закрыла его соломенной шляпой». После смерти Пайла как-то сама собой устраивается судьба Т. Ф.: он остается во Вьетнаме -- «этой честной стране», где нищета не прикрыта стыдливыми покровами; женщина, некогда легко оставившая его для Пайла, с той же естественностью выгоды легко и грустно приходит теперь назад.

«Политика меня не интересует; я ведь репортёр. Я ни во что не вмешиваюсь.». Но, как сказал ему французский лётчик Труен: «Настанет время и вам придётся стать на чью-либо сторону». Грин превосходно показывает, как Фаулер пытается в себе подавить и затушить голос совести.

В силу специфики своей профессиональной деятельности, Фаулер становится очевидцем тех последствий, которые несёт эта война и для мирных жителей: их жилища уничтожают, а их самих убивают.

Постепенно в Фаулере зреет протест, и он даёт согласие выдать Пайла вьетнамским партизанам, это означало одно - гибель. Своему решению Фаулер даёт такое обоснование: «Он сослепу вламывается в чужую жизнь, и люди умирают из-за его глупости»

Определив своё отношение к Пайлу, Фаулер тем самым определил своё отношение к войне и социально-политической несправедливости. Таким образом, конфликт между американцем Пайлом и англичанином Фаулером призван раскрыть главную проблему книги: какова на деле миссия западной цивилизации во Вьетнаме. Эта политическая проблема для Грина связана с моральной постановкой вопроса: вправе ли вообще один народ решать за другой его судьбу, как и в любви один человек решать за другого, в чём его счастье. Ответ на вопрос заключён в концовке романа. Гибель Пайла определяет позицию самого автора по этому вопросу - каждый народ должен сам решать свою судьбу.

Сила политического обобщения заключалась, с одной стороны, в том, что писатель сумел увидеть носителей смерти и разрушения в благопристойных и «цивилизованных» («тихих») бандитах с университетским образованием (Пайл). С другой -- в трактовке образа Фаулера, проходящего, как и многие интеллигенты Запада, сложный путь борьбы.

Динамичные, изобилующие острыми поворотами действия романы Грина уже с 1930-х годов привлекали внимание кинематографистов. Среди экранизаций его прозы выделяются ленты с участием О. Уэллса, Э. Тейлор, Р. Бертона и других звезд Голливуда.

Очередная экранизация романа Грэма Грина подоспела не вовремя. Когда «Тихий американец» (Quiet American) должен был выйти на экраны, произошли события 11 сентября, и премьера была отложена. Не потому, что в фильме много взрывов, так пугающих теперь мир. Просто вопрос о роли Америки в тайных войнах, идущих по всему свету, был признан несвоевременным и бестактным. Но не слишком помогло - фильм вышел в прокат накануне иракского кризиса. Что только подчеркивает проницательность Грэма Грина.

Эту же тему, но в более абстрагированной философской трактовке Грин поставил снова в романе «Ценой потери».

2.5 Возможность и недостижимость этического выбора перед лицом тирании («Комедианты»)

Действие романа происходит на Гаити в первые годы правления диктатора Франсуа Дювалье. Главный герой романа, мистер Браун, от лица которого ведется повествование, возвращается в Порт-о-Пренс из поездки в США, где пытался найти покупателя на свой отель под названием «Трианон»: после прихода к власти Дювалье с его тонтонмакутами (тайной полицией) Гаити совсем перестал привлекать туристов, так что отель теперь приносит сплошные убытки. Однако на Гаити героя влечет не только собственность: там ждет Марта, его любовница, жена посла одной из латиноамериканских стран.

На одном судне с Брауном плывут мистер Смит, бывший кандидат в президенты США, и мистер Джонс, называющий себя майором. Мистер Смит с женой -- вегетарианцы, которые собираются открыть на Гаити вегетарианский центр. Мистер Джонс -- личность подозрительная: во время плавания капитан получает на него запрос из пароходства. Герой, которого капитан просит присмотреться к Джонсу, принимает его за карточного шулера.

Приехав к себе в отель, герой узнает, что четыре дня назад сюда пришел доктор Филипо, министр социального благосостояния. Почувствовав, что его хотят убрать, он решил избежать пыток и покончить с собой, избрав для этого бассейн «Трианона». Как раз в тот момент, когда Браун обнаруживает труп, в отель являются постояльцы -- мистер и миссис Смит. Герой беспокоится, как бы они чего-нибудь не заметили, но они, к счастью, ложатся спать. Тогда он посылает за доктором Мажио, своим верным другом и советником.

В ожидании доктора герой вспоминает свою жизнь. Он родился в 1906 г. в Монте-Карло. Отец сбежал еще до его рождения, а мать, очевидно, француженка, покинула Монте-Карло в 1918 г., оставив сына на попечение отцов-иезуитов в коллеже Явления Приснодевы. Герою прочили карьеру священнослужителя, но декану стало известно, что он играет в казино, и ему пришлось отпустить юношу в Лондон к вымышленному дядюшке, письмо которого Браун легко состряпал на пишущей машинке. После этого герой долго скитался: работал официантом, консультантом издательства, редактором пропагандистской литературы, засылаемой в Виши во время второй мировой войны. В течение некоторого времени он сбывал профанам картины, написанные молодым художником-студийцем, выдавая их за шедевры современной живописи, которые со временем резко подскочат в цене. Как раз в тот момент, когда одна воскресная газета заинтересовалась источником его экспонатов, он получил открытку от матери, приглашавшей его к себе в Порт-о-Пренс.

Прибыв на Гаити, герой застал мать в тяжелом состоянии после сердечного приступа. В результате какой-то сомнительной сделки она стала владелицей отеля -- на паях с доктором Мажио и своим любовником, негром Марселем. На следующий день после приезда героя его мать умерла в объятиях любовника, и герой, выкупив за небольшую сумму у Марселя его долю, стал полновластным хозяином «Трианона». Через три года ему удалось поставить дело на широкую ногу, и отель начал приносить неплохой доход. Вскоре после приезда Браун решил попытать счастья в казино, где и познакомился с Мартой, на долгие годы ставшей его любовницей.

Самоубийство доктора Филипо может серьезно повредить герою: помимо вопроса о политической благонадежности наверняка встанет и вопрос об убийстве. Вместе с доктором Мажио герой перетаскивает труп в сад одного из заброшенных домов.

Наутро к герою приходит местный репортер Крошка Пьер, который рассказывает, что мистер Джонс попал в тюрьму. В попытке выручить попутчика герой едет к британскому поверенному в делах, но тот отказывается вмешиваться. Тогда герой вместе с мистером Смитом идет на прием к министру иностранных дел в надежде, что тот замолвит за Джонса словечко перед министром внутренних дел. На следующий день герой посещает Джонса в тюрьме, где тот в его присутствии пишет какое-то письмо, а еще через день встречает Джонса в публичном доме, где он развлекается под охраной тонтонмакутов. Начальник тонтонов капитан Канкассер называет Джонса важным гостем, намекая, что тот предложил диктатору какое-то выгодное дельце.

Между тем мистер Смит очарован Гаити и не хочет верить в творящиеся здесь насилие и произвол. Не разубеждают его даже несостоявшиеся похороны доктора Филипо, во время которых у него на глазах тонтоны забирают у несчастной вдовы гроб с телом мужа, так и не дав предать его земле. Правда, поездка в искусственно создающийся мертвый город Дювальевиль, для строительства которого пришлось согнать с земли несколько сот человек, оставляет у Смита тяжелое чувство, но даже после того, как новый министр социального благосостояния вымогает у него взятку за создание вегетарианского центра, мистер Смит все еще продолжает верить в успех.